Нужный человек

КОНСТАНТИНУ ФАДЕЕВИЧУ стукнуло 67 лет, выглядит он моложе, а всё равно велит себя кликать дедом.
 
- Внуки есть, - вскидывает он торжественно указательный палец к небу, - стало быть, дед!

И все зовут его в деревне Дедом.
Живёт Дед на самом высоком месте; с его двора видна почти вся деревня. И если бы не высокая гора вдоль строений, то и второй край он тоже бы мог лицезреть, как на ладони. Посему Дед гордо сравнивает себя с президентом.
- Выйду, - хвалится мужикам, когда появляется в свете за куревом и по мелким бабкиным поручениям в магазине, - гляну со двора - как страна перед президентом, у моих ног. Подавай голос, командуй - не хочу!

Ведёт себя Дед тихо, живёт воспоминаниями, которых у него накопилось больше, чем рассказов у Михаила Шолохова. И на любую тему у него есть что рассказать мужикам ли, школьникам, а при случае и бабам, коль скоро они окоротят его со скамейки у чьёго-нибудь двора. Мужикам - мужицкое поведает, бабам - про них глазами мужиков расскажет, но с юмором, так, чтоб смешно и не обидно, хоть и порой с солонцой, с закидоном. Тут главное, подцуропить Деда, чтоб клюнул, как рыбка на червя.

В это утро Дед никуда не торопится; бабкины поручения он выполнил вчера, а теперь мысленно отчитывает себя за то, что исправно поторопился купить в магазине всё, что в списке значилось. Забудь он про ту же соль, сейчас бы при деле был. А попусту по деревне он бродить не любит.

Сосед Пётр Артёмович, из-за своего чрезмерного роста прозванный Великим, увидел Деда, и поздоровавшись, кричит, не подходя к забору:
- Может, ну её к лешему, корову твою? Продавать не надумал?

Опершись на вилы, Дед отвечать не заспешит. Выдерживает паузу, даёт возможность соседу задуматься над глупостью его вопроса. Выждал время и, не двигаясь с места и не меняя позы, прищуривается:
- Вот смотрю я на твой голый двор, над которым даже пчёлы не летают, потому как ни одного цветка на нём нету, и вспоминаю историю про моих знакомых Вовчика с Витяем. Ты, конечно, не должён о ней знать, ты ж третий раз в деревню возвращаешься. Всё-то в заморских краях счастье ищешь, а того не ведаешь, что только родная сторона мёдом мазана. Вот эта история аккурат в промежутках твоего отсутствия в нашей местности и приключилась.

- Должён!? - передразнивает сосед, - Каким боком она к твоей корове?
Он явно обижается на Деда за меткое замечание о пчёлах.
- Разъясняю. Продал Витяй корову и купил машину, тогда ещё «Жигули» были в моде, а не нынешние заморские, забугорные, на которых только по асфальту и можно ездить, - не отвечая на вопрос, вдохновляется воспоминаниями Дед. - Вовчик как встретится утром с Витяем, а жили они по соседству, так пристаёт с вопросом: «Ты зачем корову продал?» - «Чтобы машину купить!» - «А зачем тебе машина?» - «Чтобы к тёще за молоком ездить!» В обед снова встречаются соседи, и Вовчик, как ни в чём ни бывало, опять за своё: «Ты зачем корову продал?» Веришь ли, до того донял он Витяя, пришлось тому дом на другом краю деревни купить, пока до вил дело не дошло.

- Ну, и дурак! - не одобрил Пётр Великий поступок Витяя. - Намылил бы твоему Вовчику шею, враз бы успокоился.
- Было, и не раз, по переменке шею друг дружке мылили по пьянке, а едва Вовчик с земли поднимется, снова с вопросом: «Зачем, сосед, корову продал?»

- Ну? - не понимает Пётр Великий.
- До тебя, как до жирафа, - довольно смеётся Дед, - на третьи сутки доходит, - и намеревается вернуться в избу. Но соседу дел во дворе не нашлось, ему время убить надо до обеда. За счёт Деда, за разговорами с ним. И Дед, а ему не хочется улицу покидать, остаётся.

