Серебряные часы

( посвящение Г. Ф. Лавкрафту )

Каждый раз мне все сложней просыпаться. Я изо всех сил рвусь назад, в реальный мир, но цепкие щупальца сновидений хватают меня, мозг заполняет шепот и напевы мира, погружаться в который все страшней для меня. Часто я просыпаюсь с криком отчаянья. Ничто: ни наступивший май, ни аромат зелени и цветов, ни солнечные зайчики, играющие на стенах, не могут отогнать мысль, что ближе к полуночи  я снова погружусь в сон и ступлю на серые мостовые старого города, где навсегда воцарилась поздняя осень, где деревья безжизненно роняют последние листья, а воздух плотный и поглощает любой звук. Если сегодня я не проснусь, вы узнаете все из этих записей, которые я делаю сегодня,  незадолго до полуночи. Все, что гложет мою душу последние несколько месяцев – все здесь. Непонятное чувство опасности и безысходности перебивает надежду никогда не видеть больше во сне одни и те же улицы, которые не отпускают меня, и кривую улыбку человека с серебряными карманными часами, говорящего странные фразы. Он проходит сквозь стены старинных домов сновидческого города, который, как я теперь знаю, принадлежит ему. Не преследуя меня, а, просто глядя мне вслед, когда, после последнего разговора с ним я бросаюсь бежать, куда глаза глядят, он ждет новой встречи с постояльцем одной из своих гостиниц. Я пишу эти строки, так как боюсь, что сегодняшняя встреча с ним станет для меня последней, и я никогда больше не увижу красок мира, где я родился на свет. Не спав уже пять ночей,  я понимаю, что скоро уроню голову на рукопись и усну. Неважно, если меня сочтут сумасшедшим – не я один испытал на себе то, о чем расскажу ниже, да и что значит мнение людей, не видящих и не знающих ничего, кроме своих насущных проблем? Поверят ли мне или нет  – я запишу все, что случилось со мной в последние месяцы и что предшествовало убийству, совершенному мной недавно.
            Про город, так часто виденный мною во снах, я могу сказать, что, впервые ступив на его улицы, я ощутил необыкновенное чувство одиночества. Дело даже не в том, что вокруг не было никого, а пустынные улицы петляли и уводили все дальше и дальше. Какая-то давящая атмосфера царила здесь, долгое время я не слышал ни звука и решил было, что оглох, пока, окончательно потерявшись и остановившись рядом с каменным колодцем посреди небольшой площади, не услышал музыку. Это не был звук музыкального инструмента; мотив, услышанный мной, напоминал мелодию, издаваемую музыкальной шкатулкой. В детстве у меня была такая: я открывал ее и с восторгом смотрел на маленькую балерину, танцующую под незатейливый, но красивый мотив. Мелодия же, услышанная мною во сне, запоминалась не красотой, а чем-то иным. Была она не то ехидной, не то тревожной, и издавали ее серебряные часы.
            Их держал в руке незнакомец, первый увиденный мной житель сновидческого города. Он был в наглухо застегнутом кожаном плаще и черном цилиндре и стоял недалеко от меня, небрежно опираясь о каменную стену. Щелкнув крышкой часов, он спрятал их в карман плаща и взглянул на меня исподлобья. Лицо его на мгновение исказила ухмылка, он приподнял цилиндр в знак приветствия и, сделав шаг назад, ушел прямо в каменную стену, словно растворившись в ней.
            Каждую ночь бродил я по улицам города. Никаких других снов я не видел. Всегда был здесь вечер, всегда стояла одна и та же погода. Серое низкое небо почти касалось шпилей башен, пейзаж был унылым и тусклым, во всем преобладали серые и темные тона. Как разительно это все отличалось от весенней зелени, каждый день шумящей за окном моего кабинета! Вид ее помогал поднять настроение, когда я, только что проснувшись и, будучи не в духе после тяжелых сновидений, садился за работу.
            Человек с серебряными часами появлялся всегда неожиданно, он следил за мной то из темных подворотен, то из окон домов, то с крыш зданий. Стоило мне заметить его, как он, в одной и той же ироничной манере приветствуя меня, исчезал. Я не мог избавиться от этого вездесущего преследователя и со временем даже привык к нему. Почти избавившись от вполне естественного страха перед преследователем, я даже стал позволять себе ответные приветственные жесты. Это, видимо, доставляло ему удовольствие, но на сближение со мной он так и не шел, предпочитая исчезать из виду.
