Причинительница добра

Друзья часто шутят, что я за рулём с младых ногтей. Дескать, руль взял в руки раньше, чем бутыль с молоком. Иногда мне и самому так кажется. Кручу баранку, сколько себя помню. Когда на карту мира смотрю, аж не по себе становится. Везде, где проложены трассы, бывал. Везде! Что моя жизнь? Дорога!

Людей на своём пути каких только ни встречал. Разные люди. Счастливые и несчастные, в основной свое массе всё равно одинокие. И редко-редко – не очень. Так даже и не скажешь с ходу, кто был самым необычным, самым запоминающимся. Хотя! Сейчас вот подумал, и молнией будто шарахнуло. Вспомнил я даму одну. Давно, правда, дело было. Но будто только вчера её подвозил. Так-так. Начну рассказывать, обрастёт история деталями – как всегда. Мы же никуда не торопимся, верно? Ты же со мной до Красноярска?

А тогда всё близ Краснодара было. Незатейливые у нас в России названия: Железногорск и Железноводск, Дивногорск и Дивноморск. Того и гляди: горы на воды/моря заменяй или яры – на дары – и вот они: новые города, под завязку укомплектованные. И без того проблем в стране много, когда ещё фантазию проявлять? Вот дали б дальнобойщикам такое задание – названия придумывать, все б диву тогда давались, в каких, значит, чудесных местах живём. В Новоебенёве, Дыродорожкинске, Староплечевухе.

А дама эта была с собачкой. Это, кстати, не редкость. И карманные иногда и правда в кармане обнаруживаются, и пёсики побольше, и котики. Голуби, хомячки. Пару раз коз подвозил, хрюшек. Не самих, с хозяевами, конечно же. Однажды даже корову. В кузов её еле с мужиком поместили, она от страха на плёнку, под неё на всякий случай подстеленную, лепёх навалила будь здоров! Благодарность коровья долго потом в нос ударяла. Мне-то что? А вот гаишникам объяснять приходилось: что да почему. Морщились от неожиданности.

Мать моя долго с этого случая смеялась. «Инициатива наказуема», - говорит. А я так не считаю. Преступления наказуемы – это да. А инициатива… Ну какое ж это преступление? Разве что через холодность привычную переступаю; не только дверь, но и сердце своё другим открываю. А почему, собсна, нет? Если угля в моей душе столько, что на все дома в Красноярске хватит. Обогреть всех-всех жителей. Ты же знаешь, да, что у них в квартире газа нет? Печки все электрические… Опять в сторону, в общем, увёл. Не машину, это всё под контролем всегда держу. Ровнехонько идет, хорошо мчим! Мысль сбежала. Ну ничего, сейчас вернем!

Я тогда по югу страны гонял. Кубань, Волго-Дон, Мин. Воды. Расстояния микроскопические – после моих-то размахов дальневосточных. Оно вроде бы, с одной стороны, так веселее: пейзажи быстрее меняются, попутчики надоедать не успевают. Да и много их. На юге как-то кучнее все друг к дружке примоститься пытаются. Чтоб без зазоров, без тоски этой неизбывной. Когда вышел в лес – и вой-не вой, никто бровью не поведёт. Нет там никого. Тех, что с бровями, по крайней мере, в лесу этом бесконечном.

А у этой дамы были брови как брови! Сразу в глаза бросающиеся. Хотя она вообще вся такая эффектная, монолитная. Рената – так её звали. А у собаки кличка какая-то чересчур замысловатая. Ну да и бог с ней. Главное в этой истории, что это была немецкая овчарка. Дама по имени Рената с бровями и немецкой овчаркой в наморднике. Как думаешь, какая она? Суровая, разумеется. Мужиковатые плечи ого-го какие, вся в камуфляже и даже обуви армейской. О какой там женской мягкости может идти речь, когда не сердце – дикобраз?

Со мной она, конечно, не щетинилась, старалась быть милой. Но это из той же оперы, что и корова на льду. Рената всю жизнь кинологом проработала. Собак она, конечно, чувствует на раз-два. Но с людьми общается так же, как и с собаками. Периодически я не понимал, мне она что-то говорит или овчарке. А потом и вовсе решил, что ей даже поддакивать не нужно. Дама хотела выговориться. Поэтому я не мешал, затаился, весь в слух обратился. Не каждый день у меня такие попутчики были. На первый взгляд такие, что ничем из них слезу скупую не вышибешь. А потом оказывается, что за панцирем этим, подчас враждебным, тонко чувствующая натура спряталась.

