Крах. Часть1. Глава9

                9

В любой ситуации главное – не растеряться. Принять её как данность. Растерянность обездвижит, злость начнёт потрясывать душу, стресс, кажется, окончательно выхолодит. Я давно понял, что, если что-то началось, перетерпеть надо три дня. Всего три дня. Не стенать, не лезть на стену, не предпринимать каких-то особых действий. А потом из самого безвыходного положения, из тупика, из провала в который попал, из непонимания, из неприятия тебя другими, забрезжит свет.
Ни жалости какой-либо нет, ни желания проделывать в пространстве кульбиты. Смиренно почтителен. Моё вам с кисточкой. Кто все, и кто я? Если я сам себе не симпатичен то, что говорить о других? Раздражение начало подниматься. Какого чёрта с самого утра в непонятном настроении я должен тащиться на работу, испытывая к ней брезгливость?
Шутить по этому поводу не хотелось.
Все жизни сходны. Сходны и отношения к жизни разных людей. Нет надобности, особо распинаться и размазывать, как кашу по тарелке, наставления. Меня будут спрашивать, я буду что-то отвечать. Что-то выяснится, что-то, наоборот, тупиком покажется, ещё больше против меня выступит.
Забор тупика, оказывается, лаз имеет, стоит раздвинуть две доски, кто-то оставил их висячими на одном гвозде. Непонимание – оно всего лишь из-за одного не расслышанного слова, а в провале кто-то давно ступеньки прокопал. Так что оглядывайся, принюхивайся, пошарь руками перед собой. Фонарик зажги. Не суйся наобум, щупай ногой дорогу.
Шуточек или смешных рассказов про себя не слышал. Побаиваются или уважают, - мне всё равно. Как говорится, кто не знает, тот поймёт, кто не слыхал, узнает. Я один из общности – советский народ.
Нет теперь такой общности, как советский народ, нет и страны под названием Советский Союз.
Времени, наверное, свободного появилось много, раз впадаю в отчаяние, времени непонимания много, чтобы страдать, неизвестно о чём. Страдания без слёз пустое занятие. А слёз почему-то нет.
Вообще-то, и радость – вещь пустая, кратковременная. Она зависит не от масштаба события. Мне кажется, чем меньше событие, тем больше усилий оно требует и, следовательно, радость по времени растягивается, чтобы лопнуть незаметно. Череда мелких событий размывает величину ощущения.
Таится во мне загадка ввиду необщительности и крайней разборчивости в выборе знакомств. Не отучился ещё мыслить с завихрениями. Про теперешнее не могу сказать, что радость – это клёво! Всё теперешнее – клёво без клёва.
Меня бесит, деморализует с какой настойчивостью, сейчас вбивают понятие, что раньше мы жили не так. Всё было плохо. Не умели и, главное, не хотели жить хорошо. По устройству государства вперёд забежали, может, на тысячу лет вперёд, а по образу жизни – сзади всех.
Понятно, было время, жалели английских шахтёров, когда там стали закрывать шахты. При Андропове безработного из Америки привезли, показать ему нашу жизнь. Только она ему не пришлась по душе. Укатил назад. ему на загнивающем западе сытнее жить. Душок гнили запада и до нас дошёл. Притягателен аромат. Ноздри раздуваются, с удовольствием вдыхаем аромат бартерного мыла.
Нет. всё-таки, презираю я всяческую суету и восхваления. Предпочитаю слушать молча.
А вот интересно, солнце и сквозь тучу греет землю, значит, и посылаемая радость обязательно найдёт того, кому она предназначена. Жаль, очень жаль, что по голосу не могу понять, что кому нужно.
Человеческое волнение схоже с послегрозовым успокоением природы: пронесётся запоздалый вихрь, зашумит дерево, и тишина. Ничего не хочется делать. Сидел бы и грелся на солнце. Тишина, в которой позволительно иметь всё, - это здорово.
Дозволяется быть и пьяницей, и разгильдяем, и стяжателем. Даже быть плохим человеком позволяется, но с навыками верблюда, пролезающего сквозь игольное ушко.
Повезло тому, кто управлять событиями научился, кто владеет информацией, знает, что и откуда пошло, откуда уши торчат. Обучали нас разумно и планово, а результат? Какой результат мне нужен, если листья с одного дерева падают – одни в воду, и будут долго-долго плавать, другие - на сушу упадут, и будут шуршать под ногами. Мне что и остаётся, так важно кивать головой, да изредка вставить пустячную реплику.
Что я хочу понять?
Что-то очень важное. Смысл уловить, пусть чуточный, вообще и в частности, что-то такое, что другие не замечают. Понимаю, при этом через что-то надо пройти не один раз. Пройти, испытывая непонятный страх. Не клюнул ли меня в задницу жареный петух?
Дурость совершают один раз в жизни. На второй раз её может не хватить.
Я что-то жду?
Откуда мне знать, что я жду.
Несерьёзно так думать, но я думаю.
