Цирк уехал, а

На манеже - вот где мы познакомились с Лёней. И не на Манежке, а именно на манеже. Самого что ни на есть настоящего цирка! Разве что передвижного. Такого, который полтора месяца в одном городе, месяц в другом. А на зиму иногда прячется в более надежные (в плане стен и крыши над головой) помещения. Я тоже пряталась. Ну так, слегка. Боясь обнаружить своё присутствие. Ну а как иначе, коль просто так, без предупреждения, посреди бела дня врываешься в обитель смеха (вечером) и пота и ругани (в остальное время суток). А всё из праздного любопытства!

Шла себе по улице, думы думала, увидела в тени дерев шатёр. Большоооой, разноцветный. Подошла поближе. В нос ударил знакомый с детства запах. Опилок, животных, представления. И ветром так одно полотно, образующее дверь, отвело в сторону. Будто меня оно поманило: "Заглядывай к нам! Давно же этого хотела". Как давно - уже не припомню, но то, что это одна из моих не очень многочисленных мечт - определённо. В цирке побывать! В идеале, конечно, с бродячим цирком сбежать. Ну или с цыганским табором на крайний случай. Но с цирком круче, веселее!

Вот поэтому я там и оказалась. Не удержалась - зашла. За сиденьями с пластиковыми спинками притаилась. С окружающей средой слиться попыталась. Но синева гудела, а я была в черно-белом.

- А зёбр мы не дрессируем! - обратился ко мне голос из середины круга.
Я аж подпрыгнула. Не столько от неожиданности, сколько от неправильности словоформы.
- А зебр? - не дав даже придумать другой ответ, прорвался внутренний филолог.
- Зееееебр? Это смотря каких! - растягивая слова по слогам, ко мне начал приближаться обычный такой человек с необычными предметами в руках.

"Жонглёр? Дрессировщик? Клоун?" - пронеслось в моей голове.

- Мим! - будто предугадывая мой вопрос, ответил он, подбираясь к первому ряду.

- Я - Лёня! - смешно выпятив грудь и шаркнув ножкой, выпалил на одном дыхании он. Остановившись в аккурат напротив меня.
- Тогда я - Лёля! - решила подыграть ему я и даже вспомнила, как делается реверанс. Узкие проходы спасли меня от возможных ошибок и неточностей 
- Леонид, если будет так угодно. - произнёс он, сделав официальную мину. Но огоньки в глазах всё равно выдавали продолжение игры.
- А-а-алёна!
- Алёёёнушка! Так мне больше нравится. А тебе как? С беретом или без?
Вдруг непонятно откуда у Лёни появился головной убор, который он сначала водрузил на голову, покрасовавшись, а потом снял, быстро убрав его в неизвестность.

И всё наше общение с Лёней всякий раз после этого проходило примерно в таком же ключе. Он взрывал приевшуюся повседневность ловкостью рук, привычные диалоги - каламбурами да и вообще абсурдизировал реальность как мог. Этюды придумывал на раз-два. "Импровизировал!" - как принято сейчас говорить. "Дурачился!" - так это называл он.

Всякую нашу встречу я неприлично много смеялась и часто даже просила передышку. Не потому что было много его, вовсе нет. От такого заряда бодрости невозможно устать. Как и от такого позитивного человека. Уж сильно у меня уставало лицо - смеяться, а живот - качаться!

В Лёне удивительным образом сочеталась невиданная мной дотоле работоспособность (он мог репетировать репризы по двенадцать часов кряду), абсолютное неумение или нежелание отдыхать наряду с богатейшей фантазией по поводу того, чем бы он занимался, будь у него другой стиль жизни. Вытащить его за пределы манежа - настоящий подвиг! А вот развязать ему, в основном молчащему во время репетиций и выступлений, язык легче простого. Кинь ему кость путешественную, и понеслаааась! Особенно впечатлил Лёню Иран. И не своим гостеприимством и неуемным желанием местных показать свою страну во всей красе. А дикими полуголыми вечеринками для VIP персон с девицами, щеголяющими в одних бикини вдоль бассейнов, с пьяными танцами и кокаиновыми тропками на каждой незаблеванной поверхности.

Куда там ему, старому (третий десяток разменял) и уже начавшему седеть мужчине, до разврата такого уровня. "Даже в Калифорнии я на таких тусовках не бывал! Да там и нет такого треша, я уверен! Иран, Иран - это вообще жесть! Как веселятся там, не веселятся нигде!"

Иногда Лёня начинал рассказывать мне, что же его привело в цирк. Но очень быстро замолкал. Каждый раз внезапно продолжал историю с того самого места, на котором до этого оборвал её очередной шуткой или мимическим вывертом. Беседа с ним все время напоминала хождение по канату: ты можешь бесконечно долго балансировать, пытаясь держать равновесие, но вот Лёнька возьмёт и этот канат расшатает. И пиши пропало! Полетишь ты вниз, стремглав! Со всеми своими дряблыми потрохами!