- Кто во дворе у тебя хозяин? - интересуется сосед.
- Знамо дело - бабка. Я человек подчинённый, моё дело приказы выполнять, чтоб меньше своих ошибок натворить. Зато есть на кого спереть, если что не так вышло, не по бабкиному, - шутит весело Дед. - У меня сразу контрольный вопрос: «Кто командовал? Почему просмотрела?» И тут я завсегда наверху!

- Бунтовал?
- Пробовал. Савка Борюсик. Да не вышло. Знаешь эту историю?
Пётр Великий приближается к забору:
- Ну?
- Ты прямо Эллочка из знаменитых «Двенадцати стульев»! Только одно слово и знаешь.
- И чё?

- Ошибаюсь - два слова знаешь, - смеётся Дед. - Так вот, прихожу я как-то на бригаду, я ещё в ту пору работал, - а Савка с похмелья хмурый донельзя. Пенёк замшелый и тот веселее выглядит. И вдобавок злой, как три пограничных собаки на шпиона. Что с похмелья, для нас не в диковинку, а злым он бывал в крайних случаях, почти редко. Интересуюсь я по доброте душевной, мол, что стряслось, в чём гвоздь хмурости. А он руки от головы - сидел за столом в нормировочной - оторвал с трудом, глянул вяло на мужиков и на меня. «Нинка, - говорит, - мне телёнка в счёт поставила». Нинка - его жена. «Сказала, чтоб я сходил поглядеть, не отелилась ли корова... Зима же, холодно. А меня чёрт пьяного принёс домой. Нет бы, в гараже заночевать. Не пойду, говорю, сама иди, если тебе надо. А она зауросила, тоже не пошла. И никто не пошёл! Утром я вышел до удобства во дворе, а телёнок в сарае уже мёрзлый. И Нинка в счёт поставила мне эту телячью смерть. Ушла в контору сказать, чтоб мне зарплату без неё не отдавали».

- Ну! - снова спросил Пётр Великий. - И чё?
- Вот заладил своё «Ну». Потому теперь у меня строгий рабочий распорядок дня: не допою, не докормлю - молоко тут же и упало у коровы. И тогда бабка штотится надо мной. У них же, в бабьем стане, как?
- Как?
- Если у одной чего выгорело с мужем, тут же все подхватывают, перенимают, во двор свой несут и к мужикам своим применяют. Как на испытательном полигоне.
- Они такие! - только и отзывается Пётр Великий.

Дед ответить не успевает: подходит Гордеич, сосед с ветреной стороны.
- Философствуем? Страну, небось, из кризиса выводите? Умнее всех хотите быть? Шеи по лаврам соскучились?
- Учёного учить, только портить! - наставляет Дед вилы на Гордеича. - Наше дело при социализме и капитализме известное: бери больше - кидай дальше! Сосед вон, - кивает Дед на Петра Великого, - ждёт - не дождётся, богу с утра молится, узнать желает, когда я корову со двора сведу.

- Ты вилами-то ещё не наигрался? - Гордеич отводит рожки вил в сторону. - Ну, дрогнет рука, да по правде во мне дырок наделаешь!? Правда - нахрена тебе корова? Не наломал спину за трудовые годы? - поддерживает Гордеич Петра Великого. - Степан, братка мой, подсчитал: выгоднее ежедневно в райцентр за свежим мясом в магазин на своей машине ездить, чем держать во дворе коров, кур и прочую живность. И всё перевёл.

Дед с ответом не торопится. Раздумывает, стоит ли отвечать на провокационные вопросы. Собирается с мыслями.

- Как же так? Встал утром…, - задумывается, - и никуда не надо? Это же страшно, жутко. Пока возиться можно, надо возиться. С пользой ли для живота или с вредом для спины. Я как-то раздумывал: действительно, как в бреду - сдал я корову, встал утром, и не бежать… Как в том анекдоте: если проснулся и ничего не болит и тебе ничего не надо - ты умер! А тут встал - туда-сюда… Управился в пригонах, по двору круг-другой с вилами да вёдрами дал, вернулся - бабка завтрак сготовила. Поели. Выскочил во двор. Потом в дом вернулся, книжку почитал, передачу посмотрел. Пошёл почистить за скотом. Опять обед; снова да ладом управляться. И всё своим чередом.

