Сенька

Сенька Ёлкин был задуман (кем-то, выше всех нас стоящим) веселым, бойким, вихрастым, ушастым любимым мальчишкой с озорными глазами. Из задуманного сбылись только вихры непослушных темных волос и чуть оттопыренные уши. Потому что Сенька Ёлкин был сиротой.

Появлению Сеньки на свет рукоплескала неистовая августовская гроза, она рвала и метала в унисон мучительным схваткам, будила тихую сельскую ночь громовыми раскатами и яростными вспышками молний, и в какой-то миг измученной акушерке показалось, что одна из этих огненных стрел ворвалась в распахнутое ветром окно старой больницы и молниеносным касанием остановила сердце молодой матери.

Воспитывала тихого вихрастого племянника бездетная одинокая тетка Марья, худая и некрасивая, не умевшая ни приласкать, ни наказать, пугала только своим не по возрасту скрипучим голосом: «Вот не будешь слушаться, заберет тебя, Сенька, как твою мать, Илья пророк на огненной колеснице». Тетка часто пропадала на неделю, на две, оставляя маленького Семена на бабку-соседку, а к 5 годам и вовсе сдала в детдом и больше не появлялась.

Воспоминанием от тетки осталась та самая огненная колесница, которую Семен иногда видел во сне как огромное горящее колесо, от которого разлетаются во все стороны пушистые жгучие искры.

Эти пушистые искры Семен и увидел наяву, когда детский дом возили в город на цирковое представление. Укрощал эти сыплющиеся с проводов всполохи здоровый плечистый дядька, похожий на атлета из цирка. Он держал в руках веревки, как вожжи, и управлял рогами троллейбуса, словно запрягал коня железной колесницы. «Я тоже так буду!» – решил тогда Сенька. Решил и сделал. Чего-чего, а добиваться своего он умел. От кого-то достался ему упрямый, волевой характер, вот только бы знать от кого.

Отслужив в танковых войсках, Семен Ёлкин пришел в троллейбусный парк накаченным, стройным, по-прежнему вихрастым, и через полгода вышел в первый самостоятельный рейс. С виду замкнутый и немногословный, он быстро освоился: в компании мог быть смешлив и весел, но в темных глазах его даже при смехе оставалась какая-то необъяснимая колючесть.

Работа Семену нравилась, он чувствовал себя за рулем легко и уверенно, вот только женщин - пассажирок не жаловал. Девчонки не в счет, конечно, ну или там молодые мамочки. А вот старух и теток не любил. Вечно ворчливые, недовольные, с претензиями. Если видел, что какая-то бежит с сумками, кудахчет, то непременно уезжал, а если удавалось закрыть дверь перед самым носом, считал это своей маленькой победой. Водитель железной колесницы. Победитель.

Остановка тридцатого маршрута, на котором Семену чаще всего доводилось ездить, была прямо напротив большого белокаменного храма с голубыми куполами, расписанными золотыми звездами. Оборотный рейс на этой линии короткий и за смену получалось сделать десять кругов. Каждый раз старался задержаться возле храма на минуту дольше, свет этих лазуревых башен какой-то неясной то ли тоской, то ли нежностью отзывался в сердце, и каждый раз Семен обещал себе – буду свободный, зайду, поставлю матери свечку.

Засмотрелся и в этот раз, и уже закрыв двери, увидел старуху с тяжелой сумкой, спешившую к троллейбусу от церковных ворот. Семен привычно отвернулся, нажал было на педаль, но услышал с улицы почти позабытый скрипучий голос тетки Марьи: «Сыноок! Подождиии, сыноок!». В горле вмиг пересохло, сердце забилось как после стометровки, Семен даже дотронулся до него правой рукой – на месте ли? Дрожащими пальцами опустил тумблер, открыл дверь: «Садись, мать».

***
Тетка Марья, которой к рождению племянника Сеньки исполнилось 36, знала, что ей осталось недолго, врачи не скрывали. Знала, что лучше не брать племянника, какой из нее воспитатель, еле ноги носят. Но не смогла отдать младенцем: "сколько смогу – дома побудет, не у чужих людей". Старалась очень, через боль и слабость готовила, стирала, мыла, убирала. Вот только приласкать боялась – сама привязаться и мальчонку к себе привязать, ему только тяжелее будет. А как хотелось прижать этого птенчика, запустить тонкую слабую руку в его лохматую голову. Плакала по ночам, говорила тихим шепотом с портретом сестры, про Сеньку рассказывала. Не жаловалась. Когда смерть подошла совсем близко, нашла хороший детский дом, съездила, проверила, договорилась. Расставались тихо, без слов. Поцеловала родную макушку, вручила потертый чемоданчик и пошла, пошатываясь, в ночь. "Прости, Сенька, будь счастлив".