Монолог

Монолог

Семён Иванович откинулся на спинку стула, скрестил на макушке руки и с удовольствием потянулся.
- Теперь можно и полежать! - улыбнулся и прикрыл глаза.
Он любил вот так расслабиться после завершения очередной работы. На этот раз от него не потребовалось усилий; репортаж с семинара дался так же легко, как срывается бабочка с цветка. Куда важнее теперь отловить директора частного сельхозкооператива и заручиться его собственноручной подписью. Тут от Семёна Ивановича требовалась не столько бульдожья хватка, сколько шпионская способность выследить нужный ему объект.
Не открывая глаз, Семён Иванович пребывал в приподнятом настроении. «Когда мне стукнет 150 лет, - по привычке ёрничал над собой, - сегодняшний мой репортаж вместе с редакционным компьютером, за которым я его настрочил, за большие доллары продадут с аукциона где-нибудь во вновь открытом районе Луны. Потомки примутся исследовать эту трёхстраничную работу и издадут вагон макулатуры, расхваливая моё умение творить доброе, вечное, но сегодня никому не нужное и потому по достоинству не оценённое пока».
- Спите, коллега, без отрыва от производства!? - некстати ворвался в одиночество Семёна Ивановича вернувшийся от редактора ответсекретарь Леонид Леонидыч.
- Уснёшь тут с вами! - с сожалением произнёс Семён Иванович. - Вы с редактором живые мясники на скотобойне! Всю мою кровь за бесценок слили в раковину своей приходящей в упадок творческой лаборатории. - Он только теперь взглянул на представителя руководства: - Ты чего такой смурной? На встрече без галстуков обсуждали с шефом очередной провал несбыточных планов? Приснилось мне, будто сегодня он с левой ноги встал и на ней же допрыгал до редакции.
«У вас обоих только и есть по левой ноге», - подумал.
Ответсекретарь не успел ответить. Дверь впустила в кабинет редактора – человека от газеты далёкого и к ней безразличного – и с жалобным стоном равнодушно за ним захлопнулась.
- Сорвалась тематическая страница, - поправил редактор очки. - На самом деле, ни у кого нет готовых материалов.
Он тоскливо уставился на Семёна Ивановича, мол, выручай, дорогой, а во взгляде неприкрыто читалось: «Как вы мне все надоели!».
- Я обрадовался бы больше, - вздохнул Семён Иванович, - если бы в эту минуту вместо вас на меня смотрела с верой в светлое будущее моего кармана даже не вся страна, а только наша бухгалтерша Маша – с ведомостью на выплату мне тройной зарплаты!
- На самом деле, зачем тебе такая зарплата? Ты же не пьёшь?
- Поменял бы шесть ставших моими пятитысячных купюр на сотенные и оклеил ими стенку в туалете. Всё равно на них мало чего купишь.
- Не разводи демагогию, - поморщился редактор, точно только что поглотил лимон в табачной крошке. - Репортаж готов?
Семёну Ивановичу не привыкать затыкать газетные дыры своими материалами. Не имея привычки прохлаждаться, он давно приучил себя к творчеству с большим заделом, материалы сдавал с той же периодичностью, с каким восходит над горизонтом солнце, даже если его в тот момент и не видно. Однако его раздражали сбои в работе коллег, из-за чего он часто оказывался в роли доктора, выезжающего на «скорой» по срочному вызову. А винил он в этом ответсекретаря Леонида Леонидовича, беда которого для газеты заключалась в том, что лень-матушка родилась раньше его, а Господь, не разобравшись, с годами определил неразлучной парочке место в редакции.
- Мы не сеем и не пашем, не валяем дурака! - в голосе Семёна Ивановича слышалась неприкрытая ирония. - Он выдержал паузу, но и редактор её не нарушил. - Необходимо увидеться с директором: в репортаже есть его прямая речь. Мало ли, какая шлея попадёт ему под мантию, может взбрыкнуть ненароком. А там и вы с ним окажетесь в одной упряжке. Мне-то куда после этого деваться? Разве что поощрите бесплатной путёвкой на Канары, чтобы не видеть меня больше. И в тот же час я скроюсь за пределами редакционного порога. Улечу. Убегу. Растворюсь.
