Поиск

Предисловие

 Говорят, в жизни всё происходит по велению судьбы. Но мы наперёд об этом не думаем. И только когда свершится событие, мы задумываемся о том, почему всё так складно сложилось. Я в этом ещё раз убедилась, когда начала поиск семьи, проживающей в дореволюционное время. И так, с чего всё началось.
  Я проживаю в небольшом немецком городке, далеко от родных мест. Этот городок с большим прошлым, но история, о которой пойдёт речь в моей книге, не менее интересна.
 Однажды в квартире моей знакомой, в которой я находилась, как гостья, раздался телефонный звонок. Хозяйка квартиры подняла трубку. Разговор продолжался несколько минут. Спустя ещё несколько минут после разговора, она поведала мне с кем общалась по телефону. Ей звонила её давняя знакомая Вера. Мне показалось это очень странным, немка с таким русским именем. Моя знакомая развеяла моё сомнение. Моё предположение подтвердилось, корни уходили в далёкую Россиию.
 Спустя некоторое время мне представился случай лично познакомиться с Верой. Встреча проходила у Веры на кваритире. Я позвонила в дверь, незамедлительно дверь открыла сама Вера. Я прошла в коридор. Вера заговорила по-русски, протянув мне свою руку. При крепком рукопожатии, я произнесла своё имя, " Надежда." Вера продолжила разговор, " Так звали мою бабушку, Надежда Николаевна." Меня пробил пот. "Меня тоже зовут Надежда Николаевна.", произнесла я. И вот тот судьбоносный случай. Вера, Надежда в квадрате и дальше мои поиски приведут меня туда, о чём я даже не могла и подумать. Разговаривали, пили ароматный чай. Беседа была непринуждённой, проходила в дружеской обстановке.
  Вера родилась в Германии, но её предки, в том числе и её мама, родились в России. В молодом возрасте умерла её мама и её воспитанием занималась бабушка. Общение между ними было на русском языке, что помогло Вере понять и прочувствовать быт и русскую культуру от А до Я.
  Во время общения Вера поведала мне о своей семье. Просматривали исторические фотографии в альбоме. Не просто перелистывали страницы, о каждой фотографии она рассказывала отдельно. Между фото был заложен рисунок имения, где дореволюционная семья собиралась вместе во время каникул. Имение стояло вблизи реки Луга. Рисунок был нарисова её бабушкой, Надеждой Николаевной. Вера поделилась своей мечтой. Ей хотелось бы разыскать в России родных, имение, но не знает, как это сделать. Ей кто-то рассказывал о существующих в интернете русских сайтах для общения. И она спросила у меня:
- Может, попробовать через интернет?
Пожав плечами, я ответила:
- Очень мало информации о предках, которых нет в живых., проговорила я без всякого интереса на то. В моей голове даже не было мысли о том, что можно кого то
или что-то найти. Но уходя, я произнесла, " Вера, Надежда в квадрате, осталось найти Любовь." Мы улыбнулись. Через минуту мысль о поиске покинула мою голову. Я понимала, что это невозможно. Но под вечер всё же открыла компьютер и написала в поисковой строке "Породелов Александр Николаевич". И меня захлеснула интереснейшая работа.
 По просьбе Веры Висселер, внучки Надежды Николаевны Пораделовой, я начала собирать по крупицам сведения в интернете о её предках, в том числе и об Александре Пораделове. И вдруг неожиданный поворот судьбы. Последние годы жизни Александр проживал в моём родном городе Барнауле на Алтае. Моему удивлению не было предела. Уроженец Ярославской губернии, Ленинград, Уссурийск, Дагестан...  Да где только жизнь его не проверяла на прочность, и вдруг Барнаул.
 Казалось бы, достаточно сведений, успокойся моя душа, но приходит вечер и я вновь открываю интернет и с любопытством выискиваю новые строки о человеке, который мне стал интересен, как личность.
  Александра Ивановна Параделова /Селифонтова/ была его мама. Она замечательно пела. Отец Александра был военным в чине генерал. Чтобы удовлетворить желание своей супруги, исполнять песни перед публикой, иногда он брал её с собой, и она пела перед солдатами, офицерами. Они аплодировали, кричали под аплодисменты:
- Селифонтова, Селифонтова, Селифонтова.. Она кланялась, кланялась, думая о том, как хорошо что у неё есть он, Николай Васильевич, который устраивает ей такие праздники.
  Когда Николай Васильевич был на службе, семья по возможности уезжала в усадьбу. Она находилась в Ярославской губернии. Там дети могли наслаждаться прелестями деревенской жизни. Купание в реке Луга запомнилось на всю жизнь не только Александру, но и его сестре Надежде. Она всю свою жизнь помнила деревню Сывороткино, речку и придворное хозяйство с разнообразными животными, которых она любила лечить. Врачом она не стала, но окружающая природа, луга с роскошной растительностью, отложили неизгладимый отпечаток в её душе. Она стала доктором биологических наук в городе Ленинграде.
