***

Глава Я

ЯВЛЕНИЯ НА МОСТУ. ЯСНЫЕ ГЛАЗА.

Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью.
Опасно прохождение, опасно остаться в пути, опасен взор, обращённый назад, опасны страх и остановка.
В ЧЕЛОВЕКЕ ВАЖНО ТО, ЧТО ОН  МОСТ, А НЕ ЦЕПЬ,: в человеке можно любить только то, что он ПЕРЕХОД  и УНИЧТОЖЕНИЕ.
Ф.Ницше. «Так говорил Заратустра»

Две девочки, добрая и злая, стоя на балконе, плевали в прохожих. Злая попала всего три раза, а добрая – восемь.  А всё потому, что добро всегда побеждает зло!
                Анекдот

 «В школьной философии проблема свободы обычно отождествлялась со «свободой воли»
Свобода мыслилась как свобода выбора, как возможность повернуть направо или налево. Выбор между добром и злом предполагает, что человек поставлен перед нормой, различающей добро и зло. Свободой воли дорожили с точки зрения уголовно-процессуального понимания человеческой жизни. Свобода воли необходима для ответственности и наказания. Для меня свобода всегда означала что-то совсем другое. Свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода есть моя творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а моё созидание добра и зла. Самоё состояние выбора может давать человеку чувство угнетённости, нерешительности, даже несвободы. Освобождение наступает, когда выбор сделан, и я когда иду творческим путём                Н.Бердяев «Самопознание»

