Бабушкин хлеб

На горы ложился снег …

  Теперь уже издалека можно было видеть обозы с ранеными, поднимавшиеся к аулу по обледеневшей дороге.

  Круторогие волы медленно тащили в гору широкие сани - волокуши, поперек которых лежало по три человека, укутанных в тулупы.

  Через узенькое окошко их сакли Лёва видел, как за санями бежали аульские мальчишки,  и что-то кричали, а раненые доставали из-под тулупов хлеб или кусочки сахара и протягивали им это подаяние слабыми, дрожащими руками. Но при этом они улыбались, и Лёве было непонятно, почему. У него, например, вид этих мальчишек вызывал только жалость, перемешанную с ужасом: они все были одеты в какие-то легкие отрепья и совершенно босы.

  - А почему они без ботинок? - спрашивал он бабушку, месившую за столом тесто из кукурузной муки. - Разве им не холодно?

  - Как это не холодно? – отвечала ему бабушка. – Просто им нечего надеть. А хлебца и сахарку поесть хочется. Но ты их не жалей, они к этому привычные. Люди в этом ауле и до войны бедно жили, одна пара чувяков на всю семью.

  Лёва и сам видел, что жизнь здесь была совсем непохожа на ту, какой жила их семья год тому назад.

  Его отец был офицером бронетанковых войск, их  полк стоял   в Ставрополе, где дети всегда были одеты чисто и нарядно, и взрослые вместе с ними часто выезжали за город, чтобы отдохнуть на природе.  Лёва никогда не слышал, чтобы они говорили  о нехватке еды или одежды. 

  Когда началась война и немцы подошли к  городу, отец  решил эвакуировать их в горы.

  - Туда мы фашистов не пустим, - уверенно сказал он на семейном совете. – А потом мы разобьем их, и вы вернетесь в город.

  Поздним вечером мама долго разговаривала с бабушкой, и Лева слышал, как она сказала, что оставаться им в городе никак нельзя, так как немцы расстреливают семьи командиров,  особенно  такого высокого чина, как ее муж.

  А еще он однажды подслушал , как их соседки шептались, что с такой фамилией  семье  замполка надо обязательно эвакуироваться.

  Лева не понял почему, так как считал свою фамилию нормальной и даже красивой – Лев Борский.

  Потом они  долго ехали на машине по степи, откуда-то внезапно появлялись немецкие самолеты, и папа выскакивал из кабины и громко кричал: «Воздух!».

  Это происходило по несколько раз в день, и Лева уставал от того, что надо было бежать к чахлым кустам у дороги и падать там на живот, пряча голову под мышками.

  Поэтому, когда они въехали в горы, он удивился и обрадовался тишине  на земле и в небе, а еще необыкновенной красоте гор, которых никогда не видал.

  Они долго поднимались по извилистой, разбитой дороге, Лева заснул, а когда открыл глаза, было темно, их машина стояла у низенького домика, и взрослые перетаскивали в него вещи.

  Папа перенес его туда на руках, уложил на уже разложенную кровать, поцеловал и сказал на ушко: «До скорой встречи, сынок… Будь умницей и слушайся маму». 

 

  В ауле Леве понравилось: вокруг было много интересного, все люди в нем, даже пожилые, относились к нему с уважением и здоровались с ним первыми, что было для него непонятно и странно.

  Прямо в их дворе стояла зенитка, и когда объявляли воздушную тревогу, из соседнего дома прибегали солдаты и начинали стрелять.

  Мама сначала помогала в амбулатории  местному фельдшеру, так как до войны училась в медицинском техникуме, но не окончила его, потому что вышла замуж за папу и уехала с ним на Дальний Восток.

 Когда в аульской школе разбили госпиталь, она стала работать там санитаркой. Ее младшую сестру Веру взяли счетоводом в правление колхоза, а бабушка управлялась по дому.

  Сначала она никак не могла приноровиться к тому, что печь надо было топить кизяками и сухими кукурузными стеблями, а лепешки из кукурузной муки стали ей удаваться лишь спустя месяц. И вообще она не понимала, почему в ауле не выращивают  пшеницу, и считала кукурузный хлеб невкусным и грубым.

  Затем ей пришлось осваивать ручную мельницу для помола кукурузы, что заставило ее думать о местном быте как об очень далеком от цивилизации..

  Продуктами их снабдили на следующий же день после приезда: принесли три больших корзины кукурузы в початках, мешок кукурузной муки, две головки сыра и  вяленную баранину.

  Когда мука закончилась, бабушка обратилась к председателю колхоза Георгию с просьбой помолоть оставшуюся кукурузу, но тот сказал, что водяная мельница уже не работает, так  горная речка к концу лета превратилась в мелкий ручей, и теперь надо ждать, когда начнут таять ледники.