Дед умолкает. Соседи его не торопят. Они ждут - знают: если Дед начал рассказывать, до логического завершения, как пить дать, доведёт. С хорошим концом история выйдет, точно в добром романе. Правда, об этой привычке знает только Гордеич, а Пётр Великий, кочующий по жизни перекати-полем, может только догадываться: неспроста Дед задумывается; успел уже за короткое время разузнать кое-какие его привычки.

- И чё? - не выдерживает Пётр Великий.
- Дед Дёмка Малышев, он для меня в то время казался дедом, хотя я сейчас старше по годам, чем он тогда был, одно время в третьей бригаде работал. А дочь его Маша жила в посёлке под райцентром. Я же временно возил молоко на соседний завод; наш был сломан. Дед Дёмка мне говорит: «Возьми в другой раз меня, как поедешь. Желаю видеть, как мои там поживают». «Пожалуйста! - отвечаю. - Мне не жалко - не на себе тащить!» Заезжаю за ним, и поехали. До хаты Машкиной довёз. «Дед, - говорю, - беги, проведай пока, я на обратном пути заберу тебя». Отвёз молоко, возвращаюсь. Дед Дёмка выскакивает, выхватывает меня из кабины. Я кричу, мол, куда ты меня тащишь, а он уцепился за рукав: хватка - не оторвать. Клещи, а не руки! Тянет в избу, а там уж гулянку устроили по поводу гостя. С десяток людей набралось. Все за столом сидят, уже и нетрезвые совсем есть. Дед Дёмка меня в святой угол запихал среди мужиков. «Наливай!» - приказывает дочери. А Машка подошла ко мне, шепчет, что водку выпили, только красненькое вино осталось. «Маш, - верчу я носом, - не хочу! Видишь - за рулём!» Дед Дёмка услыхал, подхватывается, кричит мне: «Поехали ко мне, тут всё равно уж нечего пить! Погостил, и будя!» Хап меня из-за стола, едва стаканы не побил, и в машину. Дочь было по-за ним: «Оставайся, заночуй, папка!» Куда там! Если вожжа под мантию мужику попала, тут уж расступитесь все, под горячую руку слова лишнего не скажи!

Приехали к нему, он затянул меня в избушку. Бабка его… наша родня. Я, правда, не знаю, отцу кто она будет, но роднились они. Деда Кондрата не помните? Нет, не знаете, наверное. Откуда вам… На дизеле работал, свет до полуночи давал.

- Да как же?! - удивляется Гордеич. - Кондрат Иванович!
- Кондрат Андрианович, если уж совсем справедливым быть! Ну, вот. А после двенадцати ночи он свет вырубал, и деревня сидела при керосиновых лампах. Деда Дёмки жена, Галина, и есть родная сестра Кондрата Андриановича, царствие ему небесное. Она мужа всегда зовёт не иначе как дедом. Дед то, дед сё… А он в подпол нырнул, достал бутылку, на свет глянул, ахнул: «Не, эдакую пить не будем!» Нырнул снова в подпол. Достаёт… Ой, не знаю, сколько бутылка хранилась… Ещё в давние времена по два рубля двадцать копеек можно было купить. При Сталине продавали такую водку. Хозяин весь в паутине, но вижу, доволен дальше некуда. Сели, выпили. Он мыкается вокруг стола. Что-то ему ещё надо, а что, сам не знает. Может, привычка такая? И тут хозяйка, наверное, чтоб его успокоить как-то, усмирить, чтоб не мельтешил попусту, говорит: «Дед, коня бы напоить надо! С вечера не пивши стоит!» Я удивляюсь не понарошку: «Когда же ты коня успел купить? За какие шиши?» «Да, какой купил? - в свою очередь удивляется моей наивности Галина, - пошёл, в третьей бригаде забрал, во дворе поставил». Я опять удивляюсь, зная леность хозяина. Он же при любом поводе хитрил, лишь бы отлынить от работы. «И даже своим сеном кормите!?» - уточняю. «Мудохается с литовкой, - отрешённо махнула рукой Галина. - Думаешь, я косить буду, а он лапу станет летом сосать, смоченную в водке?! Конь и стоит! Вот надо деду, чтоб в окошко глянул: стоит конь! Выгляни и ты в окно в зале, тоже увидишь - стоит!» «Так выгони! - смеюсь я, - если трудно управляться с ним». «Ой, - как-то испуганно восклицает Галина, - если завтра у деда коня заберут, завтра же, не дожидаясь обеда, и помрёт!» Хозяин раскатился смехом заливистым, ведёт меня к окошку: «Стоит, чертяка этакий!» Я робко, мало ли какая ему жидкость в голову ударит спьяну, замечаю: «Не грешно бы и ухаживать за конём!» «Вот, - соглашается Галина, - дед за ним даже и не убирает. Конь жрёт и тут же ходит под себя. Мелко валит отходы своей жизнедеятельности, вилами не подцепить, не выбросить подальше, в навозную кучу. Потому конь и притаптывает всё, вместе с подстилкой. Уже скоро выше крыши куча будет. Конь будет стоять на ней, будто под Ильёй Муромцем, только без седока. Другой раз накинусь на деда: «Сведи животину со двора и не мучай меня вместе с ней». А он упёрся крепче барана в новые ворота. «Нет! - кричит. - Чтоб конь стоял во дворе!» Вот что значит привычка! Непросто от неё оказаться!

