Берензас. часть 1

В 1999 году приболела моя мама, и в конце июля я поехал к ней в Сибирь в Новокузнецк, где пробыл весь отпуск. Время прошло в разных делах, по выходным на машине ездили за 25 километров на дачу в любимое мне с детства Ашмарино на берегу реки Кондомы.

Вернувшись через полтора месяца обратно из Сибири в Троицк и сразу выйдя на работу, я через неделю пошел в другое здание, чтобы в который раз поговорить с Вадимом Струнниковым: по вине его друга пропала взятая мною в долг у соседа по гаражам автомобильная лебедка, которой мы перетаскивали токарные и фрезерные станки в нашем отделе. Надо было доложить об этом начальству, чтобы изыскать деньги для компенсации ущерба.  Струнникова на месте не оказалось, и я зашел в соседнюю комнату к Брусникину, работавшему в другом лазерном отделе.

– Привет, Владимир Модестович, – сказал я.

– О! Здравствуйте, уважаемый Анатолий Дмитриевич, сколько лет, сколько зим!  Приятно видеть, заходите, располагайтесь.

Все пять столов комнаты были заняты приборами, полусобранными схемами, проводами, книгами и бумагами, за его небольшим столом светились лампочки генератора, цифрового вольтметра и осциллографа. Казалось, что здесь беспорядок, но на самом деле – налицо творческий порядок, Модестович всегда знал, где что лежит, и имел точный план на любой день.
Если Цезарь, говорят, мог заниматься одновременно пятью делами: слушать, писать, говорить и обдумывать пару разных дел, то Модестович мог заниматься работой, думать над схемой и обстоятельно разговаривать с собеседником.  На двери висело большое, цветное и эффектное изображение стоявшей на старте могучей ракетной системы «Энергия» с ускорителями и пристыкованным космическом кораблем «Буран».

Я давно хотел выпросить у него этот документ больших достижений моего советского государства, пока его не разрушили разного рода внешние и внутренние враги, и теперь, любуясь формами этого космического совершенства, решился спросить:

– Модестович, ты демократ, тебе не надоело это напоминание успехов социализма?  Дай мне этот календарь, а я подарю тебе картину с женщиной.  Идет?

– Подумаем, подумаем, – отвечал он, освобождая мне стул. – Не сейчас, но как-нибудь… Возможно, и договоримся. Женщины – это наша радость. Хорошая женщина – это вдохновение, не так ли?

Сегодня он был в коричневом костюме, был свеж и смотрелся отлично. Мне всегда нравилась его жизненная сила и уверенность, а его слегка кудрявые каштановые волосы, чуть румяные щеки, пшеничные усы и небольшие баки чем-то напоминали героя войны 1812 года гусарского полковника Дениса Давыдова.  Я посмотрел на ручные часы на осциллографе, хотел спросить о его левой работенке по компьютерному моделированию, но он опередил:

– Вы, говорят, были в отпуске?

– Да, ездил к себе на родину. Навестил всех, кого мог, очень доволен.

– Понимаю, понимаю. Очень рад за вас. – Он помолчал. – А вы навестили… – он вгляделся в прибор, чуть задумался и пару раз прикоснулся небольшим карандашиком к губам, – ту.., помните?

– Кого?

Я никогда не делился с ним такими сведениями, однако сейчас вспомнил, что несколько лет назад он рассматривал фотографии из Сибири, которые я приносил на работу, чтобы показать друзьям. Там были родственники, пейзажи, обслуживающий персонал домов отдыха в Ашмарино и Таргае, куда мне иногда удавалось купить путевку на пару недель моего отпуска, и фотографии некоторых отдыхающих, большинству из которых я, по их просьбе, высылал фотографии. Мужчин Модестович рассматривал бегло, женщин – более внимательно, интересуясь, каковы они в Сибири, но кого он сейчас имел в виду, я пока не знал.

– Ну, например, – он включил тумблер прибора, повернул переключатель и спросил: – Австриевскую.  Так, кажется, ее фамилия?

Я вспомнил, что он чуть дольше задержался на ее фотографиях. Надо сказать, наши вкусы сильно разнились, из всех многих журнальных фотографий женщин, которыми он восхищался, мне не нравилась ни одна, но в случае названной сейчас фамилии наши мнения совпадали. Надо же, он запомнил ее фамилию!

– И еще там была одна, – добавил он, – такая беленькая, длинные, почти до пояса волосы. Лично мне, знаете, чем-то нравятся беленькие… Однако, – продолжал он, делая какую-то запись в бумажке, – гораздо большее количество фотографий с названной фамилией говорит, что беленькая вас, так сказать, не заинтересовала… Так? Так кого же вы навестили?

– Почти никого.

– Как? – Он был удивлен. – Анатолий Дмитриевич!?  А долг?  А обязанность проявлять внимание?  От таких обязанностей порядочных людей никто не освобождал...  Извините, я желаю выслушать.

– Модестович, это долго, я тороплюсь к Струнникову.

– А вы не торопитесь. Давайте выпьем чаю. У меня три разных сорта, вы какой, позвольте узнать, любите? Есть даже чай «Беседа», желаете?

– Погоди, я в этих сортах не очень понимаю.

Он стал убеждать и начал искать печенье, но я надеялся через пять минут выбраться к Струнникову и просил повременить.

– Итак, – руководил беседой Модестович, подключая к гнездам генератора импульсов небольшую плату из трех микросхем, – вы приехали. И сразу, надеюсь, за телефончик. Да? – На экране осциллографа высветился неподвижный и сложной формы выходной импульс. Вглядываясь в экран, он записал в небольшую серую бумажку все нужное об этом импульсе и вложил наполовину в нагрудный карман. – Итак?..

– Вам интересны подробности, Владимир Модестович?

– Да, если можно. Поймите меня правильно, из лучших побуждений я считаю, что навещать знакомых – это долг и гражданская обязанность всякого порядочного человека. – Конечно, сам Модестович не всегда придерживался такого правила, но, имея постоянный интерес к женщинам, ему захотелось подвести под этот разговор нужную теоретическую базу и разговорить меня. – Вы согласны со мной?

– Да.

– Вот видите… Вы поехали на месяц, а говорите, что почти никого не видали. Я оплакиваю… Что же произошло? – Он нажал ряд кнопок генератора пилообразных и прямоугольных импульсов, и на экране застыл импульс другой формы. Модестович изучил картинку и удовлетворенно кивнул. – Ну, так и что же?

– Ладно. Смотрите. Врагу не пожелаю. – Я чуть отодвинулся и посмотрел на книги на полке сбоку от меня. – Приехал в сей град на поезде ровно в 10 часов утра.

– И сразу за телефончик. Скажите прямо и честно: – угадал?

– Нет, была пятница и мы, то есть я, мама, мой брат Гена и его жена Нина поехали на выходные на дачу в Ашмарино.

– А нельзя ли было позвонить и, так сказать, пригласить?

– Я решил сначала подышать воздухом любимого Ашмарино. Посмотреть и погулять у реки и в лесу. Подумать о смысле жизни и вспомнить об утекших золотых временах.  Пару дней отдохнуть, ведь почти трое суток ехал на боковой полке.

