Дорога в никуда

ГЛАВА ПЕРВАЯ — ПРОБУЖДЕНИЕ

      Услышав приглушенный шум, я резко открыл глаза. Безудержный гул доносился с улицы, но речь была странной, с сильным акцентом, который я безуспешно пытался понять, перевести. Возможно, это происходило, потому что я только проснулся или же проснулся только мой мозг и выдумывал странные ситуации, давая мне понять, что следует еще поспать. Одно мгновение и эта мысль уже рассеялась: в этих  условиях не было ничего хорошего , что смогло бы дать заснуть мне снова. Я мог сделать только одно: встать, добраться до кухни и приготовить вкусный кофе.

С кофе в руке, когда пытался вспомнить в каком направлении идти, я все еще слышал эти голоса, доносившиеся с улицы, тон которых становился все более ярым и резким; да, сейчас я хорошо различал их, это были две женщины, спорившие на улице, возможно, чтобы привлечь внимание любовника, или из-за простой  невнимательности  на дороге, выясняя, кому принадлежит право первоочередного движения.

С этой мыслью в голове, неохотно, я встал с кровати и внимательно искал искать тапочки: «А, вот один, и второй, что за невезение, когда оно закончится?», возможно, запрятались куда-то, может, стоят под тумбой, или, что более вероятно, под кроватью, далеко, там, где особенно тяжело их достать, и приходится брать трость, чтобы вытащить их. Этим утром мое пробуждение было грубо нарушено и, конечно, не способствовало улучшению моего ужасного настроения. Я сидел на правой стороне кровати, мои босые ноги стояли на полу, небольшая дрожь заставила меня встряхнуться, и я резко встал, и, несмотря на мысли о кофе, события на улице все еще нагло сидели в моей голове. В одном тапке, слоняясь без дела как хромой старик, я направился на кухню, не услышав ни одного голоса с улицы.

Странная тишина, казалось, овладела домом; ни одного звука не доносилось до моих ушей, будто весь шум вокруг вдруг приглушили. Интуитивно я перевел взгляд на большие белые часы, висевшие высоко в центре стены, своими черными стрелками предупреждавшие меня, что осталось пару минут до семи утра.  Без особого желания я повернулся к окну, аккуратно отодвинул занавеску, чтобы меня никто не узнал; я всегда жил на втором этаже и несложно было заметить мое красивое итальянское лицо. Любопытство взяло верх, и я внимательно пытался найти двух женщин, которые этим утром очень громко и несвоевременно похитили меня из объятий Морфея.

 Я был удивлен: улица была пустая, безлюдная, и я смог заметить лишь какую-то тень, что удалялась от меня быстрыми шагами, возможно, чтобы попасть на трамвайную остановку на другой стороне улицы. «Куда исчезли эти две сумасшедшие» — повторял я себе — в то время как эспрессо опьяняло своим запахом всю кухню. Я сделал глоток и почувствовал себя полностью бодрым и возрожденным; только сейчас я начал понимать, почему не смог перевести эти фразы, эти странные слова с акцентом и все сразу прояснилось. Эти женщины говорили на русском. Я был тысяче километров от дома, в далеком, затерянном месте, среди одинаковых многоэтажных домов, которые я мог различать лишь по нечеткому цвету на фасадах стен, которые выцвели от времени и холода.

Я сидел на кухне с чашкой кофе в руках, и глубокая меланхолия схватила меня за горло, сдавила грудь. Я осмотрелся вокруг, меня окружали обои; каждая комната этой квартиры была обклеена ужасными узорами безобразного цвета, едва похожего на бледно-желтый, без всякого изящества, экспозиции и красоты.

Казалось, что время вдруг остановилось в шестидесятых годах, и все осталось прежним, как при расцвете коммунизма. Сейчас мои воспоминания лишь надменно давили на меня и тысячи мыслей свирепо стекались в моей голове. Я был в Минске, в Беларуси.

Но почему я оказался в этом месте, так далеко? «Что меня заставило уехать и оставить все, родных, друзей, сына?».

Потерянным взглядом я смотрел на дно чашки, наблюдая за маленькой каплей кофе, которая медленно скатывалась вдоль краев и вдруг проскользнула ко мне, как в фильме, словно это был крах всей жизни. С детства я мечтал реализоваться, у меня была цель, которая казалась мне уже почти недостижимой, как вершина Гималаев; уже в то время она казалась мне ясной и на классический вопрос родителей и родных: «Кем ты хочешь стать?», я отвечал не так, как все ожидали — когда вырасту, я стану адвокатом, врачом или инженером — менее банально и с долей наивности и смелости, я отвечал: «когда вырасту, я буду писать романы, чтобы рассказывать истории и создавать всегда новых персонажей».

Я не ощущал себя умнее других ребят моего возраста, но чувствовал желание сделать что-то отличное от «нормы», что-то, к чему, как мне казалось, у меня был талант — писать книги — и я понял это сразу. Уже во втором классе мне было мало четырех страниц в тетради, чтобы закончить тему по итальянскому и, довольно часто, после того как я получал свои десять, учитель «заставлял» меня ходить по классам, где, с большой досадой и долью стыда, я должен был читать свои строки, громко скандируя каждую фразу, чтобы все смогли услышать мои мысли, мою фантазию, изобретенных мной персонажей.

Я повторял эту процедуру много раз за время моих первых лет в школе и чувствовал, как во мне поднимается бунт и скука от постоянных походов по классам. Все чаще я пытался избавляться от этой «пытки», от этого почти физического насилия, изобретая все более разнообразные и причудливые отговорки, но не всегда это удавалось. Из разговоров преподавателей я улавливал их восхищение и изумление, в то время как мне все казалось излишним, почти безумным. Тогда они не понимали, как мальчик может выражать такую экспрессию, иметь такое бурное воображение и, что было наиболее обескураживающим для них, не делать никаких грамматических ошибок.

Безусловно, сначала я испытывал большое счастье и гордость, особенно думая о моей маме, потому что мог рассказать ей в мельчайших подробностях о своем школьном эксперименте и показать ей десять баллов, поставленные ручкой внизу листа. В такие моменты я мог прочитать огромную радость на ее лице, ее глаза говорили «я родила гения». Но со временем становилось тяжелее и сложнее выдерживать все, я не был мальчиком, которому нравилось выставляться напоказ, и быть первым в классе, увеличивая «популярность» среди девочек, наоборот, я чувствовал груз ответственности быть «впереди планеты», составлять и писать оригинальные темы и, главное, без ошибок. К сожалению, уже в этом возрасте, мне пришлось понять самому, что в реальной жизни даже дети могут быть очень жестокими и, я понял, что не всегда можно демонстрировать свой талант, не навлекая зависть и ревность, или какую-то другую реакцию или ответ. И это произошло.

Сейчас воспоминания стали более призрачными в моей голове и будто во сне, но наяву я продолжал проживать эти моменты вновь и мог почти ощущать, как легкий весенний бриз касается моей кожи. Я вспоминал именно эти школьные дни, когда выходя из школы, меня остановила небольшая группа других ребят; все они были учениками старших классов, которые, не выбирая слов, требовали, чтобы я перестал писать такие сложные и разнообразные сочинения. Они объяснили мне, что почти все время учителя заставляют их писать «творческие сочинения» и все уже устали от этого. Они обозначили решение всех школьных проблем, и их единственным желанием было вернуть «нормальные старые уроки». Если я не перестану так писать, они накажут меня более жестоким способом, они бросят меня в глубокую яму и отдадут на растерзание своим разъяренным собакам. Самый старший из них, в качестве напоминания, сильно ударил меня кулаком в нос, чтобы убедить меня в серьезности происходящего и что это не пустые угрозы.

С того момента мое «литературное творчество» упало в качестве и оригинальности, и иногда я наполнял его неуместными и грубыми грамматическими ошибками. К каждому написанию я подходил осторожно и не впадал в крайности, во избежание быть обнаруженным.  Благодаря этому «маленькому трюку» и моим большим стараниям прекратилось даже «нездоровое» внимание моих учителей и, спустя какое-то время, все вернулось в норму. Последнее унижение мне довелось испытать в тот день, когда учителя вызвали в школу моих родителей, но в этот раз, чтобы поговорить о моем школьном регрессе, а не о моих успехах. Я до сих пор помню изумленное лицо моей мамы, когда ее убеждали в стремительном  снижении моих литературных способностей.

Вскоре я приспособился к новой ситуации в школе и, несмотря на сильное сопротивление моральных устоев (мне приходилось обманывать и лгать самым любимым людям), я никому не рассказал свой секрет, даже моему самому верному другу, я был скрытным, это было глубоко внутри меня. Хотя это был первый негативный опыт в моей жизни, в дальнейшем мне пришлось столкнуться и решать другие проблемы, более сложные и тяжелые.

Не спеша я поставил чашку в раковину, пытаясь отдалиться от всех воспоминаний, до сих пор таких неприятных, и с неохотой я направился в спальню. Мне захотелось снова посмотреть в окно, чтобы найти там  лучший способ, чтобы различать всех этих людей, которые быстрым шагом переходят дорогу, разделяющую все эти большие мрачные многоэтажные дома, которые стояли в ряд, один за другим, как бравые солдаты.

Это был один из тех редких случаев, когда я пытался представить себе лица и глаза женщин, которые как большие муравьи, абсолютно одинаковые жили в этом доме. Я мог наблюдать за ними, заглядывая в их окна, когда они, как тени, переходили из комнаты в комнату, закрывая белые и прозрачные занавески от бесцеремонных глаз соседей. Я представлял их суетящимися на кухне, очень занятыми приготовлением завтрака для детей и мужей. Из подъезда я увидел женщину, которая быстрым шагом, укрываясь от холода и сильного ветра в своем узком пальто, спешила к трамвайной остановке.

Я думал и осознавал, что в течение моего пребывания в Минске, я до сих пор не знаком ни с кем из моих соседей, кроме тех немногочисленных людей, которым меня представила моя милая и любезная хозяйка квартиры. Казалось, что на лицах всех этих людей было напечатано грустное и уставшее выражение, которые уже не надеялись на лучшее будущее.

Некоторые девушки, которых я встретил в центре, поведали мне их главное желание: познакомиться и выйти замуж за иностранца, возможно, за мужчину, который, как я, сможет увезти их жить в красивый итальянский город на берегу моря. Сейчас, когда я жил в этом изолированном месте, не имея ясного будущего, я понимал, насколько велико было их желание уехать в Италию, и понимал их любовь к этому далекому месту, с богатой историей, памятниками, чарующими панорамами, великолепным климатом и вкуснейшей едой. Все, что с Минском нельзя даже сравнить.

Несмотря на то, что я часто бывал в центре, я никогда не испытывал мурашек или дрожи внутри от красоты парка, статуи или театра. Все казалось банальным и безвкусным, будто ты ешь блюдо без заправки, но выбор жить в этом месте вовсе не был случайным, потому что этот город хорошо подходил моему душевному состоянию и ничтожности моей жизни.

Сейчас мне не удается обойтись без мыслей о море, о бризе, который ласкал меня каждый раз, когда я гулял вдоль берега в Салерно, и я чувствовал безудержное желание вернуться домой, чтобы любоваться этим совершенным голубым цветом южного побережья Италии, где даже зимой солнечные лучи согревают сердце. Чем больше я цеплялся за эту мысль, тем больше я боялся навсегда остаться в Минске, быть погребенным под эту холодную, ледяную землю, вследствие внезапного инфаркта по причине глубокой психологической травмы. Я часто волновался, потому что понимал, что больше не увижу мест моего детства, давних друзей и всех близких мне людей, вместе с моим любимым сыном. Это место казалось мне ледяной пустыней, необъятной и бесконечной, полностью открытой и подверженной всем непогодам, с нескончаемым сильным, ледяным ветром, который непрерывно дул и завывал сквозь окна домов.

Но я не мог жаловаться на судьбу, потому что сам решил переехать в Минск, без какого-либо принуждения. Мне нужно было лишь немного времени, чтобы оправиться и иметь возможность начать новую жизнь.

Я понимал, что этот новый день начался странно и, возможно, для меня пришло время провести черту под моей жизнью. Мне уже было почти пятьдесят и, вместо того, чтобы стать известным писателем романов, я превратился в писателя в тени, в писателя-призрака, которому платили за написание статей и историй, которые потом будут опубликованы другими. Это была неприбыльная работа, к тому же, не приносящая большого профессионального удовлетворения и, время от времени, я пытался подрабатывать жалкие деньги, работая корректором черновых вариантов в некоторых издательских домах.

Так перед моими глазами проносились слова, написанные другими, тех, кто всегда чувствовал себя писателем и кто никогда не оставлял свою мечту, никогда не сдавался. Чем больше я читал и корректировал эти наброски, тем больше я отдавал себе отчет, что растратил много времени и весь мой талант, гнался за мечтой других, особенно за мечтой моей мамы.

