Залог любви

Платье черным шелком струилось по телу и заканчивалось у самых ног, так что приходилось время от времени его поднимать, чтобы неуклюжими шагами не запутаться в нем и не наступить высокими шпильками. Длинные светлые волосы, заколотые крабиком на самой макушке, уже начали бунтовать и выбиваться, а розовая помада почти стерлась из-за вечно покусывавших губы зубов.
Серые глаза нервно бегали из стороны в сторону, а руки то складывались крестом на груди, то опускались и через секунду снова поднимались.
Зал был полон народа, но в то же время пуст. Потому что он не пришел.
Не пришел.
И зря я мучилась, зря шагала от станции до Галереи на таких высоких каблуках. Кожа на пятках уже начала болезненно сжиматься, а трение их о жесткую кожу вызывало желание немедленно выбежать на улицу и окунуть голые ноги в лужу. И все это напрасно.

Потому что он не пришел.

Вокруг висели холсты: одни во всю стену, другие совсем маленькие, умещавшиеся по пять штук в один ряд по центру. Каждая несла в себе историю, каждая ценна для своего создателя. Я обошла зал три раза, и лишь одна работа зацепила меня. Работа молодого художника, написавшего на холсте целую историю о лучшем чувстве, которое может возникать между мужчиной и женщиной (и не только между ними, если все же учесть зарождающуюся во мне толерантность). Он отразил, как сердце бьется и вырывается из груди, как его пробивают остроконечные стрелы, когда любовь исчезает... На деле вся картина - это три черные полосы на красном круге, но в моем воображении отчетливо возникало: шар - сердце, линии - стрелы. А главное - эти четыре детали выведены его рукой. Это его широкоплечую спину я гладила, пока он сидел на краю двуспальной кровати и уверенными движениями вырисовывал четыре незамысловатые фигуры на бумажном прямоугольнике, натянутом на деревяшки. Тогда он и открыл передо мною мир масла и акварели, рассказал, что бумага на деревяшке называется холстом, и что каждая из фигур на бумаге несет в себе особый смысл, понятный только своему создателю. «Моя любовь на этом холсте. Моя любовь к тебе и ни к кому больше», - сказал он тогда, а я лишь улыбнулась, забрала у него кисть, испачканную в красной краске, и оставила на его щеке яркий мазок. Тут и началось наше «кисточное» сражение. В уголке даже осталось небольшое красное пятно от случайно прилетевшей на холст краски, тогда он сказал: «А вот и ты оставила свою частичку в рассказе моей любви…»
А теперь я всеми пятью чувствами пропитывалась лишь пустотой и тоской, глядя на то самое пятнышко. Потому что он не пришел. Встреча здесь - залог нашей будущей совместной жизни: свадьбы, покупки дома, рождения детей и смерти в один день с сединой в волосах. Но встреча не состоялась, а значит не оставлен никакой залог. Никакой совместной жизни и никакого взаимного счастья.
Ноги гудели, волосы бунтовали, голова туманилась от частых мыслей, туфли сами понесли меня к выходу.
В лицо ударил прохладный ветер - осень вступала в свои права, хотя на дворе лишь конец августа. Небо сплошь покрыли серые тучи и вот-вот прольется летний ливень. Крабик слетел, волосы покрывалом накрыли плечи. И пока я наклонялась за потерей, нога подвернулась и от подошвы отлетел каблук. С неба закапало и единственной мыслью осталось: «Хорошо, что я взяла с собой зонт». Ярким солнцем над моей головой раскрылась желтая трость, готовая в любой момент спасти меня от дождя. Зонт на подвиги готов, а вот многозначительный «он» нет. Туфли весело болтались в руке, а голые ноги, добившись своего, шлепали по лужам, остужая кровоточащие мозоли. Подол платья уже давно промок и тянул меня вниз, словно гиря. Но гиря на сердце все же была тяжелее…
И в этот момент в луже четко прорисовалось: «Бросай это все», словно кто-то нарисовал на песке несколько букв, только это был не песок, а вода. Впрочем, мне лишь показалось. Но неприятный осадок на сердце испарился, а мысли в голове прояснились.
И так гордо шлепая по лужам под желтым зонтиком, я отправилась на вокзал.