  И всё же возвращаюсь к легендарной личности. Как было принято в генеральских семьях, их дети с раннего возраста были отданы в кадетское училище. Такая судьба была и у мальчиков, у Александра и Николая. И никто не мог даже предположить, как сложится судьба этих подростков, которые были окружены вниманием, заботой и большой любовью со стороны родных. А впереди были страшные годы революции. Два офицера русской Армии познали не только военную подготовку, но и как любой военный, познали душевный перелом, когда перед ними стоял выбор, Царская Армия или перешагнуть в новую эпоху, в которой пришлось бы создавать Красную Армию в одном ряду с рабоче-крестьянскими отрядами. Николай не смог. Он остался верен царю, своим убеждениям. Его звание на 25 октября 1917-подполковник, должность - генерал-квартирмейстер штаба Петроградского военного округа. С этим званием и должностью он и вошел в многочисленные публикации, посвященные Октябрю 1917 в Петрограде. Как "полковник Пораделов", он известен как докладчик в бывшем русском посольстве в Париже в начале ноября 1920 года по теме партизанских антибольшевистских действий на окраинах России. В последующем (на 1921, время Кронштадтского штурма)он известен как все тот же "полковник Пораделов", представлявший в Гельсингфорсе (Хельсинки) конспиративную эмигрантскую организацию Н.В. Чайковского "Центр действия", ориентированную на интеграцию антибольшевистского движения внутри России. Будучи с мая месяца телохранитель Керенского и начальник его охраны', 'друг и 'телохранитель' А. Керенского, он будет арестован вместе с Временным правительством и помещён в Петропавловскую крепость. Но там он находился не долго. Через Финский пролив его друзья переправили в Европу. Сначала в Австралию, затем в Париж. Где он и прожил до последних дней своей жизни. Умер в 1948 году вблизи Парижа. Люси, его французская спутница будет часами рассказывать родным Николая, после его смерти, каким он был галантным, душевным, сдержанным кавалером. Она его обожала, называя его, возвышенно, Николя. / Надежда Николаевна Параделова через красный крест будет его искать, но в живых уже не застанет. Но судьба сведёт её с француженкой Люси, для того, чтобы заполнить две женские души воспоминаниями./
  Александр к 1 января 1914 года уже значился подпоручиком. Но новое время перевернёт всю его судьбу. Между двумя братьями возникли разногласия, так как Александр выбрал новый путь вместе с полком влился в ряды Красной Армии. Но его счастливая жизнь продолжалась не долго. Впереди было страшное сталинское время, оно не пощадило многих и многих. Александр прослужив до 1930 года, был вынужден оставить службу по причине ареста.Ему в будущем зададут вопрос:
- Если бы не это сталинское время, дослужились бы Вы до маршала?
Он не задумываясь, ответит:
- Да.
  Но это будет в будущем, а сейчас его ждала ссылка, и долгие годы испытания всех невзгод.
  Это было моё предисловие, но мне хотелось бы поделиться найденным материалом в интернете об этом необыкновенном человеке. Это мне так казалось, необыкновенным, но сегодня, найдя этот материал, убедилась окончательно.
 
  Огурцов Юрий Александрович
 "Сын врага народа"
 глава 10
  Кубасов вторую неделю жил у Эдуарда Семеновича. В Кристиновке сгорела школа, другого же подходящего дома в поселке золотодобытчиков не нашлось. В районо решили открыть третью школу в Краснино, где условия для этого были лучше. Петру Акимовичу предстояло найти подходящее строение, договориться с колхозом о ремонте, если таковой потребуется, а также подыскать жилье для Кристиновских учителей.
   Председатель выделил под школу вместительный дом дореволюционной постройки, принадлежащий раньше сельскому писарю, прислал двух стариков-плотников подновить полы. Найти жилье для учителей оказалось делом более хлопотным, чем предполагал инспектор. В Краснино прибывали беженцы из оккупированных немцами территорий. Десятки эшелонов с ними приходили в сибирские города, и, казалось, поток их нескончаем.
   Петр Акимович каждый день ходил по избам из одного конца села в другой. Если хозяева не соглашались принять постояльцев - а так чаще всего и было - инспектор выкладывал главный козырь: обещал помочь с топливом, говорил при этом: "Примите на постой учителя, колхоз обеспечит вас топливом. Положено по закону". Получить даровые дрова или уголь было заманчиво, и некоторые сельчане соглашались.
   Эдуард Семенович жил в старом фельдшерском доме, с незапамятных времен так и называвшийся на селе - фельдшерский. Зайкова выписали из больницы, и главврач предложил ему жить у него.
