Сын Дьявола 2

    (продолжение)               

                IX
 

Роберт слушал разговор старых товарищей, разбойника и Готвила. Преимущественно говорил Фрудо. Мальчик не только заинтересовался его рассказом, но и пытался выяснить для себя непонятные моменты. Во-первых, он не очень понимал, по какому принципу разбойники грабили людей. Ведь большая часть проезжающих по дороге  ничего, кроме того, что вырастила на собственном поле, не имела.


Фрудо, на назойливость юноши, мотнув лысой головой, буркнул: «Мы у простых людей не берем всё, что они везут с собой. Но ведь жрать хочется всегда! Так один даёт муки, второй - лепёшку,  а третий - брюкву или кусок сыра»,- и осклабившись щербатым ртом, он уже веселея добавил, «Это вроде платы за прогон. Хочешь проехать - плати!».

«Ну а если вас поймают?» - не унимался Роберт.
«Если об этом думать, то надо сидеть дома и дёргать козу за сиьську», - отмахнулся Фрудо.

«Жизнь это как игра в кости. Если везет надо играть и не думать, что будет после».

Старый солдат, щурясь от попавшего в глаза дыма, в раздумье, поддакнул: « А после может быть смерть!»

«А ты, что Готвил, смерти боишься?», - рявкнул Фрудо, « за тобой вроде подобного не водилось».

«Нет, смерти я не боюсь», - спокойно ответил конюх, «да вот только вопрос как умереть: с оружием в руках или с  веревкой на шее».
« А по мне так без разницы, как конец принять. Наш герцог говорил: «мертвым стыд без надобности».

Роберт понял, что речь зашла об его отце, и внутренне погордился этим, но свои мысли выказывать не стал, а вновь обратился к предводителю шайки: А зимой вы, где отсиживаетесь. Ведь холодно и голодно, поди?»

«Что верно, то верно», - кивнул головой разбойник, «зимой холодно, да и народу по дорогам зимой меньше  шастает», помолчал.

«Так, мы пока есть возможность, припасы делаем, а зимой как волки в норе отсиживаемся»,- перепутав волка с медведем, продолжил он.
Пригладив бороду, посмотрел  на Ричарда  и с  пафосом  добавил: «Трудно, но свободно!»

«Если только мыши запас не сожрут. Твари!», -  колко встрял в разговор, молодой разбойник, тот, что вступил в схватку с Ричардом, «две зимы назад из-за этого два человека померли».

«Помнится, мы в  тот раз в монашескую одежду влезли и отсиделись в одном из монастырей Пуатье. Там много бродячих монахов к зиме собирается»,  - Фрудо пошевелил в костре палкой и переводя разговор, «мы тут репой разжились. Не желаете перекусить? Да и винца бурдюк найдётся».


Есть старик с юношей не стали, а вот от вина ни тот, ни другой не отказались.
«Так вы из Руана идёте?», - хлебнув из чашки, спросил Фрудо, «там, нынче большая ярмарка состоится? Со всей Нормандии  и шерсть и кожи, вино и сыр везут».
Меж верхушек деревьев пробежал легкий ветерок.


«Верно, везут…», - Готвил сполз с бревна и, прижавшись к нему спиной сел поджав под себя одну ногу, «уже несколько лет как дали волю иудеям, целая община в Руане теперь есть. Вот они ярмарки  и  проводят. Наш хозяин тоже выбирается на день другой».

«Хозяин!», - буркнул Фрудо, но его мысли сразу же перескочили на другую, промелькнувшую в словах Готвила тему, «вот и мы решили в Руан податься нынче, среди народа и затеряться  и поживиться  можно. Особливо хочется этих иудеев пощипать».


«Помнится,  мы с ними в  Галисии столкнулись. Они со страху всё  побросали, даже женщин своих, и в реке решили спасаться. Не вояки, срам один. А свои монеты все же не бросили, даже тогда когда один из них из-за своей мошны и утонул вовсе ».

«Не всем нужно и кровь проливать», - многозначительно подняв  вверх узловатый палец, пробасил старый солдат, «это удел отверженных. А иудеи они тем и живут, что с другими народами торгуют».

«Этот край тогда вообще надо было с землёй сравнять. Иудеи  там людьми торговали как скотом».

«А тебе разве продавать в рабство не приходилось?», Готвил повернулся к Флудо.

Тот, замявшись, ответил: «Приходилось так ведь я же, на меч взял,  а они   от земли отрывают, облавы устраивают. И ведь на кого, на язычников, на нашего брата И в трэлах язычники никогда у нас не состояли».

«Язычник язычнику не ровня»,-  Готвил потянулся. В воздухе  появилось марево, и на нём как на гамаке повисла тишина.

« А  тебе с оружием разве не от сохи шли, когда мы в походе были?»,- прикрыл глаза. Очень ему не хотелось этот разговор продолжать.


Флудо недовольно покосился на старого солдата: «Что-то ты  эту монашескую песню завёл. Неужели к старости о грехах задумался. Так ведь поздно, грехи они с тобой и в Валгаллу отправятся. Это наивный человек полагает, что если примется день- деньской свою душу терзать раскаянием, так его сразу  в этот самый их рай заберут».
 
Помолчав, продолжил: «Нет у нас ни рая, ни ада, есть место, где до поры будем пребывать, пока снова в путь,  Один отправиться не дозволит».

«А дозволит ли?»,- встрял в разговор Роберт.


Флудо не обращая на юношу внимания: «Эти разговоры делают человека слабым и, завистливым, А ничего нет противнее человека завидующему другому. Отсюда и предательство и обман».

«Это тебе, что ли завидовать?», - неуважительно бросил Роберт.

«А тебя сопляк, кто спрашивал?», - Флудо заиграл на лице желваками, « тебя в компанию пригласили, позволили сидеть рядом, а ты …».

Договорить не успел. Тут уже вспыхнул как порох Роберт: « Да кто ты такой, что бы я о твоей компании мечтал или   напрашивался! Мы своей дорогой шли, а ведь это вы хотели меня жизни лишить».

Готвил приоткрыв глаза, спокойно бросил: «Ша братва, хорош бузить. Вы еще за мечи схватитесь, забыв правила гостеприимства».

«Хотели, убили бы», - постарался оставить за собой последнее слово Флудо, вожак все ж таки, да и старше он этого задиристого юнца.

Роберт попытался ответить, но наткнулся взглядом  на нахмуренные брови Готвила, и передумал.

«Так о чём ты давеча говорил? Вроде о женщинах»,- уводя ссору в сторону, спросил Готвил.

« О них, о них проклятых…», недовольно буркнул, не сразу сумевший перестроиться, Флудо.

А чё так, не повезло, что ли с этим делом?», - улыбнулся конюх.

«Почему не повезло?», - Флудо  стукнул дном  пустой чашки по  поверженному  стволу и, поворошив в костре палкой, не поворачиваясь к Готвилу, « я даже вроде когда-то женат был». Рядом сидящий разбойник налил в подставленную  Фрудо чашку,  вина.

«Вроде или был», - хмыкнул Готвил.

«Точно, жена у меня костлявая и злая что твой мороз была. Я молодой всего 17 лет - оженили насильно, год всего и прожили».

«А отчего же была, умерла, что - ли», - не понял Роберт.

«Не, не умерла, я сбежал. Надоело её костлявые бока тереть, вот и сбежал»,- он задумавшись помолчал, «не нравилось мне, что отец и дядя всё время командовали: делай это не делай того, туда не ходи, иди сюда. Плюнул и подался в бродяги. И вот уже почти сорок лет носит меня, как лодку в море без парусов и весел. Не знаю когда  и  пристану».

А потом,  без перехода, выпалил: «А на востоке женщины в теле, вот, к примеру, те же иудейки, мягкие такие», - хлопнув себя по ляжке, хохотнул Фрудо, «не то, что наши мосластые и жесткие», - глаза его масляно заблестели.

«И на похоть падки. В Кадиксе охраняли какого-то вельможу, так ему один негоциант иудей задолжал. А чтобы тот долг вернуть, надо было дня на четыре отлучиться. Видать монеты в кувшине, дома держал. Так в качестве залога он свою жену и  оставил…».

И не успел Фрудо  договорить, как Готвил, зная эту историю, указал глазами на парня, мол « не при нём». А тот и рад байки послушать, «уши развесил», приготовился.


Да разбойника от вина разобрало, и он «отпустил вожжи», одним словом понесло: « А пока он за деньгами ездил я его жену …охранял», - засмеявшись, добавил, «я  с неё три дня не слезал». Сделав большой глоток, отчего при неуверенном уже движении, большая часть вина выплеснулась ему на грудь  и бороду, «а она, поди, и не против, была. Когда её муж долг вернул так, уезжая, еще долго из-за занавески в повозке, меня высматривала».


«А этот, то ли старый иудей то ли армянин», захлёбываясь  вином  и, воспоминаниями, пробулькал разбойник, «ну тот, что  с нами в Трапезунд на лодье, когда мы у Киевского князя на службе состояли, плыл. Помнится, он далее направлялся в   Карин  (нынче Эрзурум). И к чему он только  жен с собой вёз, - помолчал, чмокнув губами, «старый, толку от него, поди, мало было. Так его жены всю команду в пути ублажить успели, кто-то даже болезнь эту самую, ну как её…приобрел».

«Для того и вёз, чтобы вас от своего кошеля отвлечь»,- Готвил многозначительно усмехнулся.

«Ты вот, что дружище Фрудо скажи», - меняя тему,  продолжил Готвил, « в тот год, когда мы собрались все в Тронхейме. Как ты может, помнишь, произошел случай…»

                X

Роберт, не особо желая слушать старинные разборки, заскучал,  и уже было убаюканный говором стариков, задремал, как в верхушках деревьев с шумом пронесся порыв ветра, означающий лишь одно, что скоро налетит гроза. Искры из костра веером понесло на сидящих, вокруг него. Не договорив, вся гоп-компания, спешно поднимаясь, стала собирать нехитрое свое барахло. Нужно было найти  укрытие,  до того как хлынет дождь, чтобы последующую часть дня не ходить в мокрой одёже.


Укрытие, хоть и не вполне надёжное, оказалось как раз под скалой, нависающей над прильнувшей к холму дорогой. И не успели они добраться до указанного укрытия, как разразилась гроза, принесшая с собой, и обильный дождь.


Уже сидя под скалой, кто-то из разбойников сквозь шум льющихся струй, услышал скрип колес: «Едет кто-то»,- насторожил он всех.

Реакция была незамедлительной, выверенной, и отточенной за многие года «Товьсь!» скомандовал предводитель, и вся шайка, как один, укрылись своими серыми плащами, и прижалась к скале.


«Здорово!»,- пронеслось в голове Роберта. Даже находясь рядом с укрывшимися разбойниками, он с трудом мог различить их на фоне серых скал.
Такая маскировка нужна была, что бы заранее не насторожить, а то и того хуже не спугнуть жертву.


Из-за поворота, медленно двигаясь сквозь дождь, показалась первая арба, за ней вторая чуть поменьше и так далее. Шел целый караван из четырех  повозок. Их сопровождали шестеро верховых. Таким образом передвигаться было и безопаснее и веселей.