Я поступил в университет, чтобы осчастливить моих родителей, и выбрал факультет права, так как все, друзья и родные, говорили, что престижно быть хорошим адвокатом. Однажды я стал частью этого мира, и с каждым днем я чувствовал себя более тоскливо, как рыба без воды, в течение заседаний трибунала я развлекался, глядя на моих коллег, которые как голодные акулы, готовы были накинуться даже на свою мать, чтобы заполучить нового важного клиента. Посещая лекции по юриспруденции, я понимал, что нет торжества правосудия, а побеждают только те, кто смог сделать имя или завязать тесные дружеские отношения с очередным судьей. В течение многих лет я чувствовал себя неуютно в этой среде, и решил отдалиться от нее, освободиться от всех этих отвратных мне чувств.

Но я был ограничен в принятии решения, потому что, несмотря на то, что мне было уже тридцать лет, я все еще жил в доме моих родителей и, когда смотрел им в глаза, я видел их радость, их гордость. Так я  запер  в ящик все мои планы, убегая от реальности.

Как обычно, верный случай в жизни произошел случайно и неожиданно: пришла любовь, которая в миг перевернула все и всех. За небольшое время я снова попытался перейти совсем другую дорогу: я был женат, и мы ждали ребенка. Я пытался отдалиться от мира, в котором я был до этого дня, и, решил уехать из Италии, чтобы начать новую жизнь.

Я уехал в Санкт-Петербург, красивый русский город, возведенный Петром Великим на реке Нева, который заключал в себе смешение различных архитектурных стилей, в большинстве своем европейского стиля в центре и типичного русского на окраинах. Моя жена, русская, облегчила мне выбор и показала ту реальность, в которой, наконец, я чувствовал себя удобно. Вскоре мне посчастливилось найти работу преподавателем итальянского языка  в школе недалеко от маленькой квартиры, где мы жили втроем.

Я чувствовал себя удачливым и счастливым, как никогда ранее, потому что сейчас, в свободное время, я мог заниматься написанием всего, что захочу: романов, небольших историй, стихов. Я мог писать и фантазировать на все темы, что были у меня в голове, вся та страсть, которая была внутри, нагло выходила и оживала на сотне листов.

К сожалению, как и все хорошие вещи, даже этот опыт закончился быстро по причине постоянных бытовых супружеских ссор. Это был конец моего брака, когда я решил вернуться в Италию, оставить эту маленькую квартиру и отказаться от жизни хорошего отца. В моем последнем воспоминании я стоял с чемоданами в руках, готовый к выходу, сжимая в руках моего все еще маленького сына, и шептал ему на ушко: «Твой папа тебя любит и однажды вернется за тобой, я тебе обещаю». К сожалению, я не смог сдержать обещание и это воспоминание продолжало преследовать меня, несмотря на то, что прошло много времени. Возможно, мое длительное пребывание в Минске было последствием множества неправильных выборов и чувств вины, которые до сих пор сидели внутри.

Я посмотрел на часы и увидел, что время прошло быстро: уже было почти восемь утра, а я до сих пор не включил компьютер. Мне нужно было срочно браться за работу, потому что у меня было еще много неоконченных дел. Прежде чем впасть в ежедневную рутину, я решил дать себе пару минут на прочтение последних новостей и открыл электронную почту. Впрочем, недавно мне удалось получить важное поручение в издательстве, и было жизненно необходимо завершить работу в назначенные сроки. Мне было необходимо откорректировать черновой вариант реформы для пенсионеров, долгая и скучная работа, которая забирала всю мою энергию.

Однако, у меня была большая проблема, так как я должен был сдать откорректированный текст, который пойдет в печать до конца месяца, но до сих пор я был занят другими делами и пренебрегал работой. Мне оставалось лишь несколько дней, чтобы выполнить условия контракта и сейчас я должен был срочно сконцентрироваться на этом, без иных размышлений и фантазий.

Я отдавал себе отчет, что если не сдам файл к установленной дате, то не получу никакого вознаграждения, даже маленькой оплаты своего труда. Я очень нуждался в этих деньгах, потому что должен был платить за аренду комнаты. Я уже не оплатил в срок три месяца, но, к счастью, Ольга (так звали женщину, которая сдавала мне комнату в своей квартире), когда видела меня грустным и печальным, пыталась поддержать меня морально, повторяя на своем неуверенном итальянском: «Роберто, не переживай по поводу оплаты, я уверена, что все изменится к лучшему».

Я желал, чтобы она простила меня за все мои задержки, которые, скорее, стали ужасной привычкой, и я думал пригласить ее на ужин или купить ей букет цветов, которые она так любила: красных роз.

Ольга была милой и вежливой женщиной, с большими глазами миндального цвета, которые выдавали ее азиатские корни. Она родилась в Узбекистане, бывшей республике, которая была частью СССР, но она считала нужным уточнить, что ее мама была русской, и что наполовину она тоже русская. Ей было почти сорок лет, но ее красота все еще не была увядающей: видно, что она любила держать себя в форме, ухаживала за лицом и руками, всегда выглядела аккуратно.

Однажды вечером, когда мы остались дома вдвоем, она выглядела абсолютно разбитой и опечаленной, и я спросил, не хочет ли она рассказать мне свою историю.

Она рассказала, что была замужем за иностранцем более двадцати лет, за египтянином, который работал в Минске профессором университета, и с которым у них  трое детей. Первые два ребенка были уже довольно взрослые, им было восемнадцать и четырнадцать лет соответственно, в то время как младшему сыну только исполнилось одиннадцать. Муж ее бросил и ушел из дома за два года до моего приезда: он говорил, что устал от семейной жизни, от монотонности города, который, после стольких лет, ему так и не удалось понять. На самом деле, ему никогда не нравился западный стиль жизни, весь напоказ, за все годы, проведенные с его красивой белорусской женой, он все чаще повторял, что не чувствует себя любимым и уважаемым. Затем, внезапно, он решил вернуться в Каир и работать там внешним консультантом в Египетском Музее, и забрал с собой двух старших детей.

Ольга, обнаружив исчезновение детей,  придя в  себя  после шока, делала все, чтобы остановить мужа, но даже обращение в милицию не дало никаких результатов; в конце концов она вынуждена была сдаться, не в силах превозмочь ситуацию, которая казалась  сильнее ее. Хватило лишь несколько минут разговора, чтобы понять, что она очень сильная женщина. Ольга уверяла меня, что, на самом деле, до сих пор счастлива, потому что у нее есть маленький сын, и она отдавала все свое время и свою энергию, чтобы вырастить его по западному стилю жизни.

У маленького Амира было круглое, жизнерадостное лицо, с большими черными экспрессивными глазами, в нем таилась нескончаемая энергия и неутолимый аппетит; я часто слышал, как он повторял фразу на русском, обращаясь к Ольге: «Мама, я хочу есть».

Терпеливо Ольга старалась исполнить все желания своего маленького принца, готовя для него различные изысканные блюда, несмотря на усталость после долгого рабочего дня, она отдавала себя целиком, чтобы помочь ему сделать домашние задания. Когда мамы не было дома, мне нравилось наблюдать как Амир блуждает вместе со своими друзьями по дому; они проводили все время за телевизором, плэйстейшн или компьютерными играми, полностью забывая об учебе, и оставляя беспорядок во всей квартире.

Маленький Амир очень увлекался музыкой и, после школы, проходил несколько километров пешком, чтобы попасть в музыкальную школу, которую он посещал три раза в неделю, чтобы совершенствовать свой музыкальный талант.

Неся большие убытки, маме удалось купить ему старое пианино, за которым Амир изобретал новые мелодии. Слушая, как он играет, Ольга тайком плакала, но это были слезы счастья, так как в эти моменты, она видела сына счастливым. Я испытывал большую нежность к «маленькому принцу», (его арабские корни выдавало его имя Амир), может, потому что я вспоминал своего сына, которого не видел уже много лет. Для него я стал как отец и иногда он просил меня поиграть с ним вместе на улице в снежки или покататься на санках с маленькой горки, которая по ночам замерзала во дворе.

Пока я размышлял о силе духа моей хозяйки, я решил открыть электронную почту и мой взор сразу же упал на заголовок письма, где в теме было указано имя и краткая фраза «Массимо, твой старый друг». Я был крайне удивлен, но эта фраза не оставляла никаких сомнений — это был Массимо, мой старый лицейский товарищ. Это имя мысленно занесло меня в прошлое, в те времена, когда все казалось возможным, когда, в шестнадцать лет, я думал что весь мир и будущее в моих руках. Прошло много времени, с тех пор как я слышал последние новости о нем, и сейчас мне была интересна цель его письма, и как он нашел адрес моей электронной почты.

Это было настоящее чудо.

Только небольшое количество людей, которым я доверял, знали мой почтовый адрес, и они были на вес золота. Я думал, что моя изоляция, удаленность сможет защитить меня от всего и всех, но сейчас я чувствовал себя обнаженным, без какой-либо защиты. Это письмо преодолело тысячи километров, и сейчас оно было здесь, передо мной, приглашая с экрана компьютера открыть его, оно будто говорило мне «давай, прочти меня, ты не пожалеешь».

Но более чем вид этого письма, меня пугало его содержание, которое могло вернуть меня в то время, снова открыть мои раны, которые, как мне казалось, уже зажили.

Я намеревался удалить файл, потом меня одолела тоска, и  вдруг я почувствовал, что моя нерешительность, которая была постоянной неприятностью в моей жизни, полностью овладела мной. К счастью, любопытство взяло верх, и я поспешил открыть письмо, надеясь, что там только хорошие новости, чтобы я мог смело провести остаток дня, с ноткой энтузиазма.

Я пытался подсчитать, сколько лет прошло с нашей последней встречи: много, слишком много, чтобы вспомнить. Я не мог забыть беспечность школьных лет, знаменитые 80-е, когда я был полон  надежд, и все казалось возможным. Я жадно прочитал содержание письма: это был Массимо, с его характерным стилем, с долей иронии и грусти, и я, наконец, понял, как он меня выследил.

Он «случайно» попал на страницу Фэйсбук моей сестры и, как будто пораженный молнией, по дороге в Дамаск, он добавил ее в контакты, попросив дать мой электронный адрес, сказав, что ему будет очень приятно возобновить старые контакты со мной. Он рассказал мне, что не смог реализовать свои мечты стать артистом, стать известным певцом, хотя у него были очень большие надежды. В музыке ему не удалось найти тот звук, ту секретную ноту, которая бы позволила ему создать шедевр, которая бы вознесла его на небосклон итальянской музыки.

Я продолжал читать и, наконец, узнал, чем Массимо занимался после окончания школы. Он писал, что переехал в Милан на некоторое время, пойдя на уступки своим родителям: иначе говоря, он должен был постоянно посещать Консерваторию, извлекая для себя максимальную пользу. Время шло быстро и не произошло ничего, что изменило бы его музыкальную карьеру, не было никакой случайной встречи, которые иногда происходят в жизни. В конце концов, он сильно разочаровался и решил вернуться домой, вернуться на юг, в свой маленький провинциальный город, где зародилась наша школьная дружба. Он понимал, чтобы реализовать свою мечту нужно преодолеть более трудный, нечестный, извилистый путь, полный препятствий и компромиссов, путь, который, возможно, привел бы его на дорогу, из которой нет выхода.

Сейчас он устроился рабочим на фабрику по производству очков, но, время от времени, посещал местные бары, играл на пианино и рассказывал гостям анекдоты про свою светскую жизнь в столице итальянской музыки, в Милане. Ему нравилось проводить вечера таким образом, и представлять себя во власти своей мечты гораздо больше, чем зарабатывать жалкие гроши. В сообщении он сетовал на то, что прошло так много лет с нашей последней встречи, и выражал сожаление, что у него не было времени приехать ко мне после окончания школы.

Он прикрепил свою фотографию, глядя на которую, я с трудом мог узнать своего друга: его лицо сейчас сильно отличалось от моих юношеских воспоминаний, но, если внимательно присмотреться, в его глазах все еще можно разглядеть искру света, безрассудства, которая есть только у настоящих артистов. Заканчивал свое длинное письмо он вопросом, обращенным ко мне, который очень меня напугал: «Роббэ, хоть ты смог реализоваться свою мечту стать писателем?».

На мгновение меня охватила паника и тысячи мыслей, тысячи страхов вдруг пролетели в моей голове; внутренний голос умолял меня удалить это письмо, забыть о нем и вести себя как прежде. Я был абсолютно обескуражен, но я не мог сделать вид, что ничего не произошло, я должен был отреагировать каким-то образом. Сквозь эти строки я будто читал призыв о помощи и не мог оставить друга в беде.

Возможно, Массимо тоже хотел оставить эту ровную, монотонную жизнь, без перспектив на будущее, и, может быть, намеревался сделать это, как и я: отдалиться от всего и от всех, и найти место, где мог бы дать волю своему творчеству, и найти утешение для души.

Пришло время окончательно взглянуть в глаза своим страхам; я подумал, что это тот самый момент, которого я невольно ожидал, и старался отвечать как можно искреннее. Надо мной тяготело многое, что я должен поведать моему дорогому другу детства, что я оставил мечту стать писателем и, что сейчас веду обычную, полностью изолированную жизнь. Я мог сказать, что принес небольшую радость своим родителям: получил с трудом доставшийся диплом по юриспруденции, и эта мысль меня радовала. На самом деле, это было слабое утешение, которое не реабилитировало меня в моих глазах, но было маленьким успехом в море провалов. Я закончил письмо, приложив мое недавнее фото, и бросил ему вызов узнать меня, уже представляя его лицо, его насмешки и острую иронию.

