2+2
(Истории моей жизни)
Содержание
Часть 1-я. Вместо предисловия.
Часть 2-я. Жизнь 1-я и 2-я.
Часть 3-я. Жизнь 3-я.
Часть 4-я Жизнь 4-я
Вместо предисловия.
Это было холодное прозрачное утро апреля 2014 года. Я проснулся в нашем доме в горах Сьеры на границе Калифорнии и Невады, недалеко от горного озера Тахо. Проснулся, как всегда, рано. Я просыпаюсь рано независимо от того, когда лёг спать. И сплю немного, 5-6 часов, от силы. Кто-то запрограммировал меня таким. "Рано", это если выглянуть в окно, то там темным-темно. Но если выйти на улицу, то небо на востоке чуть светлее, чем над тобой. По времени это 4-5-6 часов утра, в зависимости от времени года. Встаю я сразу же, и занимаясь утренней рутиной, вспоминаю, что я планировал на сегодня. Когда я выхожу для пробежки или прогулки, на улице ещё довольно темно. Я всё время оглядываюсь, так как есть большой шанс наткнуться на медведя. Хотя, говорят, что они здесь мирные, я знаю, что бегунов они не любят. Несколько раз я встречал медведей и, скорее, они уступали мне дорогу, чем я им. Важно не попасться, как тот старый еврей, который как-то вечером сказал жене: "Смотри, у нас в доме, хоть шаром покати. Мы, наверное, самые бедные в городе. Вот, все говорят, кто рано встаёт, тому Бог даёт. Завтра встану рано, рано." Утром возвращается весь избитый, грязный, несчастный. Жена говорит: "Что случилось?!" А он: "Ой.., ну кто-то встал ещё раньше.."
Кстати, то, что по-русски известно как "Кто рано встаёт, тому Бог даёт", в английском звучит куда менее возвышенно: "Ранней птичке достаётся первый червячок (Early bird gets a worm). Английский вариант также предполагает, что тот червячок, который первым вылез на утренний свет, имеет больше шансов быть съеденным ранней птичкой. А это уже точно совпадает с еврейским анекдотом, которым я сейчас и поделился с вами.
В течение последних 54-х лет всё было просто: я спешил на работу. Последние 2 года я уже не работаю. В прошлом году мне исполнилось 75. Но и в эти 2 последних года, если я в горах, я спешу к открытию местных горнолыжных курортов. Их 7 или 8 в этом районе. Два ближайших – Squaw Vally и Northstar. Лыжи я полюбил тоже 53-54 года назад.
Когда-то мне казалось, что 75 - это, во-первых, невероятно далеко, во-вторых, что в 75 так трудно и неинтересно жить, и в третьих, а зачем? Действительно, зачем? За девочками уже бегать не надо и, наверное, давно. Деньги зарабатывать не надо - трудно да и не на что тратить. Доносить бы недоношенное. Доесть бы недоеденное. Ведь аппетита-то, наверное, тоже нет?
Это правда, что старость не самое счастливое время жизни, но это единственная возможность жить дольше. Мой отец умер в 97 лет. Я думаю потому, что меньше чем за полгода до этого умерла мама, за которой он ухаживал, как минимум, последние лет десять. До этого он работал с 10 лет до 80 и всегда много. После 80-ти у него всегда не хватало времени на себя, потому что он занимался мамой, домом, семьёй. Когда умерла мама, образовалась пустота, которую сразу нечем было заполнить. Физически он был ещё достаточно здоров. И вот случился небольшой инфаркт. Он попал в больницу. Как относятся врачи, сёстры, которым от 20 до 50 лет, к человеку, которому 97? Для них это как живой динозавр. А они с детства знают, что динозавры встречаются только ископаемые, и то редко. Кроме того, весь опыт говорит им, что люди после 70-ти, 80-ти, попадая к ним, домой не возвращаются, а если и возвращаются, то ненадолго, только чтобы потом умереть в кругу семьи, а не в больнице. Да и вся медицина, и прежде всего, лекарства рассчитаны на более молодых. То, что лечит в возрасте от 20 до 60-ти, может убить в возрасте 70, 80 и, тем более, 97. Так и случилось с отцом.
Числа влияют на человека магически. Они могут изменить в жизни многое. В 20 молодой человек говорит себе, что ему уже неприлично прыгать соскакалкой, как он это делал в 10. А попрыгать бы ему совсем невредно. В 40 он говорит, что она слишком молода для него, ей всего лишь 20. А им, вполне возможно, былo бы хорошо вместе, если бы они не думали о числах. В 60 он говорит, что уже не может работать, как в 40. А на самом деле, он может работать ещё и лучше. Его опыт уже работает за него. В 70 или 80 он убеждает себя, что ему уже неудобно так ярко одеваться, танцевать, трудно ходить быстро или далеко, ездить на велосипеде. И мы не ходим и не ездим. А ведь могли бы, если напрячься. "Мы перестаём играть не потому что мы стареем. Мы стареем потому, что перестаём играть" (Бернард Шоу). Магия чисел... А что если забывать, не замечать, не обращать внимания на числа? С каждым годом забывать становится всё легче и легче. Природа так устроила.
"Жизнь — как вождение велосипеда. Чтобы сохранить равновесие, ты должен двигаться." ( А.Эйнштейн )
Здесь недавно довольно немолодые горнолыжники отмечали день рождения своего старшего собрата, которому исполнилось 85. Кто-то из молодых спросил: а какая у тебя цель в жизни теперь? И старшенький ответил: кататься с вами здесь на мой столетний юбилей.
Поэтому билет на следующий зимний сезон я покупаю ранней весной. После этого я знаю, что к следующему сезону я должен быть.... и обязательно в форме. Кстати, форма (в данном случае я имею ввиду лыжи, ботинки, одежду) тоже стимулирует дотянуть до следующего сезона. Не пропадать же добру.
Когда-то, лет 30-40 тому, мне попалось стихотворение Роберта Пенн Уоррена, которое как ничто точно, передаёт мои ощущения в горах.
ЛЫЖНИКИ
Их повороты дьявольски круты.
И ангельски легки. Из пены снежной,
Из золотого солнца вырываясь,
Они летят со страшной высоты,
Пробив телами облачную навись.
Они пестры, как крылья южных птиц!
Подобьями предутренних зарниц
Они летят, глотая расстоянье,
Они кричат, и крики их чисты,
Как горный снег и горное дыханье.
И вот в долину лыжники сошли,
И опускает крылья птичья стая...
И в неуклюжих жителей земли
Они из лёгких птиц перерастают.
К земле им надо снова привыкать.
Но их-теперь уже людские лица-
Несут высокой радости печать!
Так смотрят только ангелы и птицы.
Сегодня я не спешу подниматься. Вчера закончился зимний лыжный сезон, закрылись подъёмники на горнолыжных курортах. Почти на месяц раньше, чем обычно. Вторая половина зимы была малоснежной и тёплой.
Я уже давно подумывал о том, чтобы написать о прожитом, особенно, о моей жизни в США, но каждый раз задавал себе вопрос: а кому это нужно? Мой внук, хоть и говорит неплохо по-русски, но читать не будет, ему это трудно. Кому-то ещё? Кому? А сегодня решил, что всё же попытаюсь, что это нужно мне. А вдруг ещё кому-нибудь пригодится, будет интересно? Кроме того, в моей 4-й жизни неожиданно так много свободного времени.
Почему "2+2"? Первая "двойка"–это две жизни, прожитые мной в бывшем СССР, на Украине, с 1937 по 1991 год. Вторая "двойка"– две жизни в эмиграции, в США, куда мы переехали в начале 1992 года. Первые две шли параллельно, что, вообще-то, ненормально, а третья и четвёртая – последовательно, что вполне нормально. В четвёртой я живу последние 2 года. На самом деле, это рассказ о второй "двойке", но если я расскажу, хотя бы вкратце, о первых двух, будет понятнее, что происходило в тех или иных ситуациях в жизни 3-й и 4-й.
Во-первых, почему две, три или даже четыре? Ведь нас учили, что "жизнь человеку даётся только один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно..." и так далее. Я думаю, что каждый нормальный человек в бывшем СССР вынужден был вести двойную жизнь. Одна – это учёба, работа и всё остальное, что связано с этим – комсомол, партия, отделы кадров, анкеты, справки, а для евреев ещё и "пятая графа". Всё это довольно жёстко, а иногда и жестоко, регулировалось государством. Другая жизнь - это семья, друзья, развлечения, спорт. Вообще-то, государство стремилось регулиривать всё, включая даже секс (Какой секс!? "Секса у нас нет!."), но это было трудно, даже для такого всемогущего, всезнающего государства. Жену, подругу, друга, любовницу, книгу, развлечия всё-таки каждый выбирал по себе. Правда,доступны были только те книги, фильмы, музыка, спектакли, которые не запрещались государством. Говорят, что жён для многих сотрудников НКВД (позже, КГБ) тоже выбирало государство, но рассказ не о них, хотя, и о них тоже. Тем не менее, вторая, не регламентируемая государством жизнь, шла параллельно первой. Иногда, вопреки геометрии, две жизни пересекались, но затем благополучно продолжали двигаться параллельно.
Жизнь 1-я и 2-я
Вечная память котлам и турбинам вместе с дипломом и первой зарплатой! Мало ли
била нас жизнь по мордам?.. Вечная память ушедшим годам. Детскому плачу,
газетной химере, власти народной, что всем ненавистна, крымскому солнцу,
одесской холере – вечная память и ныне, и присно!
Вечная память бетонным квартирам, песням в лесу, шестиструнным гитарам, визам,
кораллам, таможням, овирам, венскому вальсу и римским базарам! Свет мой зелёный,
дорогу – жидам! Вечная память ушедшим годам.
Наум Сагаловский
Родился я и прожил первые две своих жизни в Украине, в большом, пыльном, индустриальном, и в тоже время, местами зелёном и красивом, студенческом городе. Отец, с момента когда я начал осознавать это и до его почти 80 лет, работал по 12-14 часов в день. Встречались мы за поздним ужином, который назывался обедом. Оставшиеся 2-3 часа до сна папа читал газеты и журналы. Никогда не видел, чтобы он читал книги, за исключением необходимых для проведения партийных занятий "трудов" Ленина, Сталина, Маркса. Очень редко он уезжал на неделю-две в какой-нибудь местный дом отдыха, ещё реже – с мамой. Не помню,чтобы он рассказал какой-то анекдот или шутку. Не помню, чтобы он смеялся "до коликов". Только в последние 5-6 лет жизни в СССР, т.е. после перестройки, и все годы, которые ему довелось прожить в США, я понял, что у него есть чувство юмора и его, кроме политики, интересует что-то ещё. Неужели его до такой степени сковывал страх 30-х, 40-х годов? А ведь он был неглупый человек, достаточно успешный, считался одним из лучших специалистов в своей отрасли. Когда ему было за 90 лет, он ещё перемножал в уме 3-х- значные числа. В эти же годы выучил английский настолько, что обходился без посторонней помощи в магазинах, аптеках, написал воспоминания о своём детстве и юности, где есть такие детали, как, что и где стояло на полках в их доме под Артёмовском. Нашёл в себе силы признать, что коммунизм, за который он честно боролся, это ошибка. Он-то и раньше видел, что происходит вокруг, но считал это искажением хорошей идеи.
Мама была его полной противоположностью. Всегда весёлая, очень привлекательная, общительная, любила и умела петь, играть на пианино, любила красивые вещи, красиво отдыхать. Никогда не видел её в унынии, тем более, плачущей . Прекрасно готовила и обожала гостей, была очень оптимистична, никогда не паниковала. Когда, то ли в конце 1952 года, то ли в начале 1953 г., ей позвонила из Москвы её подруга и предложила приехать к ним на пару дней "скупиться", мама с радостью согласилась. Муж подруги был полковником НКВД. Подруга шёпотом сказала маме, что всех евреев собираются выслать куда-то далеко и что там холодно, и мы должны запастись тёплыми вещами и прочим необходимым. Мама вернулась домой как всегда спокойной, весёлой и.... с тёплыми вещами.
А чуть позже, в январе 1953 г. к нам пришли с обыском. Конечно же, ночью. Мама разбудила меня, дала мне мои вещи и сказала, чтобы я шёл в туалет одеваться. Жили мы с соседями. Мы втроём – в одной комнате, а соседи, тоже втроём – в другой. Кухня и туалет были общие. По комнате ходили какие-то мужики в тёмных пальто.
Папа сидел за столом и разговаривал с одним из них. На полу возле шкафа, где были все наши вещи, в беспорядке лежали наши новые тёплые пальто и единственный папин костюм, который он очень берёг. Кто-то из пришедших копался в шкафу, кто-то просматривал книги, которые стояли стопками на пианино и моём столике. Провожая меня в коридор к туалету, мама шепнула, что в моих вещах бумаги, которые нужно порвать и cпустить в унитаз. Я, ещё ничего не понимая со сна, спросил зачем, но мама уже закрыла за мной дверь туалета. Я закрыл крючoк на двери изнутри. Помню, что думал только об одном: а что если туалет засорится? Как потом я узнал, папа брал с завода бумаги, чтобы работать дома. И хотя ничего секретного там не было, этого было бы достаточно, чтобы обвинить его в шпионаже.
Последующие 5-6 недель папа приходил домой ещё позже. Во-первых, работал больше, а во-вторых, каждые 2-3 дня его вызывали в НКВД на допросы. Часто это происходило по субботам и воскресениям. Даже мама перестала подходить к пианино и встречаться со своими многочисленными подругами.
А потом, 5-го Марта 1953 года, умер Сталин. Отца ни разу после этого не вызывали в НКВД, а месяца через два-три к нам пришёл следователь, который вёл дело папы. Пришёл с бутылкой водки и сам же выпил её. Немного, правда, мама помогла.
Он рассказал, что ему дали задание найти группу евреев, работавших директорами, главными инженерами и др. видными специалистами в промышленности города, которых надо было обвинить в шпионаже и саботаже. В задании было определено, сколько человек должно быть в этой группе, как они должны были быть распределены по отраслям промышленности и районам города. Он извинялся за доставленные "неyдобства", говорил, что ему самому было "тошно" этим заниматься, но "работа есть работа".
Года через два мне довольно часто начал сниться один и тот же сон. Предночная или предрассветная мгла. Я выхожу босиком из нашей квартиры на 2-м этаже в тёмный подъезд, спускаюсь тихо по лестнице к двери подъезда и выглядываю во двор. Там никого нет, но в тёмном небе я вижу чёрных птиц, которые летят в сторону нашего двора, быстро увеличиваясь в размере. Я прячусь в подъезд, потом осторожно выглядываю и вижу 4–5 человек в чёрном, которые идут к нашему подъезду. Их расстёгнутые чёрные пальто колышатся как крылья у птиц от быстрого шага. Я взбегаю по лестнице на один-два пролёта и смотрю вниз. Да, они заходят в наш подъезд, а я пробегаю мимо открытой двери нашей квартиры и поднимаюсь тихо–тихо ещё выше по лестнице. Я вижу, что двое или трое людей в чёрном заходят в нашу квартиру, а двое продолжаютподниматься выше. Я быстро взбегаю на последний этаж, но и они идут вверх... Здесь я обычно просыпался с сильным сердцебиением.
Я думаю, что этот сон был вызван двумя обстоятельствами. Первое, конечно же, этот обыск. А второе... Мне было тогда 17–18. Я занимался боксом и совершенно неожиданно для меня был включён в команду нашего спортобщества на молодёжный чемпионат в Риге. Дней за 10 перед поездкой я заболел ангиной. Один-два дня провалялся дома с высокой температурой, а затем, ещё с больным горлом, побежал на тренировку. На следующий дeнь я почувствовал себя совсем плохо и мама отвела меня к врачу. Врач сказал, что у меня, как осложнение после ангины, проблема с сердцем, что мне ни в коем случае нельзя нагружаться, а о спорте я должен забыть, как минимум на пару лет, а скорее всего, на всю оставшуюся жизнь. Через день–другой мне и приснился этот сон.
Со временем этот сон снился всё реже и реже, но ещё в течение 25–30 лет иногда повторялся. Довольно быстро я забыл о совете врача, увлёкся альпинизмом а затем горными лыжами, что и осталось моим любимым занятием по сей день.
А детство моё, пожалуй, тогда же и закончилось.
Детство, несмотря на войну, голод было достаточно счастливым и беззаботным. Жили мы до и после войны в большом, длинном, примерно, метров двести, доме, построенном в годы первых пятилеток. Он так и назывался – "Пятилетка". Мы с мамой вернулись из эвакуации сразу же после освобождения города. Папа появился года через полтора. Чтобы было легче кормить и следить за мной, мама устроилась в домоуправление, которое находилось через подъезд от нашего. Сначала бухгалтером, а затем паспортисткой. Это была уже "ответственная" работа. Маме приходилось часто общаться с сотрудниками НКВД и я думаю, что она сотрудничала вполне охотно по двум причинам. В те годы НКВД выявляло больше тех, кто сотрудничал с немцами, а во–вторых, в отличие от измождённых войной, работой и голодом мужчин того времени, сотрудники НКВД выглядели здоровыми и упитанными.
Кроме школы, двор заполнял всё оставшееся время. До 4-5 класса я не чувствовал антисемитизма, а точнее, не понимал, что это и как это происходит. Во-первых, маму побаивались. Этого она никому не прощала. Во-вторых, я нисколько не был похож на еврея: светловолосый, голубоглазый с круглым в веснушках лицом. Это позже, в 8–10м классе, я начал темнеть, нос и лицо вытянулись и я стал больше походить на папу. Но, может быть, именно потому, что я не был похож на еврея, я всё чаще слышал слово жид. И по рассказам мамы, которая знала всех в этом большом дворе, я узнал, что многие почему–то не любят евреев, а я – еврей. А поскольку я очень любил двор и хотел, чтобы меня все любили, мне не нравилось, что я еврей, мне стала не нравиться моя фамилия, которая ни у кого не вызывала сомнений, что я еврей.
Само слово "еврей" воспринималось тогда очень неблагозвучно. То ли дело как у Пушкина: "Там русский дух, там Русью пахнет!". Не то, что там, "еврейский дух, там".... хм..., чем же там должно пахнуть? Получалось, что даже страны своей у евреев нет! Нужно было пожить ещё с десяток лет, чтобы понять, что "русский дух" может быть "с душком", а запах таким, что уже называют словом "вонь". А может быть, именно такие дух и запах имел ввиду Александр Сергеевич? Ведь большой шутник был.
Но тогда я даже как–то сказал, что хочу мамину фамилию. Мама сказала категорически – нет. И я смирился с судьбой, даровавшей мне такое неудобство.
Потом, в 1947-м, настало время космополитов, шпионов, "дела врачей" и саботажников. Но в школе было много евреев, район был "интеллигентный ", во дворе все знали, что мама может быть источником неприятностей, поэтому я не часто сталкивался с этим, и обычно, где–то "на стороне". В таких случаях я не протестовал, не возмущался, а делал вид, что не слышал сказанного.
В 9–10м классе, когда возник вопрос, кто будет медалистом, и почему я должен быть лучше других, чтобы попасть в институт, я впервые осознал, что евреем быть нелегко.
И конечно же, тот обыск и связанное с ним я запомнил навсегда.
Иногда я даже не понимал некоторые, слегка замаскированные, формы антисемитизма. Только позже, пожалуй, после школы, пришло понимание и обострённая чувствительность к его проявлениям. Когда мне было 10–12 лет, во дворе устраивались "стукалки"– кулачные бои один-на-один. До первой крови.
Организаторами, как правило, были ребята постарше с уголовными наклонностями, а некоторые и с уголовным прошлым. Они выбирали пары для "стукалок", они же были судьями. Одним из моих постоянных противников был толстый мальчик, мой сосед по подъезду и тоже еврей. Он был намного тяжелее меня, но малoподвижный, и меня сильно раздражало, что я никак не мог "пустить кровь", хоть и попадал чаще. Зато, если уж он попадал, это было до слёз больно. Мне бы хотелось кого-то другого для пары, но выбирали не мы. Только значительно позже, вспоминая партнёров по "стукалкам", я понял, что наши "наставники" специально сводили между собой еврейских мальчиков и именно от этого получали удовольствие. Тогда же мне это и в голову не приходило, я не различал, кто какой национальности.
На самом деле я не любил драться. А точнее, боялся. Я думаю, что вообще-то по натуре я трус . (У, подлый трус!). Я боялся драться. Я боялся цепляться за машины, когда мы на коньках, привязанных к валенкам, катались по обледенелым улицам. Я боялся крутых склонов, большой скорости на велосипеде, коньках или на лыжах. Но я дрался, цеплялся (когда–то даже одна нога попала под машину, но обошлось лёгким испугом). Я боялся долго держать гранату с выдернутой чекой, прежде чем бросить её, но держал не меньше чем другие. Я всегда выбирал склоны покруче, особенно, когда никто не видел, и карабкался на них или спускался, только, чтобы проверить, смогу ли я. Наверное, я больше всего боялся, что кто–то увидит, что я трус. И ещё потому, что я не мог позволить себе такого ужасного, как я понимал это, сочетания: трус и еврей. Естественно, что по мере преодоления страха, мне становилось легче начать следующий шаг, но начинал я, всё равно, боясь. Единственный страх, который я не мог преодолеть долго-долго, это страх выступления перед публикой. Я краснел, я потел и всегда стремился избежать такого. Первый и последний раз, когда я выступил на сцене, случился в пионерском лагере, когда мне было лет 12. Кто–то из взрослых уговорил (заставил?) меня играть роль мальчика–негра в пьесе, где американские расисты обижают, как теперь говорят, "афро–американцев". Может пионервожатый думал, что я, как еврей, легче войду в роль? Мне закрасили лицо сажей и это меня спасло: не было видно, как я краснел.
Двор был источником знаний о той жизни, которая игнорировалась в школе, а дома родители или не хотели или, скорее, не умели рассказать. Во дворе я узнал, как рождаются дети, как и для чего созданы девочки, как воровать фрукты в садах и овощи в огородах, как довольно спокойно жилось при немцах тем, кто оставался в городе, как начали растаскивать вещи и мебель уехавших ещё до прихода немцев. Я видел пленных немцев. Они совсем не казались такими страшными, как те, что пытали Зою Космодемьянскую и молодогвардейцев.
За нашим домом был пустырь, за ним глубокий длинный яр. На пустыре большинство жителей дома, и мы тоже, выгораживали кусочки земли, где сажали, в основном, картошку. Моя задача была дважды в году перекапывать землю и убирать урожай. Из окна нашей кухни мы ревностно следили, что бы никто не успел собрать наш урожай до нас, что случалось довольно часто.
Яр был самым интересным местом на земле! Он пользовался дурной славой у многих взрослых, включая моих родителей. Стены яра были достаточно крутые, так что не каждый мог спуститься туда. По яру, очевидно, проходила линия обороны, так как в стенах яра были вырыты маленькие пещеры, в которых мы находили настоящие сокровища: пистолеты, бинокли, гранаты, планшеты, каски и многое другое военное снаряжение. Яр был местом опасным, но очень притягательным для нас. Мы вытаскивали ящики гранат наверх, и лёжа на самом крае обрыва, срывали чеку и спускали гранаты по склону, воображая внизу немцев. Через несколько секунд граната взрывалась. Конечно же, была стрельба – тестирование пистолетов и винтовок – костры, в которые мы бросали пули. Были ранения и, насколько я помню, кто–то погиб. Я в то время увлёкся собиранием марок, и мои лучшие были выменяны на Цейсовские бинокли, пистолеты, каски.
Яр был неисчерпаемым источником металла и частей для наших игр и моих поделок. Я делал из найденных там в отходах войны и производства деталей игрушки и дарил их дворовым девочкам или обменивал на марки.
Одним из знакомых по двору был мой ровесник и тёзка Боря Столштейн. Столштейны жили в нескольких подъездах от нашего в большой 3–х комнатной квартире. Мама говорила, что они богатые, так как то ли Борин папа, то ли дед работает директором магазина. Я, возможно, был единственным Бориным приятелем, который имел доступ в эту квартиру. Меня туда приглашали не часто, но когда приглашали, я с удовольствием приходил, потому что там всегда угощали чем-то очень вкусным, чем-то, чего обычно у нас дома не было. Кроме Бори и его сестры и их родителей в этой же квартире жили Борины дедушка и бабушка, и какая-то женщина, которую все называли тётя Аня. То ли она действительно была чьей-то тётей, то ли она была домработницей. Во всяком случае, я видел, что она готовит еду и убирает со стола. Но самое главное, что у Бори был, возможно, единственный в нашем большом дворе велосипед. Он никому не давал его, и если кто-то и имел шанс прокатиться на его велосипеде, то это был я. Но Боря сказал, что он не может мне дать велосипед, пока я не научусь ездить на велосипеде. А учиться на его велосипеде нельзя, поскольку можно повредить велосипед.
"Уловка 22"(Catch 22 ), как говорят американцы! (По–русски, это что–то вроде "замкнутый круг" или "безвыходное положение". Кстати, если вы не читали "Уловка 22", то я очень рекомендую. Это не хуже "Бравого солдата Швейка", а для читателей постарше, даже лучше.)
Но и в этот раз выручил яр. Я давно уже поглядывал на валявшийся там на дне старый ржавый велосипед. Вроде, все части были на месте, только не было шин и обода колёс были изогнуты и помяты. От сиденья оставались только пружины, но это меня смущало меньше всего. Я вытащил велосипед наверх, снял колёса и начал выравнивать их молотком на асфальте позади дома. Стучал я, видно, долго и громко, так как несколько раз люди высовывались из окон и перегоняли меня с места на место. То, что получилось в результате, было скорее не круглым, а многоугольным. Тем не менее, "это" ездило. Тормозов не было, но разогнаться быстро и не получилось бы. Шин, естественно, тоже не было. Гремел он, как изредка тогда ещё проходившие по улицам, танки. Поэтому катался я только на тихой улице за домом. Только тогда, когда я проехал всю улицу, ни разу не упав, я пригласил Борю для просмотра. Я выдержал экзамен. Боря был слегка огорчён, но сделал вид, что всё в порядке, и даже попросил у меня мой велосипед прокатиться. У него, конечно, ничего не получилось.
Теперь он был уверен, что его велосипед в надёжных руках. Он ещё не понимал с кем имеет дело. По условиям нашего договора я не должен был выезжать за пределы двора. Но когда я получил велосипед, я забыл обо всём на свете. Я поехал. Сначала по двору, потом вокруг квартала, потом выехал на главную нашу улицу и поехал к центру города. Почти в центре я ехал за какой-то редкой тогда машиной. Довольно близко за ней. Женщина, собравшаяся переходить дорогу, меня, очевидно, не заметила и сошла с тротуара на проезжую часть сразу же, как только проехала машина. Я не успел ни затормозить, ни объехать и зацепил женщину правой педалью.
Я упал, вскочил, схватил велосипед и тут увидел, что у женщины сильно течёт кровь по ноге. Собралась толпа, все обсуждали случившееся, а я не знал, что делать. Появился милиционер, выслушал одного-двух свидетелей, взял мой (Борин!) велосипед и сказал строго: пошли в отделение. Вместе с толпой мы перешли на другую сторону улицы. Здесь он опять остановился, чтобы выслушать ещё кого–то. Толпа росла. Вдруг я увидел, как над толпой появились две головы в бескозырках с треугольниками тельняшек, выглядывавших из-под матросских курток. Они, действительно были на голову выше толпы. Откуда они появились в нашем невероятно сухопутном городе и так для меня вовремя? Один из них, видно расспросив кого-то в толпе, крикнул с сильным московским акцентом: сержант, отпусти мальца! Маленький щуплый сержант, явно польщённый всеобщим вниманием, ответил через толпу: А ты не лезь не в своё дело! Толпа расступилась перед двумя моряками, как вода перед торпедным катером. Оттеснив сержанта от меня и велосипеда, первый из них сказал
сержанту: Это ты мне говоришь, не моё дело!? Второй, сказав мне, иди за мной, взял одной рукой велосипед за раму, поднял его над толпой, пронёс через толпу, поставил на дорогу и сказал: езжай. Я сел и быстро, быстро скрылся с места преступления. Так и не знаю, чем это кончилось между моряками и сержантом. Но с тех пор я ещё долго мечтал стать моряком и полюбил море. Заочно.
Впервые я увидел море лет в 12–13, когда мама поехала со мной на отдых, где-то в районе Туапсе. Море – моя любовь с первого взгляда. Я к тому времени уже неплохо плавал (учился в прудах, реках и озёрах под городом), а плавать в море было намного легче и приятней, чем в грязных прудах. Заплывал я так далеко, что оставалась видна только полоска берега и какой–нибудь ориентир, чтобы выплыть недалеко от того места, где на пляже сидела мама с её подругой. Соседи по пляжу убеждали маму, что меня нельзя отпускать так далеко, и мама всегда ругала меня по возвращении, но я видел, что в душе ей нравится, что я так хорошо плаваю, и она даже немного гордится этим. Поэтому каждый раз я обещал, но плыл всё равно далеко.
На третий или четвёртый день, уже собираясь плыть назад, я увидел дельфинов. Пять–шесть из них крутились вокруг меня, как бы заигрывая. Страха не было, и я как-то включился в игру с ними, пытался дотронуться до них, но они всегда выдерживали дистанцию, часто, в 1–2 сантиметра. Минут через пять они исчезли. Плывя назад, я решил не рассказывать об этом, так как боялся, что тогда уж мама серьёзно запретит мне туда плавать. На следующий день дельфины появились почти сразу. Я тогда был уверен, что они меня ждали, также как я их. Эти встречи и игры продолжались до нашего отъезда, ещё дней пять. Только в поезде по дороге домой я рассказал маме об этом.
Вне яра жизнь шла своим чередом. Школа, игры во дворе, приготовление уроков дома, очень кратковременное общение с родителями. Учился я неплохо, но только потому, что это было "надо". Хотя, в школу ходил иногда с удовольствием, как на очередное развлечение. Позже пришло увлечение спортом, теннисом с 4-го по 6-й класс, потом – плавание, лыжи.
Самые яркие воспоминания о школе (это была мужская школа) – школьные друзья и учитель русского языка и литературы, который был нашим классным руководителем в 9-м и 10-м классе. Это были 1952, 53, 54-й год. Война была совсем недалеко в прошлом, но очень часто напоминала о себе. И вот в наш класс приходит живой герой этой воины. Раненный, плохо работала одна рука, но молодой, чуть больше 30 лет, бывший чемпион Украины по плаванию, преподаватель не только по призванию, но и по умению, любивший свой предмет, а особенно русскую и советскую поэзию всем своим существом. Он никогда не рассказывал о войне. Это потом, годы спустя, мы узнали, что сразу после войны он преподавал в университете где–то в центре Украины и когда началась кампания по борьбе с космополитами (они же, в основном, и евреи), его собиралось арестовать НКВД, но его фронтовой друг, который там работал, накануне ареста предупредил его. Александр Ильич Мосенжик не вернулся домой с работы. Он пешком прошёл чуть не пол–Украины и совершенно без сил, оказавшись в нашем городе, обратился за помощью к своим фронтовым друзьям. Одна из них, работавшая в Отделе образования, сказала, что в университет ему нельзя, его быстро "вычислят", а вот в школу она может его устроить. Так он оказался с нами.
Я не знал ни одного человека в классе, кто бы его не любил, даже среди тех, кому он ставил "двойки". Одним из двоечников был Яша Гольдберг. Как–то, при получении очередной двойки, учитель спросил Яшу, а это был уже десятый класс, куда же ты пойдёшь с такими знаниями? На что Яша ответил: "в гуматериальный вуз". И действительно, он стал сначала начальником базы, а потом – известным советским поэтом – песенником. То есть, влияние Александра Ильича на всех, без исключения, было исключительным. Он нас приручил и приучил к художественной литературе и поэзии. Умер он недавно, а я с нетерпением жду книгу его воспоминаний, которую мне обещали прислать из Украины.
Закончив школу, я собирался поступать в авиационный институт, но родители мне доступно объяснили, что это неразумно. Евреев туда не принимают. Я довольно легко спустился с неба на землю и послал бумаги в институт другого транспорта – железнодорожного.( Очевидно, страсть к перемене мест уже тогда присутствовала во мне). Там не было так уж много претендентов и евреев в определённых количествах принимали. А мои игры на детской железной дороге сделали этот выбор почти логичным.
К экзаменам в институт я готовился вместе со своим другом Саней Гурским, который занимался в параллельном классе нашей школы. Он, также как и я, не очень серьёзно относился к этому мероприятию. Готовились мы, сидя на деревьях в нашем зоопарке. Сидению на деревьях, очевидно, способствовала близость животных в клетках. Крики заморских птиц, рычание львов и тигров наполняли занятия экзотическим содержанием.
Именно в это время мы сошлись с Саней поближе. Он был, наверняка, серьёзнее и взрослее меня. Не по годам, а по отношению к жизни. Его мама была учительницей, очень мягким и интеллигентным человеком. Саня уже тогда по совету мамы читал книги, которые никак не вписывались в нашу школьную программу, был более самостоятельным чем я, серьёзно занимался боксом. Позже к нам присоединился его одноклассник Миша Левицкий, который тоже поступал в этот же институт, но на другой факультет. Поступал он туда по совету его тренера. К тому времени он уже был достаточно известным в городе и на Украине боксёром и проблем с поступлением у него не предвиделось. Поэтому к экзаменам он готовился с нами больше ради компании.
Мы поступили в институт без особых проблем. На первом собрании факультета наш декан зачитывал список вновь поступивших. Он называл фамилии в алфавитном порядке, после чего студент, чья фамилия только что прозвучала, должен был подняться, чтобы декан и все остальные могли на него посмотреть. Выглядело это, примерно, так. "Апанасенко", – говорил декан. Апанасенко поднимался, а декан, пристально вглядываясь, спрашивал: "А Пётр Григорьевич, секретарь Ленинского райкома партии, к вам имеет какое-то отношение?" "Это мой дядя"– гордо отвечал Апанасенко. "Дробенко"– произносил декан, "а заместитель начальника Южной Железной Дороги, Иван Петрович,...? –" мой отец"– скромно отвечал Дробенко. И так далее. Примерно, 90 из 107 оказались родственниками известных декану "партийных и хозяйственных" работников города. В их число вошёл даже один еврей, отец которого преподавал математику в этом же институте. А всего евреев было семь, то есть, так или иначе, а процентная норма соблюдалась.
Поначалу мне было интересно ходить на занятия, но довольно быстро надоело. Если была малейшая возможность увильнуть, я её, как правило, использовал. Другая жизнь – спорт, девочки, походы по окрестностям и далее, компании, рыбалка, новое увлечение подводным нырянием с аквалангом значили много больше.
Во втором семестре я чуть не расстался с институтом. Было это так. После очередного нудного комсомольского собрания я подошёл к комсоргу курса с целью спросить или предложить что–то. Комсорг, высокий худой парень из какого–то дальнего пригорода, с сильным украинским акцентом, в ответ довольно громко произнёс: "Ты брось эти еврейские штучки!" Я был как минимум на голову ниже, но умудрился попасть точно в челюсть. Комсорг упал, но тут же вскочил, завязалась драка. Нас быстро растащили без особых повреждений для обоих. На следующий день меня вызвали к декану. Декан усталым голосом сказал, что мне же будет лучше, если я сам уйду из института, чтобы не затевать дело и не вмешивать в это милицию. Я, ещё не вполне "остывший" после вчерашнего, сказал, что это не я, а комсорг должен
уйти, что у меня есть свидетели проишедшего, что я готов к публичному обсуждению случившегося.
Дома я ничего об этом не рассказал. Прошёл день, другой, неделя. Я более аккуратно чем раньше ходил на лекции и другие занятия. Никто и никогда не напоминал мне о проишедшем.
Жизнь продолжалась. Она ещё более чётко разделилась на две: обязательную, где были занятия, собрания, частые поездки в колхозы, родители и связанные с ними обязанности, и ту, что со всем этим не имела ничего общего. В этой, второй и действительно интересной жизни, всё больше места стали занимать новая литература, поэзия, разговоры и размышления о прошлом и будующем.
Мы с Саней Гурским много путешествовали. У нас были бесплатные железнодорожные билеты в любой конец страны и мы их использовали сполна. Очень любили Крым. Пешком от Симферополя прошли через Бахчисарай, Соколиное, Большой каньон и Ай-Петри к морю. Ходили вдоль моря от Алушты до Феодосии и в другую сторону до Балаклавы. Позже некоторые из этих маршрутов мы повторили с нашими жёнами и друзьями. Деньги, которых было мало, тратили, в основном, на еду. Часто в столовых ели только бесплатный хлеб с чаем. Спали в палатке там, где нас заставала ночь. Когда-то, спустившись в полной темноте с Ай-Петри, мы наощупь нашли, как нам показалось, мягкий кусочек земли, и завернувшись в палатку, уснули. Утром нас разбудил милиционер. Оказалось, что это была цветочная клумба в парке.
Однажды мы довольно большой компанией двигались пешком от Алушты к Ялте. На подходе к Ялте решили переночевать в стороне от дороги. В этом месте дорога расширялась и открывался красивый вид на Ялту. На краю этого расширения стояла маленькая пустая фанерная будка. Дверь была не закрыта. Один из наших попутчиков решил, что он будет спать в ней. Все остальные устроились в палатках в ущелье, метрах в 20 от дороги. Парень, который спал в будке был известен своим невероятно громким "тарзаньим" криком. Рано утром нас разбудили два милиционера, проверили наши документы и попросили в течение ближайшего часа не отходить от палаток в сторону шоссе. Наш "Тарзан" продолжал незамеченным спать в своей будке.
Примерно через полчаса на расширении дороги остановилась кавалькада машин. Из одной вышли Климент Ефремович Ворошилов (легендарный "красный командир", а позже бессменный член ЦК КПСС) с каким-то, как мы поняли, иностранным гостем. Они неспеша подошли к будочке, и облокотившись на неё, любовались раскинувшейся внизу Ялтой. Вдруг из будки раздался жуткий тарзаний крик. Мы замерли в ужасе.
Климент Ефремович и его гость, слегка подпрыгнув от неожиданности, засеменили к машинам. А из других машин выскочли крепкие ребята в штатском и бросились к будке. Дверь они даже не искали. В одно мгновение будка превратилась в кучу фанерных обломков. А из кучи они достали нашего Тарзана, и уронив его пару раз, потащили и забросили в одну из машин. Кавалькада уехала, а нас всех посадили в милицейские машины и отвезли в кутузку в Ялте. Там нас держали почти двое суток без еды. Потом приказали в 24 часа убираться из Крыма.
Тогда же, в институте на 3-м курсе , произошло одно событие, которое научило меня, что от государства надо держаться, по возможности, подальше. В моей группе был парень , с которым нас связал не только спорт, но и дружба. Звали его Валя Шариков. Мы были, очевидно, очень разные. Я – из благополучной, достаточно обеспеченной по тем меркам, семьи. У Вали отец погиб на фронте в первый же год войны, мама работала рабочей на заводе. Жили они в крохотном домике на берегу реки недалеко от института. Я там довольно часто бывал. Валина мама работала по сменам, и когда я приходил, она всегда пыталась накормить меня. Наверное потому, что по сравнению с Валей я выглядел совсем маленьким и худым. Валя был под 190см и весил около 90кг, а я остался таким, каким был в 9-м классе; 165см, 62кг.
В группе нас называли Дон и Санчо. Валя был одним из лучших на Украине боксёров-полутяжеловесов. По сложению и по какой-то "кошачей" мягкости на ринге он очень напоминал Касиуса Клея (позже, Мухамед Али).