***

Я уехала и решила, что больше никогда не вернусь в тот город. Нашла работу на новом месте, встретила интересных людей и начала снимать квартиру. Я начала писать картины. Это произошло совершенно случайно, когда я больше всего этого не ожидала. Просто увидела в магазине мольберт и притащила его домой, чтобы оставалась хоть какая-то память о «нем». Да, он оставил меня одну, но ведь чувства не способны на быстрое исчезновение. Я просто садилась утром на кровать, когда солнце только-только начинало освещать бледно-оранжевым светом зеленую местность, а я садилась и смотрела на пустой лист. Я могла сидеть и смотреть на него целые сутки, мысленно прорисовывая линии, что могли бы прорезать эту бумагу. Но главное, что в те моменты в моем сознании четко прорисовывалась картина: как «он» сидит рядом и рисует заветные полосы, а затем проводит кистью по моей щеке. Воображение. Что только люди не способны вообразить, когда сильно по кому-то скучают!
И одной из тех самых утренних посиделок на мягких подушках я сама взяла кисть и изобразила на листе ту самую картину - как на кровати сидят двое молодых людей: мужчина рисует, а девушка следит за его плавными движениями.
Так и начался мой художественный путь. Путешествуя по выставкам, я все ждала, что на одной из них мы столкнемся. Что он будет рассматривать мои работы, остановится перед самой первой, а я подойду к нему сзади и спрошу: «Нравится? Моя любовь на этом холсте». Он удивленно обернется и, ничего не говоря, сожмет меня в объятиях.
Я ждала. Я так ждала, что прокручивала в голове сотни версий, как могла бы произойти наша встреча. Миллионы вариантов. Я выучила каждую версию на зубок и ни раз прокручивала в голове. Это были сценарии с мельчайшими подробностями, по которым могли бы снять прекрасные фильмы о любви… Или ужасные - с какой стороны посмотреть.
Я ждала. Ждала, ждала, ждала! Но ведь, когда ждешь чего-то - этого не происходит. Потому что все в нашем мире случается тогда, когда ты этого не ждешь. И каждый раз я заставляла себя «не жди», «не жди», «глупая, не жди, иначе он не придет». Но разве возможно отделаться от этих безнадежных «ждать», «любить» и «верить»? А еще «надежда». Она, как прилипшая к твоему сапогу жвачка, которую ты пытаешься отодрать, шаркая туда-сюда ногой по асфальту, но так просто от нее не отделаться - и в итоге придется посмотреть на подошву и отскабливать ее пальцами, и малая частичка все равно обязательно залезет под один из ногтей и тебе еще долго придется доставать оттуда эту заразу.