Я представлял его сидящим на кухне, потягивающим кофе, в то время как он громко произносит: «Отлично, парень с длинными белыми локонами превратился в мужчину с высоким лбом и почти без волос, стал пятидесятилетним, слабым и депрессивным». Тогда я спрашивал себя, увидит ли Массимо в моих глазах ту надежду, то желание, которое было при последней встрече.

Возможно, это был момент, когда во мне начало зарождаться убеждение, что мы вдвоем, вместе, сможем реализовать наши мечты. Вдруг во мне мелькнула идея объединить наши таланты, наши увлечения — музыку и письмо — чтобы вместе завершить нашу последнюю миссию, прежде чем, сказать окончательно «мне жаль, я пытался, но я провалился». Это была странная идея, безумная, но, как и все идеи, которые рождаются случайно, имела долю рациональности. В конце концов, мы ничего не теряем.

Многие вопросы оставались до сих пор без ответа, но сейчас я понимал, что два таких разных человека могут реализовать свой общий проект: создать успешный диск с поп музыкой.

Мы были уже не мальчиками и потеряли нашу «типичную внешность», но внутри меня все еще горел огонь любви к письму и я сделаю все, чтобы убедить Массимо принять мое предложение. Пришло время действовать, и сейчас работа могла подождать еще несколько минут. Я должен был сосредоточиться на ответе, и я начал писать письмо. Когда я  остался доволен содержанием написанного, я прикрепил свое недавнее фото, сделанное Ольгой на последнее Рождество, и поспешил нажать «отправить». Оставалось только набраться терпения и подождать; вскоре я понял, что  интуиция меня не подвела.

Когда я думал об этом, я возвращался в школьные годы, туда, где мы стали лучшими друзьями, где зародилась наша дружба.

ГЛАВА ВТОРАЯ — ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

В юности я задавался вопросом, кем бы я стал, если бы у меня был настоящий талант и способности реализовать все мои мечты. В то время для мальчишки шестнадцати лет все казалось слишком значимым. Каждый день я шел по дороге в школу, обходя центр, чтобы прогуляться по набережной и полюбоваться живописными горными пейзажами побережья Амальфи.

Каждое весеннее утро, когда светило ласковое солнце, я наблюдал, как они открывались передо мной во всей своей силе и величии. Иногда я присаживался на скамейку и, закрыв глаза, ожидал порывов ветра, которые утром приносил морской бриз. Затем, как всегда, очарованный, слушал пение чаек, которые в поисках пищи прожорливо ныряли в темные воды моря. На этих двух километрах между домом и школой появились и умерли тысячи идей, тысячи проектов и все вокруг, казалось, прокручивалось, как фильм в замедленном темпе.

Я представлял себе, как здорово было бы подкатить к школе за рулем нового красного блестящего кабриолета Alfa Romeo. Я представлял, как завидовали бы мои одноклассники, когда бы услышали все усиливающийся звук двигателя, который превращался в почти оглушительный рев. Но еще большее счастье для меня заключалось  в том, чтобы это все увидели самые красивые девушки школы и были бы готовы сделать все, чтобы попасть в салон этого автомобиля и гонять на нем по городу, переживая острые ощущения, которые можно получить только благодаря скорости и развевающему волосы ветру.

К сожалению, для меня это были только фантазии подростка, который продолжал ходить в школу пешком, потому что в 80-е годы простой скутер, даже подержанный, мог бы отличать «неудачника» от «крутого» пацана.. Эти мечты и эти фантазии продолжались только на этом коротком пути в школу, перед тем, как начнутся мучения нового школьного дня.

В то утро понедельника как, впрочем, и в любой другой день, мы должны были провести пять долгих часов в большой комнате на первом этаже почти взаперти вместе с тринадцатью другими моими отчаявшимися одноклассниками, которые, как и я, чувствовали себя похожими на заключенных, ожидающих свободы. Все более и более медленными шагами я неумолимо приближался к входу в школу; теперь я мог ясно отличить ее красное здание. Я смотрел на других школьников, которые, как и я, вяло, подошли к школе, разделившись на небольшие группы из трех- четырех человек.

Некоторые школьники нервно курили, другие выглядели сонными, третьи разговаривали вслух и пытались похвастаться своими новыми похождениями, как обычно, на дискотеке в субботу вечером, как будто они получали удовольствие от того, что все остальные, помимо их небольшого окружения, могли слышать, как они делятся об этом подробной информацией.

Между тем, я пробовал найти, есть ли кто знакомый мне среди этих мальчиков и девочек, с которыми можно было бы пообщаться до начала занятий, но я не смог никого увидеть, так как приехал рано. В тот день мне пришлось остаться одному на несколько минут и у меня была возможность продолжать фантазировать: я подумал, не будет ли такое поведение считаться вызывающим, если в понедельник утром все мы, подростки, объявили бы внезапную забастовку, назвав причиной наших частых болезней нахождение в тех больших, влажных и холодных комнатах, в которых мы были вынуждены долгое время оставаться в течение дня и где, все чаще и чаще, можно было заметить обломки, свисающие с потолка.

Интересно, когда они в последний раз пытались отремонтировать классы или хотя бы подкрасить на скорую руку. Бедный дворник Джанни делал все, что мог, но кроме уборки комнат он интересовался только заменой лампочек или заменой замков на дверях наших классных комнат, которые какой-то шутник пытался вскрыть. Джанни был очень странным человеком, у него был коренастый, тучный вид и рост ниже среднего, с большими, грубыми, мошенническими руками. Его крестьянское происхождение было очевидно, и когда у него было свободное время, ему нравилось ухаживать за небольшим огородом, который простирался по всему периметру школы.

Иногда, на переменах, я выглядывал в окно на первом этаже и забавлялся, делая неоднозначные комментарии о тех овощах, которые он выращивал в огороде. Во всяком случае, Джанни был хорошим парнем и никогда не реагировал грубо или жестко на наши шутки, напротив, он иногда приглашал нас на кофе, который он готовил в своей комнате, где хранились веники и моющие средства. Со временем он сумел хорошо устроиться, принеся из дома небольшую кемпинговую печь, к которой подключил крошечный газовый баллон, и, таким образом, он часто готовил еду; нередко чувствовался запах жареного мяса, который, распространяясь по коридору, доходил до всех классных комнат, в том числе и до наших.

В обеденное время этот запах был для нас настоящей пыткой, в то время как нам необходимо было подождать еще несколько часов, прежде чем мы могли бы пойти домой, чтобы поесть. Все преподаватели закрывали глаза на такое небольшое «ортодоксальное» поведение, но Джанни знал, как быть прощенным, так как он всегда был добрым и доступным для всех.

Растущий шум голосов мальчиков, которые тем временем почти заполнили вход в холл школы, вернул меня в реальность. Я решил сесть на небольшой выступ в стене, который находился в нескольких шагах от этого ревущего «стада» и о котором можно было бы сказать, что это было укромное место. Теперь я сидел в месте, которое считалось стратегическим, и я был уверен, что ни один из моих одноклассников при входе не мог меня видеть. Сидя на выступе стены, я видел эти странные железные красно-черные двери, и это для меня означало границу между свободой и агонией дня, которую можно было провести, слушая часто бесполезные уроки, Учителя, работающие в школе, не могли нам точно сказать или объяснить, кто мы, в каком направлении нам идти или как они будут способствовать нашему будущему жизненному выбору. Среди многих предметов нам также пришлось изучать латынь, язык, который считался мертвым, и я размышлял: «Но если это мертвый язык, почему мы должны его воскрешать, не лучше было бы учить другой язык, например, английский, или тот же французский, что дало бы возможность найти хорошую работу и позволило бы нам приобрести опыт за рубежом?».

Было очевидно, что я не мог представить себе школу по другому, кроме как клеткой, фабрикой по усвоению понятий, мрачным и устаревшим местом, где никого не интересовали идеи молодых людей, которые в ближайшем будущем должны были стать основой, будущим нашей нации. Как быть с нашими устремлениями? Как удовлетворить наше стремление к знаниям? Мы были поколением, у которого не было интернета и мобильных телефонов, и часто наши идеи оставались заключенными в глубинах нашего сознания.

Из тех пяти лет, проведенных в старшей школе, я даже не помню какого-либо инцидента, который произошел бы как форма протеста против этой школьной системы. Я только помнил, что каждое утро понедельника я искал выход из этой ситуации, было огромное искушение развернуться и уйти назад.

Да, но куда идти?

Конечно, не домой, где меня бы ожидали угрозы моей матери наказать меня по возвращению моего отца с работы. Я не хотел проводить все утро один, сидя на скамейке у набережной, разделяя мой сэндвич с чайками. В конце моих размышлений в моем сознании появилась мысль, что, вероятно, вход в школу будет самым меньшим злом для меня, самым мудрым решением.

Я посмотрел на часы, и только несколько минут отделяли меня от звука этого «проклятого» звонка: я всегда представлял себе его «мертвым звонком», который приветствовал катафалк в конце священной службы. Но вместо звонка мне послышался звук знакомого голоса, раздавшегося сзади меня.

Это был милый, нежный голос, который я узнал бы с закрытыми глазами среди тысячи других. «Привет, Роберто, я рада тебя видеть. Мы сегодня все здесь в сборе?». Я медленно повернулся, пытаясь сразу же встретить ее взгляд, и, в этот момент, свет двух больших синих глаз сразу же озарил мое лицо как маяк в темной ночи. Это была Марина, моя одноклассница, которая подошла ко мне, улыбаясь. Я не ожидал этого и за это поругал себя, но мой взгляд неожиданно упал на ее белую блузку, расстегнутую до такой степени, что я мог видеть ее бюстгалтер. Я ответил улыбкой, едва успев сказать «привет».

Я наблюдал за ней почти пять лет, она всегда сидела на первом ряду, за центральном столом вместе со своей лучшей подругой Мартой. Мне всегда не хватало смелости и мужества, чтобы рассказать ей, что я чувствую, признаться ей в любви. Я пытался ревностно охранять эту тайну, но мое поведение, мой растерянный вид, каждый раз, когда я встречал ее, давали понять всем в моем классе, что я люблю Марину.

Казалось, что все знают об этой тайне — все, кроме Марины. Это доказывало ее поведение, иногда холодное и недружелюбное, чередующееся с периодами, в которые она, казалось, находилась настолько близко, чтобы заставить меня почувствовать теплоту ее дыхания. Этого было достаточно каждый раз, чтобы разжечь во мне пламя надежды, заставить меня думать, что не все потеряно. Иногда я пытался предпринять стратегический ход, пытаясь приблизиться к ее подруге Марте, чтобы попытаться доступными мне способами разговорить ее и попытаться понять настоящие чувства Марины ко мне. Но все было напрасно; Марта, казалось, хранила секреты еще лучше, чем банковский сейф и никогда не распространяла никаких сплетен и не раскрывала секретов Марины.

Эта тайна жила в моей душе, но это была только моя ошибка, если до этого времени мне не удалось открыть свои чувства Марине; я был в ужасе от ее «нет», что привело бы к реальной катастрофе для моего самолюбия, для моего имиджа, который я смог создать за все эти годы; более того, ее возможный отказ вызвал бы у меня некоторые трудности во взаимоотношениях с моими товарищам каждый  раз, когда я приходил в школу. Иногда я представлял их ехидные взгляды и идиотские комментарии. Риск, действительно, был слишком большим, и я абсолютно не хотел пятнать мою репутацию даже ценой потери Марины.

Вот почему я не сказал, что именно Марта виновата в отсутствии контакта с Мариной; я просто должен был поблагодарить ее за то, что она много раз меня спасала от неприятностей. Очень часто во время моих ответов у доски, благодаря ее подсказкам, мне удавалось «спастись». Мы все называли ее «нашей последней надеждой». Марта считалась самой умной в школе и было нелегко держаться с ней наравне, потому что она имела по крайней мере большое преимущество перед всеми нами, всегда готовилась по всем предметам, даже тем, которые традиционно считались самыми трудными.

Эта девушка была нашей удачей, нашим спасением, всегда доступной, чтобы помочь тем, кто отставал в учении, особенно в тех предметах, которые многие из нас считали очень трудными: латынь, физика и математика. Для «нашей последней надежды» у этих предметов, казалось, больше не было секретов, и редко можно было видеть, что она ошибается. Часто случалось так, что во время урока она исправляла преподавателя, который не мог не признать своей оплошности, проявив плохо скрытое смущение.

Теперь Марина была здесь, передо мной, и я чувствовал себя как — то странно взволнованным, внезапное и бурное волнение охватывало меня с каждой ее улыбкой, с каждым взглядом на ее лице. Как всегда, оно было прекрасно и, казалось, выражало смесь доброты и искренности, которые освещали ее лицо; ее умение это сделать открыло мое сердце как консервным ножом.

Я почувствовал тысячи пульсаций, но я старался сохранять спокойствие, по крайней мере, внешне; собрав всю свою душевную энергию, я пытался вести себя как моряк, готов отпустить какую-то шутку.
Но я, отведя свой взгляд в сторону, попытался, заикаясь, сказать: «Привет, Марина, как дела, ты, наверное, занималась вчера весь день, а вечером гуляла с друзьями?». Естественным с моей стороны было задать ей эти «провокационные» вопросы, так как было огромное желание узнать, что она делала накануне: все время провела за школьными учебниками или выходила погулять с некоторыми из своих друзей.