Скорее всего, что-то упустил, не выполнил все условия, или малую часть реализовал. В чём потребность? Кошка, когда приласкаться хочет, выгибает спину, подсунуться под руку норовит. Наверное, всё подлезть и заглянуть, куда не следует, норовит, чтобы подставиться теплу, чтобы случайно открытие сделать, почему жизнь была такая, а не другая.
Смешно, за кошку начал думать. Никак не изживу ненасытную потребность глупить. Скорость потребности глупить меня удивляет.
Требуется сказать что-то умное. Пытаюсь, но не могу, не нахожу ничего подходящего.
Перед силой я бессилен. Чувствую извне непонятную силу, какую-то одержимость, заставлявшую отступать, молча склонять голову. Теперешнее время – воплощение отрицания всего, раздражающее проявление собственного малодушия. Желание поймать на ошибке и разбить неопровержимыми аргументами, не дав слово сказать.
Усталость, одна бесконечная усталость. Так и в природе усталость туманом ложится, когда всё делается неподвижным и тяжёлым. А потом прорехи появляются, в просветах высветляется надежда.
На что я готов ради призрачного счастья? Убить кого-то?
Только в эту минуту подумал, до меня впервые со всей очевидностью дошла простая истина, что я на всё способен. Это открытие удивило, изумило. Я был ошеломлён. Однако решил, что виновато утро и усталость. Сдерживал себя, а сегодня раздражение прорвалось.
В чём раздражение сказывалось, наверное, в свистящем дыхании, в том, что искоса взглядываю по сторонам, в нетерпении раздразненного щенка.
Я же не щенок. Если и сравнивать с кем-то, то я вполне пожившее животное. Собака или баран, не важно.
Да, ладно. Собака хоть сама где-нибудь сдохнет, а барана зарежут. Как пить дать, зарежут.
Есть у меня какая-то способность неожиданно уноситься куда-то и возвращаться внезапно откуда-то, возноситься и замирать. Это никак не связано с практицизмом, умением обходиться тем, что есть. Это от нечаянного изумления, какое с некоторых пор поселилось во мне.
Утро повелевает выложить на стол и открыть все карты? Как бы не так! Карты нельзя открывать никому. Никогда. Время тянуть надо.
Хуже, чем есть, уже не будет.
Что бы ни стояло между мной, между прошлым и будущим, оно не помеха. Как говорится, время и история переварит всё.
В демократической России живу, присыпанной вонючим нафталином «перестройки». Бомонд, те, кто успел нажиться, пользуется плодами наработок прошлых поколений. Я ведь тоже что-то наработал, где оно?
В конце концов, кто кого предал: власть ли народ, народ – власть, так до сих пор и не разобрался. Разошлись республики мирно, и на этом спасибо. Кровь не пролилась.
Понятно, кто-то, хочешь, не хочешь, всегда теряет. Я в первую очередь себя потерял, потом потерял свои сбережения, веру в завтрашний день. Стал не то насмешником, не то праведником. Глупое состояние. Но ведь если не делать глупостей, то и жизнь не жизнь. Моя жизнь из одних отрицаний состоит. Что в ней позитивного?
Что-то же запало и осталось.
Жизнь – это дышать, есть, к чему-то стремиться, любить, ненавидеть. Наслаждаться свободой. Мало, мало перечислил.
Мало перечислил потому, что поперхнулся. Захлебнулся воздухом демократии. Энергии мне не хватило.
Всё другим стало. Чувствую себя как бы в загоне, и не понимаю, что со мной стряслось. Не изобрели такого приспособления, которое мозги прочищает. Если перестали платить зарплату, то хотя бы любви добавили бы, хотя бы на словах. увы, любовь заменили словом секс. Всё сейчас сексуется. Пожелание не имеет никакого отношения ни к чему.
Наконец-то произнёс фразу, с которой начинать надо было: нам на работе перестали платить зарплату. Уже полгода авансы и подачки. Наверное, таким образом проверяют профпригодность, способность выживать и черту определяют, до которой гайки закручивать можно. Резьбу сорвать никак нельзя. С каждым поворотом гайки жалость и тоска охватывает.
Сорванная резьба – это бунт, революция.
Власть гайку закручивает, мы только кряхтим. В кого стрелять, что нуждается в переменах? Пока кряхтим.
Конечно, жаль, что обещанный коммунизм не наступил. При коммунизме деньги никакой власти не имеют. Работяг и отлучили от денег. Такое ощущение, что, запустив нас в коммунистический предбанник, в нём до сих пор держат. В склад с товаром избранные попали. Им – благодать. Бери – не хочу!
Бери! Чтобы брать, надо быть не худоруким. Кто-то брал и раньше. Для кого-то всё на свете давно сделалось абсолютно пустым, неважным. Легко достижимым. Деньги, деньги и ещё раз деньги.