Роберт для чего-то прикинул, что в повозках может быть по два человека и вместе с верховыми их будет, пожалуй, человек четырнадцать. А их…он и себя и Готвила причислил к разбойникам, всего девять человек.  «Но каких воинов»,- горячась, подумал он. Хотя  воинов в их компании было всего два. Правда эти двое стоили тех четырнадцать, но ведь они были пешими и уже несколько потрепанными  жизнью.


Рассчитывая на неожиданность, Фрудо не давал команды к нападению до той поры пока все повозки не оказались напротив того мест, где схоронилась  ватага. К чести сказать в шайке  царила жесточайшая дисциплина -  сказывалось военное прошлое предводителя. Видать именно это отводило от них неминуемую смерть. Вот и в этот раз как не был внимателен Роберт, он не заметил, как двое из разбойников оказались один позади, а другой впереди обоза.


И после того как раздался свист означающий сигнал к атаке, оба эти разбойника первыми оказались на дороге

Роберт не сразу, но вдруг понял, что их с Готвилом втянули в незаконное дело, но ни отступать, ни тем более отсиживаться  в укрытие он не собирался. Того же мнения как видно был и Готвил,  отчего он, запахиваясь, для укрытия плащом, яростно сверкнул глазами. Верно, говорят в народе,  «старое кривое дерево ничем не выправишь». Так и профессиональный викинг всегда остается викингом, готовым даже на смертном одре к нападению и отражению атаки.


Первым столкнулись конный из обоза и тот разбойник, что оказался впереди повозок. Видать  охрана обоза посчитала, что двигаться вперед хоть и с боем, куда сподручнее, чем пытаться развернуться на узкой дороге, тем более, что с нависающих над дорогой скал с гиканьем и улюлюканьем в развивающихся плащах, слетели оставшиеся «лесные братья».


Столкновение было недолгим, но и этого  хватило Роберту, чтобы насладиться той внутренней свободой, которая посетила его во время  схватки. Он в группе « слетевших со скал», оказался  в головах лошадей второй повозки, и ему навстречу выступил большой, с отвислым животом  крестьянин. Крестьянин держал наперевес палку , на конце  которой оказались вилы. Серьезное оружие для тех, кто умеет с ним управляться. Сила и правда  землепашца  была направлена против ловкости и  напористости юнца.


Роберт не останавливая своё движение, уклонился от вил и проскочил под  брюхом обеих лошадей. Оказавшись на другой стороне, он успел схватить за руку, держащую самодельное копье того, второго, кто оказался в повозке, и с силой дернув его на себя, опрокинул бедолагу на землю. Бить он его не стал, так как, проявив чудеса проворности, толстяк оказался на его стороне, и уже было, готов был сделать в  юноше три дырки, как тот, привалившись животом к оглоблям, на спине  проскользнул под повозку. Удар вилами пришелся в деревянный борт повозки. Отчего они на некоторое время там и завязли. Но этого времени хватило Роберту, чтобы ударом ноги в колено крестьянину из- под повозки, заставить того отпустить завязшие в дереве вилы. Толстяк не желал поддаваться юнцу    и изловчившись схватил того за ногу и довольно легко вытащил на «свет божий».


После этого Роберту пришлось  бы очень худо, если бы за спиной толстяка не оказался учитель. Он не бил крестьянина, а просто взяв того за ключицу заставил отпустить мальчика, а самому встать на колени. Освобожденный Роберт, прыгая как галльский петух вокруг,  поверженного толстяка старался  достать того  своим, коротким мечом.

Готвил не дал ему возможности ударить. Ведь перед ними был не воин, а простой землепашец и он защищал то добро, которое нажил благодаря своему упорному труду.

Пока Роберт мерялся силой с  крестьянином, вокруг происходили картины локальных баталий.

Тот верховой, что первым ринулся в бой, оказался выбитым из седла, здоровенной палкой разбойника, больше похожей на оглоблю. После чего этот разбойник, оказался на коне поверженного охранника и, положив своё оружие, в виде куска  средней толщины дерева равной 8 пьё на колени, направил лошадь между двух верховых скакавших ему на встречу. По понятным причинам оба эти  охранника оказались выбитыми из седла, торчащими в разные стороны, концами  оглобли.


 Оглушив ударом рукояти, стоящего на коленях толстяка, Готвил не сходя с места махнув рукой зацепил пронесшегося мимо седока и стащил того с лошади, чуть не с самим седлом. По крайней мере, подпружные ремни,  слабо пискнув, порвались. Отчего когда всадник оказался лежащим рядом с толстяком, седло само сползло со спины, оказавшейся на свободе лошади.
Но одна часть ремня все же осталась целой, и, понимая, что она не даст седлу упасть до конца, и если лошадь  понесёт, то оно,  путаясь между ног,  просто покалечит лошадь.


«Лови её…»,-  крикнул он парнишке, и тот, устремившись вдогонку убегающей лошади, в одно мгновение вспрыгнул на впереди стоящую арбу, и уже с нее, оттолкнувшись,  и пролетев  порядком  12 пьё, оказался на спине лошади. Следующим движением, схватив  за гриву, он заставил её остановиться.


Верховые охранники к тому времени были повержены и  лишь двое из них получили незначительные раны, остальные отделались ушибами и ссадинами. Крестьяне, управлявшие повозками, особого сопротивления не оказали. Собрав разбросанное оружие, младший разбойник подошёл к повозке запряженной одной лошадью и, положив  его на землю рядом,  заглянул под полог скрывающий содержимое.


Там оказалась шерсть. Все мешки с шерстью были крепко привязаны к повозке веревками и сверху накрыты промасленной и,  вонючей  тряпицей. Тряпки варили в горячем масле, а после того как оно высыхало, то материал некоторое врем не пропускал воду, но и этого было достаточно, чтобы масло впитавшееся в материю испортилось и начинало отвратительно вонять. Но в те времена такая мелочь никого не только не смущала, но и, по сути,  никого не беспокоила. Главное, чтобы товар благополучно дошёл до покупателя.


В остальных повозках оказались  шерсть, вино, сыр и, конечно же, мука. Монет, как не искали, не нашли. Или же крестьяне их умело спрятали, но посчитав, что люди едут на ярмарку, а не с неё, поэтому  их и вообще может и не быть, лесные братья и не очень старались их обнаружить. Часть   содержимого повозок,  разбойники  навьючили на, забранных у охранников лошадей. Муку и вино они взяли с запасом, сыра три-четыре головки, а вот с шерстью  связываться не стали. Не для чего им шерсть, и даже лошадей, которых надо кормить и чистить, они,  в конечном счете, продадут. Обрастать рухлядью значит, стреножить себя как лошадь. Имеющий скарб всегда в первую голову думает о его спасении, а уж затем о собственном теле или душе.  За происходящими событиями никто и не заметил, как кончился дождь. И когда  крестьяне и, топающие за повозками охранники, радуясь тому, что избежали смерти, скрылись из глаз, лишь тогда разбойники направили навьюченных лошадей в сторону той полянки, на которой еще сегодня утром, Роберт впервые увидел их.


Чувствуя себя героем, Роберт гордо восседал в седле одной, предоставленной ему лошади. Закинув  на седло и прижав левую ногу, как описывал  Готвил посадку киммерийцев ранее называвшихся скифами. Он, синея оком, оглядывал  соучастников своего приключения и в его мозгу впервые заворохались не вполне еще определившиеся, но мысли, которые в дальнейшем будут составлять часть его жизни.


                XI

Идущего размашистым шагом  за лошадью Роберта, Готвила одолевали старые воспоминания. Уже, будучи опытным воином, участником событий,  разгрома Галисии  под водительством  Гундреда в 968 году, где в сваре у городка Форнелос убили епископа Компостельского Сиснанда II, участником похода на Балканы в 970 году он оказался в Хольмграде (Новгород). Где и повстречал   Олава Тюргвассона.


Помнил, как оказался в дружине   конунга  Святослава. Случилось это, после событий в Галисии,  где  через год грабежей её городов, небольшая часть викингов двинулась в Андалусию, где соединилась с отколовшимися от дружины Святослава Игоревича, разбившего в 965 году Хазарский Каганат, норманнами. Испуганные жестокой бойней иудеев, учиненной  Святославом в Саркеле,  хазарские евреи всем скопом бросились в Испанию, как раз в Галисию, как последнее пристанище почитаемого ими,  некогда обезглавленного в этих краях святого Иакова.


(замечание автора: Надо отметить, что христианская  мифологема о том что,  «тело святого Иакова, лежавшее в лодке,  якобы унесло из Палестины, и его обнаружили в начале 9 века у берегов Галисии рядом с городом Сантьяго-де-Компостела»,  не выдерживает никакой критики).
 Сам Святослав тем временем направился на Византию. Так в составе группы викингов  Готвил оказался сначала в Андалусии, а затем в дружине Святослава.


Далее был поход на Балканы  в 970 году уже в составе  дружины Святослава Игоревича, под водительством ярла Свинельда, где  впервые, под столицей Болгарского царства Преславой,  Готвил был сильно ранен и, отправлен с обозом в Новгород.


А  Святослав помятуя, что года два назад Никифор Фока вынудив его пойти на Болгарию а сам подговорил печенегов напасть на оставленный Святославом Киев, напал на Фракию. Хотя в это время Византией правил  Иоанн Цимисхий, но весь «честной» (христианский) мир знал, что «повод той кобылы» в руках царицы Феофано и стоящих за её спиной святителей Константинопольских.


Глядя на Роберта, он вспоминал еще об одном юнце, встреченном им на своем жизненном пути в той  далёком  Хольмграде, где ему когда-то пришлось сначала лечиться, а затем  служить под командованием ярла Сигурда Эриксона, состоявшего на службе  у князя киевского Святослава в дружине Олега (Ольгерда).


В  972 году, оказались они  в краю эстов Эйстланде, с которых собирали налоги в пользу Новгородского князя Владимира Святославича. Там  его ярл неожиданно встретил сына своей сестры, восьмилетнего Олава. Он  узнал в красивом мальчике  встреченном на невольничьем рынке, своего родственника в чем и убедился, расспросив его. Тот с матерью Астрид дочерью Эйрика Бьюодоскалли, чьим сыном был  и сам Сигурд, вот  уже несколько лет находились в плену у  морских пиратов. Олав в услужении, а мать в наложницах. Выкупил Сигурд мальчишку и с ним еще одного соплеменника такого же возраста - Торгисля. А вот  мать не дожила до освобождения сына, умерла от побоев и унижения.


Лютой ненавистью ненавидел эстов Олав, но стараясь выжить, не проявлял своей неприязни, а лишь присматривался ко всему - учился. В дальнейшем он не просто окажется злейшим врагом пиратов, но и будет   истреблять их  нещадно.


Олав и Роберт были родственниками по своему предку  Харальду I  Прекрасноволосому,  первый приходился ему правнуком, второй пра-правнуком.


По странному стечению обстоятельств Олав погиб почти в тот же год когда родился Роберт и уже почти через год о нём сложили  легенды и написали Оду. Слов этих, Гутвил сам не читал, но  ему сказывали, те, кто с ними был знаком. А слушать о своих земляках старый солдат любил. Да и кому не понравится эпос, прославляющий его земляка, рядом с которым и сам слушатель становится не только соучастником событий, но и кровно связанным  с  героем.