   Тимофей съездил в Гурьевск, оформил свое увольнение на автобазе, получил деньги. Сходил в военкомат, в милицию и вернулся в Краснинское, имея на руках документ инвалида второй группы. Поначалу Зайков чувствовал себя стесненно у Эдуарда Семеновича, считал свое проживание у него обузой для старика-доктора. Но Гилинский был настолько прост и искренен в общении с молодым шофером, по-отечески добр с ним, что Тимофей вскоре вполне освоился и был бесконечно признателен главврачу за внимание и заботу.
   Кубасову докторов постоялец понравился. Он безошибочно распознал в этом несколько угловатом парне натуру сильную, волевую, любознательную, романтически настроенную. Случалось, за вечерним чаем Тимофей, в порыве откровения, посвящал необыкновенно ученых, на его взгляд, стариков в свои планы на будущее.
   - Вот закончится война, - мечтательно заговорил он как-то, - попробую податься в институт. Как вы думаете, не поздно будет? - Тимофей выжидающе посмотрел на Кубасова.
   - Учиться никогда не поздно, - успокоил тот. - Ну-с, и кем бы вы хотели стать, Тимофей Александрович?
   - Не знаю почему, но очень хочу учиться на геолога.
   - Вот те на! - удивился Эдуард Семенович - Я полагал, вы имеете приверженность к технике.
   - Техника, конечно, меня интересует, но, как бы это объяснить.., - Тимфей крепко потер ладонью лоб. - Понимаете, прочел я тут книжечку одну, "В мире камней" называется. Чудеса, прямо! Оказывается, у них, у камней, - своя, особая жизнь. И норов у каждого камушка свой, и красота. Очень увлекла меня эта книжка. Представьте: лежит, предположим, перед вами какой-нибудь камень. Вы - мимо. И не глянете даже. Подумаешь, мол, невидаль. А если с другого бока посмотреть? - Тимофей бросил торжествующий взгляд на собеседников. - Он, камень, такое о себе рассказать может - голова кругом пойдет! Только понимать надо, что он говорит.
   Зайков посмотрел на стариков, пытаясь угадать по их лицам, какое впечатление произвели на них его слова, насколько убедительно они прозвучали. На всякий случай он решил добавить еще один аргумент:
   - Возьмите драгоценные камни... Нужны они людям? Еще как! Их и здесь, в наших краях, великое множество.
   - Неужели? - в глазах Кубасова светился неподдельный интерес.
   - А как же! - воодушевился Тимофей. - Смотрите: в Кристиновке - золото, дальше - железная руда. Сам возил ее, знаю...
   - Железная руда к драгоценным камням, как мне думается, отношения не имеет, - мягко возразил Эдуард Семенович.
   - Ну, да, конечно, - согласился шофер, - но все равно полезная ведь. А сколько еще добра в земле лежит, не найдено? Тут уж без геологов никак не обойтись.
   Тимофей перевел дух, с удовлетворением понимая, что оспорить последний аргумент просто невозможно.
   - Здесь главенство полностью за геологами, - согласился Эдуард Семенович.
   Он тепло посмотрел на Зайкова:
   - Вот видите, а говорили, не знаете, почему геологом решили стать. Прекрасно знаете, почтеннейший, и - дерзайте, непременно станете.
   Неспешно пили чай, настоящий, из довоенных запасов главврача, говорили о перспективе поступления Тимофея в институт.
   - Вы, помнится, окончили семь классов? - спросил Кубасов.
   - Семь, - подтвердил шофер.
   - Для поступления в ВУЗ недостаточно, нужна десятилетка.
   - Староват я уже для школы, - огорченно заметил Тимофей.
   Старики, переглянувшись, весело рассмеялись.
   - Опять вы за свое, батенька! - всплеснул руками Петр Акимович. - Постарше вас за партами сидят и ничего. Морализировать на этот счет не буду, просто дам совет: занимайтесь, в конце концов, самостоятельно, сдадите экзамены за десятый класс экстерном.
   - Так разве можно? - в голосе Тимофея затеплилась надежда.
   - Безусловно. Были бы знания, а остальное, как говорится, приложится.
   Постепенно старые приятели перевели разговор на воспоминания о пережитом. Тимофей внимательно слушал, и порой ему становилось жутко от их рассказов. Он силился представить этих милых, добрых людей в лагерной обстановке, ежедневно подвергаемых оскорблениям, унижениям и издевательствам, но разум отказывался нарисовать сколько-нибудь правдоподобную картину. Пять лет, проведенных ими в заключении, казались Зайкову целой вечностью. Странное дело: они же считали, что им несказанно повезло. Всего-то пять лет... У большинства политических наказание было куда более суровым.