– Сочувствую, глубоко сочувствую. Не ценят у нас настоящих людей, можно сказать, маяков отрасли. Светочей прогресса, видных людей, знаете ли.., передовиков производства. Да если бы они знали, кто едет, вам бы предложили отдельный вагон!  Извините, я очень чуток к несправедливости. Я возмущен.  Признаться, я и сам недавно претерпел…  Итак, вернулись и..?

– У нее нет телефона. Всю следующую неделю я был занят с мамой.  Ходили в поликлинику. Были дела с нотариусом, за каждую бумажку надо платить большие деньги.

– Кстати, – он прильнул к экрану осциллографа, – почему их такая простая работа так высоко оплачивается? Одна бумажка – 60 рублей, другая – 100 рублей? Завещание или доверенность, чего там сложного?  Тут, знаете ли, работа, света белого не видишь, а таких денег, сами понимаете…

– Эта отрасль, как судебная, адвокатская, банковская, торговая и ряд других захвачена евреями, чрезмерно раздута в ее особой значимости и сделана самой высокодоходной. За 10 минут простой работы, не требующей физического и умственного напряжения – 100 рублей.  Любому другому – шахтеру и металлургу, у которых трудная и опасная работа, конструктору или ученому, где нужны большие знания, – для этих 100 рублей нужен целый день.  Там список районных нотариусов, и там сплошь такие фамилии как Кнессель, Зальтцер и подобные. Есть Шувалова, Фомичева и Бочкарева, – тоже еврейки. Я не против их нации, просто констатирую это явление.

Потом ездили в Киселевск и Прокопьевск, навещали родственников.  После этого пошел туда, чью фамилию ты назвал.  Это на улице Тольятти, дом номер 6, верхний 5-й этаж, квартира 30.  Звоню, никого нет. Первая неувязка.

Жду. От нечего делать иду во двор. Жарко, светит солнце. Во дворе – несколько железных гаражей. Один выгнал «Волгу» и занят заменой масла в двигателе, в двух других тоже что-то делают.  Гаражи из хорошего железа.  Я прошел мимо всего один раз, но опытным взором заметил все подробности.

Отличный и разнообразный инструмент – весь утащен с работы.  Запас листового железа – его хватит еще на целый гараж.  Электромоторы.  Рулон асбестовой ткани.  На антресолях – трубы из нержавейки.  Разные провода – хватит на целую дачу.  Новая спецодежда. И еще много чего, явно не магазинного происхождения.  Гидродомкраты разного назначения, в том числе и длинные для правки кузова, – все из комплектов шахтового оборудования, это я знаю. Они там идут для разного рода крепежных стоек. И так далее.

– Это ясно, – согласно кивнул Модестович и вздохнул: – Трудно найти у нас гаражника, который бы равнодушно прошел мимо проволочки или винтика. Дождались?

– В этот день никого не было.

– Что бы это значило?  Интересно…  И как вы это восприняли?  Я не из любопытства, а так сказать...?  А? – Модестович намекал на понятные вещи и желал развить интересную для него тему соперника.

– Через день прихожу, открывает девушка. Отвечает, что ничего не знает, снимает квартиру у хозяйки, но хозяйку зовут не так. Ее хозяйка, наверное, поменялась с той, кого я ищу. Что ее хозяйка, возможно, могла бы сказать адрес прежней, но она все лето будет где-то на даче и вернется только осенью.

– Так.., – протянул Модестович. – Интересно…  Времени мало и ничего не известно.  Как быть?  А?  – Он сощурился и смотрел в угол, как бы вживаясь в ситуацию и примеривая к себе: – а вдруг подобное будет и у него?

– Решил позвонить в соседнюю квартиру. Которая левее и прямо по лестнице.

– Я как раз это и хотел сказать.

– Я опасался, что новый адрес, если даже его знают, человеку неизвестному могут и не дать.

– Резонно. – И с этого момента его прежде праздное любопытство сменилось чем-то более серьезным. Возможно, что подобные поиски в будущем предстоят и ему, а на это не так-то легко и решиться. Если связи утеряны давно, но вдруг пробудились воспоминания, воспылал интерес и душа велит идти в путь и на поиск, то велики опасности просто не найти. 

Еще более худшим испытанием его самолюбию было бы нарваться на нового мужа или соперника, особенно если бы тот хоть в чем-то превосходил Модестовича. Хотя он и сам в плане внешности стоял довольно высоко, но испытать неловкость и позор там, где раньше был кумиром, а теперь с успехом заменен, отлучен от сердца и забыт – это потрясение основ и вечная мука.  Может случиться, что на поиски в другом далеком городе у него будет всего лишь один день, – и потому для него теперь стали важны все крупицы моего опыта.

– Звонок слабый, пять раз жмешь, он один раз динькнет – и все.  Пришлось несколько раз стучать. Выходит тот, кто прошлый раз возился с «Волгой». Мрачный, на приветствие не ответил. Я стушевался, и не лучшим образом объясняю причины моего интереса, на ходу стараясь сочинить что-то совсем простенькое и безобидное.
Чувствую, что он ни во что не верит. Куда съехали – не знает. 

Выглядывает женщина, я снова объясняю свой вопрос. Она ведет себя так, будто я арестован и доставлен в полицейский участок. Подозрительно разглядывает, переспрашивает, желает во всех деталях узнать: – кем я прихожусь той, кого разыскиваю, и зачем именно сейчас мне это понадобилось. Затем бросает, что они ничего не знают, и двери закрываются.

- Минуточку, – попросил Модестович, прервав мое сложное повествование. – Согласен, чай – это долго. Давайте-ка пивка, и отметим, так сказать, ваше возвращение. – Не дожидаясь согласия, он пошел к сумке на вешалке и достал две темные бутылки «Клинского». – Скоро обед, так что, как говорится… Купил некий запасец домой и собирался на дачу, но зачем куда-то везти, если и здесь, так сказать, неплохо? –

Появились стаканы и открывалка. Пиво я люблю, водку и вино – нет, и в данном случае я не мог отказаться.

– Хорошо, Модестович, – сказал я, – ты тоже загляни ко мне в 36-е здание. Близится, – это будет 1 ноября, – день моего рождения, попробуем пиво с другим названием.

Пиво с белой пеной красиво смотрелись в стаканах, рядом в тарелке появились несколько печений и сухариков. Выпили за здоровие присутствующих.

– Итак? – попросил Модестович, взяв кусочек печения и свободно положив ногу на ногу.

– Что делать? Иду к другой двери, что еще левее. Звонка нет. Почему-то заранее неприятно. Достучаться в двойную железную дверь – это непросто, ищу в сумке чем постучать. Нахожу небольшой складной дорожный ножик.

По глазам Модестовича, который временно отвлекся от приборов, стало заметно, что в его памяти всплыло когда-то прежде дорогое имя, и у него появилась задумчивость.  И теперь, обладая богатым воображением, он, без сомнения, видел се
бя в каком-то городе, в подъезде и перед неприступными железными дверями, недоверчиво и недружелюбно разглядывающими его маленькими дырочками смотровых глазков. Да еще и с почуявшей его собакой, голубая мечта которой – броситься, искусать, разорвать в куски этому пришельцу его строгий костюм, облаять, обратить в бегство и прогнать вон.