Кому это не нравится тот хоть и живет в данных краях,  корней здесь своих не имеет, а отсюда и   не являет пристрастия, ибо пришлый он, и чужак по духу и крови. А такие не имеют стремления  восхвалять ни землю, на которой живут, ни героев этой земли чествовать. И болтаются они между небом и землёй как «навоз в проруби» и не знают, к какому берегу пристать. И манит их постоянно чужой берег и, на своём жить не желают. Вот в этой неуверенности проживая, всё своё недовольство обстоятельствами, валят на нее.   А причем тут земля, если ваше тело с душой не в ладу, причём тут народ, вас окружающий.


А еще, видел старый солдат что,  большое внешнее сходство имеется между Олавом I Тюргвассоном королём Норвегии и Робертом. Как и Олав, Роберт  не отличался могучим телосложением, но у него были все задатки  для того, чтобы в будущем вырасти в грозного воина. Ведь и Олав поначалу только смотрел и учился. Правда он отличался терпением и осмотрительностью, но характер был такой же норовистый  как и у Роберта.


Уже намного позже описываемых мною событий небезызвестный Снорри Стурлусон напишет, что «конунг Олав был самым сноровистым из всех людей, о которых рассказывали в Норвегии. Он был необычайно сильным и ловким,  ходил по вёслам  выставленным за бортом корабля, в то время как его люди гребли. И он играл тремя ножами так, что один был всё время в воздухе, а рукоять другого в его руке. Он рубил одинаково обеими руками и метал сразу два копья. Олав очень любил повеселиться и пошутить, был приветлив и прост в обращении, горячо за всё брался, был очень щедр, любил выделяться своей одеждой и в битве превосходил всех своей храбростью. Но он бывал крайне жесток, когда гневался, и своих недругов он подвергал жестоким пыткам: кого велел сжечь в огне, кого отдать на растерзание свирепым псам, кого — покалечить или сбросить с высокой скалы. Поэтому друзья любили его, а недруги боялись. Он во всём добивался успеха, потому что одни выполняли его волю из любви и преданности, а другие из страха».

(Замечание  автора: Я бы не рассматривал свидетельство Снорри как непререкаемый  факт, ибо его авторству принадлежит в большей степени литературное свойство, чем историческое. И тут он, не гнушается «подгонять» события, под сюжет. Чем кстати занимается, без претензии на историчность, и сам  автор, то бишь, я).


Владению ножами и бою двумя руками учил его он,  Готвил, так, как  приставлен, был к мальчику, чтобы  «присматривать» за ним. Привязался он к мальчику на его глазах выросшего в  красивого и достойного юношу. И когда тот, проведя семь лет при  новгородском дворе, после захвата в результате междуусобной войны между Владимиром Святославича и   старшим  его братом Ярополком в 978 году  Киева, переехал туда, отправился  вместе с ним.


                XII

Тремя годами раньше в 975 году Владимир сделал попытку жениться на Рогнеде дочери полоцкого князя Рогволда, но та отказала ему, предпочтя Ярополка. Данный отказ в категоричной и презрительной форме  не очень понравился Владимиру и, он на долгое время затаил обиду.


Характерная черта полукровок. Они злые и памятливы. Слабые и духом и телом, отчего всё время стремятся причинить боль другим, отводя тем самым свой страх в чужое горе. Не то, ни другое племя их не признаёт, отчего они ненавидят весь мир и считают, что их не заслужено обошли. Вот и норовят при случае к месту или не к месту свой норов казать, что не дай Бог о них не забыли  или ни во что не ставят. Отчего они и к власти рвутся не для того, чтобы изменить к лучшему жизнь народа, а для того, чтобы по их хотению всё происходило. Да вот только след они в истории оставляют глубокий и по большей части печальный.


Олав будучи всего семью  годами  моложе Владимира очень с ним сдружился.
И уже через год после того как  они перебрались  в Самватас, как называли этот городок византийцы, а хазарские иудеи  и сами жители- Куйяв (на тот момент такого названия как Киев еще не было),  Олав, вступив в дружину князя и  заручившись поддержкой Владимира  вместе с Готвилом и еще пятьюстами варягами, наведался таки в страну эстов, и закончил то, о чём некогда дал клятву и себе и покойной матери. Наголову разбил пиратов и, пленив их главаря Клеркона, обезглавил того, рубя собственноручно шею тупым топором. Отчего бить пришлось не один раз, вызывая муки страдания у пленника.


На службе у князя Олав несмотря на юный возраст отличился как  терпеливый и ярый воин,  но главное проявился его врожденный талант управлять людьми. Именно то качество, которое привлекало на его сторону не только его соплеменников, но и жителей Руси. Явную симпатию к нему выказывала  княгини Рогнеда и не только по причине его учтивости и остроумия, пожалуй, больше  из-за его природной красоты.
Они довольно часто упражнялись бою на мечах, в чём надо сказать, Рогнеда будучи старше Олава всего на три года, мало чем ему уступала.


Но была и другая причина, о которой почти никто не знал.
Эта симпатия, в конечном счете  «развязала» языки завистникам, после чего Олаву, которому исполнилось почти 18 лет, пришлось срочно покинуть Русь.


А иная причина заключалась в том, что оба выяснили своё родство друг с другом по материнской линии Рогнеды. Ведь  полоцкий князь Рогволд по рождению был датчанином  и прибыл  «в земли руськие вместе с дружной норвежского канунга».

(замечание автора: Историки пытаются сделать его прибалтийским славянином, но в виду того, что славяне это не народность, а принадлежность к определенной вере, т.е. христианству, то вполне себе князь мог быть по рождению датчанином, а по вероисповеданию славянином. Тем более, что в Родзивиловской летописи прямо так и сказано, что «Рогволод прибыл в землю полоцку из за морья»).


Викинги  компактно осели  на пути «Из варяг - в греки»  как раз между Витебском и Полоцком на берегу Западной – Двины ( см.данные археологических раскопок).


Но видать их отношение не осталось без внимания Владимира, ибо он не только охладел к Рогнеде, но всячески выказывал ей своё нерасположение. Дошло до того, что он назвал своею женой и княгиней, беременную вдову брата Ярополка, а родившегося от неё мальчика (племянника) признал за сына. Рогнеду же с детьми отселил в построенный для этого случая на реке Лыбедь, дом. Причиной удаления полоцкой княжны, как в прочем и, других  наложниц, было, в большей степени, принятие Владимиром христианства, которое категорически не поощряло многоженства. И в  знак уверения Византийского императора в своих намерениях, Владимир взял  в жёны, и теперь она у него была одна, византийскую принцессу. Анна Византийская была одного возраста с Олавом, и Владимир не желал иметь рядом с собой соперника.


Это потом Готлив с оказией узнал, что Рогнеда Рогволодовна умерла в 1000 году, пережив Олава всего на один месяц. Перед смертью она приняла постриг, став монахиней и сменив имя Рогнеда на Анастасию.
Но Готлив не знал, что Анна Византийская такая же полукровка, как и сам Владимир. Мать её обыкновенная армянская простолюдинка (дочь харчевника).


И как водится с этим племенем, не только опутала своими чарами наследника Византийского престола Романа, но и вошла в доверие  к его отцу  императору Константину VII и матери  Елене. Которых, в конечном счете, и извела, а своих родных сестер к коим новый император питал симпатии, упрятала при посредстве мужа в монастырь. Но и сам отец Анны император Роман II прожил недолго и скоропостижно скончался в 24 года, аккурат, через два дня после  рождения своей дочери Анны, т.е. 15 марта 963 года.

А чтобы никто не смог претендовать на престол Феофано, мать Анны, вышла замуж за Византийского полководца Никифора II Фока. Тот в свою очередь пожелал быть единовластным правителем Византии, но это не устраивало Феофано. И она при содействии одного из  своих любовников и по случаю родственника Никифора, Иоанна Цимисхия  11 декабря 969  года убила мужа. И теперь спокойно делила свою постель с Иоаном.


Но последний наученный «горьким опытом» своих  предшественников решил, что лучше держать эту фурию подальше от себя, чем каждый раз засыпая, думать о том, что утром проснется мертвым. И,  недолго думая, вывез сожительницу и её дочь на один из необитаемых островов в Эгейском море. При этом Анне ничего не оставалось делать, как изучать труды своего деда и прочих авторов живших до неё. В чем она и  преуспела, так как Цимисхий с презрением относившийся  к  книгам, все их, не разбираясь, «выслал» вместе  с Феофано.


Вернулись во дворец Анна и её мать только по смерти Цимисхия в 976 году, когда власть перешла к сыну Феофано брату Анны, Василию и его соправителю брату Константину. Посчитав, что двух «мигер» в одной банке будет много, братья решили в тоже время откупиться от Владимира, который по своей полукровной устремленности замахнулся на Византийское царство. Вот они и сбагрили ему свою родную сестру, несмотря на то, что она очень не желала этого брака, считая Владимира «полудиким варваром».


Вот почему при встрече Цимисхия и   Святослава, как сообщают византийский историк, якобы «свидетель событий»  Лев Диакон последний принял Цимисхия сидя, не как знак неуважения, а по праву верхородного, ибо Святослав по роду своему стоял выше родовой знати Византии всей вместе взятой, в том числе и указанного  Иоанна Цимисхия.


А тем временем венчание по христианскому обряду провели в Корсуни (Севастополь) в местном храме, где попутно крестили и «варвара» князя Владимира, «нарече ейно» именем брата Анны Василием.
Это позволило Владимиру прибрать к рукам русский православный мир, только-только нарождающийся  при посредстве Византийской церкви, и отколов его, по сути, от Константинополя, вытворять в стране всё, что ему заблагорассудится. А если взять во внимание ретивость Анны, то эти «два сапога пара» наделали таких дел,  и наплели таких кружев, что и по сей день, расплести их не представляется возможным.
Не знал этого Готлив, да и знать этого ему было не нужно, у него была другая жизнь и уже довольно далеко от бескрайних просторов «дикой и дремучей» Гардарики.


                XIII

Оставаясь при Куйябском дворе, Готвил откровенно скучал, пьянство и драки не занимали его и когда  в 984 году «выдался случай» он покинул его, напоминавший ему муравейник, где каждый пытался, как можно больше  урвать и, утащить в своё логово, не заботясь об общем благе. Непролазная грязь, не в пример мощенных деревом улиц  Новгорода, построенного на болотах, делал этот город больше похожим на восточный караван-сарай. В лабиринтах валов, Куйяв вросший в землю больше представлял  самостийный лагерь всякого сброда, чем  на патриаршую и княжескую резиденцию  и уж точно не на главный город Гардарики.
Общая «обида» варягов на Владимира заключалась в том, что Владимир, пообещав, не выполнил обещание давать откуп с киевлян и вообще с тех городов, которые оказались под «присмотром» варягов.


Основанный некогда хазарами он и жил по хазарски, т.е. вольно и, зачастую бесшабашно. И это нравилось всевозможным проходимцам и сторонникам вольной кочевой жизни. Всюду сновали ненавистные Готливу, да и любому военному люду евреи, так как выросшая со дня основания города иудейская община в Копырях стала навязчиво влиять на жизнь в городке.

Среди глинобитных полу заглубленных в землю кат,  вонючих арыков и, заросших травой дорог, выделялось богатое убранство вновь выстроенного бревенчатого дома самого Владимира. Именно он привнёс эту традицию севера в Киев и, после него подобное строительство укрепилось в городе вплоть до тех  времён, когда большую часть зданий стали возводить из камня.


