Одна жизнь

   В один из тягомотных дней ожидания отправки к новому месту службы, сидел я в кают-компании чужого корабля и слушал как штурман “строчит” на пианино чужую мне музыку. Было это в городе Балтийск, и я вспомнил как семь лет тому назад, в феврале 1987 года, будучи на третьем курсе училища курсантами мы проходили здесь практику, в 36 бригаде ракетных катеров.
   В основном ребята распределялись по кораблям парами, а я остался один и попал на единственный торпедный катер среди ракетной братии. Катер был дряхлым и еле ходил, да и на плаву держался уже неуверенно, всё больше подпирая стенку пирса.
   Флаг на нём, хоть и потрёпанный, поднимался каждое утро с военно-морским достоинством, но  печать корабля-«отстоя» незримой тенью уже лежала на нём и свисала над экипажем.
Сейчас я был в звании капитана-лейтенанта, как тогда командир «торпедяги» -  так ласково называли свой катер матросы. Механик был старлеем, ещё был лейтенант штурман и мичман Большов, правая рука механика, и пол дюжины матросов – вот и весь экипаж.  Был ещё мичман-продовольственик, он же вещевик, он же боцман. Но его я видел только раз, в море: он подкрашивал кнехты и удил рыбу,  когда после учебного  торпедирования оба двигателя от такой нагрузки оцепенели и встали, и мы ждали буксира.
   Третьекурсником я имел звание старшины 1 статьи и проходил уже мичманскую практику. Поэтому разместили меня в мичманской каюте, в которой была печатная машинка, и я её осваивал, как осваивал гитару на прошлогодней практике в посёлке Видяево, на ПЛ 651 проекта. Из этих двух приобретённых когда-то навыков пригодилась по жизни машинопись.
   Но, ни моё звание, ни статус мичмана, ни приобретённые на практиках навыки – ни во что не ставились среди матросов, о чём мне давалось ежедневно знать во время приёма пищи - столовался я в кубрике. Рассаживались мы на двух скамьях по обе стороны стола, по трое-четверо. Тесно, но по флотски вкусно: каша да яйца и кофе утром, чай, свежий белый хлеб с маслом и сгущёнкой - вечером. Днём супы-борщи, ячень-горох или макароны,котлета и компот.
Среди матросов конечно же были караси, подгодки, годки и дембеля. В том феврале весенних дембелей на торпедяге было двое, и один из них моторист Костя Сыльца, родом из Молдавии. Дембелей было двое, а мягкое кресло с вертушкой и деревянными  подлокотниками и спинкой было одно. Поэтому занимали они его по очереди, на сутки, а чей черёд не настал садился на скамью, и с ним должны были сидеть только двое. Вообщем, иерархия строгая, флотская. Восседавшему во главе стола полагались также единственные фарфоровая тарелка и подстаканник со стаканом. У остальных приборы были эмалированные и алюминиевые.
Механиком был старший лейтенант Валерий Гатальский. Это был симпатичный голубоглазый молодой человек, рыжий, курносый, ростом ниже среднего, худощавый и, конечно же, весёлый. По рассказам матросов, он с мичманом Большовым были балагурами и любили на мотоцикле с люлькой гонять по Балтийску, «по кабакам и бабам».
    Я быстро сошёлся с двумя матросами-мотористами. Помню, один был из Волгограда, а другой из Питера, как и я. Служба у них была нелёгкая, хоть и отслужили они уже по году. Костя их гонял, но руки не распускал. С утра приборка, завтрак, проворачивание, потом трюма чистить или картошку, обед, трюма, приборка, ужин, трюма-картошка, чай и отбой. Итак три года. На проворачивании двигателей приходилось всем присутствующим одевать противогазы, так как двигатели ужасно дымили через свистящие выхлопные коллектора и прогнившие дымоходы. В море это был ад, после продолжавшийся и у причала, когда несколько дней оттиралось и драилось от сажи и копати всё: от переборок и механизмов до противогазов и нательного белья.
     Однажды, перед выходом в море, механик привёз новый противопожарный насос, килограммов сто весом, и мы всей командой БЧ-5 принялись его устанавливать на торчащий из трюма фундамент. Насос подвесили за цепь на таль. Нас было человек шесть во главе с механиком, и каждый, толкаясь, тянул фланец насоса с отверстиями на себя, чтоб насадить его на шпильки, которых было четыре. Помпа на цепи сопротивлялась.