   Зайков невольно зябко поежился, когда Петр Акимович стал вспоминать, как отморозил однажды ноги. Бригада, в которой он работал, занималась в сорокапятиградусный мороз отсыпкой балласта на сооружении железнодорожного полотна.
   - Как же, хорошо помню, - поморщился Эдуард Семенович, - напугал ты меня тогда изрядно. Не раздобудь Пораделов каким-то чудесным образом мазь Вишневского, не миновать бы тебе гангрены.
   Кубасов взволнованно стукнул ладонью по столу:
   - Нет, подумать только! Он ведь ко мне не далее, как месяц назад заезжал.
   - Кто заезжал? - не сразу догадался Гилинский.
   - Да он же, он, - Пораделов! Два дня гостил у меня, потом уехал к семье. Наговорились мы с ним вдосталь, былое вспомнили...
   - Выходит, и его освободили, - обрадованно вскинул брови Эдуард Семенович.
   - Представь, да. И сдается, на год раньше срока. Друзья отговорили его возвращаться домой. Ведь многим, кто вернулся, дали новые сроки, а кое-кого и расстреляли. Все же Александр Николаевич решил повидать родных - очень уж соскучился по ним - и опять вернуться в лагерь, но уже вольнонаемным.
   - Что ты такое говоришь! Это же невероятно - снова в лагерь, где столько выстрадано! - поразился Гилинский.
   - Однако это так. Поступок его покажется опрометчивым разве что на первый взгляд, на самом же деле он вполне разумный. Где сейчас, скажи, Тухачевский, Блюхер, Гамарник, Эдейман, Эйхе?.. Всех и не перечислишь... Ни на йоту не сомневаюсь, что Пораделова, останься он дома, постигла бы та же участь. Да и сам начальник лагеря - нет, не тот сатрап, что был при нас, а новый - тоже посоветовал ему не лезть на рожон, а переждать, пока эта кровавая вакханалия не стихнет. Среди них, вертухаев, изредка попадались мыслящие индивидуумы. Словом, вернулся он в лагерь и трудился там некоторое время завскладом. Но домой его тянуло неудержимо. И вот решил вернуться, но теперь уже в Барнаул. Семья переехала туда. Начальник лагеря попросил его передать кое-что своим. Они живут в Ленинск-Кузнецком. Так вот и довелось свидеться.
   - Боже мой, Пораделов! - задумчиво произнес Эдуард Семенович. - Признаться, Петр Акимович, среди нас там не много было таких, как он.
   - Что и говорить! - согласился Кубасов. - Личность, без преувеличения, легендарная. Кремень человек, редкой чистоты и красоты душевной.
   С грустной улыбкой слушал Кубасова главврач. Он словно бы заново переживал страшное лагерное прошлое.
   - Запомнились мне его слова, - произнес он, когда Петр Акимович смолк, - в карцере он мне их сказал. Духом я был сломлен тогда, кошки на душе скребли и, что греха таить, жить не хотелось. Он же мне из Тютчева, задушевно так... М-да... После, как бы, между прочим, говорит: "Уныние, мой друг, самый большой грех, не поддавайтесь унынию никогда". Поразительно, но он понял мое состояние и нашел единственно нужные слова, спас меня от непоправимой глупости.
   Эдуард Семенович прикрыл ладонью глаза, помолчал, затем поднялся, подошел к старинному комоду, на котором стояла десятилинейка, убавил, начинавшее уже коптить, пламя и с доброй улыбкой посмотрел на собеседников:
   - Как это там у Тютчева:
   Когда в кругу убийственных забот
   Нам все мерзит - и жизнь, как камней груда,
   Лежит на нас - вдруг, знает Бог, откуда...
   Кубасов подхватил, и приятели с выражением закончили:
   - Нам на душу отрадное дохнет,
   Минувшим нас обвеет и обнимет
   И страшный груз минутно приподнимет.
   Тимофей, приоткрыв рот, слушал, изумленный тем, что вот так, запросто, наизусть читают старики стихи поэта, которого он даже не знает.
   - А кто он, Пораделов, за что сидел? - шофер с любопытством посмотрел на Кубасова. Ему было непонятно, почему Петр Акимович назвал какого-то Пораделова легендарной личностью. Ворошилов, Буденный, да тот же Павка Корчагин - другое дело. О них вся страна знает. Но чтобы говорили о Пораделове, такого он не припомнит.
   Пораделов, говорите, - посерьезнел Кубасов, - это, голубчик, человек с большой буквы... Многое о нем могу порассказать... Как-нибудь при случае, если пожелаете.
   - Расскажите, сейчас же и расскажите, Петр Акимович, интересно ведь... И время еще не позднее.