Началось все, как это часто бывает, с личного интереса. Вернее, даже со встреч с иностранцами и желания с ними коммуницировать даже несмотря на отсутствие инструментов. Немцы не говорили на английском, Лёня - на немецком. Выручил язык жестов и международные междометия, в народе называемые улюлюканьем. Потом практиковал то же самое с жителями Коста-Рики, Никарагуа и Румынии. Беседовать с привлечением абстрактных понятий, конечно, не получалось, но, если не погружаться в философию и пр, несколько дней провести бок о бок с людьми с другим типом языкового мышления удавалось на ура!

Когда думал, куда поступать, выбрал факультет пантомимы. Родители долго хватались за голову и отговаривали. Особенно рьяно негодовали родственники по маминой линии. Они там все профессора, деканы, работники секретных лабораторий. Люди точных наук, которых разные поля исследований разбросали по всему свету. И тут Лёня такой, человек театра! Ведь до цирка был театр. Сначала школьный, потом частный, затем государственный. Но всё ему тесно было в словесных рамках, хотелось поверх сценария прыгать, не только ртом говорить, но всем телом. Пластические спектакли, конечно, выручали. Но не командный он человек. Одиночка. Поэтому и жить старается один. Гости гостями (их он любит, чего уж тут), но угол должен быть свой.

С курса на курс переходил он, закрывая сессии на отлы, а родственники всё роптали и роптали. Уже даже не за спиной шушукаясь, а в лицо ему говоря: "Ну в нищете же умрешь, дурачок!" И вот тут-то Лёню и прорвало! Начал он сначала всем своим видом, потом - жизнью показывать и доказывать окружающим, что всё это не зря. Что может он поднять с колен цирк, может один на своих плечах давным давно умерший интерес к пантомиме возродить. Ничего, дескать, не понимают технари эти черствые! Ведь это понятный во всех уголках мира язык! Есть цель - рассмешить, за минуту её достигну. Вогнать в краску - пожалуйста. Заставить задуматься? Ну это потруднее будет, но и это возможно.

И что самое ценное - моментальная отдача. Вот стоит на манеже Лёня, со всех сторон на него пары глаз устремлены. И надо ничьё внимание попытаться не потерять. Умело жонглировать пристальными взглядами, на медленном огне интерес разогревать, чувствовать, как накаляются страсти. Обманывать ожидания, вызывать в людях охи и ахи. Без горделивого жеманства принимать заслуженные аплодисменты.

Где он - настоящий? Там, на арене? В этих смешных башмаках и берете? Или здесь, со мной, когда утопает в сигаретном дыму и разговаривает со мной на серьезные темы? Или тогда, когда игриво смотрит мне в глаза и бережно, боясь раздавить, обнимает на прощание?

- Только знаешь, в чем разница между нами, Алён? Ты вот живёшь так, что за жизнью своей не успеваешь, а я вроде бы и нахожусь здесь и сейчас, но моя мысленная жизнь гораздо богаче реальной. Погряз я в этих тщетных попытках кому-то что-то доказать. Да, семимильными шагами продвигаюсь я, уже добился для цирка нашего масштаба небывалых высот. Но нет же у меня, кроме работы, ничего. Ни на что времени не хватает. Ни на личную жизнь, ни на какие-то ещё серьезные увлечения.

- Или желания у тебя не хватает? Будь честен хотя бы с самим собой.

- И его тоже. Ты права. Всё в будущее я смотрю. Хотя и понимаю, как сквозь пальцы утекают лучшие годы, пока я по буковке пытаюсь выгравировать на мемориальной табличке самого лучшего в мире цирка "Здесь был Лёня!"

Кого потом это будет восхищать? Кто станет пример с такой целеустремлённости брать? Пытаться повторить этот трюк, который уместнее будет назвать подвигом? Но назвался груздем, полезай в кузов, что уж тут! А любовь подождёт, дааа! И жизнь тоже! Кому нужна эта жизнь, когда можно вершить великие дела? Ведь мемориальные таблички - они на годы, может, даже века. А все эти душевные томления, любовные перипетии, запутанный мир человеческих отношений - это для сирых и убогих. Для тех, кто ни до звёзд дотянуться не может, чтобы за них крепко-накрепко ухватиться, ни счастье за хвост поймать.

Вот так уедет цирк, а ... думы-то останутся. Большие, светлые думы. О важном и не очень. О действительно ценном и о том, что так себе. И следы тоже остаются, ибо ни один уникальный человек не исчезает бесследно, не перепахав хотя бы часть души, пусть небольшой, неопытной, но ведь всё-таки души!