Открывает другой гаражник. Все повторяется один к одному. Дверь без промедления закрывают.

– Какая наглость!

– Да, чувствую себя неважно. Унижен, подкошен. Спускаюсь во двор, спрашиваю других. Говорят, что в соседнем подъезде в пятой квартире живет баба Зина, та знает все.  Иду, ничего не знает.  Ухожу, вся надежда на адресный стол.

Не скажите, – почти угадал Модестович, отпив немного из стакана и добавив из бутылки мне.

– На следующий день – туда. Это проспект Курако, дом 1.  Издавна повелось: когда говорят «Первый Дом», все знают, что это городская милиция, там же раньше были МВД и КГБ. Важные учреждения. Сейчас, правда, номер этого дома другой – N30, но все называют его по-старому.   Говорю в окошечко нужную фамилию и имя. Отчества не знаю.  Отвечают, что нужно заполнить бланк с указанием данных разыскиваемого, года и места его рождения. Что справки на нескольких, у кого разные отчества, не дают, не положено. В общем, отказали.

– Вот видите, – подтвердил свои опасения Модестович. – И каков следующий ход?

– Модестович, ввиду полных провалов и отказов во мне вдруг появился протест.

– Отлично понимаю, просто хочется рвать и метать, – согласился он, доставая из кармана свежий и аккуратно сложенный платок. – Рвать и метать!

– И поскорее еду обратно. В тот дом и тот подъезд. Поднимаюсь. Громко стучу и звоню сразу в обе двери.

– Анатолий Дмитриевич, вы герой! Позвольте посмотреть на вас! Я мысленно на вашем месте и представляю, как это непросто. Если это даже пустой номер, я в восторге!  Нет, я за решительность, это по-нашему!

– Открывают, выходят те же гаражники. Разными способами изливают негодование. – «Говорите адрес, куда съехали из той квартиры!», – в том же духе и так же громко требую я.  Те готовы спустить меня с лестницы. – «Я был в Первом Доме, – перекрываю их шум и угрозы, – сейчас зову милицию, всего ворованного в гаражах и в доме лишитесь! Без нитки останетесь! Через час будете за решеткой!  Думаете за железной дверью скрыться?  ВолкИ позорные!  Всех из квартир вышибу!  Быстро адрес!»

Мужики в столбняке, онемели от страха, бабы выкатываются из дверей, валятся в ноги: – «Ба–тюш–ка!  Да если-б мы знали, что ты такой строгий, – чуть приукрасил я эпизод классикой и персонажами Гоголя из «Мертвых душ», – да мы бы для тебя все узнали!  Мы же здесь новые! Хоть и не знаем – найдем!   Ба–тюш–ка, погоди, не зо-ви!»  – «Вон отсюда! – ничуть не утихомириваясь, гремел я. – Чтоб носа из дверей не показывали!»

Модестович смотрел на меня круглыми глазами и выражал горячее одобрение:

– Вот как надо бороться за свои права!  Эх, меня не было, я бы их.., – и он показал рукой, как скручивают в бараний рог. – Как я понимаю, как понимаю!  Нет, по-звольте, я за это должен выпить! – Он быстро долил нам обоим, энергично выпил, и с удовольствием и победно откинулся к спинке стула. – И что же дальше, уважаемый Анатолий Дмитриевич?

– Вне себя ухожу, не знаю что делать. Поехал домой.  Но как будто кто другой принимал за меня решения, ноги повернули, и поехал на ту же улицу в домоуправление.  Дождался конца обеденного перерыва, зашел к начальнице, объяснил дело и спросил: – нельзя ли выяснить кто, с кем и куда поменялся из такой-то квартиры та-кого-то дома?  Эта очень красивая молодая женщина звонит в их паспортный стол, дает задание, и 5 минут ждет ответа. Затем, выслушав доклад, кладет трубку и объясняет, что в прошлом году была передача дел, и все лишнее и ненужное ликвидирова-но.

– Какое безобразие! Зачем уничтожать информацию, если она может понадобиться? Мало ли чего?

– Ноги опять понесли к тому дому. Я лишь повинуюсь.

– Правильно делаете.

– Звоню в квартиру 27, что находится этажом ниже и под той, откуда съехали. Хозяйка, вежливая и доброжелательная женщина, назвала себя Лидией Селиверстовной и охотно объясняет, что Миля обменяла здешнюю свою двухкомнатную и однокомнатную квартиру ее родителей, которые жили на соседней улице, – на отличную трехкомнатную на проспекте Кирова-94.  Но этажа не знает.  Знает только, что выше пятого, поскольку в том же году в тот же новый дом на пятый этаж переехала племянница Лидии Селиверстовны, а та, кого я ищу, – та едет на лифте куда-то выше.

– Это  очень хороший дом,  – добавила она, осаживая своего 4-х летнего внука, Антона, который норовил показать мне свой велосипед и какую-то коробку.

– Отлично, – потер руки Модестович. – Поздравляю, – и долил в стаканы пивка.

– Я угостил Антона конфетами, а Лидия Селиверстовна обещала вечером сходить туда к племяннице, – это 15 минут хода, – и узнать все более подробно. И завтра позвонить мне.

– Да, есть все-таки правда на свете, надо только как следует постараться. Вот видите?  Я бы сразу пошел и обзвонил весь дом. Сколько этажей? – деловито спросил он.

– 12-и этажная башня. Но она сказала, что там кодовый замок.

– Ерунда.  Об этом даже неудобно слушать.  Как можно в такой момент говорить о каких-то замках?  Анатолий Дмитриевич?  – Он осуждающе посмотрел на меня, сердито запил пивом и похрустел сухариком.

– Назавтра позвонила Лидия Селиверстовна и назвала номер этажа. Восьмой.

– Как хорошо!   Надо полагать, вы сразу туда?

– Но Лидия Селиверстовна добавила, что родителей Мили уже не стало, и что сын Мили Валерий имел какойто бизнес и на чем-то погорел. Пришлось их большую трехкомнатную квартиру поменять на двухкомнатную в том же доме. Но злоключения не кончились, пришлось продать и ту квартиру. Сын остался где-то в городе, а она была вынуждена перебраться в деревню. Там в свое время родители купили дом, и Миля уехала туда.  – «Где эта деревня?» – «Неизвестно.  Но где-то далеко».

– Надо ехать в тот дом. Может, соседи знают?

– Через день поехал. Это, пожалуй, лучшее место. Под острым углом возле реки Томь сходятся самый красивый и новый проспект Кирова и проспект Дружбы. И эта башня, Кирова-94, в самой вершине.

– Видите, само название «Дружбы» обязывает.

– Это остановка трамвая «Левый берег», и дальше проспект вступает на мост через саму реку Томь. Ее ширина метров 400, может больше. Рядом – зеленые насаждения, наискосок от башни – два отлично сохраняемых двухэтажных деревянных здания с резьбой и еще чем-то, – памятники истории города.