            Снова и снова изучал я город. Изучив довольно неплохо расположение площадей и улиц в центре (я полагал, что нахожусь именно посередине города), где я оказывался каждый раз, стоило мне заснуть, я ничего не знал о других его местах. Город был огромен, но я не терял надежду когда-нибудь изучить его полностью. Дома, колонны и стены были выложены из серого камня, поросшего мхом, улицы были вымощены булыжником. Деревья росли редко, почти все были искривленными и уныло роняли листья, предвещая скорое наступления холодов. Холода, тем не менее, не наступали. Казалось, что я попадаю в один и тот же день, ведь все оставалось неизменным. Никого, кроме человека с серебряными часами я не встречал. Дома стояли пустые, нигде не горели окна, нигде не слышал я голосов. Город был мертв. Лишь с появлением моего таинственного преследователя нарушала тишину мелодия, издаваемая его часами. Мотив этот я странным образом забывал, стоило мне проснуться, хотя всегда отличался неплохой музыкальной памятью.
            Первый мой сон, нарушивший однообразие сновидений, надолго засел у меня в голове и оказался первым шагом к бездне, которой я теперь безвозвратно поглощен.
            В этот раз я долго бродил по городу и ушел гораздо дальше, чем когда бы то ни было до этого. Дома из серого камня с черепичными крышами безмолвно смотрели на меня провалами окон, улицы становились все уже. Но я все шел и шел, повинуясь некому непреодолимому стремлению что-то сегодня найти среди этих улиц.
            Не знаю, сколько времени я двигался. Во сне время течет совсем иначе, и, поспав не более часа, я вполне мог прожить среди сновидений несколько дней. Вдруг с удивлением я осознал, что вижу вдалеке дом, совершенно не похожий на любую другую постройку сновидческого города. В окнах его горели огни и, не медля ни секунды, я двинулся к нему. Странное дело: мой преследователь сегодня нигде себя не обнаружил, и я полагал, что  непременно встречу его там. Встречи я ничуть не боялся.
            Это было двухэтажное строение, сложенное, как и остальные здания города, из серых камней, но все же разительно отличающееся от любого из них. И, прежде всего потому, что из окон лился свет, а изнутри слышались голоса. Я с любопытством посмотрел на вывеску, висящую над входом. Гласила она: «Гостиница «Серебряные часы».
            Не раздумывая ни секунды, я шагнул к входной двери и открыл ее. Поток света был настолько неожиданным после серых красок, которые я уже привык видеть во снах, что на мгновение ослепил меня. Я стоял на пороге в изумлении: передо мной был большой просторный холл, уставленный столами с едой и напитками. За самым большим столом по обе его стороны сидели молодые люди. Потягивая напитки, они громко переговаривались друг с другом, периодически хлопая друг друга по плечам и хохоча. Мой визит, как видно, никого не заинтересовал, никто даже не повернулся в мою сторону.
            В дальнем углу несколько седовласых господ одетых безукоризненно и со вкусом о чем-то громко спорили. Они сидели как бы особняком от остальных, и это меня заинтересовало. В нерешительности шагнув с места, я двинулся к ним. Хлопали пробки, звенела посуда. Я решил, что попал либо на званый ужин, либо на некий праздник, и господа, сидящие в углу, вероятно, виновники торжества. Подойдя к ним достаточно близко, чтобы уже не оставаться незамеченным, я решил было заговорить, но вдруг один из них, оборвав разговор с остальными, поспешно поднялся и пошел по направлению к большому камину у восточной стены. Сев на корточки возле него, он взял кочергу, помешал угли и подбросил в огонь несколько поленьев, тут же весело затрещавших. Затем он поднялся, повернулся в мою сторону и, увидев меня, улыбнулся. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим, одет он был в черный фрак и безукоризненно белую сорочку. Я запомнил, что лицо его было морщинистым, а глаза голубые. Глаза эти смотрели прямо на меня, он неторопливо двинулся мне навстречу, всплеснув руками.
            - Вот и вы пожаловали! Хозяин говорил, что сегодня мы наконец-то познакомимся. Слышал о вас много любопытного, молодой человек, позвольте же вас познакомить со всеми.
            Я, пока не смея ничего вымолвить, подошел вместе с ним к столику в углу. Господа, прервав разговор, встали как один, и я ощутил несколько внушительных рукопожатий. Все они были примерно одного роста, во фраках, различала их лишь манера говорить и черты лица, впрочем, в каждом мне показалась своя приятность. Никто из них не назвал своих имен, и я также не стал представляться, но подсознательно понимал, что эти люди и так меня знают.