*** 

Помнится, я спустилась в метро и в толпе увидела знакомое пальто. Сердце нервно забилось, а воздух словно выбило из легких. На ватных ногах я начала подходить ближе, легонько отталкивая людей, не сводя взгляда с широкоплечей спины. Я так боялась потерять ее в толпе, словно это был мой последний глоток воздуха перед полным погружением на морское дно, словно это была последняя капля воды в жаркой пустыне.
Я аккуратно проталкивалась среди людей и когда была почти рядом, спина повернулась - и была уже не спина, а высокая мужская фигура. И как мешком по голове - не «он». Словно в пустыне развеялся так манивший меня мираж.
Мужчина поймал мой разочарованный взгляд и в зрачках его возник вопрос: «Обозналась, бедная?», а я лишь опустила глаза и прошла мимо, слившись с серой толпой. Я еще долго чувствовала на себе его сочувствующий взгляд, а к горлу миллиметрами подступала мерзость. Когда тебя жалеют - это приятно, но хуже же для тебя - ты становишься тряпкой, которая понимает, что ее жалеют, а значит можно и порыдать. И как было напророчено - на место злости пришел ком в горло. И теперь единственное, чего я хотела - частым морганием затолкнуть слезы обратно.
Пока ехала до своей станции, ни разу не подняла глаза, боялась, что тот мужчина стоит со мной в одном вагоне, хотя, скорее всего, его там не было. Эскалатор двигался так медленно, словно устраивал экскурсию по метро: «посмотрите на обшарпанные стены», «прочитайте сотню рекламы на плакатах», «прожгите взглядом людей - может рядом затаилась ваша судьба». От этих мыслей меня распер хохот, тот, что граничит с проступающей наружу истерикой. И выходила из дверей метро я, уже согнувшись пополам, и придерживала живот, правда раньше никогда так не делала, когда смеялась.
Пока ноги несли меня в галерею, я немного успокоилась и входила в нее уже с гордо поднятой головой и глазами, веющими холодом и уверенностью.
Сегодня была моя первая выставка. Нервы отдавались в пальцах маленькими частыми уколами, истерика, что застигла врасплох в метро, возможно, тоже возникла из-за закрадывающегося в душу волнения. Мне выделили целый зал, который я украсила желтыми лентами. Но это был не яркий желтый, не тот, что слепит глаз, а спокойный, пастельный, который появляется, когда ты смешиваешь желтую и белую краску. Для всех это цвет разлуки, но для меня это что-то большее, это разлука и начало новой жизни, это разлука и новая встреча. В углу, около своей первой картины - той самой, где изображен художник с сидящей около него женщиной, я поставила свой желтый зонтик-трость, только он был сложен и уже не был похож на взошедшее в небесную высь солнце. Зачем я поставила его туда? Не знаю. Но тогда казалось, что это самое подходящее для него место.
В час дня двери галереи открылись для посетителей, в зал с моими работами плавно затекал народ. Каждый раз мое сердце уходило в пятки, как только заходил мужчина в сером пальто. Но среди множества гостей его не было. И часа через два сердце уже оставалось на месте, потому что знало, что он не придет.
Я стояла, облокотившись на стену, и перекатывала во рту шипящую жидкость, чувствовала, как лопающиеся пузырьки обжигают горло, а в животе растекается тепло. Пока руки хватали один бокал шампанского за другим, глаза, помутившиеся от количества выпитого,  медленно переводили взгляд с одного гостя на другого. Немолодая женщина долго стояла перед картиной с лошадьми, другая перед вечерним лесом: солнце заходило за деревья и сквозь ветки пробивало свои гаснущие лучи. А один мужчина с курчавыми волосами долго смотрел на одну из самых сложных моих работ «Сумерки»: светло-зеленое поле, утонувшее в вечере, когда солнце уже село, но еще не взошла луна, а высокую траву накрыл собой туман. Не спеша он отошел от холста и подошел к моей первой работе. Как мне показалось, около нее он стоял дольше всего, переводя взгляд с картины на ютившийся внизу зонт. То ли в мою голову ударил алкоголь, то ли сама не знаю зачем, но я тихо подошла к нему сзади и зачем-то сказала: «Это моя первая работа, начиная с нее я открыла для себя живопись». Он обернулся и на его лице проскользнула тень удивления и узнавания, а может мне лишь показалось - игра воображения и помутненного рассудка. Он быстро взял себя в руки, на лице расплылась улыбка, а глаза стали задорно веселыми. «Так это вы художница? Вижу, - он перевел взгляд на картину, где изображенной женщиной была я, - автопортрет». Я улыбнулась, у него были добрые карие глаза, веющие теплом и спокойствием, а голос был низкий и мелодичный. Аккуратно подстриженные волосы, но немного курносый нос. Зато улыбка - улыбка настолько добродушная, что становилось даже страшно, когда она исчезала с его лица в те моменты, когда он о чем-то задумывался.
- Я смотрю на Ваши картины, но даже не знаю вашего имени…
Я спохватилась и поспешно протянула ему руку: «Елена». Он не пожал ее, а притянул к губам и легонько поцеловал. Это был галантный жест, но почему-то он вызвал у меня смех. И начав хохотать, я уже не смогла остановиться. Это все шампанское. Это шампанское. Меня обуяла неловкость, а щеки предательски вспыхнули.
- Кажется, Вам не помешало бы проветриться. - сказал мой спутник, подхватил меня за локоть и повел к стеклянным дверям на выход. Сделав пару глотков свежего воздуха, я успокоилась, вытерла выступившие на глаза слезы и смущенно улыбаясь посмотрела на собеседника.
- Вы меня простите, день выдался нервный.