И вдруг я узнаю, что Валю и ещё трёх студентов нашего института арестовали за ограбление одного из деканатов. Украдена была только печатная машинка. Потом был суд, на который я, Саня и Миша Левицкий регулярно ходили. Там же был и наш тренер Тигран Ованесян. Зачем им нужна была пишущая машинка, так никто и не объяснил. Я до сих пор этого не знаю. Валины напарники по краже были ребята из нашего института. Их родители занимали какие-то важные должности. Всё было представлено прокурором так, что это Валя организовал кражу и вовлёк в неё хороших ребят со слабым характером, которые поддались его плохому влиянию. Защиты, как таковой, не было. Троим дали условные сроки, Вале – 14 лет! Дело в том, что пишущая машинка приравнивалась к оружию – оружию пропаганды. А оружие пропаганды в той стране рассматривалось, как куда более опасное, чем огнестрельное. ( И Маяковский хотел, "что б к штыку приравняли перо.")
Мы писали бумаги во все возможные инстанции, но на них никто не реагировал. Потом я узнал, что Валя работал на урановых рудниках где-то на Юге Украины. А когда я вернулся с Урала, где работал по назначению после института, я узнал, что он умер или погиб, так и не выйдя нa свободу. Я довольно часто первые 2 года заходил к его маме. Она начала пить, ушла с работы и через 3 года после суда умерла. С ней умерла её мечта о Валином высшем образовании.
Я часто вспоминаю , как однажды, буквально за 2–3 недели до истории с кражей, наш тренер, Саня Гурский, Валя и я возвращались около полуночи с первенства области по боксу. В центре города мы ожидали один из последних редких троллейбусов. Я, Саня и Тигран Ованесович стояли вместе, что-то обсуждая. Валя –немного в стороне. На остановке, да и вообще вокруг, никого не было. Я даже не заметил откуда появились два огромных, сильно подвыпивших, мужика. Один из них неожиданно наклонился надо мной, взял меня за ворот куртки и сказал, обращаясь к нам троим: а вы, жиды, пойдёте пешком. Я ещё не успел ничего сообразить, как что-то промелькнуло над моей головой и мужик начал медленно валиться на асфальт. Это Валя среагировал раньше всех. Второй мужик тут же бросился на Валю и наткнувшись на его кулак, пластом повалился на землю. Когда подошёл троллейбус, в котором сидело только 2-3 человека, водитель открыл переднюю дверь. Оба мужика в это время на четвереньках отползали от остановки. Водитель спросил: а эти не с вами? На что Тигран ответил: нет, они пешком.
Я давно уже заметил, что вирусом антисемитизма реже заражаются люди самодостаточные, успешные в жизни, умные, и наконец, просто красивые и здоровые. Ведь известно, что здоровые организмы лучше сопротивляются любой заразе.
Валя рос в районе, где, как говорил Высоцкий, "антисемит на антисемите". Но мама его очень любила, заменяла ему в чём-то погибшего отца. Сама была красивой в молодости и даже тогда, когда я её знал. Валя был похож на неё. Ни зависти к кому-либо, ни ненависти я никогда не замечал ни у него, ни у его мамы. Отсюда и его полное неприятие антисемитизма.
( Этот же подход я бы распространил и на человеческие сообщества. В странах более благополучных уровень антисемитизма значительно ниже чем в странах, которые испытывают экономические или социальные трудности. Например, по оценкам ООН, во Франции, с её 10% мусульман, негативно относятся к евреям 28% населения, в более благополучных Германии и Англии – 21% и 17%, соответственно. В США – только 7%. А вот в таких "проблемных" странах как Венгрия – 64%, Россия – 84%. В случае с гитлеровской Германией и сегодняшним арабским миром – это самое крайнее проявление антисемитизма, основанное на комбинации перечисленного плюс тотальная государственная или религиозная пропаганда.)
Ещё одно событие, которое позже привело к преждевременной смерти Сани Гурского, произошло в те же годы. После второго курса мы с Саней поехали осваивать целину. По решению Хрущёва вся страна осваивала пустующие пространства казахских степей. Я, да я думаю и Саня, рассматривали это как очередное приключение. Неофициальным лозунгом нашего студенческого отряда с моей подачи было:
Мы освоим целину и в степях, и... не одну!
Работали мы много, часов по 10 в день, но это не сильно нас тяготило. Вечерами всё равно ходили на танцплощадку. Жили мы в палатках. Единственная возможность помыться после грязной работы была на градирне элеватора. Происходило это так. Человек по 10 мы раздевались и выстраивались "стеночкой". Каждый по очереди брал шланг и поливал остальных. Струя воды была настолько сильная, что таких как я могла сбить с ног. После разгрузки вагона с цементом или углём это было, как в тёплых ваннах Баден Бадена.
Мы приехали в начале лета, когда было жарко. Но время шло, в октябре уже выпадал снежок, мы по-прежнему разгружали или нагружали вагоны и по-прежнему, уже часто при минусовых температурах, мылись на градирне. Не удивительно, что Саня
простудился. Началось всё с лёгкого воспаления почек, но..."к врачам обращаться не стану...", да и не к кому было обращаться. Вернувшись домой, Саня попрежнему не торопился к врачам. Кончилось это нифритом. Почки стали отказывать. Потом была неудачная пересадка почки, бесконечные тяжёлые, изматывaющие диализы...
Умeр Саня, когда ему исполнилось 40. Где-то в 25 он женился на девочке, в которую мы оба были влюблены. У него родился сын. Но об этом как-нибудь позже. Эти люди и эта история прошла через все мои жизни...
Умирая, Саня сказал своей жене Алле: если будет малеейшая возможность, уезжайте из этой страны. В то время он был мудрее меня, намного.
Увезли мы с целины на заработанные деньги, в основном, книги. Тогда это был большой "дефицит" в наших краях. И даже медали "За Освоение Целинных Земель" нам повесили на грудь. Помню, что Саня также купил "дефицитные" туфли с белой полиуретановой подошвой, в которых ходил потом много лет.
А ещё одно событие я "увёз" с целины в США. Я вспомнил об этом, когда началась чеченская война.
Чего уж точно нам не хватало на целине, так это спиртного. Кто-то из местных предложил поехать за брагой к чеченцам. Мне было интересно и я, сделав вид,
что жертвую танцплощадкой для компании, поехал. Поехал я верхом на лошадях с одним местным мужиком. Дороги никакой не было. А вы знаете, что такое Казахская степь? Представьте, что вы стоите в середине хорошо спланированного футбольного поля или аэродрома. Только вместо зелёной травы – жёлтая некошенная, а поле – oт горизонта до горизонта во все стороны. Как этот мужик ориентировался – до сих пор не понимаю. Ехали чуть больше часа. Наконец (это для моей больше всего уставшей попы, "наконец"), впереди появились какие-то бугорки. Чеченцев привезли туда, в середину ничего, с ничем, кроме котомок с вещами, сбросили со студебекеров и сказали: живите. Некоторые выжили. Они выкопали землянки (бугорки – это выкопанная земля), что-то посадили вокруг, в основном, чтобы варить из этого "что-то" брагу. Прошло, наверное, лет 11-12 с тех пор. Мужчин было совсем немного, процентов 10. Все – молодые, до 30-35 доживали немногие. Остальные – женщины и дети. Много детей. Мыться негде, поэтому с рождения все немытые.
Брагу я привёз, но пить не хотелось.
По окончании института я поехал на Урал, в город(?) Бакал. Три горы – Высокая, Магнитная и Бакал – это место, где железную руду нашли и начали добывать в 1697 году. Добавим, примерно, 100 лет на всякое там строительство, рытьё шахт и т.п. Будет год 1800-й. Я приехал в 1959-м. Всё выглядело так, как-будто было построено 100 лет назад. Когда я вскоре перебрался на Челябинский металлургический завод, и там было немногим лучше. А вот когда я с ЧМЗ переехал севернее, в Первоуральск, где недавно построили завод , оборудованный западными компаниями, я понял, как нам далеко до коммунизма. Потому что сначала надо добраться до капитализма, а уж потом, если капитализм хотя бы наполовину сгниёт к тому времени, вот тогда уже можно выходить на широкую дорогу, и строить конец света в отдельно взятой стране.
В течение последующих 30 с лишним лет я не раз сталкивался с подобными "открытиями" . Как-то под Москвой японцы монтировали свою автоматическую линию. А я им помогал. Работали, как у них принято, много. Приходили рано утром, а уходили часов в 9 –10 вечера. Не могли они понять две вещи. Во-первых, почему рядом производят тоже, что и их линия, но на очень старом оборудовании, то есть очень нeпроизводительно. Во-вторых, почему, когда они приходят утром, маленькие манометры (очень симпатичные, никелированные, блестящие) исчезают. Манометры на 400 –500 атмосфер никак дома не приспособишь. А линию без них не запустишь. На первый вопрос и я не мог ответить. А на второй мог, но они бы всё равно не поняли. Исчезали манометры по трём причинам: первая, и главная, потому, что манометры было легко выкрутить даже без инструмента; вторая, потому что красивые и блестят; и третья, потому что "в хозяйстве всё пригодится"... нельзя перевести на японский так, чтобы они – японцы это поняли так, как мы это понимали .
Когда я вернулся с Урала, надо было искать работу. Я точно знал, что хочу работать конструктором. Но я не знал, что на Украине при наличии инвалидности по 5–й графе это совсем не просто. Через почти полгода поисков я был готов на любые условия: самая низкая зарплата, самая дальняя точка города, самая незавидная позиция. Я нашёл такое. Но всё равно не взяли. Когда вечером мама спросила, где я был, выяснилось, что она знает женщину, соседку по дому, которая там работает начальником планового отдела. Я сказал: уже поздно. Мама сказала: никогда не поздно. И тут же пошла к ней. Та сказала: как не взяли?! Потом добавила: у нас всех берут! Потом ещё: пусть сейчас же зайдёт ко мне. Короче, взяли, но получилось, что "по блату". А я тогда считал, что это нехорошо. Думаю, что не пожалели, что взяли. Там я проработал около 30 лет. Довольно быстро стал ведущим конструктором, а когда уходил, уже был... ведущим конструктором.
Работа с самого начала оказалась интересной и "живой". Я проектировал технологические припособления прямо в цехе большого завода. Часто, когда я приступал к деталировке, подходил рабочий, ждал, кагда я закончу чертёж, забирал его и начинал делать деталь, а я продолжал делать другие чертежи. Поэтому ошибок поначалу было много. В случае , когда в рeзультате что-то не собиралось, тот же рабочий говорил: иди и сам переделывай. И я шёл, и переделывал.
До работы я добирался часа полтора в одну сторону. А основная нашa контора была в 3 раза ближе. Естественно, я просился туда. Через 1-2 года это случилось, а ещё через несколько лет на основе нашего КБ создали научно-исследовательский институт и работать мне стало неинтересно. Много бумажной работы, от проекта до металла проходили годы. Я сделал несколько попыток в поисках другой работы. Меня приглашали главные инженеры или начальники отделов, но когда доходило до отдела кадров, ответ был всегда один – нет.
Я прекратил пытаться. Начал писать заявки на изобретения, часто сильно надуманные, бесполезные. Стал одним из лучших изобретателей института. Писать заявки мне нравилось ещё и потому, что в патентном отделе работали симпатичные девочки. Поэтому изобретений у меня накопилось штук 70, плюс десяток зарубежных патентов. О работе я думал всё меньше и меньше. Вторая, более интереснaя, с моей точки зрения, жизнь звала куда-то.
Нет, я не прав. Всё-таки были светлые моменты и в моей производственной деятельности в этом институте.
Чудное время я и мой сотрудник Эрик Оглоблин провели в Одессе. Это были времена войны во Вьетнаме. Оказалось, что советская доктрина глобальных ядерных войн будущего не работает в небольших региональных конфликтах. Во Вьетнаме снова пригодились пушки, катюши и т.п. оружие. Пушки-то ещё в Союзе были, а вот снарядов было немного, так как согласно новой доктрине они были не нужны. Срочно надо было делать прессы для вытяжки гильз снарядов, потому что во Вьетнаме снаряды, как их не экономили, закончились. Мы спроектировали то, что от нас требовалось. Прессы собирали в Одессе. Меня и Эрика срочно отправили на помощь. Мы приехали, нас поселили в прекрасной гостинице недалеко от Аркадии. Когда на следующий день мы пришли на работу, главный инженер сказал, что на самом деле мы понадобимся только через неделю, что они ещё не готовы нас использовать. Мы спросили, почему же он нас вызвал? Он объяснил, что согласно плану сборка должна была начаться сегодня и они отчитались, что она началась. А наше присутствие подтверждает этот факт. Но нам не надо беспокоиться, сказал Главный. Он уже договорился, и мы поедем в Ялту на пароходе из Одессы, там проведём остаток недели, а к тому времени всё будет готово. Гостинница заказана, вот вам билеты на пароход. Так прошла первая неделя. На следующей, действительно, началась сборка. Но присутствие нас обоих было совсем необязательно, поэтому мы с Эриком ходили по очереди через день: день я, день он; день – на работу, день – на пляж.
Это было время, когда в связи с восстанием в Чехословакии почти всех запасников Одесского военного округа призвали в армию. В первый же день, когда я зашёл в столовую в городе, одна официантка крикнула другой, но так чтобы все слышали (типично для Одессы): "Смотри, мужик пришёл!"
Ребята, работавшие на сборке , получили бронь, но вечерами военкомат заставлял их разносить призывные повестки. Утром мы слушали истории, как это происходило. Прессы были высотой с 4-хэтажный дом. Парень-сборщик сидит где-то на уровне 3-го этажа, крутит гайки и рассказывает работающим внизу. Слушает, конечно, весь цех: "Стучусь я. Открывает старая. Я спрашиваю: А где твои молодые? А она мне: Где им пложено – в постели. Я: ну, веди меня к ним. Захожу. Действительно, лежат голубки. Я ему говорю: вставай, на службу пора. А он мне: А ты что, вместо меня ляжешь?". Внизу, конечно, смех и следующий начинает рассказывать свою историю.
Время было летнее, август–сентябрь, созрел вингорад... Так, с небольшими перерывами мы провели почти 3 месяца.
Лет через десять я узнал, что Одесса не всегда такая ласковая, весёлая, солнечная, как я её всегда представлял.
Я приехал в Одессу в феврале. Был пасмурный, промозглый день. Поехал с вокзала по делам, а к вечеру устроился в гостинницу "Спартак" на Дерибасовской. Несмотря на погоду, не мог отказать себе в удовольствии пройтись. Вернулся в гостиницу, когда пошёл мелкий моросящий дождик. Утром, когда я проснулся, в гостинице не было ни света, ни воды. Естественно, что буфет не работал, а в туалет зайти уже можно было только, если другого выхода не было. Я решил, что и буфет, и туалет есть на работе. Вышел на покрытую уже довольно толстым слоем льда улицу и понял, что до работы доберусь вряд ли. Льдом было покрыто всё: ветки деревьев, провода троллейбусных и трамвайных линий и даже одежда редких прохожих. Никакой транспорт не работал. На второй день весь город был завален ветками поломанных деревьев. Оборванные электрические провода валялись повсюду. Зашёл в магазин напротив гостинницы, но там уже ничего не было. На углу Дерибасовской и Советской Армии сидела бабка с ведром и продавала стакан воды за 3 рубля. Тогда стакан газированной воды стоил 10 копеек. Пришлось купить. Хорошо ещё, что жена обычно даёт мне в дорогу "завтрак", которого хватает дня на три. Я позвонил на работу. Там кто-то мне сказал, чтобы я даже и не пытался к ним добраться. А лучше, если сможешь, езжай домой, сказал этот кто-то. Я пошёл пешком по Пушкинской на вокзал. Кое-где танки пытались ломать лёд и сдвигать с проезжей части поломанные деревья. Витрины магазинов на Пушкинской были разбиты. В каких-то ещё оставалось по несколько пар обуви или одежды, очевидно, настолько немодной, что даже даром не брали. Просидев почти 12 часов на вокзале, я уехал одним из первых поездов домой.
Запомнились несколько интересных проектов, которые оживляли на время мой интерес к работе.
Например, когда в авиационном КБ Антонова, я делал рулевые машинки для элеронов АН-72. Это было интересно. Из Вьетнама привозили части сбитых Боингов, мы их изучали и пытались скопировать.
В Ленинграде делали маленькую подводную глубоководную лодку для всякого, но прежде всего, для подъёма затонувших атомных бомб, которые роняли самолёты. Я делал к ней руки, которые эти бомбы причаливали к лодке. Как бывшему подводному ныряльщику, мне это было особенно интересно. Когда лодку собирали, я должен был присутствовать. Но у меня не было допуска. Я приезжал утром на завод, звонил, выходил начальник охраны, брал меня за руку, заводил в цех и говорил: из цеха не выходи, буфет - в цехе, а вечером позвонишь и я тебя выведу.
В 1974-75 гг мне впервые удалось побывать на Дальнем Востоке и Камчатке. Случилось это так. На ульяновском заводе гидроаппаратуры надо было загружать в токарные станки отливки весом от 25 до 40 кг. Далеко не каждый мог делать это ручками (половина токарей были к тому же женщины), а гонять по цеху тяжёлый кран было долго и неудобно. Ставить электрические подъёмники у каждого станка было дороговато, да и места для них не было. Кроме того, отливками надо было манипулировать для точной установки в центрах станка. С помощью крана или подъёмников тоже получалось плохо. Я придумал небольшой пневматический манипулятор. Когда оператор подводил захват к детали и начинал этим же захватом поднимать деталь, автоматически увеличивалось давление в пневмоцилидрах манипулятора, компенсируя вес поднимаемой детали. Таким образом, прилагая к захвату усилие в пределах одного - двух килограмм, токарь легко манипулировал деталью весом в 40 кг. Я так и назвал изобретение: "Антигравитационный манипулятор".
А дальше было вот что. В одном из институтов министерства рыболовецкого флота кто-то, делая патентный поиск, наткнулся на это изобретение. Манипулятор, построенный по такому принципу, был им очень нужен для подъёма и разгрузки тралов с рыбой. Тралы, в зависимости от улова, могли быть полными или полуполными, или, если не повезло, полупустыми.
Министерство обратилось к нам за помощью. Я спроектировал такой манипулятор для них. Его установили и испытывали на рыболовецком сейнере, капитаном которого была, возможно, единственная женщина - капитан на весь рыболовецкий флот. Во всяком случае, именно поэтому, я думаю, она была депутатом какого-то большого Совета, чуть ли не Верховного, не помню точно.
Так я с ней и познакомился на её сейнере, где испытывали первый образец манипулятора. Звали её Александра, а отчества и фамилии я тоже не помню. Была она моего, примерно, возраста или чуть старше, но выглядела много старше. А я в свои 37-38 выглядел как пацан лет 25-ти. Она ко мне и относилась, как к сыночку, и даже так и называла иногда. Манипулятор понравился. Во Владивостоке собрали большую конференцию, где Александра и представитель министерства рассказали о результатах. После конференции был банкет. Все прилично выпили. Александра всем с гордостью меня представляла, как своё дитя. Потом мы вышли с ней на балкон, где она разговорилась.
Оказывается, она была с какой-то делегацией в Сиэтле и Сан Диего. Там они познакомились с американскими рыбололовецкими судами, а в Сан Диего были даже на крейсере.
Сказала она, что наконец-то, и у неё на корабле будет что-то, чем она может гордиться. Я вопросительно посмотрел на неё и сказал, что она и так как бы в передовиках. Она махнула рукой и сказала: да нет, не это, я имею ввиду техоснащение, твой манипулятор. Видно у неё это наболело и она мне рассказала в каких условиях и с какой техникой работают её американские коллеги, как всё там хорошо и умно устроено и сделано. Я, чтобы как-то успокоить её, сказал, что денег, видно, на рыбаков не хватает, так как много надо тратить на военную технику, и вот здесь-то "мы впереди планеты всей". Она, как бы с жалостью, посмотрела на меня и сказала что-то в таком духе: не дай бог нам воевать с ними, потому что наши военные корабли ещё хуже чем рыболовецкие по сравнению с американскими.
Позже, работая в Киеве у Антонова, я понял, что и с авиацией такие же проблемы. КБешники Антонова с завистью разбирали и пытались скопировать узлы Боингов. А что касалось электроники и даже электрических элементов, то тут даже попыток скопировать не делали, так как не было технологий и материалов, для того, чтобы сделать хоть что-то похожее.
Ещё позже, делая устройство для загрузки снарядов в танковые пушки, я открыл для себя, что хоть "броня крепка и танки наши быстры", но вот стреляют, зараза, медленно, да и броня крепка только, если стрелять по нашим же танкам, а если американские, например, стрельнут, то броня уже как-то не работает.
И оказывается в разультате, что "Красная Армия всех сильней", но только на нашей территории, т.е. от тайги и до наших же морей, но никак не до британских. Чуть позже в Афганистане всё это проявилось.
Я любил командировки. В Москве и Ленинграде я ходил в театры и музеи, но даже в город с названием Грязи я ехал с удовольствием – посмотреть на "другую" жизнь. На работе почти со всеми отношения были хорошие, даже с начальством. Когда мне захотелось пожить подольше в горах, я подал заявление на увольнение. Меня вызвал директор и спросил – почему? Я сказал, что мне надо в горы лечиться от аллергии. Он спросил – как долго? Я сказал – на полгода. Он предложил мне отпуск на полгода.
В институте я не встречал открыто выраженных антисемитов. Возможно, обстановка была такой, что не способствовала этому. Первый директор сам был по национальности чуваш, до института работал директором большого завода, где было много толковых евреев. Поэтому и в институте евреев было больше, чем полагалось по нормам. Что же касалось допусков, командировок за рубеж, продвижений по работе, тут установки свыше даже наш директор не мог обойти.
Возможно, работала известная формула: "ты хоть и еврей, но человек хороший". Ведь был у меня случай, который, при всей моей доверчивости и непредвзятости к людям, сделал меня в этом вопросе ещё чувствительнее.
Когда-то, в одном из горнолыжных лагерей на Кавказе, ко мне в группу, где я был инструктором, пришли двое молодых симпатичных ребят, молодожёнов, моих земляков. Виктор и Ирина Пастух к тому времени окончили медицинский институт, оба уже работали. Они быстрее других стали на лыжи. Оказалось, что Виктор уже к тому времени был хорошим альпинистом. Потом, в городе, где я тоже вёл горнолыжные группы, они изредка приходили на тренировки. Затем я потерял их лет на десять. Я слышал, что Виктор стал мастером спорта по альпинизму, поднимался на Эверест, входил в сборную Украины. Следующая встреча с Виктором состоялась при совсем других обстоятельствах.
Из НИИ, где я работал, нас часто посылали на всякие общественные работы. Чаще всего в колхозы на уборку или прополку овощей, а в городе – на рытьё канав вдоль улиц для прокладки коммуникаций, в овощехранилища для переборки овощей, погрузки или разгрузки вагонов.
В тот раз нас послали весной на уборку снега в недостроенном здании районного военкомата. Это было железобетонное пятиэтажное панельное здание без окон и дверей. Сколько оно простояло в таком виде, я не знаю, но к весне на всех этажах лежал снег. Мы сгребали лопатами снег в небольших комнатках, разделённых перегородками, по одному человеку в комнате. В какой-то момент бетонная перегородка за моей спиной начала падать. Я как-то почувствовал это, повернулся, но было поздно. Я упал и ударился головой о бетонный пол. Упавшая на меня плита, раскололась вдоль моего тела. Как мне потом сказали, плита весила около тонны. Очнулся я, когда мои сотрудники несли меня по двору на руках к скорой помощи, которая не могла подъехать ближе из-за весенней распутицы.
Это было ЧП районного масштаба, поэтому меня уложили в лучшую больницу города, а директор и начальник отдела кадров нашего НИИ приходили меня проведывать. Первый раз в моей жизни мной и моим здоровьем интересовались официальные лица. На второй день неожиданно у меня появился Виктор Пастух. Оказалось, что он работает в этой же больнице этажом выше заведующим отделением травмотологии. После этого он заходил ко мне , как правило, дважды в день, пару раз с заведующим отделения "больных на голову", где я лежал. Виктор при мне расспрашивал его о моём состоянии, т.е. проявлял заинтересованность и, тем самым, давал понять моим врачам, что за мной надо следить более внимательно. Естественно, я был благодарен ему. Так я провалялся две недели. Все мои гематомы от упавшей плиты зажили. Перестали болеть мышцы рук, спины и живота. А болели они, очевидно, от того, что когда плита падала, я упёрся в неё руками, пытаясь удержать. Кстати, упала перегородка потому, что её просто забыли приварить, когда поставили. Наверное, обеденный перерыв начинался или рабочий день заканчивался, или уже налили...
От всего этого остался только небольшой шрам на голове.
Прошло несколько лет. Разговаривая с одним из моих приятелей, который был альпинистом и знал Виктора Пастуха лучше меня, я сказал, что очень признателен Виктору за помощь в больнице и просил передать привет. "Странно"– сказал мой приятель –"ты разве не знаешь, что он убеждённый антисемит?"
Как можно было не подозревать после этого каждого? И что это было? "Ты, хоть и еврей, но хороший"?
Уже будучи в США, я узнал, что Виктор погиб в Гималаях.
И пока я ещё не отошёл от НИИ, я обязан рассказать ещё одну историю. В институте работал мужик, которого очень трудно было заметить. Ходил он медленно и тихо, всегда как-то с краю. И внешность у него незаметная, и одевался во что-то незаметное, и говорил тихо и незаметно. Как-то в очередном колхозе, когда после работы все крепко выпили, а он, возможно, больше других, он предложил мне прогуляться. И заговорил. Он рассказал, что сам он из-под Питера, что в 30-х годах он попал на работу в НКВД, и что в 1937 ему пришлось расстреливать людей в Петропавловской крепости. Что расстреливаемых было так много, что он должен был делать перерывы, чтобы пулемёт остыл, и те, кого он расстреливал, должны были ждать тоже... Кровь по дождевым стокам текла в канализацию. Он плакал, рассказывая это. В 1938 году он добыл документы какого-то погибшего одинокого человека и сбежал из НКВД. Уехал он куда-то в Сибирь, оттуда ушёл на фронт, был ранен в 1943-м. Никогда не женился, так как боялся, что его "вычислят". Потом
просил никому не рассказывать. Шёл 1984-й или 1985-й год. Он знал, что я собираюсь уходить из института. Больше я с ним никогда не встречался.
Так вот, о другой жизни. Она звала. И самым сильным был зов природы. Как-то Миша Левицкий предложил познакомить меня с подругой его девочки. Мы пришли в не самый лучший район города, зашли в большой двор, в торце которого стоял двухэтажный дом из красного кирпича. На балкон 2-го этажа вышла Она. Именно так я и представлял eё, девушку моей мечты : небольшого роста, но прекрасно сложена, беленькая, со светлоголубыми глазами, очень улыбчивая и спокойная. И со светлым и мудрым именем София. Когда я краснел, это значило, что я нервничаю. Я тут же покраснел. Тогда я не знал, что Софи окончила школу с золотой медалью, потом Университет, но это меня тогда не интересовало. Мне нужна была она. Так до сих пор и не знаю, нужен ли был я ей тогда же или стал нужен со временем, тем не менее, через 2 года мы поженились.
Софи работала сначала в химлаборатории завода, а чуть позже – в НИИ. Насколько я знаю, она отличный химик-исследователь. Теперь я понимаю, как нелегко ей было со мной, с моими частыми поездками в командировки и горы, но мне было с ней хорошо.
Софи сталкивалась с антисемитизмом даже больше чем я. Она нисколько не похожа на еврейку, хотя еврейского сознания у неё гораздо больше чем у меня. Непохожесть приводила к тому, что там, где её близко не знали, окружающие не стеснялись говорить то, что думают. Особенно, когда Софи ездила в командировки по небольшим городам Украины, да и России тоже. И ей всегда было труднее чем мне пережить увиденное и услышанное. Да и на работе у неё было много подобных "откровений".
Через пару лет после свадьбы у нас родилась маленькая девочка – невероятно симпатичное создание. Все, конечно, её очень любили, и особенно, бабушка. Как и все мы, или почти все, она прошла через детский садик, пионерство, и связанные с ними лозунги, "мероприятия", песни о родине и стихи о вождях.
( Действительно, о вождях. Как-то наша Наташа пришла из садика домой и говорит: – А я знаю почему дедушка Ленин умер! – Почему? – Его кирпичами завалили! –??!! –Да! Мы учили стишок "камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич"!)
Сразу же после женитьбы мы рентовали маленькую комнатку в доме, который назывался "Новый Быт". Дом тоже был построен в первые советские Пятилетки. Проектируя этот большой пятиэтажный дом, кто-то решил, что советскому человеку кухня в доме не нужна. Т.е. было 2 комнаты ( в одной соседка, а в другой - мы) и ванная с туалетом в ней же. Советский человек должен был питаться в столовой, чтобы не тратить драгоценное время, отведенное ему государством на строительство коммунизма, на такую ерунду как приготовление пищи. Нo, за прошедшие после постройки дома 30-40 лет, все советские люди, как один, поставили в ванную-туалет газовые кухонные плиты и всё же тратили время на приготовление пищи дома. Время, тем не менее, экономили, так как унитаз и ванна стояли рядом с плитой . За счёт сэкономленного времени мы гуляли в парках, плавали по рекам на байдарках, ходили на спектакли местных театров и оперы, зимой катались на лыжах. Раз уж я упомянул лыжи, обращусь к моей любимой теме. Рассказать о лыжах в двух словах я просто не могу. Это требует моей собственной "Песни Песней".
Глава отдельная, не запланированная : Горные лыжи.
(Кому неинтересно, можно пропустить)
С горными лыжами я познакомился, занимаясь альпинизмом. Однажды, спускаясь с какой-то горы, мы вышли на длинный крутой снежник. Наш инструктор в обычных туристких ботинках лихо с поворотами спустился вниз. Я попробовал, но у меня ничего не получилось. Тогда я спросил, как он это делает. Он сказал, что зимой он в Кавголово, под Ленинградом, катается на горных лыжах.
Этой же зимой вместе с двумя приятелями я поехал на хижину в районе Тиберды. Оттуда мы уезжали с лыжами, купленными по дешёвке на местной турбазе. Лыжи были деревянные с металлическими полосками (канты), прикрученными снизу по краям. Ботинки привязывались к лыжам длинными ремнями. Если человек падал, то нога или выкручивалась, или ломалась. Как-то, там же, на хижине мы стояли на склоне с крупным, крепким парнем – инструктором и просто разговаривали. Он неловко повернулся, упал и сломал ногу. Вызвали по радио маленький трактор с прицепным шасси. В шасси расчалили раскладушку, к которой привязали потерпевшего. Я вызвался его сопровождать. С утра ничего не ел, а на сковородку только бросили мясо убитого днём тура. Я взял кусок мяса, положил в рот. Пока мы часа полтора спускались, я всё ещё жевал мясо. Разжевать не мог и выплюнуть не мог. В конце пути, приложив неимоверное усилие , проглотил. Когда мясо двигалось вниз, я точно знал в каком месте оно находится в данный момент.
Так началась моя лыжная эпопея.
Мне как-то обидно даже, что не все-все-все знают, какое это чудо. Кругом бело, лёгкий снежок или безоблачное синее-синее небо над головой, лёгкий морозец стимулирует всё, что у тебя ещё движется, и... горы! Такими они бывают только зимой. Не сухие, жёсткие и колючие, даже опасные на вид ( и не только на вид), а мягкие, пушистые, как зайчик. Так и хочется погладить, только рука подлиннее бы была. Лучше – у Пушкина:
Великолепные картины! Престолы вечные снегов.
Очам казались их вершины недвижной цепью облаков.
И в их кругу колосс двуглавый, в венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый, белел на небе голубом.
Конечно, горы не всегда такие, но помнятся больше именно такими. Кстати, об Эльбрусе и о погоде в горах. Два года подряд мы пытались спуститься с Эльбруса на лыжах. Но до вершины так и не смогли добраться. Помню, что ветер был такой, что лыжная палка, если её подвесить за ремешок, держалась ветром чётко параллельно земле. А горнолыжный ботинок, как только вынимаешь его из рюкзака, тут же полностью забивался снегом.
Но спуск с высоты около 5000 м никогда не забуду. Полная эйфория. Как на огромном экране открываются удивительные пейзажи Приэльбрусья. Эти пейзажи всё время в движении, изменяются по мере спуска, также как освещение и снежный покров.
Я окончил школу инструкторов, позже преподавал в этой школе, работал инструктором в г/л лагерях и турбазах на Кавказе, тренировал группы в моём городе. В городе, а точнее, недалеко за городом, было место, которое кто-то окрестил Русской Швейцарией. Название прижилось. Там, на горке метров 200 длиной, с перепадом высоты 15-20 метров, сначала стихийно, а потом и организовавшись, мы катались, проводили занятия и даже соревнования.
Я давно уже заметил, что в альпинизм и горные лыжи приходят и приживаются люди какой-то особенной природы. Недаром в раннем альпинизме было столько докторов и кандидатов наук и просто хороших людей. Так было и на нашей горке. Так было и в горнолыжных лагерях, да и вообще на склонах Чегета, Эльбруса, Домбая. Позже ситуация стала меняться. Горные лыжи стали спортом престижным. И это сильно разбавило настоящих любителей, т.е. людей хороших.
Возможно, повезло, что вокруг меня оказались именно лучшие из них. Володя Чугай. Это он организовал наш г/л клуб. Общаться с ним было сплошное удовольствие. Мастера и Маргариту он знал наизусть. Я проверял. Открывал наугад страницу и читал первые пару слов, а он продолжал наизусть до конца. Саша Мартынов, который и по сегодняшний день летает на парапланах, кидает ножи и топоры на каких-то европейских соревнованиях, пишет книги. Арнольд Вселюбский, с которым мы и сейчас ездим в горы. Эдик Аптер – невероятно одарённый и интересный человек и собеседник. Да и много других. Были короткие встречи в горах с Ю. Визбором, тремя космонавтами и их боссом Мартыновским. Один из космонавтов показал мне упражнения для профилактики и лечения болей в пояснице, которые меня преследовали лет 15-20, и от которых я избавился благодаря этим упражнениям.
Лыжи способствовали тому, что я побывал в таких местах как Северный и Южный Кавказ, Грузия, Армения, Карпаты, Кольский полуостров, места катания под Москвой, Ленинградом и даже Тулой.
Хорошие люди. Может быть, это и есть самое главное, что мне дали горы.. В этом месте я прерву лыжную главу, чтобы не "растекаться мыслью" по снегу.
Продолжение 2-й части.
С женой, а позже и с Наташей, мы повторяли пройденные ранее маршруты по Крыму, ездили на байдарках по рекам Украины и России. Иногда мы снимали жильё в Крыму, чаще стояли в палатках. Хорошо запомнилось чудо природы – гора Мангуп-Кале недалеко от Бахчисарая. Это довольно высокая и крутая гора с плоской вершиной. Гора доминирует над прилегающей местностью. Что ещё более удивительно, наверху горы есть источники воды. Когда-то там была крепость и пещерный город, построенный таврами в 3-5 веке. Остатки крепости и пещеры ещё там.
По данным историков в конце Пятого века н.э. в Крыму , живущие там евреи создали независимое княжество Феодоро. Оно находилось в Юго - Западной части Крымского полуострова и его северная и северо - восточная границы доходили до реки Кача, а южная - до черноморского побережья и тянулась от современной Балаклавы до Алушты. Крупнейшими городами этого княжества были Чуфут - кале ( на тюркском диалекте - Еврейская крепость ), порт Каламита (нынешниий Инкерман ) и столица Мангуп - кале, по названию которой княжество иногда называли Мангупским. Расположенные высоко в горах, основные города были превращены в неприступные крепости и еврейские отряды умело и мужественно обороняли их на протяжении многих столетий.
В 935 году н.э. войско Хазарского каганата, преследуя дружины киевского князя Игоря, овладело Крымским полуостровом. Хазарией к тому времени управляли евреи и значительная часть населения каганата перешла в иудаизм. После изгнания руссов, хазары полстолетия владели Крымом.
Феодоро широко использовало свое приморское расположение и его купцы вели торговлю с Генуей, Миланом, Византией. Евреи, населявшие города и поселки, были первыми в Крыму, и когда там появились иудеи из Хазарии, отношения между единоверцами были всегда дружественными, союзническими. В том числе - в целях совместной обороны от многочисленных врагов.
Евреям Крыма в то время приходилось с оружием в руках, отстаивать свою независимость. Осенью 1395 года войска Тамерлана, преследуя конников хана Тохтамыша, ворвались в Крым. Они дошли до южного берега и осадили столицу княжества Мангуп - кале. Девять лет длилась осада, штурм следовал за штурмом, но все атаки воинов самой могучей армии того времени, евреи отразили. В 1404 году Тамерлан умер и его наследники отозвали свои отряды из Крыма. Евреи пережили долгие годы непрерывных атак, голод, жажду, потерю близких, но крепость не сдали. Их подвиг превзошел легендарных защитников Трои, воспетой Гомером, которые оборонялись такое же долгое время, но в конце концов были побеждены.
Однако существование еврейского княжества подходило к концу. Турция, после взятия Константинополя в 1453 году, находилась на вершине могущества и в вассальную зависимость к ней попало и Крымское ханство. Объединенные турецко - татарские войска летом 1475 года обрушились на генуэзские колонии в Крыму и выбили итальянцев из всех приморских городов, их присутствие в Причерноморье закончилось.
Затем настала очередь и евреев. Турки осадили и взяли Мангуп - кале. Еврейское княжество прекратило свое существование. А сам город Мангуп - кале был буквально стерт с лица земли по приказу турецкого султана.
Мы стояли в палатках на вершине Мангуп-Кале несколько дней. Как-то рано утром, когда все ещё спали, я пошёл прогуляться. Услышал какие-то звуки, пошёл на них и увидел группу мальчиков лет 10-12 и двух взрослых спортивного вида, которые ими командовали. Все были одеты в странные светлосерые робы, напоминающие боевые костюмы дзюдоистов. Мальчишки быстро, как обезьянки, взбирались на скалу высотой 4-5 метров и прыгали вниз. Они меня не заметили. Мальчишки не смеялись, не улыбались, не разговаривали между собой. Каждый раз, когда они спрыгивали, у меня что-то замирало под ложечкой. Я не видел, чтобы кто-то из них спрыгнул неудачно. Но смотреть было страшновато. Я также тихо ушёл, как и пришёл. У меня возникло какое-то подозрение по этому поводу. Позже один "знающий" человек рассказал мне, что это, скорее всего, сироты, которых отбирает спецслужба КГБ и готовит из них шпионов. Ещё лет через двадцать я понял, что это очень похоже на правду.
Тогда мы жили на станции "Мир" в Приэльбрусье. Это что-то вроде бетонных подвалов под верхней станцией подвесной канатной дороги. К 9-10 утра там становилось людно. Появлялись лыжники, группы туристов и альпинисты, которые шли к Эльбрусу. После того как канатка закрывалась, оставались наверху мы одни. И вот, совершенно неожиданно, часов в 5-6 , когда уже начинает темнеть, появилась необычная группа молодых парней, которые уселись на снегу, готовясь перекусить. Всё, что они делали, они делали молча. Естественно, нам было интересно было узнать откуда они и какие у них планы. Тем более, что выглядели все они как-то необычно. Во всяком случае, непривычно. Мы спросили. Кто-то из парней сказал: поговори с нашим руководителем.