            - Молодежь, как всегда, галдит, - сказал пожилой господин в пенсне, - не обращайте внимания. Это не от невоспитанности. Сегодня весьма удачный день для всех нас, а ваш визит еще одна приятная неожиданность. Хотя неожиданностью все-таки его не назвать – мы ждали вас со дня на день.
            - Ждали меня? - я был удивлен, но не напуган, понимая, что сплю, и увиденное мной абсолютно не реально, - но почему?
            - Ах, хозяин обычно сам все объясняет, - пожал плечами седоусый господин, напомнивший мне по виду своему отставного военного. – Вы сами все скоро узнаете, он вот-вот должен спуститься к нам.
            - Подсаживайтесь к нам, - любезно предложил еще один седовласый господин. – Может быть, с вашей помощью мы все-таки разрешим наш спор.
            Я присел на стул черного дерева и прислушался к возобновившейся беседе. Разговор шел о поэзии, и я, слушая, как собеседники превосходно цитируют отрывки из моих любимых поэм, счел общество весьма просвещенным. Тем не менее, я почти ничего не говорил – только слушал, и более всего ожидал познакомиться с хозяином этой снящейся мне гостиницы.
            Я понял, что он пришел, скорее интуитивно, за несколько мгновений до того, как увидел его. Почувствовав на своем затылке чей-то взгляд, я обернулся и встретился глазами со своим преследователем – владельцем серебряных часов. Он стоял на лестнице, ведущей на второй этаж гостиницы. Одетый, как всегда, в кожаный плащ и цилиндр, он с полуулыбкой смотрел уже не на меня, а на компанию, шумящую за соседним столом. Все разговоры стихли в одно мгновение, и «молодежь», и седые господа встали с мест и склонили головы в знак почтения. Встал и я, но голову не склонил, а с любопытством и некоторым страхом смотрел на приближающегося ко мне хозяина гостиницы. Он подошел совсем близко и остановился. Я рассмотрел благородное, но хищное лицо с заостренным подбородком. Руки он держал в карманах плаща и, не меняя выражения лица, заговорил спокойно и насмешливо:
            - Приветствую вас в моем доме. Я не имел возможности побеседовать с вами раньше и искренне надеюсь, что не слишком испугал вас своими исчезновениями. Все мы здесь люди долга и отлучаться приходится слишком часто. Ваш визит сюда большая для меня честь. Не тратя попусту времени, я предлагаю всем проследовать за мной.
            Заскрипели отодвигаемые стулья, все не спеша пошли по направлению к лестнице. Я шел вслед за всеми, поражаясь, какие необъяснимые глубины впечатлений таит в себе мир сновидений. Хозяин гостиницы шел первым, все остальные двигались за ним. Поднявшись на второй этаж, я увидел длинный коридор, в обоих концах которого располагались двери.  Мои седые собеседники и я, повинуясь жесту хозяина, двинулись влево, остальные – к противоположной двери. Прежде чем  сделать шаг за дверь я оглянулся: «молодежь», следуя друг за другом, уходила, как мне показалось, прямо в пустоту ночи, распахнувшей свои просторы, мне даже показалось, что я вижу блеск звезд.
            Я стоял на балконе в окружении старейшин и хозяина гостиницы. Я посмотрел вниз с балкона, ожидая увидеть вид на город, но вместо этого созерцал одну лишь кромешную темноту. Старейшины выстроились в ряд и молчали. Человек в цилиндре быстрым движением достал из кармана серебряные часы, щелчок – и полилась знакомая тревожная мелодия. Он подошел к усатому господину, тому, что показался мне отставным военным, и, указав на циферблат часов, произнес несколько слов на неизвестном мне языке. То, что стало происходить дальше, превратило сон в кошмар.
            На мгновение мне показалось, что по  телу старейшины пробежала дрожь, и вот, вместо человека взмыл с балкона черный ворон. С карканьем полетел он прямо во мглу и пропал из виду. Попытка моя закричать или двинуться с места не увенчалась успехом, я не мог даже зажмуриться, а лишь наблюдал, как седые господа один за другим превращаются в воронов и исчезают во мраке ночи. Последним на балконе остался я.  Подойдя ко мне, хозяин гостиницы поднес к моему лицу циферблат часов. Ожидая увидеть привычные цифры и стрелки, я пришел в ужас, разглядывая, словно выгравированное, лицо какого-то человека. Лицо было живым, глаза с ужасом, напоминающим мой собственный, смотрели на меня, а губы двигались – то ли он читал молитву, то ли о чем-то просил.
            - Пора за работу, - услышал я голос владельца серебряных часов. – Его срок истек. Спеши к нему и возврати мне мой долг.