Это чувство ревности раздражало меня, потому что я понимал, что я очень уязвим. Но именно Марина неожиданно пришла мне на помощь и ответила на мои дерзкие вопросы решительным тоном: «К сожалению, вчера вечером не было никаких развлечений, мы много занимались с Мартой, и поэтому сегодня есть много вопросов; у меня просто не было сил, чтобы сделать что-то еще». Как только она закончила фразу, это заставило меня впасть в панику — ненавистные вопросы по итальянскому и латинскому — но как я мог про них забыть, как я мог спокойно сидеть на этом выступе и ничего не делать.

Марина сразу заметила смену выражения на моем лице, смесь беспокойства и замешательства, но нам не удалось ничего больше сказать друг другу, потому что ее подруга Марта быстро подошла, чтобы отнять ее у меня, как только ястреб хватает свою добычу. Я пытался проводить их своим взглядом, но вскоре они растворились в толпе других школьников.

У меня были смешанные чувства: с одной стороны, я был доволен словами Марины — она все время была дома  и занималась, но теперь я был напуган мыслью о невыученных уроках, и это была моя самая большая проблема. Что-то нужно было придумать, и нужно было сделать это быстро, потому что теперь звук звонка стал особенно резким и настойчивым, что непрестанно указывало на то, что надо идти в класс. Необходимо было разработать какой-нибудь выигрышный план, возможно, придумать какую-нибудь удачную шутку на уроке, и пока шутники будут обнаружены и им будут записывать замечания по поведению за то, что они сорвали урок, пройдет какое-то время.

Это могло быть решением проблемы, и у меня еще было время привлечь кого-то из моих одноклассников, который, как и я, не хотел учиться. Я взбодрился, ведь в конце концов все еще можно было избежать худшего в это утро понедельника.

К сожалению, холл школы уже опустел так быстро, что у меня не было времени увидеть кого-либо из моих товарищей. Я ждал слишком долго и, таким образом, потерял единственный шанс на спасение. Те немногие ученики, которые остались за воротами, все еще не определились, уйти или все-таки войти в школу, учились в других классах и меня не интересовали.

Что делать? Теперь я представил себе, что мои одноклассники уже сидят за своими столами, только что открыли книги, все сосредоточены на том, чтобы сделать последний обзор учебного материала перед неизбежным опросом. Я смирился с поражением, сильно вздохнул, как бы подчеркивая свое бессилие перед лицом этой ситуации, и пошел к центру города; но я успел только сделать всего несколько шагов, так как внезапно услышал, как далекий рев мотоцикла приближается быстро ко мне. Это был безошибочный звук, который я бы узнал из тысячи — это был оглушительный шум Vespa 50 с тюнингом глушителя. Наконец-то приехал мой дорогой друг — это Массимо приехал.

Издалека я четко различал очертания его фигуры: у него были длинные черные волосы, как у настоящих английских хиппи, солнцезащитные очки Ray-Ban и классическая сигарета Marlboro в зубах. Да, именно он в этот момент развеял все мои тревоги и сомнения, которые до сих пор сидели во мне, потому что с ним в классе была бы совсем другая история; и в этот день наступил решительный поворот.
С Массимо мы стали большими друзьями с первых дней школы, и мы были главными нарушители спокойствия  в нашей школе. Казалось, не может быть более разных людей, чем я и Массимо, мы принадлежали двум совершенно отличающимся друг от друга мирам. Я был полностью погружен в мир футбола и жил обычной жизнью спортсмена, без приключений; Массимо, напротив, жил на полную катушку: сигареты, алкоголь, легкие наркотики и много музыки.

Я не мог отрицать, что все это вызывает у меня смешанные чувства, потому что, с одной стороны, я считал его нарушителем спокойствия и размеренности своей повседневной жизни, состоящей из тренировок на футбольном поле, но с другой я хотел быть как он, и я восхищался им, почти завидуя, особенно тому, как он умел обращаться с девушками Даже в тех редких случаях, когда мы проводили вечера вместе, я старался внимательно наблюдать, пытаясь поймать все его взгляды и фразы, обращенные к девушкам.

В то время меня воспринимали как типичного «хорошего парня», и никто не догадывался о существовании бунтаря внутри меня. Наверное, только Массимо догадывался, что скрыто в моем характере. К сожалению, мы жили в разных городах, почти в десяти километрах друг от друга, и эта территориальная удаленность не позволяла нам видеться чаще, мы успевали общаться лишь в те часы, что проводили в классе. Больше всего было обидно из-за того, что я не мог посещать концерты в саду виллы, где он выступал со своей группой в выходные дни. Обидно было упустить такую благоприятную возможность для знакомства с большим количеством новых и красивых девушек.

В любом случае, мы проводили вместе большую часть дней в неделе, и этого было достаточно, чтобы наша дружба была крепкой, чтобы стать верными и надежными друзьями, чтобы более спокойно переживать суровые уроки в школе. Помимо этого, мы придумывали ужасные шутки, которые затрагивали и учителей, мы парадировали их голос и манеру поведения, что вызывало смех всего класса.

Иногда случалось, что мы попадались со своими шутками, в этих случаях мы обращались к доброму сердцу и великодушию директора Фуско, который, в молодости, был хорошим другом моего отца.

Когда я проводил время с Массимо мы часто попадали в различные передряги, (хотя когда нас наказывали, на несколько дней мы успокаивались), поэтому было очевидно для всех, что когда я был с ним, я превращался в другого человека, более смелого, в человека, который не боится рисковать.

Мне нравилось общаться с Массимо. В нем меня впечатляло все, особенно меня поражало его стремление плыть против течения, он всегда отстаивал мнения и установки, противоречащие общепринятым. Излишне говорить, что Массимо был главным весельчаком группы, всегда с улыбкой, с шуткой наготове, с тысячами оригинальных идей в голове. Для меня он был великим, и уже тогда, чтобы подчеркнуть мое восхищение, я часто говорил ему: «Массимо, в один день ты станешь телеведущим или комиком как Вальтер Кьяри, потому что у тебя чувство юмора врожденное, ты настоящий талант.

Ты должен хорошо продумать роль своего персонажа, приспосабливая его к себе, как дорогой костюм на заказ — и какой костюм! — самый лучший», — говорил я. Но это были эмоции, которые испытывал шестнадцатилетний подросток, легко поддающийся влиянию, таким я был в то время.

Массимо припарковал свой скутер Vespa 50 во дворе школы, так что за ним можно было присматривать из окна нашего класса. После он пошел ко мне навстречу, а я стоял как вкопанный, не зная, чего ожидать. Он как всегда уверенно, почти высокомерно сказал мне: «Ну что, Робб? Чем займемся этим утром?».

В тот же момент он взял меня за руку и, буквально, толкнул меня вперед, к воротам школы. Через несколько быстрых шагов, мы очутились перед открытой дверью нашего класса и вошли друг за другом; Массимо одним движением, которое, казалось, таким привычным для него, достал свою последнюю сигарету «Мальборо», открыл окно, и  простым, но в то же время провокационным жестом, он выбросил сигарету в окно, где оказался небольшой газон.

Войдя в класс, я посмотрел вокруг, пытаясь понять, кого из моих  одноклассников  больше всего беспокоил предстоящий опрос, но сейчас у меня возникло странное чувство, что что-то было не так. Никто из моих одноклассников не сидел на своем месте, и это было необычно для утра понедельника.
Это было странное поведение, я не находил ему никакого логического объяснения, кроме того на их лицах были улыбки, что еще больше меня сбивало с толку. Я заметил, что в глубине класса, в противоположном от меня направлении, ребята сидели группками и активно что-то обсуждали, при этом сильно жестикулируя. К сожалению, они говорили слишком тихо, потому я не мог понять, что они обсуждают, хотя до моих ушей отчетливо доносились некоторые их слова — учитель, болезнь, замена.

Уже прошло десять минут урока, а стол учителя продолжал быть пустым. Я все еще не мог поверить, что учитель итальянского языка все еще не пришел; я начал думать о том, что может быть он просто задерживается из-за неполадки в своей старой машине, трухлявом и ржавом Fiat 500; все еще убеждая себя в том, что учитель вот-вот войдет в класс. Для всех нас его отсутствие казалось почти чудом, потому что он очень редко за все эти годы в школе не приходил на урок. Все его считали трудоголиком, и неизменно каждое утро понедельника, входя я находил его в классе, сидящим за столом и листающим журнал. Он пронизывал нас своим взглядом, наблюдая, как мы усаживаемся за парты.

Складывалось впечатление, будто лев следит за своей добычей, готовясь ее растерзать.

Кроме того, его метод преподавания был довольно необычным, потому что, когда он не устраивал опрос или объяснял новый урок, он «заставлял» слушать какие-то тексты на латыни, никому неизвестные. Мы смотрели на него удивленными глазами и начинали быстро просматривать наши учебники в поисках текста, но все было напрасно. После начинались бурные, но почти беззвучные перешептывания, каждый из нас отрицательно качал головой, говоря тем самым, что не хочет отвечать, тогда все взгляды сосредотачивались на Марте.

Она была нашей последней надеждой, понимая нашу растерянность, как всегда с улыбкой на губах и мягким тоном, вполголоса, она говорила нам: «Не волнуйтесь, этот автор и этот отрывок не являются частью нашей программы обучения». Мне всегда был любопытен смысл этой бесполезной траты энергии, столь странного поведения; казалось, будто он был настроен против нас, был злобным, как будто отыгрывался на нас из-за своей не сложившейся жизни. Это был его любимый способ показывать свое превосходство, сбивать нас с толку, отнять у нас всякую уверенность в себе, он делал это нарочно, чтобы вселить страх, как будто боялся потерять наше «уважение».

Его называли «тираном», что абсолютно оправдывало его поведение, особенно, когда он приходил в класс в плохом настроении и так устрашающе доставал из ящика журнал нашего класса. После этого он начинал вызывать к доске, и в классе наступала оглушительная тишина, мы следили, как он медленно проводил по списку с именами своим указательным пальцем. Понятно, что для каждого из нас наступали моменты паники, потому что мы знали, под каким номером находились в журнале, знали, как все это закончится.

Только Марта могла сидеть с высоко поднятой головой, и каждый раз, когда ее спрашивали, мы не могли не восхищаться таким вызывающим ответом, как если бы она ждала этого всю неделю и была рада сразиться с учителем.

Со временем наш «тиран» усовершенствовал свою технику, теперь уже он прекрасно знал каждого из нас, и знал все наши банальные трюки, которые мы использовали, чтобы нас не вызвали к доске. Теперь в этой ситуации даже смерть бабушки или другого близкого родственника, возможно действительно случившаяся накануне, все равно не будет служить весомым оправданием. Надо признать, что в течение последних трех лет, чтобы избежать ответа у доски, мы все злоупотребляли «воображаемой смертью» какого-то нашего родственника, так что, если всех сосчитать, то будет похоже на то массовое убийство в день Святого Валентина. Иногда учитель даже смеялся над этим, и, со свойственным ему сарказмом, говорил, что если бы все наши отговорки были правдой, то к этому времени мы были бы уже все сиротами.

Иногда учитель Баглио пытался избежать опроса Марты, так как за эти несколько лет работы с нашим классом, он знал, что с ней нужно быть осторожным, хорошо понимая, что она не уступит ему; со всеми другими он чувствовал себя уверенно, совершенно в своей тарелке, и часто ему нравилось высмеивать тех, кто не был готов ответить на его вопросы. Конечно, мое имя и имя Массимо были одними из самых популярных, мы были внесены в его «черный список» и, в тех случаях, даже подсказки Марты не могли нас спасти.

В первый год в старшей школе мы решили сесть за последние парты, потому что считали их стратегически важными местами для того, чтобы беспрепятственно реализовать наши маленькие ежедневные шалости. К сожалению, когда нас вызывали, мы оказывались в неблагоприятном положении, так как сидели слишком далеко от Марты и ее ценных подсказок. Только в редких случаях у меня хватало смелости оспорить слова учителя итальянского языка и методы его преподавания, которые я считал диктаторскими и неортодоксальными.

Вспомнил еще один неприятный случай, когда я неудачно пытался уклониться от одного из его многочисленных вопросов, сказав ему: «Учитель, Ваш неожиданный вопрос ранее не был согласован с нами, учениками, как это установлено во внутренних правилах, которые были ранее составлены и подписаны». Это была моя «первая речь» в качестве будущего адвоката, но было очевидно для всех, что я все это сочинил, и учитель снова застал меня врасплох. Несмотря на мою бесполезную речь, я понял, что моя «попытка спасения» его совсем не огорчила и, возможно, его даже удивила моя храбрость, столь редкое явление в этом классе.

Но учитель Баглио даже бровью не повел и конечно же не испугался слов упрямого шестнадцатилетнего мальчишки. Выслушав меня внимательно, он, поправляя свои очки, вывел ручкой оценку в журнале, закончив писать, он спокойным голосом сказал мне: «Молодец, хорошая попытка для русского, но и сегодня, ты заслужил уверенную три с половиной». По выражению его лица можно было понять, что ему понравилась моя выходка и таким способом он дал мне понять свое одобрение, для меня это было, как если бы меня наградили за какие-нибудь заслуги.