  Но Георгий был очень внимательным и добрым человеком, и на следующий день его жена Зарема принесла им ручную мельницу   и объяснила, как ею пользоваться.

  И теперь каждый вечер все члены их семьи по очереди садились на низенькую скамеечку и крутили ручку этого нехитрого устройства, сделанного из ступицы тележного колеса,  набитой по окружности толстой проволокой. Помол был очень грубым:   после просеивания получалось лишь немного муки, а все остальное было крупой, из которой бабушка варила кашу под названием «мамалыга».   

  Иногда мама приносила из госпиталя по кусочку настоящего пшеничного хлеба, бабушка  доставала из погреба козье молоко,  и такой ужин был для всей семьи праздничным.

  Но вскоре началась непогода, дорогу на перевале размыло, и в госпитале тоже перешли  на кукурузные чуреки.

  Однажды  Лева увидел, что бабушка принесла от соседей лопату и мотыгу и принялась вскапывать и рыхлить  клочок земли в углу их двора. Работа  была нелегкой, приходилось вытаскивать из земли большие камни и корчевать корни уже давно засохшей алычи.

  Когда на третий день работы к ним зашла соседка, она удивленно посмотрела на кучу камней посреди двора и спросила:

  - Гавриловна, ты что здесь надумала сажать?

  - Пшеничку посею, - ответила бабушка, вытирая пот с лица. - Нашла недавно баночку семян в сундучке, думаю на зиму посеять, говорят, что у вас  снег глубокий выпадает, авось, не замерзнут.

  - Не будет здесь пшеница расти, - сказала соседка. – Никто в ауле не помнит, чтобы ее в этих краях сеяли.

  Бабушка вздохнула и снова взялась за мотыгу:

 - А мне Бог  поможет, а потом и вы будете ее выращивать.

  Действительно, пшеница вскоре взошла, потом ее ростки укрыло снегом, но Лёве не верилось, что они выживут под таким холодным покровом.

 Зима выдалась трудной. Перевалы стали непроходимыми, и выздоровевшие раненые уходили пешком в части, которые стояли в горах. Вскоре в госпитале остался только медперсонал, питавшийся тем, что приносили жители аула.

  Иногда в небе появлялись немецкие самолеты. Мама сказала, что военные называют их «рамами» из-за их необычной формы, напоминавшей оконную раму. Они зависали над горами и фотографировали лежащие внизу селения, лишь изредка сбрасывая  на них небольшие бомбы. Одна из них попала в овечью кошару на окраине  аула. Крик раненных овец был хорошо слышен в их сакле, и Лева пришел в ужас от этого дикого и жалостного блеяния. И тогда бабушка присела рядом с ним на кровать, крепко обняла его и закрыла ему уши ладошками.

  Но после Нового года пришли радостные вести: наши отогнали немцев от гор, освободили близлежащие города и сёла на равнине, а с первой почтой они получили письмо от папы. Он писал, что как только будет освобожден Ставрополь, он приедет и заберет их из аула.

   Но после этого писем от него больше не было.

 

  Как только открылась дорога, ушел из аула госпиталь, а вместе с ним и мама, которую теперь призвали в армию и выдали ей новенькую военную форму.

 

  Потом пришла весна,  растаял снег, и в их  дворе появился зеленый пятачок земли. Заходившие к ним соседи недоверчиво качали головами и осторожно  трогали руками слабые ростки.  Кое-кто из них советовал обложить этот участок камнями, так как весенняя шалая вода может начисто смыть растения в ущелье.

  Бабушка последовала этим советам, и теперь Лёва подтаскивал ей камни, а она аккуратно обкладывала ими свой огород.

  Но через месяц  потеплело, и теперь Лёва  перестал любоваться  их пшеничным   «полем» и работать на нем. Он тоже, как и все аульские мальчишки, приучился бегать босиком, и вместе с ними взбирался в горы, к прекрасным земляничным полянам, и каждый день спускался два километра к реке, чтобы искупаться в ее холодной, бурливой воде.  Возвращался он домой поздно, когда солнце уже садилось за горы, наскоро ужинал и тут же засыпал, обессиленный беготней и новыми впечатлениями

  Но однажды  Лёва поранил на речке ногу, кое-как дохромал  до дома,  вошел во двор и застыл от удивления:  вместо зеленых ростков он увидел  там  золотистую лужайку высокой пшеницы. Он подошел к ней и осторожно потрогал уже почти налившиеся колосья.

  Забыв о раненой ноге, он вбежал в дом и закричал:

  - Бабушка, она уже поспела?!