Они ещё какое-то время перепирались, но на то редактор и есть начальник, чтобы всегда быть наверху. Семёна Ивановича условно повергли на обе лопатки, и ему ничего другого не оставалось, как броситься на поиски директора сельхозкооператива.
Дверь с тихой радостью выпустила редактора из кабинета.
Дозвонившись до директора и держа сотовый телефон на вытянутой руке от уха, Семён Иванович несколько минут терпеливо выслушивал его раздражённые отнекивания, как если бы того уличили в воровстве золочёной ручки с двери одного из залов в Кремле, а тот отпирался, божился, что это совсем не он. И вообще – зачем попу гармонь?
- У меня столько срочных дел, что даже почесаться некогда! А тут ещё ты будешь нервы на кулак мотать! - негодовал директор, не стесняясь в выражениях, недостойных публичного повторения в культурном обществе.
Семён Иванович вцепился репьём в волосы и добился своего.
- Ладно, приезжай! - сдался-таки директор и смачно выругался, после чего Семён Иванович окончательно уверовал в чёрный день руководителя.
- Если к утру не вернусь, - стоя на пороге кабинета, обернулся он к ответсекретарю, - считайте меня безвинно пропавшим. Или я добровольно отрёкся от вас и ушёл в комбайнёры. Как говорится, белые начинают и выигрывают!
Леонид Леонидыч давно приучил себя не отрываться по пустякам от компьютерной игры в шахматы, тем более отвечать на колкости подобного рода, и злился, когда ему мешали. «На работу ходит только ради шахмат, - втихаря поговаривали сотрудники. - Дома-то ему малые дети мешают!».
По дороге в соседнюю деревню Семён Иванович обдумывал запевку разговора. Он совсем не хотел ненароком добавить керосину в огонь, который превратит директора в пламень до небес. Так ничего и не придумав, огорчаться не стал. Бывало не раз, когда само собой получалось даже лучше, чем по сценарию.
Семён Иванович подъехал к конторе, когда директор доставал из машины папку с документами с таким видом, будто вылавливал муху в чашке со щами.
- Не оспа, так короста! - здороваясь по рукам, изрёк незлобиво директор.
- Тяжёлые его мысли не могли взлететь и, падая, путались под ногами, сбивали с ритма, мешали идти, - отшутился, как ему показалось, Семён Иванович, не отпуская руку директора и не ослабляя её пожатие.
- Ты как оса, понимаешь ты, от которой не отбиться, пока не прихлопнешь, - произнёс директор и высвободил руку. - Как чирий в неудобном месте! Прав ты про тяжёлые мысли. И вообще, злой я сегодня, как волк в капкане. Говорю же: не ко времени ты.
- Да у меня к вам дел на пятак, Николай Валентинович.
Директор сердито хлопнул дверцей, на что машина тут же послушно пискнула, мол, можешь быть спокоен хозяин, ни один вор внутрь не проникнет.
- Не ко времени потому, что у вас дела пошли в гору!? Пшеницы намолотили море, и вам надо срочно ехать за орденом в столицу? - пошутил Семён Иванович, вслед за директором поднимаясь на второй этаж конторы. - В обед по телевизору хвалились, будто после объявления России эмбарго на продукты в стране пошло в гору сельское хозяйство.
Директор остановился, сверху вниз посмотрел на стоявшего несколькими ступеньками ниже Семёна Ивановича, окинул его отрешённым взглядом. И встрепенулся, точно ужаленный.
- Твёрдой пшеницы намолотили нынче много, - налетел коршуном. - Чистейший первый класс! Стекловидность восемьдесят процентов – куда ещё лучше!? Спрашивается, где эта гора? Где в гору мы пошли!? Сегодня, считаю, прямое издевательство над сельским хозяйством. - Он шагнул на нижнюю ступеньку.
«Не хватало ещё, чтобы сбил меня, порываясь выскочить на улицу», - подумал Семён Иванович и отступил, уступая дорогу, но директор махнул рукой и молча зашагал в кабинет. Там в сердцах швырнул папку на стол, не скидывая куртку, со злостью бухнулся на стул, принялся бесцельно перебирать бумаги. Бросил сердитый взгляд на всё ещё стоявшего корреспондента.
