Право Кукловода. Пролог

      То, что Том видел сейчас за окном, казалось ему в высшей степени странным. Да, времена были тяжёлые, а главная улица вместе с южным рынком всегда привлекала столько страждущих, что даже получила название Площади Попрошаек. В дни, когда из тёплых мест возвращались купцы, когда знать дальних пределов прибывала к королю на пир — здесь и вовсе было не протолкнуться, стояли духота и смрад. Старики и калеки заполняли улицу, оглашали криками, отравляли дыханием, и вскоре городская стража стала выстраиваться вдоль дороги, чтобы оградить гостей столицы от ненужных знакомств.

      Тщетно. В какой-то момент бедняки так осмелели, что вышли просить милостыню у воинственных равентенцев. Будь это просто послы, всё, быть может, закончилось бы мирно — те в чужую страну свои странные законы не провозят, — но тогда прибыл их лидер, облачённый в белый доспех геранис. Он выказал своё удивление, увидев разом столько нищих, вынул из ножен меч и любезно предложил помощь. Больше попрошайки к равентенцам не приближались и на милю, а скоро и к другим путникам лезть перестали.

      Все те, кто раньше надоедал купцам и лордам, стали приставать к торговцам и честным ремесленникам. Стража их не гоняла: Его Величество Файсулас велел помнить о милосердии. Хозяин потому частенько ворчал, а Тому было не до того. Он на улице и не бывал обычно: наработавшись в кузне за день, засыпал тут же, в жёстком кресле, и нищих видел, только когда выходил на крыльцо подышать.

      Нищих всегда бродило по округе много, Том так и не привык к этому за годы жизни у хозяина. Но чтобы сейчас, в этот мороз, заставлявший пот замерзать на лице, когда он высовывался из своей кузни?..

      Ему не чудилось. Сейчас на Площади Попрошаек сидела старуха, прямо в снегу: морщинистая, остроносая. Она казалась настолько ветхой, что малейшее дуновение ветерка могло бы развеять её в прах. Старуха не двигалась, не дрожала даже, и Тому казалось, что она уже замёрзла насмерть или скоро замёрзнет. В высшей степени странно. И жалко. Кто он сам, как не безродный мальчишка, подобранный с улицы разорившимся торговцем? В его сердце, в отличие от распорядка, осталось место жалости. Он заглянул к спящему хозяину, одолжил у него облезлую кроличью шубу и двинулся за старухой по сугробам.

      Она всё-таки дышала. Белые спутанные космы трепетали у её лица, а бледные, как лёд, когтистые пальцы лениво гоняли по серым лохмотьям паучка. Том подумал, это чудо, что паук не окоченел, как его собратья на хозяйском окне. Но чуть слышное дребезжание в недрах блестящего брюшка всё разъяснило. Механизм.

      — Это же... равентенский железный паук?

      Такие вещицы у них — большая редкость, а потому в цене. Глупая старуха. Продала бы — в жизнь на морозе не сидела.

      Она подняла взлохмаченную голову. Сухие губы брезгливо скривились, глаза полыхнули гневом. И глаза эти были странные. Не по-стариковски прозрачные, не светлые, как у лесного народа, не белые, как у снежного, и не жёлтые, как у равентенцев. Лиловые.

      — В Равентене нет железа, детёныш, как и уважения к старшим.

      — Вы оттуда? Тут холодно, зачем же?

      Жёсткие льдинки кололи шею, заставляя морщиться. Он ещё раз взглянул на снежно-белые космы и хрупкие плечи. Не равентенка, точно ведь не равентенка... Паучок продолжал перебирать неживыми лапами по ткани.

      — Холод — это ненадолго, детёныш. И я тут ненадолго. Не нравитесь вы мне, любимцы сестёр.

      В лиловых глазах остро сверкнула насмешка. Порыв пронизывающего ветра как-то пробрался в город, и Том затоптался на месте, обнимая себя за плечи под хозяйской шубой. Седые волосы мягко покачнулись, но старуха даже не вздрогнула.

      — Прочь, — повелела спокойно.

      А Том почему-то с радостью послушался. Скользя по оледеневшей мостовой, проваливаясь в нечищеный снег, он спешил оказаться как можно дальше от той, что не боится холода. Её нечеловеческий взгляд мерещился под закрытыми веками, перестук железных лап раздавался будто в самой голове. Жутко до дрожи в коленях. Она что-то говорила вслед. Кажется, что колокол скоро зазвонит. Сумасшедшая, безумная... Или ума лишился он?


      Летели дни. Уж и потеплело, и попрошайки, оттаяв, привычно заголосили, и сама старуха делась куда-то со своим равентенским пауком, а Том почему-то всё ждал колокольного звона, хотя знал, что никто и никогда его больше не услышит... Не должен был.