   Колокола громкого боя развели насос и нас по разным сторонам «ринга»: помпа осталась висеть, а люди пошли подкрепиться. И я решил остаться в машинном отделении с помпой наедине. Не навыки, а какое-то чутьё подсказывало мне что проще справиться одному, и фланец, после некоторого усилия и применения разных его рычагов, встал и был накрепко притянут к фундаменту гаечным ключом. Я вышел из машины по-мужски удовлетворённым и счастливым, и, отобедав, доложил механику. Он был искренне рад такому исходу дела.
- Б..Ь.. нах..Ъ су..Ъ, молодец, - хлопнул он меня по плечу и дал закурить.
Я был рад такому “признанию” и добавил к навыкам первого авторитета. Но речь не об этом, это так – присказка. Сказ про механика, про старшего тогда лейтенанта Валерия Гатальского.
Следующая история произошла когда стало известно, что после последней “торпедной атаки” катер отбуксируют в Таллин, в ремонт. За вечерним чаем Костя поведал, что в ремонте всегда плохо с питанием и особенно с сахаром почему-то.
- Короче, жизнь в ремонте не сахар, - заключил дембель Сыльца.
Но больше старослужащие переживали за неопределённость места схода на дембель – Балтийск или Таллин?
Тема переменилась, и разговор зашёл о сухогрузе с Кубы, ошвартовавшемся недалеко  у островного причала под разгрузку. Сухогруз был под крышку трюма засыпан тростниковым сахаром-сырцом. Кроме того, на нём можно было приобрести джинсы, магнитофоны, ручки, и всё, что везут моряки из загранки.
- В ремонт надо идти с сахаром, а на дембель – упакованным, - резюмировал Константин.
Короче, сошлись на том, что в полночь спустят ЛАС-5 (лодка пятиместная аварийно-спасательная, надувная с двумя алюминиевыми вёслами и фонариком). Я напросился на ночную прогулку, и Костя согласился; и механик добро дал. В 00.30 мы оттолкнулись от «торпедяги» и погребли в сторону сухогруза. В лодку прыгнул третий – годок с соседнего корабля, его тамошние дембеля в помощь отправили, и денег дали, чтоб разжился чем сможет для них.
Командир БЧ-5 старший лейтенант Валерий Гатальский строго сказал, что спать не будет и в 03:00 ночи, если мы не вернёмся, включит прожектор и начнёт нас им искать.
    Это была протока между берегом и косой из трёх островков, поросших деревьями. Посреди протоки стоял под разгрузкой "кубинец". Пройти на надувной лодке надо было пару кабельтовых –  метров триста-четыреста, всего-то.               
    Но это был февраль, балтийский февраль: холод и мокрый ветер гоняли над водой снежные заряды, у противоположного берега, у косы, стоял ещё лёд, и течение, неожиданное для всех, образовавшееся в горлышке протоки, уже несло на нас трёхметровый буй, державшийся на ослабленном тросе, привязанном к донной плите-якорю. Уворачиваясь в кромешной тьме от буйных набегов, отталкиваясь от него закоченевшими руками, мы с трудом выгребли из опасного круга, и относительно благополучно, не считая нытья третьего пассажира, ткнулись сначала в сваю причала и, наконец, в вертикальный металлический трап. Промокшие, задубевшие  и измотанные коротким путешествием, мы полезли по нему вверх, поторапливая друг-друга, на палубу разгрузочной платформы, держа в руках мешок для сахара и включённые фонарики.
           Вахтенный у трапа вызвал того, кто разрешил пройти нам на бак к люку, в который мы пролезли вдвоём с Костей и стали спускаться в трюм. Дно трюма и сахар долго не высвечивались фонариком пока мы спускались. Но вот, через этажей пять вниз, мы ступили прогарами на карибские сахарные копи и принялись загребать сахар в мешок. Стоял тёплый пряный аромат тростниковых зарослей далёкого острова, и на радостях мы наполнили мешок доверху. То есть теперь надо было 50 кг поднять наверх на "пятый этаж”. Молча мы отсыпали половину мешка, привязали его за спущенный третьим “напарником” швартовый катерный конец и стали подниматься, толкая мешок и поддерживая впереди ползущего. Вот и просвет в люке показался. Отдышавшись, Костя и годок направились внутрь надстройки договариваться на счёт джинсы. А мне выпало время подумать об обратной дороге. Я  стал махать руками, и приседать, чтоб согреться.