- Понимаю, первая выставка - всегда волнительно, я ведь и сам художник. - добродушная улыбка вновь озарила его лицо, а у меня по телу начало волнами разливаться тепло, как обычно бывает, когда говоришь с приятным человеком.
- Меня зовут Юрий…Простой, возможно, Вы что-то слышали обо мне.
Мой язык онемел, челюсть была готова отвалиться, а сердце ухнуло в пятки. Как я могла не узнать в этом человеке самого Юрия Простого, того самого Простого, который помогал «ему» устроить первую и все последующие выставки в галерее? Как я не узнала в нем человека, пишущего восхитительные, прекрасные, неподражаемые картины, человека с настоящим талантом, с легкой рукой и предрасположенностью держать в руках кисть?
- Простите, я Вас не узнала. - выдавила я, а глаза никак не хотели возвращаться в нормальное состояние, так и были широко распахнуты почти в немом ужасе.
- Елена, разве стоит так переживать? - он усмехнулся и уже более серьезно продолжил,- У Вас настоящий талант. Помню, я работал с одним художником, у вас похожий стиль в написании картин. Знаете, он сейчас здесь, в командировке. Возможно, если бы вы встретились, могли бы поделиться друг с другом опытом. И если бы вы сошлись характерами, я мог бы предложить Вам устроить с ним совместную выставку. Он - уже состоявшийся художник, Вы - новичок. Вам не помешает заиметь подобные связи.
Сердце сжалось, руки до локтей покрылись гусиной кожей, а живот заболел, прямо как перед важным экзаменом. Нет, он говорит не о «нем», «он» не может быть здесь, в этом городе. Это невозможно. Это неправильно.
И какой же черт меня дернул, когда голова утвердительно кивнула, а язык пролепетал «хорошо»?
- Только прошу Вас, захватите с собой зонт, я видел, он стоит в углу. - снова белозубая улыбка.
Глаза посмотрели на затянутое тучами небо, а ноги понеслись обратно в галерею, руки схватили зонт, волосы трепал холодный ветер. Мы шли к ресторану: пара светофоров, серый асфальт, наклоняющиеся к земле деревья и жуткий ветер. Оказавшись внутри, я сразу поняла, кому принадлежит этот ресторан и какого рода люди здесь собираются. Стены увешаны картинами, потолок и пол разрисованы небесной тематикой, а люстры - настоящие произведения искусства. Мне стало не по себе в такой роскоши, но деваться было уже некуда. Юрий посадил меня за стол, рассчитанный на четверых, а сам ушел к барной стойке здороваться со своими знакомыми, наверняка, художниками.
К моему столу он уже возвращался не один, я видела это боковым зрением, потому что глаза устремились на улицу за панорамное окно. Я так боялась поворачиваться, поднимать глаза. Кто стоит рядом с ним? Не видят ли они мое растерянное и испуганное лицо?
- Елена, я привел Вам, возможно, Вашего будущего товарища по кисти. - сказал с улыбкой Юрий, хотя я не могла видеть его лица.
Сейчас или никогда. Шея, молю тебя, поверни голову. Рука, перестань стискивать другую руку. Колени, прекратите так предательски дрожать! Одно движение - я поворачиваюсь, одно движение - наши глаза встречаются. Его - удивленные, мои - испуганные. Время течет песком между пальцев, сердце оттачивает чечетку в груди, глаза медленно моргают, а губы приоткрываются и закрываются. Проходит вечность. В горле так сухо, что не вымолвить ни слова. Руки так отяжелели, что ни одной не протянуть в знак приветствия. Молчать и смотреть - это все, что я могу. Смотреть, но не видеть - как так вышло? Как вышло, что я смотрю на когда-то дорогого мне человека, но не вижу в нем именно того человека? Как вышло, что ни одна из разыгранных мною сцен в голове не оказалась правдой? Как вышло, что тысячи слов, которые я так часто шепотом произносила бессонными ночами, теперь застряли в горле, откуда их не достать? Как вышло? Как это все вышло?
Замешательство не выбило Юрия из колеи, он представил нас друг другу и предложил «ему» присесть. «Он» сел напротив, Юрий - сбоку. Я заказала кофе, который застревал в горле, и опустив глаза, долго размешивала брошенный кубик сахара. Юрий долго говорил о живописи и о том, как было бы чудесно, если бы мы сработались. А я сидела и так сильно боялась поднять глаза, так сильно боялась поднять глаза, так сильно… И в один момент зрачки сами впились в его зрачки. Голубизна глаз не выцвела, а стала еще голубее, еще глубже, еще ярче. О, как я любила эти глаза, и как же сейчас я их ненавижу! Его удивление сменилось безразличием, в моих же читалась буря эмоций. Не знаю, как так вышло, но рука сама потянулась к кружке с остывшим кофе, который я так и не смогла допить, она сама сделала резкое движение, и кофе сам выплеснулся ему в лицо. Я быстро оказалась на ногах и быстрым шагом шла по улице, прочь от ресторана, прочь от него, прочь от своего прошлого. Жаль только, что кофе был остывшим.
Сзади послышался топот ног, сердце заколотилось - вдруг он? Но обернувшись, я увидела Юрия, который спешил вернуть мне забытый мною зонтик. Художник внимательно посмотрел на меня и сказал:
- Я ведь Вас помню.
Глаза наполнились осколками, рот ругательствами.
- Вы знали, что нас с ним связывало и все равно потащили в тот ресторан? - спросила я спокойно. Ярость всегда заставляла меня говорить спокойным и холоднокровным тоном.
- Нет, этого я не знал, хотел помочь. Я помню Вас по-другому…- Юрий поднял у нас над головой зонт и раскрыл его, хотя тучи давно рассеялись и с неба на нас смотрело утомленное солнце, устало ласкающее последними предвечерними лучами. Юрий взял меня за руку и заглянул в глаза, в самую душу. Он наклонился ко мне почти вплотную так, что лица оказались в миллиметрах друг от друга. И я вспомнила. Все вспомнила.