Ни церквей, ни  соборов на тот момент в Куйяве не было, Софийский собор построят уже при Ярославе мудром, как и Храм Ирины, так и Золотые ворота. Как не было и основной главенствующей религии. Город, состоявший из двух отгороженных и не похожих друг на друга  населенных пунктов,  в одном из которых преобладали мазанки, а в другом вывезенная из центральной Европы фахверковая застройка,  окружен капищами в которых по непонятным причинам соседствовали рядом языческие идолы хазар, русов, прибалтийских племен и, конечно же, скандинавов.


Город, стоящий на перекрестки многих дорог, и главную из них впоследствии хронисты - летописцы назовут «Из варяг - в греки», был и городом многих верований.

Зачастую из-за этого «многообразия» возникали не только  всевозможные недоразумения, выливающиеся в массовые потасовки, но и вполне себе основательные кровопролитные бои. Лишь норманны варяги не стремились на чужой земле ставить свои капища, считая, что свои боги должны жить дома на их родине, а в остальное время они находятся у них в душе. Этой самой причине каждая массовая свара пресекалась при помощи варягов (варга).


А больше всего не желал Готвил идти в планируемый  Владимиром в 985 году  поход на ослабленную Хазарию. Того же мнения были большинство из его соплеменников состоящих на службе у конунга Валдамара ( согласно  раннему скандинавскому произведению «Бандадрапе»-Valdamarr).  Все прекрасно понимали, что идет Владимир не добивать Хазарию. А спасать от арабских и руських  набегов оставшихся иудеев, единоверцев его матери. Отсюда и «невнятное» столкновение  с Волжской Булгарией, завершившееся мирным договором.

Цель была иная: оставшиеся после разгрома Хазарии Святославом  более 7000 иудейских семей перевезти  в Куйяб и его окрестности. Компактное поселение  было устроено в Копыреве. Особенно их много осело в так называемом Тьмутараканьском княжестве и по всему Крымскому полуострову. Где они в дальнейшем стали весомой силой Мстислава Владимировича, против брата его Ярослава.


(примечание автора: Дальнейшее же их расселение как под копирку повторяет расселение будущих, некогда живших в Хазарии (до разгрома Святославом) русов  (пока еще не славяне), потерявших связь со своей  Прародиной Русью. Этот «путь» отмечен на якобы старинных картах,  как территории: аморфных  уличей, тиверцев, древлян, дреговичей, волынян, полочан и словене, а также жмудь из которой в дальнейшем «выползет» целая династия Российская - Романовых).

Исключением являются территории но тоже с присвоенными аморфными названиями : северян, родимичей, вятичей, кривичей. Эти племена, приняли славянство, читай христианство,  только во времена первых Романовых Дальновидность Владимира заключалась в том, чтобы между как таковой Русь и Европейскими народами была прослойка. При этом можно было «водить за нос Европу», управлять прослойкой и «пудрить мозги Руси». По сути, вся его политика в этом и состояла. Будучи,  по сути, атеистом Владимир не верил ни в одного бога, отчего и религию как говорят летописи «выбирал», как сыр на базаре. Укрепление подобных отношений ко всему и всем, на территории Руси прервал сын его, Ярослав Мудрый. Но это уже другая история.


Тогда-то  дороги Олава и его учителя Готвила,  разошлись. Разошлись на   целых семнадцать   лет. В эти годы Готлив в составе прочей нормандской дружины был, по сути, выставлен за ненадобностью,  за пределы Киевского государства в переделы Византийские. И  в них происходило так много, что всего не упомнишь, а главное незначительного  по меркам бродячей жизни наёмника, что он и вспоминать особо не желал.


                XIV      
               
Вновь оказавшись на скрытой от глаз поляне, разбойники тут же принялись разводить огонь, чтобы из муки сделать похлёбку.
А Роберт, окрыленный первым боем, стал,  как он считал,  заправский викинг,  резать сыр своим мечом.

Готвил остановил его: «Негоже то, что будешь есть, резать тем оружием, которое побывало в бою. К твоему счастью оно не окроплено кровью, отчего таким оружием к пище прикасаться вовек нельзя».


Флудо со стороны осторожно наблюдал за разговором этой  парочки, и никак не мог понять какие такие дела или узы связывают их. Спросить, то, что его интересует, он не мог. Приставать с  вопросами это дело  женщин, монахов и судей, а  вольный человек живет своими мыслями, и своими чувствами. Не можешь понять, не силься, не твоего это, стало быть,  ума дело. То, что бог разрешает человеку понять, он поймет обязательно, а что ему не дано, тут  зря время потратишь, а еще больше всяких сомнений  нахватаешься, а сомнения в этот суровый век является роскошью.
 

 «А почему вы не убили тех людей, которых мы сегодня ограбили», - спросил Роберт, переключая своё внимание на предводителя разбойников. И при этом  почему- то сказал «мы» с явным удовольствием.

« А ты думаешь раз разбойники значит за нами должна быть дорога устланная мертвыми ?»,- недовольно буркнул Фрудо.

«Нет, но они могут вас признать в лицо, если  встретят на ярмарке и, тогда стража поймает вас».

Фрудо никак не мог взять в толк, чью сторону занимает мальчик. Или он, глядя на его сверкающие льдинками глаза, заразился свободным духом бродяжничества, или же он, следуя своему кодексу жителя страны  против всяких там разбойников и прочих отклонений от закона. И, тем не менее, повеселев  ответил: «А ты многих в лицо запомнил, кого сегодня встретил?»

Роберт задумался, а затем согласно кивнул головой: «Нет не запомнил, не до того было. Хотя толстяка я запомнил».

Это потому, что он отличался от других и потому, что он тебе чуть ноги не выдернул «- уже смеясь, проговорил Флудо.
"Как правило, люди долго не ездят потому месту где они один раз повстречались с опасностью. Такова природа простых людей. Другое дело тех, кто к этой опасности стремится. И ты я вижу тоже из того же порядка. Тебе нравится опасность и всё, что с ней связанно».

«Но ведь тогда  не будет добычи», - чему-то задумавшись, не обращаясь ни к кому,   тихо произнес юноша.

Флудо услышал и, посмотрев на Роберта продолжительным взглядом, вдруг вполне философски ответил: «Если ты думаешь, что разбой как вид жизни лучшее, что можно себе представить, то ты ошибаешься это всего лишь средство. Средство к этой самой жизни».

«Я понимаю, что каждый делает то, что он умеет делать хорошо и, к чему обучен и, привык, но ведь помимо того, чтобы набить брюхо должна быть еще какая-нибудь цель»,- в тон ему продолжил  Роберт.

«Цель, говоришь? Это когда я был такой же малой, как и ты  у меня были и мечты  и цели. Но мечты, как правило, не сбываются, а цели заводят иной раз в такие обстоятельства, что из них сложно выпутаться?»

Что ты имеешь в виду?»,- спросил Роберт.

«А то, что однажды эта цель завела меня в ту страну,  из которой я и не знал, выберусь или нет».

«Что  это за страна, такая? Мне как-то Готвил говорил о землях лежащих к востоку от нас»,- проявляя любопытство, спросил Роберт.

«Да, в тех краях морозы не в пример нашим, да и люди там куда более к битве горазды, чем в Европе. Не зря ту страну  Gar;arika (Гардарикой) прозвали, что означает «Защищенный берег»», многозначительно протянул Флудо.

«Я просил Готвила рассказать мне о ней, да он каждый раз обещая, ни разу ничего не поведал»,- в голосе Роберта  прозвучала надежда.

« А знаешь, а ведь столько там произошло с нами всеми, а случись рассказать как-то и не получается. Постоянно было такое ощущение, что живёшь в ином мире, отличным от того к какому привык. Вроде и, люди там такие  же, вроде и живут, мало чем от нас отличаясь, а всё будто не на земле, вроде не  то всё. Она лежит в несколько десятков  сотен льё от нас к востоку и  сплошь покрыта лесами, там люди по рекам передвигаются, так как земли у них почти  нет, кругом болота и чащи. Коней используют, но лишь некоторые, в большинстве своём пешком ходят или  на лодьях», - он задумался и усевшись поудобнее решил скоротать время до наступления сумерек. К тому же и костер из намокших под дождём веток как-то не очень желал разгораться.


Расскажу я тебе, если хочешь. Расскажу не то, что от других слышал, а то, что видел сам, своими собственными глазами. Люди там, на лодьях своих  нам не уступают, недаром их в Европе кличут ruotsi или ruts, а это значит « водные люди». Быстрее них никто по земле передвигаться  не умеет, будь то лес, пустыня или же горы или реки. Но не в пример нам, в море далеко не выходят суда у них с плоским дном, на большой воде не держат».


«Верно», - поддакнул Готвил, «но и  оружие у них плохое, копьё да дубины, железа мало и выделывают его плохо. Но есть рубашки из железа, кольчуга называется. Она и гибче,  чем металлический доспех и крепче. Но большинство из них на свои рубашки из кожи, нашивают пиленые копыта животных. И такую одежду, ни копьё, ни стрела, ни меч не берет, разве, что если мечом тыкать между».

Роберт, задумавшись о далёкой стране, пропустил следующие слова Флудо:
«Один родился и  жил в этой стране, там за Большим Хребтом,  в Великой стране Свитьорд,  рядом со страной ванов, где и по сей день находится  его  родной город Асгард. И был он из асов. Но потом он решил выстроить собственные чертоги Валхаллу, и перебрался  из   Свитьорд Великой  в Скандию Нову, которую европейцы называли коротко Готией по тмоу народу который с Одином в эту страну пришёл».
Роберт отвлёкся, а Флудо  «разразился» длинным и обстоятельным рассказом перемежая действительность с мифами и легендами. Да в том ничего необычного и не было, недаром Готвил при встрече назвал его «старым болтуном» ведь тому есть и пить не надо, дай рассказать, что либо «про жизнь».


И рассказал Флудо о том, что было у Одина копьё Гунгнир» (гунгануру») что означает  «день идущий из-за гор  », что выковали темные альвы . И не знает он промаха, так как не будет нас, не будет людей, но всегда наступит день».
Также Одину принадлежит магическое кольцо Драупнир. И каждый девятый день, как гласит предание, данное кольцо умножается, как умножает девятидневную неделю последний день этой недели. Отчего и кольцо оттого, что все повторяется по кругу. И даже когда Один положил кольцо в ладью  погибшего сына своего Бальдера Прекрасного, кольцо всё равно вернулось к Одину. Ибо каждый день дарует нам  и славу и, новые ощущения и достаток, если мы готовы ими правильно  распорядиться».


«Но как всё это связанно с твоей жизнью в Гардарике?»,- не понимая многословия Фрудо, спросил уже вслушивающийся в речь старика Роберт, «не хочешь ли ты сказать, что норманны когда-то вышли из Гардарики?»

«Нет, этого я сказать не хочу. Когда  Один вышел из страны Асов Гардарики не было и  в помине, а все, кто нынче живет в ней, все коренные народы вышли из страны асов и  ванов».

"Ну, это то же самое, что все народы на земле произошли от Адама и Евы. Как проповедует пастор в храме. И называлось то место Рай»,- саркастически заметил Роберт.