Я медленно поднялся на мост. Двойник-трикстер сидел прямо на перилах, метрах в двадцати от меня и добродушно скалился, наблюдая, как я безуспешно пытался к нему приблизиться. Именно пытался, поскольку подойти вплотную не мог. Воздух стал какой-то вязкий и, несмотря на все усилия, мне казалось, что я бегу по горизонтальному эскалатору, который движется навстречу. Нет, нельзя сказать, что я тупо бежал на месте. Я приближался к нему, но так медленно, что казалось, эта пытка не закончится до вечера. А снизу всё ближе и ближе раздавались голоса выпускников, у которых открылось уже не второе, а, наверное, третье или четвертое дыхание. Буквально все, за исключением двух унесённых ветром или отцами домой ввиду полной невменяемости, бодро поднимались на мост, хотя перемещались в пространстве так же медленно, как и я. Сначала я затравленно оглянулся на вокзальные часы, а потом на свои – и застыл от удивления: секундная стрелка по какой-то необъяснимой причине производила два скачка вперёд и один – назад! Выходит, время не остановилось, а странным образом замедлилось.
Вороны, облюбовавшие высоковольтные провода, угрюмо переглядываясь, время от времени потряхивали крыльями, словно готовились к взлёту по чьей-то неведомой команде.
Даже могучее разрумянившееся светило, обнажив верхний край на фоне прозрачного утреннего неба, замедлило своё величавое неотвратимое движение.
«Блииин… Неужели, действительно, всё настолько серьёзно? И даже Его Величество ВРЕМЯ ни с того ни с сего вздумало тормозить?»
– А ты думал? – зашелестел в пяти шагах от меня помятый целлофановый пакет, перерезая путь к двойнику.
- Недотыкомка! Шишимора долбанная! Ё-к-л-м-н! Как же ты меня достала! – проревел я, продолжая свои безуспешные попытки развить приличную скорость и приблизиться к сидящему на перилах двойнику. Что-то внутри настырно подсказывало мне, что наступает «момент истины», который может перевернуть мою жизнь.
– Прошу выбирать выражения, Аникей Ахиллесович. Стыдно-с… Учитель-словесник, называется! – продолжала ёрничать Недотыкомка, быстро обретая свой серый «будничный» вид. Хотя нет, не совсем обычный – чёртова тварь разрасталась прямо на глазах, словно её кто-то накачивал насосом. Причём, от неё исходили отнюдь не умиротворяющие флюиды. Она полностью загородила мне путь к НЕМУ, при этом всё быстрее вертелась, пританцовывая и выкрикивая осипшим голосом какое-то заклинание. Вороны, как по команде, дружно сорвались с линий электропередач и тучей стали кружиться над мостом, оглашая всю округу разнокалиберным карканьем.
– Один за всех и все за одного! Бороться, искать, найти и не сдаваться! – раздался у меня за спиной чей-то скрипящий, но бодрый старческий голос. Гулко чеканя шаг по деревянному настилу, на подмогу мне, двигалось серое скульптурное изваяние пионера в шортах, в пилотке, в галстуке с горном в правой руке. Бесстрашный зомби приставил к чёрным потрескавшимся губам горн и хрипло задудел «зарю». Непривычный звук отбросил Недотыкомку шагов на десять, лихо припечатав чёртово отродье к металлической предохранительной решётке. Но буквально через мгновение бесовская тварь сгруппировалась и обрушила на юного «пионэра» сокрушительный удар головой, вернее, своей безобразной крысиной мордой в подбородок. Мужественный боец с честью выдержал удар, утратив при этом подбородок и горн. Тогда Недотыкомка изловчилась и с диким визжанием выпустила по противнику несколько разрядов-молний, после которых храбрый горнист просто распался на отдельные бетонные фрагменты, оголив уцелевшую арматуру. Но в этот драматический момент на совершенно распоясавшуюся Недотыкомку обрушился весьма ощутимый удар огромной теннисной ракеткой по голове, автором которого явилась  потрёпанная временем статуя девушки-спортсменки из городского парка культуры и отдыха.  Правда, ракетка в месте удара обуглилась и разломилась пополам, но зато серое исчадие ада, жалобно потрескивая и повизгивая, значительно уменьшилось в размерах.  Однако прошло несколько мгновений – и Недотыкомка вновь сгруппировалась, воздела щупальца-лапы к небу, в результате чего тысячи ворон устремились к гордо застывшей безоружной девушке. Они ожесточённо замолотили по ней своими огромными крепкими, как сталь, клювами, и разнесли её   вдребезги, вместе с жалкими останками брата-пионэра. После совершения этого беспримерного акта вандализма, радуясь полной безнаказанности, вороны тучей поднялись над станцией, отвратительно каркая.
А между мной и моим двойником опять стояла, пританцовывая, изрядно потрёпанная, но не побеждённая Недотыкомка, делая какие-то магические пассы, слегка постукивая своими коготками по доскам настила. Вдруг стало быстро темнеть, как перед грозой, и одновременно воздух начал наполняться какими-то неясными, отвратительными звуками. Просто какое-то поскрипывание, попискивание, повизгивание, похрюкивание, чавканье, хихиканье – и вся эта безобразная полифония, вернее, какофония с каждой секундой всё усиливалась и усиливалась. А ещё через мгновение из всех щелей, как тараканы, полезли такие отвратительные твари, которых можно увидеть в кошмарном сне по мотивам непостижимого Иеронима Босха. Они перекрыли путь к Двойнику, но трогать его не решались, а медленно, но неотвратимо со всех сторон подползали ко мне.
– Быстро очерти вокруг волшебным мелом защитный круг! – уже с некоторым беспокойством щегольнул рифмами трикстер.
Невозможно представить, сколько я исписал этого мела за свою «учительскую карьеру»? Наверно, линия опоясала бы всю землю по экватору…И вот я падаю на колени и лихорадочно пытаюсь, подобно гоголевскому философу, отгородиться от сползающейся отовсюду чертовщины. Может, это последняя меловая линия на доске моей жизни? Мел скачет по серым, изрезанным трещинами затоптанным доскам моста, и я содрогаюсь от мысли, что он может провалиться в щель – вот уж действительно, тогда: пиши – пропало. Но вот, наконец, круг замкнулся. И уже подобравшиеся вплотную твари остановились на границе круга, и, хотя сзади напирали, не смогли сдвинуться ни на миллиметр. Правда, из них стала вырастать стена, отгораживающая меня со всех сторон таким образом, что я скоро оказался внутри своеобразного колодца с шевелящимися стенками, которые вырастали всё выше и выше. Внутри этого импровизированного колодца стало темнеть, и я почувствовал, что мне скоро крышка в прямом и в переносном смысле! Удушливый запах мертвечины не давал вдохнуть полной  грудью. Оставалось надеяться только на чудо…