Это лучший проспект из всех, что я видел, это мнение многих гостей города. Отличная, не совсем стандартная архитектура, цветовые решения, арки, чугунные и железные решетки балконов и лоджий.  Интересные оформления окон цветом или орнаментом, и еще более интересное оформление больших групп окон в единые композиции.  Расположение домов такое разнообразное, что с каждой точки уже другой вид, и весь этот ряд прерывается пространствами, где расположены сделанные по особым проектам общественные и административные здания и ресторан «Терсь», названный по имени одного минерального источника на реке Терсь.  Зелень, площадки, простор, цветы, фонтан.  Эта часть проспекта построена в 70 – 80-е доперестроечные годы. Выдающееся творение, мне нравится.

– Понимаю, охотно верю.

– Отхожу подальше, смотрю на окна 8-го этажа. Здесь было ее последнее пристанище в городе.  Из какого окна она смотрела? Из того? Или из того? Почемуто это казалось важным.

– Это не мелочь, это вполне может волновать. Я отлично понимаю, здесь движение души. Надеюсь, вы были взволнованы?

– Если скажу «нет», ты поверишь?

– В это невозможно поверить. Иначе нет смысла тратить силы даже на минуту
поисков. Нет-нет, нельзя равнодушно смотреть на окна любимой.

– Надо ли объяснять…

– Не надо. Объяснения – это оправдание перед другими, мне это не нужно. Просто говорите, констатируйте факты, этого более чем достаточно.  Знаете… ради таких волнений стоило проехать тысячи километров. Какое туда расстояние?

– 3640 километров.

– Пустяки. Я бы поехал и на крыше, – и он спокойно отпил пива.

– Захожу во двор. Не тороплюсь.

– Очень правильно. Позвольте, я продолжу. – У него загорелась фантазия. – Надеюсь, вы думали: – эта дверь имела счастье каждый день встречать и провожать, отсюда она выходила. Но не к вам. Это обидно.  Этим стенам здания и стеклам тоже повезло, они берегут отражение и все прочее.  А в коридоре витает дух, и даже сохранились молекулы, которыми она дышала. Так?

– Если честно…

– Мы наедине, как в церкви. Я тоже как-либо расскажу один случай. Давненько, но все же…   Ну, так, если честно, угадал?

Я немного замялся, но решил говорить начистоту:

– Очень похоже.  Жду, когда откроют дверь в дом. Выходит парень. Говорю, что надо найти знакомого, живет в 3-х комнатной квартире, но не знаю этаж. Где здесь такие квартиры?  Он объясняет, что в глубине этажа слева, угловые. Остальные на этаже – две двухкомнатные и однокомнатная.

Подымаюсь в лифте на восьмой. Четыре квартиры. Две – на лестничной площадке, две – в глубине, в просторном лифтовом холле. Нужная – в глубине, в лифтовом холле слева, тоже №30.  Все покрашено темно-зеленым. Лампочка вроде яркая, но полумрак. Фирменные железные коричневые двери, красивые ручки.  Абсолютная тишина.  Если квартир на этаже четыре, а лоджий шесть, то у кого лишние? Ясно, что в первую очередь в ее большой квартире. Если бы у меня были такие, я бы их застеклил, отделал деревом, и получилось бы еще две комнаты с зеленью и цветами.

– Да, хотелось бы посмотреть, как устроена такая квартира, – мечтательно повернув голову набок, сказал Модестович, имевший пристрастие при посещении знакомых тщательно вникать в детали интерьера, конструкции самодельных полок, раздвижных столиков и разного рода ниш, закутков и шкафчиков, оформления прихожей, остекления и отделку балконов, ванн, и устройство небольших уголков для самодельного творчества с проводами, щипцами, молотком и паяльником.

И тогда из разных уголков квартиры доносился голос Модестовича, сопровождаемого свитой домочадцев, включая малолеток: – «О! Знаете ли, это надо немедленно послать в журнал!»;  «Какой благородный цвет!»; «О, это класс!»; «А это чем склеивали? Нагревали?»; «Поздравляю, я такого не видал даже на выставках!».  «А кто, позвольте узнать, сделал эту композицию? – склонялся он к причудливому корню, присмотревшись к которому можно было заметить лесного волшебника. – Это ты, Леночка? Замечательно! Очень, очень хорошо! Ты, наверное, ходишь в студию? Ты, Леночка, просто молодец!». 

«Никогда бы не подумал, что можно так удачно встроить телевизор!», – и тогда, вытирая руки о передник, из кухни шла бабушка посмотреть на что-то такое, чего раньше не замечала. – «Знаете, – чуть оторвавшись от обозрения самоделок, говорил Модестович, стоя с одной или двумя руками за спину в коричневом или темном костюме и со слегка заметным платочком в нагрудном кармане, – я тоже хочу как-либо сделать одну вещицу…». – Он кратко и в общих чертах пояснял свою задумку, и снова, к удовольствию хозяев, продолжал осмотр, вникая в детали крепления пластика и металла, тонировки деревянных поверхностей и подбора кафеля для мозаики в ванной. 

Не умаляя достоинств Модестовича, следует, однако сказать, что он мог с удовольствием работать над любой электронной схемой или чинить любой сложности телевизор и даже компьютер, но максимум, чем мог он похва-литься из его самоделок в его московской квартире, откуда ездил к нам на работу в Троицк, – это полки в шкафу и подставки для цветочных ящиков на балконе.

– Да, – согласился я, хотя из всей квартиры на Кирова-94 меня более всего заинтересовали бы эти две большие лоджии, где я бы сделал высокохудожественные решетки, цветные витражи, и там получился бы рай и субтропики. – В этот день, – добавил я, – ни в одной квартире на этаже никого не было.

              2

– Так…, – сказал Модестович. – Ну, и что дальше?

– Возник новый вариант поисков. Вспоминаю, что ее старый рабочий телефон начинался с 902, помню и весь номер:  902-2-37, но теперь все переделано и в городе такой индексации нет.  Иду в семиэтажную городскую АТС, новое отличное дорогое здание.  Добираюсь до одного из значительных людей, объясняю и прошу дать номер, на который переведен тот старый. Он говорит, что в связи с полной компьютеризацией все старые архивы уничтожены. Но, тем не менее, куда-то звонит и просит поискать и помочь. 

Затем мы идем в операторский зал, и он просит одну из девушек найти домашние телефоны всех, имеющих названную фамилию. Та набирает фамилию, и на экране высвечиваются близкие фамилии, но такой нет. Спрашивать, чтобы переписать эти номера – неудобно, вдруг это материалы для служебного пользования, – и лишь на всякий случай успел запомнить один номер.  Возвращаемся в кабинет.  Вскоре звонок: – опрошены все районные АТС, все архивы уничтожены.

– Да, – с выражением сказал Модестович, вставая и возвращаясь с еще одним пивом.

– Пару минут поговорили о том, о сем, затем я показал ему книгу об искусстве. Он смотрит, но думает о другом. Затем берет трубку, куда-то звонит и очень просит помочь.

– Я звонил одному, человеку, – сказал он, положив трубку, – тот работал на АТС почти с основания и знает всю кухню со всеми линиями. Он на пенсии, но возможно, что-то вспомнит. Может, вспомнит хотя бы, чей это был коммутатор с номерами на 900?  Позвоните через пару дней, – и этот деятель, его фамилия Соколовский, записал мне свои телефоны.