- И чё? - совершенно безучастно смотрит Пётр Великий.
- Судя по твоему вопросу, - смеётся Дед, - ты хотел бы знать, какой толк от моей привязанности к корове?
- Ну!
- Теперь держись, однако, Петро, - лыбится Гордеич, - зацепил ты соседа за живое. Щас выдаст по самое последнее некуда.
- И чё? - хмурится тот.

- То-то я теперь понимаю, - снова смеётся Дед, - почему, когда ты пускаешься в путешествие по необозримым просторам нашей местности, твои мыши в пляс пускаются. Достаёшь ты их своим «И чё?»
- Дед, ты прямо как в щи глядел! - хохочет Гордеич, довольно потирая грудь, словно намекая на то, что не грех по этому случаю и выпить, пока день силу не набрал и до работы ещё есть время. - Я тоже однажды видел у него во дворе мышиную пляску.

Пётр Великий шутку не понимает, тень недовольства мелькает на его лице и задерживается в морщинах лба. Похоже, он пытается сообразить, к чему соседи клонят; это ему даётся с трудом, поскольку накануне, похоже, под пьяную лавочку дирижировал тем самым мышам, в компании с дружками-алкашами.
От Деда потуги соседа не ускользают, он прячет улыбку, втыкает вилы поглубже в землю. Смотрит укоризненно.

- Ты кто? Труба печная. Даже не печка; от неё тепло в доме.
- Почему? - продолжает хмуриться Пётр Великий.
- По кочану! День-деньской в безделии проводишь, коптишь белый свет, как эта самая печная труба.

-А ты? - окончательно выходит из себя Пётр Великий.
- Я другое дело! Мне государство не просто пенсию платит - это деньги за уход за моей коровой. Я нужный человек! Корове, дому, семье, тем, кому молоко продаю. Внукам, которым про корову рассказываю. От коровы видишь, какая польза! Она мне работу даёт, цель, ныть не позволяет, мои болячки лечит, потому что я, может быть, порой только из-за неё и двигаюсь весь день, не залёживаюсь на диване. Мне есть о ком заботиться, и о корове в том числе.
- Прямо целую лекцию закатил! - Гордеич смотрит выжидающе на Петра Великого: сдержится или в бутылку полезет? Если полезет, придётся отбивать Деда, чтоб не распотрошил со злости.

Но Пётр Великий связываться с Дедом не стал.
- Ну-ну, - говорит многозначительно и молча отходит от забора. Но направляется не к дому, а прямиком к вагончику-магазину через дорогу; его только что открыла продавщица Клавка.

Ни Дед, ни Гордеич не ведают, как им расценивать соседское «Ну-ну», зато наверняка знают: не позднее полудня Пётр Великий зальёт своё нутро вином, утопив в нём давно засохшую и потому безучастную к бесполезному копчению неба хозяину душу.