Налим

Михалыч — пожилой мужик с усами как у почтальона Печкина и непонятными глазами. Сразу было не ясно, чего от него ожидать. Но к моему возвращению с маршрута по протокам (искала следы выдры) он протопил кордон (добротную старую избу-пятистенок с обстановкой середины XX века), проверил сетку и нажарил щурогаек, потушил картошки, сварил суп. Это было неожиданно, и потрясающе вкусно, мы быстро нашли общий язык. Тем более, что я люблю рыбу, и он — тоже. Глаза так и загорелись — нашел единомышленника. Может быть одиноко ему. О чем бы ни заговорили — все, по началу, сводилось к рыбе — лову ее и приготовлению. Язь колодкой, чебак вяленный, пирог из нельмы, а щука лучше всего мелкая — щурогайка, а если крупная — то на котлеты. В котлеты надо добавить сало для сочности! Язя колодкой не пробовала? Как же так! Завтра на буране быстро сгоняю в деревню, привезу, у меня отличный язь, чистый, янтарный — никакого описторхоза! Мой язь даже заграницу ездил, да, расскажу потом…
Михалыч умеет и любит «поварить», да и просто — заботиться о материальной стороне жизни. Хвалится: поварил, когда был на дорожных работах (был «стяпкой»), так мужики потом жен запилили, что те готовят хуже, чем Михалыч. Самые лучшие повара — мужики, говорит он. А дорогу лучше бы не делали вовсе. Почему?  Раньше тихо было, все всех знали, а теперь проходной двор. Понаехали. Лодка пропадет, например, — не найдешь концов. Дичь распугали уже, рыбу скоро переловят. Кому эта дорога нужна? Нефтяникам одним, нам, деревенским, не нужна. Строят дороги — и все меняется, прежняя наша жизнь уходит.
Михалыч цену себе знает. У него, как минимум, два таланта: поварить и рассказывать. Я слушала жадно, и кое-что записывала, потому что я люблю уходящее. Больше даже, чем язя колодкой и щурогайки жаренной, я люблю особенное и глубоко местное, не усредненное, не массовое, стариковское, хрупкое и затаенное. Остатки, теплые еще следы прежней жизни.

Михалыч родился в 50-е годы ХХ века в сибирской деревне, глухой и темной. Мать работала скотницей, да еще держала овец, коров и кур. В 1960-м году в колхоз привезли большой чугунный сепаратор. Его тащили несколько мужиков. Но самое главное – сепаратор был электрический, и к нему прилагалась электростанция, работающая на солярке. Сепаратор изменил жизнь деревни – на два часа в сутки, вечером, теперь включали электричество. Когда сепаратор впервые включили, бабки, собравшиеся вокруг новинки, бросились врассыпную, так сильно он загудел. Потом привыкли: прикупили лампочки, пустили по деревне провода. С непривычки от электрического света рябило в глазах, старики говорили – вредно это, глаза испортятся, но постепенно вся деревня по вечерам засветилась электричеством. Кто-то из самой Москвы привез электрический утюг, кто-то добыл плитку. Всей деревней приходили разглядывать чудеса цивилизации.

Михалыч помнит, как впервые проехала по деревне машина – как, мальчишкой, бежал за ней. Кабина была деревянная. Помнит первые комбайны. Весь прогресс от А до Я прошел у меня на глазах - говорит он. Когда начинал работать в рыбкоопе – в Ханты-Мансийск зимой ездили на лошадях, ехали дня четыре, останавливаясь на постоялых дворах. С собой брали мороженную нельмушку, и ели патанку, разбивая рыбу топором на пороге. Была традиция – брать с собой рыбы с запасом, чтобы оставить на постоялом дворе. Пока ехали - у лошадей на мордах намерзали сосульки, им было трудно дышать. Поэтому они сами тянули голову, когда Михалыч подходил к ним с клоком соломы – вытирать замороженные, инеем покрытые морды.