– Ждать два дня – это испытание, – сказал Модестович.

– Вечером возникла мысль позвонить по тому телефону, что я запомнил на АТС. Фамилия – Австриевских М.М.   Отвечает женщина. Объясняю дело и спрашиваю, не известна ли ей такая-то, очень похожая фамилия?  Эта пожилая женщина отвечает, что та, кого я ищу – ее дальний родственник.

– Вот как? – Раздались искренние поздравления, и Модестович разлил пиво, дополнив тарелку сухариками. – Чудеса, знаете, просто чудеса! Невозможно поверить!

– Мы оба представилась. Она – Мария Михайловна. Сказала, что та, кого я разыскиваю, – та в городе уже не живет, потеряла квартиру и живет на даче в деревне.  Это далеко. Что в городе живет Милина сестра – Валя, и что она, Мария Михайловна, если мне нужно, может позвонить Вале и узнать, когда та, кого я разыскиваю, по каким-либо делам приедет в город.  Мы договорились созвониться завтра вечером.

– Представляю, как приятно было это слушать, – отпил пиво Модестович.

– Не совсем. Что-то меня тревожило.

– Что именно, Анатолий Дмитриевич? – и он потянулся за сухариком.

– Почему так легко дают такие сведения незнакомому человеку? Мало ли криминальных историй на такой почве? За ночь человек обдумает, и все будет по-другому.

Предчувствие сбылось. Мария Михайловна сообщила, что выяснить нечего не смогла и ничем помочь не может.  Спросила, как я узнал ее телефон? Я ответил, что в справочной книге. С целью вернуть доверие, попросил о личной встрече, чтобы показать мои документы и передать кое-что для Мили.  Последовал отказ, она еще раз сообщила, что ничем помочь не может и положила трубку.

В резких выражениях Модестович высказался в адрес Марии Михайловны и ждал продолжения.

                – – –

Для разрядки я рассказал, как на следующий день поехал на другой берег Томи посмотреть отреставрированную церковь. Кончилась служба, и оттуда вышел в черных ризах и весь сияющий благостью и елеем седовласый румяный батюшка.  Еще не остыв от службы и лучась неземным счастьем и радостью, он осенил крестом окружавших его прихожан, сел в поджидавший его голубой лимузин, люди расступились, и он уехал. 

Чуть дальше другой молодой батюшка ходил вокруг новой иномарки, где рядом почтительно стояли муж с женой и детьми, и взмахами кисти окроплял кузов, распахнутые салон, багажник и моторный отсек, солидным басом и пением возглашая:
– «Освящается колесница сия-а-а-а…». 

Церковь большая, оттуда выходили и выходили толпы народа. Мне показалось, что один из куполов чуть не вертикален, и, отдав почести церкви, посмотрев еще раз на дворовые постройки и на плацкартный вагон без колес, доставленный сюда, видимо для паломников, поехал обрат-но, чтобы по пути еще раз попытаться разыскать пропажу из дома на Кирова-94.

Переезжаю обратно мост и выхожу у этого дома рядом с небольшим уличным базарчиком с палатками и ларьками, и проникаюсь важностью задачи.  Прежде чем идти в дом, подыматься и выпытывать у соседей, раздумываю и испытываю не лучшие чувства.  Как начать?  Что, мол, издалека, всего на один день и нет времени ходить по адресным столам, а потому прошу помочь? А если они скажут зайти завтра или послезавтра, когда вернется соседка, у которой есть нужные сведения? Что отвечать?

А если показать паспорт?  Не насторожит ли это еще больше, мало ли сейчас фальшивых бумаг, которыми тычут воры, рядясь под милиционеров и разных контролеров, работников коммунальных, налоговых и прочих служб, вымогающих какие-то сведения, либо стараясь проникнуть в квартиру?

Нет, ни помощи, ни совета на этой улице не дождаться. Хотя я, прежде носящий громкое звание гражданина Союза Советских Социалистических Республик, государства передового типа, впервые несущего в мир дружбу народов и справедливость, ныне демократами этого высокого звания лишен, и теперь по их учету прохожу лишь «физическим лицом» с многозначным номером «налогоплательщика», до которого никому, кроме налоговых полицейских нет дел, – так и кажется, что все вокруг подозрительно смотрят, незаметно переглядываются и догадываются, зачем я уже второй раз толкаюсь возле этого дома. Они здесь хозяева, создатели этого города, я же со своими интересами тут лишний. Приехал незнамо откуда, что-то спрашивает, пытается чего-то ухватить, отвлекает и мешает.

Они – не то, что я, не имеющий права добиться здесь простой вещи. И, наоборот, кажется, что кругом, кроме меня одного, у всех одно счастье. Стоят во дворах и едут по улице разноцветные машины, иномарки и черные «Джипы». Ходят счастливые и уверенные люди. Ведут беседы. Решают вопросы.  Они у себя дома. Им все просто. Покупают фрукты, прикладывают к себе у прилавков цветные рубашки. Выбирают. Все знают. И незачем им терять время в подъездах, добиваясь того, что чужим давать нельзя. Или, по крайней мере, за особые заслуги, которых у меня нет. И что все они договорились уберечь от меня ту тайну, ради которой нахожусь здесь.

Жду, пока откроется кодовая дверь и, поскольку временем не ограничен, по лестницам подымаюсь на восьмой этаж. Миную площадку с двумя квартирами, и прохожу в лифтовый холл.  Опять такая же тишина.  Чуть медлю и звоню в уже знакомую угловую дверь, втайне надеясь, что вдруг там живут люди божеские, отзывчивые и понимающие, и пригласят хотя бы на минуту в квартиру, где жила та, кого ищу. Увидать стены, хранившие от непогоды, окна и лоджии, откуда смотрела вниз и на реку, разные тени прошлого и все другое, что доступно только моему видению, и недоступно другим.

Ни звука. Через минуту слышен голос, и из двери показывается голова довольно плотного и сравнительно молодого человека, а ниже – голова рыжего бульдога, которого удерживают за ошейник.  Задаю вопрос и получаю ответ, что да, те, кого ищу – они жили здесь, но о них ему ничего не известно. Он въехал на их место. А они переехали в ту двухкомнатную квартиру, – и он показал на другую квартиру за лифтом на лестничной площадке. – А затем съехали и оттуда.

– Может, те знают? – спрашиваю я.

– Нет, они тоже не знают. Знаем только, что Миля Григорьевна уехала в деревню, а куда – неизвестно.

– Вот так, – закончил я этот эпизод Модестовичу.

– Все ясно, – согласился он. – Значит, с соседями исчерпано? Жаль. Это в деревне все знают о каждом, интересуются, а в городе – нет.  Живут в одном подъезде, и незнакомы. Живет человек в доме, помер или давно уехал – никто не знает.  Ну, и что?  Остается ход с АТС?

– Да.  Через день звоню на АТС. – Я выяснил, – отвечает Соколовский, – что коммутатор 902 обслуживал район ДОЗа – деревообрабатывающего завода. Но раз вы говорили, что она работала на каком-то большом и связанным со строительством предприятии, то там имеется только одно такое предприятие – Завод Железобетонных Конструкций ЗЖБК-1. Звоните туда, – и он продиктовал мне телефоны приемной и отдела кадров.