Ченчилы вышли пустыми, без товара, только сигаретами разжились. Мы погрузили сахар в лодку. На часах было два ночи. Оттолкнувшись от платформы, мы принялись грести в сторону родного берега, вымеряя в ночи расстояние до “буйной карусели” и прикидывая безопасный манёвр.
   Фарватер освещали только тусклые палубные огни редко пришвартованных судов да луна.
И вдруг мощный луч прожектора, и явно не с торпедяги,  высветил на воде трассу, по которой навстречу нам приближался морской буксир, точнее, как казалось из лодки – океанский. Нам стало жутко от надвигающегося железного монстра. Он пронзительно заревел, и мы навалились на маленькие алюминиевые вёсла. Резво отскочив “кошкой” в сторону, надувная резиновая лодка с сахаром увернулась от ужаса быть разорванной и карамелькой прибитой к берегу.
   Мы развернули ЛАС тупым надутым носом к волнам, разошедшимся от пронёсшегося ночного буксира, и когда они успокоились, снова направились в сторону спящей бригады ракетных катеров.
   Скоро, ориентируясь по предметам и зарослям на берегу, стало понятно, что мы стоим на месте – невидимое течение держит нас за вёсла, уже покрывшиеся от ветра и морских брызг коркой льда. Руки закоченели и не слушались. Мокрые насквозь меховые рукавицы плавали в луже на дне лодки. Третий отчерпывал маленьким совком со дна воду и разбрызгивал её за борт. Мы с Костей продолжали грести, и по очереди разбивали ладони о свои колени, чтоб к ним приливала кровь. Течение сопротивлялось нашему движению. Годок опять заныл и вроде даже пустил слезу. Костя "заткнул" его, по дембельски... Поразмыслив, я предложил развернуться и грести обратно, по течению, в сторону косы, там вытащить лодку на берег и пронести её как можно ближе к “дому”, потом спустить на лёд, добраться до воды и пересечь этот чёртов канал, пролив, Ламанш, Босфор или как там его, Ъ...Ъ..ъ.
    Так и сделали. Третий, всхлипывая, принялся грести руками. Уже скоро мы ткнулись в прибрежную кромку льда и стали разбивать его чем ни попадя, и отталкиваться-цепляться за лёд и наст со всех сторон. И вот, провалившись по колено вводу, мы вытащили лодку с сахаром на берег.
   Протащив её по насту, периодически проваливаясь в снег мы решили оставить сахар на острове. Костя расчистил как мог и отметил место под ближайшим, метров в двадцати от воды, деревом, и переволок туда добычу. Потом подняли лодку и быстрым шагом дошли до края косы. До следующего островка надо было пройти по торчащим из воды деревянным пенькам свай, что было не реально.
    Таким образом, налегке и выиграв метров двести у воды и течения, мы спустили на воду ЛАС и двинулись напрямки в сторону «торпедяги», с которого прожектором уже высвечивал нам путь механик.
    Переодевшись в сухое, мы с Константином выпили по очереди пол кружки спирта, которого налил нам мех, выслушали его отчёт..ЪЪ  и разошлись по койкам. Завтрак и половину наступившего дня мы проспали, разбудили нас на обед.
- Сегодня Ты здесь сидишь, - указал мне Костя на кресло.
Ни радости, ни гордости, ничего. Я молча сел куда было сказано и внимательно посмотрел на всю братию.
     Знаете как чувствует себя второгодник – умный балагурит, а дурак кичится. Старший лейтенант Гатальский перехаживал звание, и наверное, уже пару лет. От того с ним наверняка случались разные приключения и истории, и Валера умел  устроить их другим. И, наверное, радовался в душе такому как ребёнок.
          Практика подходила к концу. В один из воскресных дней механик остался по графику на корабле обеспечивать покой и порядок. К нему добровольно присоединился мичман Большов. И они снарядили меня в город, точнее, в Камсигал, к штурману за бутылкой спирта.
– Товарищ старший лейтенант, я курсант и меня могут остановить уже на КПП. Увольнительной у меня нет, удостоверение у командира роты.
– Не бойсь, не остановят.