   - Многое и я о нем знаю, а все ж послушаю с удовольствием, - поддержал просьбу Тимофея Эдуард Семенович.
   Кубасов отпил из стакана свежезаваренного чаю, заговорил неторопливо, глядя в темень окна, за которым слышалось завывание разыгравшейся вьюги.
   ... Шел 1914 год. Выпускник Лефортовского училища юнкеров подпоручик Александр Пораделов, преисполненный радужных надежд, прибыл в 9-й стрелковый полк, дислоцированный в Финляндии. Сбылась мечта генерала Николая Васильевича Пораделова, героя Шипки, участника русско-японской войны: младший сын, как и старший сын Николай, младший Александр, пошел по его стопам.
   С началом Первой мировой войны полк был передислоцирован в Восточную Пруссию. Карьера подпоручика Пораделова подвигалась успешно. Через два фронтовых года он имел уже полный бант офицерских наград, дослужился до капитана и командовал батальоном. Спустя еще год был произведен в подполковники и стал командиром полка. Февральская революция застала Александра Николаевича в окопах Юго-Западного фронта. Трудно вообразить, что происходило тогда в полку. Офицеры в возрасте тяжело переживали отречение царя от престола, считали такой поворот событий не иначе, как происками изменников и предателей, засевших в Государственной думе и Учредительном собрании. Молодежь, в большинстве своем, восприняла революцию восторженно, ожидала от нее всякого рода демократических перемен.
   Пораделов мало интересовался политикой, однако необычайные события, следовавшие одно за другим, невольно втягивали его в свой головокружительный водоворот, требовали определенности собственной политической позиции. На передовую вести из России доходили с опозданием, были зачастую противоречивыми и полной, ясной картины, происходящего в стране, не давали. Александр Николаевич с нетерпением ждал письма от брата, генерал-квартирмейстера, занимавшего видный пост во временном правительстве; знал, что тот непременно снабдит его исчерпывающей информацией, так необходимой здесь, в окопах, где брожение умов достигло, казалось, наивысшего напряжения. Подобная обстановка весьма и весьма отрицательно сказывалась на настроении личного состава полка и, как следствие, на его боевых качествах.
   Однажды на командный пункт зашел один из ротных командиров, тучный штабс-капитан Новосельцев. На позициях полка вторую неделю царило затишье. Офицеры нередко заходили на КП по разным надобностям, поэтому на Новосельцева, протянувшего озябшие руки над походной железной печуркой, никто не обратил внимания. Занимавшийся бритьем Пораделов, скосив на вошедшего глаза, спросил:
   - У вас ко мне дело, Артемий Ильич, или просто на огонек зашли?
   - Нет... То есть, в некотором роде, - замялся офицер, поглядывая на телефониста и вестового, о чем-то шепчущихся в углу землянки. - Хотелось бы конфиденциально, господин подполковник...
   - Что ж, извольте, - командир кивнул солдатам, чтобы вышли. Проводив их взглядом, штабс-капитан взволнованно заговорил:
   - Считаю своим долгом уведомить вас, господин подполковник, о нездоровом брожении среди нижних чинов.
   Встретив вопросительный взгляд командира, офицер поспешил пояснить:
   - В полку, вы, вероятно, уже наслышаны, действует подпольный большевистский комитет. Члены его подстрекают солдат на прекращение боевых действий, распространяют среди них запрещенную литературу, листовки, в коих призывают не подчиняться приказам командиров. Самое печальное, - криво усмехнулся штабс-капитан, - заводилой у них - старший унтер-офицер Брызгалов из моей роты.
   - Не тот ли это недоучившийся студентик из Московского университета? - поинтересовался Пораделов.
   - Он самый, - подтвердил Новосельцев. - С фанаберией господин, но, надо отдать должное, - сорвиголова, имеет два Георгия. По службе, случается, дерзит... Может быть, подальше от греха, арестовать его? Что вы скажете на этот счет, господин подполковник?
   Пораделов поднялся с табурета, привычно одернул френч:
   - Артемий Ильич, голубчик, о чем вы говорите, господь с вами! Да не сегодня-завтра наступление, а вы такое предлагаете! Подумайте, какую смуту вы внесете в полк, арестовав Брызгалова... Ну, где, скажите, сейчас все тихо и гладко? Политиков развелось, как нерезаных собак. Профаны в большинстве, однако, берутся рассуждать о вещах, в коих - ни бельмеса. Бог с ней, Артемий Ильич, с политикой... После с ней разберемся, пока же воевать надо. Наш полк, как вы изволите знать, в лучших значится. Не посрамим его чести, полагаю, и впредь.
   Александр Николаевич вдруг нахмурился и уже другим, начальственным голосом закончил:
   - С каких, позвольте спросить, пор, господин штабс-капитан, в обязанности боевого офицера вменили функции жандарма? Впредь попрошу с подобным ко мне не обращаться.