– Позвонили?

– Нет. Чтобы не было осложнений, взял документы и поехал туда.

– Правильно, надо действовать солидно. – Модестович сделал строгое выражение: – Вот, пожалуйста, документы. Я такой-то, ответственный сотрудник такого-то института.  Имею очень важное дело. Мне нужно то-то и то-то. – Он сказал это так, что работникам ЗЖБК не оставалось бы ничего, кроме как в точности выполнить его указания.

– Нахожу завод. Сейчас дела у него, в отличие от прежних лет, неважные, строек мало, оборудование простаивает. Прохожу на территорию, там почти пустынно. Спрашиваю отдел кадров, и подымаюсь на второй этаж.  Вот дверь, останавливаюсь.  Как встретят?  Или скажут, что они не адресный стол и велят покинуть предприятие?  Да и откуда им знать о сотруднике, который давно уволился?

– Я не сомневаюсь, что уж тут-то вам оказали полное доверие. Сколько же можно?

– Захожу. За барьерчиком сидит работница отдела кадров Ольга Алексеевна. Докладываю о себе, задаю интересующий вопрос и для верности показываю фотографию искомого лица.  Оказалось, что Австриевская работала именно здесь, на этом этаже в расчетном отделе бухгалтерии, это через одну комнату дальше. По ряду причин ей пришлось поменять жилье в городе на деревню, после чего пришлось уволиться.  Где-то в городе живет ее сын. 

И Ольга Алексеевна рассказала, что она и еще несколько сотрудниц ездили в прошлом году в деревню к Миле на 23 октября в день ее рождения. Во дворе две коровы, куры и козы. Большая собака, кошки.  Свое молоко, сыр и масло. Есть грибы и ягоды, в огороде растут арбузы.  И что Миля даже умеет косить сено. Почти полное натуральное хозяйство.

– Смотрите-ка!

– Как о самом важном, что заботит женщину, она, снова поглядев на фотографию, добавила, что Миля все такая же стройная и симпатичная, и своей жизнью вполне довольна. Но когда после именин расставались, на глазах все же появилась слезинка.  – А вообще, – добавила она, – обо всем больше знает наша главный бухгалтер Нина Леонидовна, они подруги, и вам лучше подойти прямо к ней.

– Отлично! – Вид Модестовича был такой, будто он сам преодолел эти дебри и теперь был на вершине, откуда открывались все дали.

– Иду туда. Познакомились, поговорили с Ниной Леонидовной о здешней жизни и жизни в Москве.  Я показал отпечатанную главу моей летописи с иллюстрациями Ашмарино, Таргая и с некоторыми действующими лицами, в том числе и самой Австриевской. И тем вызвал некоторое доверие.  Поговорили еще о разных делах, и затем она стала рисовать маршрут, как добраться до нужной деревни, правда, точного названия её не знает.  То ли Верхний Берензас, то ли Новый Берензас?  Основная трасса идет из Новокузнецка в Междуреченск. Она рисовала, и бумага заполнялась линиями и надписями, а я вдруг стал опасаться, что сейчас карандашик положат на стол, бумагу перевернут или порвут, и вместо ободряющих и напутственных слов услышу знакомое: – «А с какой стати я должна вам это рассказывать?».

Но нет, карандашик двигался, писал, обводил и подчеркивал, возвращался к началу и середине маршрута, уверенно делая там пометки и уточнения, и менее уверенно возвращался к концу маршрута, немного сомневаясь в направлениях и названиях.

Вот ее карта. За остановкой автобуса «Томь-Усинская ГРЭС» в районе Подобаса надо выйти и свернуть направо. Туда автобусы не ходят. Она на день рождения ездила туда на машине, а мне, если не будет попуток, надо идти километра четыре до Берензаса и мимо пионерлагеря «Мечта». Сейчас, конечно, его не существует. Еще столько же – до Верхнего Подобаса. И еще столько же – до этой последней деревни с неточно известным названием. Ориентир: – через маленькую речку, почти ручеек метров пять шириной, лежат два швеллера, и там сразу слева начинается гора, скорее горка. Кажется, гора Черная. А может, и не так.  И там уже будет где-то недалеко, один из ближних домов.

– Отлично, очень хорошо, – сказал Модестович.

– Кого ни спрашивал в городе об этих местах, – все дают противоречивую информацию. Один сказал, что надо ехать на электричке до Шалыма, а дальше на перекладных.  Другие – что надо ехать на автобусе, выйти на 50-м километре, и там 12 километров пешком.  Третьи говорят, что надо выйти на 39-м километре, и дальше автобусом до Подобаса, а дальше – не помнят.

Через несколько дней я решил узнать более достоверно и спросить в милиции, но по пути увидал вывеску Городского отдела архитектуры, и там в одной из комнат, хозяйка которой Ольга Константиновна Перкова, одна из сотрудниц подарила мне недавно изданную цветную карту-полуторакилометровку. Я предложил ее купить, но она отказалась, так как издательство подарило такие карты каждому сотруднику Отдела архитектуры, и у нее есть лишняя.  На карте эти места указаны более подробно. Нужная мне деревня – Верхний Берензас. По имени текущей там маленькой речки Берензас.  Подобас – это тоже название маленькой реки. От них там все названия.

– Замечательно. Вот видите, как все хорошо устроилось.  А почему? – Модестович помедлил, взял сухарик и задумался. Затем обрел вид философа, наставника и учителя и, глядя не на меня, а в пространство и, двигая перед собой в самых важных местах своей речи сухариком, заговорил:

– Я подведу итог.   Было большое желание достойно исполнить миссию порядочного человека – навестить и почтить вниманием другого порядочного человека.  Как появилось это желание?  Случайно? – Он кратко взглянул на меня. – Нет. Случайность – это непознанная необходимость. Ничто и никогда не происходит бесцельно, и та далекая встреча, когда Волею Свыше дороги двух людей пересеклись, – далеко не случайна.  Так было надо. 

И то, что Бог, руководя вами, вторично послал к тому человеку, – доказывает неслучайность той далекой встречи.  Вам, Анатолий Дмитриевич, надо сходить в церковь и побеседовать, думаю, там объяснят лучше.  Да.  Но я вам завидую.  Очень. 

Знаете, – посмотрел в потолок Модестович, – многие задумываются: – что такое счастье?  А я скажу: – счастье – это то, что было с вами в те дни. Когда двинулись в путь и искали. Когда, обивая пороги, претерпевали отчаяние, позор и унижения.  Были лишены сна.  Но была цель, таинственная звезда, и вы были в плену этой цели. Это большая честь. Не каждому дано такое. Та Воля исходила Свыше, и вы сделали ее своей.  Без волнений нет жизни. А трудности в расчет не идут. Важен не покой, когда все достигнуто, а сам процесс и путь к цели, хотя он и полон терний.  – Помолчав, он добавил: – Это достойно романа или оперы. Я вижу тех гаражников. Как они гневно поют и толкают вас с лестницы. Как, рыдая, идете домой. И как после они с позором ретируются. Это прекрасно.