Положение у всех моих одноклассников было не лучше, и все они, по крайней мере, один раз были пойманы (за исключением Марты, конечно). Из-за большого страха перед этим учителем никто, кроме меня (и то в редких случаях), не осмеливался бросить ему вызов или просто открыть рот.

Весь тот «ужас», создаваемый учителем Баглио, зародился еще в первом году старшей школы, когда в классе было 32 ученика. В те времена, когда кто-то приходил в класс с опозданием, Массимо, как обычно, начинал шутить по этому поводу, и, чтобы бы подчеркнуть сложившуюся ситуацию, он говорил: «Мы продаем билеты только на стоячие места». К сожалению, уже в первый день занятий мы поняли, что дела плохи, ведь когда учитель Баглио вошел в класс первый раз, у всех сложилось четкое ощущение, что от этого «крутого парня» лучше держаться подальше.

Учитель Баглио вошел решительной походкой и с неизменным выражением высокомерия на лице. У него были широкие плечи и крепкое телосложение, волосы были прямые и черного цвета, на нем были очки и огромная черная кожаная сумка, где, как мы вскоре обнаружили, он носил все свои любимые книги, чтобы они были всегда под рукой. В тот первый год в старшей школе он был главным инициатором всех многочисленных исключений из нашего класса, в результате вышло все очень жестоко, потому что это было похоже на «избиение младенцев». На следующий год осталось только четырнадцать учеников в нашем классе.

Из-за этого постоянно «обезглавливания» директор Фуско оказался в затруднительном положении, потому что, по стандартам Министерства образования, количество учеников в одном классе не может быть меньше пятнадцати. Мы все задавались вопросом, как директор сможет привести в порядок этот «бардак» и найти ученика, у которого хватит ума или смелости, чтобы перейти в наш класс, пресловутый третий C, где преподавал самый жесткий учитель за все время. Но, к нашему удивлению, решение было найдено быстро.

В помощь директору, сбегая из другой школы  в наши края, принял предложение по переводу в наш класс некий Паолино. С течением времени этот перевод оказался чрезвычайно полезным для всех нас, потому что Паолино был надежным и верным одноклассником, и никогда, ни при каких обстоятельствах, не оставлял нас без своей помощи. Он не раз спасал кого-то из нас, даже когда все заканчивалось дракой.

Проведя этот первый год в школе, полный тревоги и страха, именно из-за этих многочисленных уходов, к счастью для нас, в последующие годы все, как казалось, возвращалось в «нормальное русло». Никто из нас больше не боялся «сталинских репрессий», потому что, теперь, все знали: класс не может быть сформирован из менее ,чем пятнадцати учеников. Массимо, таков был его характер, постоянно шутил, так как немного боялся первого года обучения, а особенно уроков итальянского; я часто слышал, как он повторял свою обычную фразу: «Внимание, внимание, не беспокойтесь, потому что после Баглио никто не останется в живых». Когда он произносил свою коронную фразу, сразу же обращал свой взгляд в сторону Марты.

Посмотрев на часы, я понял, что уже прошло более двадцати минут с начала урока, но учитель Баглио так и не появился. Мы пытались аккуратно перехватить какого-нибудь учителя в коридоре, который опаздывал на свой урок, чтобы разведать ситуацию, но никто ничего не знал; даже дворник Джанни не смог нам помочь, не смог ответить на наши вопросы, просто «пожал плечами», тем самым подчеркивая, что даже для него эта ситуация была не совсем обычной. Между тем, ожидание становилось все более угнетающим, и мы все еще не знали, чего ожидать. У меня все время было ощущение, что вот-вот учитель Баглио появится на пороге класса.

Оставалось только ждать и наблюдать, чем закончится этот странный день. В ожидании я вновь переключил свое внимание на первые парты центрального ряда и увидел Марину. Наконец-то, можно было полюбоваться ею, на ней были белые джинсы, которые так хорошо на ней сидели и подчеркивали ее идеальную фигуру. Я не мог оторвать от нее взгляд, хоть она и стояла ко мне спиной, опершись на парту, и болтала со своей подругой Мартой и двумя другими одноклассницами: Виолой и Анной.

Я надеялся, что она почувствует мой взгляд на себе и медленно обернется на меня; я очень хотел взглянуть в ее красивые глаза и увидеть ее улыбку, сладкую как мед, которую могла дарить только она. Я хотел превратиться в маленького мотылька, чтобы сидеть на ее плече и слушать ее голос, ее комментарии, чтобы просто быть с ней рядом.

Несколько раз, когда мне становилось скучно на уроке, я отвлекался  и любовался Мариной. Я смотрел, как она тайком доставала из рюкзака свой «знаменитый» розовый дневник. Как и все шестнадцатилетние девочки 80-ых, она хранила в дневнике фотографии Duran Duran, вероятно, вырезанные из какого-то женского журнала. Эта страница с фото была самой ценной в дневнике, она складывала ее в четыре раза, а иногда доставала и просматривала, когда становилось совсем скучно. В те времена я часто видел, как она засматривалась на фотографии Саймона Ле Бон, и после этого стал ужасно ревновать.

На обложке дневника Марины было нарисовано большое сердце, раскрашенное в красный только в середине, также там была надпись, сделанная маркером синего цвета, которую я не все никак не мог расшифровать. Каждый раз, когда я пытался прочитать эту надпись, она как будто чувствовала мой взгляд и, быстро закрыв дневник, прятала его глубоко в рюкзаке. Я очень хотел увидеть, что написано на этой странице в дневнике, хотя бы только на мгновение, чтобы понять, было ли это красное сердце и надпись синим фломастером посвящены мне или кому-то еще.

К сожалению, эти вопросы остались без ответа.

За все эти годы у меня никогда не хватало сил и мужества завладеть дневником; я даже не пытался сделать это в тех случаях, когда Марина уходила в туалет со своей подругой Мартой, и дневник оставался без присмотра в течение нескольких минут. Слишком было страшно быть обнаруженным на «месте преступления» и ни за что на свете тем более я не мог сделать это из уважения и любви к ней.

В этот момент, когда я мечтал о Марине и ее дневнике, внезапно из коридора донеслись тяжелые шаги и в аудиторию вошел директор Фуско; он немногословно сказал, что у профессора Баглио были серьезные личные проблемы, и он не будет ходить на занятия в течение всей недели. Закончив свою короткую речь, сказал, что не стоит волноваться, потому что он будет заменять его, совмещая это по времени с его административными обязанностями. Это был единственный раз, когда мы видели его в аудитории. Теперь впереди у нас была целая неделя абсолютной свободы, и мы должны были найти способ сделать ее незабываемой. В тот же день еще одна удача посетила нас, учитель французского сообщил нам об отсутствии нашего старого учителя физики и математики  Морелло. Причиной было обострение его состояния здоровья, да так, что теперь он не мог даже встать с постели. Возможно, ему придется оставаться в таком состоянии до  конца года.

Это новость не была неожиданностью и не застала нас врасплох; мы уже знали, что профессор Морелло болел и вернулся в школу только потому, что ему не хватало одного года для выхода на пенсию. Бедняжка, каждое утро ему приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы встать с постели, и только благодаря помощи его старшей дочери, подвозившей его на машине, он мог посещать уроки. Некоторые из нас решили навестить его дома, и, обнаружили у него целую комнату с книгами с заманчивыми названиями, такими как черные дыры или квазары. У профессора Морелло была своя «особенность», и, несмотря на всю его внешнюю серьезность, его интересовали темы, гораздо менее научные и более близкие к научной фантастике.

В действительности, на полках в его книжном шкафу рядом стояло множество книг, в которых рассказывалось о тайнах НЛО и приключении Розвелла в частности. Часто во время лекций он комментировал некоторые сообщения в прессе о новых явлениях, за которыми, как правило, следовал его обычный вопрос: «А вы, что вы думаете об этих явлениях?».

Вначале все эти вопросы удивляли нас и заставляли задуматься о том, что могло так привлекать профессора высокого уровня и мастерства, почти ученого, к этой «паранауке», веря в существование НЛО. Но со временем мы научились принимать это. Только Маурицио пытался серьезно отвечать на все эти вопросы, давая убедительное объяснение этим явлениям, таинствам космоса. Но каждый раз все его попытки прерывались и разрушались вмешательством Массимо.

Он приводил все доводы настолько в иронической форме, что почти всегда вызывал хихиканье в классе, и все заканчивалось громким смехом.  Морелло не обращал на него внимания, как будто ничего и не случилось, и невозмутимо продолжал свой урок математики. Более того, в те дни, когда учитель  Морелло отсутствовал, мы  бесились  еще больше, давая выход эмоций ленивых и вялых учеников.

Ну, — подумал я, — в связи с временным отсутствием Баглио и Морелло, это было самой подходящей возможностью повеселиться, может быть, просто потому, что мы говорили об этом в течение нескольких дней, в течение нескольких недель, а может быть, даже в течение многих лет. Массимо всегда проявлял инициативу, пытаясь подстегнуть меня, и сказал мне: «Итак, Робби, что мы делаем? Что мы придумаем на этот раз?».

Я был озадачен и не имел никакого представления, что предложить им, в то время как остальные в компании могли предложить действительно интересные идеи. Рядом с окном, недалеко от нас, появилась небольшая группа, и неожиданно оттуда донесся баритон, который произнес: «Массимо, что ты думаешь, если мы используем эротические фотографии из журналов, которые Джанни прячетв шкафу в конце коридора?». Мы с Массимо были удивлены, потому что это предложение появилось у Маурицио, который, как  казалось, обычно предпочитал «заниматься своим делом».

Это был классический хулиган, надменный « папенькин сынок», который, к сожалению, сидел на скамье рядом со мной. У него были рыжие волосы и сильные выделяющиеся мышцы, накачанные в течение многих лет во время занятий тяжелой атлетикой.

Это считалось красивым в то время  если быть объективным и также следовать мнениям некоторых наших друзей, то можно назвать его «интересным типажом». Для его возраста он был довольно высокий, выше среднего, около шести футов, и всегда смотрел на нас с вызывающим видом, как и все уличные хулиганы, которые смотрят так, чтобы спровоцировать вас. Всегда был готов взять все в свои руки, принимал участие почти во всех драках, которые случались в школе в те годы. Он казался мужчиной, которому интересны были только драки, как будто, то, что он «избивал» других, доставляло ему садистское удовольствие.

В действительности, он и правда, редко возвращался домой без кровавых ран. У него была дурная слава «нарушителя порядка», и его отцу приходилось часто приходить в школу, чтобы утрясти неприятные ситуации, в которых строптивый сын принимал участие.

Отец Маурицио был известным местным политиком, который в те годы стремился достичь гораздо более важных и престижных высот, таких как совет депутатов в национальном парламенте. В то время господствовала Христианско-демократическая партия и, будучи ее частью, была возможность стать политическим деятелем. Он водил дружбу и заручался поддержкой не только среди политиков, но и среди представителей католической церкви, а его сын Маурицио всегда использовал статус своего отца.

Ни Массимо, ни я не переносили это высокомерное отношение, поэтому мы исключили его из нашей небольшой компании друзей; Массимо действительно ненавидел его и считал его полностью ненадежным настолько, что он никогда не приглашал его ни в одну нашу тусовку в школе. Теперь он пришел к нам на помощь со своей «блестящей идеей», как будто хотел восполнить все за те годы, когда его не принимали.

Маурицио подошел к нам и угрожающим тоном сказал: «Конечно, вы можете воспользоваться моей идей только в том случае, если я буду главным героем шутки, в противном случае я изобью вас всех до крови». Несмотря на некоторые наши робкие попытки протестовать, у нас не было другого выхода, как пообещать ему быть главным героем шутки, но только при одном условии, если Паолино будет не против этого.

Маурицио пришлось пойти на компромисс, и все мы занялись планированием нашей затеи, хотя прекрасно понимали, что если это не удастся, то у нас будут очень серьезные неприятности. В случае неудачи мы рисковали быть исключенными из школы или, в лучшем случае, отстраненными от уроков за плохое поведение. Риск провала был велик, но никто из компании не хотел отступать. Это был единственный раз, когда я видел беспокойство за успех нашего дела, который был отражен на лице Массимо. Было понятно, что у него есть сомнения и, чтобы высказать свои предположения, я прошептал ему на ухо: «Стоит ли эта шутка того, чтобы рисковать всем?».

Массимо повернулся ко мне с неуверенным выражением лица, но, собравшись с духом, он ответил: «Робби, если эта шутка удастся и войдет в историю нашей школы, для меня этот риск оправдан. Когда план был окончательно готов, мы позвонили Паолино, возлагая все надежды на его серьезность и способность следить за Маурицио, которому доверять нельзя было вообще. Паолино, несмотря на имя, которое дали ему родители, в шестнадцать лет был уже рослым мужчиной более двух метров в высоту, размером с две двери шкафа и весом более ста фунтов. Он медленно подошел, и когда он приблизился к нам, то выглядел как «сумасшедшая фура». Мы все любили Паолино, а те, кто не любил его, справедливо боялись его.