   Вскоре после этого разговора, оставившего в душе Пораделова неприятный осадок, начались тяжелые бои. В одном из них был убит штабс-капитан Новосельцев. В полку любили этого офицера за уравновешенный, незлобивый характер, умение не теряться в самой сложной боевой обстановке. Высоко ценил достоинства Артемия Ильича Пораделов. Он болезненно переживал его гибель. Когда изрядно поредевший полк был переведен в тыл для пополнения, Пораделов вспомнил о последнем разговоре с Новосельцевым и вызвал к себе старшего унтер-офицера Брызгалова.
   Статный, ловкий в движениях, с модно закрученными усами, Брызгалов произвел на командира полка приятное впечатление. Ни тени подчеркнутого чинопочитания, в отличие от большинства унтер-офицеров полка, не выражало лицо вошедшего. Напротив, глаза его, не "евшие начальство", светились спокойствием и достоинством человека, знающего себе цену. Однако спокойствие в них сменилось удивлением, когда строгий в уставных отношениях командир обратился к нему, как к равному:
   - Присаживайтесь, Петр Алексеевич, и без церемоний, пожалуйста.
   Брызгалов осторожно присел на краюшек табурета, выжидающе посмотрел на Александра Николаевича.
   - Разговор у нас будет конфиденциальным, - начал Пораделов, - посему предлагаю говорить без утайки, предельно откровенно. Согласны?
   - Что вас интересует, господин подполковник? - лицо унтер-офицера вновь обрело спокойствие.
   - Вы большевик? Председатель полкового комитета?
   - Так точно...
   - Не удивляйтесь вопросу, Петр Алексеевич, - я, честно признаться, плохо разбираюсь в политике. О политической платформе большевиков понятие имею самое смутное. Будьте любезны, разъясните мне, какую цель поставили вы перед собой, чего добиваетесь? Свержения самодержавия? Так его, увы, уже нет. Революция свершилась, слава богу, бескровная. Во Временное правительство, насколько мне известно, вошли вполне достойные люди, с прогрессивными взглядами, с большим опытом государственной деятельности. Слышал, что вы против войны. Позвольте, а как вы мыслите прекратить ее? Германия обречена на поражение, держится, что называется, на волоске. Наша победа близка. Это я вам говорю со всей ответственностью, как человек военный, кое-что смыслящий в сложившемся на фронте положении. И последнее: как офицер, давший присягу на верность Отечеству своему, позицию большевиков иначе, как изменнической, назвать не могу. Извините, много наговорил... И все же, что вы на это скажите?
   Брызгалов сидел, потупившись, решая для себя непростой вопрос: не ловушка ли? Но, зная командира, решительно отбросил сомнения, выпрямившись, спокойно выдержал его испытующий взгляд.
   - Господин подполковник, вероятно, не читали Маркса?
   - Не имел удовольствия.
   - Полагаю, нам трудно будет понимать друг друга. Все же попробую объяснить и, в какой-то степени, ответить на ваши вопросы.
   - Сделайте одолжение, - Пораделов поудобней устроился на табурете, приготовился слушать.
   - Вот вы сказали: "Достойные люди во Временном правительстве". А чьи интересы они, в первую очередь, защищают? Имущего класса. На что же рассчитывать пролетариату, крестьянству? Фабрики и заводы остаются, как и прежде, у капиталистов, земля - у помещиков. Выходит, революция не народная, коли народу от нее никакого проку. А война... Разве ее развязал народ? Нет, она ему не нужна. Она - порождение тех противоречий, что сложились между трудом и капиталом, между империалистическими государствами в непрестанной борьбе за рынки сбыта. Государственный аппарат пляшет под дудочку империалистических монополий, порождением коих является сам. В погоне за наживой империалисты не останавливаются ни перед чем. На долю же народа остаются одни страдания, на его плечи ложатся все тяготы войны... Не так ли, ваше благородие?
   Пораделов не спешил с ответом, обдумывая сказанное Брызгаловым. Легкая усмешка едва заметно тронула уголки его губ:
   - Трудно согласиться с вами, Петр Алексеевич. Слишком схематично изложили вы позицию большевиков, и, догадываюсь, вашу лично. Да, народу нелегко. Он многие столетия несет свой тяжкий крест. Эволюционные процессы истории осуществляются по определенным законам. Каждый из них сменяет предшествующий, когда происходит качественное изменение общества из-за множества различных факторов. Например, из-за существенных перемен в социальной, экономической и политической структурах. Большевизм же, на мой взгляд, является неким диссонансом в поступательном движении общества к прогрессу. Вероятнее всего - очередная утопия, другими словами, - подтасовка материалистических представлений о сущности общества. Во всяком случае, большевики - не та сила, которая была бы способна что-либо изменить в лучшую сторону. Для этого необходим недюжинный государственный ум, опыт управления сложнейшим хозяйственным механизмом огромной державы... Иными словами - компетентность. А так... похоже на очередную пугачевщину. В результате - кровь, страдания народные, заметьте, на-род-ные, Петр Алексеевич!