            Мелодия из часов заполнила мой разум, тело пронзил нестерпимый холод. Я раскинул руки – и вот я лечу сквозь ночь, через иные миры, не боясь никого и ничего. Я спешу к тому, кто так опрометчиво взял на себя обязательства перед моим хозяином, а теперь вовсе не хочет возвращать свои долги. Но у него нет выбора – я уже лечу к нему, лечу по приказу моего господина…
            Я летел над городом, показавшимся мне знакомым. Это был Париж, я приезжал сюда не так давно к знакомому писателю Эдгару Дюпре. Целью моего полета был особняк на окраине. Я пролетел над садом и проник через незапертую форточку в спальню владельца особняка, чье искаженное ужасом лицо увидел на циферблате серебряных часов. Кредитор лежал на широкой постели, простыни были смяты – он бился в конвульсиях, взгляд его, все еще осмысленный, был полон страха. У изголовья кровати на ночном столике горела керосиновая лампа, на полу в беспорядке были разбросаны газеты, какие-то документы и банкноты.
            Увидев меня, он сделал попытку закричать, но смог издать лишь свистящий шепот. Видимо, к постели его приковал тяжелый недуг, он был беспомощен передо мной и мог лишь с мольбой смотреть на вестника своей неминуемой гибели. Комната вдруг начала уменьшаться, я чувствовал, что расту, а мои когтистые лапы тянутся к телу, бьющемуся в припадке боли и отчаянья на измятой постели. Миг – и он уже в моих когтях, но не его тело, а хрупкая душа его, источающая запах страха. Я бью крыльями, издаю гортанный клич победы и несусь прочь, сжимая в цепких когтях драгоценную добычу. Позади меня начинает разгораться пламя от опрокинутой владельцем особняка керосиновой лампы. Путь мой далек, и я несусь сквозь иные миры, не боясь никого и ничего…
            Сон мой был недолог, но мне казалось, что прошла целая вечность. Проснувшись, я почувствовал, что лоб мой взмок от пота, а утренний ветер расшвырял по всей спальне мою все еще не дописанную поэму. Это показалось мне странным, ведь я точно помнил, что закрыл окно, прежде чем лечь спать. Решив приготовить себе кофе, я прошел в кухню. Сон произвел на меня крайне гнетущее впечатление, к которому добавилась еще одна неприятность – погода за окном испортилась, в майскую благодать ворвались холод и сырость, небо было серым и напоминало небо над городом из моего сна. Я очень боялся, что сны, подобные моему – следствие расстройства психики, ведь я видел во сне долгое время одно и то же, последнее же сновидение выделялось большим количеством персонажей и событий, но я совершенно не мог контролировать свои действия, став марионеткой в руках хозяина гостиницы «Серебряные часы».
 
Прошло некоторое время, и мне стало даже нравиться чувство полета  и бесконечная власть, которую чувствовал я, унося очередную душу в  когтях. Где заканчивался мой полет я не знал, так как просыпался сразу после выполнения своего задания. Понимая, что это всего лишь сны, я, тем не менее, ложась в постель, с нетерпением ждал возвращения в гостиницу «Серебряные часы». Теперь, сидя вблизи камина в компании седых старейшин, я, еще отнюдь не украшенный сединой, с некоторым даже презрением, поглядывал в сторону «молодняка», шумевшего за своим столом. С появлением хозяина я уже знал, что мне делать – вставал со своего места, поднимался по лестнице, шел влево по коридору и ждал, стоя на балконе, когда увижу лицо очередного кредитора на циферблате серебряных часов. После прыжка с балкона в бездну какие-то пространственные потоки сами несли меня к жертве, с которой я никогда не церемонился, сразу же вырывая мерцающую душу и улетая.
Имена и титулы в «Серебряных часах» не практиковались, но было понятно, что седовласые господа занимают здесь более привилегированное положение, нежели вечно шумящая «молодежь», последние действительно напоминали стаю молодых воронят. Не менялся здесь ничей облик, хозяин носил все то же одеяние, а я, засыпая, теперь уже никогда не бродил по мертвому городу, а оказывался сразу у входной двери. Всегда царило здесь веселье, беседа и застолье. Вечный праздник был вызван, насколько я понимал, постоянным притоком душ «кредиторов», в сборе которых и состоял долг, о котором как-то говорил хозяин гостиницы. Но почему я?  Почему мне постоянно снится сон о городе из серого камня и гостинице для сборщиков душ? И кто владелец заведения, где я оказываюсь? Дьявол? Демон из преисподни? Или просто порождение моего воспаленного воображения?