- Чего стоишь!? В ногах правды нет!
«Кабы знать, где она есть», - подумал Семён Иванович, подавая папку с репортажем, однако директор не горел желанием немедленно заняться чтением.
- Вы говорите, сегодня кадров в сельском хозяйстве нет! - Он, вероятно, продолжал начатый с кем-то спор, либо что-то пытался доказать себе. Со словами «Можно, я ваш монолог запишу?» Семён Иванович положил на стол включённый диктофон. Николай Валентинович буркнул: «Зачем?» и продолжил: - А куда они пойдут-то? Вон она, золотая молодёжь: школьники на остановке. Пивко пьют и чипсами закусывают. Им одинаково, понимаешь!? Мне недавно звонит директор школы. «Вы могли бы, - спрашивает, - малообеспеченным детям внести взнос? Мы бы тетрадки им купили». Туда да сюда… «Мог бы, но не буду. Вы знаете, - говорю, - родители будут водку пить, а я их детей в школу собирать? Пусть идут работать! И сами обеспечивают своих детей!». Понимаешь ты, какая штука получается? Вот в гору идём! А через пять лет гора эта вообще закончится. Да какой там через пять!? В нынешнем году у меня семь человек на пенсию уходят. Водители! Четыре водителя! Два КамАЗа станут – кто на них сядет? Завтра водителей не будет, послезавтра я не знаю, кого на комбайн посадить. Не знаю! Ты на бирже труда был? - задал вопрос директор и не стал дожидаться ответа: - Пусть список покажут, кто стоит на учёте. Пьющие, тунеядцы. Палкой гнать надо! Мы им деньги платим для того, чтобы они их получили и пошли пропивать?
Он открыл папку с репортажем. Семён Иванович желал только одного: чтоб камни не свалились с неба на голову директору и не оборвали его монолог на полуслове.
- Я бы и рад ещё два комбайна современных купить, - ото-рвался Николай Валентинович от бумаг, - чтобы уборку быстрее заканчивать! А кого я посажу-то на них? На комбайны новые. Я на следующий год… Десять тысяч гектаров земли у меня, - выразительно посмотрел. - Оставлю пять тысяч; те гектары, на которых справимся вдевятером. И покуда буду на этой земле работать. А с теми, кто сдавал землю в аренду, договоры прекращу. Кто её будет обрабатывать!? Кому владельцы паёв отдадут землю? Не знаю! Мне не надо! - провёл ребром ладони по горлу, показывая, насколько он сыт затыканием прорех. - С меня хватит той земли, что я выкупил. И которая моя личная. Всю лишнюю людям раздам. Как хотят, как смогут, так пусть и возделывают! Что смогут, то и выращивают на ней! Грабли, вилы или какой другой подручный инструмент берут и идут в поле! Пускай она, земля-матушка, после этого сможет родить! Без удобрений, обработки посевов и другой заботы. В первый же год половина деревни зарастёт бурьяном, а на второй год в бурьян не влезешь. Пусть половина другой деревни зарастает!
Слушая, Семён Иванович пытался представить себя на месте директора и видел с головой заваленного нерешаемыми свыше проблемами, прилипающими к нему, как пух к пластилину, как пыль к экрану телевизора. Он кричит о спасении, а его никто не слышит.
- Что с тобой? - вдруг спросил директор и с долей жалости посмотрел на Семёна Ивановича. - Ты побледнел.
- Душно, - нашёлся с ответом Семён Иванович.
Директор распахнул окно и вернулся к монологу:
- Скажи на милость – кому сегодня нужна земля? Что толку биться за каждый центнер зерна на гектаре? Я пять лет работаю директором мною же сколоченного хозяйства. За эти годы здоровье своё угрохал. Сердце надсадил, - директор один за другим загибал пальцы левой руки. - Приобрёл полную голову седых волос и выше крыши проблем. А в жизни-то я ничего при этом не могу достигнуть. Вот в чём беда! Чего я могу достигнуть!? На что могу сегодня мехтока отремонти-ровать? На что могу технику купить? За счёт чего зарплату рабочим подниму? Понимаешь ты?