   Унтер-офицер оставался невозмутим.
   - Скажите, - Александр Николаевич испытующе посмотрел на него, - есть у большевиков хотя бы один человек, могущий взять на себя ответственность за судьбу народа? Мне доводилось читать ваши листовки, воззвания. По смыслу, казалось бы, все правильно, а вдуматься - абсурд. Насильственное свержение власти ни к чему хорошему не приведет.
   Выражение лица Брызгалова изменилось. Теперь в нем сосредоточилась сложная гамма чувств. Здесь и ирония, и насмешливое превосходство.
   - Ленин, - господин подполковник.
   - Что такое "ленин"? - не понял Пораделов.
   - Ленин - вождь большевиков! Он способен взять, как вы изволили выразиться, ответственность за судьбу народа. Он - создатель партии большевиков, программа которой наиболее полно отвечает чаяниям рабочих и крестьян. Если вам будет угодно, могу познакомить с выступлениями Ленина. Надеюсь, господин подполковник, вы не предвзято отнесетесь к прочитанному. Я понимаю, чем рискую, осмелившись предложить вам подобное, но, зная вас, как честного человека, не склонного поддаваться в серьезных делах эмоциям, сознательно решился на полное откровение.
   - Однако вы дипломат, Петр Алексеевич, нахмурился Пораделов, - послушал бы вас еще, но, к сожалению, не располагаю временем. В голове у меня полнейший сумбур от ваших откровений. Литературу, полагаю нелегальную, принесите, прочту на досуге. Разумеется, все останется между нами, хотя, конечно, рискую не меньше. Теперь относительно эмоций: если мне станет известно о дальнейшей подстрекательской деятельности вашего комитета, направленной на прекращение боевых действий, если вы и далее будете разлагать дисциплину в полку, - не обессудьте: я - кадровый офицер, верный присяге, поступлю согласно закону военного времени.
   Александр Николаевич выдержал паузу, чтобы дать возможность унтер-офицеру прочувствовать сказанное им, и уже совсем миролюбиво закончил:
   - Надеюсь на ваше благоразумие, Петр Алексеевич.
   Брызгалов стоял навытяжку перед командиром, глаза его "ели" начальство:
   - Так точно, ваше благородие! Не извольте беспокоиться!
   Унтер четко повернулся и, чеканя шаг, вышел из землянки. Проводив его взглядом, Пораделов усмехнулся: "Ерничает, подлец, а в общем парень не промах... Что же это за фигура, Ленин? Любопытно будет познакомиться с мировоззрением сего господина... Как там сказано у древних римлян: "Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними". Меняемся, конечно, но в какой степени...
   Полк Пораделова был укомплектован и направлен на передовую, где шли затяжные, изнурительные бои, не приносящие сколько-нибудь заметных результатов ни русским, ни немцам. Во время артиллерийского обстрела тяжелый снаряд разорвался рядом с наблюдательным пунктом; Александр Николаевич был ранен в ногу. Крохотный кусочек железа насквозь прошел через мякоть голени, не задев к счастью кость. Подполковника поместили в полевой лазарет. Здесь его посетил, ставший уже подпрапорщиком, Петр Брызгалов. Побыл он у командира недолго, принес ему корзинку с великолепными грушами, уходя, оставил небольшой сверток, пояснил:
   - Здесь, обещанная мною, литература.
   В свертке оказались вырезки из "Искры" и "Правды" со статьями Ленина, а также отпечатанные на тонкой папиросной бумаге отдельные произведения, подобранные таким образом, что Пораделов невольно увлекся марксистской концепцией закономерностей развития общества, проникся сознанием неизбежности революционного его переустройства. Однако воинствующий авторитаризм Ленина, его категоричность в вопросах, далеко не бесспорных, вызывали у подполковника раздражение, желание поспорить. Сознавая своевременность и экономическую необходимость Столыпинской реформы, он с чувством досады и недоумения натыкался на язвительные, слабые в научном отношении комментарии на этот счет большевистского вождя. "Все же реформа работает, крестьянство на подъеме. Сбылась вековая мечта земледельца о собственном наделе, - рассуждал Александр Николаевич, - тогда почему категоричное отрицание пользы, содеянного Столыпиным? Почему идеи министра не совпадают с идеями большевиков? С другой стороны, Ленин тоже за то, чтобы земля принадлежала крестьянам. Правда, вся без исключения. Нет, во всем этом есть что-то от авантюры. Петр же Артемьевич, царствие ему небесное, выбрал, думаю, верный путь. Патриот до мозга костей... Как правильно он сказал: "Необходимо поднять нашу слабую, обнищавшую землю, так как земля - это запас наших сил в будущем, земля - это Россия". Удивительно верные слова... А господин Ленин возвел почему-то прогрессивные реформы в ранг реакционных. По-моему он из когорты тех оголтелых, которые действуют по принципу: в борьбе за власть все средства хороши".