И чудо, как водится, словно по заказу, произошло в самый критический момент. Вначале сквозь сатанинскую свистопляску звуков начали пробиваться довольно чистые, почти ангельские голоса, затем стало светлеть, воздух заполнился розовым ароматом, а безобразные стены затряслись, стали постепенно таять, растекаться, расползаться, разбегаться и разлетаться  в разные стороны …
Я стоял в центре чёрного выгоревшего круга, а на меня с добродушной улыбкой смотрел Учитель в своих ослепительно белых одеждах. Как и при первой встрече, я не видел, чтобы он шевелил губами, но ясно слышал каждое слово, как будто проникающее в самое сердце:
– Ничего не бойся. Они скорее всего уже сегодня тебя не тронут – и так много накуролёсили в нерабочее время. Петухи ж давно пропели… Поэтому иди общайся с ним, хотя внутри ты давно уже всё для себя решил, но не хочешь самому себе в этом признаться… Помни о назначении кристалла.., – и отошёл в сторону . А я с усилием, перешагнув чёрный выгоревший круг, пошатываясь, подошёл к непринуждённо сидящему на перилах двойнику, который болтал ногами и продолжал шутливо стихоплётничать: 
– Ну, что, мой друг, нам время расставаться? Уж больше мне с тобою не встречаться!
– Понимаешь, я никак не могу определиться. Резко порвать с прошлым нереально, невозможно и… и в конце концов, наверно, даже бессмысленно в моём возрасте.
Ну, что ж, как знаешь. Встрече рад.  Но нам пора прощаться, брат! – И он, как аквалангист, резко перевернулся спиной назад…
– Стой! – завопил я, – скорее механически, чем осознанно, намертво ухватив его за ступню правой ноги. Упёршись локтями в перила моста, я продолжал удерживать на весу почти невесомое тело трикстера, испытывая при этом не физическую, а скорее моральную нагрузку от осознания бессмысленности нашей полудетской возни.
– Ну, чего стоять? Ты же никогда не передумаешь! – разглагольствовал непоседа, зависнув, как летучая мышь, вниз головой, раскачиваясь и жестикулируя. – Я и есть твоя бесплотная мечта, твой фантом-двойник, с которым ты боишься расстаться, чтобы не лишиться до конца дней всякой и надежды на то, что когда-нибудь всё изменится. Причём, именно надежды, а не веры! Или я ошибаюсь? Ты сегодня целый день, вернее, всю жизнь во снах, в параллельных мирах и наяву это себе доказываешь. Если я не прав – прыгай со мной вниз! Вот подходит поезд – он отвезёт нас к самому синему в мире… морю. Там, у моря, ты начнёшь НОВУЮ СЧАСТЛИВУЮ ЖИЗНЬ! Это будет жизнь, о которой ты всегда неосознанно мечтал: ты будешь жить у самого моря, как Макс Волошин. Для души сочинять стихи, слушать музыку и играть на гитаре, писать картины и общаться с близкими тебе по духу людьми. Ты будешь просто любить и творить, ни о чём не думая и ни о ком не беспокоясь!
– Да разве такое бывает?! – почти завопил я, пытаясь заглушить нарастающее в душе ощущение чего-то безвозвратно потерянного, и пальцы на мгновение расслабились.
– Для тебя уже вряд ли…– тихо и печально проговорил ОН. – Бывай, Ловец во ржи! Не кисни, не дрожи, и пистолетом хвост держи! А чтоб меня не забывал, держи магический кристалл. – Он выскользнул из моих рук, оставив в моём судорожно сжатом кулаке левой руки небольшой прозрачный камень.  Мутноватое облачко опустилось на крышу медленно и беззвучно набирающего скорость поезда.
Поднимаю глаза и вижу перед собой две знакомые фигуры: слева в удивительном старинном тёмном наряде в накидке, с очаровательной загадочной улыбкой молодая черноволосая женщина, справа – Учитель в ослепительно белых одеждах. Они молча стоят и ждут, кому же я, наконец, отдам кристалл. А я не могу даже пошевелиться – какая-то сладкая истома обволакивает всё тело, откуда-то издалека долетают знакомые волшебные звуки адажио Альбинони. Окружающее пространство постепенно начинает колыхаться и пропадать, подобно кругам на воде, а в середине этих кругов остаётся обаятельный, притягивающий образ неземной женщины, удивительно напоминающий леонардовскую Монну Лизу. Ощущая какую-то неестественность происходящего, пытаюсь отвернуться вправо и найти глазами Учителя в белом. Однако, никого не вижу, кроме огромной Джоконды, разрастающейся, как портрет Сталина на первомайской демонстрации.  Судорожно, до крови сжимая в левой руке магический кристалл,  я  с облегчением убеждаюсь, что Лжеджоконда, медленно покачиваясь,  поднимается вверх и постепенно распадается на сотни разноцветных,  истрёпанных целлофановых пакетов и кульков, которые медленно и БЕСсильно оседают на серые заплёванные шпалы. В воздухе стоит запах серы, который постепенно вытесняется ароматом роз.  Передо мной стоит Учитель в белом, а я судорожно протягиваю ему камень, грани которого покраснели от моей крови. Учитель улыбается мне и, взяв кристалл, неторопливо поворачивается и идёт в сторону школы. В ту же минуту, словно по команде  какого-то невидимого, но могущественного режиссёра включился звук: застучали колёса отходящего поезда, возмущённо заскрежетали вороны, одна за другой покидая облюбованные провода, гнусавый голос  дикторши напомнил всем о необходимости приобретать проездные документы в кассах вокзала. А перевозбуждённые выпускники, которые даже не догадывались о жестокой разборке прямо на середине моста, восторженно закричали, любуясь разгоравшимся светилом:  « СОЛНЦЕ ВСТАЁТ!
 ПРОЩАЙ, ШКОЛА! ЗДРАВСТВУЙ УТРО НОВОЙ ЖИЗНИ! УРА!»
В том месте, где стоял насмерть отважный пионер, шаркающей, но отнюдь не кавалерийской походкой неуверенно передвигался тщедушный пенсионер в светлом летнем костюме, с опаской поглядывая на разгулявшихся «ребятишек». Он, очевидно, пытался догнать маленькую толстую, но весьма энергичную старуху, которая в старой вылинявшей красной детской коляске везла продавать жареные семечки.
Несмотря на сумасшедшую ночь и все выпавшие на мою долю испытания, на душе было светло и спокойно. Я даже чувствовал какую-то невесомость, и желание подняться в воздух. Улыбаясь самому себе, я развёл в стороны руки и вместе со всеми скорее заорал, чем запел «арию» Кипелова:
– Я СВОБОДЕН, СЛОВНО ПТИЦА В НЕБЕСАХ!
   Я СВОБОДЕН! Я ЗАБЫЛ, ЧТО ЗНАЧИТ СТРАХ…
Кажется, я, наконец, определился: «чтобы понять систему, нужно выйти из неё». И качество учителя действительно не зависит от количества учеников, как, впрочем, и от того, являешься ли официально назначенным на эту должность или ты делишься багажом своих знаний по своей доброй воле. Надо просто оставаться самим собой и…любить то, чем занимаешься, где бы ты ни работал, и сколько бы тебе за это ни платили…
 Вокруг стояли ученики и их родители. На меня смотрели десятки добрых, радостных ясных глаз…