   Бабушка, латавшая у окошка его старые штанишки,  улыбнулась:

  - Ишь, какой скорый нашелся! Рано ей еще созревать, июнь только в разгаре. В наших краях мы до Ивана Купалы  начинали   озимые косить,  а здесь холодней, чем у нас, потому что горы с ледниками близко.

  - А где это - у вас? – не понял Лёва, знавший,  что бабушка всегда была рядом с ним..

  - Сказано, дитя без родителей живет, - удрученно заворчала бабушка. – Даже некому рассказать ему, откуда род его пошел. Из Воронежской губернии мы, а по фамилии Шаповаловы будем, и все издавна  хлеборобством занимались.  Мамку твою я прямо в поле родила, когда хлеб убирали, оттого ее Полиной и назвали. Это отец у тебя городской да ученый, а мои дети на хуторе выросли, а в школу за семь вёрст пешком ходили. Полина семилетку, слава Богу, закончила, в техникум поступила, а вот Вере теперь придется после войны доучиваться.

  После этого разговора Лёва стал каждое утро выходить во двор и пробовать на ощупь зёрна пшеницы: не стали ли они совсем твёрдыми. Бабушка тоже делала это, только другим способом: она выковыривала одно зернышко из колоса и пробовала его на зуб

. И однажды сказала:

  - Завтра будем пшеничку жать. А то как бы она у нас не осыпалась.  Дни-то вон какие жаркие стали, и солнце прямо над головой висит, рукой достать можно…

  Утром следующего дня  она разбудила Лёву  рано:

  - Вставай, косарь, роса сошла!

   Они вышли во двор, и Лёва с удивлением увидел в руке у бабушки большие портняжные ножницы.

  - Серпом или косой, конечно, было бы сподручней, - объяснила она, не дожидаясь его вопроса. – Только зерна мы с тобой потеряем много. А так мы ни одного зёрнышка не уроним. К тому же, сколько здесь той пшеницы. Часа за три и управимся…

  - Так долго? – удивился Лёва, глядя на этот крошечный пятачок пшеницы.

  - А ты как думал? Сначала сжать ее надо, потом в снопы повязать, и на просушку их до вечера поставить. А вечером мы ее  обмолотим и завтра на мельницу снесем. Я хочу к твоему дню рождения хлебушек испечь.

  Лева уже давно забыл, что у него через два дня день рождения, и ему было приятно, что бабушка помнит об этом и хочет сделать ему такой замечательный подарок.

  Бабушка работала сноровисто: зажав в руку  с десяток стеблей пшеницы, она срезала  их одним движением ножниц и передавала Лёве. Когда у него уже не хватало двух рук, чтобы удержать этот сноп, бабушка перехватывала его и ловко перевязывала  заранее заготовленным соломенным жгутом, который она называла перевяслом.

  Вскоре посреди двора стояла целая копёшка  таких снопов, и бабушка приказала Леве:

  - Садись в тенечке, и смотри, чтобы на нашу пшеничку  птицы не налетели. Шуми на них, если появятся. А я пойду обед готовить.

  - Снова мамалыгу? – грустно спросил Лева.

  - Нет, вареники со сметаной, - сердито ответила бабушка.

  Заметив, что Лёва еще больше огорчился после ее ответа, бабушка улыбнулась и сказала:

  - Потерпи, Лёвушка… Через два дня попробуешь, наконец, настоящего пшеничного хлеба, а там, гляди, папка твой приедет, заберет нас в Ставрополь. Получать будем паек по его  офицерскому аттестату, а в нем много чего вкусного есть: и тушенка, и сгущенка, и даже шоколад … 

  После этих бабушкиных слов Лёве стало совсем грустно и скучно: он уже давно не верил, что на свете существует шоколад,  его друзья уже умчались на речку, в ауле было совершенно тихо, так как все жители ушли на прополку кукурузы, а птицы почему-то не прилетали.

  Вечером они, уже втроем, «молотили» урожай. На полу была расстелена старая  скатерть, они сидели вокруг  нее и руками вырушивали зерна из колосков, как кукурузу из початков.

А  бабушка рассказывала Леве и Вере, как это делалось раньше на ее родине:

 -  Сначала мы расстилали снопы в риге. Это была такая большая площадка под навесом, где земляной пол  делали очень ровным и твердым, Мужики выбивали зерно из снопов специальными палками,  цепами,  по-нашему. Потом  мы убирали  солому граблями, и на полу  оставались только зёрна. Когда их сгребали в кучу, получались  целые горы пшеницы.

  А у них получилось пшеницы всего одно ведро.  Но они были очень рады и этому: ведь совсем скоро они смогут попробовать настоящий хлеб!