«Ничего странного в этом нет», заметил открывший минуту назад глаза и прислушавшийся к разговору Готвил, «нет, потому, что как бы в разных народах не передавали одну  и ту же  легенду, она на первый взгляд будет разной, а на самом деле речь идет об одном и том же».

«Получается, что все люди братья!»,- недовольно хмыкнул Роберт. Как-то не очень его устраивало иметь в родственниках любое встречающееся на дорогах Нормандии отрепье.

«Братья не братья», - протянул Флудо, но ведь все же, так или иначе, похожи друг на друга.

«Как это похожи», не понял Роберт, « как может на меня быть похожим сарацин или, к примеру, иудей,  а греки те и вообще, будто смолой вымазанные».

«Но ведь у них также как и у тебя две руки, две ноги и по два глаза с ушами», - развеселился Флудо.

«Ну да!»,- не понял его веселья парень, «две руки и две ноги, но душа-то разная».

«А где ты эту души видел?», - разошёлся предводитель разбойников, «с чем её эту душу едят. Или ты её руками пощупать можешь или когда она, вредная ноет и болит, её можно вот так запросто взять и придавить?»

«Это монахи всё о душе печалятся, а спроси, что это такое так такого тебе наплетут что, в конце концов, и сами в своих же тенетах и запутаются».
Роберт даже вспотел от этих слов, его неопытному юнцу еще ни разу не приходилось вступать в дискуссии на такую тему,  да и вообще он не имел возможности, до сей поры с кем-либо говорить « по душам» (или о душах). Готвил, он что, он больше отмалчивается или отнекивается, а порою просто встаёт и уходит.


Пришло время есть похлебку. Разлили по деревянным чашкам и, каждый хлебал, так как сподобился, кто рогатинкой, выструганной из куста, кто через край, а кто и с ложкой. С  деревянной ложкой был од ин Готвил. Даже у Роберта не нашлось, ни какого приспособления, чтобы съесть горячее мутное варево, в которое помимо муки было добавлено некое количество солёного сыра. Но кто смотрит на такие неудобства как «чем есть» главное в этом процессе и, сообразно ситуации важнее « что есть». А когда хочется есть, можно и через край похлебать.


На  момент поглощения содержимого чашек, разговор само собой  прекратился, а в дальнейшем и не возобновился. На землю опустилась ночь и, как водится в отсутствии звезд на небе  ярким пятном на земле и, в жизни случайно встретившихся людей, был поддерживаемый до утра костёр. Завернувшись в свои ветхие  плащи и, повернувшись к огню спиной, ватага повально уснула. Тот или иной разбойник, просыпался  побеспокоенный проникающим холодком, подкидывал большую охапку дров, но так чтобы не спалить рядом уснувших, вновь, привалившись к поваленному дереву, засыпал.


Роберт, наполненный до краев  дневными  впечатлениями, так же уснул. И безмятежно проспал до первых солнечных лучей коснувшихся верхушек деревьев, оповестивших о начале нового дня.

Рано утром, когда туман, стелясь по земле, согнал с нагретых мест, возле потухшего костра людей, все нехотя завозились, но были вынуждены подниматься.  От повисшей в воздухе влаги  земля увлажнилась,  и, сидеть на ней стало не уютно, отчего настроение у всех было пакостное и никто ни с кем не заговаривал.


Готвил стараясь преодолеть возможные столкновения, поспешил распрощаться с честной компанией. За многие годы встреч и  расставаний он приучил себя к мысли, что любая встреча это «подарок богов», а любое расставание это вынужденные обстоятельства. И первому  и второму не стоит противиться,  а тем более жалеть о чем-либо, так как  это не имело никакого смысла,  а лишь делало жизнь жалеющего, на некоторое время, неопределенной, то есть неудобной.



                XV

И так как  искатели приключений  до границ болот  города Авранш не дошли. От Руана это порядка   51 лье (около 200км). При этом 21 льё  уже отмахали в том числе и мимо города Кан. Но возвращаться назад в пройденный город им  не было необходимости. Одна из дорог от местечка, где орудовали разбойники (нынче носит название Виллер -Бокаж) , уходила на север,  мимо небольших деревень  (сегодня называются Иерусалим и  Кремль). И пройдя  по ней всего  6-ть с половиной  льё ( около 25 км), наши путешественники очутились  на окраине Байё, а там, через 3 льё и берег Ла-Манша.


Шёл третий год второго десятка лет   одиннадцатого столетия от рождества Христова.

Город Бойё (Bayeux ) расположен  в северо-западной части Франции (Нижняя Нормандия) на полуострове Контантен. Через весь город, петляя и деля его на маленькие островки, течёт река Ор.
Назвать Бойе городом, было равносильно назвать так деревню. А сей городок больше напоминал портовый пакгауз с несколькими тавернами,  складами и мельницей.


Расположенные по берегам реки дома с  каменными фундаментами образовывали в некоторых местах искусственное русло, придавая реке вид проточного рва вокруг крепости. С той лишь разницей, что данный ров проходил, чуть ли не через самый центр города. На одном из берегов среди каменных построек выделялась водяная мельница. Она, по сути, и служила тем местом, вокруг которого, и сформировались последующие постройки. Сами же дома были преимущественно деревянными с островерхими крутыми крышами.



Поздние историки придумали, что римляне называли город Augustodorum" (Августодурум-     Дом Августа), но есть еще одна версия, что город назван именем древнего галльского племени байокасов, обитавших в этих краях еще до новой эры. К сожалению этих историков,  данное племя, а соответственно и имя их, еще до появления в этих краях римлян  (1 в.н.э.) исчезли с этой  земли. Отсюда ни названий, ни каких-либо других свидетельств от них не осталось. Тем более указанный  край даже во времена описываемых мною событий был пустынным и не обжитым.


А город тем временем  был назван именно  римлянами  именем некогда существовавшего на берегах Италии еще в самом начале зарождения   Римской империи,  города Бойи, ныне благополучно покоящийся в пучине морской.
Это сегодня вокруг Бойё поля  картофеля, свеклы и тыквы, а  ранее большая часть полуострова и окрестности  Бойё не исключение,  составляли вересковые пустоши, подступающие прямо к скалистым (мыс Ла Аг),  галечным (Жобур)  и, песчаным (бухта Экалгрен) пляжам. Кое  где полуостров, особенно со стороны Сены  порос  низкорослым сосновым лесом.


Еще Рольф  - Пешеход первый Нормандский правитель выбрал Байё в качестве опорного пункта. И от  крупных городов далеко, можно без посторонних глаз сгруппироваться, и подходы кругом открыты.  А главное находящееся рядом устье Сены позволяло беспрепятственно и быстро, достичь  других территорий Франции. Ведь викинги не исключали, что даже будучи вассалами Французской короны,  они будут  стремиться к распространению своего влияния, как можно дольше вглубь Франции. Для чего, он уже в первые годы своего правления, после недолгой осады  города, присоединил его к своим владениям.


Отсюда и дома барачного типа больше напоминали казармы, чем жилища простых людей. И не мудрено ведь именно здесь квартировали прибывающие из Скандинавии  военные отряды викингов и команды с кораблей морских бродяг, перед очередным военным походом. В дальнейшем, когда Роберт окажется в Карфагене он поймет, что и Байё и Карфаген это всего лишь военные лагеря, а не места проживания  мирного населения и тем более тех, кто обрабатывает землю. И таких городов  по берегам Европы и Севера Африки  было предостаточно. Удивительнее всего то, что  все они как бы созданы по одному условно имеющемуся образцу. Но  вдаваться в эти детали Роберт ни сейчас, ни позже не стал, а лишь определил для себя существенную разницу между гарнизоном и обыкновенным городом.


Над круто поднятыми крышами домов возвышалась  старинная  еще каролинского времени  деревянная церковь. 

Равнодушно пройдя мимо открытых дверей церкви,  Роберт в сопровождении Готвила направился в сторону моря. Навстречу им попадались повозки груженные бочками и иной поклажей. Коней под уздцы вели не сермяжные крестьяне, а бородатые и обветренные на морском ветродуе, воины. Встречались среди них и юнцы возрастом не старше самого Роберта. Готвил отрешенно тащился за юношей, которого какая-то сила подгоняла вперед, опираясь на подобранную по пути палку.


Роберт первым увидел отца держащего  коня в поводу. От пережитых событий последних дней  было такое ощущение, что они не виделись с отцом  целую вечность. На
этом,  эмоциональном подъеме, Роберт устремился  ему  на встречу, но замешкался, увидев рядом с отцом какого-то юношу. Сдержав себя, он демонстративно уважительно приветствовал герцога:
«Сэр, я имею честь, приветствовать вас!», -  сняв шляпу, низко поклонился.
Ричард, не зная чего от него ожидать, посмотрел на сына, насупив брови. К чему такие реверансы. Но, не видя ни какого подвоха, улыбнулся и раскрыл  объятия. Роберт, глядя на незнакомого юношу,  обнял отца.


Готвил поклоном поприветствовав герцога, отошел в сторону, и  сев на перевернутый бочонок стал ножом вырезать на  подобранной по пути к Бойё палке, какие-то незамысловатые  узоры. Его  как- будто ничего  происходящее вокруг  и не заинтересовало. Но это была видимость отсутствия у него интереса, напротив он внимательно следил за всем  происходящим.


Герцог немного смущенный от неожиданного проявления нежности, отстранив сына,  повернулся к положившему руку на морду коня, юноше и,  указывая в его сторону, произнёс: «Вот Роберт знакомься это Олав …».

Роберт, недавно присутствовавший при разговоре об Олаве, чуть не выпалил: «Тюргвассон ?»,- но вовремя сдержал себя, понимая, что стоящий перед ним юноша ну ни как не мог быть тем прославленным викингом, первым королём Норвегии и основателем знаменитого Тронхейма.
Но отец  сделав паузу добавил имя отца, как и  подобало поступать, представляя человека принадлежащего к высокому роду, «сын Хоральда из Грёнланда».


Как и сам Роберт,  Олав принадлежал к самому знатному в Северных странах  роду Инглингов. К этому же роду принадлежал основатель их общей  фамилии конунг Харальд  Косматый. Когда-то давно, сей славный воин,  дав обет не прикасаться гребнем к своим волосам, пока не объединит под своей властью все норвежские земли, добившись своей цели, всё же расчесал космы, после чего  и получил прозвище Прекрасноволосого. После Харальда Прекрасноволосого норвежский престол занимали Эйрик Кровавая Секира, Хакон  Добрый, Харальд Серая Шкура и Олав Воронья Кость.


Отцом самого Олава  был  мелкопоместный  конунг и  как его представил отец Роберта- «Харальд из Грёндланда» (Грендландец). Поместье его располагалось в Вестфольде, что на юге Норвегии и по наследству, принадлежало его жене, матери Олава,  Асте, дочери Гундбранда Шишки.
Одна из многочисленных северных Од рассказывает любопытную деталь о Хоральде Гренландце.
Однажды, будучи уже женатым человеком, не смотря на то, что больше любил сельское хозяйство (был прижимист и рачителен), чем   вольности  и неопределенности  военных походов  он, всё же был вынужден  направиться в Швецию к  затеявшему очередной поход  викингов в страны Востока,  Олаву Шведскому.
 Мать конунга Олава, Сигрид, молодая и привлекательная женщина, да к тому же имевшая огромные поместья, на тот момент была вдовой. Прослышав, что в Швецию едет Харальд Гренландец, с которым они вместе провели детство, она послала к нему своих людей с приглашением на пир. На дружеском приёме Харальд и Сигрид сидели  и пили на возвышении вместе. Вдова зорко следила за тем, чтобы людей конунга не обносили питьём. Когда, наконец, пиршество угомонилось и все расползлись по лежкам, Харальда проводили в отдельную опочивальню и предложили  возлечь на ложе покрытое  покрывалом  и завешенное дорогой тканью.