Руководитель, такого же роста и сложения, как и все они, около 190см, только постарше, сказал, что они сейчас пойдут на Приют Одинадцати, а завтра поднимутся на Эльбрус. И замолчал. Минут через десять они ушли. Рано утром на следующий день, ещё до открытия канатки, я видел, как они пробежали мимо нас вниз.
Через пару дней к нам спустился местный парень, который обычно жил и работал на Приюте. Он знал, что у нас есть спирт, и заходил "поболтать". Уже хорошо выпив, он рассказал, что это группа диверсантов-шпионов, которые проходят высокогорную подготовку. Мне тогда казалось, что я узнал в них тех мальчишек, которых увидел на Мангуп-Кале.
В Крым мы ездили довольно часто на несколько дней. Благо, было недалеко. Обычно с палаткой и обычно на праздники, особенно, майские. Когда ехали на пару недель в отпуск, снимали какое-то жильё.
Однажды мы с друзьями сняли 2 комнаты в 3-х комнатной квартире в посёлке Форос, недалеко от бухты Ласпи, которую мы очень любили. В 3-й комнате жили хозяева квартиры. Хозяйка по-моему не работала, а муж редко появлялся дома. От него за неделю пребывания там мы не слышали ни одного слова. Как-то в воскресение, когда он был дома, мы вчетвером сидели за столом и пили крымское вино. Конечно же, пригласили хозяев. Хозяйка пригубила и ушла заниматься своими делами. А хозяин остался. Принёс ещё одну бутылку покрепче. Когда допили и её, он неожиданно заговорил. Рассказал, что работал в местном совхозе шофером. Потом его пригласили в КГБ и предложили "не пыльную" работу в ближайшем правительственном санатории.
После полугода занятий и инструктажа он начал там работать. В санатории отдыхают и лечатся члены ЦК и правительства, а также руководители компартий других стран. Вот их-то он и возит с аэропорта и обратно, на экскурсии по Крыму. Среди них французы, немцы, из недавних - Чаушеску, Гомулка, Вильнер, Хоннекер. Какие симпатичные девочки работают на кухне. Как, прежде чем кормить гостей, проверяют еду на мышах. Каких молодых девочек "подкладывают" (это его слово) в постель секретарям компартий Израиля, ГДР и др.
В какой-то момент он остановился и сказал, как бы себе: что я говорю, меня же убьют... и ушёл в свою комнату. С тех пор до конца нашего пребывания он не произнёс ни слова.
С Крымом могла конкурировать только байдарка. Мы, вместе с совсем ещё маленькой Наташей, плавали по местным рекам, а позже, по мере того как она подрастала, двинулись и на более дальние реки.
Сплавляясь на байдарках по Сейму в Курской области, мы остановились на ночлег на пустынном берегу реки. За нашей палаткой начинался большой лес. Утром я с Наташей сели у реки половить рыбку. Клёва не было, мы собрались уходить, а тут появился приветливый мужичок и сказал, что мы не там сидим где надо. А надо... И он рассказал, что здесь недалеко за нами, если пройти через лес, есть озеро первого секретаря курского обкома партии. Он именно так его и назвал. Сказал, что секретарь прилетает туда на вертолёте, а дороги туда нет. Вот там и надо ловить. Показал тропинку. Действительно, минут через 10 мы пришли к небольшому озеру. Как только забросили удочки, сразу же вытащили пару хороших карасей. Мы не успевали менять наживку. Через 5 минут наша кастрюля была полная. Наташе тогда было лет восемь. Это была её первая рыбалка, и я ещё никогда не видел её в таком восторге.
Наташа росла, а вместе с нею и наши потребности, часто опережая наши возможности.
Когда в нашей крохотной комнате с совмещённными кухней, туалетом, ванной и соседкой стало жить невмоготу, подвернулся случай, и мы внесли первый взнос за двухкомнатную кооперативную квартиру. Я неожиданно получил вознаграждение за внедрённое изобретение. 16 тысяч – это как раз и был требуемый взнос. Это была известная "хрущёвка" на близкой окраине города, но нам она казалась дворцом. Так удобно мы ещё не устраивались. Конечно же, начали с ремонта. И закончили пребывание там ремонтом. А закончили лет через 6-7, потому что опять же, по
случаю, обменяли на большую. Там был нужен ещё больший ремонт. Осилили и этот. А тут уже Наташа закончила школу, поступила в институт, надо думать о будущем. Сделали ещё один ремонт, и почти что вовремя, так как Наташа собралась выходить замуж, а мы хотели, обеспечив ей жильё, жить отдельно. Разменяли нашу 3-х комнатную на две и сделали ещё два ремонта. В промежутках между ремонтами мы жили.
"Добывание" материалов для ремонтов было делом значительно более трудным, чем "доставание" продуктов. Помогали только командировки в Москву и Ленинград. Там, если повезёт, можно было ещё что-то купить. Я называл себя в этих поисках "джентельменом удачи" . Джентельменом, потому что честно стоял в очередях, не пытался давать взятки или просить кого-то помочь. Хотя, без последнего обойтись было трудно. Удачи, потому что всё зависело от неё, госпожи удачи.
Когда я увидел в магазине "Сантехника" в Москве чешский унитаз, я не задумывался, как я довезу его домой. Сначала я не поверил своим глазам, что этот замечательный продукт советско-чехословацкой дружбы и сотрудничества, не видение. Я спросил продавца, можно ли платить. Он сказал да, если есть деньги. На унитаз деньги были! Мои девушки уже давно мечтали о чём-то таком, почти несбыточном.
Поэтому, по принципу "раньше думай о родине, а потом о себе", я подумал о них и даже чуть-чуть о себе, но только в том смысле, что на таком унитазе чтение будет двойным удовольствием. Но когда он оказался у меня в руках, я задумался, а что же делать дальше? До метро "Первомайская"– километра два. Потом, с переходами-пересадками до Курского вокзала, камеры хранения. От камеры хранения до поезда и ещё 800 км – это проще, в основном, поезд везёт. Ну а дома – дома и стены помогают. И я пошёл по холодной, скользкой Москве к метро. В одной руке дорожная сумка, в другой – он, родимый. Останавливаться, менять руки приходилось довольно часто. Никогда не думал, что москвичи такие общительные. (А может быть, это были совсем и не москвичи?) Реакция встречных пешеходов делилась по принципу их заинтересованности в продукте. Большинство спрашивало, где взял? Наиболее сообразительные резко ускорялись, увидев унитаз, так как знали, что магазин недалеко, а унитазов мало. Менее заинтересованные или мило улыбались, или пытались шутить. Когда я устал настолько, что ставил унитаз на землю и садился на него, шутили довольно недвусмысленно. " А что? И посидеть можно, и в случае чего...". Или короче:"Прихватило?.." Я отвечал, что всегда ношу "это" с собой. На всякий случай.
Лёжа на полке в вагоне поезда, я поглядывал на унитаз, стоявший под столиком, и думал, как ему, а вместе с ним и моим девушкам, будет тепло и хорошо в нашем доме, хоть и вдали от родины-матери Чехии.
Ещё мне захотелось рассказать, как иногда мы зарабатывали деньги на ремонты и путешествия. В году, примерно, 1980-м нам выпала честь попасть на "шабашку" в бригаду "доцентов с кандидатами". На самом деле, это были наши друзья, которые с той же целью подзаработать на новые лыжи, мебель для дома, поездку в Крым или зимой в горы, организовали бригаду для уборки яблок на Ставрополье. По–моему, все, кроме нас с Софи, действительно, были кандидаты или доктора наук, физики, агрономы, математики, короче, очень учёные. Несмотря на учёность, все были хорошо подготовлены к такой работе годами поездок в колхозы, начиная со студенческих времён, походами "по родному краю", суботниками – воскресниками, когда мы рыли канавы для прокладки труб или кабелей, перебирали, грузили овощи на овощебазах и т.п. Кроме того, учёность совсем не плохое подспорье даже для такого рода работ и, особенно, если учёные шли на эти работы добровольно.
Работали мы в садах совхоза станицы Суворовской Краснодарского края, недалеко от северокавказских курортов. Ближе всего к Ессентукам. В Суворовской были источники с радоновой водой. Больные люди приезжали со всего Союза, чтобы полежать в ваннах. Нам эту воду привозили в больших железных бочках на стан, где мы работали и жили. Этой водой мы умывались рано по утрам, мылись поздно вечером после работы. Другой воды не было. Да и не надо было. Может быть, именно благодаря таким водным процедурам мы, отработав напряжённо с шести утра до семи – восьми вечера, были способны ещё и как-то развлекаться после этого? Мы собирали, в основном, яблоки, реже – груши и сливы. Таких вкусных яблок я не ел ни до этого ни после. А учитывая мою неослабевающую и всесокрушающую любовь к яблокам, я считал, что попал в рай.
Как оказалось, в раю работала капиталистическая система экономики. Мы каждый день взвешивали собранные яблоки. Небольшой процент собранного засчитывался, как оплата за нашу работу. Т.е., чем больше собрали, тем больше заработали. В конце работы нам выдали все положенное теми же яблоками. Наша задача теперь была продать их подороже. На этом этапе учёность не самое лучшее качество. Никто не хотел этим заниматься. Все как-то сразу заспешили заняться заброшенной на время наукой. Тем не менее, мы нашли две жертвы среди нас, которые, в конце концов, продали яблоки оптом какому-то винзаводу. Пусть дешевле, но сразу все. Получив от винзавода деньги наличными, наши торговые специалисты поспешили в аэропорт Минеральных вод спасать науку. Деньги на всю компанию были в небольшой сумке. На самолёт они опаздывали, поэтому досмотр проходили последними. Девица на досмотре попросила открыть эту сумку. Увидев такое количество денег, она потеряла дар речи и соображения, а наши торгпреды успели вскочить благополучно в самолёт. Денег оказалось всё же достаточно для финансирования ещё двух ремонтов.
Вместе с нами работали ещё две бригады профессиональных сборщиков из Николаева и откуда-то ещё. Наша "учёная" бригада нисколько не уступала в производительности труда этим двум. Более того, мы выделили из нашей научной среды двух женщин, Софи и Валю Сыпченко, которые готовили еду на все три бригады. Каждая бригада отчисляла им небольшую долю собранного. Софи запомнила размер и тяжесть кастрюль, в которых они варили супы, борщи и каши, на всю оставшуюся жизнь.
В 1982 Наташа окончила школу. В 1985 началась перестройка. Многие вокруг нас уже уезжали из Союза. Мы бы тоже уехали, но папа даже не хотел говорить на эту тему. Он считал, что там, где "человек человеку волк", мы пропадём. Ему казалось, что с перестройкой начнётся лучшая жизнь. Нам казалось наоборот. В 1985-м я, наконец, оставил институт.
Перешёл на работу в маленькую конторку, которую возглавил мой приятель Валера.
Но перед самым уходом я напросился и съездил в командировку в Орджоникидзе. Просто я хотел на несколько дней в горы. От столицы Северной Осетии до горнолыжного лагеря, где я всегда мог рассчитывать на приют, было 2.5-3 часа езды. Я по телефону договорился с директором завода, что на следующий день утром буду у него и что он подпишет необходимые мне бумаги. Дальше в плане было в тот же день успеть на автобус, который вёз в горы. Утром с поезда – прямо на завод и в приёмную директора. Но секретарь сказала, что директора вчера вечером пригласили к 9 утра к первому секретарю обкома. И он будет позже. Сижу как на иголках, жду. Последний автобус в горы уходит в 2 часа дня. Директор появился только после 11-ти. Снимая пальто на ходу, сказал : заходи. И начал рассказывать, почему он задержался.
Директор был очень крупный мужик. Бывший чемпион Союза по вольной борьбе в тяжёлом весе. Лет 40 с небольшим, с сильным кавказским акцентом. "Извыни, что опоздал. Панимаешь, пришёл туда к 9, а его нет. Наконец, приходит и говорит: ты уже завтракал? Я говорю: да. Он: пойдём со мной ещё раз позавтракаешь. Ты вон какой большой. Пошли в буфет. А там! Чего только нет! И рыба такая, и рыба сякая, и мясо такое!... Я подумал, заплачу сколько бы не стоило, один раз живём. Всё попробовал. Он официантке говорит: посчитай, пожалуйста. Она мне: 3 рубля 70 копеек. Я ему: слушай, она видела, что я ел? Он говорит: она всё видела. Потом пошли к нему в кабинет. Посидели, поговорили. Он какую-то бумажку написал, даёт мне и говорит: пойди вниз, там окошко увидишь, отдай, паёк получишь. Та, в окошке, мне говорит: плати 5 рублей 20 копеек и позови своего шофера. Я ей: а шофёр зачем? Она: ящик нести. Я ей: я сам, видишь какой я большой? А она: ты позови, ящик тоже большой. Ящик и вправду большой. Отнесли в машину, багажник не закрывается. Пришлось домой ехать, отвозить. А дома думаю, что ж там на 5 рублей такое тяжёлое? Открыл. А там икра чёрная, икра красная, рыба копчёная, рыба солёная... жена сказала, что гостей звать будем, чтоб не пропало. Ну, что там у тебя? Давай подпишу."
Еле успел на последний автобус в горы.
По роду новой работы у Валеры я дней 10 в месяц проводил в командировках, а всё остальное время было... моё! В условиях полной неразберихи в стране надо было готовиться к новым трудностям. Мы получили кусок земли, и вспомнив, чем мы занимались в колхозах последние лет 30, а также занятия наших пра-прапредков (на самом деле, мой дед тоже был земледельцем), полностью "зарылись в землю". Посадили фруктовые деревья, ягоды, сажали картошку и овощи. Параллельно строили там же домик. Я сделал проект с расчётом строительства только на свои силы. Мы с женой сами изготовили шлакоблоки и построили небольшой двухэтажный домик. Правда, 2-й этаж был высотой 175 см, т.е. рассчитан только на нас. По воскресеньям приезжали друзья, рыли котлован под фундамент, подавали брёвна, шлакоблоки... Потом мы заслуженно и весело отдыхали.
В 1987 году Наташа "выпустилась" из института. Вместе с её подружкой Ириной они искали работу, но их никто не брал. Повторялось пройденное мной много лет назад. Были объявления в газетах, но когда девочки приходили и показывали пасспорт, разговор заканчивался. Однажды они пришли в организацию, которая объявила большой набор, и попали сразу к начальнику нового отдела. Он сидел один в большом зале. Очень обрадовался их приходу. Подписал заявления о приёме на работу. Сказал, чтоб завтра же утром (было уже поздно) шли в отдел кадров, который располагался в другом месте. Наташа пришла домой вполне счастливая. А утром в отделе кадров им сказали, что они не нужны.
Расстроенные, они пошли к её подружке домой. Соседка Ирины, женщина лет 50, встретив девочек, спросила, чем они расстроены. Они рассказали. Эта тётка была жуткой пройдохой по описаниям Ирины. Она говорила, что она тётка Аллы Пугачёвой. Так это или нет – никто не проверял. Сначала она сказала, что этого не может быть. Не может быть чтобы только потому, что они еврейки. А потом предложила проверить кто прав. Взяла у них номер отдела кадров и прямо при девочках позвонила. Разговор был, примерно, такой. " С вами говорит инструктор Ленинского райкома комсомола. Я слышала, что вы набираете молодых специалистов? – Да, берём. – Тётка: У меня есть две девочки после института. Возьмёте? – Конечно, присылайте. Тётка: У них только одна проблема – они еврейки. Присылать? – Нет, тогда не надо. А других нет? ". Тётка была так ошарашена, что положила трубку не попрощавшись.
Никогда я не был так зол и решителен, как после этого случая. И я решил "порешить" кого-нибудь или что-нибудь. Я, наверное, не борец за всеобщее счастье.
Часто я уходил в сторону даже тогда, когда какая-то несправедливость касалась меня. Но в этот раз...
Записался на приём в обком партии. Принял меня какой-то инстуктор. Я описал события, сказал, что у меня есть свидетели (А какие свидетели? "Тётка" вряд ли бы пошла в свидетели), что я хочу, во-первых , чтобы девочек приняли на работу, во-вторых, начальника отдела кадров наказали. Если нет, буду писать в ЦК, Совмин и т.п. Он меня успокаивал, сказал, что проконтролирует результат и отправил в местный райком партии. Пошёл туда. Наконец, девочек приняли на работу, а вот начальнику отдела кадров так ничего и не было. Он честно исполнял свои служебные обязанности. Продолжать настаивать , чтобы кого-то ещё и наказали, было противно и, пожалуй, наивно. Всё равно, что пытаться утопить рыбу.
Это событие, подобные ситуации в прошлом, да и череда других, последовавших за ними, внесли большой вклад в наше решение уехать из Союза. Но окончательное решение пришло позже, через 3 года.
Родители старели, а мы взрослели, хотя уже давно пора пришла и нам повзрослеть.
У мамы появились первые признаки потери памяти. Отец, уйдя на пенсию в 79 лет, переключился полностью на снабжение двух семей продуктами. Он часами простаивал в очередях, чтобы купить пару бутылок кефира, творог или "синекуру". Так мы называли небольших, тощих кур с синими разводами, которых убивали то ли потому, что их нечем было кормить, то ли они сами умирали от голода, а голодали в знак солидарности со всем советским народом. Всё-таки, воспитывались и росли они в условиях "развитого социализма." . Часто, если была возможность, отец покупал ("доставал", "добывал") продукты для моих друзей и своих соседей. Что называлось у нас "круговой порукой". Родители по-прежнему жили в том же доме, в той же квартире, с теми же соседями. Только соседи были уже вдвоём (их дочь вышла замуж и ушла к мужу) и родителей двое,т.е. жилищные условия тех и других , наконец, улучшились. Естественным путём.
У отца были реальные шансы получить отдельную квартиру, когда он работал, но он считал, что многие другие его сотрудники живут в худших условиях и потому этим не занимался. Мама никогда не могла этого понять. Папа мог бы , используя своё положение на работе, купить маме какие-то дефицитные вещи, но опять же, не хотел. Да и денег, очевидно, было маловато. Папа был экономистом, а экономист – это человек, который о деньгах только много знает, но не имеет. Единственное, что он приносил с работы, и то только потому, что я его просил об этом, маленькие гвоздики для моих поделок. Приносил редко и не больше чем спичечную коробку.
В свободное от "доставания" продуктов время папа убирал в доме, читал газеты, а мама смотрела телевизор. Отец уже начал потихоньку готовить и кормить маму, а мама всё реже готовила и реже выходила из дома.
Мы продолжали работать и в городе, и на огороде за городом. В 1989 году собрали первый небольшой урожай фруктов. Мы резвились на природе и в саду, и в огороде.
В этом же году уехал с семьёй в США Софьин брат Семён.
Мы стали получать информацию, так сказать, из первых рук. Наиболее взвешенные и полезные для меня письма писал Миша Гурский. Как и всем, им было нелегко поначалу, но его оценка была трезвой и убедительной. Особенно мне запомнилась, примерно, такая фраза. "Понимаете, здесь всё как у нас: и алкаголики, и длинноволосые кретины, с торчащими из заднего кармана джинс расчёсками, и антисемиты, и лихачи на дорогах – только в значительно меньшем процентном количестве чем в Союзе." Потом я много раз убеждался в точности этой оценки.
Начали учить английский. Софи было трудно, так как в школе она учила немецкий. Мы с Наташей были неплохо подготовлены школой. В 4-ом классе, когда мы начали учить английский, у нас в школе появилась новая учительница, только что закончившая институт. Симпатичная, небольшого роста, тоненькая, она выглядела как старшеклассницы "нашей" соседней женской школы. Ещё до того как она заговорила все в неё уже влюбились. Звали её Нина Ильинична. Мы тут же её перекрестили в Ниныш-из-Илиныш, в полном соответствии с английской фонетикой. Помню, как я и мой друг Юра Ходенко, сосед по подъезду, катались с зимних горок, лёжа на школьных портфелях. Портфели у нас в такие моменты тоже назывались Ниныш-из-Илиныш. Почему? А ведь нам было лет 12-13. Но надо отдать должное Ниныш. Всё, что я знаю из английской грамматики и 30% моего словарного запаса, вложила в нас она.
Алла попросила меня помочь с отъездом в Израиль её родителям. Мои краткие встречи с ними ранее оставили только приятные воспоминания. А тут пришлось ехать с ними в Киев, оформлять бумаги, отсылать их багаж. Они были в возрасте моих родителей. Оба не очень здоровые люди. Нам пришлось много ездить и ходить по Киеву. Даже мне физически это было тяжело. Можно представить, как тяжело это было им. Аллын папа хромал на одну ногу, что было последствием ранения во время войны. Тем не менее, никто из них ни разу не пожаловался. Даже когда не было сил говорить, они шутили, посмеивались над своей слабостью.
Наши разговоры с моим папой постепенно приучили его к мысли, что мы все всё же уедем. Мы даже начали обсуждать, что родители возьмут с собой. Больше для того, чтобы не говорить о трудностях переезда и устройства на новом месте. Единственным папиным условием было взять его зимнюю шапку-ушанку.
В конце 1990 года мы получили приглашение от брата Софи на переезд в США. Потом были ОВИР, поездка в Москву на интервью в американском посольство, получение виз. Когда мы приехали на интервью, мы с трудом добрались до посольства, так как на некоторых перекрёстках стояли танки.
Уезжали мы в начале 1992 года.
В то время некоторые уголовники разобрались, что отезжающие за границу могут быть лёгкой добычей для грабежа. Обычно отезжающих из других городов провожало много людей, их легко было "вычислить" на вокзалах.
У банд были свои люди, которые сообщали в Москву, каким поездом и в каком вагоне едут очередные жертвы. В Москве на вокзале грабители под видом носильщиков подхватывали вещи и исчезали с ними. Мы как-то узнали об этом. В Москве жил мой двоюродный брат, сын моего любимого дяди. Я у них часто останавливался, когда ездил в командировки в Москву. Брат к тому времени работал директором крупного предприятия. ( Я с ним виделся нечасто, но мы дружили. Когда-то, ещё в институте, он играл в Локомотиве и за сборную Союза в волейбол, и когда у них был, так называемый, активный отдых в Сухуми, он пригласил меня туда. Там же отдыхала и сборная по баскетболу. Я впервые увидел близко таких гигантов как Круминьш и понял, как нелегко им в жизни, припособленной только для людей значительно меньше их ростом.)
Я позвонил брату в Москву и попросил нас встретить. Когда мы вышли из вагона поезда, к нам действительно подошло несколько очень даже уголовного вида "носильщиков". Но с небольшим опозданием пришли крепкие ребята от брата. Они легко подхватили наш багаж и повели к автобусу, который нас ждал. "Носильщики" тут же исчезли.
В Шереметьево мы слегка припоздали, были последними на таможне. Наверное, поэтому нас почти не "шмонали". Да особенно и нечего было. Мы вывозили из СССР себя, а не вещи, ценности и деньги. А мы, как человеческие существа, для таможни были неинтересны. У меня в чемодане были мои старые горнолыжные ботинки и перчатки, любимые плоскогубцы, отвёртка и спичечная коробочка с гвоздиками, которую папа когда-то принёс с работы. Я считал, что я готов "чинить" Америку. А отец увозил в субропики США зимнюю шапку-ушанку.
Eщё у меня в чемодане лежала красная картонная папка с тесёмками, где были все мои авторские свидетельства, патенты и статьи.
Когда я увольнялся из своего НИИ, один мой сотрудник, к которому я очень хорошо относился, спросил, не собираюсь ли я уезжать из Союза. Я сказал, да. Он спросил почему. Я ответил, что в этой стране я уже всё видел и знаю, и даже знаю, что ничего хорошего здесь не будет. И если у меня есть шанс пожить какой-то другой жизнью, я хочу им воспользоваться. Я говорил то, что думал.
Жизнь 3-я.
Все последние шансы – пройдены.
Хватит этой больной романтики.
Я смываю ошмётки родины
В бирюзовой воде атлантики.
И. Ратушинская
Уехать из России – это не эмиграция. Это – эвакуация.
Народная мудрость.
Я часто думаю, как нелегко было русским, евреям, итальянцам, немцам и другим, кто эмигрировал в Америку в начале века, после и во время 1-й мировой войны, революции в России, путча в Германии. Даже если говорить только о дороге. Недели болтанки в океане в тесных каютах или на палубах, несвежая еда, если её ещё и хватало, грязь, болезни, отсутствие медицинской помощи.
Мы же, "только прилетели, сразу сели". Зашли в самолёт в Шереметьево, вышли в Нью Йорке. Без проблем. Тем более, что в Нью Йорке нас встретили друзья, приехaвшие из Филадельфии. Только своим коротким появлением в аэропорту они, прожившие к этому моменту в США лишь 3 года, дали понять, что всё будет ОК. Встреча была короткой, так как после оформления бумаг, нас ждал самолёт в Нэшвил – столицу музыки США.
Но лёгкая, почти бравурная, музыка уже играла у нас в ушах с момента вылета из Шереметьево. Сейчас я бы сказал: рано радуетесь, ребята! Вы думаете, всё было так просто? Да, всё было просто. Но совсем не "так".
Эмиграция – штука тяжёлая, даже при самых благоприятных обстоятельствах. Первое, и главное, – незнание, или недостаточное знание языка. Но даже прекрасное знание языка не освобождает от наказания. Культурный шок. Сюда входит всё остальное: недостаточное знание и понимание истории и связанных с ней традиций; незнание культуры, приоритетов, имён, географии, этикета, предпочтений в еде, отдыхе, общении, взаимоотношений и поведения при различных обстоятельствах и т.д., и т.п.
Анекдот из прошлой жизни, рассказанный тобой, может вызвать недоумение, а не смех. Например. "Милиционера вызывает начальник и говорит: Вот, сержант Петров, сегодня 20 лет твоей работы в милиции. Мы решили прибавить тебе зарплату и повысить в звании. Сержант: Ну, что вы, товарищ майор, обижаете. Дайте мне лучше знак ограничения скорости..." Уверен, ни один американец не поймёт. Не можешь ты откупиться от полицейского за превышение скорости. Не берут. Работа дороже, да и убеждения многим не позволяют.
А если тебе по приезду в Америку расскажут: "Семейная пара после кораблекрушения попала на необитаемый остров. Сидят, горюют. Муж говорит жене: ты перед отъездом отправила деньги в фонд голодающих Африки? Жена: нет. Муж: а в фонд детей, страдающих от малярии? Жена: нет. Муж: а в фонд ликвидации безграмотности в Малайзии? Жена: нет. Муж облегчённо вздыхает и говорит: всё будет ОК, они нас найдут." Кто ж из России такое поймёт? А если и догадается, то не покажется смешным. А как Софи могла знать, что после Дня Труда ( начало сентября ) нельзя, ну, просто грех, носить белые туфли?
Эмиграция – это ещё и разрыв привычных связей, дружеских, в первую очередь, культурных, природных и даже нравственных. При всём при том, что мораль и
нравственность понятия общечеловеческие, они сильно отличаются от страны к стране, от культуры к культуре. Пить много или обманывать, или давать взятки уже не считается безнравственным у большинства населения в России, например. Полная "свобода совести": хочешь – имеешь совесть, не хочешь – не имеешь.
Почему-то многих больше устраивает не иметь.
Я нисколько не жалею о содеянном. Более того, я счастлив, что мы переехали в США. Только здесь я понял, что такое личная свобода и почему американцы так ею дорожат. Что такое быть независимым от государства и почему это хорошо. Но чтобы всё это понять и научиться пользоваться, нужно потратить много времени, сил, нервов. Но ведь это и есть жизнь, не правда ли?
Итак, в тот же день, 23 февраля 1992 года, в день Советской Армии, в день
рекордного потребления спиртного там, мы прилетели сюда, в Нэшвилл (Nashville), штат Тэннеси (Tennessee).
Так началась наша третья жизнь.
Нас встретили брат Софи – Семён и его жена Галя. Они уже сняли для нас шестерых (нас двое, мои родители и Наташа с мужем Сашей ) квартиру, где было 3 спальных комнаты и одна общая – гостинная. И мы разошлись по спальным комнатам раскладывать наши немногочисленные пожитки и высыпаться. Прямо с раннего утра я, далеко не откладывая, побежал открывать Америку.
Нэшвилл – средний по американским меркам город, столица штата Теннеси, штат, который как бы разделяет американский Юг и Север , середину Америки и восточное побережье – в другом направлении. Ещё в гражданскую войну он разделял Северную и Южную коалиции. Это был последний штат, который покинул Союз, и первый, который вернулся в него. Здесь сильны традиции и нравы Юга и Севера, Востока и середины Америки. И всё же, штат больше тяготеет к Югу. На западе штат примыкает к Миссисипи - одному из символов Америки, а на востоке – к Апалачам – другому символу Америки.
Софьин брат почти сразу по приезду в Нэшвилл нашел работу в качестве диктора на какой-то религиозной радиостанции, которая вещала на Советский Союз. Мы, ещё будучи в Союзе, слушали иногда религиозные тексты, которые он начитывал. У него хорошо поставленный голос и дикция. Когда его брали на радиостанцию, никого не смутило, что он только что приехавший из Союза эмигрант, да ещё и еврей (радиостанция была христианская), никто не проверял его на благонадёжность. Умеешь хорошо читать и говорить и этого вполне достаточно. Для нас это было удивительно, как и многое другое тогда. К сожалению, к нашему приезду Семён потерял эту работу. Радиостанция закрылась, так как её организаторы решили, что теперь в Союзе нет ограничений на религию. Действительно, нет?
Мы начали усиленно учить язык. Язык не мой – враг мой! Еврейский центр Нэшвила нанял учителя для таких как мы. Они же оплатили первый месяц за рент квартиры. От государства мы получили на месяц пищевые купоны. На большее рассчитывать было нечего, да мы и не собирались.
По утрам я бегал по тихим, ещё спавшим, зелёным улочкам Нэшвилла, подспудно догадываясь, что здоровье мне вскорости пригодится. Одновременно, я, не колеблясь, подхватывал выброшенные, удивительно хорошие по нашим понятиям, телевизоры, радиоприёмники, картины, лампы. В 5-6 утра уже было жарко и
влажно, но меня это не останавливало, также, как укоры моей жены, зачем нам два телевизора или три настольные лампы. Но "в хозяйстве всё пригодится" было внедрено в меня всей нашей прошлой жизнью и, особенно, опытом строительства нашего садового домика. Даже абсолютно целые унитазы, не уступавшие по качеству тому, чешскому, который я тащил из Москвы, настойчиво обращали на себя моё внимание.
Первые впечатления из писем того времени друзьям в Союз.
Март 1992-го года.
"Страна очень религиозна. Внешне, для нас, это проявляется в огромном скоплении машин по воскресениям с утра у самых различных церквей. Почти половину дня в воскресение многие каналы ТВ и радио заняты проповедниками разного толка, и слушает, смотрит их огромная аудитория.
... Очень любят Горбачёва. Он сейчас в США и где-то сказал, что если бы он хоть на один день ускорил перестройку (например, роздал землю крестьянам), то вся перестройка улетела бы в тартарары, а его самого уже никто бы и не увидел. Может быть, он прав?
... Если вдруг из моих писем у вас складывается впечатление, что здесь рай земной, то это не так. Здесь я уже вижу (а сколько ещё увижу!), как плохо часто работает государство, бюрократия, что медицина дорога для среднего американца, но при этом бесплатна для совсем бедных и очень хороша для хорошо обеспеченных, что есть коррупция и преступность, что рассовые проблемы не уступают по остроте нашим национальным. Но ведь всё относительно! Масштабы всего этого значительно меньше чем в Союзе.
... И ещё об эмиграции. Русской эмиграции. Они разные. Многие сильно испорчены социализмом. В условиях близких к экстремальным быстрее выявляется кто есть кто. Who был who , тот остался "who" , и это сразу видно. А кто мы? Надо будет разобраться..."
Я заметил в этих отрывках из моих писем в Союз какие-то ностальгические нотки. Конечно же, это было. У меня, во всяком случае. У Софи, как она уверяет, этого не было. Просматривая старые письма, я наткнулся на ещё одно свидетельство того, что ностальгия всё же была. Это проявилось в написанной тогда песне. (По мотивам Визбора):
" Всем нашим планам просчёты, увы, суждены. Нет, как известно, на шарике вечной весны. То, что казалось когда–то красивой мечтой, вдруг обернётся ещё лишь заботой одной. Прошлая жизнь прошла как немое кино. Что–то немножечко грустно, а что–то смешно. И не торопится новая радость дарить. Может быть, время такое, что надо грустить? Быстро листаем страницы мы жизни второй. Всё в ней другое, у даже язык в ней другой. И как ребёнок, листающий книгу впервой, я лишь картинки смотрю этой жизни чужой."
Родители через месяц получили квартиру в доме, где жили люди на социальном обеспечении, и пособие на всю оставшуюся жизнь. Это была первая в их жизни изолированная одномкомнатная квартира со всеми удобствами. Мама не скрывала радости, а папа никак не хотел верить, что это их квартира, что их оттуда никто не выселит, а пособие больше чем его зарплата в конце карьеры. Как же так, спрашивал он, мы же в этой стране не заработали ни копейки? У них появились соседи-друзья, им устраивали всякие экскурсии, их жизнь удивительно быстро наладилась.
И нам от этого стало значительно легче. Наша задача была быстро найти работу.
Наши запросы были минимальные, поэтому работу на минимальную зарплату мы нашли быстро. Через две недели мы все уже работали. Софи в ресторане готовила салаты на кухне, Наташа – помощником у дантиста, а я с Сашей - на фабрике по пошиву женской одежды. Мы не шили и не гладили. Наша задача была устанавливать 25-ти киллограммовые рулоны материи на специальную тележку, после чего материя расстилалась на большом, метров 15 длинной, столе (надо было толкать тележку, установленную на столе) послойно. В конце каждого пробега надо было отрезать очередной слой и тащить тележку обратно. Так набиралось 15-20 слоёв материи. Затем весь пакет перемещался на следующий стол, где автомат по программе кроил детали будущих платьев, блузок, халатов.
С нами работали девочки 20–23 лет без образования, без претензий, добрые, весёлые. Очень скоро Саша пошёл на повышение. Ричард – хозяин узнал, что Саша владеет компьютером и посадил его в другом месте заниматьcя интеллектуальным трудом, а я продолжал бегать с тележкой и за девочками вдоль стола. Большего на тот момент я, пожалуй, и не заслуживал.
Мы с Софи стали зарабатывать, как нам тогда казалось, сумасшедшие деньги. Дело в том, что наш, с таким трудом построенный в Союзе дом с садом, мы перед отъездом продали за $250. А здесь за неделю работы получали по $200. Знаете, что я сделал через две недели беготни с тележкой? Я купил горные лыжи на дворовой распродаже. Стоили они 80 долларов, что казалось много, но соответствовало моей зарплате за два дня работы. Если учесть, что мои последние лыжи в Союзе стоили мне месячной зарплаты, это была дешёвка. Теперь я был вооружён и опасен. (Ботинки, если вы помните, я привёз с собой.) Но где и когда кататься? Было негде и некогда. Но лыжи уже стояли в углу.
У печки они не могли стоять, так как печек в Нэшвилле нет. Погода на востоке США достаточно отвратительная. В Нэшвилле шесть месяцев в году влажно и жарко . Два месяца зимы – сыро и холодно. И наконец, два месяца весны и два осени жить можно.
Наташа работала помощником у дантиста. Работа была неплохая, дантисту Наташа нравилась . Конечно же, нравилась. Она всем нравится, но то, что она может хорошо, умно и упорно работать, да ещё у дантиста, для меня было откровением. И это, несмотря на то, что в детстве мы её учили в зубах не ковыряться и палец в рот не класть. И в школе, и в институте она сильно не напрягалась. После института в Союзе она поработала совсем немного. Здесь я увидел, что она, наверное, в дедушку или в маму. Чего она не могла выносить, так это нэшвильской жары и влажности. У неё была подружка в Калифорнии, с которой они общались каждый день по телефону. Подружка звала их к себе, в благословенную Калифорнию, где не бывает жарко, сыро или холодно. И через четыре месяца они уехали. Дантист умолял остаться и лечить ей зубы бесплатно и безболезненно, пока жив, Ричард обещал Саше горы женского белья , но остановить их было невозможно – они уехали.
А мы продолжали работать: я – с тележкой, Софи – с салатами. Процесс укладки слоёв материи замедляла необходимость следить за тем, чтобы слои не смещались относительно друг друга в поперечном направлении. Мне это надоело и я придумал простое приспособление, которое отслеживало край предыдущего слоя так, чтобы следующий ложился как можно ближе к краю предыдущего. Было бы труднее объяснить это Ричарду, чем изготовить, поставить и только потом показать. Ричард посмотрел, ничего не сказал и ушёл. Я и Шерил, моя напарница, пользовались этой штучкой. Через 3–4 дня пришёл Праздник Получения Зарплаты. Ричард, как всегда, вызывал каждого по очереди и вручал чек. Я получил свой чек и собрался уходить. Ричард меня остановил и говорит: посмотри на чек. Я посмотрел и увидел, что там на $500 больше, чем обычно. Я удивлённо поднял глаза, а Ричард говорит: это тебе за твоё приспособление. Уходя от него, я думал, что рано купил дешёвые лыжи.
Я как-то спросил у моей напарницы по тележке Шерил (ей 36, из них 18 она работает на этой фабрике), не думала ли она изменить образ жизни, подучиться, поменять работу... Она сказала, что ей нравится то, что она делает, работа простая и не тяжёлая, а жизнь её начинается дома, где её ждут трое детей и муж. А ещё у нас работал чёрный парень Роберт, который сказал, что он пришёл только на два месяца, чтобы заработать на машину, а вообще, работать ему не нравится, скучно, и он лучше будет получать пособие, которого вполне достаточно для хорошего питания и простых развлечений. Жильё у него бесплатное, вернее, у мамы, государственное.
Значительно тяжелее чем у меня была первая работа у Софи. Ей приходилось стоять на жаркой кухне в ресторане и нарезать салаты для посетителей.Общение было очень ограниченное, да и времени для него там не было. Вокруг крутились, постоянно занятые делом, молодые ребята и менеджер, которому всё нужно было быстро, прямо сейчас. Часто Софи работала по субботам и воскресениям. Единственное, что утешало и придавало силы, это доброжелательное отношение окружающих, готовых всегда помочь, всегда приветливых, чисто одетых и хорошо пахнущих, несмотря на жару и обстановку кухни. В процессе приготовления пищи в ресторане всё время использовалось вино. Но "выпьем и снова нальём" – это не о них. На кухонных столах стояли неделями открытые бутылки с вином, но у этих молодых ребят даже и мысли не было выпить.
Мы вечерами делились нашими маленькими открытиями Америки и внимательно просматривали предложения работы в местных газетах. Через четыре месяца Софи перешла на работу в медицинский центр местного университета. Так, очень издалека, она стала подкрадываться к большой науке, к университетам, к которым она, безусловно, принадлежала по всем параметрам : её прошлому, её характеру, её способностям и образованию. Но до новой большой науки было ещё далеко. И ещё дальше – от старой и не очень большой, как выяснилось вскоре.
Работа была лёгкая только на первый взгляд. Надо было раскладывать вкладыши в медицинские дела. Медицинский архив находился в большом сараеобразном помещении без кондиционера. Стены "сарая" под самый потолок заставлены полками с папками. Нужно было постоянно пользоваться переносными лестницами и карабкаться на них в поисках нужной папки. И это было даже тяжелее чем ресторан. "Докомпьютерная" эпоха.