Вновь передо мной перспектива уходящего на Гавриловку моста. Слева виднеются руины старой школы, а справа вдалеке поблёскивает свежевымытыми стеклами грязно-розовое здание новой. На горизонте проступают фантастические видения, напоминающие то исполинские головы-статуи Моаи с острова Пасхи, то незамысловатые фигуры скифских баб из окрестных курганов.  И   только далеко впереди, в конце моста, медленно тает в пространстве фигура в ослепительно-белых одеждах. На дощатом настиле виднеются кровавые следы босых ног…
Я вновь на диване, смотрю на картину и не понимаю: то ли это был мой третий и последний утренний сон, то ли весь этот педагогический театр абсурда развернулся передо мной наяву. Настенные часы невозмутимо демонстрируют двенадцать часов двадцать одну минуту. С лестничной площадки доносится звук шагов – кто-то явно поднимается на пятый этаж. Не исключено, что ко мне… Я тяжело встаю и направляюсь к двери, которая сама распахивается передо мной. Откупорив дверь собственным ключом, на пороге в легком светлом брючном костюме стоит уставшая с дороги, но вся сияющая радостью от встречи, такая родная жена Соня.
– Ну, вот, говоришь, что уйдёшь из школы, а сам и дома мел из рук не выпускаешь! – рассмеялась она вместо приветствия, легко прижимаясь к моим губам своими, разгорячёнными после подъёма на пятый этаж. Я остолбенел от удивления: действительно, ладонь правой руки была вся измазана мелом, а на ладони левой, словно своеобразные стигматы, совсем свежие рубцы от порезов…
– А это что? – ещё звонче захохотала моя благоверная, указывая на моё правое ухо, верхняя часть которого почему-то почернела…, – Да у вас тут без меня точно крыша поехала, – продолжала веселиться она, отгоняя нашу Ниссанту, которая с остервенением кидалась на привезённый из столицы  большой синий пластиковый пакет с яркой надписью «HOMEWAY»…
А я молча с улыбкой вглядываюсь в этюд моста, и мне кажется, что сквозь толстый слой фиолетовой гуаши, обозначающий небо, усеянное флуоресцентными кляксами звёзд, проступают живые детские глазёнки и слова удивительного немецкого философа:
Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при малейшем испытании: так охотно он идёт по мосту.

