Шайтанка

Купаться на территории данного сельского поселения запрещено. Об этом свидетельствуют специальные знаки, установленные на местности. На доске объявлений возле клуба висит бумага, призывающая сельчан не купаться в пьяном виде и в незнакомых местах, не оставлять детей без присмотра, не заплывать за буйки (которых нет), а лучше — не купаться вообще. Особенно напирают на опасность купания для пьяных и детей. А ведь и правда, в деревнях купаются, в основном, дети и пьяные. Серьезные трезвые люди после рабочего дня идут в баню.
В самом подходящем для купания месте, где плотный песочек намыт на зыбучие береговые глины, стоит запрещающий знак. Протока Горная несет свои мутные воды в Неулевку, а Неулевка в Обь — все это здесь, недалеко, за серой дымкой. Под мысом купаться нельзя. И с кладбищенского мостика в воду прыгать нельзя. Действительно, в прошлом году нанесло большое половодье под мостик старых крестов, пластиковых цветков. А дети купались, прыгали с моста, не боялись.
Можно на лодке (шлюпке — как тут говорят) доехать до «песков» и там плескаться. Так и поступают люди многосемейные по выходным — грузят в шлюпку жену, детей, и отправляются «на пески». Если шлюпки нет, можно зайти за поворот и, укрывшись от людских глаз, поплавать в Шайтанке, пока не ушла вода. Для большинства людей это все, конечно, условности — можно, нельзя, хотя администрация и грозиться выставить на берегу участкового, чтоб следил. В магазине слышала разговор двух женщин:
— Тебе хорошо, у самой реки живешь, купаться небось ходишь.
— Нет, ты что. Я воды боюсь. Мне в детстве нагадали, что я утону. А у нас и тонуть-то было негде. А теперь вот, как нарочно, у реки живу. Вот думаю — а что если напьюсь, да полезу в реку?
Действительно, всякое бывает...
С утра опять  жарко и округу окутывает дымка. Запаха гари нет, но воздух тяжелый, солнца не видно, небо желтовато-серое. Вода тоже серая, тусклая. Поворот протоки под мысом как всегда  властно останавливает взгляд. Уюта нет, зато есть многозначительный простор. Тусклые вода и небо, дымчатый кедровый остров и призрачные очертания высокого коренного берега, будто мираж далеких гор. По случаю выходного дня (суббота), на протоке много лодок. Люди выстроились с удочками вдоль уреза воды, расположив среди коровьих лепех на пыльной супеси свои рыбацкие принадлежности. Городские, приезжие, в наглухо застегнутых камуфляжных костюмах и раскатанных броднях. Местные в трусах и резиновых шлепанцах. Мошки почти нет — курорт. Я иду на на Шайтанку по мокрой, недавно вышедшей из-под воды дороге под высоким берегом. Навстречу две медленные старческие фигуры: бабка-хантыйка, смуглая, морщинистая, в цветастом платке и дед с пакетом. Что, купаться? — добродушно спрашивает проницательный дед — купайся тут (показывает на кладбищенскую протоку).  У них довольный и хитроватый вид. В пакете, наверное, рыба. Я улыбаюсь старикам и иду дальше, мимо Кладбищенского острова. По глинистой мокрой дороге стелятся побеги рдестов, ежеголовки и других водных трав, то и дело под ногой хрустят раковинки водных улиток. Вода недавно начала уходить.
А ведь пару недель назад кладбищенский мостик был еще покрыт водой. Когда хоронили Виолетту, похоронная процессия шагала по мосту в резиновых сапогах, плескалась вода, метались через мост щурята. Виолетта закончила седьмой класс, была крупной, полной жизни, не по возрасту физически развитой девицей. Избытка ее жизненных сил побаивались одноклассники — бой-девица могла и поколотить, если что. Несмотря на вычурное имя, была из, так называемых, коренных малочисленных. Ее жизнь оборвалась трагической нелепостью — на голову упал столб. Отнесли на кедровый остров над широкой Обской поймой, оплакали и оставили наедине с вечностью. Если не знать что там, под кедрами, не заметишь ничего особенного. Красивый хвойный остров, округло возвышающийся над водой. Кедровки перекликаются.
Старших родственников Виолетты возили на остров еще на лодках. Как встарь. Мостик на кладбище сделали недавно. В здешних краях кладбища принято размещать рядом с деревней, но, по возможности, через ручей или протоку, чтобы текучая вода проводила черту.
Если уж пошла речь о вечности — то нигде как тут не мозолит она глаза. На юге так сочно, так зелено, так пышно цветение. Воздух нежный, медвяный, иволга-свирель и пологие пригорки, мягкие перелески. Закопаешься носом в душистую луговину. Жизнь звенит, играет, упруго колосится.
А тут, на севере, куда ни глянь, огромная суровая холодная вечность смотрит тебе в глаза. И не на что отвлечься.
Ну, если только на банный запах разогретой осоки, на наслоения черного речного ила на дороге.