Школа, университет, работа, собаки – Рената даже не заметила, как пошёл ей четвёртый десяток. В очередной юбилейный год, когда ей стукнуло 35, оглянулась она по сторонам и будто очнулась ото сна. Одна-одинешенька. В какой-то безумной гонке за первыми местами своих подопечных как-то без стресса прошли похороны пожилых родителей. Она была поздним ребенком, хотя и очень долгожданным. Даже слишком. Оттого и залюбливали её в детстве до невозможности. Наверное, поэтому Рената не захотела с людьми жизнь свою связать – сначала в кружок юных натуралистов записалась, потом пять кошек завела. Родители ей ни в чём не отказывали. Чем бы дитя…, как говорится.

С животными ей было комфортно: она могла развивать какие угодно теории, и они ей не перечили. Только в глаза заглядывали и либо хвостом виляли, либо мостились к ней поближе.

В дружбу женскую Рената не верила. Стоило ей только поймать одну волну с кем-то, позвать на свой день рождения, представить его одноклассницам да однокашницам, как буквально через пару дней из её жизни испарялось сразу двое. Этот мужчина («толковый мужик, работящий, не пьющий» - как отзывалась о нём подруга) и эта самая подруга. После третьего такого раза Рената с этим завязала, а потом и вовсе перестала отмечать дни старения. Только настроение портить – зачем оно надо?

В 35 Рената сильно загрустила. Стала искать причину, по которой не задерживались люди в её жизни. И решила, что это всё потому, что она мало добра делает. Подвизалась на участие в волонтёрских и благотворительных проектах. Старикам начала помогать, людям из бедных семей. С детьми совсем ничего не получалось, особенно с маленькими. Они чувствовали, что это она не от чистого сердца всё. Что они ей, на самом деле, в тягость, а не в радость. Будто грехи она свои замаливала так. Пожилые люди тоже зачастую просили соц. работников избавить их от общества Ренаты. Пусть уж лучше они сами полдня будут за луком ходить, зато никто не станет их так чрезмерно опекать. В каждом старике видела Рената своих родителей, ещё живых, которым так не хватало её внимания и тепла. И она была готова этим делиться. Пусть и переступая через себя. Но только чужие люди так и не становились своими, а значит, вовсе в этом не нуждались.

Год за годом сужалось количество полей, на которых могла бы Рената высаживать семена добродетели. В 39 кризис нахлынул вновь. Тогда-то мы с ней и встретились. Она ничего не могла понять: почему никто не нуждается в её доброте, почему её жизнь за четыре года так и не наладилась. И почему только собаки по-прежнему преданно заглядывают ей в глаза.

Я спросил, есть ли у неё мужчина. Вообще я такие вопросы обычно не задаю. Но она была на грани. Такой эмоциональной парилки в моей кабине не было никогда. Она замялась и сказала, что находится в отношениях с одним черкесом. Тот, разумеется, это скрывает. От всех: от семьи, от друзей. Но лучше он, чем вообще никто. Так она хотя бы изредка чувствует себя человеком.

«Или животным», - добавил я, понимая, что каждое неуместное слово может обернуться истерикой.

«Или животным», - повторила Рената и заплакала.

Прошло много лет, но больше я ни при каких обстоятельствах не видел таких слёз. Горьких, осознанных, душераздирающих и кристально чистых. Они были чище слёз младенца.

На ближайшей заправке Рената подошла ко мне, неуверенно протянула руки и тепло-тепло меня обняла. Так неловко, по-детски, будто впервые, но по-настоящему, от души. Сказала, что дальше не поедет. Вернётся домой. Не хочет больше видеть этого черкеса. Он её и правда не достоин. Раньше-то она думала обратное, всё себя принижала.

- Теперь я знаю, что надо делать. – Бросила мне на прощание Рената. – Я перестану причинять добро!
- Рената! – окликнул я её.
Она обернулась.
- Смотри чаще в зеркало, полюби себя! – я сам от себя этого не ожидал.
Она тоже очень удивилась. На секунду пришла в замешательство. Потом махнула мне рукой на прощание и подошла к обедающим дальнобоям, едущим в противоположном направлении.

Когда я выворачивал на трассу, увидел, что она уже сидит в кабине. Губы её были накрашены. Она улыбалась. Смотрела в зеркало и улыбалась.

В 39 лет она, наконец, увидела себя.