В кабинет вошла бухгалтер, остановилась в нерешительности: подать ли документы на подпись, но директор отмахнулся от неё, как от назойливой мухи, дождался, когда она закроет за собой дверь.
- С каждым днём… Вот, смотри! Наши комбайны едва в поле успели выйти, как тут же на автозаправках подскочили цены. Бензин 92-й подорожал на два с половиной рубля. Тридцать два рубля за литр! Я спрашиваю – кто дал право повышать цену? Кого спросили!? Ни-ко-го! Монополия в действии!
Посмотрел испытующе на Семёна Ивановича, перевёл взгляд на диктофон.
- Ты для чего записываешь? - резковато спросил. - Думаешь, это кому-то надо!?
Поднял диктофон, повертел в руках, вернул на место:
- Ладно, может, что и получится из твоей затеи. У вас же есть сайт, глядишь, в правительстве случайно заметят. Может, прочитают хотя бы.
Семён Иванович согласно кивнул. Ему показалось важным отправить монолог в краевую газету. Он уже видел, как вечером перепишет его с диктофона, отредактирует, хотя редактировать практически нечего, утром отправит по электронке, а через пару дней увидит свой «гвоздь» на первой странице. Но мысль эта угасла быстрее, чем смолкают раскаты первого весеннего грома. Не один раз подобные «гвозди» в редакции накрывали медным тазом; под ним они и ржавели, никому не нужные. Оставалась родная редакция, но и она не горела желанием глубоко вторгаться в больные темы. Редактор считал подобные публикации бесполезными и даже вредными. «Пусть о больших проблемах пишут большие газеты, - не раз сердился на планёрках. - Наше дело маленькое. Пишите о людях труда». «Да нам только и остаётся писать о двух притопах с тремя прихлопами», - не раз говорил по этому поводу Семён Иванович, чем и навлекал на себя гнев редактора, не терпевшего споров о непростой ситуации в сельском хозяйстве.
А тут директор сам вызвался излить душу, крикнуть о боли. Плешь переели ему победные реляции теленовостей об импортозамещении и едва ли не шапкозакидательстве в условиях, когда ещё и года не прошло после объявления эмбарго.
- Ну, а мы-то… Закупали у нас в прошлом году пшеницу по восемь рублей за килограмм? Тогда сегодня покупайте по двенадцать! Централизованно берите по этой цене! Берите! Сегодня же дают только по семь рублей за килограмм овса. - Директор снял с аппарата телефонную трубку, принялся набирать номер, но передумал. - Мы уже не говорим, чтобы брали по девять рублей! Ячмень по восемь рублей берите! Гречку – по пятнадцать! Берите! Мы с удовольствием! Присылайте машины и забирайте у нас урожай, - распалялся всё больше. - И мы дальше будем жить, строиться! Людям будем вовремя платить зарплату, налоги платить! Всё станем делать вовремя! Технику покупать, «переработку» организуем на месте. Понимаешь ты? Что – государство боится, будто мы в сельском хозяйстве кошелёк набьём и работать не будем, что ли? Да ведь покуда здесь вот я своим механизаторам не буду платить в месяц по тридцать тысяч рублей, ко мне ни один школьник, ни один рабочий больше не пойдёт! Никто! Где я людей возьму? На какие деньги, скажи на милость, их позову работать?
Зазвонил сотовый телефон. Директор достал его из кармана, отключил и положил рядом с диктофоном. В это же время напомнил о себе телефон и в кармане Семёна Ивановича. Мельком взглянув на высветившуюся фамилию редактора, отвечать не стал, последовал примеру директора.
- Сегодня не подачками сверху должны заниматься: дали-кинули несчастные двести-триста рублей на гектар пашни, - вздохнул устало руководитель. - Ну что они дали-то? КамАЗ солярки пришёл ко мне – и всё! За него надо заплатить почти полтора миллиона. А мне не дали и семисот тысяч рублей госпошлины. За тонну дизтоплива отдай почти двадцать семь тысяч. Буквально вчера поехал в город оформлять 92-й бензин. За тонну запросили едва не сорок тысяч рублей! Вот и пожалуйста!