              3

Без всяких возражений я выслушал речь Модестовича. Помолчали, пиво понемногу закончилось.

– Позвольте, я позвоню, – сказал он, и пять минут говорил со своим компаньоном о некоторых успехах в достижении нужных параметров импульса, спрашивал о готовности чертежей и сроках изготовления деталей в мастерской.  Поторопив его с обсуждением их заявки на изобретение, он положил трубку, пошел к сумке и спросил: – Так на чем мы остановились? – И вернулся с двумя последними «Очаковского».

– Модестович, – начал я, отстраняя бутылки,…

– Сейчас обед, Анатолий Дмитриевич, тем более есть повод. Прошу уважить. Неужели мне везти их домой?  Итак?

– Казалось бы, надо туда ехать, но я был в раздумьях.

– Почему?

– Ты, пожалуй, осудишь.

– Может быть и осужу, но постараюсь понять.

– Во-первых. Нина Леонидовна сказала, что там же рядом с Милей построила дом ее сестра Валя со своим мужем Николаем. Миля помогала им найти материал, нанять строителей и…

– Отлично. Ну, и что из этого?

– Пока ничего. Но Нина Леонидовна сказала, что вечером позвонит Вале, и если та с мужем поедет в субботу в деревню, то, возможно, они прихватят и меня. А я должен позвонить их соседу, поскольку у Вали нет телефона, и все узнать подробнее.

– Отлично.

– Вечером я позвонил их соседу, его тоже зовут Николай, и он сказал, что тех нет дома, а через два дня они уезжают в деревню. Он обещал, что они позвонят мне. Но ничего не было.  Я снова позвонил ему. На этот раз он сказал, что они уже уехали, и теперь он все передаст Ларисе, Валиной дочери, которая приехала в отпуск с мужем из Сахалина. И та позвонит мне. Но опять ничего не было. Звонить далее было неудобно, тут и появились сомнения.

– Ничего особенного. Весь успех на 99% в настойчивости, и только один – в везении. Вы согласны?

– Эта формула, пожалуй, не всегда верна. Смотри. – Я чуть задумался. – Вести такое большое хозяйство – непросто. Нужно заготавливать сено, возить, пилить и рубить дрова. Пахать поле, сажать картошку, ремонтировать дом, забор, делать парник, и еще массу дел.  Без помощника не обойтись.  Она этого достойна, и было бы очень странным, если бы такого не имелось. 

Почему-то он рисовался мне в образе механизатора типа Василия Шукшина в его фильме «Калина красная». Куда мне до него?  Именно большое хозяйство доказывает, что кто-то должен быть. Остальное, думаю, понятно. Я приеду, а он в этом доме отдыхает. В сапогах, после работы на ее участке, или после бани. Смотрит газету или телевизор. Мне будет неприятно. Я знаю, что я обидчивый. Что толку от моей настойчивости? 

Я, правда, позвонил Нине Леонидовне на завод, сказал о том, что мне никто не звонил и высказал предположение, что поскольку все ее родственники, включая первую Марию Михайловну, все как один меня отвергают, значит, наверное, есть причины.  И дальше, как мог незаметно и уклончиво, сказал о сомнениях:

– Как вы думаете, может быть, мне не вполне удобно туда ехать? Там сейчас много дел, не помешаю ли… Не отниму ли…  Едва ли… Может быть, она там, как бы это…  –

На что Нина Леонидовна стала убеждать, что ничего подобного, и у Мили, мол, никого нет. И советовала ехать. Но мои сомнения не развеялись.
Я объяснил Модестовичу, что это согласовывалось с тем, что все ее родственники, отказавшись помочь или даже позвонить, косвенно подтверждали мою там нежелательность. Значит, там имеется кто-то более подходящий.  Они к нему привыкли, он им всем тоже полезен и помогает своим умением, трактором или машиной.

Нарушать сложившийся удобный порядок невозможно, а сама Миля является основой и придает всему их хозяйству устойчивость и надзор за всем, что там имеется. И что для всех городских родственников там сложилась как бы постоянно действующая база отдыха, вносить изменения в которую они не намерены.

– Хм…  Не усложняете ли вы вопрос?  Не проще ли, так сказать, по-мужски: взял, приехал, разобрался?  А? – Он взглянул на меня и, желая снять сомнения, добавил: – Если что не так, то надо просто и понятно сказать, что удалось, мол, выкроить пару деньков, чтобы посмотреть места и попутно объехать знакомых, друзей и товарищей.  Узнать как дела, какие настроения.  Нет ли признаков упадка, и все прочее.  Везде все хорошо. Подсказали, мол, заехать и сюда. Рад, что заглянул, чудные места. Премного доволен. Не все, мол, посмотрел, но дела, надо спешить. Есть, мол, договоренность с товарищами, и те уже ждут. И красиво уехать.

Мой собеседник исчерпался, но, казалось, не вполне был доволен своей речью, ибо она дышала фальшью. Конечно, легко рассуждать за других: – чего, мол, там сложного: – взял, да переплыл океан, взял, да совершил героизм?  Взял, да красиво уехал?  Выкрутиться, конечно, несложно, голова поможет, но каково будет душе, если мчалась на крыльях на праздник и в райские сады, а оказалась в ранах, среди руин и пепелищ?

– Модестович, – сказал я, – давай обсудим такой абстрактный вопрос. Он простой, и над ним я думал после посещения ЗЖБК.

– Внимательно слушаю.

Что лучше? Иметь высокие чувства, хорошие воспоминания и даже яркие надежды? Это хорошо. Человек в таких условиях может обрести дар слагать стихи, писать картины, совершать великие дела.

– Понимаю.

– Или поехать и убедиться, что это не так?  И тогда у человека исчезнет тяга к стихам и великим делам. А если рука, например, художника, возьмет кисть или резец, – все равно не сумеет создать ничего выдающегося.

Модестович  стал меня опровергать, что все это, мол, не так, и бываает, что  великие потери, бедствия или открывшееся предательство сильно обостряли чувства и давали такой толчок к действию и горению, на которые раньше человек был не способен.

Но поскольку все это было от меня далеко, то вопрос о поездке так и оставался нерешенным.

           – – –

В один из приездов на дачу в Ашмарино пошел на реку искупаться. На большом и просторном галечном берегу не было ни одного человека, и я решил хотя бы однажды подняться по боковой лестнице на высокие мачты подвесного красавца-моста и посмотреть окрестности.  На верхней площадке рядом с промасленным тросовым хозяйством повесил сетку с полотенцем, и не торопясь, принялся за изучение вида сверху.
На этой стороне Дом отдыха.  Сосновый лес, который отсюда кажется таким густым, что не верится, что там внизу есть свет и можно хоть как-то протиснуться меж стволов.  На другом берегу деревня Ашмарино, высокие холмы, и на одном из них кладбище, где похоронен бывший замдиректора Дома отдыха, мудрый и хороший человек, друг нашей семьи Федор Никифорович Дуйловский. Вечная ему память.