Возвращаясь к его характеру и размеру, я не мог не сравнить его с персонажем фильма «Зеленая миля», сильным и добрым человеком, который жертвует своей жизнью, чтобы спасти других. К тому времени, когда Паолино стал очень важным членом нашей компании, у него было большое румяное лицо с миролюбивым взглядом, это было серьезной проблемой для него, когда он сердился. В школе, во время наших частых разговоров, он любил представлять себя «серьезным музыкантом», потому что изучал музыкальную грамоту с раннего детства, и теперь играл на тромбоне в ансамбле в своей маленькой горной деревне. Там он жил со своими родителями и его младшей сестрой. Он практически уже чувствовал себя профессионалом в музыке, и это была та работа, к которой он стремился после получения диплома.

В старших классах  средней школы между ним и Массимо не было особой дружбы, потому что они были единственными музыкантами в группе, и постоянно соперничали. Каждый из них представлял себя лучшим музыкантом школы, и этот контраст достиг своего пика, когда Массимо сказал нам, что создал свою первую музыкальную группу с неоднозначным названием: «Бушующий бэнд».

Только, когда была совершена вместе первая шутка, между нами исчезли эти глупые недоразумения, и со временем мы стали очень уважать друг друга, хотя никогда не считали себя настоящими друзьями.

Паолино, чтобы попасть в школу, приходилось каждый день вставать в пять утра и успевать на автобус вовремя, чтобы преодолеть тридцать километров, отделявших его от школы. У него не было другого выбора, потому что в его деревне курсировал только один рейсовый автобус в день, и с тем же автобусом ему приходилось возвращаться домой. Он внимательно следил за расписанием, чтобы не ошибиться даже на минуту, потому что, в случае опоздания, у него не было бы возможности вернуться и пришлось бы его отцу звонить в школу. Эти непредвиденные обстоятельства случались редко. Чаще всего приходилось прибегать к его помощи особенно тогда, когда мы получали вызов от старшеклассников подраться. Вместе с Паолино из нашей компании никто не боялся это делать и даже эти «горячие головы», увидев его в действии, теряли всякое желание нас провоцировать.

Проблемы начались только тогда, когда нас стали вызывать персонально в кабинет директора Фуско, чтобы опросить. Кабинет находился в крыле, примыкающем к нашему, но чтобы добраться до него, нам приходилось пересечь длинный коридор, который из нашей секции C доходил до офисов администрации. В этом случае было целесообразно ускориться, особенно возле туалетных комнат, почти всегда полных бездельников секции А. Вызов директора Фуско почти всегда был причиной беспокойства для всех нас, не столько потому, что мы боялись его известных гневных вспышек, но скорее потому, что это создавало определенный дискомфорт пересечь этот длинный коридор, опасаясь попасть в какую-нибудь засаду. Мы ненавидели и боялись, особенно, студентов Секции А, потому что они считали себя «элитой» всей школы. Они почти все были самонадеянны и высокомерны и всегда спорили с кем угодно, отпуская острые словца.

Когда организация нашей шутки была завершена, мы попросили Маурицио неукоснительно следовать нашим указаниям, иначе мы все будем обнаружены с ожидаемыми пагубными последствиями. Поэтому мы все делали с осторожностью. Прежде всего, мы подошли к шкафу дворника Джианни, который нам, к счастью, удалось открыть, взяли пару эротических журналов — с обложкой — и быстро вышли из комнаты, стараясь не терять слишком много времени. Мы ждали подходящий момент, чтобы начать. Убедившись, что коридор был полностью свободен, мы подали условный сигнал, и шутка началась. Тем временем Паолино и Мурицио выбрали самый сексуальную картинку в журнале за август месяц, абсолютно обнаженную «крольчиху». С большим трудом мы усадили Маурицио прямо на плечи Паолино и дали ему сексуальную картинку, и они двинулись неуверенной походкой ко второй двери С.

Как и ожидалось, Маурицио сумел разместить картинку, полностью открытую на центральной странице прямо в окне, выходившем на входную дверь классной комнаты, и через несколько секунд со всей второй секции С мы услышали издевательский смех.

Смех усиливался и усиливался, и мы могли слышать некоторые удивленные комментарии относительно форм модели. Шутку можно было считать совершенно удавшейся, поэтому нам просто нужно было быстро вернуться в класс, спрятав эротический журнал и больше ничего не делать.

К сожалению, Маурицио не придерживался того же мнения как и мы, и попытался импровизировать. Неожиданно и без предупреждения Паолино попытался выглянуть в окно из любопытства, чтобы увидеть лица и выражения всех смеющихся. Этот внезапный шаг заставил его пошатнуться вперед, и Паолино, чтобы удержать свой вес и не потерять равновесия, неосторожно наклонился к ручке двери, которая внезапно открылась. Наших два товарища упали на землю с таким грохотом, как-будто случилось землетрясение четвертой степени. Это было незабываемое выражение лица учителя французского, удивления и нереальности происходящего, он теперь мог явно видеть Паолино и Маурицио, лежащих на земле, с эротическим журналом все еще в их руках. До сих пор он ни о чем не догадывался и не понимал причину такого шума в его классе.

Только теперь, наконец, он понял!

Два «бедных парня» были немедленно приведены к руководству, чтобы объяснить это вопиющее происшествие, и через несколько дней мы с Массимо были вызваны к директору Фуско. Очевидно, кто-то рассказал, и все зачинщики этой шутки были выявлены и отстранены от занятий.

Первые же подозрения в отношении предполагаемого предателя немедленно упали на Маурицио, но у нас не было никаких доказательств этого. Из-за этого глупого поступка наша ситуация в школе стала очень серьезной и затруднительной, и только благодаря вмешательству наших родителей мы были спасены от возможного исключения из школы. В любом случае мы не могли избежать наказания за нарушения поведении и отстранения от занятий на пять дней.

Несмотря на все неожиданные происшествия, мы остались довольны удавшейся шуткой, что еще обсуждалось в школе в течение длительного времени.

Но с того дня мы окончательно исключили Маурицио из нашей компании.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ — КОНЦЕРТ НА ВИЛЛЕ

 В начале 80-х Массимо создал свою первую музыкальную группу: «The Ira Band», вдохновленный новыми английскими музыкальными коллективами, которые в этот период делали первые шаги на рынке записей. В этой группе у Массимо была роль лидера и  он наслаждался игрой на бас гитаре. Спустя некоторое время, благодаря многочисленным концертам в  провинциальных городах,  а также благодаря, прежде всего, участию в вечеринках и фестивалях, они достигли славы местного уровня.

Они схватили за хвост неожиданно  «синюю птицу»; это слухи от тех, кто был свидетелем их работы, кто был свидетелем их выступлений; это похоже на то , что происходит сегодня ,благодаря  социальными сетям. Во время своих концертов им нравилось играть на разогреве иностранных рок-групп, в частности они оценили новые появляющиеся английские группы, такие как The Smiths, Cure и Depeche Mode. Обычно, в начале к их выступления, Массимо также играл одну или две оригинальные песни, которые ему нравилось писать в школе на переменах. Он думал, что таким образом у него была бы возможность проверить качество своих композиций перед очень разной аудиторией.

Обычно самая жесткая критика исходила от небольшой группы его друзей, которые старались не пропустить ни одного из его концертов. Они были очень требовательны к музыке, особенно при прослушивании новой группы с оригинальным звуком. Эти критичные замечания со временем оказались справедливыми и обоснованными, потому что ни одна из их песен не имела славы и успеха. Все хотели участвовать в этих ночных вечеринках, потому что их часто посещали очень симпатичные девушки, и было очень легко завести новых друзей.

Иногда Массимо решал давать несколько концертов только своим ближайшим друзьям, и в этих случаях он предоставлял всем большой сад своей виллы, где он жил со своими родителями и старшим братом Джорджио. Как легко было предсказать, друг приводил  своего друга и,  в конце концов, оказывалось всех так много, как сардин в банке, и мероприятие, которое изначально задумывалось как «частное», превращалось в открытое для общественности. Конечно, все это было возможно только тогда, когда родители Массимо отсутствовали, возможно, потому что были в круизе по всему миру, удобно лежа, загорая в каком-то уголке рая.

Семья Массимо была «богатой», и его отец накопил состояние от продажи недвижимости и сельскохозяйственных земель, а затем «волшебным образом» превратил в землю для строительства. Он был геодезистом муниципалитета, и в то время, по слухам, он имел близкую дружбу с начальством, с которым он обменивался важными услугами, особенно в случаях, когда речь шла об одобрении изменений в генеральном плане. Я никогда не придавал значения тем обвинениям, которые я считал только сплетнями со стороны.

Даже Джорджио, старший брат Массимо, участвовал в концертах на вилле, помогая в организации и безопасности. Он повзрослел за время чуть более года и некоторое время пробыл в Лондоне , имея возможность  принять участие в нескольких концертах, проводимых английскими группами, такими как «The Smiths», которых Массимо очень любил. Шестнадцатилетний Массимо был очарован, почти загипнотизирован рассказами его брата Джорджио. Все время он просил его поговорить с ним об этих концертах, чтобы показать ему каждую мелочь: от типа используемых гитар, одежды, аранжировок.

Требование Массимо для всех приглашенных на виллу друзей было следующим: они  должны были принести так называемые «товары комфорта», которые каждый из них должен был покупать по своим финансовым возможностям. Как правило, мы покупали пиво, спиртные напитки и сигареты, и в последнем случае просьба Массимо была очень конкретной, потому что он попросил нас покупать только фирменные Marlboro или Kamel, даже если он не был слишком требователен и курил на концерте все, в том числе, даже шпинели.

К сожалению, я редко принимал участие в этих «специальных мероприятиях на вилле», потому, что Массимо жил в другом городе, примерно в шести километрах от моего дома. Теперь это расстояние показалось мне таким смешным, но в шестнадцать лет мне казалось, что я был на другой стороне света. У меня не было личного транспортного средства, мотоцикла или скутера, и я, конечно, не мог попросить моего отца отвезти меня на рок-концерт. Напротив, только мысль спросить его заставляла меня дрожать, не говоря уже о том, что мой необычный запрос наверняка заподозрила бы моя мать.

Я уже представлял себе его тысячи вопросов: «Куда ты пойдешь сегодня вечером?», «Кто твои друзья?», «В какое время ты планируешь вернуться домой?».

Конечно, я бы получил ясный отказ, а потом я устал слушать, как она повторяет свою обычную канитель: «Помни, что этот дом не отель, и пока ты здесь живешь вместе с нами, это правила, которые ты должен уважать». Это конечно не выход, так что не было ничего не оставалось делать, кроме как полагаться на изобретательность и воображение. Это был один из тех крайних случаев, для которых, как правило, нужна моя бабушка Магда, к счастью, она жила в том же городе где и Массимо, прямо в центре. Моя бабушка была восьмидесятилетней женщиной известного немецкого происхождения, потому что ее семья имела известное и громкое имя: Рихтгофен..Это был дальний родственник летчика Манфреда фон Рихтгофена, немецкого героя Первой мировой войны, прозванного «красным бароном».

Даже ее история была достойна романа: всего в двадцать лет, сразу после окончания войны, она приехала в Италию с родителями на пляжный отдых. Здесь она встретила моего деда, своего будущего мужа, который в то время был официантом в самом известном ресторане в городе «Панорама», управляемом его отцом. Это была любовь с первого взгляда, и с этого дня они не расставались до безвременной смерти моего деда Ореста из-за рака легких. Раньше я навещал ее, когда я был свободен от спортивных соревнований, а иногда по выходным я мог зайти к ней ночевать. Она жила в этой маленькой двухкомнатной квартире, которую она унаследовала от своего деда, и она никогда не хотела возвращаться в Германию даже до смерти своих родителей.

Когда я оставался с ней ночевать, мне нравилось слушать ее, и я растворялся  в ее рассказах, ее приключениях. В молодости ей пришлось преодолеть множество препятствий и столкнуться с множеством приключений, чтобы исполнить свою мечту о любви. Естественно, ее семья, богатая и буржуазная, всегда выступала против «аномальных отношений» с бедным мальчиком с юга и пыталась, во что бы то ни стало, не дать ей снова вернуться в Италию, чтобы снова увидеть моего деда. Это было только упрямство моей бабушки Магды и мужество моего деда Ореста, который, заручившись  в этом случае поддержкой  всей его итальянской семьи, смог  быстро организовать брак и поставить родителей Магды перед свершившимся фактом. Они никогда не простили свою дочь, потому что считали ее поведение актом мятежа, предательством и лишили ее наследства.

Мои дедушка и бабушка по-прежнему были рады отказаться от денег и имущества, просто чтобы показать всем, что у них настоящая любовь. Бабушка была идеальным решением для участия в концерте на вилле; теперь я мог сказать родителям, что в субботу я останусь ночевать у Магды, и все будет сделано. Все прошло гладко, и мой отец сразу же дал согласие сопровождать меня на машине. Когда мы добрались до дома Магды, и наконец остались одни, я сразу же признался, что в тот вечер в доме Массимо, моего  школьного друга, будет большая вечеринка, что я приду поздно, или, вероятнее всего, останусь там ночевать.
Моей бабушке Магде нечего было сказать, она знала Массимо какое-то время и знала, что может доверять своему любимому внуку. Более того, ей нравилось быть соучастницей моей «бравады», всякий раз, когда она могла насолить своей единственной дочери, т.е. моей матери.