Он сыпал цифрами без задержки; они слетали с языка, как пшеница сыплется из дырявого мешка.
- Скажи, пожалуйста, как нам жить при таких высоких ценах на топливо и мизерных на зерно?
Семён Иванович пожал плечами.
Директор достал из стола тетрадь, нашёл нужную страницу, что-то подчеркнул.
- У меня первого числа наступает лизинг один, десятого числа – второй, через тринадцать дней – третий. Срок погашения кредита – двадцать восьмого числа, - загибал директор пальцы. - Зарплата – пятнадцатого числа. Выплачиваю девятьсот тысяч рублей. Где возьму? На месяц мне надо четыре миллиона! Налогов ещё пятьсот тысяч за месяц. Это мыслимо или нет? Я плачу каждый месяц налоги. Плюс ежеквартальный налог. Плюс в конце года обязан заплатить. И получается… Ноль и ещё повдоль… Кроме этого кран ежемесячно… Пожарные приезжают, из санэпидстанции. Технадзор измеряет дозировку воздуха. Комбайны же работают, пылят – нарушается экология! Понимаешь ты? Сейчас только начну приводить поля в порядок… Прежде чем солому жечь, опашу поля, сделаю межбороздовые полосы. Всё предохранишь – налетят проверяющие: экологию нарушаешь! Да я-то, может, и нарушаю…
Он прижал руку к сердцу.
- Давайте, люди добрые, сходите на поле, уберите солому руками! Мне как дальше-то вести сельхозпроизводство? Пусть мне скажут! Ну, затюкую я солому. Кому тюки нужны? Сожгу горючее, истрачу нитки, рабочим заплачу, технику изувечу. Кому нужна солома-то? Вон, посмотрите – полный сеновал сена! Оно уже никому в деревне не нужно! И в полях тюки накиданы! Тоже не нужны! Потому что животноводство в деревне заканчивается. У нас одно стадо частных коров, да и то в нём не больше семи десятков голов. Понимаешь ты? Вот в чём беда-то!
Семёну Ивановичу вспомнилась недавняя встреча с ехавшим на мотоцикле позади частного жиденького стада родственником. «Остальных коров растерял, что ли?» - пошутил Семён Иванович и услышал в ответ: «Года три назад, когда я начинал пастухом после армии, было триста голов. А теперь все тут. На мотоцикле за ними поспеваю».
- Свиней вовсе перевели, - не успокаивался директор. - С прошлого года зерноотходы лежат на складе. Никому не нужны! Понимаешь ты? - кипел директор, словно во всём повинен сидевший за столом напротив корреспондент районной газеты. - Кому их жевать-то? Курице от силы надо тонну, и всё! Чё дальше-то? Дальше-то что делать? Виданое ли дело – зерноотходы никому в деревне не стали нужны. Я бы их переработал на комбикорм, но и это не надо никому. Вот в чём беда-то! Сегодня сельскому хозяйству приходит крах. Мы говорим, страна голодная. Извините, - перешёл на «вы», - Вы в магазин-то когда в последний раз ходили? Ладно, в местную колбасу, может, сою и добавляют… Не технолог, не знаю. Но её хоть можно есть – колбасой пахнет! А зайдите в магазины, торгующие привозной колбасой из города! Покушайте – ничего мясного! Я не верил, будто кошка может от колбасы отвернуться. Своей кошки у меня нет, а вчера заглянул к сыну в гости… Оказался свидетелем: не стала есть колбасу! Из чего же она? Вот до чего дожили!
Семён Иванович продолжал слушать молча. Полностью полагаясь на диктофонную запись, он размышлял над тем, как обойти редактора и опубликовать монолог в родной газете. В отпуске тот уже был, краевой семинар не предвидится... «Кирпич на голову ему точно не упадёт, - мысленно горько усмехнулся. - В знак протеста написать заявление на отпуск? И пускай сам носится по полям, если сможет хоть что-то сочинить».