Уставший от возлияния,  конунг не заставил себя просить дважды, раздевшись он лег в постель. И, в это время  к нему пришла Сигрид. Она предложила ему выпить вина. Отказаться от такого подношения Харальд не мог, тем более, что   сама  хозяйка,  будучи навеселе, наполнила его кубок и настаивала  на том, чтобы   он выпил. Конунг был очень пьян, и она тоже. Что там между ними затем произошло, история умалчивает, но  когда  на следующий день Харальд Гренландец завел разговор о желании на ней жениться. Сигрид спросила его, что он такое говорит, разве он плохо живёт со своей женой, чтобы думать о новой женитьбе.  Это был не отказ, а всего лишь вопрос, который позволил Гренландцу надеяться.


И вот он, перед тем как покинуть Швецию вновь решил наведаться к Сигрид и поинтересоваться, не передумала ли она. Его соратники, прослышавшие  о характере вдовы,  отговаривали, считая, что настаивать лучше не стоит. Но конунг был не преклонен и, взяв с собой несколько человек,  поехал в поместье, где проживала Сигрид. В это время туда же заявился и еще один претендент на «руку и сердце» модой вдовы - конунг Виссавальд (князь Всеволод Владимирович)  из Гардарики.
Соперников  вместе с их дружинами  разместили в одном большом, но старом  доме. А возможные неудобства скрасили  обильным подношением вина и закусок. И когда вся ватага мертвецки пьяная отправилась в царство Морфея, Сигрид велела поджечь дом. Так и сделали, а тех, кто пытался выбраться из пламени, убивали не щадя. Спокойно глядя на эту бойню, коварная женщина промолвила, что таким образом  она хочет отучить мелких конунгов от сватовства к богатым вдовам. С тех пор ее прозвали Сигрид Гордая.


Юноша,  названный Олавом, внимательно посмотрев  на стоящего перед ним почти сверстника, не прижал руку  к  груди и не преклонил голову, как это делают, учтиво приветствуя друг друга, вельможи в патриархальной Европе, а по простому протянул Роберту  руку.


Роберт хотя и роста оказался одного с Олавом, сразу почувствовал силу его рукопожатия, а так как в этой жизни уважал только силу, то проникся к новому знакомому симпатией, смешанной с еще непонятным  ему самому, стремлением к соперничеству. И если Роберт с детства был непоседлив, гневлив и, коварен, и никого ни во что не ставил, а подчинялся лишь по необходимости, за невозможностью противостоять силе, не имея при этом ни каких примеров для подражания, то Олав, также как и Роберт, отличавшийся независимым нравом, прежде всего, уважал  чужую целеустремлённость и способность сплачивать вокруг себя людей. В чём и старался следовать подобным примерам. И главным ему примером служила жизнь и деяния его родственника и предшественника Олава I Тюргвассон, прозванного также  Воронья Кость.


Был Олав в отличие от гибкого и сухощавого Роберта,  приземист, широк в плечах и крепок телом, за что его  в дальнейшем назовут  Толстым. Он предводительствовал во всех детских играх и не терпел, если кто-то лучше него стрелял из лука или бился на деревянных мечах. В этом они с Робертом были схожи - говорила в них общая кровь.


В хрониках позже напишут, что  «Олаф сын Харальда был невысок, коренаст и силен. Волосы у него были русые, лицо широкое и румяное, кожа белая, глаза очень красивые, взгляд острый, и страшно было смотреть ему в глаза, когда он гневался. Олаф владел очень многими искусствами: хорошо стрелял из лука, отлично владел копьём, хорошо плавал. Он сам был искусен во всяких ремеслах и учил других. Его прозывали Олафом Толстым. Говорил он смело и красиво. Он рано стал умным и сильным, как настоящий мужчина. Все родичи и знакомые любили его. Он был упорен в играх и везде хотел быть первым, как ему и подобало по его знатности и происхождению».



А еще хроники отметят начало его пути, вроде как однажды Олав, будучи еще отроком, уйдя далеко от дома, и нечаянно заснув в   жаркий полдень под раскидистым дубом, узрит  во сне рыцаря в алом плаще и сверкающих доспехах. И скажет сей муж мальчику: «Покинь мирный кров, ибо ты рожден для ратных подвигов. Плыви за море и добудь великую славу!»


Неизвестно, правда это или нет, но вернувшись, домой Олав  вроде как рассказал о своём сне матери. Та думала несколько дней, и затем призвала к себе  опытного викинга  Храни Путешественника.  Храни побывал во многих странах, в том числе в Виноградной стране, о которой ходило много легенд. Именно  Храни  определил, что рыцарь  в алом плаще и латах повадками  похож на конунга Олава Воронью Кость, сына Трюггви. Ибо в  таком же одеянии он видел его в последний раз, когда конунг прыгнул в море с борта боевого корабля «Длинный Змей», не желая попасть в руки врагов. Храни, был уверен, что Олав Трюгвассон  неспроста явился мальчику во сне. Того по всему  ждет великая слава.


И шел тогда Олаву 13-й год. А еще сказал ему рыцарь в алом плаще, что «Великий грех сотворили викинги! Искупи свою вину и вину других, приняв святое крещение!» Олав  Первый, сын Трюггви, по прозвищу Воронья Кость, говорил так, потому что был не только великим воином, но и ревностным христианином. Он распространял Христово учение в Норвегии.


В устье Одера близ нынешнего Волина (Польша) на небольшом острове существовала без малого девяносто лет укреплённая крепость Йомсборг.
По преданиям  («Сага о йомсвикингах») основателем  Йомсборга являлся  хевдинг с острова Фюн, что в Дании Палнатоки, выступивший  против собственного отца короля Дании Харальда Синезубого, который стал  и королём Норвегии после смерти Харальда Серая Шкура, брат коего Гудред, некогда убил отца Олава I Трюгвассона,  Трюггви Олафссона.  Гудред являлся также двоюродным братом Трюггви. При этом фактическая власть оказалась в руках хладирского ярла Хакона Могучего.
Получил землю для устроения крепости Палнатоки от правителя венедов Бурислава (Бурислейва) известного по польским хроникам как Мешко I. И было у него помимо сына, три дочери. Но о них  речь пойдёт чуть ниже.
И пошел Палнатоки против своего отца потому, что тот  в свою очередь убил  его деда,  знаменитого гетского  ярла Оттара (император Священной римской империи Оттон II Рыжий), при взятии острова Готланд, что в Балтийском море, населенный издревле выходцами  из-за Урала, который воспитывал маленького Палнатоки, и которого тот боготворил.

(примечание автора: официальная история сообщает о том, что Оттон умер сам, в декабре 983 года, находясь в Риме при выборе нового Папы после смерти в июле 983 года Папы Бенедикта VII. Умер сразу  после того как  узнал о «неудачах на севере». Подобная «нежность» императора, отмеченная историками, вызывает только  саркастическую улыбку).


Йомсборг не сразу станет одним из значимых центров при движении викингов на Восток, но поначалу  основными его жителями будут  выходцы из Дании. В дальнейшем, когда в начале 80-х годов 10 столетия укрепленный остров превратится в настоящую крепость со своим уставом и законами: допуск на остров людей младше 18 и старше 50 был воспрещен, как не допускались туда и женщины, что сформировало определенное братство, жившее по законам военного лагеря, но с психологией вольницы. При этом если  ссоры между собой и всякого рода притеснения категорически пресекались, то за пределами  крепости каждый обязан был мстить за погибшего товарища даже ценою своей собственной  жизни.


Забегая вперед, скажу, что Йомсборг впоследствии,  окончательно разорил и уничтожил, конунг Магнус I Добрый, сын Олава II Святого (в нашем повествовании он начинает жизнь как Олав Толстый). Но всё это произойдет намного позже означенных в повествовании событий, хотя и имеет к ним непосредственное отношение.


А покинувший в 981 году Гардарику (см. выше)  Олав I Тюргвассон  и,  оказавшийся в землях  венедов, женился на дочери тамошнего правителя Бурислава, Гейре (965- 985) и очень сильно сдружился с Болеславом погодком  его жены.  И очень   невзлюбил младшую из дочерей Бурислава, Святославу (Гунхильду), которая была  тремя годами младше его жены и считала его «безродным бродягой», недостойным руки её сестры.


И уже зимой 982 года  в составе дружины Бурислава, Олав  присоединился к войскам Харальда Синезубого, и  выступил на подавление  восставших против христианской церкви,  подговорённых Свеном Вилобородым, сыном Харальда Синезубого, не желавшего принимать христианства, славян. И вот  Олав Трюгвассон оказался противником Свена Вилобородого,  родного брата Палнатоки  сына Харальда Синезубого, внука Оттона II Рыжего. Так впервые встретились Свен  Вилобородый и Олав Воронья Кость.


Три года прожил Олав в земле венедов и, по скоропостижной смерти жены своей Гейры Вендской отбыл Олав в Англию, а затем в Ирландию, где получил новое имя Али и женился на дочери Олава Кварана короля Дублина.
Между тем  междуусобные войны  сотрясали земли Норвегии и, Дании и не было им конца. А слава о «Норвежском конунге Али» докатилась до ушей Хакона Могучего. И когда посланники от Хакона прибыли в Ирландию они сказали, что « Хакон ярл очень могущественный, но норвежцы желают видеть у власти потомка короля Харальда Прекрасноволосого. Не он ли это?».


Ничего им не ответил Олав, но мысль о возвращении себе власти в Норвегии, с тех пор, не покидала его. И тогда он, будучи скорым на подъем, пустил впереди себя слух о прибытии потомка Прекрасноволосого, а сам  на « гребне слухов» и всевозрастающей популярности у бондов (свободных землевладельцев) заставил Хакона бежать в Оркадаль, где тот прятался у своей любовницы Торы. Разбив в битве Эрленда Хаконсона, сына Хакона Могучего, который в той битве  и погиб, узнал Олав о местонахождении самого Хакона.


Но не успел он  пленить Могучего, как убоявшийсь возможной расправы, раб ярла,  решил обезглавить своего хозяина и выторговать себе пощады. Не получилось, и сам раб Тормонд Карк лишился собственной головы за предательство своего хозяина. Никто не любит предателей ни те, кого они предают, ни те, кто пользуется их предательством.
 И вот обе головы водрузили на колья, на всеобщее обозрение в местечке Нидархольм, а  в честь  победы на этом самом месте и,  основал Олав свой знаменитый Тронхейм, впоследствии, почти 200 лет, бывший столицей объединенной  Норвегии.


И для чего, спросит нетерпеливый читатель, эти подробные описания событий  и перечисления имен Северных  стран, уместное  разве, что для сюжетов   эпических саг? А для того, чтобы показать, как витиевато сплетает нити Судеб  Провидение, и что нет в этом мире случайностей, а есть логично выстроенные закономерности, увязывающие жизненные сюжеты в одну многоплановую картину.