Две женщины никогда не ладили друг с другом, потому что они были слишком разными по характеру: консервативная и фанатичная моя мать Мария, и моя причудливая и либеральная бабушка Магда. Они были как будто в двух мирах, так далеко друг от друга, что нашли общий язык только незадолго до смерти моей бабушки, когда на смертном одре она попросила мою мать простить все эти маленькие противоречия, которые теперь казались ей так бесполезными. Внутри меня образ Магды по-прежнему был неизгладимым, крепко сжав руку моей матери, она сказала ей: «Моя дочь, я всегда любила тебя, я так тебя люблю, и я буду любить тебя всегда. Прости меня, если сможешь».

Это были ее последние слова, прежде чем она умерла. Потеря моей бабушки Магды была трагедией для всех нас и для меня, в частности. Это скорбное событие неизбежно ознаменовало бы всю мою жизнь не только потому, что я потерял сообщника и настоящего друга, но потому, что с ее кончиной у меня не было важной точки отсчета в жизни. Однако с этой хитростью и помощью моей бабушки Магды той ночью мне удалось принять участие в концерте на вилле. В пятницу утром я договорился в школе с Массимо и установил точное время, в которое он придет, чтобы забрать меня. Я подготовился тщательно, выбрав в субботу вечером свой самый модный наряд: синие джинсы, белую рубашку-поло и синюю льняную куртку.

Чтобы наверняка не опоздать к Массимо, я ждал под дверью моей бабушки и только десять минут спустя Массимо появился на своем ревущем Vespa 50. Это была вполне  допустимая задержка с учетом его привычек. Мы приветствовали друг друга с улыбкой и быстро сели   на мотоцикл, и Массимо рванул  на полном газу к вилле.

Это был теплый весенний вечер с ясным и аккуратным ночным небом, на котором можно было заметить миллиарды крошечных светящихся точек. Всю дорогу я стоял с поднятой вверх головой, очарованный, наблюдая  это великолепное зрелище. Подъехав к вилле, мы сразу поняли, что что-то не так, и издалека  увидели Джорджио, брата Массимо, который приближался к нам, крича. Он выглядел очень расстроенным, и не трудно было понять, почему. Когда он добрался до нас, он напал на Массимо и, указательным пальцем помахав  перед его лицом, сказал: «Это последний раз, когда вы организовываете концерт на вилле, и это, безусловно, последний раз, когда я  вам помогаю». Джорджио был прав, что рассердился, потому что, когда мы дошли до ворот, мы обнаружили  полный хаос: огромная масса людей, автомобилей и мотоциклов заполнили длинную аллею, которая давала доступ к вилле.

Она выглядела как длинная сумасшедшая змея.

Ситуация собиралась выйти из-под контроля Джорджио, и нам тоже было трудно пробиваться сквозь эту толпу, которая теперь осаждала каждый уголок сада. В этой большой неразберихе я мог легко отличить самого «умного», который правдами и неправдами пытался занять лучшие места.

Массимо удалось выйти на сцену, и, включив микрофон, он предупредил всех присутствующих, что концерт будет проводиться только в том случае, если будет спокойствие и порядок. Фактически, нужно было сделать все, чтобы избежать вспышки нескольких драк, которые становились все более вероятными. Наконец, даже Джорджу удалось закрыть главные ворота и, таким образом, помешать другим людям войти. К сожалению, как обычно бывает в этих случаях, многие из наших друзей остались за пределами виллы и имели только два варианта: послушать концерт на расстоянии или вернуться домой. Кто-то более удачный был признан Джорджо и прошел через главный вход, под протесты и крики  всех остальных, которые продолжали оставаться на улице.

Марина стояла передо мной, улыбаясь мне мягко, и я вдруг почувствовал странное ощущение эйфории, как будто я  предвидел, что этот вечер будет другим, может быть, самым удачным в моей жизни. Я был  так поглощен этой ситуацией, что даже мог ее представить в своем воображении.  Как обычно, именно она вывела меня  из состояния смущения и неуверенности, сказав, что ее лично пригласил Массимо. Она сопровождала своего брата Пьетро, поклонника новой английской рок-музыки, и это была детская игра, чтобы попасть на виллу. Договор с братом было очень прост: они собирались вместе, но потом все были вправе искать место, которое они предпочитали. Брат Пьетро ввел, единственное условие :встретиться в полночь в заранее условленном месте виллы.

Как и в истории Золушки, я до полуночи покорял сердце моей прекрасной принцессы. В течение многих лет я отчаянно пытался заставить ее обратить на меня внимание, но всегда с неутешительными результатами; в конце концов я почти сдался, ушел в отставку и подумал, что Марина предпочитает мальчиков с менее классическим стилем, чем мой. Я всегда думал, что, возможно, Массимо может быть  идеальным типом: самым мятежным и не конформистским мальчиком в школе. Иногда я всю ночь думал о том, как будет жить наша супружеская пара, и теперь Марина была со мной.

Концерт начался и сразу стал смесью криков, аплодисментов и даже свистка «поощрения», как это было в английском стиле. Объем музыки становился все оглушительным настолько, что ни мне, ни Марине не удалось понять смысл наших слов, наших предложений. Мы решили, что было бы разумнее прекратить говорить и просто послушать музыку. Мы были в привилегированном месте, прямо перед сценой, и с этой позиции мы могли отличить физиономию Массимо и членов его группы. Мы могли бы также заметить, что Джорджио, используя своих крепких друзей, пытался сдержать натиск толпы. Они были все заняты,  потные, пытались отбиваться от  этой дикой массы, которая все больше и больше приближалась к сцене.

В тот вечер Массимо превзошел самого себя, как будто он был ослеплен всей этой неожиданной аудиторией, и все песни были исполнены отлично, одна за другой. Музыка была оглушительной, и я оставался, как будто ошеломленный в присутствии Марины.

Между тем время прошло неумолимо быстро, приближалась полночь, а я все еще  разработал стратегию, идею, которая позволила бы мне увести  ее от этого шума и, наконец, признаться ей в любви.

Но возможность, которую я ждал, появилась быстро.

На полпути Массимо взял микрофон и объявил всем сюрприз. В тот вечер вместо своих «оригинальных» песен они сыграли бы кавер  уже известной песни: «Baby come back», от «Players». Это была калифорнийская группа, которая в 1977 году с этой песней достигла вершины мирового рейтинга. Особенность этой группы была связана с присутствием Рона Мосса (баса), который в последующие годы станет знаменитым как Ридж, главный герой мыльной оперы Beautiful.

На нотах этой романтической и мелодичной песни я решил, что пришло время действовать и попытаться, робко, взять руку Марины и удержать ее в моей руке. Это был рискованный шаг, но в ту ночь мне пришлось попробовать все для достижения результата. Я устал ждать и по реакции Марины я бы понял, были ли мои надежды просто иллюзией. Прежде чем действовать, я подумал о том, что необходимо  зарядить себя  определенной дозой безрассудства и мужества; мне нужно было побороть свои страхи. Пришло время выпить что-нибудь алкогольное. Я взял рюкзак, который я держал на земле перед собой,  и из нее я схватил банку с пивом; я открыл ее и быстро сделал большие глотки, чтобы почти  ее опустошить. Марина ничего не заметила или, по крайней мере, сделала вид, что не замечает, и поэтому я избежал ситуации, чтобы предложить и ей, вздохнув с облегчением.

Я не привык пить алкоголь, и пиво сразу ударило мне в голову, давая мне такое чувство эйфории, которое я искал. Теперь я чувствовал себя готовым и решительным, стараясь не дрожать, взял руку Марины и держал ее в своей руке. Я был готов ко всему, и я ждал ее реакции. Я не привык пить алкоголь, и пиво сразу опьянило, давая мне именно такое чувство эйфории, которое я искал. Теперь я почувствовал смелость и решительно, стараясь не дрожать, взял Марину за руку. Я был готов ко всему и ждал её реакции. Марина не отклонила моей руки и, не отрывая взгляд от сцены, просто улыбнулась, удивившись моему неожиданному жесту.

Такое расположение Марины пустило мне в кровь адреналин. Мне показалось, что все эти годы она именно этого и ждала. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, будто я единственный, кому повезло выиграть новогоднюю лотерею. «Браво, мы сделали первый шаг, — подумал я, похваливая себя, — но что дальше, как я ее поцелую?».

Вот что было моей настоящей целью вечера: я должен был поцеловать ее, со всей возможной страстью, поцеловать «по-французски», так сказать, потому как я не остался бы доволен простым поцелуем в губы. Требовалось поспешить, потому что все должно было произойти к полуночи!

Я набрался мужества и повернулся к ней, как бы спрашивая своей застенчивой улыбкой; затем, чтобы убедиться, я осторожно наклонился к её уху и прошептал: «Марина, ты готова уйти со мной от этой суматохи? Мне многое хочется тебе сказать».

Она сжала мою руку и ответила просто: «Хорошо, пойдем, я должна поговорить с тобой о важных вещах». Мы вышли, держась за руки, и вдруг остановились в безмолвии. Мы оказались там, где крики толпы не смогли дотянуться до нас, и музыка была менее оглушительной. В итоге мы присели на небольшое кресло-качалку, которое нашли возле гаража виллы, и только тогда мы смогли начать разговор, и никто не мог нас побеспокоить. Между нами сложилась почти волшебная атмосфера, и я чувствовал себя совершенно комфортно. Это казалось абсурдным, но я чувствовал, что Марина всегда была моей девушкой. Если бы в тот момент кто-то заметил нас издалека, когда мы шли рука об руку, он наверняка подумал бы, что мы были двумя счастливыми влюбленными. Этот кто-то мог бы подумать, что обозримая сцена для нас была повседневной, привычной, а ведь для нас это было только «в первый раз»!..

И вот, я сидел рядом с ней, я пытался найти правильные слова и в итоге рассказал ей все. Этот вечер был для меня своего рода освобождением. Я сказал ей, что влюбился в нее с первого года учебы в средней школе, но, по застенчивости, я всегда откладывал свои «признания» на следующий день. К сожалению, годы летели быстро, и мне становилось всё труднее быть для неё просто другом. В тот вечер настал момент пересечь границу, которая отделяла дружбу от любви. Когда я закончил, я с тревогой замер в ожидании её ответа. Я пытался пристально смотреть прямо в её голубые глаза, надеясь прочитать ее мысли и истолковать каждую её маленькую эмоцию. Марина держала мою руку и, накопив мужество, спустя некоторое время ответила мне, глубоко дыша: «Роберто, твои слова очень приятны мне. Я разделяю твою радость. Я не могу сказать тебе прямо сейчас, испытываю ли я ровно всё то же, что и ты… но я желала бы, чтобы этот вечер стал особым для нас двоих».

«Особым в каком смысле?» -поспешил я спросить.

Марина сразу же добавила: «Особый в том смысле, что этот вечер может стать началом чего-то важного, возможно, рождения любви». Затем она медленно подошла ко мне и нежно прикоснулась рукою к моему лицу; после этого я почувствовал прикосновение её губ, и слегка наклонился, пытаясь поцеловать. Это был страстный, горячий поцелуй, который никак не хотелось завершать; я в свою очередь пытался гладить ее волосы, я чувствовал себя обезумевшим от эмоций!..

После поцелуя мы некоторое время ещё сидели молча, крепко обнимая друг друга. Мы сидели до тех пор, пока Марина не предложила мне вернуться на представление, потому что до полуночи оставалось всего лишь несколько минут.

Все казалось красивым, совершенным, и я чувствовал пламень нашей любви внутри себя. Я думал, что она будет моей первой и единственной девушкой, я готов был жениться и растить детей. До этого момента я чувствовал себя уродливым утенком, но поцелуи моей принцессы превратили меня в красивого принца.

Поделившись чувствами друг с другом, мы постепенно достигли места, где стоял её брат Пьетро и ожидал нас. Марина сразу заметила присутствие своего брата и освободила свою руку, затем, спокойно, повернулась к Пьетро и произнесла: «Как видишь, я вернулась вовремя и в условленное место, как и обещала тебе. Но сейчас я чувствую усталость и хочу спать. Я бы хотела вернуться домой».

К этому моменту Массимо закончил петь последнюю песню, и концерт можно было считать завершенным. Многие пытались быстро покинуть виллу, чтобы не дожидаться большого потока этой огромной толпы, и под этим предлогом Марина поспешно ушла со своим братом, без оглядки и ожидаемой мною улыбки.

Тем временем Массимо как раз покидал сцену. Он выглядел усталым, сильно вспотел. Но вдруг внезапно ожил, благодаря аплодисментам, энергии зрителей и концерту в целом. Он сказал: «Робби, поехали со мной, мне нужно прилечь на минутку и выпить что-нибудь холодное». Мы быстро подошли к вилле, и как только Массимо закурил свой Мальборо, вдруг внезапно остановился, взял меня за руку и спросил меня серьезным тоном: «Робби, что ты думаешь о концерте?» Тебе понравился мой сюрприз — песня игрока?».