- Аптеки на таблетках богатеют! Язва желудка, гастрит; пошло-поехало... А всё же от питания зависит! Вот мы куда страну завели-то! Импортом-экспортом! У нас даже «переработка» сейчас, мне кажется, не способна нормальную колбасу делать: не потянет линия при нормальной закладке мяса. Не будет оборудование работать! Вот в чём беда! И мы же сегодня уповаем: вот нам эмбарго выставили! Чего выставили!? У нас свою продукцию некуда девать! Я скажу так: если уж на то пошло, что государство заинтересовалось бы в создании своей продукции, дешёвой, нормальной продукции, то, милые мои, откуда первоисточник продукции брать? А я скажу: у сельхозпроизводителя!
У меня оклад десять тысяч рублей. Я не могу себе позволить больше! Если позволю, значит, рабочих оголожу. У меня штат три бухгалтера всего-навсего! Остальные в поле работают! Я не могу работяг прокормить в полной мере. А чиновников много! И у каждого оклады нечета нашему заработку. Оклад и зарплаты ведь не одно и то же!
Понимаю – губернатору помогать надо. Но зачем такой большой штат? Я не понимаю! Приехал в организацию за справкой, подтверждающей выращивание экологически чистой продукции… Кое-как нашёл, кто подпишет документ. Представляешь!?
Я не завидую президенту. Может, он и много делает для села… Посмотришь телевизор: для сельского хозяйства спустили столько-то миллиардов рублей. Кому? За что? Расскажите, пожалуйста!
- Выход есть или его нету? - спросил Семён Иванович.
- В сельское хозяйство люди не пойдут работать до тех пор, покуда не будет приоритета нормальных цен и не возьмут под контроль эти и другие безобразия. Государство могло бы довести план и сказать: «Мил человек, мы у тебя закупим пшеницу по пять рублей за килограмм, но дадим литр горючего по десять. Запчасти будут на пятьдесят процентов ниже, а себестоимость твоей продукции не должна превышать полтора рубля. Полтора рубля у тебя себестоимость килограмма зерна. Три с половиной рубля у тебя наполняемость». Тогда у нас вопросов нету! Вот тебе строгое задание, выполняй, мил человек, как хочешь. Скажем, три с половиной тысячи тонн зерна по такой-то цене, а остальное – как можешь, так и реализуй, если уж на то пошло. Зерно взяли у нас централизованно, отправили на элеватор и переработали на муку, на корм скоту – куда хватит! И при этом государство сказало бы мукомолам: «Мы вам поставили зерно третьего класса, хорошего качества. Будьте добры – муку производите по четыре рубля за килограмм. Произведите булку хлеба по три рубля, чтобы на прилавке она стоила по три с половиной рубля». Но не так, как сегодня: купить у колхозника пшеницу по шесть рублей за килограмм, а муку перепродать по одинна-дцать! По пятнадцать рублей за булку выпекла пекарня, а по двадцать одному рублю продают магазины. Все нажились в буквальном смысле! Только колхозник остался без всего. Выход-то есть, только не поодиночке, а в одной связке работать надо. Это хоть понятно?
В очередной раз тяжело вздохнув, директор бегло пробежал по страницам репортажа, подписал каждую страницу и закрыл папку.
- Всё, мил человек! Забирай! - заметил горестно: - Со всем согласен. Только, понимаешь ты, от твоего репортажа никакого толку. Мы семинар провели, людям показали мощь новой чудо-техники. А большинство из приехавших посмотреть на технику сегодняшнего и завтрашнего дней ходили и облизывались. У них нет денег! И не будет – цена больно кусается! Кто может купить, тому наш семинар не нужен. Пустая трата времени для всех.
В довершение разговора директор рассказал об утреннем звонке из зерновой кампании, и Семён Иванович шагнул за порог.
На улице остановился, глубоко вдохнул прогретый воздух. Не хотелось возвращаться в душный автомобиль. Не хотелось спешить в редакцию и отчитываться перед редактором за то, что не ответил на звонок и этим, как всегда, спутал его планы. «Знаю я твои личные дела в рабочее время на редакционной машине», - подумал и посмотрел вверх.