Всё это в дальнейшем поведал Роберту Олав Харальдссон, представленный отцом.
Поведал он и том, что Сигрид Гордая в девичестве польская княжна Святослава (Гунхильда Польская),  дочь Мешко I (Бурислейва) жена Эрика VI Победоносного короля Швеции, не только сожгла его отца, но и,  будучи вдовой, отказала в требовании  принятия христианства при сватовстве к ней Олава Трюгвассона, после чего была им оскорблена посредством пощечины.
 
И о том, как затаив обиду она, интригуя, устроила заварушку в самой Норвегии. Восстание против христианизации населения Норвегии, а стало быть, против Олава Трюгвассона,  возглавил сын покойного ярла Хакона Могучего, Эйрик. Затем злопамятная Сигурд,  специально вышла замуж за вечного противника Олава, Свена Вилобородого  и вынудила того, придав ему в помощь  своего сына от Эрика Победоносного, на тот момент  короля Швеции, Олава Шетконунга, устроить засаду близ острова Свельд. А  йомсвикингов  обязанных её отцу «по гроб жизни», убедила заманить   Олава Воронью Кость в устроенную засаду.


Для этих целей к Олаву был подослан вождь йомсквикингов  Сигвальд Струдхаральдсон, приемник  Палнатоки, знакомый Олаву еще по жизни в стране вендов и, сватавшийся к   дочери Бурислева Вендского, Астрид сестре Святославы и Гейры, но получившего отказ, которому Олав поверил.

В результате той битвы, о которой рассказывал Роберту и Готвил,  после предательства  старый солдат и его предводитель Олав Воронья Кость оказались за бортом. Дальнейшая судьба последнего неизвестна, так как никто не видел мертвого тела Олава. А море умеет хранить свои тайны.


Но перед тем как «сойти» со страниц истории, Олав женился в последний раз, уже в Норвегии на дочери Харальда Синезубого короля Дании, с которым выступал против Свена Вилобородого и восставших  славян, Тире (Тюра). Внимательный читатель обратит внимание на то, что Свен был к тому же сыном Харальда Синезубого, а стало быть, братом Тиры. Первоначально Тира была выдана за бывшего тестя Олава,  Бурислава Вендского, но вскоре сбежала от него  «язычника и старика». Уже добравшись до Норвегии,  встретила Олава Трюгвассона и на   предложение стать его женой, ответила согласием. Но уже через восемь месяцев Олав погиб у берегов Дании и Швеции. Не снеся своего горя, Тира покончила жизнь  самоубийством.
Вот такие вот «пироги с котятами» или можно сказать, что Европа это «маленькая деревня», где все знают всех и, обо всём.

*

Слушая рассказы Олава Толстого Роберт не очень понимал к чему у того такой интерес к делам минувшим, пока не выяснил о явлении Олаву во снах Первого короля    Норвегии Олава Трюгвассона.Относясь довольно скептически ко всякого рода потусторонним чудесам, Роберт тем не менее не был чужд мифологии и эпическому повествований относительно своих родственников. Хотя к чести надо заметить, что родственные связи для него представляли собой вроде оглоблей для лошади, С одной стороны ты вроде в определенном сообществе, а с другой стороны данное состояние сковывало его мятежный дух, с которым по причине его родства с потусторонним миром совладать не представлялось возможным.


Долго занимать внимание Олава он не мог. Не мог и задавать лишние  вопросы, проявляя излишнее любопытство, в соответствии с теми устоями, которые бытовали в их среде. Ему куда было проще обратиться к Готвилу, так как между ними не было ни каких условностей, даже  в последнее время возраст старого солдата  не был преградой между учителем и учеником. Последний считая, что уже все знает иной раз, обращаясь к конюху, допускал неуважительный тон не только к его годам, но и к его опыту.


Готвил не обращал на это внимание, он вообще последнее время больше просиживал в одиночестве, будто чуя, что  его дни сочтены и, остается ему, не тревожа напрасно плоть, просто внимать тому, что его окружает. Внимать не для того, чтобы действовать, а для того, чтобы не остаться, не  дай Бог,  на кромке отделяющей этот мир и иной, кому-нибудь и в чем-нибудь задолжать. Не будет спокойствия ни в Валгале, ни другом каком, месте,  случись попасть туда обремененным жизненным долгом.


А события за пределами внимания Готлива развивались стремительно, как впочем и все события в этой жизни, если находишься непосредственно внутри их свершений.


От Торкеля Высокого бывшего по стечению обстоятельств и йомсвикингом и старшим товарищем Олова, Роберт узнал, почему они ушли от Свена Вилобородого и соединившись с отрядом Олава решили служить опальному (беглому) королю Англии Этельреду. Все дело в том, что в одном из набегов на территорию Англии под водительством Свейна Вилобородого под Кентербери они убили монахов во время Литургии и пленили тамошнего епископа Альфеге. Случайно или нет, но это был тот самый священник, который когда-то крестил Олава Трюгвассона. И Свейн Вилобородый зная об этом, решил и память о своём враге выкорчевать. Он приказал убить епископа. И как тому  не противился Торкель Высокий, епископа убили.
Но Свейн разгневанный отступничеством Торкеля и Олова, решил не уходить как обычно после погромов из Англии, а захватить в ней власть. Король Англии бежал в Нормандию, а  с ним и Торкель Высокий с сорока пятью кораблями и юный  Олав Харальдссон.Так вся компания оказалась в 1013 году  в гостях у Ричарда II Доброго герцога Нормандии, отца Роберта.
Олав Харальдссон хоть и был сторонником христианства, но крещения до сей поры не принял. И не принял бы никогда, не случись у него второй  «встречи» со своим предшественником Олавом I Трюгвассоном. Именно это явление Олав запомнил надолго и, она изменила всю его жизнь.

И тогда Ричард II,отец Роберта решил посодействовать юноше  через своего брата Епископа Роберта Руанского в принятии христианства именно в Руане.


По совершению обряда Олав засобирался в Англию, считая своей наиважнейшей целью вывезти из Англии оставшихся там под властью Свейна Вилобородого – язычника и ненавистника христиан.


Роберт не одобрял и принятие христианства Олавом и задуманную им миссию. Но своё недовольство он до поры до времени скрывал и, молча наблюдая за происходящим, пришёл к мысли, что именно в этот раз он сможет оказаться «на острие событий», если отправится в Англию вместе с Олавом.

Отец не стал возражать, а мать по обыкновению отделалась молчанием, тем более сам Олав был на два года младше, когда покинул свой дом и в сопровождении Храни Путешественника приобщился к братству викингов.

А пока они готовились к походу, бывший король Англии успел жениться на Эмме сестре Роберта и даже  перед самым выходом в море родить Ричарду Доброму внука названного в честь прадеда Этельреда, Эдуарда Старшего сына Альфреда Великого -   Эдуардом (впоследствии прозванном Эдуард Исповедник последний англосакский король Англии). Но еще раньше пришла весть, что Свен Вилобородый  в страшных мучениях умер в Англии 3 февраля 1014 года (Всего два месяца пережила его супруга Сигрид Гордая Польская княжна Святослава).


Теперь особой нужды Роберту направляться в Англию и не было, ибо никаких приключений там не ожидалось, отчего он не просто загрустил, а впал в такую ностальгию, что вся дворцовая челядь старалась не попадаться ему на глаза.
А Олав сделал как обещал, он отправился в Англию и забрав там тех монахов и священников, тех кто  пожелал, отправился в Норвегию, ибо вновь «голос» усопшего Олава Трюгвассона призвал его вернуться на свою родину, назвав «вечным королём Норвегии» и, продолжить то, что начал он Олав Воронья Кость.


На этом мы,  пожалуй, распрощаемся с Олавом II Харальдссоном Святым хотя в его жизни еще много чего интересного происходило. И то, что он сватался к Ингигерде будущей жене Ярислейва конунга (Ярослав Владимирович Мудрый), но женился на её сестре Астрид так же дочери короля Швеции Олава Шетконунга, внучке Сигрид Гордой.. А в 1028 году был вынужден скрываться у Ярослава  на Гардарике в  Хольмграде. Там он даже намеревался стать монахом и поселиться водной из Новгородских обителей. Но Ярослав, он на то и Мудрый, посчитал, что тайная связь его жены и этого приблудного конунга тогда продолжится. И он убелил Олава, что его миссия по христианизации населения северных стран не окончилась и что, надо бы все довести до конца. Вон, к примеру, за полями, чухна некрещеная шастает, да и в финских и прочих прибалтийских землях полным полно всяких язычников «погибает».


А пока он так мучился и сомневался «бить или не бить», то опять во сне к нему явился Олав Трюгвассон и, заявив: "Ты мучаешься и не знаешь, как поступить? Меня удивляет, что ты никак не можешь принять решение, а также, что ты собирался сложить с себя звание конунга, которое дано тебе от Бога... Лучше возвращайся в свои владения, которые тебе достались по наследству. Ты долго правил там с Божьей помощью и не позволял своим подданным запугивать себя. Слава конунга в том, чтобы побеждать своих недругов, и славная для него смерть – пасть вместе со своими людьми в битве. Или ты сомневаешься, что будешь сражаться за правое дело? Ты не должен обманывать себя. Поэтому ты можешь смело возвращаться в свою страну, и Бог даст тебе знамение, что она – твое владение", склонил чашу весов в сторону «быть». (или бить? Тут я могу и  ошибиться).


И вот через год душевных метаний  покидает Олав Гардарику «берегитесь теперь язычники» и,  оставив на попечение  золовке своего малолетнего сына Магнуса отправляется…  «возвращать» Норвежский трон и крестить своих бондов  (свободные земледельцы).

Тут еще надо отметить, что  почти за 12 лет до указанных событий (23 апреля 1016г) в Англии умирает   король Этельред II , тот, кому однажды пытался послужить Роберт и служба у которого, не состоялась. Зато состоялось их родство, так как Неразумный женился на сестре Роберта Эмме. После смерти короля, Англию захватил Кнуд Великий (Могучий) сын Свейна Вилобородого и Сигрид Гордой. А в качестве военного приза он взял в жены вдову Неразумного, сестру Роберта, Эмму Нормандскую. А помогал ему в завоевании Англии  уже известный нам по другим событиям Болеслав I Храбрый друг юности Олава Трюгвассона и брат Сигурд Гордой.   И, это Кнуд вынудил Олава Харальдссона через 12 лет бежать из Норвегии в Гардарику.


Одним словом Олав покинул Гардарику в 1029 году, а уже в августе 1030 года в битве при Стикластадире против  английско-датско-шведско-норвежского короля Кнуда Великого был убит. После смерти Олава сына его Магнуса усыновил Ярослав и, тот вырос при Новгородском дворе. И будучи уже совершеннолетним по смерти Кнуда Великого в 1035 году, вернул себе Норвежский трон, получив имя Магнус I Благородный, или Добрый. Власть датчан была сломлена. В 1042 году он стал и конунгом Дании. О нем шла молва, как о непобедимом воине, которому помогает сам Св. Олаф., т.е. его родной отец.


А мощи  Олава II Толстого, называемого отныне  не иначе как Святой находятся  в той церкви , которую некогда построил  Первый король Норвегии Олав I Трюгвассон Воронья Кость. И в которой, от Олава Святого принял крещение Лейф Эриксон первый открыватель Америки (земля Вина), Исландии, Гренландии и Оркнейских островов.