Опять надо было искать что-то более подходящее.
В Нэшвилле очень мало промышленных предприятий. Потребность в квалифицированных инженерах или химиках мизерная. Мы вычитали в газете, что компания Дюпон для одного из своих предприятий в Нэшвилле объявляет о конкурсном наборе инженеров и техников -химиков. В большом зале собралось человек сто. Всех посадили за столы и вручили листки с вопросами. Софи была самой "взрослой" на этом сборище. И я не сомневаюсь, что и самой знающей и опытной.
Первая серия вопросов касалась химии и только химии. Софи сдала этот вопросник с правильными ответами раньше всех. Во втором вопроснике речь шла о технике безопасности, составлении протоколов для разных случаев и тому подобное. Софи даже не смогла перевести их, понять, что от неё требуется.
Когда она вернулась домой с этими листочками, так и не ответив на вторую серию вопросов, мы сели и со словарём перевели вопросник. Софи, ни минуты не задумываясь, ответила и на эти вопросы.
Пришлось возвращаться в медицинский архив прыгать с папками по лестницам и продолжать учить английский.
Один мой знакомый из Чикаго, попав на подобный конкурсный набор в Моторолу, столкнулся с подобной же проблемой. Он быстро и легко ответил на серию технических вопросов, но не мог понять вопросов по организации производства, технике безопасности и т.п. Но он пошёл дальше Софи. Он попросил соседа по парте, чёрного парня, переписать у того ответы. Тот отказался. Тогда мой знакомый вытащил из кармана $20 и положил поближе к соседу. Тот взял двадцатку, и мой знакомый прошёл по конкурсу, после чего долго и успешно работал в Мотороле.
А я ещё через месяц нашёл объявление в газете на позицию техника-механика на заводе по производству офисной мебели в городке Хендерсонвил (Hendersonville), примерно, 25 миль (умножайте на 1.6 для километров) от Нэшвилла.
Здесь я должен остановиться и рассказать, как, когда, и какие мы покупали машины. Машина в Нэшвиле, да и вообще в США, такой же необходимый элемент жизни, как дом.
Не везде, но в Нэшвилле – точно. Сначала нам надо было получить водительские права. Мы, оба, удивительно легко это сделали.
У меня был опыт вождения, у Софи – никакого. Поэтому первым условием при выборе машины для неё была абсолютная безопасность, даже в случае столкновения с большой грузовой машиной. Думаете, таких машин не бывает? Мы нашли! Это был старый 8-ми цилиндровый форд с названием "Меркури Монарх". Вполне возможно, что он делался для монархов или людей, которые очень хотели почувствовать себя монархом хотя бы в машине. Во всяком случае, сиденья в машине были покрыты ярко красным бархатом. Но главным достоинством этого могучего монарха было то, что впереди и сзади его защищали два мощных стальных бампера. Когда, примерно, через полгода, в меня сзади врезалась девица на небольшой машине и я вышел, чтобы оценить причинённый ущерб, на заднем бампере не было и царапины. Её машина была разбита так, как- будто натолкнулась на бетонную стену.
Покупал я нашего Монарха у небольшой, тоненькой молодой женщины. Когда она подъехала к обусловленному по телефону месту встречи, мне показалось, что за рулём никого нет. Сидя уже за рулём рядом с ней, я спросил, почему она продаёт машину. Она ответила, что купила себе новую. Чтобы поддержать разговор, я спросил какую. Она сказала: зелёную. Наш Монарх, конечно же, был цвета песка в пустынях Египта, Саудовской Аравии или Арабских Эмиратов.
Автомашины в Америке это большая часть жизни. К ним относятся почти как к одушевлённым существам. Например, один мой американский знакомый, сказал о Тойоте- Камри, что это машина скучная. Другой, что его машина ему надоела. (Как говорят о жёнах или любовницах.) В мультфильмах машины разговаривают, шутят, смеются, любят.
Автосервис такой, что большинство населения не знает, что там у машины внутри и что вообще с ней делать, как не крутить руль или заниматься любовью на заднем сиденьи, если негде ещё. Слышал такую байку. Одному водителю почему-то показалось, что что-то не в порядке с шинами. Он подъезжает к станции обслуживания и говорит: "Будьте добры, посмотрите на мои колёса". Через минут десять осмотра специалист говорит: "Боюсь, что я ничего не могу сделать, как только смотреть на ваши колёса"
Автосервис, в основном, хороший, так как обычно хотят, чтобы ты и в следующий раз к ним приехал, но конечно же, на тебе и заработать надо, поэтому "грабят", в основном, умеренно. И это касается любого обслуживания. Труднее всего здесь продать что-либо. Вот почему так изощряется торговля, обслуживание, государство, политики, продавая всё "в удобной упаковке". Многие потребители наивно верят, что сервис может всё. Во всяком случае, их всегда пытаются в этом убедить. Женщина пришла снять копии с каких-то документов. Клерк ей объясняет: "Эта машина может всё. Увеличить или уменьшить размер копии, сделать её темнее или светлее, цветной или чёрно-белой. И всё это очень просто. Только скажите, что вам нужно." Женщина наклоняется к машине и говорит: "Две копии с обеих сторон, пожалуйста".
Продавец, как правило, старается не упустить потенцильного покупателя. Ещё одна байка на эту тему. Страховой агент подходит к фермеру, который грузит сено на машину и начинает уговаривать фермера застраховать перевозку. Чтобы угодить клиенту, он помогает ему грузить сено. Когда машина полностью загружена, агент спрашивает: "Ну, что, готов застраховать?". "Нет", отвечает фермер, "но мы можем поговорить об этом ещё. Мне надо загрузить ещё одну машину".
Возвращаясь к нашим автоделам, как это часто случается, при большом выборе выбирать не пришлось. Мне досталась "скучная" Тойота–Корона, прообраз Тойоты–Короллы, которую оставили Наташа и Саша, когда уехали в Калифорнию. Обе машины стоили нам, примерно, по $1000.
Вот на этой Тойоте я и поехал на интервью в город Хендерсонвил. Беседовал со мной главный механик предприятия. Закончив, он сказал, что должен послушать ещё двух претендентов, после чего даст мне знать о своём решении. Позвонил он только через месяц, спросил, не передумал ли я, и предложил выйти на работу.
Потом я узнал, что он взял какого–то парня, но через месяц выгнал, так как тот не хотел или не умел работать.
Эта работа, конечно же, была больше мне по душе и по знаниям. Кроме того, мне уже платили $11 в час. Надо было устранять неполадки на работающем оборудовании. В основном, это были машины, станки, прессы с гидравлическим приводом. Надо было найти причину неисправности и устранить её. Когда всё работало хорошо, я делал разные приспособления и всякое другое.
На работу я приезжал на машине, тут же на парковке переодевался и шёл на работу. После работы – всё в обратном порядке. Уезжая в очередной раз с работы, я, переодеваясь, вытащил из кармана кошелёк, положил на крышу машины и оставил там.
Когда я вернулся домой, я обнаружил пропажу. В кошельке были все мои документы, немного денег и чек с последней зарплатой. Я поехал назад (а это 25 миль в одну сторону) искать кошелёк. На парковке его не оказалось. Я прошёл пешком пару километров по дороге туда и назад, но и там не нашёл.
На следующий день часов в 9 утра меня вызывает к себе главный механик. Спрашивает, не потерял ли я вчера кошелёк. Я отвечаю, что да, потерял. Он говорит, что ему позвонил какой-то человек и сказал, что он нашёл кошелёк и я могу его забрать, когда мне удобно. И говорит, вот тебе адрес, езжай. Потом остановил меня, позвал какого -то парня и попросил его отвезти меня по этому адресу, так как, сказал он, я не знаю этих мест.
Моего шефа звали Эд Транко. Позже он рассказал мне, что его родители родом из украинской Венгрии, или венгерской Украины, но родился он в Америке. Родители ещё говорят на венгерском и украинском. Ещё я узнал, что он за свои деньги построил приют для бездомных собак и кошек. По дороге на работу я каждый раз проезжал мимо этого приюта. Я тогда думал, что и меня он пригрел из чистой жалости.
Когда мы приехали за кошельком, нас встретил средних лет мужичок, который, как оказалось, работал на соседнем предприятии рабочим. Он нас встретил на пороге своего дома. Сказал, что подобрал кошелёк на дороге, увидев с машины. До этого места в своём поиске кошелька я просто не дошёл, а из машины не заметил. В кошельке лежал чек с номером телефона нашего завода, вот он и позвонил. Я вытащил из кошелька все небольшие деньги, которые там были, и протянул ему. Он категорически отказался их брать.
Из писем друзьям на Украину. Сентябрь 1992-го года.
"Время бежит...Осень нас радует, наконец-то. Тепло, сухо и очень красиво. Мы съездили в горы – Аппалачи, точнее, – Смоки Маунтаинс (Smoky Mountains). Это уже, пожалуй, не хуже Крыма и Кавказа, особенно в такое время года. Много горных рек, очень "цветистый" лес, чисто, тихо и прохладно. Сфотографировались с местными индейцами. Оказывается, это работа у них такая. Он сидит и в ус не дует. Конечно же, курит трубку. Ты к нему подсаживаешься, твой напарник щёлкает твоим фотоаппаратом, а индеец за это получает твой доллар. Если подумать, то наши чукчи, которых мы поминали, как дурачков в анекдотах, оказались совсем не дураки.
Ведь это они когда-то перешли Беренгов пролив, а может быть, тогда Аляска ещё соединялась с Чукоткой, и двинулись на юг по американскому континенту, после чего стали американскими индейцами. Казалось бы, куда легче идти в сторону Москвы по полям и лесам, ан нет , двинулись через холодные и голодные земли и бурное море на Аляску. Наверное, знали что-то...? Тогда, как награда за смелоеть и видение, их встретили стада непуганных индюшек, тёплый климат и всякая другая благодать.
Вот с тех пор им и попёрло... Сейчас они живут как короли. Их, и только их, называют коренными американцами, и всё для них бесплатно: образование, медицина, земля и даже деньги (за счёт казино). И я ещё подарил свой доллар. А те чукчи, которые не пошли с ними, остались чукчами и ... дальше вы всё знаете. Только Роман Абрамович мог их выручить, но и ему не дали. Короче, Смоки нам понравились. На самом деле, это известное туристское место, одно из самых посещаемых в США, около 10 млн людей в год.
А теперь поговорим о политике. Надо бы о любви, но в нас ещё много прошлого. Итак, после 40 лет республиканцы имеют большинство в Сенате и Конгрессе. Мне это нравится. Во–первых, при президенте–демократе это значит, что ни одно большое скороспелое или слабое решение, как с одной, так и с другой стороны, не пройдёт.
Кроме того, это конец перестройки, затеянной демократами. Перестройки нам уже изрядно надоели. Зачем перестраивать то, что уже хорошо? К политикам отношение плёвое. Ругают их всегда. И анекдотов много о политиках, я бы сказал, что после после блондинок, политики на втором месте. За ними идут адвокаты. А может быть, и впереди их. А так как почти все политики – адвокаты, то по части анекдотов они вне конкуренции. Тем не менее, избиратели стоят по два часа в очереди, чтобы проголосовать. Пока что, это единственная очередь, которую мы здесь видели. Пара типичных анекдотов о политиках. "Пап, правда, все сказки начинаются со слов : когда–то, давным–давно... Нет – отвечает папа – некоторые сказки начинаются: ...если вы меня выберете..." Или: Разбился автобус с конгрессменами где–то в глубинке, на территории какой–то фермы. Фермер позвонил куда надо и через полчаса налетели FBI, СIА, полиция и пр. Видят разбитый автобус и никого больше. Бегут к фермеру, спрашивают, где они? Он говорит: уже закопал. Они, в ужасе: что, все погибли?! Фермер, раздумывая: нет, некоторые говорили, что они ещё живые... но, разве политикам можно верить?"
При этом многие понимают, что и избирающая политиков масса далеко несовершенна. Избиратель: "Эти политики делают из нас дураков!" Другой избиратель: "Нет, нет, они приходят на всё готовенькое". К сожалению, это тоже правда.
Я бы так сравнил приоритеты в анекдотах в СССР и США. СССР (по убывающей): чукчи, армянское радио, солдатские, политические, мужики–бабы, другие. США: секс, блондинки, политики, адвокаты, другие. Громче всего рассказывают анекдоты в СССР – солдатские и о евреях; в США – политические. Тише всего в СССР – политические; в США – о чёрных.
В Штатах сейчас гостит Жириновский. Наша местная газета опубликовала статью под названием: "Жир – да, проф – нет!" Автор возмущается, почему Жириновскому (Жир) дали визу, в то время как отказали какому-то профессору (проф). Поскольку Жиру задают больше всего вопросов об Аляске и евреях, он решил одним махом решить две проблемы: предложил всех евреев переселить на Аляску. Дать им там полную свободу действий, но не выпускать за границы Аляски. Думаю, что многие неевреи России будут возражать, потому что им самим хочется на Аляску. Кстати, Аляска – прекрасное место, и единственное, что там не в порядке, это превышение числа мужчин над числом женщин. Но это уже о любви..."
Из писем друзьям на Украину. Октябрь 1992-го года.
"Привет! Поскольку я сейчас много работаю, включая даже субботы, буду писать о том, что сейчас ближе – о работе. Не конкретно о моей, а вокруг да около. Начнём с вешалки, т.е. с проходной. Все входы на завод, а их несколько с разных сторон, oборудованы калитками, которые открываются магнитной карточкой, т.е. никаких вахтёров, охранников и т.п. Карточка одновременно фиксирует время моего прихода – ухода. После каждых 2 часов работы полагается перерыв на 15 минут. И ещё 30 минут в обед–ланч. Всё это входит в 8-ми часовой рабочий день. Всё, что ты переработал, зачитывается как овертайм и оплачивается в полуторном размере. В выходные – в двойном. Только здесь я понял, как это удобно, когда не крадут. Очень экономит время – не надо прятать, закрывать и т.п. Как и в Союзе, есть склад, в котором всего понемногу. Задача кладовщика следить, чтобы это "понемногу" никогда не кончалось. Склад открыт для всех. Ты приходишь, берёшь, что тебе нужно сам, записываешь в книгу, что взял. Можешь и не записывать, если не хочешь. Запись нужна, чтобы кладовщик мог вовремя заказать то, что кончается.
Каждый день на работу принято одевать что–то новенькое. Девочки, работающие у станков, прессов, каждый день приходят в свеженьком, как правило, в светлом, при том, что оборудование достаточно грязное. Я уж не говорю о тех, кто работает в офисах. В курилках на первое место вышла тема выборов, оттеснив аборты и секс. Секс – одна из самых любимых и не зависит от коньюктуры.
Как работают? Да очень спокойно. Не суетятся. Когда хочется потрепаться, бросают станок или пресс и идут курить–трепаться. В офисах ещё проще: работают и трепятся, или не работают и трепятся."
Отношения между людьми на работе были очень дружелюбными. Каждый готов был не только ответить на любой вопроc (конечно же, если можно было понять, о чём я спрашиваю), но и помочь, по возможности, даже если я не просил о помощи. Особенно хорошо и, я бы сказал деликатно, относился ко мне Эд. Он понимал мои языковые трудности, и если из окошка своего офиса видел, что у меня какие-то проблемы, выходил и спрашивал, чем он может помочь.
Прошло три месяца. Закончился мой испытательный срок и Эд поздравил меня с зачислением в его команду "лучших из лучших", как он сказал. А накануне, просматривая газеты, я нашел объявление, что на работу в Дженерал Электрик, здесь же в Хендерсонвиле, требуется производственный инженер. Я позвонил и договорился прийти завтра, т.е. в тот же день, когда Эд поздравлял меня, но к вечеру, после работы.
Меня встретила начальница отдела кадров и через цех провела в офис вице– президента компании. Цех был светлый, пол покрыт белой плиткой, чистой, "как мытая посуда". Людей не было видно, но всё двигалось, крутилось, умеренно шумело. Пока я шёл за ней, я понял, что очень хочу здесь работать.
Офис был небольшой , с дверью и большим окном, обращённым к цеху. Вице–президента звали Андреас. По–английски он говорил плохо, почти как я, с сильным немецко-русским акцентом. Мне это тоже понравилось. Андреас рассказал, что это совместное предприятие Дженерал Электрик и немецкой компании Бош. Спросил, чем я занимался раньше. И предложил, если я не передумал, прийти на целый день завтра, чтобы я мог ближе познакомиться с производством. А пока что, он вышел со мной в цех и явно с гордостью провёл вдоль автоматических линий, которые работали. Это была уже вторая смена, часов 6–7 вечера. Я увидел несколько рабочих, которые сидели на загрузке мелких деталей в конвейеры линий.
Конечно же, я пришёл на следующий день с утра, отпросившись по телефону у Эда. Андреас опять встретил меня в офисе и предложил такой план действий. Походи вдоль линий, посмотри, что тебе нравится, а что нет, потом зайдёшь ко мне и мы поговорим.
Когда я зашёл к нему во второй половине дня, он усадил меня и спросил, что бы я изменил или добавил к тому, что я видел. Я сказал, что вот там-то, я бы вместо человека поставил загрузочный вибрационный бункер. Он довольно улыбнулся, полез в стол, достал чертежи, развернул и спросил: вот так? Я посмотрел: да, так. Что ещё? – спросил он. А вот там я бы заменил тележку на ленточный конвейер. Он достал новую папку: так? Да: сказал я. Он сказал: иди в отдел кадров. Там сказали, что через неделю мне позвонят.
Позвонили назавтра, спросили, готов ли я работать сверхурочно и устраивает ли меня зарплата $24 в час. Я быстро согласился, пока она не передумала. Тогда ты можешь завтра выходить на работу, сказала начальница отдела кадров. Я сказал, что смогу только тогда, когда меня отпустят с моей сегодняшней работы. Хорошо, сказала она, позвони, когда узнаешь.
Как мне позже сказали, это был первый случай , когда кого–то наняли без попытки послушать ещё двух-трёх претендентов. Наверное, Андреасу понравился мой плохой английский.
В эту ночь я не спал по двум причинам. Во–первых, я не знал, как я скажу Эду, который только пару дней назад так торжественно принял меня, а во–вторых, я был очень рад, что меня берут в B&G, как эта компания называлась. А в–третьих, я вообще мало сплю, как вы знаете.
С утра на работе я всё время откладывал разговор с Эдом. Я думал, ну как я ему скажу, что ухожу от него. Ведь он так был добр ко мне, возился со мной, вводя в курс дела, был терпелив к моему английскому больше, чем кто–либо до сих пор. Он рассчитывает на меня, а я.. Только в обед, когда я увидел, что он один в офисе, я зашёл и начал так. Эд, я не спал всю ночь, я должен тебе сказать... Тут он перебил меня и очень озабоченно спросил: что случилось? Я говорю: Эд, я нашёл новую работу и... Он, облегчённо вздохнув, говорит: нет, ты не прав, Борис. Если человеку лучше, мы только радуемся за него. Конечно же, иди, я желаю тебе успеха, а если что–то там не сложится, приходи, я тебя всегда возьму. Кстати, тоже самое сказал мне Ричард, когда я уходил от него. Это было так непохоже на то, к чему мы привыкли в Союзе.
После девяти месяцев созревания в утробе Америки я, наконец, получил нормальную работу. Но и эту работу я рассматривал, как промежуточный этап к по- настоящему творческой работе, к которой относил конструкторскую работу. Не делясь ни с кем, я видел в своём будущем два возможных варианта. Первый – я буду скромно зарабатывать, но у нас должно быть много свободного времени для путешествий и лыж. Второй – моя годовая зарплата должна выражаться шестизначным числом, тогда я готов пожертвовать частью того и другого. Только очень небольшой частью.
Я отдохнул до конца недели (мой первый отдых в США), а в понедельник вышел на новую работу.
Как оказалось, весь инженерный состав предприятия были немцы, работавшие по контракту от года до двух в США. Кроме одного американца и одного австрийца. Все они, в том числе и австриец, работали в Германии на Бош. Ещё и поэтому немцев я называл бошами. Всё оборудование предприятия тоже было изготовлено в Германии. Многие из этих немцев принимали участие в проектировании, изготовлении и доводке этого оборудования.
Руководил инженерной группой Курт, австриец. Огромный, почти двухметровый, тяжёлый, хромавший на одну ногу, он, тем не менее, везде успевал и, казалось, всё знал. Он был где–то моего возраста. Очень немногословный и неулыбчивый. Когда на второй или третий день я предложил ему маленькое усовершенствование на одной из машин, он моментально понял, что я имею ввиду, и сказал просто – сделай. В нашем распоряжении была станочная лаборатория, где стояли все необходимые станки. Я сделал, установил, всё работало, но никто, в том числе и Курт, не сказал ни слова.
Остальные инженеры были довольно молодые ребята. Один из них знал по–русски только одно слово. Каждый раз, встречая меня, он говорил: "Борис, давай–давай!"
Он думал, что это одно слово, и оно ему очень нравилось. А я ему отвечал: аин шванцен фирум зихцен. Что это такое, я никогда не знал, но он хохотал каждый раз.
Я в своей жизни встречал не так уж много очень хороших инженеров. В нашем НИИ было три–четыре, не больше. В Москве, в ведущем станкостроительном институте, тоже столько же. В Ленинграде на заводе имени Свердлова была сильная группа, и тоже не более чем 4–5 человек. Все, за исключением двух, были евреи или полукровки. Все немцы, работавшие со мной, были отличными инженерами, а Курт, даже на их фоне, был особенно хорош.
Андреас в первый же день сказал мне: я даю тебе 2 недели, знакомься с работой и людьми. Обязанностей – никаких. На третий день мне надоело болтаться без дела, но никто даже и не думал вовлекать меня в рабочий процесс.
Кое-где на линии сидели рабочие. Я подходил к ним поочереди и предлагал прерваться на пяток минут, а сам занимал их место. Они всегда были рады прерваться и я прекрасно понимал почему. После 2х–3х минут вкладывания мелких деталюшек в ячейки конвейера, я уже тяготился этой работой и никак не мог дождаться, когда пять минут закончатся. Но таким образом я познакомился со всеми рабочими да и с оборудованием, как бы изнутри. Надо сказать, что рабочие относились ко мне значительно лучше, чем к немного надменным немцам. Не помню, чтобы кто-то из немцев стоял у конвейера, чтобы хоть как–то облегчить участь этих рабочих, когда им, рабочим, приходила пора облегчиться ...
Завод этот был построен 20 лет назад. Все рабочие работали с момента пуска. Все были в профсоюзе. По местным меркам они неплохо зарабатывали. Во всяком случае, найти желающих поработать в субботу или воскресенье за двойную оплату, практически, никогда не удавалось. А такая необходимость была, и довольно часто.
В воскресенье все рабочие ходили в церковь. Кроме "бошей" и меня. Поэтому в такие дни выходили на работу немцы и я. Брать рабочих со стороны на эти дни профсоюз запретил.
Все рабочие имели свои дома, машины, катеры, большие участки земли. Земля и дома в этих местах стоили совсем немного. На земле они что–то сажали. В отпуск никуда не ездили, хотя, после двадцати лет работы у всех было по месяцу и больше оплачиваемого отпуска. Больше – за счёт неиспользованных больничных дней, которых полагалось по две недели в году. Только двое из них уезжали в отпуск. Один – всегда в Лас Вегас, где, как он говорил, он проигрывал не больше четырёх тысяч в казино. Второй, по происхождению индеец, ездил по миру. Как он мне рассказывал, готовясь к поездке в очередную страну, он учил язык. Когда я спросил, что он знает по-русски ( а он и там был), он назвал слов пять, в том числе, здравствуй, как поживаете, спасибо. У него тоже был свой дом, но во дворе он поставил вигвам и спал в нём. Все остальные считали этих двух дурачками. В конце смены рабочие должны были проколоть карту прихода–ухода с работы. За 2–3 минуты до звонка у "компостера" уже стояла очередь. По договору с профсоюзом уволить члена профсоюза можно было только после третьего серьёзного нарушения.
При мне был случай, когда обнаружили, что кто–то писает на ящики с готовой продукцией. Поставили камеру и определили, кто именно. Мужик обиделся за что–то на начальника смены и таким образом мстил ему. Уволить его не удалось, так как профсоюз сказал, что это только первое его нарушение.
К чему я так и не успел привыкнуть к этому времени – это полное отсутствие воровства. Инструмент, тестеры, дрели, различные приборы были легко доступны повсюду. Даже свои кошельки рабочие оставляли на рабочем месте, когда уходили на перерыв или в туалет. За три года работы я ни разу не слышал, чтобы что-то пропало.
Софи почти в тоже время, когда я начал работать в Дженерал Электрик, прочла на университетской доске объявлений, что в одну из лабораторий требуется химик –биолог на исследовательскую работу. Она послала своё резюме в лабораторию и её пригласили на интервью. Выслушав её, а скорее всего, прослушав её английский, руководитель лаборатории спросил, может ли он позвонить в НИИ, где Софи работала на Украине. Она сказала, конечно же, но врядли ему удастся поговорить по–английски, а во–вторых, врядли кто–то вообще захочет с ним говорить. Он обещал позвонить ей, когда прослушает ещё одного–двух претендентов.
Позвонил он через месяц и спросил, готова ли Софи выйти на работу. Как было и в моём случае на предыдущей работе, он взял какого–то парня, недавнего выпускника университета. По роду работы там надо было оперировать подопытных мышек. Парень категотически отказался. Вот тогда руководитель лаборатории вспомнил о Софи и пригласил её на работу.
Софи не перестаёт удивлять меня некоторыми своими качествами и по сей день.
Естественно, она никогда не работала в ресторанах, не говоря уже о том, что это одна из самых тяжёлых работ на кухне. Тем не менее, её менеджер хватался за голову, когда она уходила, как же он теперь будет успевать без неё? В раскалённом от солнца, некондиционированном медицинском архиве, таская лестницы и карабкаясь по ним вверх и вниз, в свои 55 лет она успевала больше, чем молодые девочки и негры, которые приходили в архив "погреться". Попав в лабораторию к Билу Хьюлету, она начала оперировать мышек так, как будто она занималась этим всю жизнь. Во всяком случае, четыре доктора наук, которые крутились вокруг Софи в ожидании своей очереди, считали, что так, как она это делает, ещё никто для них не делал.
Более того, я считаю, что мышки тоже это знали и доверяли ей безоговорочно. Иначе, как объяснить. что процент успешных операций у неё был невероятно высокий.
И это на мышиных мозгах размером с лесной орех! Кроме того, она в первые же дни своего пребывания в лаборатории навела там такой порядок, что Бил, выйдя из своего офиса, подумал, что заблудился и попал в другое помещение. Понятно, что хорошо работать в окружении четырёх докторов наук. Народ образованный, интеллигентный, все мечтают стать Нобелевскими лауреатами, не то, что чёрные ребята на кухне или в архиве. Но чтобы все четыре будущих Нобелевских лауреата, как один, бегали к Хьюлету и хвалили женщину, которая старше их, очень полохо говорит на их родном английском, не знакома с компьютером, что считалось обязательным для её позиции там, – это уже "что–то с чем–то", как говорит сама Софи.
А Бил – начальник лаборатории – не переставал удивляться, как Софи, без специального биологического образования, удалось так быстро научиться синтезировать радиоактивно меченные лекарства, которые затем проверялись на мышках. Вообще–то, лаборатория занималась поиском новых лекарств для лечения психических заболеваний. А так как мы все немного психи, это было ещё и благородным занятием. Деньги на исследования, очевидно, давали богатые психи.
Мы стали уже неплохо зарабатывать по нэшвилским меркам и ещё через полгода купили квартиру. Перед тем как платить за квартиру Софи решила спросить своего руководителя, насколько надёжна её работа. Тот сказал, что Софи может рассчитывать на работу у него до тех пор, пока она этого хочет. А руководителем лаборатории был Бил Хьюлет, сын знаменитого "компьютерного" Била Хьюлета, создавшего вместе с Паккардом компанию "Хьюлет и Паккард" (HP), а заодно, и первый персональный компьютер в своём гараже. На самом деле, в то время нам было бы намного легче, если бы они подождали с этим изобретением...
Так, через полтора года после приезда в США, мы имели жилищные условия, зарплату, машины и всё, что Америка предлагает вместе с этим, в значительно лучшем качестве, чем после более 30 лет работы в Союзе. Понятно, что это далось нeлегко, но, воспитанные Марксом и Лениным, мы знали, что жизнь это борьба. А если серьёзно, то наши удачи приносили моральное удовлетворение, которое поддерживало нас.
Хлеб уже был, душа требовала зрелищ. Я вычитал в газете, что в Нэшвиле есть горнолыжный клуб. В Нэшвиле не бывает снега, разве что выпадет что–то похожее ночью два–три раза в году, но к вечеру расстает. Тем не менее, клуб был и я решил, что я должен видеть это своими глазами. Я пошёл на встречу клуба. Я уже писал, что в горных лыжах люди в чем–то лучше, чем в футболе, торговле или политике. Но это было в Союзе. Оказалось, что и в Америке тоже самое. Встретили меня там очень приветливо, расспрашивали, а как люди отдыхают в России и отдыхают ли вообще?
( Когда–то, приехав на первую зимнюю смену в горнолыжный лагерь Цей, мы весь день в глубоком снегу устанавливали бугельный подъёмник. Возвращались в лагерь, мокрые, уставшие. Кто–то сказал: "Ишь, Рейган, пытается нас запугать нейтронной бомбой. Посмотрел бы, как мы отдыхаем, может быть, и понял, что нас этим не запугаешь") .
Мои новые американские друзья по горным лыжам интересовались, где я катался, какие там условия для катания. Т.е. нормальные люди, только, к сожалению, говорят на другом языке. Я сказал, что у меня есть слайды, которые мог бы показать. Так и решили, что в следующий раз я покажу слайды и расскажу, как это происходит там. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, особенно, если слушать мой английский...
Это были люди самого разного возраста, но они вместе зимой ездили в горы, а в бесснежном Нэшвиле ходили в походы пешком и на байдарках, делились интересующими их новостями, короче, общались. Мы познакомились с очень симпатичной парой, Терри и Джордж, которые приглашали нас и к себе, и погулять. Я тогда много работал, часто на второй смене, по выходным, поэтому они брали с собой Софи, когда я не мог.
В моём "стихотворном" отчёте эти времена описаны так:
"А потом вся страна со славой встала огромная. Все собрались и начали куда-то ехать. Тогда и мы сложили свои пожитки скромные и поехали за три-девять земель, на край света. Но это ещё не был край света, а всего лишь столица of Country Musik, где жарко было осенью, весной и летом, а зимой мёрзли ноги и не высыхали лужи. Но мы всё ещё ездили на байдарках, ходили на прогулки в местный Rain Forest, покупали недорогие заморские подарки и были довольны собой, the most. На работу мы ходили, потому что в доме днём жарко. А так как жарко было с утра до ночи, то возвращались домой, когда не до подарков, а уходили рано, когда ещё не жарко очень. Софи в Вандербилде вправляла мозги мышкам, изучала местные mental deseases, а Борис пахал в Дженерал Электрик, способствовал Profit and Productivity increase. И был у них круг друзей – теннесистов, поскольку Штат Теннеси назывался. Время шло. Снова осень, и падают листья, а Safeway, как открылся, так и не закрывался..."
В Нэшвиле в это время было очень мало эмигрантов, особенно из России. Поэтому многие смотрели на нас, как на диковинку. Нашими соседями по дому оказалась молодая пара, которая искренне интересовалась жизнью в России. Как я позже узнал, их интерес, прежде всего, распространялся на русскую литературу и поэзию, и заодно, на всё остальное. Джон и Мэри пригласили нас к себе. Мы прекрасно провели вечер, хотя Софи нервничала из–за необходимости понимать, что они говорили , и быть понятой. Джон показал мне переводы стихов Цветаевой на английский, сделанные И. Бродским. Я был совершенно поражён этими переводами и тем, что Бродский смог сделать на языке, которого совсем недавно не знал. Я и сейчас не могу сказать, где Цветаева звучит лучше :в оригинале или у Бродского. И то и другое гениально.
Затем пришла наша очередь пригласить Джона и Мэри. Софи мучалась с выбором меню, но в конце концов, мы решили не мудрствовать: водка опять нам поможет!
Действительно, после первых ста грамм, которые они, в соответствии с нашими инструкциями, выпили до дна, дальнейший успех борща и котлет, был безоговорочным.
По совету Терри и Джорджа, когда у меня возникли два подряд свободных от работы дня, я поехал в Кливленд – как они сказали, ближайшее место, где есть гора со снегом, искусственным снегом. Я впервые попал на сделанный машиной снег. Снег был ОК, но общая картина выглядела странновато. Посреди абсолютно бесснежной равнины возвышалась гора, похожая на сопку или вулкан, покрытая белыми снежными полосами там, где проходили лыжные трассы. Тем не менее, после более чем года лыжного голода, я отвёл душу.
Но первое в Америке настоящее катание на лыжах устроили нам Наташа и Саша.
Наташа и Саша уехали в район, как нам тогда казалось, загадочной Силиконовой долины в сказочной Калифорнии. Только спустя несколько лет я узнал, как несладко было им в первый год пребывания там. Саша долго не мог найти работу, но упорно учился. Наташа смотрела за чуть ли не десятком неуправляемых, грязных детей в не менее грязном, плохо обустроенном доме ортодоксального равина. Но тогда, и даже спустя несколько лет после, они нам ничего этого не рассказывали, не жаловались, молчали как партизаны. Только по прошествии нескольких лет, когда я узнал об этом, я смог в полной мере оценить тот приём, который они нам оказали, когда мы первый раз приехали к ним через год разлуки.
Они сняли для нас гостиницу на одном из близлежащих горнолыжных курортов. (Мы даже тогда и не подозревали, что у них–то и жить особенно было негде.) Мы с Софи прекрасно провели там неделю, покатались, познакомились с горнолыжной Калифорнией и я воспылал желанием жить в Калифорнии, и нигде больше.
Катаясь вечером, при исскуственном освещении, которое скрадывает неровности рельефа, я наскочил на бугор и "катапультировался" из лыж вперёд. Падение было таким резким и сильным, что металлический задник на одной из лыж поломался. Это было на тех лыжах, которые я купил на дворовой распродаже, примерно, через месяц после приезда в Нэшвил. Я подобрал поломанное крепление, и по возвращению в Нэшвил, нашел американский адресс фирмы "Тиролия", которая делала эти крепления в Австрии и продавала в Америке. Положил сломанные детальки в коробочку и отправил. Лыжам к моменту, когда я их купил уже было лет десять. Естественно, у меня не было никаких документов, подтверждающих, что я их купил в магазине, когда купил и пр. В коробочку я вложил письмецо, примерно, такого содержания.
" Дорогой Сэр, да, я понимаю, что прошло уже много лет с момента, когда я купил эти крепления. И конечно же, я не смог найти квитанцию о покупке. Но, как инженер, я понимаю, крепления не должны ломаться, тем более, что вешу я всего каких-то 65 кг, а рассчитаны они на пользователя килограмм в 200. Спасибо за внимание."
Прошло недели три. Как-то вернувшись с работы, я обнаружил коробочку под дверью нашей квартиры. То, что посылки в Америке оставляют под дверью или на пороге дома, где они могут пролежать и недели до появления хозяев, я тогда ещё не знал. (Правда, недавно, когда Наташа уехала на несколько дней из дома и ожидала прихода очередной посылки, она попросила всё же меня подъехать и забрать посылку. Времена меняются).
О креплениях я уже забыл к этому времени, поэтому с любопытством поспешил проверить, что же там в коробке. А в коробке были новенькие крепления фирмы "Тиролия"! И письмо, примерно, такое: "Дорогой Сэр! Мы дико извиняемся, что такое могло произойти с нашими креплениями. Мы ещё больше извиняемся, что не можем Вам выслать точно такие же крепления, так как мы не выпускаем их уже 12 лет. Поэтому мы высылаем вам новейшие крепления нашей фирмы. Эти крепления признаны лучшими в этом году. Они освобождают ногу от перегрузок во всех возможных направлениях.... (и т.д. и т.п.). И мы ещё раз извиняемся за приченённые неудобства."
Теперь к таким креплениям мне были нужны и соответствующие лыжи.
В Сан Франциско мы летели самолётом, а ещё до этого мы на нашем Монархе поехали в Питсбург и Филадельфию навестить наших друзей по прошлой жизни. В Нэшвиле нам, при всей нашей занятости, общения не хватало. Там были близкие нам по духу люди из Львова и Харькова, мы с ними прекрасно общались, но..."старый друг лучше .."
Из письма друзьям. Декабрь 1993 года.
"Я со времём прочтения "Одноэтажной Америки" и, особенно, "Путешествия с Чарли в поисках Америки" втайне надеялся, что когда–нибудь проедусь по Америке также, как Ильф, Петров и Стейнбек. И наконец, состоялось. Почти 4 тысячи километров и 5 штатов, разные климатические и часовые пояса. Пусть не так обстоятельно и долго, как они, но всё же... Очень было приятно увидеть друзей. Приехали мы сначала к Лёне и Стелле. Туда же приехали Миша с Ириной, Алла и центр их микромира Данечка, очень похожий на Саню, как нам показалось. На следующий день мы были в Атлантик Сити, затем Алла повезла нас в очень симпатичный Нью Хоуп. Потом был Нью Йорк, Уорлд Трейд центр, который недавно перед этим пытались взорвать. Это сказочное сооружение из мрамора, стекла и бетона поразило нас, пожалуй, больше всего. С одной стороны улицы стоят две стоэтажные башни, связанные общим основанием, с великолепными внутренними двориками, холлами, фонтанами. По другую сторону улицы стоит невысокое (этажей 40-50) здание финансового центра. Комплекс связан переходами над улицей. Когда проходишь через великолепные холлы финансового центра на другую сторону, попадаешь на набережную реки Гудзон (Hudson). Точнее, это уже залив. Это место совершенно не просматривается и не предполагается с улицы, что усиливает эффект мраморной набережной с прекрасной скульптурой, мраморными лестницами, площадками для обозрения.. Потом снова была чудная Филадельфия с колоколом свободы, музеями, общее сборище на прощание."
Впервые попав в Нью Йорк, я позвонил Эдику Аптеру и договорился о встрече. Эдик был ещё одним "горнолыжным подарком" в моей жизни, так как встретились и познакомились мы давным-давно на склонах Харьковской Швейцарии, после чего встречались довольно часто. Эдик был без сомнения незаурядным и необычным человеком. Знал и умел он необычайно много. После института быстро защитил кандидатскую, стал известным специалистом в области электротехники, одним из редакторов всесоюзного журнала по электротехнике. Был он невероятно умелым и горячим спорщиком. Спорить мог и любил всегда и по любому поводу. Когда-то мы прожили с ним 2 недели в крохотной комнатушке в горах. Как только мы выключали свет (если он ещё и был), Эдик начинал спор на очередную тему. Часа через два под его очередную горячую тираду я, как правило, отключался. Эдик никогда не обижался. Утром он продолжал прерванный мной ночной спор буквально с той фразы, на которой я заснул.
