Учительницы музыки

     Мое обучение игре на фортепиано началось с прослушивания, обнаружения замечательного слуха и сакраментального вопроса родителей, буду ли я заниматься музыкой. Естественно, я ответила согласием, а что еще можно было ожидать от ребенка.  Срочно был созван семейный совет, и усилиями всех моих бабушек и родителей был приобретен инструмент «Заря», стоивший бешеные тогда 650 рублей. Я любовно осмотрела будущее орудие пыток, которое на первый взгляд выглядело восхитительно. На полировке играли лучики солнца, цвет дерева – изумительного теплого красноватого оттенка вселял надежды на раскрытие моего таланта (и никак не менее), а черно-белые клавиши манили своей нетронутостью.

     Первых двух учительниц я помню весьма невнятно. В памяти остались только «рука, держащая яблочко», «прекрасные способности, которые надо развивать», мучительная борьба с этюдами Черни, играть которые приходилось не по моему выбору, и «Детским альбомом» Чайковского, в котором только «Старинная Французская Песенка» будила мои эмоции.
- Чтобы чего-то добиться – надо упорно работать! – говорили мне, убивая всякое желание подходить у инструменту. То, что виделось радостью, становилось каторжным трудом – ежедневным, многочасовым испытанием на прочность. Мое детское любопытство и жизнерадостность не давали мне шанса усидеть за гаммами и разучиванием очередного нудного экзерсиса, я срывалась, как только предоставлялась такая возможность. Будущее у инструмента ужасало, я его не хотела категорически.

     На третьем году обучения в музыкальной школе для меня все изменилось. Мне была представлена новая учительница Элла Михайловна. Описать ее не смогли бы никакие слова и краски. Молодая, очень смуглая, с копной вьющихся черных волос, яркая, харизматичная, громкая и блистательная – это малый портрет моей любимой учительницы. На вопрос о национальности она отвечала, что в ней текут ручьи разных кровей от ассирийской до еврейской и русской, но по паспорту – русская, смеясь, завершала она.
- Боже, девочка, у тебя лицо «враги партизанку пытали»! Что за унылость! Это му-зы-ка! – восклицала она и играла что-нибудь опереточно-бравурное, однажды это была даже «Большая крокодила».
- Чтобы так играть, - говорила она, - надо любить играть.

     На столике перед ней всегда стояли любимые духи «Сигнатюр», стопка каких-то романтически потрепанных нот, необыкновенная ручка и еще какие-нибудь интересные мелочи – снятые кольца и браслеты и прочее. Урок она начинала с создания настроения – играла мне что-то. Ее крупные руки порхали по клавишам, а музыка была такой… мне порой хотелось танцевать босиком под нее.
- Так, - начинала она, - долой все парадные банты и косы-хвосты!
После чего развязывала мои прилично стянутые волосы.
- Встряхни головой, - приказывала она, я радостно слушалась. Она чуть-чуть касалась пробочкой любимых духов мочек моих ушей, и я преображалась. Раскованная и красивая – такой я себя ощущала.
- А теперь посмотри на клавиши. Они прекрасны, их удивительно приятно касаться, а главное – они хранят твою тайну, потому что только ты знаешь, какую мелодию вы с ними сейчас откроете. Давай.

     Она не приказывала играть то-то и то-то, слушала, что я ей приготовила в произвольном порядке. Моя прекрасная Элла позволяла мне выбирать, что разучивать. В конце урока волосы мои она возвращала в исходную прическу как-то очень легко, буквально несколькими касаниями. Я полюбила классику, однажды ее следующая ученица не пришла на урок, и она играла мне Грига, моментально ставшего любимым на всю жизнь. В марте я заболела, а когда вернулась – Эллы уже не было.
- Сожрали и не подавились, - шептались технички, любившие шумную, но искреннюю девушку.

     Разумеется, в толпе учительниц с противозачаточной внешностью, манерой одеваться и держаться Элла была слишком яркой, слишком харизматичной и сексуальной для того, чтобы не выделяться. За что ее уволили (попросили уйти) мы не знали, но дружно оплакивали и даже ходили к директрисе, которая нам объяснила, что «Большая крокодила» не есть пример хорошей музыки и в музыкальной школе (читай «советской музыкальной школе») не место преподавателю, которая не делает разницы между классикой и дешевыми песенками.

     Наверное, от уныния я бы бросила музыкальную школу, но в ней неожиданно появилась волшебница. Звали ее Наталия Александровна Белостоцкая. Преподавала она скучнейшие сольфеджио и музлитературу. Это смахивало на сказку. Из каких времен к нам в класс занесло эту неземную женщину, я не знаю, но просто видеть ее было удовольствием ни с чем несравнимым. Она была довольно высока, стройна, одевалась всегда в необыкновенные пастельные тона, волосы аккуратно причесывала в низкий пучок. Все в ней говорило о какой-то особенной породе – манера говорить, двигаться, ее жесты. Я, много читавшая, понимала, что место ей скорее веке в XIX на балу в Дворянском собрании, чем в обычном классе музыкалки. Пока она рассказывала, я мысленно наряжала ее в бальные платья, окружала блестящими гусарами…
- Вита, ты с нами? – окликала она меня, увидев, что я чересчур далеко улетела в своих фантазиях.

     Однажды я притащила в класс спасенного из лужи котенка, которого в ней пытались утопить какие-то уродцы (его потом удалось «подарить» моей однокласснице и он вырос красивейшим вальяжным котом с пролетарским именем Кузя). Я завернула его в вязаную бабушкой кофту и положила на солнышко, светившее на вспомогательную парту. В момент, когда класс дружно взял предложенную ноту – котенок проснулся и решительным «мяу» возвестил о своем желании поучаствовать в хоре.
- Ах, ты прелесть! – воскликнула учительница, когда я уже похолодевшая, готовилась к походу в кабинет директрисы, - А вот в ноту ты не попал!
Быстро выслушав мои объяснения, она взяла его на руки и так продолжила урок.
- Боже, - подумала я, возведя ее практически в святые, - Она еще и милосердна.
Увы, и эта удивительная женщина не надолго задержалась в этой школе – слишком бросалась в глаза ее инаковость.

     Задерживаться в этой школе я уже не могла – я готова была пользоваться любым предлогом, чтобы туда не ходить. И пока мне искали школу на замену, нашлась учительница Марина Анатольевна, дававшая частные уроки.
Дама была колоритная, национальность ее считывалась на раз. Запомнился ее своеобразный запах – духи с легкой примесью чеснока, который моему тонкому обонянию вычислить было несложно.
- Виточка, деточка, - начинала она со своеобразным акцентом, - Это Хачатурян, а не оперетка, постарайтесь немного убавить ваш темперамент, это ведь не танцульки, а вальс.
А я-то хотела показать себя с лучшей стороны! Благо прозанимались мы недолго, потому как сдерживать меня учительнице приходилось часто.

Еще одну мою учительницу я описала в рассказе «Душечка Анна Львовна», который можно прочесть на моей страничке.