   Долгие раздумья о прочитанном, рождавшие у Пораделова противоречивые мысли, были внезапно прерваны радостным событием: с очередной почтой он получил номер военно-научного журнала со своей статьей "О наступательной тактике войск в условиях современного боя". В рецензии редколлегия журнала дала высокую оценку первому научному труду Александра Николаевича.
   В сентябре семнадцатого Пораделов вернулся в полк. Что-то тревожное витало на передовой. Это не было похожим на ожидание очередного наступления. Ощущалось совсем другое: тягучее, мучительное в своей неразрешимости. То и дело возникали стихийные митинги. На них все настойчивей выдвигался лозунг "Долой войну!" Он принимал характер эпидемии, охватывающей наэлектризованные событиями в тылу солдатские массы, уставшие от долгого безрезультатного противостояния фронтов. Неистовствовали полевые суды. Но и расстрелы бессильны были остановить процессы идейного разложения. Приближался час, повернувший оглобли истории России на путь испытаний, коих не знавал ни один народ во все века. И этот час настал. Ненастным октябрьским днем, вернувшись с рекогносцировки, Пораделов узнал от телефониста, что его вызывают в штаб армии. В штабе ему сообщили о большевистском перевороте в Петрограде, здесь же он получил приказ отправиться с полком в столицу для подавления бунта. Через два дня полк Пораделова со всем, приданным ему, вооружением погрузился в эшелон и отбыл в Россию.
   Никто из солдат не знал, куда следует эшелон. В основном все были довольны: фронт, смерть, окопная грязь остались позади. В теплушках рассуждали: "В резерв, стало быть, отводят. И то - навоевались вдосталь, пущай другие спробуют с наше...".
   Под Петроградом, на станции Луга, паровоз отцепили. Отпыхиваясь, он укатил куда-то на запасные пути. Другой не подавали. Посланный к начальнику станции офицер вернулся и доложил командиру полка, что ни начальника да и вообще никого из железнодорожников он не нашел. В здании вокзала, кроме группы вооруженных матросов, тоже никого не было.
   - Матросня, господин подполковник, пьяная, ведут себя дерзко, у каждого на бушлате - красный бант. Видимо, большевики...
   Подбежал с испуганным лицом прапорщик, совсем еще мальчишка, срывающимся дискантом сообщил:
   - Бунт, господин подполковник! В полку бунт!
   - Что за чушь несете, прапорщик! - посуровел Пораделов, - какой еще бунт!
   - Там, - оглядываясь, махнул рукой офицерик, - за вагонами..., весь полк. Слушают какого-то матроса... Он призывает солдат перейти на сторону революционного народа... Говорит, что мы посланы на подавление восстания большевиков...
   Подошли несколько обеспокоенных офицеров. Они подтвердили сказанное прапорщиком.
   - Солдаты отказываются подчиняться, - сказал один из них, - возбуждены, грозят расправой.
   - Прежде всего, спокойствие, господа, никаких провоцирующих эксцессов, - предупредил Пораделов, - я разберусь.
   К офицерам приблизилась группа солдат, в руках - винтовки с примкнутыми штыками; впереди - подпрапорщик Брызгалов, нацепивший на грудь кумачовый бант.
   - Господин подполковник, полк переходит в подчинение полкового комитета, - официальным тоном заявил он, - так решили солдаты. Они хотят защищать революцию. Полковой комитет, Александр Николаевич, - Брызгалов впервые назвал командира по имени и отчеству - доверяет вам командование полком. Офицеры, желающие добровольно и честно служить революции, могут, как и прежде, исполнять свои обязанности. Если нет, - подпрапорщик сделал театральный жест, - скатертью дорога на все четыре стороны.
   - Да как ты смеешь, хам! - задохнулся от негодования молодой подпоручик, судорожно царапая пальцами кобуру. - Изменник! Сволочь!
   - Молчать! - крикнул подполковник.
   Но было уже поздно. Солдаты взяли винтовки на изготовку, стальные жала штыков надвинулись на офицеров. Двое подскочили к подпоручику, ударами прикладов повалили его, поднимая пыль, поволокли к водокачке. Сухо треснули выстрелы, бледное лицо офицера сползло вниз, уткнувшись в бурую кирпичную стену.
 / продолжение следует /