У Эдика была любимая работа, красавица и умница жена Инна, но самой большой любовью его жизни был его сын Миша. Мишка был в чём-то очень похож на Эдика. Такой же упрямый спорщик, такой же бесстрашный, всегда уверенный в правоте своего выбора. И таким он был уже в 9-м - 10-м классе. Как-то там же, в горах, Миша поспорил с кавказцами - канатчиками на подвесной дороге. Он был один, а их - здоровых ребят - трое. Дело дошло до драки. Хорошо, что мы с Эдиком оказались неподалеку и их удалось растащить. В 10-м классе Миша увлёкся иудаизмом. А вслед за ним и Эдик. Я никогда не думал, что это будет так серьёзно для них обоих. Мне казалось, что только желание быть ближе к Мише движет этим увлечением, во всяком случае, у Эдика. Всё-таки, Эдик был стопроцентно "светским" человеком. Ещё более светской была Инна. Так мне казалось. Но именно Мишино увлечение иудаизмом послужило основной причиной их отъезда в Нью Йорк в 1989 году. А я приехал в Нью Йорк в !993-м.
По телефону мы договорились встретиться на одной из улочек Бруклина недалеко от станции метро.
Я пришёл на место встречи пешком из Лонг Айланда. Это заняло часов 5-6, но зато я получил какое-то представление об этой части города. Ожидая Эдика, я с интересом рассматривал прохожих, подавляющее большинство которых были одеты и выглядели как ортодоксальные евреи. Когда один из них окликнул меня, я очень удивился, пока не рассмотрел за бородой и пейсами бывшего мастера спорта по боксу Эдика Аптера. Но только после того, как он заговорил, сомнений не осталось: да, это тот же Эдик, только слегка замаскированный. Но чуть погодя я понял, что это не совсем так.
Мы пришли в небольшую квартирку в двуxэтажном доме, где нас встретила та же Инна. Вот она не изменилась, разве что слегка смутилась, чего раньше я не замечал никогда. Инна начала накрывать стол, а Эдик отвёл меня в сторону и сказал, что в этом доме надо соблюдать определённые правила, что перед едой он прочтёт молитву, а после молитвы я должен сказать "аминь" (амен) и т.п. Я слегка испугался, что могу что-то сделать не так, но согласно кивнул головой. Позже Инна, когда Эдик вышел, сказала мне шепотом, что и сама нервничает, когда дело доходит до соблюдения этих правил.
Эдик сказал молитву, мы с Инной дружно сказали "амен", потом все трое выпили по рюмке водки и всё стало, как в прежние времена: Эдик тут же завёл спор на темы далёкие от религий, я забыл, что у Эдика теперь борода и пейсы, а Инна и так не менялась. Только теперь она уже не перебивала Эдика. И говорила больше в его отсутствие. Я узнал, что Миша уже работает равином в одном из пригородов Нью Йорка, что у них уже есть внуки, что Эдик работает по своей специальности. А вот Инна не работает только потому, что ей нельзя водить автомобиль, а точнее, Эдик не разрешает ей, поскольку это женщине запрещено религией, которую исповедуют и Миша, и Эдик. Любые нарушения религиозных правил будут караться тем, что ей не разрешат видеть внуков.
Слегка выпивший Эдик проводил слегка подвыпившего меня среди ночи до ближайшей станции метро. Я ещё долго проигрывал в уме увиденное и услышанное и от Эдика, и от Инны.
( Это был последний раз, когда я видел Эдика. Умер он неожиданно быстро. Так же быстро, как думал, говорил, учился, работал, ходил и даже катался на лыжах. Поздней осенью он с Мишей поехал на озеро под Нью Йорком. Вода была холодная, но Миша полез купаться. Эдик, естественно, не мог отстать. Как сказали врачи, обширный инфаркт случился от переохлаждения.)
Мы слегка отвели душу, пообщавшись, посмотрев на друзей, Нью Йорк, Питсбург и Филадельфию, и поехали на работу в Нэшвил. Это было предновогоднее время. По дороге из Питсбурга в Нэшвил начался снег. Выпало 3–5 сантиметров снега и мы видели, буквально, десятки машин, оказавшихся в кюветах. А наш Монарх, хоть бы хны! Мы торжественно проезжали мимо стоявших на обочине у своих машин людей, как танк, мимо застрявших в грязи русского бездорожья"Москвичей" или "Запорожцев".
Машины на дальних загородных участках трасс, как нам показалось, в массе лучше, чем в городах. Это и понятно, так как ехать на большие расстояния на ненадёжной, старой машине не каждый ( кроме нас! ) решится. То ли дело в городах, где довольно много старых, дымящих машин. На них ездят, в основном, подростки, чёрные и реднеки. Такие машины можно купить за $200–$500. Выглядят они никак, но бегают. Многие рассуждают так: не покупать же 15–16 летнему подростку новую или дорогую машину. Вот детишки и "донашивают" старые. Я где–то прочёл такую историю. Папа звонит сыну в колледж, поздравляет с днём рождения и говорит, что купил ему в подарок машину. Сын очень обрадовался и спросил: какую? Папа: "Это Хонда, седан, 4 двери, 1982 года, 5 скоростей, есть магнитофон и кондиционер." Сын: "Я спрашиваю, какого цвета машина". Отец надолго задумался и говорит: "Это, смотря какая часть машины..."
Вторая наша поездка по Америке случилась немного позже и летом. Мы поехали во Флориду. Очевидно, Монарху эта поездка была не по душе, хотя, до этого случая я считал, что его место в горячих песках Сахары или пустыни Гоби. Во всяком случае, кондиционер работал прекрасно. Но Монарх плевал на Флориду. В прямом смысле. Он периодически перегревался, и когда я открывал крышку радиатора охлаждения двигателя, разгорячённый Монарх с презрением (к Флориде или нам за то, что мы его погнали на Флориду?) выбрасывал фонтаном в воздух струю кипятка. Так, с частыми остановками на то, чтобы охладить его пыл, мы всё же добрались благополучно домой. Пришлось с Монархом расстаться. Расставание было тяжёлым, но мы быстро утешились, приобретя для Софи почти новую Хонду-Сивик. Тем более, что Софи было намного легче справляться с маленькой, юркой хондочкой, чем с огромным, строптивым и своенравным Монархом.
Из писем того времени в Союз. Октябрь 1992-го года.
"Здравствуйте, дорогие! Вдохновлённый полученными от вас письмами, решил начать новое большое письмо с описания нашего путешествия на Флориду и Багамские острова. На Флориду мы поехали, потому что все туда едут. Кроме того, сюда едут со всего мира смотреть на Диснейланд, Юниверсал студии, их Байканур – мыс Канаверал, дрессированных дельфинов и мир в миниатюре, где в одном месте построены кусочки известных мест многих стран мира – от Эйфелевой башни до Биг Бена и Тадж Махала. А на Багамы мы поехали только потому, что нас когда–то всех спрашивал Жванецкий: "Как!? Вы ещё не были на Багамах?" Ну, и конечно, хотелось посмотреть на Хэмингуэевские острова в океане, а ещё на Пятниц, Робинзонов, папуасов...
Поехали на большой машине. Флорида когда–то была заброшенной богом и людьми плоской равниной, почти на уровне моря, болотистая, в комарах и крокодилах. Плоской она осталась, но болота и комары исчезли (их исчезли), а крокодилов переселили в зоопарки и посадили на социальную помощь. Немного оставили для приезжих туристов. Можно уверенно сказать, что Флориду создал человек. (Правда, кто-то подготовил в хорошем месте неплохой материал.) По сравнению с Крымом и Кавказом природа не угадывает. Но пляжи и море-океан – великолепные. Мелкий песочек, длиной - от горизонта до горизонта и шириной с футбольное поле. А людей нет! Все соблюдают дистанцию: друг от друга метров сто – не ближе. Мы поплавали,
повалялись на песочке и поехали за границу – в Багамскую Республику. Нас предупреждали, что нужны паспорта и прочие бумаги, иначе не пустят. Наши паспорта, граждан СССР, покрутили в руках, поудивлялись, а потом спросили, нет ли у нас чего–нибудь ещё? Когда мы им показали Гринкарту, они сказали, вот это ОК!, и пустили. Сели на пароход и через 5–6 часов увидели землю. Высадились. Папуасы очень похожи на Пятницу, но все в белых штанах, белых рубашечках и... босиком.
Только так понял, что папуасы. Все папуасы ездят в больших белых машинах, похожих на нашу, но всё равно, до нашей не дотягивают. Остров, "весь покрытый зеленью, абсолютно весь", плоский, как и Флорида, но изрезан лагунами. Пляжи – из чего–то похожего на крахмал, такое же белое и мелкое. Покупались, поплавали, повалялись, посмотрели местные чудеса, сели на пароход и вернулись на Флориду за нашей машиной. Назад возвращались, обозревая рукотворные чудеса Флориды. Местами было интересно.
В общем, визит навеял скорее грустные мысли, чем радостные. Как расставание с детской мечтой о далёких островах и странах. Наверное, надо было поехать, посмотреть всё это, но второй раз уже не хочется."
Из письма друзьям. 30 Декабря 1992 года.
"Вчера мы смотрели по телевизору предновогодний концерт из Мемориала Кеннеди, который во многом напомнил подобные концерты из Дворца Съездов, но только внешне. Одним из центральных событий концерта был рассказ о создателе современного абстрактного балета Поле Тейлоре. Танцевали еврейские танцы в его постановке. Весь зал, в том числе и президент Джордж Буш, стоя, долго апплодировал еврею Тейлору. Но самое поразительное было в конце концерта. Могли бы вы представить, что в финале новогоднего концерта во Дворце Съездов будет звучать "Америка, Америка..?" А здесь два номера подряд звучала музыка Ростроповича и рассказ о нём, а затем национальный оркестр и хор на р у с с к о м языке пел "Славься, славься, ты, русский народ.." И зал, и президент стоя апплодировали Славе (они так называют Ростроповича), а у Славы текли слёзы по щекам, так как он понимает, что это он, а не цари, не Ленин и не Брежнев, прославил русский народ. Вот такая ещё Америка".
Из письма Вале Равинскому в Копенгаген. Март 1993 года.
"Валечка, привет! Прошёл ровно год... 23-го февраля 1992 года нас проводили косым взглядом суровые СНГэвские пограничники и встретили в тот же день безразличные американские таможенники. (Их пограничников что-то не видать.
Границы размытыокеанами, что ли?) Время подвести итоги. Предварительные, конечно. Хорошо или плохо? Ехать или не ехать? В альплагере Цей мне подарили значок "Надо ехать!". Тогда я точно знал, что на лыжах ехать надо. Сомнений не было. А здесь, сейчас? Очень трудный вопрос, но я постараюсь на него ответить.
Нас учили не бояться трудных вопросов. Первый и очень неопределённый ответ : это зависит... Действительно, это зависит от многого: твой характер, сегодняшнее состояние (душевное и физическое), твои возможности (специальность, умения и прочее), твоё окружение, удачливость, наконец. Что ещё очень важно – язык, здоровье, потенциальная возможность трудиться много и в различных областях.
Большое желание бросить всё "это". "Это" – пятая графа, стояние в очередях, плохая среда и пища, агрессивное окружение и неуверенность в завтрашнем дне, бессмысленность происходящего. Но, конечно, и друзей, и привычную среду и поведение в ней, т.е. привычный образ жизни. Что касается меня, я – за! Наверное, так сложилось там, а потом здесь. Но очень не хватает общения: нет времени на общение, нет объектов общения, т.е. вас. Вот очень коротко о том, что напомнила эта дата. Очевидно, из–за того, что вас не хватает, тебя, в частности, мне приснился сон, который я записал на работе так.
"Возвращаюсь как–то раз на Тойоте я во столицу Теннеси величавую. Что за гость сидит, картошечку лопает и по–датски анекдоты рассказывает? Что–то вижу в датской роже знакомое, что–то сильно русским духом попахивает. Ну, а рожа веселится пожёванная и стаканчик так небрежно заглатывает. И жена моя, гляжу, как на празднике. Всё надела на себя мериканское. Тухли новые на поднятом заднике, а на тейбле – угощение царское. Заглотнул я, не садясь, полстаканчика, чтобы душу отмыть, ведь с работы я. Что же вижу? Да это же Валечка веселит мою жену анекдотами! Посидели, попили, погутарили. Он мне про Делегача, а я ему про Вовочку. Вроде годы прошли, а не состарили. Или это показалось под стопочку? Только утром просыпаюсь – нету Валечки. Говорила ж мне жена: не пей Смирновскую. Нынче Джона приглашу с его кралечкой. Кока–колу будем пить и за жизнь говорить, за московскую."
Ещё немного о занятии, которое забирает большую и лучшую часть нашего времени – о работе. Работа достаточно спокойная. Трудности, по–прежнему, языковые, но уже меньше, и освоение нового, и тоже, меньше. Я уже довольно хорошо знаю "характер" каждого робота и соответственно обращаюсь с ним. Они же – роботы – не всегда такие вежливые и заботливые, как я с ними : один прищемил мне пальчик, а другой просто ударил ниже пояса.
Вроде, пора и привыкнуть, но не перестаёт удивлять эта компьютеризированная система. Иногда создаётся впечатление, что она соображает лучше, чем кто–либо здесь. То, что быстрее – это факт. Совершенно невозможно представить, чтобы всё это нагромождение движущегося металла, пластмасс, труб, сенсоров, ламп и пр., работало без компьютера, как единое живое существо. В большинстве случаев компьютер сам находит проблему и сообщает об этом, иногда "лечит" сам себя, а иногда и он бессилен и выдаёт, примерно, такое: " В таком–то месте что–то не так. Посмотри, что происходит." Всё же, к нам обращается, к людям. На фирме работает 205 человек. Делаем около 4-х млн автомобильных моторчиков в год. Для привода щёток, стёкол, сидений, вентиляторов и т.д. Покупают это почти все известные производители автомашин: Дженерал Моторс, Фолксваген, Тойота, Хонда... Многие приёмы руководства те же, к которым мы привыкли в Союзе. Основной мотив песен руководства такой: "Мы должны быть единой командой. Только в таком случае мы можем победить конкурентов. (У нас это Сименс и японцы). А для этого надо увеличить выпуск, снизить себестоимость на 20% и сократить количество людей до 177." А как их сократить?! На каждом производственном совещании ( даже если 3–4 человека) сидит представитель профсоюза – он у нас рабочий на линии – и как только кто–то из начальства зацепит персонально члена профсоюза или заговорит о сокращении, кидается на защиту, как хорошо тренированный пёс. В ход идёт знакомая нам демагогия.
У нас на производстве навалом спирта. Но никто не пьёт. Я как–то вслух удивился и они удивились. А зачем? Есть куда более приятные напитки в магазине. Я подумал, что было бы у нас... У них даже анекдот об этом звучит, примерно, так. "Идёт ковбой. В одной руке бутылка водки, в другой – пистолет. Навстречу – парень. Выпей, говорит ковбой. Не хочу, говорит парень. Ковбой говорит: пристрелю. Парень отпивает и возвращает бутылку. Ну, что, гадость?,- говорит ковбой. Да, отвечает парень. А теперь бери пистолет и заставь меня выпить, говорит ковбой."
И ещё один штрих. На работе есть парень. Рабочий на конвейере. У него парализованы ноги. Перемещается на коляске. Работа у него сидячая, простая. Хотя, для дела было бы лучше, если бы он мог ходить. Иногда надо. Так вот, его держат, и более того, обеспечивают бесплатно инвалидными колясками и различными приспособлениями, чтобы ему было легче работать. Возле него постоянно кто–то стоит и разговаривает. И я тоже. Не потому, что он очень хороший собеседник.
Просто все понимают, что ему это нужно и приятно. Вообще, к инвалидам удивительно заботливое отношение.
Не знаю, писал ли тебе Вовочка Крастошевский о встрече с Гришкой Марьяновским. ( Для тех, кто не знает Гришу Марьяновского. Неужели такие есть? Допустим, что есть. Поэтому в хронологическом порядке и в порядке значимости для Гриши – как я себе это представляю: инженер–проектировщик, турист–альпинист, бард–гитарист–артист, общественный деятель – комсомол–партия–профсоюз ; танкист, отбивал остров Даманский у китайцев; после перестройки – активист–юрист, член горсовета, ответственный за милицию–полицию и, как выясняется, за проституцию; еврей. Последнее, естественно, не в хронологическом порядке. )
Если даже и писал, послушай мою версию. Накануне приезда Володи в Нeшвил на концерт звонит нам здешний хороший знакомый Саша Жислин и говорит, что у него сейчас в гостях, точнее, в туалете, сидит Гришка. Мы, правда, были слегка подготовлены, так как прочли в газете, что такие-то ответственные лица гостят в Цинцинати, в том числе и Гришка. Мы тут же сели в машину и..., действительно, сидит, уже не в туалете, а на диване, вечно живой Гришка, ну, как Ленин в Швейцарии. Правда, сильно огорошенный нашим появлением – не ждали! Этот тип, едучи сюда, даже не взял нашего телефона, более того, не знал, что мы живём в Нешвиле. Он тут с местной полицией, в качестве учёбы, на местных проституток охотился. Я думаю, что только цели у него и полиции были разные.
Сфотографировались с ним, как Клинтон с Ельциным, поехали посмотрели местные достопримечательности, а на следующий день он укатил в Цинцинати.
С Лёней и Стеллой мы перезваниваемся. Они приобрели какое–то жильё. Здесь это только вопрос денег. Даже, если денег нет. Как сказал кто–то, купив дом: "Что за страна! Вчера ты ещё не имел ни копейки, а сегодня ... минус сто тысяч!" Мы пока не в минусе, так как не хотим влезать в долги, пока не определились. "
Из письма друзьям. Апрель 1993 года.
"Я давно не писал. Как–то разленился. И пишу сразу всем. Надеюсь, что вы меня простите. Всё же в Америке живём, страна деловая... Не писал ещё, наверное, и потому, что ничего особенного у нас не происходит. Всё потихоньку утряслось, работаем уже не так напряжённо, а отдыхаем не так часто. Так что и писать не о чем. Мы отметили 1-го Апреля Софьин день рождения. (Да! Спасибо за поздравлемния!) Я отчитался новой песней на мотив "Черемшины", а точнее, продолжением прошлогодней песни, которая кончалась таким куплетом : "Ти і тут не стала нудьгувати. Нобелевських вчиш лауреатів. Коли щось від Нобеля здобудеш, перевірю, як мене ти любиш."
А дальше так:
" Рік минув. Де ж нобелевські гроші? Я ж дожив, що вже роблю на бошей. Я би їх послав куди подалі та поїхав в Харків та Израіль".
И припев:
"Знову з півдня теплий вітер віє. Квітнем привітає він Софію. Хай не знає болю, хай милує доля, хай щастить тобі" .
И дальше:
"Рік минув. Ми з`їздили в Багами. Папуаси ходять всі в пижамах.
Нічого не роблють, не працюють, тільки бідних нас експлуатують.
Все ж таки, де нобелевські мані? Холодіє місце на дивані,
Де б тебе чекав я дні і ночі, звісно ті, що в тебе не робочі.
Я би теж поїхав на Багами, цілі б дні ходив в одній пижамі,
Не зважав би на прокляті мані, а купався б в морі-окияні.
Ще були ми в славнозвістнім Фріско, тим що від Наталі дуже близько.
У казінах лоскотали нерви, здобували травми в горах Сьєри.
Усюди ти була як комсомолка. В спорті перша і в роботі впорка.
В кухні без моєї допомоги здобувала нові перемоги.
Не зміняю я твої старання на ніяки нобелевські мані.
Не зміняю я таку хорошу на не дуже вже й великі гроші."
Теперь я работаю в немецкой фирме Бош (Bosh). Боши (немцы) выкупили наше предприятие у Дженерал Электрик. Пишите. Для нас это окошко в ваш мир и наше прошлое."
Из письма Вале Равинскому в Копенгаген. Май 1993 года.
"Валечка, привет! Я общаюсь мысленно с тобой и дома, и на работе, и по дороге на работу, но как доходит дело до письма, появляется масса причин отложить это на "завтра". Иногда я даже разговариваю с тобой по-английски. Так сказать, приятное с полезным. Но не пугайся, я уверен, что ты меня понимаешь. Не то, что эти англоговорящие.
Наши радости сегодня достаточно простые: поесть (этого сколько угодно и что угодно), поспать (а вот этого всегда не хватает), посмотреть ТВ, которое хоть как-то, учитывая наше восприятие английского, знакомит нас с американской жизнью. Остальное познание – это радио, урывками разговоры на работе, газеты, журналы.
Времени не хватает. Это удел работающих эмигрантов. А неработающие, имея кучу времени, не могут себе многого позволить из–за отсутствия денег и общения с аборигенами и американской жизнью. Что же делать?
Делать деньги, чтобы когда-то потом было и то и другое? Но ведь хочется сейчас! Я бы, например, с удовольствием съездил к тебе в Датское Королевство. Но для этого надо бросить работу. А потом? Вот где все противоречия всех философий. Кроме марксизьма–ленинизьма, конечно. Вот и живу я сейчас, как японец: живу, чтобы работать. А на фоне американцев, которые работают, чтобы жить, это нелегко. У них завтра праздник, а я иду на работу. Что хорошо, в такие минуты только и осознаёшь свою необходимость. Тебя просят, а ты великодушно соглашаешься. А на работе и кормят, и хвалят, даже если не за что, и спасибо говорят, что поел и прийти изволил. Как украсть миллион?! Я своё сегодняшнее состояние всё время сравниваю с нашей яблочной шабашкой в Ставрополье. Мы там работали тоже много, но это меня нисколько не угнетало. Во–первых, была хорошая компания, была разрядка в немногие свободные минуты. Во–вторых, мы понимали, что это временно, и наконец, что нас ждут "большие" деньги. Здесь от этого остались только "большие" деньги.
Конечно, условия жизни разные. Я имею ввиду жильё, питание, всякие удобства.Там, и ещё больше здесь, есть элемент новизны, приключения, что ли...
А теперь некоторые детали нашей новой жизни. Просто, первое, что пришло на ум.
Наша Тойота плохо заводится, когда на улице ниже чем +10 градусов. Такая изнеженная. Мне посоветовали, что надо менять карбюратор. А это дорого. Я сделал дырочку в крышке воздушного фильтра прямо над смесительной камерой. Дырочка закрывается пробочкой, которую легко снять и поставить. А на моём родном заводе спирта – хоть залейся. И наконец, он пригодился.Теперь я впрыскиваю в эту дырочку 20–30 г. спирта и машина заводится мгновенно. Обычно это надо делать, если перерыв между поездками был больше чем 6–7 часов. И Тойота так пристрастилась к этой дозе, что требует налить всё чаще и чаще. Если бы алкоголики знали, куда я заливаю...
Становится жарко. Поэтому лучше всего на работе, где оборудование требует +18 градусов плюс-минус 1 градус. Плохо, когда выходишь и садишься в машину. Она раскалена так, как забытый на печке чайник. Пока кондиционер охладит её до приемлемой температуры, чувствуешь себя, как на горячей сковородке. Дома та же картина. Пока кондиционер охладит, хочется назад в машину. Но там уже тоже жарко.
Я с большим удовольствием смотрю баскетбол, когда есть время. Это уже где-то между цирком и спортом. Можешь представить, если Джордан бросает в борьбе мяч с середины поля и попадает в кольцо? А один парнишка заработал миллион, бросив мяч от одного щита, и попав в кольцо на другом. Вот на этом точном попадании я и закончу сегодня отчёт из столицы музыки США. Пиши."
Письмо друзьям. 12 февраля, 1994 года.
"Скоро 23-е февраля – День Советской Армии (или как она сейчас называется?). Но это же и день нашего прибытия в США и, как там у вас принято, мужской день.
Поэтому разговор у нас будет мужской. Значит, о бабах. Сейчас США живёт двумя сенсациями. Таня Хардинг, её участие в нападении на Ненси Карриган и в Олимпиаде, и дело Лорэны Бобит, которая отрезала у своего мужа Джона penis. Т.е. детородный орган, по-русски. Или член? Или ещё как-то? Забыл уже, как. Лорэну оправдали и теперь всё мужское население Штатов в страхе за своё будущее, т.е. будущее своих пенисов. Поскольку Лорэну оправдали, адвокаты и психологи предсказывают начало кампании по отрезанию. В отличие от обрезания, которое, кстати, достаточно популярно в США, врачи и резники считают отрезание слишком кардинальной мерой. Правда, то что отрезали у мистера Джона Бобита, ему же быстренько и пришили. Очевидно, медсёстры работали не покладая рук для успеха операции. И выглядит мистер Бобит вполне благополучно. Во всяком случае, одетым. Более того, как говорит его адвокат, женщины завалили Джона предложениями помочь быстрейшему восстановлению функций отрезанного. У Лорэны тоже всё в порядке. Несмотря на её взрывной характер, а она родом из Венесуэлы, есть много мужчин, желающих рискнуть. Вобщем, здесь всё ясно и похоже на счастливый конец в прямом и переносном смысле. А вот с Таней Хардинг – мрак и неизвестность. Вроде бы, затеял всё это её бывший муж, с которым она всё же продолжала спать. (По привычке, что ли?) Он признался и его уже посадили. Но для чего он это сделал, если не для своей бывшей жены, остаётся тайной. Я предполагаю, что он хотел ударить свою бывшую жену (она жаловалась, что он этим баловался и раньше), но перепутал в темноте и спешке с её основной соперницей на Олимпиаде. До сих пор не понимаю, как Таня не догадалась предложить эту версию? Это выглядит убедительней, чем все её оправдания до сих пор.
Третье дело, о котором Америка не очень осведомлена, и которое почему–то игнорируют средства массовой информации, происходит на моей работе. Здесь всё, правда, достаточно обыденно. Профсоюз во всю сопротивляется тому, чтобы компания приглашала временных рабочих на субботу и воскресение. Т.е., сами они не хотят работать (даже за двойную оплату), но и другим нельзя. А компании, ну, кровь-из-носа, нужно удовлетворить постоянно растущие потребности наших заказчиков.
Поскольку, если не удовлетворит, заказчики найдут новых поставщиков и компания останется "с носом", а рабочие без работы. Но передовой отряд "социально грамотных" говорит: "Пусть без работы, но победим капиталистов!". Что дальше?
Пролетарии всех стран соединяйтесь? Мир – народам, война – дворцам? Ну и наделал шороху Ленин и Ко. Даже оплот капитализма превращается в оплот социализма. Кроме того, ещё и не везёт капиталистам. И рабочие такие, и всякие стихийные бедствия.
Вчера выпало 3 см снега. Об этом в течение суток каждые 15 минут напоминало радио и телевидение. Поэтому сегодня все школы и университеты закрыты, а у нас вчера все ушли с работы на 4 часа раньше, а сегодня половина не пришла, хотя снега уже нет...
Итак, мы здесь уже два года без недели. Я ещё чувствую себя туристом, несмотря на абсолютно не туристический образ жизни. Конечно же, нормально жить там, где ты родился, прожил хотя бы лет 15–20, усвоил язык и культуру, географию и историю, и т.д. Я думаю, что благодаря школе и чтению, мы это получили. И это великая культура. Но вот страна–то ненормальная. "Оказалось", что есть нормальные
страны, нормальные человеческие отношения, а мировая культура нисколько не уступает той, которую мы усвоили. Я терпеть–ненавижу, как говорит Валечка, тот образ жизни, который нам та страна навязала. Ложь кругом. Дома говоришь одно, на работе – другое, потому что каждый третий – стукач. Рабство. Так как заведомо знали и принимали, совсем или частично, что ты не можешь делать или рассчитывать на что–то, что по негласным законам тебе не положено по рождению, по происхождению или положению. Видеть, понимать и, тем не менее, терпеть безнравственность людей, управляющих этой жизнью. А как вспомню, как сдавал посуду или ехал в переполненном трамвае, стоял в очередях, начинает подташнивать. Мы, казалось, неплохо жили в своём мирке, но и в тюрьме люди живут и устраиваются, и даже веселятся.
Опять меня куда–то в сторону потянуло! Это уже не мужской разговор. А какой мужской? Если не о бабах, то о работе. Уровень безработицы непрерывно падает и уже начинают поговаривать, что это опасно. Я и сам начинаю чувствовать, что опасно. Неужели прийдётся ещё долго работать? Хочу на пособие.
К нашему двухлетнему юбилею мы решили приобрести собственную квартиру. Это о ч е н ь скромная квартира по здешним меркам. В двухэтажном доме на втором этаже, 2 спальни, столовая, гостиная и кухня, туалет с ванной и что–то вроде кладовки на чердаке, достаточно большой. Выбирали по принципу ближе к университету и подешевле. Дом весь белый, как большой пароход, с колоннами и под огромными деревьями в стороне от дороги. Сегодня в течение часа оформили все бумаги, получили ключи, включили свет, газ и телефон. Это уже наш собственный кусочек Америки и теперь мы знаем за что бороться. Куплю пистолет, чтобы защищать свою собственность, в случае чего.
Пока я тут рассуждал о жизни вообще и о нашей, в частности, нас постигло новое стихийное бедствие – обледенение. Почти как в Одессе когда–то в прошлой жизни. Выхожу с работы. Идёт дождь, а машина стоит, как памятник ледяной скульптуры. Слой льда 4–5 см и сосульками приросла к земле. Открыл дверь с помощью спирта, молотка и зубила, включил дефростер и ещё минут десять ждал, пока смог отколоть слой льда с лобового стекла. О щётках не могло быть и речи: приросли к капоту навсегда. В суматохе борьбы со льдом я не заметил, что что–то вокруг не так. И только, когда выехал с парковки, понял, что вокруг необычно темно. А потом уже увидел поваленные деревья, оборванные провода. Вот тогда стало не по себе. А вдруг на меня упадёт или наеду на оборванный провод? Пока не выехал на трассу, сидел как на электрическом стуле: включат рубильник или не включат? А ещё ни черта не видно. На фарах слой льда, свет еле пробивается, щётки не работают, а дождь хлещет. И так все 40 км до дома. Думаю, что когда я отъехал от родного завода машина весила в два раза больше обычного. Минут через 15–20 куски льда со страшным треском стали отваливаться. Но все восемь цилиндров и четыре колеса со скоростью 80–90 км в час уверенно докатили меня до дома. Благо, не было машин на дороге.
Так вот, о работе. Разум восторжествовал и наш профсоюз милостиво разрешил приглашать временных рабочих на выходные дни, но только сроком на четыре месяца. Потом опять будут голосовать. Видимо, эта процедура им нравится.
Стало теплеть. Я пишу урывками, поэтому вы можете подумать, что погода здесь меняется каждые полчаса. На самом деле, намного реже – каждый час. Днём уже до 15–20 по Цельсию. Но моя Тойота перед каждым утренним стартом по–прежнему тpебует 20 грамм спирта. А мне не жалко, даю."
Письмо друзьям. 2-го Апреля, 1994 года.
"Сегодня Easter – Пасха. Америка третий день не работает. Я тоже, хотя на работу хожу. Если первые два дня я ещё что–то делал, то сегодня, как истый христианин, палец о палец не ударил. Сегодня я здесь один, если не считать вахтёра–сторожа. Перед Еaster Америка довольно широко отпраздновала Еврейскую пасху – Пассовер
( Passover ). И даже мы в этом поучаствовали. Нас пригласила наш ангел-хранитель Эвелин Гольдберг. Она на добровольных началах работает в Еврейском Центре и выбрала нас, как своих подопечных. Эвелин много занимается нашими родителями. Они ей нравятся. Почему бы нет? Нам тоже. Но за это ей отдельное спасибо. Она считает своим долгом ввести нас в еврейскую религиозную жизнь. А нам, воспитанным на лозунгах "Бога нет!", это так трудно... У Эвелин прекрасная семья. Муж– профессор– преподаёт математику в университете Вандербилд, там, где Софи работает. Два взрослых мальчика и дочь, которые всегда на эти и другие праздники приезжают к ним из Нью Йорка и Израиля. Но сидеть часами за столом, есть определённую для случая еду определённым образом и слушать истории и молитвы о временах и событиях, которые в наших головах плохо ассоциируются с нашими мыслями, заботами, воспитанием и образованием, просто не получается. Такие вещи, возможно, хорошо усваивать с детства. Вот проехаться бы с этой симпатичной семьёй на байдарке...
Наш бизнес горит, так как мы не можем сделать нужное заказчикам количество моторов. Руководство призвало всех хотя бы два дня из трёх поработать. Но никто, практически, не вышел. Я с Андреасом – вице–президентом – таскаю кюветы с моторами.
В этом году холодная погода затянулась, но уже всё цветёт. У нас перед входом в дом зацвела сирень, которую здесь не часто увидишь.
Вчера мы устроили большой приём, чтобы отметить сразу три события: Софьин день рождения, новоселье и двухлетие со дня приезда в Новый Свет. Софи говорит, что здесь всё намного проще: покупаешь то, что хочется, а не то, что можно достать.
Кроме того, полно готовых или полуготовых продуктов.
На время Пасхи Америка забывает о Тане Хардинг, Боббите и других скандалах. Идут фильмы на библейские сюжеты, в новостях много о Иерусалиме, много духовной музыки и пения. После Пасхи начнутся "сладкие" распродажи. Мы в прошлом году накупили шоколада за бесценок, а потом не знали, что с ним делать. Потихоньку всё же съели. Я уже как–то забываю, что такие описания могут вас там раздражать, поэтому эту тему закрываю.
Апрель, 18-е. Сейчас перечитал написанное две недели назад и решил, что всё же надо добавить ещё и такое. Не могу привыкнуть. Каждый раз, когда я заправляю машину бензином, вспоминаю, как стоял в Харькове по 2–3–4 часа в очереди на заправке. В жару, ругань. И, если повезло, я мог залить 10 литров, а если передо мной бензин кончался, я смиренно отправлялся на поиск другого места. (Помнишь, Валечка?)
Моя трудовая вахта продолжается, но уже на другом уровне. Я не нервничаю, не кидаюсь на работу, как голодная собака на мясо, т.е. научился работать, как аборигены. При этом я всё же работаю больше, чем они. Но это не утомительно, местами интересно. Мне уже предлагали повышение, но я отказался под предлогом незнания языка. За что, видно, прийдётся расплачиваться: посылают на курсы английского. А это без отрыва от производства.
Я потихоньку что–то изобретаю, сам же делаю и испытываю. И это мне нравится. И начальству, видно, тоже. Во всяком случае, по моим самым скромным подсчётам, я увеличил выпуск моторов, примерно, на полмилиона долларов в год. Это никто не считает моей заслугой. Просто, это моя работа. Хотя, если бы я этого и не делал, ничего в отношении меня и для меня не изменилось бы, скорее всего.
Апрель , 22-е. Я первый раз в жизни играл в гольф. Это очень популярная игра белых и обеспеченных. Меня пригласил знакомый американец – лыжник и гольфер. Как и все другие развлечения и спорт, всё организовано прекрасно. Поля для гольфа занимают большие участки земли с деревьями, озерцами, тщательно выстриженной травой и с асфальтированными дорожками, по которым на маленьких электрокарах с навесиками от солнца ездят сильные мира сего. Вообще, это доступно многим, но народ попроще предпочитает футбол на стадионе или у телевизора с пивом. Есть специальные поля для начинающих и для тренировок. Мне один сотрудник рассказал о режиме работы его друга – миллионера, президента какой-то компании. В 7.30 утра он приходит в свой офис, работает до 9-ти утра, в 9 уезжает на гольф. Все деловые свидания проходят там во время игры в гольф. К 3-м часам он возвращается в офис и заканчивает день там в 6-7 часов.
Стало ещё жарче. Но то ли ещё будет. Пока гулять можно. Вокруг нас всё очень зелено, ухожено, красиво. Не перестаём удивляться, как это можно построить миллионы домов, ни разу не повторившись. Мне очень нравится район, где мы живём – всё дышит спокойствием и уверенностью в послезавтрашнем дне. Не говоря уже о завтрашнем. Довольно много детей в каждом доме. И кошек. И собак. Это один из лучших районов в городе. Но не так уж далеко чёрные районы, где всё совсем иначе и куда один знакомый абориген, работающий с трудными подростками, без пистолета ходить боится. Но это где–то в другой жизни. Чёрные ребята на моей работе вполне благопристойны, имеют, как правило, семьи, ходят в церковь. Привет всем. Пишите. Борис."
Прошло ещё два года. Мы уже достаточно уверенно чувствовали себя на работе. Ещё раз зимой съездили к Наташе и Саше в Калифорнию, на этот раз, в Сакраменто, куда они перебрались, потому что Наташа, а вслед за ней и Саша, нашли там нормальную работу и даже, вскорости, купили дом. Возможно, мы так бы и застряли в Нэшвиле, но Наташа и Саша по разу в год нас никак не устраивали. Кроме того, я уже "заболел" Калифорнией, горами в Сьерре и калифорнийским климатом. Ускорился наш переезд в Калифорнию совершенно неожиданно.
Когда-то, давным-давно, в прошлой жизни, я познакомился и подружился с Борей Рыбкиным. Общим увлечением у нас тогда было подводное плавание. А ещё мы были соседями по кварталу и близкими по духу, слуху, возможностям и потребностям. Боря уехал в США намного раньше нас. Когда мы приехали, я сразу позвонил ему, и после этого мы изредка перезванивались. Жил и работал он всё в той же Силиконовой Долине.
И вот, неожиданно, Боря приезжает в Нэшвил на какую–то конференцию, звонит нам и приглашает встретиться в лучшем месте города – гостинице и культурном центре под названием Оприленд.
Оприленд , действительно, уникальное место даже для богатой на всякие выдумки Америки. Это огромный комплекс, включающий гостиницы, концертные залы, конференцзалы, и самое главное, огромный сад с реками, водопадами, деревьями высотой с пяти–семиэтажный дом, птицами и другой живностью. И всё это – под одной прозрачной крышей с микроклиматом, что для Нэшвила, как вы поняли, вопрос жизни и смерти, или около того.
Встретились мы в зале ресторана... На самом деле, зала ресторана, как такового, нет. Ресторан расположен в расширяющейся части сада, в середине небольшого искусственного озера и всё время медленно вращается. Где бы ты не сидел, ты можешь обозреть всю красоту вокруг. Всё было для нас в новинку, а вот Рыбкин, за прошедшие с последней встречи лет 17, изменился мало, был деловит, без охов–ахов, рассказал совсем немного о себе, жене и дочке, и компании, где он работает. Мы с сожалением расстались, но продолжали контакты по телефону.
Ровно через 3 месяца Боря позвонил снова и сказал, что его компания набирает много людей, и почему бы мне не попробовать отправить резюме. Он же скорректировал моё резюме и под его редакцией оно попало в компанию. Прошло ещё немного времени и меня пригласили на интервью. Компания оплатила билеты и машину на один день пребывания в Сан Хозе – центре Силиконовой Долины. Мы решили, что терять нам нечего, и я полетел.
Улетал я около часа ночи в Нэшвиле, а уже в 9 утра по калифорнийскому времени началось моё первое интервью. Всего их было 9 в этот день: 5 – в одном отделе и 4 – в другом. В первом отделе третий или четвёртый человек, который меня интервьюировал, заговорил по–русски. Им оказался Илья Портнов, моложе меня лет на пятнадцать, из Ленинграда, уже живший к тому моменту в США лет двадцать. В Ленинграде он работал на заводе Свердлова, где я часто бывал. Но с ним я там не встречался, зато знал всё начальство лаборатории, в которой Илья работал. Почти все они были очень хорошими специалистами в своей области. Мы поговорили о чём угодно, только не о работе, после чего я пошёл на интервью к начальнику этого отдела.
Так прошла первая половина дня. Во второй были интервью в другом отделе. Когда до самолёта оставалось часа полтора, меня нашёл Илья и сказал, что все, кроме начальника отдела, склоняются к тому, чтобы взять меня, и что он уговорил начальника ещё раз меня послушать. Я посмотрел на часы, время было мало, но Илья уже вскочил со мной в машину и мы поехали на повторную встречу с его начальником.