Михалыч работал заготовителем в рыбкоопе (рыбном кооперативе). В заготконторе у него жили два горностая. Всех мышей и крыс давили, продавщица все мечтала переманить зверушек к себе, но безрезультатно. Но как только Михалыч поставил к себе большую морозильную камеру, горностаи исчезли. Видимо – стало слишком шумно. Михалыч до сих пор не может себе этого простить.

Кто много работал физически, тот долго не живет,  – говорит Михалыч . Начал работать с 15 лет – грузчиком. Таскал тяжеленные мешки с мукой – с баржи. Сколько муки перетаскал – и детям и внукам до сих пор не съесть. Из трюма – по узкой лесенке. Вот кто долго живет? Вот дед, 79 ему – киномеханик. Никогда ничего тяжелее кинобанки в руках не держал. Еще дед живет – был обходчиком ЛЭП. Охотник, медвежатник. 39 медведей убил, и завязал. Потому что сороковой – роковой. И остальные старики  все в конторах сидели, физически не трудились.

Зубы у всех плохие тут, на севере. Вот только была у нас Стешка-хантыйка, покойница, не к ночи будет упомянута. Так умерла в 89 лет – все зубы целы, кроме одного. И тот – внук ей выбил. Но она ела только сырое. Сырую рыбу, сырое мясо. Как кто убьет ондатру – просила тушку не выбрасывать, ей отдавать. Ела.

Налим – покойников сосет. Но очень уж хороши пельмени из налима. Так хороши, что и не поймешь, что это налим. Вот,  — рассказывает Михалыч, жена с дочерями его не хотели жить в деревне, тянули в город перебраться. Чтоб никаких коров, одна цивилизация. Ну, что делать, купили дом в городе, переехали туда. И вроде все есть — и рыбалка, дом отдельный на земле, огород, а тоскливо как-то. Все не то. Не выдержал Михалыч, оставил в городе жену и дочерей, а сам вернулся в деревню, и вот, устроился в заказник, на ближайший к его деревне кордон. А причем тут налим? А вот при чем: приехал Михалыч как-то по зимнику к своим в город на Новый год. Привез к столу пельмени. Все едят, нахваливают. А жена отвела в сторонку и спрашивает — из чего пельмени, скажи рецепт? Сначала не стал признаваться, а потом все-таки сказал, — А из налима. Ты только девочкам не говори, а то их стошнит этими пельменями. Ведь каждый знает что налим покойничков сосет.

А еще вспоминал Михалыч про первое свое ружье. Ему было 12 лет, он был тогда еще не Михалычем, а просто Серегой. Мать все никак не хотела покупать ему ружье, денег не было, она растила сына одна. Женское воспитание, к тому же. Все в деревне сочувствовали мальчишке. Он только и мог, что ставить петли на все что движется, да ловить "живодеркой" стерлядку в Иртыше, из которой мать потом пекла самые вкусные в деревне пироги (от матери и научился стряпать). Но вот, однажды, пришел к ним в дом сосед, и, подмигивая мальчишке, стал предлагать его матери ружье — за бутылку. Настоящее, хоть и старое — ружье! У парня аж дух захватило, а что если мать откажется?
—А зачем мне ружье — строго сказала мать — мне оно ни к чему .
— Как зачем? сыну!. Парень вон уже какой большой, а все без ружья, что ж ты девицу из него делаешь! Эх, ты...
Потом мужик признался — мог бы и так подарить, но так уж принято — ружье задаром отдавать нельзя.
И начались для парня счастливые времена. По осени, когда птичий пролет — все деревенские пацаны до рассвета еще со своими ружьями — на сора, в пойму. Холодные, влажные зори. Потом, мокрые и усталые, с добычей или без — плелись в неизбежную школу, чтобы там спать, положив головы на парту, под мерный говор учителя. Всего за утро проходили километров 10, но если кто на следующее утро до рассвета не встал — никакого уважения не жди. Потому что вот тут — на сорах, с ружьем — настоящая жизнь, а там в школе - жизнь разве?
А у теперешних не так — вздыхает Михалыч.
2011