И прославили Олава Святого уже через год после смерти мученика 3 августа 1031 года, когда при попытки произвести перезахоронение оказалось, что тело его не тронуто тленом. И местный епископ присутствоавший при перезахоронении назвал его Святым, после чегоон стал святым для Западной и Восточной церкви, так как еще не произошла Великая схизма 1054 года (разделение Единой Ортодоксальной Христианской  Церкви на Восточную Православную церковь и Западную католическую). Но канонизация святого произошла только в 1164 году при посредстве   Римского папы Александра III, после чего он стал почитаться вечным небесным покровителем Норвегии — perpetuus rex Norvegiae. В православии он почитается, как Св. благоверный Олаф Норвежский. И сделано это было папой для того, что чтобы последний святой Единой Христианской церкви, не «уплыл» в анналы Православия.

*

А Роберт, которому шел семнадцатый год, был занят тем, что осматривал свои будущие  владения,  которые получил от отца на своё шестнадцатилетние, находящиеся в графстве Йемуа.
 

Реально Нормандия представляла собой мозаику разрозненных областей, не имевших между собой ничего общего, кроме непостоянного климата, влажного и мягкого, благоприятного для произрастания трав, с его короткими весенними ливнями и летними грозами, порой затрудняющими уборку урожая.Рядом соседствуют плоскогорья с кремнистыми землями, а участки с глинистой почвой  перемежаются холмами с мергелем, кажущимися основательно бесплодными. Порою пересеченные местности, усеянные ландами, рощами, зарослями утесника и папоротника опускаются в узкие долины, переходящие в явные равнины.

Восточное  побережье Сены издревле покрытое густыми лесами выглядит диссонансом  с унылой нагорной областью западного побережья. Сама же Сена извилистая то бурно прорывается сквозь россыпь мелких островов образованных течением, то плавно расстилается  по просторам низинных лугов. К югу от устья на границе Льевенской равнины расположен горнопромышленный регион, а за долиной Туке холмистая область Ож внезапно разворачивается на горизонте бескрайней, лишенной деревьев Канской равниной, с юга примыкает к области Йемуа близ Фалеза.  Ту, что даровал Герцог Нормандский своему сыну Роберту и где он последние несколько месяцев пропадал безвылазно.


Территория графства Йиемуа  с его лугами поросшими сочной травой, расположенная между реками Орн и Див, представляла для герцогов как экономический, так и военный интерес: она являла собой передовую линию в направлении Перша и Мэна, прикрывая южный фланг герцогства.

 
Что имел ввиду герцог когда дарил эту территорию своему сыну, ведь особыми талантами он еще пока не обладал. Но видать старый управитель знал особенность своего сына и посчитал за возможным выделить ему то место,где в полной мере проявится его крутой нрав.

Тем более, что население данной местности проявляло исключительно строптивый нрав и поползновения к неподчинению централизованной власти. Именно по этой причине требовало постоянного контроля, а соответственно тут нужен был тот, кто в состоянии был управиться не сколько с делами хозяйственными, но с политическим вольнодумством. Еще  пра - дед Роберта Ричард I пожаловал Йемуа одному из своих бастардов (незаконнорожденных сыновей). Так в   середине 10 века графы Йемуа построили на холме Фалез- каменный замок, весьма грозный для того времени, вокруг которого впоследствии вырос укрепленный город. Теперь сей замок перешёл во владения Роберта.


И недаром этот замок назван «Скалы» (фалез), расположенный на скалистом берегу реки Ант притока Дива. Он представляет собой вытянутый с запада на восток неправильный многоугольник диной более 200м и шириной от 60 до 100 м.

Стена замка отмечены дюжиной круглых и,  полукруглых башен. Главным входом в замок служили ворота св.Николая у юго-западной оконечности замка. Поселение первоначально полностью находилось внутри стен, а двор был полностью застроен, в центре него стояла большая часовня Св.Николая. Расположение замка говорило от том, что его обитатели в большей степени опасались нападения с северной и восточной стороны.

Об этом свидетельстсвует не только насыщенное каменными строениями северо-западная часть замка, но и ворота в замок находящиеся с южной стороны и вход в основной донжон (сторожевая башня) устроенный на скале в серной части и вход в него с восточной стоны на высоте второго этажа. Так выстраивали для того, что бы находящиеся в донжоне защитники могли быстро достичь той стороны  где  происходили основные   схватки.

В донжоне располагались и покои самого графа. А перед  донжоном расположено небольшое укрепление, отделенное рвом от территории  остального замка. Так, что донжон это вроде детинца русской крепости, с одной лишь разницей, что находится он в непосредственной близости к укреплениям всего замка.

 

Доставшееся  Роберту хозяйство основательно обременяло его и отвлекало от желания делать, что пожелаешь». Волей-неволей приходилось заниматься не только хозяйственными делами:  ремонтом укрепления, заготовкой фуража и, провизии для жителей самого замка, а также разбираться в хитросплетениях человеческих отношений за пределами замка в землях всего графства.


Готвил не пожелавший переселиться  в  суетный, как ему казалось, Фалез, довольствовался закутком в конюшне замка Герцога Нормандского в Руане. Эти хлопоты Роберта,  а также  замкнутый образ жизни старого солдата отдалили их друг от друга и, тем не менее, когда Роберт собрался с отцом в Данию, наведать свою сестру и племянников, он посетил конюха.


Нашел он того на своём обычном месте у бревенчатой конопривязи сидящим на валяющемся с незапамятных времен на заднем дворе каменном жернове. Им давно никто не пользовался по причине большого скола на нём, а использовали в качестве подстпорья небольшой компании слуг, иной раз для того, что бы  разложить на нем закуски и выпивку. Но чаще прямо на нем восседал Готвил. Этот камень так и прозвали «Трон Торвила». Ведь полное имя солдата было Готвил Торвил из Хенгсвиля, что в Норвегии.


Готвил сидя на жернове подставил лицо ветру и прижав к бедру недоделанную дудочку спал.

Роберт подойдя к старику,  фамильярно пнул его нагой в подтянутую на жернов ногу,  и нее успев отскочить получил такую затрещину на которую был способен старый солдат едва вырвавшийся из крепких объятий Ойле Лукойе   (бог сна). НО и этих усилий было достаточно, что Роберт отлетел на несколько пье и перевернувшись через голову остлся лежать на животе.


Раскрыв глаза Готвил увидел, что он «опрокинул» новоявленного графа и пробурчав «Сам виноват», встал и пошел помогать тому подняться. Но Роберт опередил его , блеснув серебром глаз он пружинисто вскочил и сделав стойку приготовился дать опор подхоящему конюху. Тот понимая, что парень «упёрся» понарошку, сделав круг вокруг собственной оси оказался у последнего за спиной.


Ни как не мог привыкнуть Роберт к этим перемещениям, хотя уже и сам довольно сносно их исполнял. Так называемый «руский бой», который усвоил Готвил еще, тогда когда состоял на службе у  Киевского князя, позволял ему не только противостоять с одной лишь палкой десятку вооруженных людей, но и спасал из самых неудобных положения и ситуаций.

Оказавшись сзади Готвил не упел охватить шею парня, чтобы немножко придавить «пусть не балует», как тот сделав кувырок вперед («скифский кувырок») оказался на недосягаемом расстоянии.

«Старик то еще не так уж и беспомощен, как кажется»,- подумал Роберт, «его запросто так не оседлаешь».

И уже вслух добавил: «Я рад видеть тебя Учитель в полном здравии и еще вполне способным постоять за себя».

«Постоять я могу, даже полежать за себя могу вполне сносно»,- с обычной иронией проворчал старый солдат»Могу даже за себя, что нибудь выпить и закусить».
Приняв это за намек, что явился с пустыми руками, Роберт попытался перевести разговор на другую тему.

«Отец предложил мне с ним  в Данию съездить»,- помолчав добави, «думаю, что месяца на три-четыре не больше».

«А и что, поезжай, увидишь другие края, как там  живут, что себе думают, и многое еще чего узнать сможешь. Поезжай!». Старик понимал, что юноша сказал ему о поездке не потому, что просил совета ехать или нет, это он так ненавязчиво намекал, что вероятнее всего им суждено в скором времени расстаться.


Не имея  своих детей  старый солдат, сам незаметно для себя привык к этому дерзкому неуравновешенному, но в чем-то на него похожему,  парню. Но кто он, а кто Роберт у того чрез год, полтора совершеннолетие, а там уже  и жизнь другая, полная условностей и скрытых угроз и дороги перед тобой открыты - иди куда хочешь. Доживёт ли он до того времени, старик не знал. Больно последнее время его на молитвы тянуло, видать пришла пора покаяться, да вот только в чём он так и не мог в ум взять. Ему ведь казалось, что он исполнял свой долг честно и тщательно, а о том, что поступает правильно или нет, он как-то не задумывался. Не задумывался ранее  и нынче не стоит, зря только душу теребить этими раздумьями. Совершенного не исправить, и кто скажет, как это делается,  а Смерть она всегда попятам ходит, на кого наступит, тому и конец, а кого обходит тому еще и, жить, стало быть, можно.


Роберт уехал, как и предполагал в начале лета 1016 года. Описывать  его пребывание в Дании не имеет особого смысла. Время, проведенное там он не считал (и мы вместе с ним) значимым для его будущей жизни, так «визит вежливости», не более. Но вернулся он не как обещал к началу осени, а уже  далеко после неё, почти в самом конце, когда по морю пошла шуга и на бортах корабля стали нарастать ледяные глыбы. Эта задержка была по причине того, что возвращались в Нормандию Герцог и его сын через Англию, где пробыли при дворе  зятя почти два месяца.

«Вот та страна, которую нужно обихаживать»,- подумал он тогда. Но  связать свою судьбу с ней ему так и не пришлось ,чего не скажешь о его сыне Вильгельме Завоевателе, завоевавшем Туманный Альбион, как его называли римляне, и ставший впоследствии  королем Англии. Но это случилось уже намного  позже того времени о котором у нас идёт рассказ.


Не дожил старик до возвращения Роберта, умер через  полгода после  его отплытия и после того как простудившись слег от воспаления легких. Так, не поднимаясь с постели и ушел в свой последний, боевой путь старый солдат, оставив после себя пролёжанный  топчан и серебряный кубок, подарок прежнего герцога. А еще оставил память о себе в сердце и душе Роберта. Тот и не думал, что тоже привязался к этому суровому и неприхотливому вояке, которому спокойная и безопасная жизнь, по всей видимости,  продлила свой срок, а так бы уже давно гнил где-нибудь в болоте, или в крепостном рву на  чужбине.


Вернувшись из Англии и узнав, что старик умер, Роберт не пошел на его могилу, чтобы почтить память своего учителя.
«Ну, был старик, учил его, и что? Негоже ему вельможе, оказывать почести простому солдату», - думал он, « да и что проку посещать  его могилы, Готвила этим не вернёшь…».


Отец, старый герцог, сообщивший ему весть о смерти конюха, подивился реакции сына, но расспрашивать, что и почему не стал, больно независим был нрав отпрыска, что и самому герцогу его лишний раз касаться желания не возникало.

(Продолжение следует)