  На мельницу они пошли вдвоем, бабушка и Лёва. Старый мельник Сослан присел на корточки, зачерпнул из ведра горсть пшеницы и зачем-то понюхал ее.

  - Тебя , женщина, сам Бог к нам послал, - сказал он, не поднимаясь во весь рост, и Лёве показалось, что этот седой человек стоит перед бабушкой на коленях. – Теперь надо, чтобы Он вразумил наш народ сделать то, что сделала ты.

  Он взял в руки пушистую метелку и принялся сметать с жерновов остатки кукурузной муки:

  - Надо, чтобы помол чистый был. Тогда ты поймешь вкус настоящего хлеба. И твои дети и внуки надолго запомнят его.

  Затем он вышел наружу, дернул какой-то рычаг, и под полом зашумела вода, заскрипело колесо, огромные жернова дрогнули и медленно завертелись. А через минуту Лёва увидел, как по узкому желобку тонкой струйкой побежала мука …

 

  Они вернулись домой только к обеду, так как бабушка разрешила Лёве искупаться в запруде у мельницы, зная, что сейчас ударит жара, а путь у них неблизкий и в гору. Все дорогу бабушка  вела речь о том, как ей испечь хлеб, чтобы он получился пышным и вкусным.

  - Весь аул обошла, ни у кого дрожжей нет. - говорила она задышливо, -  А хлеб без дрожжей – это не хлеб, а кусок  испеченного теста.   Советуют мне замесить тесто по-ихнему, на кислом молоке, которое уже забродило. Попробую так, куда ж деваться.

 

  В тот же день произошло еще два радостных события  Сначала приехали на тракторе военные и забрали с их двора зенитку.

  - Не нужна она здесь больше,-  объяснил бойкий молодой солдатик с чуть заметными усиками. – Наши фрицев уже под Курском бьют.

  Бабушка заворчала:

  - Давно надо было эту дылду убрать. Я бы на этом месте огурцы посадила.

  А к вечеру  почтальон принес им письмо от мамы. Она писала, что у нее все хорошо, а, главное, что она нашла папу.    Он был тяжело ранен в голову и три месяца лежал в госпитале под Москвой, не помня, кто он такой и откуда. Но сейчас с ним все в порядке, и еще через месяц он сможет вернуться в свою часть.   

 Утром в свой день рождения Лёва проснулся почти затемно и увидел, что бабушка сидит за столом, а перед ней стоит большая кастрюля, укрытая теплой одеждой.

 - Ба, а ты чего так рано встала? – спросил он.

 - А я и не ложилась, - ответила она. – Всю ночь за тестом следила. Подошло оно, не хуже, чем на дрожжах. А ты спи еще, солнце из-за гор только чуть показалось.

  Лёва повернулся на другой бок и уснул, счастливый оттого, что у них всё так хорошо получается.

 Когда он проснулся во второй  раз, вся их комната была заполнена запахом, который им был уже давным-давно забыт. 

 На столе вместо кастрюли возвышался каравай хлеба, прикрытый белоснежной салфеткой.

  Бабушка стояла у его кровати и улыбалась:

  - Вставай, Лёвушка, внучек мой ненаглядный! Сегодня тебе уже семь лет. Сейчас попробуешь моего хлеба и будешь расти сильным и умным.

  Она подошла к столу, перекрестилась и начала разрезать каравай на четыре части, приговаривая:

  - Это тебе, имениннику, это Верочке, это мне, а это Георгию с Заремой отнесу, пусть моего хлеба отведают, добрые люди.

Мой дед мне часто говорил, когда я была еще маленькая, что труднее на свете работы нет, чем хлеб растить. Он, как дитя малое, заботы просит каждый божий день. А как вырастет, людям счастье приносит…

  Лёва заметил на  бабушкиных щеках слёзы и решил уйти, чтобы не мешать ей плакать.

 На улице он присел на  пенечек у ворот и откусил кусочек хлеба. Он был еще тёплым и очень вкусным.

  Отрезанный бабушкой  ломоть казался Леве очень большим, и он, глядя на него, стал гадать, сколько раз он испытает это удовольствие …

  Но тут что-то встревожило его, он поднял глаза и увидел, что через дорогу сидят на камнях его друзья, аульские мальчишки, и пристально смотрят на него. Даже не на него, а на этот кусок хлеба в его руке.

  И тогда он встал, перешел через дорогу и, отщипывая по маленькому кусочку, стал угощать своих друзей хлебом, какого они никогда  не ели.

  Это был хлеб из пшеницы, впервые  выращенной его бабушкой в высокогорном ауле в тяжелую военную  годину.