***

Небо сотрясали раскаты грома и прорезали яркие молнии. Дороги превратились в настоящие реки, выходящие из своих берегов. Покинув такси, я шлепала босиком уже не по лужам, а словно по разлившейся под ногами Москве-реке. Ноги как сумасшедшие тащили меня прямиком к вокзалу. Я увидела мужчину в одной футболке, идущего рядом со мной, он пытался сопротивляться дождю, но попытки были тщетными. И тогда, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я просто зашагала ближе к нему, чтобы мой яркий зонтик защитил от ливня не только меня. Он немного опешил, ничего не сказал, но посмотрел с благодарностью. Глаза - словно две кружки черного, слабо заваренного чая, на секунду заставили забыть о холоде.
Мы так и шли до Казанского вокзала, не проронив ни слова. Молча обменялись любезностями, для этого понадобились лишь небольшие поклоны и улыбки. Также молча попрощались, помахав друг другу руками. И молча сели в разные поезда, изредка поглядывали друг на друга через окна плацкарта.
И вот спустя два года тепло вновь разлилось под кожей, словно только что была выпита чашка горячего чая. И вновь над нашими головами солнцем раскрылся зонтик. Только дождя не было. И разбитого сердца не было.
Улыбка тронула мои губы так же, как и губы Юрия. Мы смотрели на зонтик, возвышающийся над головами, смотрели на залог новой зарождающейся любви.