В совершенно выгоревшем на жарком солнце небе дрались галки. Наблюдая за ними, Семён Иванович пытался и не мог понять, как можно там что-то делить, за что-то драться. За кусок неба? Но оно такое большое, что двум драчливым птицам вполне хватило бы за глаза, надо только попытаться усмирить драку, договориться миром. Птицы бесновались, не жалея перьев и крыльев, кричали, и в их криках слышались Семёну Ивановичу взаимные обвинения. Как сейчас эти два неразумных существа, вчера, не слушая друг друга и не желая уступать, ссорились подвыпившие с утра соседи, намеренно привлекая к себе внимание односельчан.
Сейчас распри соседей показались Семёну Ивановичу мелкими, никчёмными. А вот что станется с ними завтра, если вслед за несколькими в прошлом крепкими предприятиями прикажет долго жить единственный в их селе частный сельхозкооператив? Хотя и сейчас от соседей пользы там, как от козла молока.
Длинным сигналом редакционный водитель Николаич прервал размышления Семёна Ивановича, и тому пришлось подойти к машине.
- Чего так долго? Буквы в репортаже считали, что ли? - поинтересовался Николаич. - Редактор уже на нет изошёл, батарею в моём сотовом своими звонками «посадил». Срочно требует машину к подъезду.
Он добавил несколько кучерявых слов, без которых соб-ственная речь ему казалась пресной.
- Не всегда надо ругать редактора, - улыбнулся Семён Иванович, - он иногда неплохо руководил. Когда работал не в редакции. В конце концов, я не у тёщи на блинах был.
- Директор уж больно хмурым был, Семён Иванович. Я грешным делом думал, спустит тебя с лестницы. Чем ты его допёк?
- Не при делах я, Николаич, - отозвался Семён Иванович. - Вот, послушай.
Он немного отмотал назад запись на диктофоне и сменил режим на «Воспроизведение». В машине раздался голос директора: «Сегодня мне один звонит из зерновой кампании: «А что, вы пшеницу не отдадите по шесть рублей?». - «Почему не отдам? Отдам!». - «Можно к вам приехать загрузиться?». - «Да это же очень здорово, что вы готовы приехать! Но вот вы пшеницу произведите по шесть рублей за килограмм и торгуйте хоть по пять! Только произведите! Хоть один из вас! Тебе сколько лет?». - «Двадцать шесть!». - «Приходи ко мне на комбайн-то. И поймёшь, что пшеницу нельзя продавать по шесть рублей. Ты цену хлебу хоть поймёшь! Ты сам-то был хоть раз в колхозе?». - «А зачем мне это надо? Чё вы со мной такие дурацкие разговоры ведёте!? Мне-то какая ваша проблема!? Хотите – продавайте, а не хотите по шесть рублей – не продавайте!». Ну и чё!? И куда мы сегодня движемся? Не знаю, что делать дальше».
- Любишь ты искать приключения на свою эту самую… - усмехнулся Николаич. - Одного этого достаточно, чтобы редактора удар хватил, а ты остался без гонорара. Не пропустит же в газету!
Минуту назад призывающий Семёна Ивановича поспешить на «ковёр», Николаич не торопился ударить по газам «Рено».
- Утро вечера мудренее, - откликнулся Семён Иванович. - Расскажи лучше чего-нибудь для души.
- Пока вы там мировые задачи с директором решали, дружок звонил из моей деревни. У Анатолия Яковлевича, по прозвищу Непотопляемый, ты его не знаешь, полиция отобрала водительские права. Он без них ездил месяцев восемь, если не больше. А тут выпил и поехал к тёще на блины, - Николаич с прищуром посмотрел на Семёна Ивановича. - Доехал до магазина, и вот тебе на – гаишники! Как черти из табакерки! «Ваши документы!». - «А нету!». И взяли его за шкирку. Дружок мой спрашивает, мол, как же Непотопляемый раньше ни разу не попался. Он ему и отвечает: «Люсьен над ними колдовала, и знаешь, спасало. А теперь не пойму, почему сбой». - «Люсьен, которая в соседней деревне жила?». - «Почему жила?». - «Потому что неделю назад её схоронили». - «А-а, так вот, оказывается, в чём дело! Чары кончились!».
Мужчины засмеялись.
- Ладно, трогай, - сказал Семён Иванович через минуту. - Ждут нас с тобой, Николаич, великие дела и непотопляемый редактор! Наверное, его колдунья ещё в полном здравии.