Куда ни посмотришь, всюду напоминание о прошлом, на выщербленных стенах линялые прошлые лозунги о прекрасной жизни за горизонтом. К горизонту, понятное дело, идеи коммунизма подсвечивали дорогу.
Всё-таки, так устроены люди – не любим мы терять надежду.
Обещанный Хрущёвым коммунизм, надуваемый шар, как посмеивались мужики, променяли на Олимпийские игры восьмидесятого года. Выдохлись, выпустили последний пар, дальше взлетать сил не стало. И покатился шарик под гору.
Этим утром я был весь в ожидании, я претендовал на большее. Я, кажется, нащупал дно. Память выдавала воспоминания о детстве и юношестве, о рыцарстве. Рыцарь из меня никакой. Умилиться не могу. Мне хотелось нажать на газ, на все кнопки, крутнуть руль. Не ведая осторожности, риск, в конечном счёте, по-настоящему не столь и опасен, я презирал собственное осторожничание. Моё мировоззренческое отношение требовало слушателей.
Вчера, темнеть уже начало, в стекло стукнулись дождевые капли, мне показалось, что кто-то костяшками пальцев постучал. И тишина наступила. Дождь медлил, обдумывал, обойдутся без него или нет. А потом сыпанул горохом. Дождь – это перемены в природе, это спад тревожного ожидания.
Я всегда жду, что произойдёт радостная неожиданность. Предвестником неожиданности служит беспокойство и сосущее чувство тревоги. Смутные ощущения, в это я уверовал давно, не заставят что-то предпринимать до тех пор, пока они не станут понятными. А если всё понятно, если виден и без моих усилий результат, то чего напрягаться? Главный результат жизни, - я живу!
Слышу, вижу, чувствую. Правда, не всё имею. Но не из-за этого ведь назревает раздражение и какая-то чуть ли не похмельная злость? Злость зависти. Можно круче сказать: злость жадности зависти.
Может, злость жадности зависти делает зримыми образы прошлого, помогает отыскать новый смысл прошлого в настоящем?
Могу ли я сделать выбор? По себе и для себя?
Спрашиваю об этом и во сне. Тогда кто-то что-то внушает: во сне вроде запоминаю. Утром вставши, всё как топором отрубает. На кончике языка вертится. А что – неизвестно.
Пятница особый день недели. По уверениям Лёхи Смирнова, по пятницам памятники нежелательно ставить. Пятничные новости для особо доверенных. За пятницей следует суббота, потом – воскресенье, потом похмельный понедельник. Все остальные дни недели шёпотом произносить надо.
Пятница – питница, понедельник – похмельник.
Я прислушивался к тому, что зрело в это утро у меня внутри. Нутро молчало. Там была тишина. Какая-то странная тишина, переполненная непонятно чем. Как ватой нутро было обложено. Что-то донести и не разбить я должен.
Если внутри души тишина, то перемену нужно ждать в окружающем мире. Но и окружавший меня мир в это утро притих, жил своей жизнью. Мир ведь не музейный экспонат, он не на холсте прописан, он не картина в рамке.
Я как тот охломон корявый, разбитый жизнью до точки, беспутный. А сердце щемит. Чего-то жду.
Я, как слепой, делаю попытки прикоснуться к миру, понимая, что между нами – непроницаемая тьма. Мир – ложь, возведённая в принцип. 
Сквозь свинцово-сизую воду времени видны тёмные водоросли на дне реки вечности. Тьма тревожит, она наполняет печалью, но не переполняет страданием.
Мазохист, страдания ему подавай. Ещё заговори о том, что жизнь должна на руках носить. Что жить хотелось бы только в удовольствии.
Всякая последующая минута несёт в себе разочарование. Она требует иное объяснение. До чего же я глуп в своей глупости.
Тишина, однако, внушает надежду. Ведь и скрип-скрежет тормозов машины, и грохот сорвавшегося с крыши льда говорит о том, что под колёса не попал, голову ледяной глыбой не пробило. Утром машин мало на дорогах, а лёд давно растаял на крышах.
Не всё потеряно до тех пор, пока не установится полный беспросвет. Надо учиться приспосабливаться. В жизни что главное, - финишная прямая. На неё одному выбегать надо, и чтобы в спину никто не дышал. И сорвать аплодисменты желательно – они значат, правильно прожил.
Страха пока у меня нет.
Страх – куда без него. Страх – это что-то нереальное. Это что-то стыдное до оскомины. Что-то из загробной жизни: не был там, а опаска оттуда. В страхе, правда, есть возможность попытаться начать всё сначала.
И страху, и радости, и горю, и гневу – всему своё место отведено внутри человека.
Страх – это или – или: или человек теряет дар речи, или, наоборот, в неопределённости исходит на крик. Неопределённость всегда сопровождается страхом. А неопределённость теперь во всём: страна переживает период или полу период распада. Горбачёв запустил цепную реакцию, Ельцин пытается управлять. И воровство кругом.
Всё - лишь иллюзия порядка.


Рецензии