Меня переодели в Валерину форму старшего лейтенанта. Шинель была размера на два меньше, рукава совсем короткие, плечи не расправить, полы выше колена – уу..хх..
Офицерско-мичманский состав смерил меня взглядом.
– Ну, с богом!
– Да уж... –  двинулся я к сходням, придерживая на макушке шапку.
Ступив на причал, я развернулся и отдал честь Флагу. Механик с мичманом-мотористом забросили с борта удочки и помахали мне в след, а Большов даже отдал честь.
Поднявшись быстрым шагом в горку, я проследовал с каменным лицом через проходную. Немного понервничал, но всё обошлось, и я быстро нашёл дом штурмана. Смеркалось.
Камсигал, а правильно Камстигаль, представлял собой микрорайон из двухэтажных серых домиков с красной черепичной крышей, этакие немецкие таун-хаусы 30-х годов. Посёлку было лет 300 –  на столько он выглядел.               
Дверь такой вот “камсиги” под номером 2 мне открыла необычайной красоты девушка. Она была укутана оренбургским платком и обута в какие-то войлочные чоботы. Я назвал себя по имении и сказал, что от Валеры. Штурман меня сразу не узнал и расхохотался. Шинель я не стал снимать, а только снял обувь, и мы пришли по скрипучим доскам в кухню. От приглашения поужинать я скромно отказался, украдкой любуясь женой штурмана, за что мне стало совестно и я заторопился. Лейтенант достал из буфета ноль-пять зелёного змия, от чего , наверное, и бутылка была зелёной.
На обратном пути из-за угла нарисовался патруль. Я собрался и проследовал мимо вооружённой тройки с красными повязками, вяло козырнув в ответ матросам. Начальник патруля, капитан-лейтенант, смерил меня взглядом, обернулся мне уже в спину и с недоумением в голосе окликнул:
 – Старлей, привет, ты откуда? – Тут все друг-друга давно знали, а тут я и в такой час.
– К новому месту службы прибыл. Тридцать шестая бригада в той стороне? – и я показал рукой в сторону КПП.
   Начальник патруля, видимо, не расслышал мой вопрос и продолжал смотреть на меня, освещённого уличным фонарём. Рука легла на кобуру... и он поправил её на ремне. В этой форме выглядел я ужасно нелепо, ещё и полы шинели были оттопырены бутылкой спирта, еле державшейся в штанах. Я развернулся и ускорил шаг. Если бы каплей выстрелил мне в спину, я бы его понял, ведь шёл я подрывать боеготовность Балтийского флота.
    Валеру и мичмана Большова развеселил мой рассказ. Они пригласили меня за стол. Поужинав картошкой с тушёнкой залитых яйцом и “опрокинув пару рюмок”, механик с мичманом собрались,  початую бутылку уложили в дипломат, Большов завёл мотоцикл, механик плюхнулся в люльку и они рванули по Нижней набережной в сторону города.
    Практика закончилась. Я научился печатать на машинке. И в том же году в составе училища прошёл торжественным маршем по Красной площади, на параде в честь 70-летия Октября.
И, вот, прошло чуть более восьми лет, за которые я успел  закончить учёбу, четыре года отслужить на среднем десантном корабле, полгода на самом большом в мире десантном корабле, и теперь ждал отправки на БДК-55, стоящем в доке «Stocznia Marynarki Wojennej» города Гдыня.
Штурман играл какую-то увертюру. Я даже не знал как его зовут.
– Скажите, а вы Гатальского Валеру такого не знаете? он на 36 бригаде механиком когда-то служил.
    И между музыкальных строк и пауз он поведал мне, что Валеру в конце 80-х перевели, наконец-то, на ракетный катер, и звание дали капитан-лейтенанта.
    Однажды из города на корабль вернулся патруль. Дежурный по кораблю проводил моряков на нижнюю палубу к оружейке и принял оружие: пистолет у старшего и два штык-ножа у матросов.
– Ты патрон из патронника не вынул, – сказал дежурный, осмотрев обойму, старшему патруля.
– Да нет, всё в порядке, – ответил тот, взял пистолет, повернул ствол в сторону двери и нажал на спусковой курок.
Это была дверь каюты, в которой спал механик. В эту минуту капитан-лейтенант Валерий Гатальский проснулся, встал и подошёл к двери. Пуля вошла ему в грудь.