По дороге Илья спросил, нет ли у меня каких-либо чертежей с моими разработками. Я сказал, что у меня есть папка с авторскими свидетельствами, где есть какие-то чертежи. (Помните красную папку с тесёмками, которую я вёз из Союза вместе с горнолыжными ботинками?) Он сказал – бери, и мы побежали в кабинет начальника.
Встретил он нас стоя, очевидно давая понять, что он , хоть и делает одолжение, слушая меня вторично, но время – деньги, а его время – большие деньги. Смотрел он на меня абсолютно отсутствующими глазами. Я понял, что толку не будет. Начал Илья. Покажи ему чертежи, сказал он. Я открыл папку, нашёл первое попавшееся авторское с чертежом и начал что-то бормотать. Рядом с чертежом, на следующей странице, была табличка, в которую заносилась сумма вознаграждения за авторское. Там же стояла печать, удостверяющая это вознаграждение. А что это? – спросил начальник, указывая на запись и печать. Вмешался Илья и объяснил, что это. Не слушая меня, Джодж, так звали начальника, перевернул страницу и спросил: а сколько здесь? А здесь было как раз те 16 тысяч, за которые мы купили нашу первую кооперативную квартиру. 16 тысяч рублей – сказал я. А сколько это 16 тысяч? – спросил Джордж, и уточнил: что можно на них купить? Я сказал, что мы купили апартмент (квартиру). Глаза у Джорджа оживились. Продолжая перелистывать авторские, он смотрел теперь только на страничку с вознаграждением. А сколько здесь всего денег? – наконец, спросил он. (Там, в основном, было от 10 до 100 рублей за каждое.) И тут я совершенно невинно ответил: не знаю, никогда не считал. Больше он меня ни о чём не спрашивал.
Так я попал в эту компанию. И даже на самолёт успел, правда, в последнюю минуту.
На самом деле, тогда я ещё не знал, что меня берут. И пока что , покидая Калифорнию, я думал, как хорошо было бы жить здесь. Ведь я в середине лета проходил здесь целый день в костюме с галстуком, а днём сидел на обеде в открытом кафе с начальнико второго отдела (он совместил моё интервью со своим обедом) и ни разу не почувствовал, что мне жарко или парко. Вспомнил, что улетая в час ночи из Нэшвила, я тащил пиджак в руках, а галстук в кармане, и всё равно было парко. Кстати, это был первый и единственный в моей жизни костюм, который, по настоянию мамы, мне пошили к окончанию десятого класса. В нем я был на выпускном вечере в школе, институте, на моей свадьбе, в нём же я прилетел в США... Лыжи для меня были важнее, хотя, и дороже.
Самолёт приземлился в Нэшвиле около шести утра, я вышел и сразу окунулся во влажную атмосферу восточного побережья Америки. Первое, что я намечал сделать по прибытию в Нэшвил, это позвонить тем, телефоны которых я оставил в отделе кадров компании, где я вчера проходил интервью, для того, чтобы они могли получить информацию обо мне. Но в Сан Хосе у меня не было ни времени, ни возможности позвонить и предупредить тех, кого я на ходу выбрал для рекомендаций. Я начал звонить, и каждый из них говорил мне : не волнуйся, мне уже звонили и я, конечно же сказал, что без тебя их компания долго не проживёт. Это были и Джордж с Терри, и Миша Гурский, и конечно же, Боря Рыбкин.
А ещё через пару недель я получил большой пакет из Калифорнии, где были предложения работы из двух отделов, где я проходил интервью, с описанием моих служебных обязанностей, позиции, зарплаты, а также карты этого района и Калифорнии, с подробным описанием климата, природных особенностей и даже культурных традиций. В частности, при описании климата, там было сказано, примерно, так: "Климат у нас, в основном, хороший, но достаточно сильно отличается даже на небольших расстояниях. У нас говорят: если тебе в этом месте климат не нравится, – отойди за угол."
Теперь надо было решать опять: ехать или не ехать?
По всем понятиям мы были хорошо устроены в Нэшвиле. Надёжные, неплохо оплачиваемые работы, хороший дом в хорошем месте. А главное, мои родители, которые, наконец-то, были устроены и счастливы. Настолько, что когда мы заговорили о переезде, они сказали, что они уже не смогут двинуться ещё раз и останутся в Нэшвиле. Мы такой возможности не допускали. Чтобы как-то разрядить напряжение, мы решили, что поеду я один. Как бы на разведку. Как Штирлиц. А Софи останется на связи. Как радистка.
Из письма Вале Равинскому в Копенгаген. Июль 1995-го года.
"Валя, Алла, привет! Похоже, что мы опять собираемся переезжать. Возвращаемся в состояние кочевых евреев. На этот раз это будет Калифорния. А дальше уже некуда. Впереди только Магадан, Чукотка, Москва. А туда уже не хочется. Разве что, в отпуск. И то, если внеочередной, т.е. очень дополнительный, с сохранением зарплаты и бесплатным проездом туда и, обязательно, обратно. И всё равно, после поездки в Данию и, как минимум, Францию, Австрию, Швейцарию, Англию, Италию, Грецию... Так что завершать кругосветное путешествие мы не торопимся. Итак, если это не шутка, то в ближайшие дни я получу официальное приглашение на работу в Санта Кларе, что под Сан Хосе, что, в свою очередь, под Сан Фрациско, что на Великом, Тихом (Pacific) океане, где они и мы "свой закончили поход". Но по разные стороны океана. Что радует. Меня мучают сомнения, имею ли я право срывать Софи с хорошей работы, родителей – с насиженного места, и менять спокойствие и благополучие на что–то довольно неопределённое,хотя бы и в Калифорнии. Кроме того, это ещё дальше от Дании и очередного отпуска. Вот все "против". А что же "за"? Наташка в двух часах езды, хороший климат с землетрясениями и дорогим жильём, хорошая конструкторская работа для меня и, конечно, горы, лыжи, секвойи, красавец Сан Франциско и великий Тихий. Хотя, "против" больше, мы посовещались и я решил : ехать надо! Все заботы по переезду возьмёт на себя фирма, но и нам останется. Возможно, я поеду сначала один, поработаю там 2–3 месяца, посмотрю, что получится, и если получится, приеду забирать Софи и родителей. Посмотрим.
То место, куда я собираюсь, – это знаменитая Силиконовая Долина, вожделенная мечта всех советских шпионов. Это центр всех секретов в электронике и связанного с ней, в том числе, и в вооружении. Так вот, меня туда берут на работу, даже не спросив, имею ли я американское гражданство, кто мои родители и чем занимались мои предки во время революции. Я имею в виду американскую, конечно. В анкетах таких вопросов нет! Главное, где работал, чем занимался и на какие деньги претендуешь. Наше извращённое социалистическое мировоззрение даже не способно такое представить..."
Моё заявление о том, что я ухожу с работы, потому что решил перебраться в Калифорнию, было встречено, неожиданно для меня, сотрудниками – с недоумением, начальством – с безразличием. Курт, правда, сказал, что если я передумаю, он меня возьмёт обратно. Сотрудники говорили: "В Калифорнию?! Странно.." Когда я спрашивал, почему странно, никто толком не мог ответить, и только один сказал, что там все геи и наркоманы. Я знал уже, что не все. Кроме того, я установил ещё один рекорд B&G: ещё никто не увольнялся до меня по собственному желанию.
Я одел всё тот же костюм, собрал рюкзак с минимумом необходимого и полетел в Сан Хосе.
Компания за свой счёт на один месяц сняла для меня однокомнатную квартиру с мебелью и даже с зубной щёткой и пастой в ванной комнате, и машину. Когда на следующий день я вышел на работу, мне показали мой крохотный офис с письменным столом и компьютером на нём, представили одному – двум сотрудникам, в том числе руководителю группы Джону, и забыли на 3–4 дня. Позже Джон рассказал о проблемах, над которыми они сейчас работают. Основную информацию дал мне Илья Портнов, благодаря которому я работаю именно в этом отделе. Оказалось, что новая машина, над которой работал отдел, была сконструирована Ильёй. К этому моменту Илья уже работал в другом отделе над другой машиной. Но он очень ревниво относился к своему детищу, и поэтому много времени проводил в нашем отделе. И на самом деле, именно он озадачил меня моим первым заданием. Машина, над которой мы работали, требовала испытания и доводки до кондиции, когда её можно будет отправить заказчикам. Это было новое многообещающее направление для компании. Надо было захватить рынок в этой области, поэтому денег на этой стадии не жалели. Сама по себе машина была достаточно сложной, как и сам процесс, для которого она предназначалась. Продажная стоимость машины определялась, примерно, в 2 миллиона долларов. Для компании это значило около двух миллиардов в год новой продукции.
Но сначала об Илье Портнове. К моменту, когда мы встретились, он жил в США уже около 20 лет. Приехал он в Нью Йорк, где начал с мытья машин, жилья в доме для бедных в негритянском районе и полного одиночества в новой жизни. Он не был женат, у него не было ни родственников, ни друзей в Штатах. Первую же получку у него отняли чёрные ребята в лифте дома, в котором Илья жил.
Затем он перебрался в Калифорнию, начал работать по своей специальности конструктором, быстро и хорошо проявил себя, стал достаточно известен в Силиконовой Долине. К моменту, когда нас свела судьба, он уже был мультимиллионером. У него были женщины, друзья, в основном, из Питера, но интересовала его всерьёз только работа. Он мог прийти на работу в 2–3 часа
ночи, уйти в 9–10 вечера. Курил он непрерывно, когда не работал, а когда работал, каждые 5–10 минут. Характер у него, как и у многих талантливых людей, был отвратительный. Больше всего он не терпел дураков и глупости и, если сталкивался с таким, то тут же называл вещи своими именами. Он мог спокойно подойти к средней руки конструктору и, увидев что у него на компьютере, тут же сказать: ты – идиот. Поэтому положение в компании у него было особое. Он работал непосредственно под руководством и под защитой вице-президента компамии по имени Сасс. А защищать его надо было непрерывно, так как многие пытались судить Портнова или компанию за его выходки. При мне Сасс "откупился" от одного из сотрудников, повысив ему зарплату. Тот хотел судить компанию за то, что Илья назвал его кретином.
Компания к тому моменту отмечала свой 20-летний юбилей. Создана, практически, она была двумя израильскими евреями, выпускниками Тель–Авивского университета и Текниона. Сасс Сомекх был вице–президентом, а Дан Майдан – президентом. Сасс был иракским евреем, а Дан – украинским, судя по внешнему виду и фамилии. Сасс – высокий, спортивный, темнокожий. Дан – светленький, небольшого роста, полненький.
Оба, по специальности, полученной в университете, физики, а Сасс ещё и электрик. Компания, которая по сути началась с них двоих, стала самой большой в мире в области производства оборудования для полупроводниковой промышленности. На оборудовании компании производились чипы для компьютеров, экраны телевизоров, компьютеров, телефонов. Когда я узнал Дана и Сасса поближе, меня поразила их осведомлённость в очень широком диапазоне науки и техники, вплоть до таких деталей, которые известны, как правило, только инженерам-электрикам или механикам. В компании уже работало около 12 тысяч человек.
В Илье Дан и Сасс разглядели, прежде всего, талантливого инженера, и поэтому прощали его, мягко говоря, неэтичное поведение в отношении других сотрудников. А так как никто не любит, когда его называют идиотом, а особенно, американцы, проблем у Сасса с Ильёй было много.
Илья предложил мне переделать один из узлов машины, который разработал мой начальник Джон и его группа. С этим узлом было много проблем. Сделан он был самым традиционным образом, но это никак не соответствовало концепции машины в целом. Машина была необычной и требовала таких же нетрадиционных решений для всех её узлов. Так как с Ильёй никто не хотел спорить, даже Джордж, начальник отдела, тот, который не хотел меня брать, то меня все оставили в покое.
На самом деле, это было всё, что мне нужно на этом этапе. Дело в том, что я ещё не мог чертить на компьютере. Первые пару дней я пытался что–то сделать, но раздражался, нервничал, злился. У меня уже была идея, как должен выглядеть этот узел машины, а компьютер мне только мешал сделать его так, как я хотел. Я купил школьный набор для черчения и бумагу в клетку. Приходил я на работу в 4–5 утра и до 9-ти утра, когда появлялись люди, я успевал что-то нарисовать с помощью школьного циркуля и линейки на фоне включённого компьютера. Продолжал я урывками в течение дня, но в основном, когда все уходили с работы. Я уходил в 9–10 вечера. Закончил чертежи на бумаге в клетку в воскресение, а в понедельник отдал в цех на изготовление. Параллельно договорился с одной фирмой в Германии, что они сделают необходимые мне комплектующие аппараты специально под мою идею. Через 3 недели после выхода на новую работу я имел всё необходимое для сборки, так и не нарисовав ни одной детали на компьютере. Один образец узла я заказал с корпусом из прозрачного органического стекла, чтобы было видно, как всё происходит внутри.
Я не был уверен, что начальство поймёт идею без этого. В результате, узел оказался раза в три меньше по объёму, чем сделанный Джоном и его группой, что было важно для машины. Кроме того, исчезли потери вакуума и давления. Когда Илья увидел собранный узел, он схватил его и побежал к Джорджу. Я почти уверен, что Джордж ничего не понял (он физик по образованию), но размеры узла и вариант в прозрачном исполнении произвели впечатление. Джордж пошёл к Сассу. Сасс потребовал встречи со мной. Попросил рассказать, что я сделал, потом, чем я занимался в Дженерал Электрик и в Союзе. После этого начались испытания, которые прошли достаточно успешно. Теперь я мог спокойно учиться рисовать на компьютере.
Заканчивался месяц моего бесплатного жилья и машины, а я так и не успел толком подыскать что-то , где можно было бы продолжать жить и чем ездить на работу. Как всегда, в последнюю субботу этого месяца я был на работе. Ко мне подошёл Джордж и пригласил в свой офис поговорить. Начал он так. Вот, скажи мне, почему русские инженеры, в основном, лучше американских? Я сказал, впечатлённый, очевидно, моим опытом в GЕ и здесь, что, наверное, потому, что так как у нас не было таких возможностей, как здесь, в выборе материалов и комплектующих, нам надо было из говна сделать конфетку. Подумав, он сказал, нет. Тогда я предположил, что, возможно, образование? Он уверенно сказал, нет. Я предположил, что, как у эмигрантов, у нас больше стимулов быть лучше. Нет, сказал он, я тебе скажу почему. Вот его "речь" почти дословно. "Куда идут учиться американские дети после школы? Те, что поспособней – туда, где можно впоследствии стать врачом, адвокатом, бизнесменом. Остальные идут учиться на химиков, физиков, инженеров, программистов. Даже если способный парень выучился на инженера, то прийдя на работу, он через 2–3 года, благодаря знанию языка, компьютера и хорошим манерам, становится менеджером, т.е. уходит от реальной инженерной работы и деградирует, как инженер. Куда всегда шли способные ребята в России? Учиться на инженера. И работать инженером. Вот и результат." Надо сказать, что таким анализом Джордж поразил меня. Я его даже зауважал, что заставило меня слегка, неожиданно для меня самого, раскрыться. На его вопрос, собираюсь ли я и завтра работать, я сказал, что нет, так как я до сих пор не нашёл себе жилья и машины, что здесь неожиданно для меня всё очень дорого после Нэшвила, и что у меня есть только завтра, чтобы всё это сделать.
В воскресенье, после долгих поисков, я присмотрел жильё, а с машиной решил, что возьму первую попавшуюся, когда сдам ту, которую для меня рентовала компания. В понедельник утром ко мне пришла начальница отдела кадров и пригласила к себе в офис. Она меня усадила и тут же объявила, что мне продлили ещё на месяц рент квартиры и машины за счёт компании, а моя зарплата с сегодняшнего дня возрастает ровно на 50%.
Я позвонил Софи в Нэшвил и сказал, что надо готовиться к переезду в Калифорнию.
То, что Софи сделала в Нэшвиле, подготовив родителей к переезду, сам переезд и продажу квартиры, можно без скидок отнести к разряду подвигов декабристких жён. Одна, продолжая много работать в университете, постоянно занимаясь проблемами родителей, она смогла организовать переезд, по сути, двух семей с кучей барахла, мебели и прочего, без единого прокола. Это было посложнее, чем переехать из Союза в США. Нашей общей ошибкой было то, что мы брали всё это барахло с собой. Брали по двум причинам. Во-первых, моя новая компания оплачивала переезд и нам казалось глупо выбросить то, чем мы уже обросли в Нэшвиле за 3 года. Во-вторых, родителей легче было убедить в необходимости переезда, если согласиться, что всё, что у них есть, переедет с ними. Мы скоро поняли, что всё это надо было оставить, но было поздно. Очень помогла маме Наталья, приехав в Нэшвил за несколько дней до переезда.
Пожалуй, ещё более важным было то, что Наташа и Саша предложили нам забрать дедушку и бабушку в Сакраменто, где, к тому времени, они оба уже работали и имели дом. Дело в том, что получить быстро жильё для моих родителей в районе Силиконовой Долины было нереально. Наталье же в Сакраменто удалось получить для них жильё сразу к моменту приезда Софи с родителями. Наташа и Саша взяли на себя все заботы, связанные с очень уже немолодыми бабушкой и дедушкой. Мы приезжали в Сакраменто, в лучшем случае, только по субботам и воскресениям.
Ещё одно мудрое решение Софи приняла, увольняясь из университета. Она попросила Била Хьюлета и трёх его подопечных докторов наук дать ей рекомендации. Когда я позже читал эти рекомендации, я чуть ли не плакал. Во–первых, как я мог в течение более чем 30 лет отрывать её от большой науки, которой, как оказалось, она, несомненно, принадлежит?! Причём, на что?! На мытьё посуды (не химической, конечно), приготовление пищи, на походы на байдарках или пешком по Крыму, или просто даже на кино и театры! Это раз. Во–вторых, если она так всем нужна, если без неё заглохнет целое направление в науке, а четыре(!) доктора наук потеряют интерес к науке после её ухода, не эгоизм ли это настаивать на её переезде в какую–то там Силиконовую Долину? Единственным возможным ответом на эти вопросы было устроить Софи на работу в ещё более престижный университет – Стэнфорд. Стэнфорд был недалеко, в Пало Альто, поэтому шанс был попасть туда, сохранив, частично, Софи для себя и семьи.
Из письма друзьям. Январь 1996 года.
"В том, что мы здесь на берегу Великого океана (написать "Тихий" – рука не поднимается), есть одна замечательная вещь: дальше отступать некуда – впереди Москва. Пока я только догадываюсь, что в Калифорнии должно быть хорошо. Как на самом деле – не знаю. Работаю я часов 20 в сутки. Я считаю, что только часа четыре в день я сплю, не думая о работе. Остальное время, независимо от того сплю ли я или ем, или смотрю ТВ, я продолжаю работать. Физически на работе я часов 10-11. Как это было и у нас в НИИ когда-то, половина этого времени уходит на трёп, ненужную беготню, разговоры по телефону. Работа интересная. Примерно, тоже, что я иногда, когда попадалась хорошая работа, делал в НИИ на Украине. Но качество и отдача несравненно выше. Нет проблем "достать" комплектующие или материалы, будь это, к примеру, Мексика, Япония или Германия. Никто не спрашивает, для чего тебе это нужно или почему именно это, использовал ли ты это или выбросил, или отнёс домой. Кстати, об "отнёс домой". Как–то сама по себе отпала необходимость (или привычка?) носить домой. Во–первых, дома ничего этого вроде бы и не нужно. Там уже всё приспособлено для нормальной жизни. А если вдруг и надо, то проще, легче и разумней приобрести "это" в магазине.
Итак, свобода на производстве позволяет, с одной стороны, творить, выдумывать, пробовать, а с другой – бесконтрольно тратить фирменные бабки. В определённых пределах, всё же. Очень радует ещё одна свобода – свобода посещения. На рабочем месте тебя может удерживать: наличие работы и желание работать, производственные совещания, на которых ты обязан быть, желание отдохнуть от семейных дел и всё.
Т.е., если нет срочной работы или очередного совещания, никто не интересуется, где ты. О том, что я еду в командировку, и куда я еду, знает, как правило, мой начальник (а может и не знать) и девочка–секретарь, которая с моей подачи заказывет билеты на самолёт, машину и гостиницу.
Недавно я съездил в Нью Хемпшир. Это на восточном побережье, на границе с Канадой, недалеко от Бостона. Было это в середине декабря. У нас было +15, всё цветёт, а там – настоящая русская зима. Ехал из аэропорта в Манчестер, как из Шереметьево в Москву в январе: такие же пейзажи, кругом снег, ели, мороз. Покатался на лыжах там же недалеко в Белых Горах. Горы небольшие, но склоны хорошие с десятками кресельных подъёмников и даже с гондолой. Поехал я со своим сотрудником – израильтянином, инженером-электриком. Кроме того, что он знает несколько слов по–русски, в основном, ругательства, он в самолёте пел мне советские песни на иврите. Он считал, что это израильские песни : "Полюшко–поле", "Где ж ты, мой сад"," Катюша", "Тёмная ночь" и другие. Очень возмущался, что я оспариваю израильское первенство в отношении этих песен. Его основной довод состоит в том, что ведь это всё старые еврейские мелодии. Как же могли быть написаны эти песни в каком-то Советском Союзе?!
Он тоже лыжник, и мы неплохо провели время вместе. Возили нас туда ребята из компании, в которую мы приехали. Это, так называемая, Новая Англия и здесь всё другое, в том числе, и лица людей. У нас на работе полный Интернационал. Сразу 1й, 2й и 3й одновременно. Где–то в равных пропорциях белые американцы, китайцы, индусы, латиноамериканцы, меньше русских, вьетнамцев, канадцев. Есть, буквально, все: австралийцы, немцы, японцы, француз, голландец и пр. Здесь же, в Новой Англии, всё больше похоже на Европу, в том числе, и люди."
Америка поразительно разная от одного океанского берега до другого, от юга до севера, от штата к штату, от города к городу. По происхождению населения: в одних штатах (городах) больше, например, выходцев из Германии, в других – из Ирландии, в третьих – из Скандинавии и т.д. (В Нью Йорке – евреев отовсюду). Отсюда, различные национальные традиции, обычаи, диалект и даже вид городов, строительства и т.п. Наш переезд из Теннесси в Калифорнию сопровождался, по впечатлению на нас, таким же по силе культурным шоком, как переезд из Союза в США. Здесь всё другое, даже законы. Например, в Нэшвиле мы бы не могли претендовать на социальную помощь по приезду, в то время как в Калифорнии мы встретили много людей нашего же возраста и статуса, которые получили эту помощь и получают её до сих пор. И это только один из примеров.
Из письма друзьям в Нэшвил, Теннесси. Февраль 1997 года.
"Здравствуйте, Танюша и Илья!
Хочу поделиться с вами, как мы оценили смену Нэшвила, а точнее, всех вас, на Калифорнию. Я не хочу сказать, что Калифорния стоит того, чтобы оставить всех вас где-то далеко, но, по–моему, она стоит того, чтобы оставить Нэшвил, взяв вас всех с собой. Но так, к сожалению, не получилось, поэтому дальше о том, как получилось. Мы думаем, что в Калифорнии намного легче быть эмигрантом чем в Теннесси. Во–первых, Калифорния самый демократический штат в США. Калифорния выбирает демократов всюду и везде. А это значит, что здесь такой же бардак (извините, цирк), к которому мы так привыкли за всю жизнь в СССР. Правда, с сильным налётом капитализма, особенно, в экономике, что и держит штат на плаву.
(Кстати, то место, где мы сейчас живём, в буквальном смысле "на плаву". Всё окружено водой, хоть и не остров. С одной стороны океан, а с другой – довольно глубокий залив). Во–вторых, здесь подавляющее большинство населения – эмигранты.
Не всегда первого поколения, но всё равно, довольно "свежие". В–третьих, здесь нет какой–то одной, видимо преобладающей, группы или национальности : латино–американцы, китайцы, евреи, русские, индусы, белые американцы – примерно, в равных количествах. По–английски все говорят плохо, что и уравнивает, а главное, никого не удивляет, как в Нэшвиле. В–четвёртых, русские поселились здесь давно и такие официальные названия, как Русская речка или город Севастополь, никого не удивляют. Я уже встречал русских аристократов, которые поселились здесь лет сто назад, а ещё больше, после революции. Они сохранили прекрасный русский язык даже в поколениях, родившихся здесь. В–пятых, здесь удивительная природа и климат.
Местные телевидение и радио называют эти места, не иначе как "лучшее место на земле." Над аркой на въезде в Редвуд Сити такая вывеска: "Лучший климат в мире, согласно оценке федерального правительства." Здесь есть и горы, и реки, и океан, и пустыня, и леса, и поля и озёра. И всё это близко одно от другого, и очень легко перебраться за два-три часа с холодного океана в жаркую пустыню или виноградный "Крым"– Напу, или на настоящую русскую речку, или в снежные горы. Мне очень нравится природа вокруг Нэшвила и, особенно, на восток от Нэшвила, но там она нас радовала 3–4 месяца в году, здесь – 12 месяцев, как минимум.
Я прервался с этим письмом на неделю. Мы съездили в Лос Анжелес и ещё южнее, в Лагуна Хиллс, после чего я был пару дней в Бойзи, Айдахо, в командировке.
Мы впервые прокатились по всей Калифорнии с севера на юг. В Лагуна Хиллс живёт наш старый знакомый Володя Шор, старший брат Аллы Гурской. (Мы рассказывали вам о ней и её сыне Мише). После 12 лет жизни и работы в Хьюстоне он перебрался в это райское место на берегу океана. Днём на пляже играет в шахматы, а утром и вечером прогуливает собачку. Нам тоже захотелось так.
Мы прорвались, наконец, в один из лучших университетов в мире – Стенфорд! Под "мы" я подразумеваю, конечно, Софи, а затем уже мою моральную, аморальную, физическую и материальную поддержку. Думаю, что Бил Хьюлет будет рад за свою воспитанницу тоже. И три доктора из Вандербилда. И вы, как свидетели её успеха.
Всё же сработали рекомендации, которые дали доктора. У нас даже был выбор: частная компания с большой зарплатой или Стенфорд с маленькой. Мы решили, что профессора, доктора и нобелевские лауреаты в ежедневном окружении лучше, чем нещадная эксплуатация в окружении акул капитализма. Нашу на деньги не променяешь!"
Итак, мы уже оба работали всё спокойней, не перенапрягаясь. По выходным дням, праздникам, а иногда, прихватывая ещё день-два к выходным, мы ездили в Сакраменто и в горы. Как-то, во время очередного совещания на работе, уже после того, как я отчитался со своим проектом, рассматривали проблему, которая сдерживала внедрение машины и сильно волновала поэтому начальство. Мне показалось, что есть хорошее решение этой проблемы. Я поделился с Ильёй Портновым этой идеей. Он мгновенно понял, что это то, что нужно, позвонил Сассу. Сасс, буквально через час, пригласил Илью, парня, который руководил этим проектом, и меня. Я рассказал "на пальцах", что я имею в виду, Илья меня поддержал, а Сасс приказал сделать образец и через три дня показать ему. Парень, занимавшийся этим вопросом, заикнулся, что это нереально короткий срок, но Сасс сказал, что нереальные деньги, которые он даёт, делают нереальные вещи. И оказался прав. Через 3 дня узел уже стоял на работающей машине. Результат превзошёл наши ожидания. Еще через пару дней, Джордж поздравил меня с тем, что по распоряжению Сасса мне компания дарит три тысячи акций, что составило, примерно, 60% моей годовой зарплаты. Не менее приятным подарком было то, что компания сняла для нас восьмерых ( меня и группы, которая работала над этим узлом машины) дом в Сьерре на неделю, включая билеты на подъёмник.
А ещё через пару месяцев мне принесли патент на изобретение, авторами которого были Сасс, тот парень и я. Это мне было знакомо по Союзу.
На второй день катания, когда я спустился вниз, ко мне подошла молодая женщина и спросила, где я так научился ездить на лыжах. Я коротко рассказал, что в России тоже есть пару подъёмников и ещё больше гор. Она спросила, есть ли у меня опыт тренера и соответствующие бумаги. У меня было и то и другое. Естественно, бумага была где-то в 3х часах езды от склона. Её бумага, видно, мало интересовала и она спросила, не хочу ли я потренировать группу из четырёх человек в течение ближайших четырёх дней, начиная прямо сейчас с оплатой $50 в час, по два часа в день. Мне не сильно хотелось, хотя, я слегка скучал за этим. Я только дорвался до недели неограниченного ничем катания после долгого, долгого перерыва. Больше, чтобы отвязаться от неё, я сказал, что готов, но за $100 в час. Она попросила подождать минуточку и отошла к группе из четырёх человек, стоявших поблизости. Вернувшись, она сказала, что всё в порядке и я могу начать, и представила меня этим четверым.
Четвёрка оказалась из Лос Анжелеса. Муж, Стив, лет 50-ти, среднего роста, аскетического вида. По обрывкам разговоров я понял, что он какая-то "шишка" в Голивуде. Фамилия его Урман, как я понял по чекам, которые он мне каждый день выписывал. У нас в институте был парень из Луганска Лёня Урман. Я спросил Стива, откуда он родом. Он сказал, что его дед откуда-то из восточной Европы, но откуда точно он не знает. Жену Стива они все называли Сузи. Она испанка родом из Барселоны. Редкая красотка, на вид лет 30-ти, хотя я понимаю, что ей много больше, так как детям, Мату – 15 лет, а Кэт – 13. Детишки чудные: вежливые, скромные, старательные. Надо сказать, что Сузи тоже была очень скромна и выдержана. Я думаю, что нам всем первые три дня очень понравились. Детишки быстро поехали, хотя, впервые стали на лыжи. У Сузи и, особенно, Стива тоже пошло хорошо. На четвёртый день погода испортилась, пошёл мокрый снег и через полчаса мы все были мокрые. Стив сказал, что хорошо бы на сегодня закончить. Я с удовольствием согласился. Мы пошли в лоджь, выпили горячего шоколада и Стив выписал мне ещё один чек на $200. Я отказался, хотя, он вполне серьёзно настаивал. Мы мило распрощались. Где–то у меня лежит ещё этот чек. Как память о хорошо проведенном времени.
Об этом времени в моём "Отчёте", примерно, десятилетней давности написано так: "
А доченька уже совсем большая и очень не любит heat and humidity. "А так как я большая, то сама решаю: eду в Калифорнию, хотите или не хотите вы." Молодые склонны к решительным поступкам, a Софи с Борисом уже не молодые.. Но всё же подумали ещё 3 года и одни сутки и отправились в Калифорнию, где живут и поныне. Вот это уж точно был Край Света, где море даже не море, а Океан, где позже чем ко всем приходят рассветы, a рассветы приходят, когда у других вечера. Софи опять, теперь уже в Стэнфорде, с взрослыми детками , yстанавливает генную связь между народами, oбучает Нобелевских лауреатов работать с пипетками, чему их никто и никогда не учил отроду. А Борис оказался в Силиконовой Долине, роботам в пасть силикон запихивал, oбучал аборигенов рисовать прямые линии, Applied Materials Profit and Productivity увеличивал. И ходили они по Уикэндам в Футхил и Вудсайд, ездили в Иеллоустон, Йосемити, Мексику, oткрывая на Краю Света родной край, изучая в родном краю чужую лексику. И был у них круг друзей – "бей арийцев", поскольку место Бей Арией называется. А время шло. Снова осень и падают листья, a Safeway как открылся так и не закрывается."
Сегодня, когда я пишу эти строки, Америка отмечает Колумбус Дей (Columbus Day) – день открытия Америки Кристофором Колумбом. По этому поводу Софи утром пропела: "Колумб Америку открыл. Страну для нас совсем чужую." (Дальше в песне так: "Дурак! Уж лучше бы открыл на нашей улице пивную. Вино, вино-вино-вино, оно на радость нам дано!") И я подумал, что Америка уже давно для нас не чужая. Может быть, именно потому, что с самого начала мы много и упорно работали, утверждая себя в Америке. Американцы привыкли работать много, именно это сделало Америку такой, какой мы её видим сегодня. Именно поэтому она для нас не чужая сегодня. А продолжение песни, кстати, достаточно хорошо отражает характер русского человека: кого волнует какая–то там Америка? А вот пивная на углу – да! Я не думаю, что автор песни имел ввиду именно это, но я себе позволю такое толкование.
Некоторые историки утверждают, что у Колумба была цель найти землю, где бы евреи могли спокойно строить свою страну. Известно, что Колумб был еврей. Его экспедиция финансировалась на деньги, отобранные у евреев Испании. Это было время, когда, изгнанные из Испании и Португалии, евреи не могли найти места в мире, чтобы просто продолжать жить. Поэтому многие тайные евреи, принявшие католичество только для того, чтобы выжить, собрали деньги для Колумба, с целью найти земли, куда бы они могли переехать и где бы их никто не трогал.
Мы совсем недавно побывали на Карибских островах, в частности, на Куросао, и я ещё больше поверил в то, что у Колумба такая задача была. Курасао открыл в 1499 году один из лейтенантов Колумба. А уже на следующий год туда переехало 70 еврейских семей из Амстердама – первых на этом острове европейцев. Все эти семьи в Амстердам бежали из Испании, где их, начиная с 1492 года по приказу королевы Изабеллы и короля Фердинанда пытались обратить в католичество. На Куросао они построили синагогу, которая до сих пор остаётся самой большой в Западном полушарии, прекрасный город по образцу и подобию Амстердама, предприятия по сбору и переработки фруктов и овощей и т.п. Скорее всего, именно они финансировали поиск "земли обетованной" Колумбом.
Не знаю, насколько это правда, но ведь это факт, что почти половина евреев мира живёт сегодня в Америке. А их вклад в создание и величие США, Канады и других стран американского континента вы все знаете. Колумб искал убежище для евреев и нашёл его в Америке, но тогдашние большие игроки - Испания, Англия, Франция - перехватили этот лакомый кусочек. Кстати, в Латинской Америке живёт очень много евреев, приехавших вместе с первыми колонизаторами. Их уже невозможно отличить от других испано - англо- говорящих, хотя, некоторые поддерживают еврейство. Самое большое представительство среди врачей, преподавателей, адвокатов в Мексике, Аргентине и др. - евреи.
Колумбус Дэй занёс меня куда–то в сторону..."
Софи, действительно, работала с "детками", как мы называли её 23–27-летних подопечных соискателей докторских степеней, успехов и славы в науке, возможных будущих нобелевских лауреатов. Последнее – не преувеличение, так как реальные нобелевские лауреаты в джинсах и футболках ходили вокруг, просили у неё химикаты или химическую посуду, занимали очередь, когда им нужна была центрифуга или какой–то прибор. "Детки" были со всего мира: немцы, англичане, шведы и даже, корейцы, японцы, китайцы. Все очень умненькие, работящие, воспитанные (китайцы слегка выпадали из этой категории), независимые, уверенные в себе и своём будущем.
Софи рассказывала мне о девочке из Техаса, Кэти, с которой мы встречались, когда их лаборатория отмечала какие–то события, праздники. Из довольно бедной семьи, закончила обычную среднюю школу, и имея лучшие оценки в школе, окончила университет в Техасе, не заплатив ни копейки за образование, так как и в университете она была одной из лучших. Она и здесь, в Стенфорде, работая над докторской диссертацией, на фоне остальных выглядела более целеустремлённой и работоспособной. Вот такие эти "детки". Работать с большинством из них было легко и приятно.
У меня на работе, после того, как мы довели машину и начали продавать в больших количествах, стало не так интересно. Я уже стал меньше бывать на рабочем месте, дольше сидеть на интернете, чаще ездить в горы. Видимо то, что случилось вскоре, случилось потому, что я заскучал по хорошей работе. А случилось вот что. Как–то днём я поехал искать свой новый банк, заблудился, решил развернуться в обратную сторону и для этого заехал на ближайшую парковку какой–то компании, которых тут миллион. В тот момент, когда я сдавал назад, чтобы выехать опять на дорогу, в открытом окне машины появилось лицо мужчины средних лет, который довольно резко спросил : что ты тут делаешь? Я ответил, что разворачиваюсь, так как заблудился. Мужик, уже по–русски, спросил: говоришь по–русски?
Его Величество Случай. Я сейчас подумал, что если бы в тот момент у меня в машине был GPS, то я бы не заблудился, и многое могло бы сложиться иначе. И другая мысль: как новые технологии меняют нашу жизнь, а мы этого даже не подозреваем.
Tак я познакомился с вице–президентом этой небольшой компании под названием Сайбек. Звали его Марк Леонов. В США уже лет тридцать. Родом из Питера. До этого много лет работал в Интеле (Intel). Не знаю, действительно ли он был доктором наук или только очень хотел, чтобы все думали так, но все его называли "доктор Леонов". Узнав, где я работаю и что делаю, он сразу сказал: переходи ко мне. У меня тогда такого желания не было, о чём я ему и сказал. Он взял мой телефон и мы распрощались. Позвонил он вечером того же дня. У Марка было много знакомых в компании, где я работал, и он, видимо, говорил с ними обо мне. Он сказал, что предлагает мне больше зарплату, чем я имею, и хочет со мной ещё встретиться, чтобы рассказать и показать, что они делают в Сайбеке. Из чистого любопытства я на следующий день заехал к нему. Он мне показал продукцию компании – небольшие роботы–манипуляторы, предназначенные, в основном, для операций "взять–положить" в полупроводниковой промышленности. Я был уже неплохо знаком с подобными. Он рассказал о компании, о больших планах, связанных с обновлением их продукции и предложил должность руководителя инженерной группы компании. Я опять же поблагодарил и отказался. После этого он продолжал звонить почти каждый день, с каждым разом называя больший размер зарплаты.
Наверное, мне всё же надоело заниматься мелкими проектами по усовершенствованию уже во всю продававшейся машины, и через 2–3 недели уговоров и обещаний я согласился уйти к Доктору. Мы уже к этому моменту купили дорогой дом, поэтому лишние деньги тоже не мешали. Когда перед уходом я разговаривал с Ильёй Портновым, тот сказал: ты учти, что тех, кто сам уволился из этой компании, назад не берут – такое здесь правило. Меня это не смутило.
Поначалу всё было прекрасно. В Сайбеке было несколько неплохих инженеров, я взял ещё одного, которого знал раньше, и мы начали конструировать новые роботы для замены устаревших.
Я опять много и с удовольствием работал, да и все вокруг тоже.
Это напомнило мне время, когда в моём НИИ на Украине создали отдел роботов. Это рассматривалось тогда , как будущее станкостроения или просто было в моде. Но если на Западе, а ещё больше, на Востоке, я имею ввиду Японию, это было реально и полезно, то в Союзе промышленность не была готова к таким новшествам : не было ни материалов, ни комплектующих, особенно электроники, соответствующих задаче. Мне предложил директор сделать экспонат к выставке на ВДНХ. Всё, что я хочу, но экспонат должен продемонстрировать применение нашего оборудования для производства роботов. Такие задачи мне всегда нравились. Никто не вмешивался,
никто не диктовал, что делать. Я вспомнил, как я делал всякие механические игрушки в детстве из частей и деталей, подобранных на свалках заводов. Я сделал игрушку, но большую и, как оказалось, понравившуюся взрослым дядям. Мой робот брал теннисные шарики, раскладывал их по желобкам, шарики катились с желобка на желобок, рука робота перекладывала их снова и снова. Робот получил золотую медаль ВДНХ, а я, насколько помню, в дополнение к медали, рублей 40 или 50.