Сориентировавшись по сторонам света, установил, что в том же направлении будет и Берензас.  Сколько туда километров?  Я стал вспоминать карту и масштаб, и получились, что отсюда по прямой километров 30. Но с этой стороны туда нет ни дорог, и никаких жилых мест.

В пятистах метрах отсюда ниже по течению виден перекат и там, помнится, мы с ней однажды переходили в темноте реку, направляясь на другой берег. 

И сейчас, уже понимая, что ни в какой Берензас не поеду, захотелос мысленно перенестись в те времена и еще раз пройти тот перекат.  Хотя бы на минуту побывать в тех же объемах и аурах пространства, в каких были тогда, и пройти через те самые быстрые и плотные струи по тем же лежащим на дне обточенным скользким камням, удерживая за руку ту, что находится сейчас на расстоянии не таком уж большом, но для меня – почти в недосягаемом, куда не решаюсь ехать. 

Может, произойдет чудо, окажусь на том же камне, случайно совмещусь в том же положении с самим собой, кем был годы назад, – и вдруг что-то изменится,  зажгутся те давние звезды, и прочертит весь небосвод широкая, туманная и полная тайн полоса Млечного Пути.   Придет та темнота и те же запахи речных трав и кустов, под ногами забурлят упругие струи воды, и рядом окажется мой спутник, с которым будем вместе искать куда идти? А нынешнее состояние – всего лишь краткий миг сна?

Дойдя до переката, воображение увидало нас обоих, спускающихся с откоса по тропе меж ивовых деревьев к реке.  Перекат в форме дуги более 200 метров, вода от 20 до 70 сантиметров и идти одному непросто, даже когда в свете дня видишь каменистое дно и знаешь куда идти.  Казалось бы, не видно никаких перепадов высот, но откуда такая быстрота и напор этой чистой воды, в которой шевелятся длинные, зеленые и вытянутые по течению водоросли?  Как мы перешли это в темноте, когда вода старается сбить в сторону и направить не туда?

                ---
Однако еще имелась толика времени до «ВПР» – «Высоты Принятия Решения», когда пилот, снизившись до критической высоты над полосой аэродрома и, оценив возможности безопасной посадки, должен быстро и окончательно принять решение: садиться или немедленно подыматься, чтобы пойти на новый круг.

Еще было время подумать. Хотя  знаю, что придется «красиво уехать», и тогда погибнет один из кусочков моего «Жития, чего мне очень не хочется,

               

                - - - - -












       …Итак, исписано уж несколько листов, которых, спорю,
Никто и не посмотрит
без крупного вознагражденья.
Осталось чуть.
– – –

Согласен: длинно получилось, можно уложить в страницу,
А еще лучше – не тревожить и ее, решив впервые взять перо.
И вместо этого хотя бы за год раз сходить в театр, а то уже забыл,
где их расположенье.

Заметить могут: – «Имей в виду -  рулоны тяжкие бумаги
На фабриках изготовляют, но! – отнюдь не для того,
Чтоб каждый лез туда с воспоминаньем, как у тебя –
О поисках грибов или знакомых, или еще чего.
Иначе кончится бумага и будет кризис».

Напомнят, что бумага писчая, особенно сейчас, во время рынка,
Назначена лишь для газет, журналов и реклам,
Чтоб с самого утра всех граждан извещать
Куда поехал Ельцин или Путин, что лопнул банк, исчез кредит,
О катастрофах и скандалах, угонах самолетов, «зачистках», о пожарах,
и об убийствах жутких.

Для ставших ныне актуальными астрологических прогнозов,
Чтоб бизнесмену завтра знать: идти ль на махинации на биржах смело,
Иль подождать три дня, пока космические знаки и планеты
сойдутся в нужный ряд?

Для сообщений поминутных о росте цен, о взрывах, акциях, о Березовском,
А так же об освобожденьи из-под стражи за недостатками улик (хотя их тыщи!)
Крупнейшего из казнокрадов (но каждый понимает между строк, –
Отпущенного за большие взятки, за отступные, и обещанья впредь делиться честно
награбленным).

Чтоб ежечасно каждый гражданин был информирован во всей красе и всех деталях
О всякой подлости, о каждой грязи, садистской выходке и мерзости, о безобразьи,
И срочных репортажах журналистов прытких (от них не скроешься!) –
С кем в ресторане иль в отеле ночь провела
та иль иная поп-звезда.

Заявят мне, что для корыстных нужд отнял у сей газетной индустрии
Чуток бумаги я, и надобно меня судить. И остается лишь одна надежда
На милость общества: бумага та, что предо мной – давнишниих моих запасов,
И куплена была рисунку поучиться, письма написать, и впрок еще, как знать –
на всякий случай.

В великом страхе отрицаю возможны тяжки обвинения,
Что будто б хитро разузнав момент большой усталости от важных дел властей
И недостатка времени у них узреть за всем происходящим,
Решил преступно я сии страницы написать, с тем, чтобы минуту и внимание отнять
случайно взявшего тетрадь.

Иль будто я, завидуя богатым, решил обогатиться. Как? –
Сложив страницы эти в книгу, пойду на рынок.
И там средь бойких продавцов, внушающих толпе, что в книгах их
Убийств несчетно, секса, порно, и тыщи разных преступлений во имя серебра и злата (сейчас такое популярно и в ходу!),
Под той же маркой буду незаметно продавать и свой товар, чтоб выудить у обывателя побольше денег.

Чтоб в акции их вложить, а далее – беспечно на проценты жить.
Или за деньги те стать депутатом – чтоб полнить взятками сундук.
Чтоб в чужеземных банках открывать счета, лоббировать жулью,
Дремать на заседаниях.  Тяжкой долею и нищетою свой народ неволить,
себе же – виллы на Канарах строить.

Готов поклясться небесами, всем на свете – писал означены страницы лишь себе,
Подобно дневнику, чтоб вспомнить родину мою и тех, кто там живет,
А не оставил ее вдали, как я, решив, что будто бы в чужих краях
мне будет лучше.

И не найти поэтому здесь важных, мудрых и глубоких наблюдений,
Которые могли бы помогать, чтоб юношам иль зрелым людям
Жизнь познавать и делать нужны выводы, чтоб счастие искать вернее.
Мне это не по силам.

А потому нет на страницах развлечений,
Дуэлей роковых иль парочки любовных приключений,
Чтоб ум и чувства волновать, как это должно ожидать
при чтении любого сочиненья.

Не побывать здесь в гуще шумных битв,
Где до небес проклятья, рукотворный ад и крови по колено,
Рога, зовущие к победам, треск панцирей и гром булатов
все заглушают.
– – –

Признаюсь, труд был этот мне приятен, он скрасил ряд обычных вечеров
И в лучших образах будил воспоминанья простых красот Ашмарино, Таргая,
О речке Кондоме, о перекатах, лесах с грибами и холмами,
Где побывать еще хотя бы раз, казалось
верхом счастья.

Никто не отрывал меня теми вечерами, и лишь бумага ждала, звала,
Чтобы принять строку или рисунок,
Втроем с карандашом подумать, что-то изменить, усилить штрих,
Чтоб выделить предметы в Модестовича комнате,
иль в Верхнем Берензасе.

                * * * * *

         
       Конец первой части