– Что такое школа?
– Это парты,
Доски классные, портреты и цветы,
Глобусы и контурные карты…
– Ошибаетесь, – смеющиеся рты!

– Что такое школа?
– Это книги,
Окна, шторы, колбы и весы,
И полёт мячей, как в высшей лиге…
– Не додумались, – разбитые носы!

– Что такое школа?
– Это нервы,
– Спросишь – сплошь «самшиты и дубы»,
И к доске никто не хочет первым…
– Вновь ошиблись вы – наморщенные лбы!

– Что такое школа?
– Это схемы,
Правила, экзаменов гроза,
Даты, выводы, оценки, теоремы…
– Нет. Сдавайтесь,  – Это ясные глаза!

Ради этих глаз и стоит жить –
В школу на работу приходить…
2000 – 2009 гг.   







Краткий  школьный  юмористический 
ГЛОССАРИЙ

Аттестация учителей – проверка   шкраба «на вшивость», начиная от морального облика до профессиональных способностей. Проводится раз в пять лет. Составляется характеристика, по решению «очень авторитетной» аттестационной комиссии присваивается очередная категория или… не присваивается.

Интерактивные формы работы – попытки оживить учебно-воспитательнУЮ процессИЮ при помощи всевозможных научно-обоснованных развлекалок.

Методические объединения – строго регламентированные «сверху» кружки шкрабов по интересам.
 
План воспитательный – стандартный набор воспитательных мероприятий для классного коллектива, который составляется классным руководителем на полугодие и чаще всего остаётся на бумаге, ибо школьная жизнь неумолимо вносит свои коррективы.

План поурочный (план-конспект урока) – письменный алгоритм действий и речь шкраба на протяжении 45 минутного урока, который даже в отрепетированном виде для открытого урока не всегда реально срабатывает.

План календарный – зафиксированные на бумаге и одобренные администрацией этапы большого пути освоения конкретного предмета на полугодие вперёд, независимо от того, есть ли новые учебники или их будут ещё досылать по городским и районным отделам образования.

Рейтинг среди школ – своеобразная доска почёта-позора, которую оформляют работники отдела образования в течение учебного года, методично выставляя (+) и (–), согласно  различных критериев, то ли для того, чтобы вызвать здоровый зуд соперничества между  школами, то ли для оправдания смысла своей "плодотворной" деятельности.


Тарификация предварительная – приблизительная раздача «слонов  и верблюдов»  т.е. учебной нагрузки за шесть месяцев до конца учебного года, вызывающая всевозможные кривотолки и кулуарные возмущения.



Фронтальная проверка – месячный «армагеддон», который устраивают каждой школе областные и республиканские отделы образования один раз в пять лет. Учебное заведение проверяется от вешалки и туалетов до состояния классных журналов и дневника последнего двоечника. Итогом мероприятия является справка-ярлык школе до следующей фронтальной проверки.

Ярмарка педагогических идей – первые попытки выразить наработанные на практике методические фишки в гривневом эквиваленте, что на зарплате авторов идей практически не отражается.