Прошла ещё пара месяцев. Я начал понимать, что далеко не всё прекрасно в Сайбеке. Оказалось, что между Доктором и двумя другими вице-президентами идёт настоящая война за власть. Компанией владели японцы. На самом деле, компания не давала никакой прибыли. Именно потому, что продукция устарела. Японцам она нужна была, скорее, для представительства в Силиконовой Долине. Президентом был японец, который еле говорил по-английски, редко появлялся на работе и меньше всего интересовался делом. Дело, похоже, нужно было только Доктору. А это требовало от других что–то делать тоже, шевелиться. За это Доктора и не любили. Было, конечно, ещё многое, за что его можно было не любить, но это было главное. Я оказался втянутым в эти склоки, чего мне меньше всего хотелось. Через 4 месяца, когда Доктор стал проигрывать, сняли финансирование новых разработок и я ушёл.
Уже очень хотелось съездить в Европу, где к тому времени было полно старых знакомых, но у нас ещё не было американского гражданства, т.е. паспортов, что усложняло такие поездки. Я позвонил в офис нашего конгрессмена, которой тогда, да и сейчас, была Нэнси Пелоси – нынешний лидер большинства в Конгрессе. Сказал, что мы работаем, что по роду работы нам надо ездить за границу, просил ускорить процесс. Это помогло и довольно быстро мы получили гражданство, а с ним и паспорт. Таким образом, мы могли, наконец, поехать в Европу.
В Германии, Висбадене, жили наши друзья Наташа и Саша. Мы договорились с ними, пригласили друзей из Дании и ещё одних из Германии, взяли в рент маленький автобус и очень хорошо и весело проехались от Франкфурта на юг, заехав во Францию и Австрию. В Гармиш–Партенкирхене нам показали дом-усадьбу дочери Ельцына и мы поняли, что в России порядка не будет ещё долго. Я увидел Инсбрук – место недавней зимней олимпиады, горнолыжную мекку, и захотел назад в Сьерру. Когда самолёт из Франкфурта приземлился в Вашингтоне, пилот сказал: приветствую всех с возвращением домой (Welcome home!). Мы поняли и почувствовали, что действительно вернулись домой.
В Марте 1998 года у нашей Натальи родился сын. Теперь и у нас был свой Данечка. Мы стали ещё чаще бывать в Сакраменто. У нас уже не было сомнений, что мы туда переберёмся, и чем раньше, тем лучше. Цены на жильё в Сакраменто были значительно ниже, чем в районе Сан Хосе – Сан Франциско. Поэтому в том же году мы купили в Сакраменто дом и сдали его в рент. Дому пришлось ждать нашего переезда почти 10 лет.
Мама уже не всегда узнавала нас и Наташу. Тихо сидела на диване и улыбалась каким-то своим мыслям. Умерла она в 2000 году, а спустя полгода умер и папа.
Надо было искать работу снова. Я попытался найти её в Сакраменто, но ничего стоящего не попалось.
Ещё будучи в том отделе, куда я попал после Нэшвила, я познакомился на каком-то совещании с начальником другого отдела, молодым, лет 35-ти парнем, которого родители ребёнком вывезли из Ирана после революции, когда там скинули шаха. Он приглашал меня перейти к нему ещё до моего ухода в Сайбек. Я позвонил ему и он сказал: приходи. Отдел начинал делать новую сложную машину. Там уже работало трое русских, так что компания получилась неплохая, да и остальные в отделе картины не портили. Я занялся очень большим, сложным, четырёхруким роботом. Всё бы было хорошо, но в отрасли начался спад, компания перестала делать достаточно денег, чтобы содержать такой дорогой и длительный проект. Собирались закрыть проект и Хомайюн, так звали начальника, попросил меня ускорить разработку и сборку первого образца робота, в надежде, что если начальство увидит, что уже что–то работает, они оставят отдел жить. Был известен срок, когда вся верхушка компании должна была появиться у нас в отделе, чтобы принять решение. Ровно за день до их прихода я запустил робот в автоматическом режиме. Зрелище было внушительное: почти 3.5 метра высотой колонна вращалась, четыре руки двигались независимо друг от друга, подхватывая с полок тонкие силиконовые вэйферы и раскладывая их по камерам. Дан Майдан и Сасс стояли минут 20, смотрели, задали мне пару вполне разумных вопросов и ушли. Утром Хомайюн поблагодарил меня и сказал, что начальство решило отдел не закрывать. Однако, прошло ещё три месяца, спад усилился и отдел всё же закрыли.
Почти всех, в том числе Хомайюна, уволили, а мне и ещё двоим предложили перейти в тот же отдел, в котором я начинал. Утром, перед объявлением о роспуске отдела, Хомайюн пригласил меня к себе, сказал, что его увольняют, но что у него есть хорошая идея и он займётся сразу же созданием новой компании, в которой, безусловно, будет место для меня.
Хомайюн мне часто звонил, пару раз приглашал на ланчи, но мне нравилась работа, которой я тогда занимался.
Я делал очень необычный робот к комплексу, который должен был чистить 300 -миллиметровые силиконовые вэйферы после шлифовки. Дело в том, что на вэйферах не должно было оставаться частичек величиной более тысячной микрона. Робот должен был обслуживать сразу пять камер, в которых происходила поэтапная чистка, т.е. у него было пять рук, которые вкладывали и вынимали вэйферы из камер. Я сделал проект, заказал и получил детали и собрал первый образец. Я сразу понял, что испортил хорошую идею, не продумав детали.
Руководил работой новый человек в компании – Майкл Шугарман. Он мне очень нравился хорошим чувством юмора и лёгким характером. Инженер он был слабый, но это не мешало. Позже он сказал мне, что Сасс взял его только потому, что ему понравилось, как Майкл шутил, когда проходил интервью. Майкл окончил что–то вроде "греко–латинской академии", но понял, что этим не прокормишься, и выпустился с дипломом инженера–механика из местного университета. Внешне он был очень симпатичный парень, а "греко–латинское" образование и хорошее чувство юмора делали его просто обаятельным.
Тем не менее, увидев собранный образец робота, Майк понял, что это работать не будет. Я попытался объяснить ему, что я собираюсь сделать, чтобы исправить конструкцию, но он или не понял, или испугался, что проект сорвётся именно из–за робота. Дело в том, что камеры, в которых отмывали вэйферы, всегда можно было бы заменить, в случае неудачи, а без робота ничего бы не работало, даже при идеальных камерах.
Не сказав мне ничего, он пошёл к Сассу и договорился с ним, что он наймёт двух контракторов с тем, чтобы те разработали, независимо друг от друга, свои варианты робота.
Я, тем временем, переделал ряд деталей и отдал чертежи для изготовления улучшенного варианта своей конструкции.
Через, примерно, две недели меня пригласили на совещание с участием Сасса, где оба контрактора представили один за другим свои проекты. Оба проекта были, с моей точки зрения, неоправданно сложными и дорогими. Я сидел молча. Совещание решило продолжать делать оба представленных варианта. А обо мне забыли . Опять повезло?
Спустя ещё пару дней, я получил заказанные детали и комплектующие изделия и собрал свою версию. На этот раз мне нравилось всё. Только запустив робот, я
позвал Майка. Было очевидно, что это то, что надо. Майк пригласил Сасса. Тот молча смотрел минут пять, улыбнулся, похлопал меня по плечу и ушёл. На следующий день Майк сказал, что контракторов уволили. Ещё он сказал, что им платили какие–то сумасшедшие деньги за проекты. Я полушутя–полусерьёзно сказал, что хотя бы половину сэкономленных денег хорошо бы вернуть нам. Картинка этого робота в течение следующих лет десяти была как бы визитной карточкой компании: на буклетах, выставочных стендах и вебсайтах.
В это же время я познакомился с ещё одним интересным типом. Звали его Ави Тепман. Он был вице–президентом нашей компании, считался одним из лучших инженеров–механиков. Он был единственным человеком в нашей большой компании, который получал деньги за каждое проданное изделие – камеру для нанесения на вэйферы тонких плёнок различных металлов. Дело в том, что он изобрёл и запатентовал эту камеру, живя в Израиле. Дан и Сасс купили этот патент, а вместе с ним и Ави, предложив работу в компании. Это было одно из лучших и самых прибыльных изделий компании уже на протяжении более чем десяти лет.
Ави был редкий трепач. Говорить он мог без конца и по любому поводу. Когда он заходил в мой кубик, я знал, что это, как минимум, на час-два. Заходил он ко мне
довольно часто. Дело в том, что он работал с русскими в Израиле, знал десятка три русских слов и, как он говорил, русскую "душу" с ударением на втором слоге.
Половина слов из его русского лексикона были ругательные. Начать он мог, примерно, так. "Ты видел мою новую машину? Я купил её вчера. Ехал по 280-му шоссе. Вдруг меня кто-то обгоняет. Я ускорился, догнал. Действительно, смотрю – симпатичная, спортивная двухместная Мазда. А тут как раз по дороге стоянка, где продают Мазды. Вот я и купил. Знаешь, сколько стоит? Сто тысяч! Видишь, стоит под твоим окном." А дальше он мог продолжать, примерно, так. "Вообще, самая лучшая машина это Тойота-Королла. На ней весь Израиль ездит." И дальше он описывал все преимущества Короллы, потом рассказывал что–то из израильской жизни и так далее и тому подобное. Его прислал в наш отдел Сасс проконтролировать техническую сторону проекта.
На совещаниях он всегда садился возле доски, на которой те, кто докладывал, рисовали что–либо или развешивали чертежи. Сидел он так, чтобы одновременно видеть и доску и людей в зале, т.е.вполоборота. Я обычно садился в самом дальнем конце зала, чтобы легче было смыться, когда надоест. Ави, действительно, был очень хороший инженер–механик. Он говорил дельные вещи, но так долго и так назидательно, что это никому не нравилось. Слушая очередного докладчика и заметив какие-то ошибки, он искал меня глазами в конце зала и найдя, громко, через весь зал говорил на хорошем русском: "Ху...ня!" Все недоуменно переглядывались, a Ави, сдерживая смех, поднимался со стула и торжественно начинал рассказывать, почему докладчик полный идиот, что делать надо так–то и так–то. Мне он тоже всё время что–то советовал, но я, как правило, делал по–своему. Когда он видел то, что я сделал в металле, он обычно говорил, что работать будет, но его вариант был бы лучше.
Тем временем Хомайюн тянул меня к себе. Дела у него шли неплохо, но он почему–то хотел именно меня. Хорошая работа у меня подходила к концу и я решил уходить к Хомайюну. Софи и Наталья были категорически против, а мне хотелось чего–то новенького. Я сказал Майклу, что собираюсь уходить. На следующий день Майк позвал меня к себе и показал расчёт, сколько я потеряю, если компания у Хомайюна не получится, т.е. продукт не будет нужен никому. Кроме того, он предложил мне больше денег и акций. Когда я дома показал его расчёт Софи и Наталье, они ещё больше воспротивились. И я остался. Продался золотому тельцу. Но не надолго.
Прошло, примерно, полгода, мы закончили ещё одну интересную машину. Через пару месяцев откровенного безделья меня уволили. Формулировка увольнения звучала, примерно, так: "слишком высокая квалификация для существующей работы". Это я бы так перевёл длинно, а по–английски было просто и коротко: "overqualified". А на самом деле, ещё проще: "на такую работу мы найдём кого–нибудь подешевле". Тем не менее, я получил зарплату на год вперёд и теперь со спокойной совестью мог годик побездельничать. Наконец, мне не надо было ходить на работу. Впервые за время нашего пребывания в Америке меня уволили и я был этому рад.
В это же время нашему школьному учителю Александру Ильичу Мосенжику исполнялось 85 лет и я с моим одноклассником Аликом решили поехать на Украину, чтобы встретиться с Александром Ильичом. Алик жил в Германии, в Ганновере. План был такой. Сесть в машину, объехать наших одноклассников в Германии и затем через Польшу и Украину поехать в Харьков на юбилейный вечер учителя.
Было начало Марта, но весна сильно задержалась в этом году. Практически, везде, кроме Баварии, лежал или выпадал снег. Картинки за окном менялись к худшему по мере удаления от немецкой границы. Польскую границу мы переехали без проблем.
Приближаясь к концу дня к украинской границе, мы заблудились. Темнело быстро, дороги были покрыты снегом и льдом. Найти кого–либо, чтобы спросить дорогу, было невозможно. Наконец, мы увидели маленький автобус, догнали его. За $10 водитель
согласился показать нам дорогу. От границы это оказалось совсем близко.
Украинская граница встретила нас промозглым холодом, темнотой, долгим стоянием в очереди на таможенный контроль. К туалету, не то чтобы войти, даже подойти было рискованно. Поэтому большинство посетителей и не доходило. Тем не менее, то, зачем они шли к туалету, никто не откладывал на завтра. Когда уже рассвело, по дороге в Ровно мы увидели бетонный блок автобусной остановки, а рядом – блок поменьше – туалет. Дольше терпеть мы не собирались. Когда мы подошли к туалету, увидели, что там нет дверей.
(Внук одного моего знакомого, поехал из США на Украину в какой–то детский лагерь. По возвращению, в аэропорту Сан Хосе, первое, что он сказал, было: "Мама! Мама! Ты знаешь, какой там туалет?! Там просто дырки в земле!")
Над "дырками в земле" сидели два мужика со спущенными штанами, курили и громко переговаривались. Перед туалетом проходила тропинка, по которой группками проходили дети со школьными ранцами на плечах. Никто ни на кого не обращал внимания.
Дорожная милиция начала останавливать нас ещё в Польше, но на Украине останавливали так часто, что мы не успевали разогнаться от одного патруля до
другого и до допустимой скорости 40 км в час. Когда в центре Ровно, на покрытой льдом и снегом улице, я увидел, что мы проехали мимо патруля и они нас не остановили, я очень удивился, но не надолго. Они нас догнали. Алик, уже доведенный до боевого состояния предыдущими проверками, вышел из машины и очень агрессивно спросил: ну, что мы нарушили в этот раз? Улыбаясь, милиционер сказал: на стопе вы переехали белую линию." Но там же снег! Как мы могли её увидеть!?" – сказал Алик. Ещё шире улыбаясь, мент сказал: "Так что ж вы хотите? У вас же иностранные номера!" Зелёненький доллар был ответом на все вопросы.
На юбилей, тем не менее, мы успели. Учитель уже плохо видел, но ясность ума и самовыражения меня поразила и обрадовала. Судьба его семьи была невероятно трагической, человек он уже был далеко нездоровый, но это ни в чём не проявлялось. Все гости на юбилее были женщины–учителя от 65 до 80 лет, с которыми он работал вместе почти 50 лет. Некоторые были нам знакомы. Все они, включая Учителя, с удовольствием и завистью говорили о прошлом и возмущались настоящим. "Раньше, до перестройки, всё или почти всё было хорошо и правильно, а сейчас всё ужасно" – так я бы выразил их общее мнение.
Мы с Аликом разъехались по своим делам. Я поехал к родственнику Софи – Петру, "новому русскому", очень симпатичному и деловому парню. Мы встретились у него на работе. Он уже куда–то собирался, когда я пришёл, и предложил мне поехать с ним. Мы по дороге встретились с его знакомым, которым оказался прокурор района, в котором расположен бизнес Петра. Мы ехали на дилерскую стоянку покупать машину прокурору. На дорогах лежал снег вперемешку с грязью и льдом. Естественно, что мы выбирали машину-вездеход. За крепкими железными воротами стояли крепкие парни с АК–47 через плечо. Увидев прокурора, они услужливо открыли ворота. За воротами, внутри небольшого двора, такого же грязного и скользкого, как и дороги, стояли новенькие Ленд Роверы, Лексусы, Мерседесы. Цены на машины были ровно в два раза выше, чем в США. Увидев такие цены, я предложил им посмотреть новый вездеход KIA, который стоил "всего" $50 тысяч, и о котором я слышал хорошие отзывы. Пётр сказал мне тихонько, что Прокурору неудобно ездить на такой дешёвой машине. Выбрали они, конечно, Ленд Ровер за $110 тыс. Кто и как расплачивался я не видел. Думаю, что это был подарок прокурору к 8-му Марта.
У Петра большой хороший дом в хорошем пригороде. Дом и сад окружены высоким каменным забором. У железных непрозрачных ворот дежурят двое ребят с автоматами.
Назад в Германию я решил добираться поездом через Киев. Билетов на Киев в кассе не было, но мне тут же предложили билет какие-то подозрительные типы, крутившиеся у кассы. Я не хотел со своим американским паспортом влезать в такие дела, но с тем же американским паспортом я пошёл в кассу для иностранцев. Здесь всё было иначе. Тихо, чисто и навалом билетов. Также легко в Киеве я купил билет на поезд Киев–Берлин. Соседом по купе был молодой парень – немец, который мне рассказал, что он часто бывает в Киеве. Он рок-музыкант, у него в Киеве друзья и девушка. Когда мы переезжали границу Польши с Германией, мы стояли у окна. За окном сразу стало чище и красивее, и я его спросил: "Ну, как, чувствуешь себя лучше здесь?" Он задумался на секунду и сказал: "Слишком чисто".
Вскоре я попал на Украину ещё раз, но совсем в другом качестве. Джордж, тот самый Джордж, который не хотел меня брать на работу в Калифорнию, очень полюбил меня. Джордж – канадец франзузского происхождения. В Канаде его соседями были украинцы, эмигрировшие ещё до и во время революции 1917 года. Было интересно слушать его очень ограниченный украинский, так как это был не тот украинский, которому учили нас. Я понял, что то, что он знает, это продукт его общения с украинской девушкой, с которой он дружил до поступления в Корнел и переезда в США. Джорджа уволили ещё до того, когда я перешёл в Сайбек. Но мы поддерживали связь и я даже пытался устроить его куда–то. В конце концов, он устроился в другую большую компанию в этой же отрасли.
Позвонил он мне как раз тогда, когда, вернувшись с юбилея Учителя, я ещё не решил, куда податься. Его новая компания вела переговоры с Украиной о строительстве на Украине завода по производству оборудования для полупроводниковой промышленности. Джордж предложил мне поехать с делегацией его компании в Киев на переговоры. Им нужен был человек, знающий язык, местные нравы, и главное, знакомый с технической стороной дела. Они мне предложили по $500 за каждый день в дороге и пребывания там и, естественно, дорогу за их счёт. Если бы они заплатили только за дорогу, я бы тоже не отказался.
Поехало нас трое: вице–президент компании, главный экономист (тоже вице–президент) , Джордж и я. Ребята они оказались хорошие, весёлые и ненавязчивые. Последнее качество очень свойственно американцам. Некоторые русские эмигранты принимают это за безразличие.
Нет, это другое. Американцы, действительно, индивидуалисты. Они очень ценят свою независимость, свою свободу выбора и действий. Поэтому же они стараются не вмешиваться в жизнь других. Со стороны и для людей непривычных к такого рода поведению, это кажется безразличием. Мне это нравится.
Лететь в бизнес классе намного приятнее, чем жаться в узких креслах "для остальных". В Борисполе нас так быстро провели через таможню и паспортный контроль, что пока я оглядывался по сторонам, мы оказались у шикарного лимузина. Тем более, что нас встретил мужик с переводчицей. Т.е. необходимости во мне как бы и не было. Отвезли в многоэтажную гостиницу с видом на правительственные здания невдалеке и Днепр. Принимал нас кто-то из заместителей Тимошенко. Поговорив часик в одном из залов Совета Министров, мы поехали на двухчасовую экскурсию по городу. Проезжая где–то в районе Бабьего Яра, женщина–экскурсовод сказала, что здесь было расстрелено немцами более ста тысяч советских граждан. Я спросил, кого именно расстреливали немцы. Она уточнила: "жителей Киева и военнопленных".
На следующий день после обсуждения места для строительства нас повезли на завод Мицубиси Моторс в близком пригороде Киева. Нам, очевидно, хотели продемонстрировать успех подобного рода сотрудничества. Завод, действительно, хорошо смотрится. Мне сказали, что когда набирали рабочих для завода, на каждое рабочее место претендовало около тысячи человек.
По мнению украинского совета министров завод неплохо было бы строить в Житомире. Они уже определили место для этого. Проанализировав климатические и природные условия района, мои попутчики очень засомневались в правильности украинского выбора. Я, зная немного, что требуется для такого рода строительства, осторожно предложил Крым. (Мне очень хотелось съездить в Крым). Украине эта идея, очевидно, не нравилась, а мои американские друзья, расспросив меня, почему Крым, очень даже заинтересовались. Тем не менее, нас повезли в Житомир. Было и так понятно, что это не то. Кроме того, идея Крыма уже начала овладевать американскими массами. Я молчал, а мои вице-президенты хотели теперь только в Крым.
В промежутках между разговорами мне удалось побегать по центру Киева. Центр с улиц выглядел очень хорошо. Фасады домов были свежевыкрашены и, надо сказать, со вкусом. Я смотрел уже глазами "европейца" и отметил, что эта часть Киева не хуже многих европейских городов. Смущало, конечно, что новые жилые высотные здания начали строить, вырубая куски старого парка на склонах Днепра.
Работая над Крымом, как местом для строительства, мы всё больше верили, что это именно то, что надо.
Нас даже не смутил очень убогий вид Симферополя – обшарпанные дома, грязные улицы, недостроенные и заброшенные здания. Нам показали возможный участок для строительства. На нём и остановились. Был сентябрь. Погода чудная. Нас повезли, в награду за хорошую работу, в правительственный дом отдыха в Айвазовском. Я оббегал места, где когда–то много нырял с аквалангом и без, где был наш подводный лагерь во Фрунзенском, места под Медведь–горой, где мы жили в палатках на берегу.
Санаторий Министерства Обороны (так он назывался раньше) под Медведь-горой выглядел так, как будто там провели эксперимент: оставили на расправу солнцу, ветрам и дождям на двадцать лет, чтобы посмотреть, что получится. Получилось то, что нетрудно представить, и что очень похоже на тот Симферополь, который я увидел пару дней назад. Грязно было везде, особенно в туалетах у пляжей. На пляжах много народа. Всё так же играют в шахматы и карты. Море выглядит чистым, но когда я попытался понырять с маской, стало ясно, что чем меньше времени я проведу в воде, тем лучше будет для моего здоровья. Там, где 20 лет назад было полно водорослей, живности, рапанов, мидий, ничего нет. Ни одной рыбы, ни одного рапана. Слой серого ила покрывает дно. Вот и всё. Оказывается, и в одно и тоже море нельзя вступить дважды.
Но я плавал, как всегда, много и с удовольствием. Последствия я перенёс на плечи американской системы здравоохранения. Я утешал себя тем, что поскольку я ем много инжира, а я ел его, действительно, очень много, меня никакая черноморская зараза не возьмёт.
Вернувшись в США, я пошёл на работу к Хомайюну.
Как–то Хомайюн пригласил меня с Софи к себе домой. Его жена родом из Колумбии. Внешне – типичная голливудская звезда с испанскими чертами и ангел. Позже мне довелось познакомиться с ней поближе. Мы работали вместе в одной из будущих компаний Хомайюна. Её характер – полная противоположность её ангельскому внешнему виду. Потом я узнал, что её папаня был главой профсоюзов Колумбии. Кто мог тогда быть профсоюзным лидером Колумбии? Только один из влиятельных мафиози. В те годы Колумбия была полностью под мафией. Продолжив цепочку, я пришёл к выводу, что работая в компании Хомайюна, мы отмывали мафиозные деньги. Но эта догадка пришла позже. Кроме того, за этим никаких фактов, а только мои домыслы.
Но пока что, когда одна из первых экспериментальных машин отправилась в Гренобль, я поехал вслед за ней. Когда–то в Гренобле были зимние олимпийские игры и мне хотелось посмотреть эти места. Первое, что меня поразило там, как работают французы. Я уже бывал на подобных предприятиях в Германии и Голландии. Там тоже работали, в основном, от звонка до звонка, но работали достаточно интенсивно. Здесь, в первый же день, переодевания и разговоры закончились около 9 утра.
Официально рабочий день начинается в 8 утра. Около 11 утра ко мне подошёл парень, с которым я работал, сказал, что перерыв у нас в 12, и что он мне покажет место, где они обычно обедают. В 11.30 он позвал меня и сказал, что пора идти. Мы и двое его друзей пришли в ресторан, где уже было полно людей. Пока мы стояли в очереди, он заказал в баре четыре стакана вина. Не спеша поев, примерно к часу дня, мы вернулись в бар пить кофе. На работу вернулись, как и большинство окружающих, примерно, в 1.30. Пока переоделись, поговорили, было уже два часа дня. День заканчивался в четыре, и в 3.30 помещение затихло, так как все ушли переодеваться. Увидев, что вокруг никого уже нет, я решил, что у меня ещё больше оснований уйти с работы, чем у них. Где–то в 4.15, когда я вышел, на парковке стояла одна машина – моя. Я подумал, что в Штатах, если я уезжал с работы около 7 вечера, на парковках было полно машин.
Воспользовавшись таким режимом, я перепробовал десятки французских вин и ещё раз убедился, что калифорнийские вина лучше. Кроме того, я посмотрел олимпийский и нeолимпийский Гренобль, Шамони, Женеву и чудный городок и озеро Аннеси на границе Франции и Швейцарии.
Из письма друзьям на Украину, написанном из Франции, Гренобль.
"Эрик, привет!
Постараюсь коротко ответить на твои вопросы. Некоторые ответы могут оказаться довольно субъектвными. С этим трудно бороться.
Носят всё. В том числе и резиновые боты, которые отдалённо напоминают наши галоши, но выглядят, скорее, как сапоги–ботфорты. ( 0.01% населения?).
Ещё раз и сразу обо всём: в США есть всё, что есть/было на "1/6 части", только в других соотношениях к численности населения. Мелкое хулиганство, злобность, взяточничество, бесправие маленького человека, антисемитизм, бюрократия, дискриминация по любому признаку и многое другое негативное, по моей оценке – самый низкий процент в мире к численности населения. Как–то, моим соседом в кресле подъёмника оказался среднего возраста американец, побывавший недавно в России. Ему там всё понравилось. Он понимает, что это, конечно, взгляд со стороны. А что ты считаешь, как это выглядит изнутри, спросил он. Я сказал, что самое страшное для обычного человека, это коррупция, воровство, ложь. Он сказал : да это всё есть и здесь! А я, в свою очередь, спросил его, сталкивался ли он с этим, когда отводил детей в детский сад, школу, когда покупал дом или машину, когда устраивался на работу, получал водительские права, когда его останавливала полиция за нарушение правил движения, когда, наконец, получал заграничный паспорт или визу. Он сказал уверенно – нет. А я со всем этим сталкивался там многократно, сказал я. Вот и вся разница. За двадцать лет жизни в США я подобного не испытывал ни разу.
Музыка. Тоже всякая. Почти во всех городах с населением около полумиллиона есть симфонические оркестры. (Всего в США – 1200). Популярны народная (кантри), рок, рап, много популярных бардов (как мы их называли). Причём, барды очень хорошего класса. Боб Дилан, например, прекрасный поэт, был номинирован на Нобеля. Такая деталь: в Сакраменто, например, 23 театра. Они, конечно же, меньше чем театр Шевченко или русская драма в Харькове и даже, чем Таганка в Москве, но 23! Т.е., ты можешь выбрать из значительно большего числа спектаклей. Очень популярны комики всех мастей и жанров.
Книги. Вот только цифры по ежегодному изданию книг: США – 347 тыс., Китай – 242 тыс., Англия – 147 тыс., Россия – 117 тыс., Индия – 82 тыс., Иран – 65 тыс.,
210, Испания – 44 тыс. Почему я выбрал именно эти страны? Потому что в мире на мандарин говорит 935 млн человек, на испанском – 387 млн, английском – 365 млн, хинду – 285млн. Таким образом, две англоговорящие страны – США и Англия – с населением около 365 млн человек издают 500 млн книг ежегодно. В то же время, в этих же странах наибольшее число населения читает ещё и "электронные" книги. А Китай, Россия, Индия и Испания, вместе взятые, издают около 480 млн книг для потенциально читающего населения 1700 млн человек. Говорит это о чём-то? А авторов книг в США столько, сколько во всём остальном мире вместе взятых. Конечно же, издавать будут меньше и меньше, так так всё большее число читателей уходит в "электронное" чтение. Хорошо это или плохо – не знаю. Кстати, в США огромный процент женской (авторы – женщины) литературы.
В Калифорнии, да и не только, среди потока машин дышится легче, чем в Харькове на Сумской лет 10 назад. Основная причина та, что бензин чище и сгорает лучше.
Даже добавки в бензин идут для этого. Кроме того, всякие очистители на выхлопе. В Сан Франциско, Сан Хосе, Сакраменто смога не бывает, хотя, бывает 5–10 дней в году, когда предупреждают по радио и ТВ, что бегать по улицам сегодня не рекомендуется. Но носом ты этого не почувствуешь. В Лос Анжелесе смог как–будто бы бывает. Я попал один раз, когда официально смог был, но не очень почувствовал.
Женщины в Америке добились всего, о чём они только могут мечтать. Моя хорошая знакомая американка из отдела кадров сказала как–то, что если женщина, самая средняя, проработала года два без скандалов, то уволить её просто невозможно. А если она ещё и чёрная, то это правило на всю её жизнь распространяется. При разводах они получают всё и т.п. Рожают по привычке только, по–моему. И замуж выходят тоже.
Чем занят простой и очень средний человек? Работает. Вне работы – дом, дети, жена, садик-газон. Из дополнительных удовольствий – рыбалка, катание на всём, что движется : катерах, яхтах, лодках, велосипедах, мотоциклах, лошадях, воздушных шарах, самолётах; спорт, ещё больше – спорт по телевизору с пивом. Очень много бегающих по утрам по улицам, паркам, скверам. Много народа в кинотеатрах, парках.
На лыжах в выходные дни только в Скво Валли десятки тысяч человек. А ведь это очень дорого. Один мужик на горе сказал мне, что приехав со своими двумя детьми и женой на один день, он потратил около $600. И ещё одна деталь. В будние дни с 6-ти утра все парковки перед гимнастическими залами забиты машинами. А в выходные дни – ещё раньше, и машин ещё больше. А залов этих – тысячи. "
Спустя полтора года Хомайюн продал компанию большой европейской фирме. Мы решили использовать это обстоятельство для того, чтобы оставить работу и переехать в Сакраменто. Наталья к нашему приезду полностью отремонтировала наш дом. Незадолго до этого сбылась давняя моя мечта: иметь свой дом в горах. Мы "скинулись" с Натальей и Сашей и купили дом недалеко от горнолыжных курортов Сьерры. Наташа каталась очень неплохо ещё в Союзе, она же поставила Сашу на лыжи, и они вместе со мной – Даньку. Софи, отработав 10 лет в Стенфорде, занялась домом и кормлением Даньки, а заодно, и меня.
Наш переезд в Сакраменто мы решили отметить "нашествием" на Европу. Мы поехали в Висбаден к Наташе Волковой и Саше и купили там же в Германии несколько туров по Европе. После каждого из них мы возвращались на пару дней к ним в Висбаден, отдыхали и ехали в следующий тур.
Если подытожить почти полуторамесячный курс "европеизации", то лучше всего нам было с Наташей и Сашей в Висбадене и везде в Италии. А в Италии мы были почти везде, кроме Севера. Неделя на Теренском море, благодаря погоде, гостинице, где мы жили и компании, была прекрасным отдыхом между Германией и Францией, Чехией, Словакией, Венгрией и т.д. Всё же пару эпизодов запомнились, ещё и благодаря тому, что мы путешествовали с русскими группами.
По дороге из Рима в Венецию наш автобус пересекал по косой Италию с юга на север и с запада на восток. Кроме нас вся остальная группа из России: из Москвы, Питера, Курска и даже, Воркуты, Иркутска и Красноярска. Всё, что хоть чуть-чуть севернее Рима, из окна автобуса выглядит очень привлекательно: чисто, ухожено, домики сияют яркими красками, аккуратные поля пшеницы, кукурузы смотрятся, как картины импрессионистов. Позади нас сидят две женщины. Я слышу, как одна из них говорит: "Ну, почему все живут как люди, а мы – как свиньи?" Я уже слышал подобные замечания, но в этот раз я сосредоточился на слове "свиньи". После двух дней, мягко говоря, скромной кормёжки в Риме, длинной дороги и более чем лёгкого перекуса днём, очень хотелось есть. Уже темнело, народ устал и проголодался.
Экскурсовод всё время что–то рассказывает, его уже не очень–то и слушают. В основном все разговаривают друг с другом. Но когда экскурсовод заговорил об итальянской кухне, автобус притих, заслушался. Наконец, подъехали к деревеньке с гостиницей на краю. Экскурсовод объявил, что ужин будет в 7.30. Было уже начало восьмого, а надо было ещё получить в очереди ключи от номера и, хотя бы, руки помыть. В 7.30 мы были в столовой, но там уже сидела вся группа перед пустыми тарелками. Все с тоской и надеждой смотрели на проём в стене, за которым был слышен звон посуды и пахло съедобным. Наконец, появился официант с большим блюдом
макарон. Народ повеселел, зашумел, но не надолго. Официант подходит к каждому и кладёт из блюда в тарелку горстку макарон. Народ притих, лица стали строже. Я взял одну макаронину в рот и вопросительно смотрю на Софи. В наступившей тишине её ответ прозвучал довольно громко: "Так они же недоварены!?" Это прозвучало, как выстрел "Авроры". Это был сигнал к восстанию под лозунгом: "Мало, что мало, так ещё и недоваренные!" Официант по–русски, конечно, ничего не понимает, улыбается, очевидно думая, что макароны понравились. Одна, очень, видно, интеллигентная женщина из Питера, решив как-то снять напряжение в комнате, сказала: "У них так принято готовить макароны." Но в группе было двое "новых русских". Похоже, они успели принять в номере грамм по 150 на душу, т.е. душа уже горела, а тут прямо взорвалась. "А ну, ты, клади сюда макарон побольше!" – говорит один из них официанту и показывает на уже пустую тарелку пальцем. Официант, по–прежнему мило улыбаясь, подходит к нему и забирает тарелку. "Новый" на какой-то момент потерял дар речи, опомнился, вскочил, догнал официанта, выхватил свою тарелку и кричит: "Что ж ты, сука, макароны жалеешь!" Вырвал у официанта большую ложку и сгрёб все макароны к себе в тарелку. Официант, мило улыбаясь, свободной от большой ложки рукой, похлопал "нового" по плечу, забрал ложку и ушёл с пустым блюдом на кухню.
Все опять возмущённо зашумели, а второй "новый", который и до того был красный от выпитого и пережитого, покраснел так, что стал похож на знамя нашей революции, вскочил и кричит: "Ах, вы, макаронщики грёбанные! Вася, да ну их... Пошли в магазин, что ты этим г.....м давишься!" Тут вмешался экскурсовод, вернувшийся из кухни, и сказал, что там готовят новую порцию макарон. В полной тишине первый "новый" сгрёб половину конфискованных у официанта макарон в тарелку друга и неожиданно спокойно произнёс: "А говорили, Италия, Италия.."
Мы полюбили Италию с первого взгляда. Пересекая Италию в обратном направлении, через Римини, Сан Марино, любуясь картинами за окном автобуса, я непроизвольно начал рифмовать вперемежку итальянские, английские и русские слова. Потом на клочке бумажки записал, что получилось. А получилось вот что:
Буэно Джорно! Forte Piano!
Viva, viva Italiano!
Здесь Istorico Evento
От Палермо до Sorrento.
Здесь на каждом повороте
Рафаэль и Паворотти.
Даже если кукуруза,
Но о ней поет Карузо!
А в толпе – Attencioni! –
Верди, Данте и Маркони!
А Сикстинская Капелла!
Bella–bella, bella–bella!
Тут – Ватикан, там – Galleria
O, mama mia, o mama mia!
А какая панорама!
O, mia mama, O, mia mama!
Есть конечно недостатки,
Неувязки, неполадки...
Tualleto грязноватто,
Ожиданте долговатто.
Где-то очень уж воньятто...
Но не для фотоаппарата!
Мы давно уже забыто,
Что такое Долче Вита...
Мы и верим и не верим...
Вот это Данте Алигьери,
А вот тут, почти напротив,
Наполеонo Буаноротти.
Здесь – Лоретти, там – спагетти,
Здесь – Пьерро и Каппулетти.
Там – Караваджо, здесь – Феллини.
Везде.... Бенито Муссолини.
(И очень смотрит независимо
с портретов их генералиссимус).
Едешь прямо, едешь вправо –
Как в век из века переправа.
Повернешь немного влево –
Бертолуччи и Ромео.
Смотришь вправо – белла донна!
Глаз подымешь – там Мадонна!
Даже если глаз закрыто,
Видишь белла синьорита.
А синьоры! Все Давиды – ого!
Кан-та-ре... ого-го-го!
Wait a minute! Uno momento!
Здесь есть даже Sacramento!
А если дальше в том же плане,
Где корни Руди Джулиани?!
А Москони? Аль Пачино?
А где истоки капучино?
Но внимание – Avante! –
Russo, russo наступанте!
От Венеции до Рима
Едут, едут пиллигримы
Из Москвы и из Иркутска,
Воркуты, Перми и Курска.
Над Болоньей и Помпеей
Надпись : «Кожгалантерея».
Синьориты в ресторанте
Говорят «гульяшь поданте!»
Римини, Турин, этруски
Говорят теперь по–русски!
От Перуджи до Милана
Где ты, где ты, итальяно?
Я же, сколько жить не буду,
Падую родную не забуду...
Как Горький мучился,
Заброшенный на Капри
(Я так же не забуду его Мать).
Как Рим терзала варварская рать,
Как на арене львы потягивались сыто,
А гладиаторы искали, где ж “Uscito”? ("Uscito" по–русски: выход)
Я не забуду Santa Lucia
O, Solo mia, сам прон defe…
O, So… o, diarrhea,
Сам знаешь где, сам знаешь где....
Когда мы подъезжали к Риму, я попросил у экскурсовода микрофон и начал читать только что сляпанное. Наш водитель, симпатичный молодой итальянец, по–русски не понимал ни слова. Когда я начал читать, после первых же слов (Viva, viva Italiano!) он бросил руль, расплылся в улыбке и начал аплодировать. Я занервничал и сделал паузу, что , может быть, нас и спасло – он опять взялся за руль. При дальнейшем чтении он, при звуках знакомых слов, только вопросительно поглядывал на меня.
Ещё одно почти невероятное совпадение случилось тоже в Италии и тоже в туристском автобусе. Но прежде я должен напомнить о Докторе – Марке Леонове, бывшем моём вице–президенте из Сайбека. После того как его уволили он мне часто звонил, интересовался, что я делаю, рассказал о том, что он пока не работает, а занимается только продажей–куплей акций на бирже. Ещё позже он позвонил и сказал, что он купил новый дом рядом с усадьбой Била Хьюлета, и что он нас приглашает зайти посмотреть на дом и на него, т.е. пообщаться. После нескольких таких приглашений мы поехали к нему. Дом оказался, действительно, большой, дорогой (3млн), с мраморными ступеньками и колоннами у входа. В процессе разговора, когда мы полушутя-полусерьёзно сказали, что ему пора привести женщину в этот дом, он сказал, что "выписал" из Германии его знакомую и она вскорости приедет. После этого мы надолго расстались. А дальше было вот что. Мы ехали с группой русских, живущих в Германии. За нами в автобусе сидели две женщины. Что-то в их разговоре заставило меня прислушаться. Одна из них говорила: "Я там жила, как наложница у султана. У него большой дом с мраморными колоннами, всё удобно, чисто, красиво. Но языка я не знаю, машину не вожу, рядом никого нет, а он занят только биржей".