Тут всем заправляет река Обь со своими протоками и проточками. Было большое половодье в прошлом году, деревня оказалась до конца лета как будто на морском побережье. В этом году половодье ниже, вода ушла раньше. Конец июля, а коровы уже пасутся на осоковых пойменных лугах. С каждым днем все меньше воды, и лодки лежат в лужах, оставшихся от обширных соров, будто не успевшие вовремя уйти рыбины. Чем меньше воды, тем больше рыбы, говорят рыбаки.
Ну вот, я и дошла до Шайтанки. Шайтанка считается ручьем, и принадлежит к тому странному типу водотоков, которые неузнаваемо меняют свой облик в зависимости от времени года. Осенью — ручеек ржавый, в топких осоковых берегах, текущий из истоптанного медведями болота. Летом, благодаря подпору обских воды — глубокая красивая речка с вялым течением. Вот и сейчас Шайтанка выглядит неплохо, вода доходит как раз до прибрежных ив. Берега у Шайтанки лесные — сосновые, кедровые.
Вход в воду вполне сносный. Несколько шагов по сырому крупнодисперному наилку, потом черные пеньки прошлогодней осоки. Потом окунаюсь в тепловатую темную воду и оказываюсь в совсем другой стихии. Метрах в пятидесяти от меня у берега стоит шлюпка, наверное тех стариков, что несли пакет с рыбой. Я проплываю немного, и движение по тихой нежной воде мне кажется таким естественным и легким, что я вдруг решаюсь плыть дальше, в сторону устья. Тело окутывает вода самой нежной температуры, голова приподнята над поверхностью. Немного неуютно вспоминаются байки о щуке, хватающей пловцов за мягкие части тела. Живот беззащитно распростерт над жутковатым, неведомым дном.
Не купайтесь в незнакомых местах. За пять лет жизни в этих краях, кажется, я познала Шайтанку во всех ее видах. Вязла в осеннем илу ее рыжих отмелей, хрустела первым льдом, скользила на лыжах по глазированной сияющей поверхности, проваливалась в сырые весенние сугробы, и, наконец, осторожно ступала по весеннему, изъеденному солнцем льду с черными трещинами, достающими почти до самого дна. Вот только не плавала по Шайтанке вот так —без лодки — как лось, как медведь.
Опустить ноги — вместо дна натыкаешься на придонный слой холодной воды. Хорошо. Потом вдруг — что такое? Пошла по глади шелковая пологая волна. Чуть плеснулась в лицо, а главное, на глубине несколько раз прикоснулась к телу. И снова, нежные касания, легкие перепады подводных температур.
Плыву медленно, ощущая каждое свое движение, разводя воду руками. Можно «саженками», но слишком много плеску, это не то. Чайка, сидящая на воткнутой рыбаками палке, осталась позади. Все-таки есть продвижение вперед. Приближаюсь к кладбищенской протоке, вместо сосняка на берегу сгустился ивняк. Дальше, пологий склон к воде порос свежей мягкой осокой. О мягкости осоки я узнаю чуть позже, когда дорогу мне преградит рыбацкая сеть. Пришлось обойти по берегу, осторожно ступая босыми ногами по траве, проваливаясь в темный ил. Из сети показывалось беловатое брюхо какой-то крупной рыбины. Что-то звериное и свободное есть в возможности выбирать — идти по берегу, или плыть. Но берег не дружелюбен к голым ногам.
Перед выходом в большую протоку Горную (тут все протки, протекающие под высоким берегом, — Горные), надо миновать еще одну маленький глубокий каналец, через который к концу лета перекидывают бревно, чтобы выходить на «пески». Сейчас там ходила рыба: протока бурлила, из воды выскакивали рыбешки и шлепались в воду. Холодная быстрая вода устремлялась под высокий берег, и я оказалась в ней, бурлящей рыбьей мелкотой. Я была самой большой рыбой в этой ухе, может быть — судаком, или просто окунем, среди ершей и маленьких красноперых чебачков. С рыбой этой я достигла, наконец, Горной, вылезла на берег ее и легла на зеленую мягкую парцеллу нежно-зеленой полевицы. «Пески» оказались еще залиты водой, берег покрывали заросли полевицы, жерушника и хвоща. Голова будто продолжала плыть, я потом посмотрела по карте — мой водяной путь составил около километра. Я совсем не собиралась сплавляться до устья, оказываться здесь, но лежать на ковре из полевицы было хорошо. Вода и воздух дружелюбны ко мне, горизонт окутывала манящая серая дымка. Шайтанка ждала обратно, к тому месту, где я бросила свои вещи. Почему, кстати, Шайтанка? Шайтанами называют идолов хантыйских, таких деревянных, остроголовых, кровью жертвенных животных им еще рты мазали. Шайтан — это бес такой, говорят еще — «фу, шайтан». Может, капище какое-то было на бугре, не знаю.
Маленькая вода стекает в среднюю воду, средняя — в большую. Сама Обь не далеко, минут сорок на моторке по переплетению водотоков, она шевелит округлыми волнами в ритме дыхания. Но эта сегодняшняя тонкая нежность речной округи кажущаяся только, никуда не девается ее суровая  правда. Вода, небо, дальнее марево тайги — и, как бы ласково ни холодила спину прибрежная полевица — вечность смотрит вглубь меня налимьими глазами жестко и непререкаемо.

2017, д. Шапша, ХМАО-Югра