В этот момент все мои мысли были только о Марине, и я поспешил ответить: Да, Массимо, концерт был удивительным, однако приехало так много людей, что в определенный момент я испугался за нашу безопасность». Наконец, я добавил, пытаясь освободить руку от его сильной хватки: «Песни, которые ты исполнил сегодня, мне все понравились, но ты знаешь, что я не являюсь авторитетным музыкальным критиком».

Массимо посмотрел на меня с благоговением и, быстро вернувшись  к ходу разговора, сказал мне: «Робби, но разве ты не понимаешь, что это был необычайный успех, и завтра все будут говорить о нас? Ты понимаешь, какую известность мы обретем после этого концерта? Теперь все захотят видеть ИРА на своих вечеринках».

Когда мы были на вилле, я видел большой растопленный камин возле входа, а на большом столе, который находился посреди комнаты, стояли серебряные подносы с большим количеством маринованного мяса.

Я думал, что в качестве благодарности за успех этого вечера Массимо после концерта захочет отведать замечательный барбекю со всеми своими ближайшими друзьями и его группой. Мы поднялись на первый этаж и вошли в комнату Массимо, где я и присел на желтый диван возле окна, а мой друг бросился в ванную, чтобы принять приятный расслабляющий душ.

Через несколько минут Массимо вернулся в комнату, его лицо и волосы все еще были мокрыми. Он присел рядом со мной на диван и спросил меня, не видел ли я на концерте Марину. Его вопрос меня не удивил, потому что Марина в тот вечер рассказала мне о приглашении Массимо, полученном ещё в школе; но вот что показалось мне странным, почти необычным в вопросе Массимо, так это тон его голоса. Казалось, что он безмерно счастлив произносить имя Марины, и даже его взгляд теперь выдавал его.

Я убедил себя, что его необычные эмоции были следствием напряжения и наступившей после моментной усталости, и я не придал этому большого значения. Я ответил ему спокойно, хоть и не был абсолютно честен в выражении своих эмоций. Я сказал ему, что Марина приехала на виллу вместе со своим братом Пьетро, они были со мной все время за сценой, и также наслаждались концертом, но из-за соображений безопасности, которую представляла огромная толпа, Пьетро отправил Марину домой, совсем не оставив ей времени подождать и поприветствовать Массимо.

Массимо улыбнулся моим словам, теперь он наконец смог расслабиться, потому что все прошло именно так, как он и надеялся. Марина приехала на концерт, его выступление было почти идеальным, и на следующий день имя его группы будет у всех на устах.

Затем он рассмеялся от мысли о том, что его брат Джорджио все еще пытается вместе со своими друзьями принудить последних оставшихся зрителей покинуть ворота виллы. Один за одним члены его группы стали приходить в комнату, все явно устали, но пребывали с радостными выражениями лиц; все искали место, где можно было бы просто поваляться и поболтать: кто на кровати, кто на полу, а кто на диване — устроились все.

Ребята закурили, мы открыли банки с пивом, которые Массимо хранил в маленьком баре своей комнаты и любезно предложил нам, и атмосфера сразу же стала непринужденной и даже дружеской. Нас переполняла эйфория, и каждый из нас начал делиться эмоциями, полученными за этот необычный вечер.

Примерно через час Джорджио также вошел в дом, и между двумя братьями произошла ссора. Он пригрозил Массимо кочергой, вероятно, достав её из камина, но перед тем, как началась драка, вмешались мы, пытаясь быть в данной ситуации миротворцами. Очевидно этот вечер ему очень не понравился, и Джорджио пообещал брату, что скоро отомстит. Дело в том, что в течение нескольких последних лет он также создавал музыкальную группу с новым романтическим звуком и заявил нам, что в следующее воскресенье его группа также выступит с концертом на вилле. Он закончил свою тираду, повернувшись к Массимо, и пригрозил указательным пальцем: «Все в этой комнате, ни для кого не делаю исключение, все получат по полной в грядущее воскресенье!..».

Сцена была очень комичной, и некоторые из нас рассмеялись и инстинктивно заразили смехом всю компанию; к счастью, это снизило градус напряженности, и вечер продолжился без ссор. Массимо не придал особого значения словам своего брата, как будто он уже привык к этим вспышкам гнева. Некоторое время он молча смотрел на него, затем пожал плечами, повернулся к нам и с некоторой ноткой высокомерия спросил: «Ребята, кто из вас голоден?».

Ответ ждал он недолго, и все, как голодные львы, ринулись на первый этаж в сторону большой кухни. Массимо и его брат Джорджио пошли к большому камину и начали готовить на гриле замаринованное накануне мясо, с маслом, лимоном и различными специями. Мы наблюдали, как они что-то оживленно обсуждают. В воздухе витал аромат вечеринки и непринужденности. Темы разговоров включали множество шуток и комментариев о симпатичных девушках, которые собрались в ту ночь.

К счастью, всё было хорошо, не было больше никаких инцидентов и конфликтов. Возникновение конфликтной ситуации, или скандала могли бы понравиться только Массимо и его группе, потому как это давало бы шанс получить очередной успех, хоть и скандальный.

Нам было всего шестнадцать, и тогда казалось, что весь мир лежит у наших ног.

Мы легли спать только на рассвете, и это было первое похмелье в моей жизни. Мы проснулись только ранним утром, с тяжелой головой и неприятным запахом изо рта. Я действительно изо всех сил пытался встать с постели, и когда я встал наконец, то попытался разбудить Массимо, который все еще спал без задних ног. Я сказал ему, что уже четыре часа дня, и что мне нужно срочно уехать на его Vespa домой, так как моя бабушкой, к тому времени, конечно, уже сильно волновалась.

Мои мысли были только о том, что вдруг мои родители раньше меня войдут в дом моей бабушки Магды, и она не сможет не сказать им правду о причинах моего отсутствия и её беспокойства. Я понял, что поставил ее в сложную ситуацию, и последствия моей задержки могут оказаться очень неприятными.

В моем сознании все еще всплывала картина, когда мой отец семь лет назад, после одного из моих обычных трюков, в качестве наказания поднял меня в воздух силой одной руки и бросил в шкаф спальни. Я должен был оставаться в шкафу в невероятно неудобной позе болеее двух часов. Эти воспоминания все еще преследовали меня, как худший кошмар из кошмаров.

Я попросил Массимо поторопиться. Мы поспешно умылись холодной водой, чтобы полностью проснуться и иметь возможность держать глаза открытыми, затем мы спустились по лестнице, ведущей прямо изнутри в гараж. На белом Веспа 50 мы двинулись к центру города на полных оборотах, и через несколько минут мы оказались возле дома бабушки Магды. К счастью, мои родители еще не прибыли, но я заметил очень обеспокоенное выражение лица моей бабушки. Редко можно было увидеть бабушку Магду сердитой, особенно из-за меня, потому что я был ее любимым внуком, но, очевидно, в этот раз я превысил лимит её толерантности, который, как правило, был очень высоким.

Моя голова продолжала кружиться, но я старался выглядеть бодрствующим и свежим. Бабушку Магду было трудно обмануть и она сразу заметила, что я изрядно выпил. Не сказав ни слова, она пошла на кухню и приготовила снадобье по своему секретному рецепту, которое я тут же выпил залпом. Вкус был потрясающим, и постепенно, я начал утрачивать огромное чувство физической тяжести, и в итоге стал чувствовать себя свежим как роза.

Через два часа приехали мои родители. К счастью, они ничего не узнали о моем алкогольном приключении. Поэтому я поблагодарил свою «спасительницу» и вернулся с родителями домой. Впервые я был рад мысли о том, что пойду в школу, где снова смогу увидеть Марину. Ведь с ней я бы с огромной радостью снова пережил те чудесные моменты, проведенные вместе на концерте Массимо.

Утром в понедельник я проснулся очень рано и потратил больше времени, чем обычно, на выбор своего наряда. Я хотел произвести впечатление на Марину, быть модным и выбирал вещи, которые носили не все. В конце концов я выбрал обычные джинсы и простую светло-зеленую майку с капюшоном, имеющую белую надпись «Цветы».

Как обычно, мой путь в школу занимал два километра, но на этот раз мне показалось, что это тянется целую вечность. Буквально на каждом шагу я размышлял о том, что я скажу Марине, я пытался вспомнить какое-нибудь красноречивое выражение, какую-нибудь смешную шутку, чтобы этим доставить ей удовольствие. Но все казалось тривиальным, и я, наконец, решил позволить себе сымпровизировать.

Как оказалось, я пришел в школу поздно, так как уже все двери классов были закрыты, и никого не было в коридоре. Я вошел в класс, и наш учитель французского пронзил меня суровым взглядом, затем одобрительно кивнул мне и позволил присесть за стол. Я с удивлением обнаружил, что Марины в то утро не было на занятиях в школе и тотчас же подумал о её вероятной болезни. Как только представилась возможность, я попытался раздобыть информацию от Марты, её лучшей подруги, но она, как ни странно, ответила, что не видела Марину с вечера пятницы и никакой информацией о ней не владеет.

Из её взгляда я понял, что она не была искренна со мной. Было очевидно, что Марта точно знает, где была Марина, но, вероятно, имела четкие указания не раскрывать никому эту «тайну». Пока я размышлял о том, что делать, я заметил отсутствие Массимо, но я не уделил этому большого внимания, потому как знал, что в понедельник утром он частенько не появлялся в школе.

Внезапно я почувствовал некое беспокойство и озноб, охватывающие все мое тело; вероятно, я все еще чувствовал симптомы субботнего похмелья. Я попросил разрешения учителя пойти к директору школы, чтобы получить письменное разрешение вернуться домой.

В целом, я не чувствовал никакого груза проблем, я был счастлив, окрылен, и как только пересек ворота школы, сразу почувствовал теплые лучи солнца, приятно освещающие мое лицо; это был прекрасный день, безветренный и безоблачный, идеально подходящий для короткой прогулки. Я решил не идти домой сразу и медленно двинулся по направлению к набережной. Вскоре я развалился на своей любимой скамье, пытаясь расслабиться и получить от этого максимальное удовольствие. Некоторое время я наслаждался морским бризом. Я с удовольствием наблюдал, как морские волны разбиваются о скалы. Солнечный свет был настолько сильным и ослепляюще ярким, что я едва ли мог широко открыть глаза.

Вдалеке я заметил фигуры двух влюбленных. Они держались за руки и обменивались любезностями. Влюбленные шли в мою сторону, но все еще находились далеко чтобы я смог различить их лица. Когда они уже были в нескольких десятках метров от меня, я остолбенел, мое сердце, казалось, внезапно остановилось, я не мог поверить своим глазам. Мне сразу показалось, что я знаю, кому принадлежат эти две расплывчатые фигуры. Я сосредоточил свой взгляд на них, и, наконец, я был уверен на все сто процентов: это были Массимо и Марина; они сидели на скамейке и наслаждались чудесным видом залива.

Теперь мой взгляд не обманул меня, и в мою душу проникла бесконечная печаль. Меня предали самым жестоким образом, и я удивлялся сам себе, как можно было ничего не замечать все эти годы. Вероятно, знаки были всегда, но мой разум не воспринимал их; я был словно страус, который прячет голову в песок, чтобы ничего не видеть вокруг. Что я должен был делать? Как я должен был себя вести? Уйти и сделать вид, что ничего не произошло, или пойти к ним, с большим трудом поднимая на них взгляд.

По натуре своей я не был безумным ревнивцем, но эта ситуация должна была быть решена, так или иначе.

Я решил встретиться с ними сиюминутно, потому как чувствовал, что терять мне уже нечего. Я встал со скамейки и, спокойно, но твердо, пошел к ним. Я подкрался сзади, чтобы подчеркнуть эффект неожиданности и назвал их по именам; они в унисон обернулись, и когда наши глаза встретились, я заметил большое смущение на их лицах.

Я сразу же встретился взглядом с Мариной, и прежде чем она открыла рот, я ей сказал: «Разве то, что было в прошлую субботу, совсем не имеет никакого значения для тебя? Почему ты так поступаешь со мной? Ты просто хочешь надо мной посмеяться?».

Марина не произнесла ни слова, по-видимому, до сих пор не могла поверить в моё присутствие, а Массимо попытался что-то сказать повышенным тоном. У меня не было ни времени, ни сил говорить и жестикулировать, я жестко прервал его: «А ты заткнись, я не разговариваю с предателями». В последний раз я посмотрел Марине в глаза, и почувствовал, что уже всё потеряно. Теперь я хотел убежать прочь от этих двух предателей. Я сказал ей напоследок: «Ты не можешь даже ничего сказать в ответ… все это для меня отныне не имеет никакого значения».

Я быстро пришел домой. Мое сердце было разбито, обильные слезы заливали мое лицо. Это было огромное разочарование, тем более что всё произошло так неожиданно. Я смог оправиться только спустя несколько лет благодаря первой настоящей любви, которая случилась со мной в университете. После окончания средней школы у меня не было возможности увидеть ни Массимо, ни Марину, и в те последние годы школьной учебы наше общение ограничивалось лишь краткими и простыми приветствиями, но только в определенных обстоятельствах и только в рамках школы.

Магия закончилась, как и моя любовь к Марине, как  и дружба с Массимо. С того момента моя душа опустошалась изо дня в день.