Я повернулся к ней и спросил: "Это было в Америке? И зовут его Марк Леонов?" Она очень удивилась, а ей рассказал, как и откуда я его знаю. Она уехала из США назад в Германию. Мир, действительно, тесен.
Вернувшись из Европы, я заскучал вскоре. Работать не хотелось, но жадность и наличие свободного времени победили лень. Моё резюме было на интернете, я получал какие–то предложения и одно из них меня заинтересовало. Компания называлась Филипс Медикал и была расположена там же в Силиконовой Долине. Я поехал на интервью, они меня взяли. Я поставил условие, что буду работать только 3 дня в неделю. Так и договорились. Я ездил туда, ночевал 2 ночи в гостинице (они оплачивали жильё и питание), и потом возвращался в Сакраменто или в горы, если это было зимой. Работа была необычная и интересная. Мы проектировали машину для просвечивания человеческого тела, с целью определения возможных отклонений от нормы.(Body Scan Machine). Чтобы ближе познакомиться с этим процессом, я поехал в госпиталь посмотреть, как это делается. Я помню, как в этот "бублик" положили на вид здорового мужика лет пятидесяти, а мы с сестрой, сидя у компьютера в другой комнате, смотрели его внутренности, и она, показывая на экран, говорила, что вот это, наверняка, раковая опухоль, а вот здесь забиты сосуды и т. п.
Одним из тех, кто меня интервьюировал в Филипсе, был пожилой человек по имени Поул. Он когда–то разработал первую такую машину и считался там корифеем. Поул, действительно, был очень хорошим инженером. Мы подружились и он часто заходил в мой кубик просто потрепаться.
Поул во всём был типичным англосаксом. Блондин, высокий, слегка полнее, чем он хотел бы, но работающий над собой, ироничный, с хорошим чувством юмора. Очень политкорректный, выдержанный и достаточно скромный. Любит итальянскую оперу. Знаком с полным "джентльменским" набором американцев в русской литературе: Достоевский, Толстой, Пастернак. Жена – хорватка по происхождению, но университет окончила в США, моложе его на 20 лет. Я так подробно рассказываю о нём, чтобы понятней было то, что будет дальше.
Зайдя ко мне в кубик, как обычно с утра, Поул почти торжественно объявил, что он уезжает в отпуск на две недели в Европу, а точнее, в Хорватию. Дело в том, продолжил он, что родители его жены, умершие два года назад, завещали ей дом. Дом большой, в хорошем месте, цены сейчас выросли и они хотят продать дом.
Родственники жены в Хорватии уже нашли покупателя, но необходимо присутствие жены, чтобы завершить сделку. Это займёт 2–3 дня, сказал он, после чего мы поедем смотреть Хорватию.
Я работал обычно со вторника по четверг. Через две недели, во вторник с утра ко мне заходит Поул. По его хмурому и осунувшемуся виду я понял, что–то случилось. Я спросил: "Поул, у тебя всё в порядке?" Он молча сел и после паузы ответил: "Нет, на самом деле". "Что случилось?" – спросил я. И Поул рассказал всю "жуткую" историю своего отпуска в Хорватии.
Сразу по приезду они пошли оформлять бумаги на продажу дома. Первый же бюрократ, который принял их, был очень любезен, сказал, что проблем не будет и через 3 дня они могут прийти за необходимыми справками. Можно ли быстрее, спросили они.
Бюрократ долго объяснял что–то и сказал, что 3 дня, в конце концов, это не так уж долго. Через 3 дня секретарь бюрократа сказала, что у её босса срочная командировка, но он точно будет ещё через 2 дня. Пришлось отложить дальнюю поездку по Хорватии. Через 2 дня они снова были у того же бюрократа, который сказал, что произошла задержка, но документы будут готовы вскоре. Он думает, что ещё через пару дней, и его секретарь позвонит им, когда всё будет готово.
Родственники жены сказали, что нужно дать взятку, иначе они отсюда никогда не уедут. Поул сказал – ни за что. Я не хочу попасть в тюрьму, да ещё и в Хорватии.
Родственники уверяли, что это совершенно безопасно, но Поул стоял на своём: только честным путём. За два дня до отъезда жена Поула, которая ещё не забыла язык и кое–что о нравах своей родины, пошла к бюрократу сама и быстро вернулась с документами. Оставшиеся два дня Поул боялся выходить из дома, сидел как на иголках: он ждал, что за ними прийдёт полиция. Только, когда я сел в самолёт, сказал Поул, я перестал оглядываться, не идёт ли кто за мной. С такой реакцией "правильных", законопослушных американцев я столкнулся не впервые. И таких большинство. Среди самых разных эмигрантов это не всегда правило. Особенно, среди эмигрантов из бывших соцстран, Китая, Азии, Мексики. Но и они со временем принимают правила игры.
Через, примерно, год мне надоело ездить в трафике по 2–3 часа, да и после того, как мы закончили машину, работы было мало. Я уволился и пошёл на работу к Хомайюну. Хомайюн начал новый Старт-Ап, с целью производить солнечные панели. Он приглашал меня, но пока я не договорился с ним, что буду работать из дома в Сакраменто, мне не хотелось бросать Филипс. Мне всё же приходилось ездить в Сан Хосе, но не чаще одного раза в две недели.. Позже мне захотелось хоть один лыжный сезон никуда не спешить, кроме как на гору, и я бросил и эту работу. Мне всё меньше хотелось работать. Мы стали регулярно ездить в Мексику в Ноябре–Декабре, а в Августе–Сентябре в Европу и Южную Америку. Так начиналась наша четвёртая жизнь – жизнь без работы.
За двадцать лет работы в США мне довелось сделать во много раз больше, чем за 33 года работы в Союзе. Я как–то пытался посчитать насколько выше была производительность моего труда в Америке и решил, что цифра в 100 раз нисколько не будет преувеличением. Причина – организация и условия труда и, возможно, более сильная мотивация.
Когда-то, работая в Союзе во ВНИИ, я взял большой отпуск, месяцев на пять, и поехал весной в альплагерь Цей. Зимой я там часто работал инструктором, знал хорошо Казбека - начальника лагеря и Тамару Христофоровну - бухгалтера. Казбек был раньше хорошим альпинистом, но после серьёзной травмы в горах двигался с трудом на костылях. Его пытались лечить в Москве, но ничего не помогло. Он был молчалив, неулыбчив и очень немногословен. Отвечал всегда очень коротко, но всегда по делу. Дела в лагере шли неплохо. Немалая заслуга в этом была и Тамары Христофоровны. Тамара была, конечно же, как это принято в Осетии, какой-то родственницей Казбека. Лагерь находится в горах Северной Осетии, в Цейском ущельи.
И Казбек, и Тамара относились ко мне очень хорошо, поэтому когда я спросил, могу ли я пожить это лето в лагере, никто не возражал. Но просто приживалой мне быть не хотелось, и я спросил, чем я могу им помочь. По-моему Казбек понял, для чего мне это нужно и предложил заняться ремонтом никогда не работавшего ещё дизель-генератора. Такая вещь в горах совершенно необходима, т.к. электричество часто отключалось по разным причинам, а это значило, что лагерь оставался без света, тепла, душа и горячей пищи. И часто - надолго.
Когда я попал в помещение, где стоял дизель, я понял, что Казбек решил меня занять хоть чем-то, чтобы я себя чувствовал лучше. Дело в том, что дизель был привезен в лагерь несколько лет назад. Добыли его, как и многое другое, альпинисты, и конечно же, не самым законным путём. Дизель приехал из Свердловска, с какого-то военного завода, как списанный. На самом деле, он был совершенно новый. Но официально Казбек не мог пригласить для установки и пуска людей с этого предприятия. Все строительные и ремонтные работы в лагере делали заключённые расположенной у въезда в Цейское ущелье исправительно-трудовой колонии для алкоголиков и наркоманов. Это была бесплатная рабочая сила. Как и почти всё в этих краях, получали этих "рабочих" по принципу: ты - мне, я - тебе. Т.е., если начальнику колонии требовалось что-то от Казбека, а это могли быть, например, "недоеденные" участниками лагеря продукты, то рабочие из колонии "обменивались" на дефицитное масло, мясо, макароны и пр.
Позже с этими "работягами" я сталкивался довольно часто и узнал их лучше.
Вырваться хоть на день из колонии было для них большим счастьем. Когда их утром привозили на копку канав под укладку кабелей или переноску камней, они выглядели, как зомби в фильмах ужасов: точно такие непросматриваемые глаза, замедленные движения и полное безразличие ко всему окружающему. Оживлялись они только, когда получали пачку чая, заваривали всю пачку в пол-литровой железной кружке на костре (чефир) и выпивали всё до последней капли на двоих-троих. И то ненадолго. Через пару часов требовалась новая порция. Правда, больше 2-3-х часов они и не работали, хоть и забирали их назад в колонию через 8-9 часов. Поэтому, когда в колонии объявили, что для работ " на воле" нужны специалисты, способные запустить дизель, "специалистами" оказались все, но работа досталась, очевидно, самым блатным.
То, что я обнаружил в помещении, где стоял дизель, лишило меня малейшего оптимизма, что он когда-то заработает. В чёрных от чефира стаканах и на земляном полу дизельного помещения валялись сверхточные детали топливной аппаратуры дизеля
вперемежку с костями селёдки и кур. Даже, если потерялась только одна маленькая деталька, ничего не получится. Ни чертежей, ни инструкций. Вся бумага пошла на гигиенические процедуры и обёртку для продуктов. Я пошёл к Казбеку и сказал, что ничего не выйдет. Он ответил по-сталински чётко: "попитка - не питка".
В течение следующих 2-3х месяцев я выковыривал из грязи детали, мыл в солярке и искал, куда их пристроить. Занимался я этим в промежутках между походами в горы, собиранием малины, облепихи и других даров природы. Занимался неохотно, так как надеждой не тешился. Тем не менее, в какой-то момент оказалось, что всё вроде бы на своих местах и осталось только нажать на кнопку "Пуск". Я и нажал. С моей точки зрения произошло чудо - дизель заработал. Ещё минут пять я ждал, что он заглохнет или взорвётся, но дизель равнодушно шумел и дымил. Постоянно оглядываясь на дымящую трубу дизельной, я пошёл в конторку к Казбеку. Дизель дымил. Очевидно, по выражению моего лица Казбек понял, что что-то случилось. Но работающий дизель - это было последнее, что он мог предположить. Я попросил его подойти к окну. Он тяжело поднялся, опираясь на костыли, подошёл к окну. Пару минут мы оба стояли, наблюдая за дымом из дизельной, после чего он сказал: "молодэц". Так я заработал своё бесплатное проживание в лагере.
У меня есть хорошие друзья в России, в Нижнем Новгороде. Я когда–то работал с Игорем, мы помогали друг другу строить наши садовые домики, катались на лыжах. Игорь познакомился с Таней в альплагере Цей, где я тогда работал инструктором. Я был свидетелем становления их семьи. Сейчас они оба проректоры Академии в Нижнем Новгороде, доктора наук. После отъезда из Харькова я потерял их на несколько лет, но позже нашёл на Скайпе. Они мне рассказали, что на следующий год после нашего отъезда из Союза они поехали в тот же альплагерь, где они познакомились, что стало у них почти традицией. Главным человеком в лагере была, конечно же, бухгалтер Тамара Христофоровна. Она знала, что Игорь и Таня дружат со мной и спросила их обо мне. Они сказали, что я уехал в США. Вот что сказала на это Тамара Христофоровна, не очень образованная, не слишком интеллигентная, с сильным осетинским акцентом женщина: "Счастлива будет та страна, в которой будет работать Борис".
Не знаю, даже, заметила ли меня Америка, чтобы испытать счастье от моего пребывания в ней, но я счастлив, что мне удалось поработать в Америке, что Америка предоставила мне такую возможность.
Что удивительно для меня , во всяком случае, что работа и жизнь вне работы были как-то органично связаны. Они дополняли друг друга, а не делились на два разных существования, как это было в Союзе. Не знаю почему, но я это чувствую именно так. Может быть, потому, что за все эти годы я ни разу не сталкивался с антисемитизмом? С дискриминацией на работе по этому признаку? А ведь я работал с иранцами, пакистанцами, арабами из Палестины и Ливана, немцами, французами, латиноамериканцами, русскими. "Русскими" русскими. Ведь здесь нас всех, приехавших из Союза, называют русскими. И в этом большая доля правды. Язык и культура связывают людей почти также, как и происхождение. Разделяют - религии, национальный шовинизм, голод и неустроенность жизни, пропаганда с целью борьбы за власть. Да и мало ли что ещё...
Жизнь 4-я.
…Все проходит в этом мире, снег сменяется дождем, все проходит, все проходит, мы
пришли, и мы уйдем. Все приходит и уходит в никуда из ничего. Все проходит, но
бесследно не проходит ничего…
Всё ниже и ниже, и ниже
По жизни несут меня лыжи.
Прошлый лыжный сезон закончился раньше обычного из-за отсутствия снега в конце зимы, а новый всерьёз так и не начинается по той же причине. Уже середина января 2014-го, а снег обещают только к середине февраля. Всемирное потепление? Но на востоке и в центре США таких холодов как сейчас не было давным – давно. Вот мы на западе и расплачиваемся отсутствием снега и необычно тёплой зимой, да бы соблюсти равновесие.
Совсем недавно "Академик Шокальский" замёрз во льдах Антарктики, так и не добравшись до льдов, таяние которых, по замыслу "зелёных" организаторов этой экспедиции, должно было стать ещё одним доказательством мирового потепления.
Природа умеет охранять свои секреты.
Собираясь в эту экспедицию, её участники и организаторы подсчитали, что надо будет посадить пять тысяч деревьев, чтобы нейтрализовать загрязнение среды только от сжигания топлива для плавания. Похоже, не рассчитали. Застряв во льдах, они, во-первых, сожгли намного больше топлива, во-вторых, сначала австралийская, а затем китайская, новозеландская и снова австралийская спасательные экспедиции сожгли топлива ещё тысяч на сто деревьев. Не думаю, что кто-то собирается высаживать эти деревья. Так одна глупость приводит к цепной реакции непредсказуемых последствий. А может быть и не надо было посылать спсательные экспедиции? Просто подождать, пока лёд растает? Известно, что если "блондинка" бросила гранату, то суетиться и переживать не надо. Просто надо поднять гранату, выдернуть чеку и бросить гранату назад.
Может быть, именно в результате этой затеи и у нас нет снега, и на востоке США так холодно? А если серьёзно, то ведь известно, что 11 тысяч лет тому назад на земле было куда более сильное потепление. На Аляске было, как сегодня в Калифорнии. И не было ни автомашин, ни заводов, ни горящих нефтяных и газовых факелов. И даже с олимпийским огнём не бегали по планете.
"Эх, хорошо быть на пенсии, братцы! Босса не надо любить и бояться. Вместо того, чтоб ходить на работу, можно полезное выдумать что–то. Можно, к примеру, пойти на рыбалку, если конечно же, время не жалко. Если же жалко, то можно, к примеру, пойти в магазин, чтобы что-то примерить. Можно в кино просидеть три сеанса! Можно гулять, распевая романсы. Можно, проснувшись ещё до рассвета, новости все разузнать с Интернета. Можно с утра для леченья подагры принять без закуски таблетку Виагры. Можно, собрав кое–что на анализ, врачам отнести, чтобы в том разобрались. Можно всегда неспеша собираться, песни писать и на лыжах кататься. Можно без жалоб и даже вохоту, вобщем, ненужную делать работу. Можно в круизах проплавать недели. Можно с печи не слезать, как Емеля. Только одна остаётся забота... Как же прожить без проклятой работы?!"
Это написано по первым впечатлениям после полугода беззаботной и безработной жизни. Как оказалось чуть позже, можно прожить и без работы. И даже очень неплохо.
Но сначала, почему я бросил работу. Ведь были предложения, от которых было трудно отказаться. Работал я последние 2–3 года из дома. Это было легко и очень удобно. Ты не зависишь от транспорта, работаешь тогда, когда это удобно тебе. Можешь работать даже в дороге или вдали от дома, например, в горах, что я и делал, совмещая с катанием на лыжах.
"Тому, кто целый день торчит на работе, некогда зарабатывать деньги". Так сказал, насколько я помню, Девид Рокфеллер. Понял я это совсем поздно, но кусочек такого счастья мне всё же достался.
Моя должность в контрактах называлась "консультант". Что это значит? У одного жителя тихого американского пригорода был кот. Кот был настолько активен по ночам, что кошачий крик от заката до рассвета не давал спать жителям двух ближайших кварталов. Как–то соседи пришли к владельцу кота и сказали, что с этим пора кончать. Днём стрессы на работе, ночью – дома, это уж слишком. Кота надо кастрировать. Хозяину кота и самому надоело залечивать котовые раны после ночных походов. Короче, кастрировали гуляку. Стало тихо по ночам. Через неделю зашёл к мужику сосед и говорит: "Вот видишь, тебе лучше, нам лучше, да и коту лучше. Небось, спит по ночам и жирок наращивает?" А хозяин отвечает: "Какой, спит!? Все ночи где–то шляется. Он теперь у них консультантом работает."
Я, пожалуй, мог бы чему–то кого–то научить, но не очень хотел. Причин было несколько. Приезжая изредка в компании, с которыми у меня были контракты, сидя на совещаниях, я как бы со стороны смотрел на людей вокруг , на обстановку вокруг меня. Я стал всё больше отмечать для себя, что я здесь старше всех, что меня уже не так волнуют их проблемы, что-то не кажется мне таким важным и срочным, как они думают. С технической точки зрения мне казалось, что многое, что они делают, просто ни к чему или делают они это не так, не лучшим образом. Но мне не хотелось выглядеть поучительным ментором для этих ребят. Я просто наблюдал и помалкивал. Я думал: "пусть учатся на своих ошибках, может быть, для них это даже лучше." Потому что собственный опыт, хоть и даётся дорого, но объясняет и запоминается лучше.
Сейчас я мог бы поспорить с Джорджем на тему "почему в среднем инженеры из СССР, работающие в США, лучше американских инженеров", на другом уровне. Я после того разговора с Джорджем думал об этом часто. Xотя, он был прав в своём анализе, это далеко не вся правда. У меня работал японец, который, окончив университет в Японии, отзанимался ещё 2 года в Стенфорде. С английским у него не было проблем.
И опыт, хоть и небольшой, работы в США у него тоже был. Когда ему нужно было начать новый проект, он всегда спрашивал: где я могу увидеть что-то подобное? Если я говорил, что ничего подобного нет, он был абсолютно беспомощен, чтобы начать делать хоть что-то. Если же я давал ему какой-то похожий образец, он доводил детали до совершенства. Я бы не мог это сделать как он. Как-то он меня спросил, с какого образца я делал мой очередной робот. Я сказал, что делал робот таким, чтобы он выполнял заданные мне технологами задачи. А так как процесс это новый, то никакого прототипа у меня не было. Он, по-моему, мне не поверил. И почти также реагировали многие американские инженеры. Всем им нужно было оттолкнуться от чего-то уже известного.
К чему я это рассказал? Мне кажется, что и образование, которое мы получили в Союзе, и весь образ жизни там, очень развили наше воображение. Мы воображали, что строим коммунизм, что живём в нормальной стране нормальной жизнью, что делаем нужную и полезную работу, что "советское – значит отличное", что на Западе "человек человеку - волк", что все хотят нас погубить, что мы самые сильные, самые умные, самые правильные. По случайным картинкам западной техники мы должны были проектировать изделия, которые бы превосходили эту технику. И мы воображали, что мы это делаем. При отсутствии более совершенных материалов, электроники, компьютеров, технологий, мы думали, что можем сделать что-то подобное или даже лучше.
Ничто не развивает воображение так, как чтение. А читали мы много. Телевизора или не было, или там нечего было смотреть. Даже, смотря редкие зарубежные кинофильмы, мы домысливали, довоображали, как там у них живётся. Ещё больше воображения требовалось при чтении редких переводных книг современных писателей Запада. Многие детали современной жизни на Западе нам были неизвестны и потому непонятны. Приходилось домысливать самим. Кто как мог. А каким воображением надо было обладать, чтобы правильно понять Булгакова или даже "12 стульев"?. Воображение часто заменяло реальность. У меня, во всяком случае.
Я считаю, что инженеру – конструктору воображение необходимо не меньше, чем архитектору, композитору, художнику. Например, Илья Портнов, о котором я писал, для своей дипломной работы в институте избрал луноход. И спроектировал его так, что он был очень похож на будущие американские луноходы. Его воображения хватило бы на многих. А вот, что сказал по этому поводу А. Эйнштейн: "Воображение важнее, чем знания. Знания ограничены, тогда как воображение охватывает целый мир, стимулируя прогресс, порождая эволюцию." И у него же: "Логика может привести Вас от пункта А к пункту Б, а воображение — куда угодно…"
Как мне кажется, с возрастом воображение мельчает, затуманивается. Воображение всё больше заменяется опытом. За небольшим исключением, лучшие творения, открытия, произведения сделаны довольно молодыми людьми. И я начал замечать, что всё больше пользуюсь опытом, чем моим "вторым самым любимым органом" – головой.
Короче, пришло время закругляться.
Очень хотелось проводить больше времени с внуком, на лыжах, в путешествиях.
Первые полгода–год было хорошо. Потом я опять заскучал без работы. В какой–то момент надо было выбрать между предложением работы и поездкой по Средиземному морю с посещением Хорватии, Италии, Греции, Турции, Туниса, Монако, Франции, Испании и ряда островов. Я не смог променять давнюю мечту на даже хорошую работу.
В Греции, во время нашего пребывания там, проходили митинги и демонстрации протеста в связи с финансовым и экономическим кризисом в стране. Евросоюз требовал от греков, чтобы они платили налоги со своей зарплаты, к чему они, греки, не были приучены многими годами околосоциалистических режимов, беспорядка и коррупции. Зато, они с удовольствием пользовались для своего личного обогащения деньгами, которые Евросоюз давал на развитие экономики Греции. Конечно же, не всем эти деньги доставались. Но всё же, большинство населения так или иначе что-то имели от этого. Работавшие в государственном секторе, получали такие же зарплаты, как в среднем в Евросоюзе, а налоги платили в 5 – 6 раз меньше. А так как в госсекторе работало большинство населения, то это большинство, в основном, и протестовало.
Почему в США, Англии, Германии, Франции люди довольно исправно платят налоги? Не потому, что они такие "сознательные", а потому что есть такие законы и инструменты их контроля.
Лет 200-250 назад Запад и Восток (так, как эти понятия звучат для нас сегодня) пошли разными путями. Запад начал жить согласно написанным парламентами законам, которым должны были подчиняться даже правители, а на Востоке каждый новый правитель писал законы так, как он их понимал. А понимали их восточные правители так, что закон, в первую очередь, должен защищать их власть и благополучие. Западные конституции почти неизменны все эти 200-250 лет. И все эти годы Запад разрабатывает и внедряет инструменты, позволяющие, совершенствовать, воплощать и соблюдать законы. (Правда, точно также народ ищет и находит пути, как обойти эти законы. Но угроза серьёзного наказания, в основном, теми же деньгами останавливает большинство.) Отсюда и появляются поколения людей законопослушных. Только на Востоке возможна такая поговорка: "Закон - как дышло. Куда повернул, так и вышло." Так появились поколения людей на Востоке, не уважающих и не соблюдающих законы. А западное выражение отношения к закону звучит совсем иначе и, даже, с оттенком неизбежности: "Закон есть закон"
И как бы не занудно и скучно это не звучало, соблюдение законов является необходимым условием существования и развития человеческих сообществ.
Вернувшись из Европы, я прекратил своё "писательство". Иногда, очень редко, если вспоминал что-то, как мне казалось интересное, записывал ввиде коротких добавлений в ранее написанный текст. Прошло больше двух лет с того момента, когда бросил. Но сегодня была почему-то бессонная ночь, я начал проигрывать в голове какие-то мысли, которые мне показались интересными, и я решил записать их.
Сейчас в США идёт президентская предвыборная компания, и может быть, поэтому я начал думать об изменениях, которые случились в мире за последние 20-30 лет, свидетелем и даже участником которых я стал.
А возможно, и вчерашний звонок из Гугла. За последние пару месяцев это был 3-й или 4-й звонок. Я ни разу не отвечал и сообщение, которое они оставляли, было всегда одинаковым и, примерно, таким: Ваш опыт и направление сделанных вами проектов полностью соответствует открытой позиции в нашей компании. Позвоните нам по телефону ..........., чтобы обсудить удобное для вас время и место встречи.
Раз уже они меня зовут на работу, значит, что в США сейчас очень не хватает людей способных работать в Хай-Теке. Наташин муж Саша тоже получил пару соблазнительных предложений за последние два года. Значит дела в экономике идут не так уж плохо.
Но этой ночью я думал не об этом. Я решил попытаться выразить в цифрах, как такие компании как GOOGLE и APPLE, точнее, несколько человек, и прежде всего, Брин, Пейдж и Джобс, буквально, изменили мир у меня на глазах. То, что сделал и делает GOOGLE, я бы отнёс, скорее, к изменениям в технике, а потом уже к изменениям в социальной сфере.
То, что сделал APPLE, в первую очередь, изменило социальную сферу, точнее, ту огромную составляющую социальных явлений, которой является общение между людьми.
Выразить эти изменения в цифрах для GOOGLE значительно проще, чем для APPLE.
Считал я в эту ночь так.
Когда-то, лет 40 назад, из ВНИИ, где я работал, нас посылали группами по 5-7 человек в Москву, в Центральную Патентную Библиотеку делать патентный поиск на ту или другую тему. Обычно, возьмём по-минимуму группу из 5 человек, процесс поиска занимал около месяца. 40 часов в неделю умножить на 4 недели и на 5 человек. Получается 800 часов. Если учесть перекуры, разговоры, прогулы и хождение по магазинам в рабочее время, то округление этой цифры до 1000 часов будет очень скромным добавлением. Качество поиска было далеко от идеала. Работа скучная, нудная, устаёшь быстро, поэтому пропустить из тысяч страниц и чертежей что-то важное очень просто.
Сейчас даже малоквалифицированный инженер на средней руки компьютере делает эту работу лучше за, примерно, один час. С помощью поисковой системы GOOGLE. Если учесть, что эти 5 человек должны были ехать из Харькова в Москву и обратно, каждый день в Москве ездить на работу и с работы, жить в гостиницах, есть, пить и т.п. (Т.е., кто-то готовил, продавал, подавал им еду, кто-то убирал гостиничный номер, вёл автобус, трамвай, поезд, выдавал библиотечные материалы, и т. д. и т.п. В тоже время, их семьи перестраивались, чтобы обойтись без кормилицы/кормильца, основная работа откладывалась в сторону.), то отношение 1: 1000 легко превращается в 1:2000 или 1:3000. И это то, что позволяет сделать только часть продукции компании - поисковый метод.
Этот метод невероятно упростил и улучшил труд не только учёных, инженеров, но и врачей, библиотекарей, издателей, короче, всех. А для каждого это ещё и возможность узнать или купить что-то, что необходимо сию минуту, например, сверить собственное самочувствие с симптомами известных болезней, выбрать подходящее лекарство или подобрать запасную часть к машине, холодильнику, самовару, наконец; заглянуть, не выходя из дома, в любой музей мира, найти и прочесть новую книгу, статью и т. д., и т.д., и т.д.
Такие компании как Amazon, Netflix, Facebook и многие другие стали реально возможными с появлением GOOGLE.
Я до сих пор воспринимаю ГУГЛ как чудо, не могу не радоваться каждый раз, когда использую GOOGLE SEARCH. Мой внук относится к этому так, как я в школе к таблице Менделеева, т.е.: "Kакое ещё чудо? А разве этого когда-то не было? Как же тогда без этого жили? М.б. и не было, так это было 100 лет назад, наверное..."
Но ночь не кончалась, и я решил посчитать, что-нибудь из того, что я сам сделал для технического прогресса. В качестве примера я взял робот для одного небольшого комплекса, который обрабатывал силиконовые вейферы (плоские "блины" диаметром 200 и 300 мм и толщиной около 2 мм), которые впоследствии разрезались на чипы, идущие в компьютеры и далее везде.
Каждый вейфер на выходе из этого комплекса стоил от $200 до $400 тысяч. "Робот", вообще-то, это сильно сказано. На самом деле, больше подходит слово "манипулятор", т.к. его задачей было взять вейфер из касеты. положить на платформу для обработки, забрать с платформы и, перекладывая из одной рабочей камеры в другие, донести целеньким и положить в касету на выходе из комплекса. И повторять весь этот процесс каждую минуту, 24 часа в день, как минимум, 300 дней в году. (Это описание напомнило мне анекдот: Как занять блондинку надолго? Положить перед ней бумажку, на обеих сторонах которой написано: переверни на другую сторону.)
Это мог бы делать и человек ("блондинка"), правда, не 24 часа, а 7, и обязательно с перерывами на туалет, разговоры ("блондинка", ведь!), отпуска (в том числе, декретный, "блондинка", ведь!), болезни, профсоюзные собрания и т.д. Всё же округлим скромно до замены роботом 3-х человек.
Один из первых образцов робота, который я поставил на испытания в лаборатории, "обработал" таким образом 5 млн вейферов без единого сбоя и остановок. Это, из расчёта работы 24 часа в день, соответствует, примерно, 210 дням или 630 человека-сменам. Самый старательный рабочий ломал от 2-х до 5-ти хрупких вейферов за смену. Возьмём по минимуму 10 в день. 210 дней, умноженные на 10 (даже блондинка вам скажет) соответствуют 2100 поломаным вейферам. При стоимости, опять же, по минимуму, $200000 за вейфер получается $42 с семью нолями, т.е. $420 млн.
Итак, только на человеческих ошибках мы сэкономили $420 млн. Не считая расходов на каждого рабочего. Машина же стоила около $2 млн.
После этого расчёта я спокойно заснул ещё на полчаса.
"Обозреватель «Новой» Джозеф Брама, англичанин, всю жизнь изобретавший станки, замки и гидравлические прессы, в 1778 году придумал ватерклозет с поплавковым клапаном. Век был неспешный, поразмышляв еще пять лет, Брама придумал винтовой водопроводный кран. Через несколько десятилетий после Брамы седобородый лорд Кельвин усовершенствовал кран, создав смеситель, который позволяет человеку не мучить себя попеременно ледяной водой и кипятком, а сделать воду приятной температуры. И кто скажет теперь, что это изобретение, позволяющее миллионам людей от Токио до Лиссабона и от Аляски до Австралии ежедневно наслаждаться мягким теплым душем, — дало человечеству меньше, чем сооружение пафосных пирамид или героические полеты в космос? Первый лифт на паровом двигателе начал поднимать людей в Америке в 1850 году. Это была примитивная платформа, ездившая по шпалам, но здесь важны мотив и идея. Механик, чье имя исчезло из истории, был одержим мыслью о том, что человек не должен мучиться, преодолевая сотни ступенек. А если у него больные ноги? В 1861 году еще один янки, Элиша Грейс Отис, запатентовал электрический лифт и «ловители» — приспособления, не дающие лифту упасть в шахту при обрыве каната. Без лифтов были бы невозможны не только небоскребы, но и все иные современные дома, без упорного труда Элиши Отиса и его хитроумной головы смертность в падающих лифтах превышала бы смертность при авиа-и автокатастрофах.
Московское метро прекрасно. Но чем бы оно было без эскалаторов, которые изобрел американец Чарльз Сиберг? За 35 лет до открытия станции метро «Сокольники» в
Москве он запустил первую движущуюся ступенчатую лестницу на Парижской выставке 1900 года. Лифты, эскалаторы, водопроводные краны, смесители, душевые кабины, миксеры, кофеварки, тостеры, смартфоны, флешки, диски, компьютеры, роутеры, микроволновки, хлебопечки, телефоны — во всемирном гипермаркете всевозможной техники, созданной для того, чтобы сделать жизнь людей удобной, быстрой, эффективной и приятной, — нет ни одного аппарата, созданного в России. Все эти вещи пришли с Запада. Даже зубная щетка пришла к нам оттуда. Вот уже 200 лет вал удобных приспособлений, помогающих жить приборов, сложных конструкций, встроенных в простые вещи, аппаратов для дыхания, питания, передвижения, общения идет с Запада по всем пространствам земного шара. Навигаторы сильнее меняют жизнь людей, чем 3 тысячи лекций по географии. Без холодильников и газовых плит цивилизация невозможна. Первый бытовой серийный холодильник был выпущен в 1927 году в Америке компанией General Motors. Модель называлась Monitor-Top, работающие холодильники этой марки до сих пор иногда продаются на eBay. «Газпром», конечно, национальное достояние, он оперирует месторождениями и миллиардами, трубами большого диаметра для континентов и хранилищами для народов, но первую газовую плиту для отдельного, конкретного, частного человека соорудил в США в 1825 году не известный мне по имени механик с разводным ключом в руке и набором гаек в кармане. Джеймс Шарп в Англии в 1834 году уже продавал газовые плиты. Первую он поставил у себя в доме для собственной жены. О Джеймсе Шарпе в истории осталось немногое, но точно известно, что он страдал, зная, что жена замучилась разжигать огонь в печи и отмывать свои маленькие пальчики от угля. Кто был премьер-министром в том году в Англии, мы не помним, Британская империя развалилась и сгинула, а газовые плиты памятником Джеймсу Шарпу и его любви стоят в домах по всему миру и дают людям удобство жизни, теплую еду, горячий чай.
Весь современный мир создан изобретателями — без них мы до сих пор бегали бы пешком на 10-й этаж, крутили ручки мясорубок до остервенения, ходили на работу с лопатами в руках и кремнем в кармане. Эта участь нас миновала, потому что Запад — иными словами, удивительное сочетание теории и практики, философии и теологии, идеалов и денег, демократии и технократии — смог создать наш мир с саморазмораживающимися холодильниками, интеллектуальными стиральными машинами и соединенными в сети компьютерами. Жизнь всего городского населения Земли, в том числе и тех, кто ненавидит Запад, создана Западом в его мощном творческом движении к эффективности и комфорту. Тут не важно, кто первый сделал то или иное открытие, тут не об этом речь. Изобретателей в России было не меньше, чем на Западе, изобретатели у нас были даже в ГУЛАГе. Тут важно, кто сумел увидеть в наборе схем или в математическом расчете новую реальность жизни, бизнес-план, потребность, благо для множества людей. Метод ядерно-магнитной резонансной томографии запатентовал в 1960 году советский ученый В.А. Иванов, но томограф как медицинский аппарат для общего пользования, помогающий лечить и спасать людей, создал англичанин Годфри Хаунсфилд из компании EMI в 1972 году. В России уже давно не социализм, а капитализм, но в смысле бесчеловечности системы и пренебрежения человеком это одно и то же: современные томографы в России не производятся до сих пор. Мир современного компьютерного общения создан Западом.
Он создан Западом от первой DOS до последней Windows, от мейнфреймов размером с комнату до смартфонов, умещающихся в кармане. Правда, еще в 1961 году советский инженер Леонид Купринович создал мобильный телефон и даже запатентовал его, но для развития цивилизации это опять не имело никакого значения. Важно не только изобретение, важна среда, в которой оно не исчезает, важен мир, который вознаграждает изобретателя, а не превращает его в городского сумасшедшего, бродящего по кабинетам в поисках денег. Телефон Куприновича так и остался игрушкой номенклатуры и Лубянки: СССР не принимал технический прогресс, новый телефон не достался людям, не изменил их жизнь. Тогда как на Западе весь смысл развития мобильной связи — от первых телефонов Motorola до последних изысков Samsung, Sony и HTC — был именно в том, чтобы дать ее всем без ограничения, повсеместно. То же самое с копирами, которые КГБ держал на учете и под замком, сканерами, компьютерами. Домашние компьютеры IBM и Apple были созданы не для партноменклатуры и охранки, а для всех желающих. Неразрывная связь идеи и ее реализации, технологий и демократии — это Запад. В раю человек не знал тяжелого, иссушающего мозг и душу труда. Запад на свой, практичный, деловой лад упорно подбирается к утерянному раю. Освобождение человека от ежедневного, часто мучительного домашнего труда осуществил не конфуцианский Китай, не Индия с ее пантеоном из 40 тысяч богов и Будды, не духовная Россия — освобождение осуществил прагматичный, тысячу раз обвиненный в бездуховности Запад. Великая русская литература облилась слезами над маленьким человеком; Запад практично и деловито помог ему. Этот бездуховный Запад сделал всё для того, чтобы у маленького человека сошли мозоли с рук и появилось время для мысли, чувства и досуга.
Американке Джозефине Кокрейн в 1886 году надоело мыть посуду, она сконструировала посудомоечную машину. Автоматическая стиральная машина, освободившая женщин от стирки в тазу, была запущена в серию американскими компаниями General Electric и Bendix Corporation в 1947 году. О том, кто сконструировал первый кухонный комбайн, существуют разные мнения, но в любом случае это был человек Запада: то ли француз Пьер Вердене в 60-е годы прошлого века, то ли американец Карл Сонтхаймер в 70-е. Запад есть гигантская фабрика, неустанно работающая со времен первой промышленной революции. Эта удивительная фабрика сама перестраивает себя в процессе работы, меняясь от эпохи к эпохе, расширяясь, размещаясь уже и там, где по географии вовсе и не Запад. Она то вселяется в Калифорнию, то осваивает Шанхай, но это все та же фабрика, упорно и неустанно производящая тысячи и тысячи самых разнообразных механизмов и аппаратов, которые гуманно освобождают человека от неподъемного труда, сберегают время его жизни, смягчают для него бремя обязанностей и делают его жизнь легче, ярче, интенсивнее. Мы цивилизация горячей воды, лифта, электрического света, посудомоечной машины и компьютера благодаря Западу. Зворыкин, Ипатьев, Сикорский, Щербатской, Брин, родившись в России, реализовали себя и свои изобретения на Западе. А почему не в России? Потому, что Россия не Запад! Запад не враг. Запад не друг. Запад — это не география, это явление. Запад — это склад жизни и система отношений, которые нужно изучать, чтобы понять, как влиться в этот могучий, занимающий века и континенты процесс.
Только что английская компания OwnFon начала продажи мобильного телефона для невидящих. Это телефон без дисплея, со шрифтом Брайля на кнопках. Его корпус печатается на 3d-принтере. Можно сколько угодно говорить о присущей России духовности, но телефон для слепых создан на Западе. Можно сколько угодно бахвалиться особым путем, но лучшие протезы для инвалидов созданы на Западе. Всё, необходимое для жизни, создается на Западе. Весь современный мир создан Западом.
Япония уже стала Западом. Южная Корея стала Западом. Тайвань стал Западом.
Большая часть Восточной Европы стала Западом. В Украине произошла революция, потому что Украина хочет быть Западом. Запад — это не страна или группа стран, Запад — это направление истории.
Вот присяга, которую когда-то приносили арагонские феодалы своему королю - это было до ватерклозетов и общества массового потребления, но она выражает суть западного понимания общества, из которого выросло всё остальное. "Мы, которые не хуже тебя, обещаем тебе, который не лучше нас, свою службу и свою верность, если ты будешь соблюдать наши права и наши свободы. Если нет - нет."
2 2. Жизнь в эмиграции СССР - США
© Copyright: Борис Боргов, 2018
Свидетельство о публикации №218070100284
Свидетельство о публикации №218070100284
Рецензии