Почти все мои вопросы разрешились в двух последних снах, предшествующих моей вынужденной бессоннице. Уснув в ночь с четверга на пятницу, я вновь вошел в двери гостиницы и до появления хозяина, коротал время со старейшинами, обсуждая, с моей подачи, творчество Эдгара Дюпре. Мы как раз обсуждали его последний роман, как появился хозяин. Ступив на балкон, я уже безбоязненно проследил за превращением моих собеседников, и, дождавшись своей очереди, взглянул на циферблат. Разум мой почти отказался мне служить: на меня смотрел Дюпре. Чувствуя, что сон зашел слишком далеко, я предпринял попытку проснуться, но, будучи не в силах помешать воле хозяина, вновь обратился в ворона.
Выполняя «долг», я, в своих снах, посещал различные города, в доброй половине которых никогда до этого не был. Иногда мне казалось, что я вижу знакомые мне улицы Лондона или Будапешта, иной раз оказывался над заснеженными крышами неизвестного мне города, где замечал православные церкви, очевидно, это была Россия. Сейчас же я вновь видел крыши Парижа, куда я однажды уже наведывался, оставив после себя пылающий особняк.
Дом столь почитаемого мною писателя стоял на холме, недалеко от маленькой церквушки. Рядом располагалось кладбище и Дюпре, будучи человеком, испытывающим интерес к подобного рода местам, часто здесь гулял, несколько раз компанию ему составлял я. Миновав кладбище и кружа над домом в своем жутком обличье, я испытывал отвращение оттого, что мне предстоит сделать. Воля моя чуть окрепла от мысли, что сны мои заходят уже слишком далеко и пора избавляться от них любым способом, сколь бы не нравилась мне атмосфера гостиницы. Я чувствовал себя рабом, марионеткой, и более всего мне было непонятно, каким образом это рабское чувство так меня захлестнуло, что стало чем-то само собой разумеющимся. Видимо, причина этого – ни с чем не сравнимое чувство власти и могущества, которое я испытывал, унося в когтях души людей, чем-то обязанных хозяину «Серебряных часов».
Дюпре сидел спиной ко мне в своем кабинете за большим письменным столом и что-то писал. Кабинет освещали две восковые свечи. Здесь все осталось так же, как при моем последнем визите к нему, когда я привез ему наброски своей поэмы и, стоя посреди кабинета, читал ее ему вслух. Фамильные портреты на стенах, книжный шкаф, набитый литературой на разных языках и сам Дюпре, в своем неизменном темно-синем халате, в окружении исписанных листов, лежащих на столе перед ним.
Я знал, что сижу неподвижно на вешалке для шляп. Точно зная, что нужно делать, я мешкал, понимая, что обязан выполнить приказ человека с серебряными часами, но не желая этого. Дюпре был совершенно спокоен и то ли не заметил меня, то ли не обращал на меня никакого внимания, продолжая быстро писать. Так продолжалось несколько минут. Затем я шумно взмахнул крыльями  и издал гортанный крик, желая привлечь к себе внимание. Дюпре отложил исписанный лист и, не спеша, повернулся. Теперь мы смотрели друг на друга: я, в обличье демонического ворона, и он, великий писатель, чья душа отныне принадлежала не ему. И он, ничуть не испугавшись моего вида, вместо того, чтобы отшатнуться или сделать попытку выбежать из кабинета, протянул ко мне руку. Сам не зная, зачем я это делаю, я слетел с вешалки и сел на предплечье его левой руки. Улыбнувшись, он осторожно погладил перья на моей спине и заговорил со мной.
- Наверняка ты, и тот, кому ты служишь, уже тысячи раз слышали мольбы и просьбы дать отсрочку, потому что не завершили свои труды: кто не дорисовал картину, кто не допил любимое вино, а кто-то не составил завещание. Но я только что закончил свой труд, роман дописан и я в твоем распоряжении. Куда же мы отправимся с тобой, на что я обречен – на вечные муки или на вечный поиск?
Я не мог, я просто не мог убить того, кто всегда озарял мою жизнь.  Не имея возможности ничего ответить, я молчал. Дюпре же словно ждал  ответа, глядя на меня с полуулыбкой. Неожиданно я понял, что в голове моей, подобно грому, звучит голос Хозяина. Он призывал меня к порядку и требовал, чтобы я, отбросив преступные сомнения, немедленно выполнил свою работу. «Нет!» - крикнул я в ответ, разумеется, мысленно. Сорвавшись с предплечья, Дюпре я взмыл под потолок. Прочитав в глазах писателя ужас и, одновременно, восхищение, я сделал то, что помогло мне вырваться из сна – полетел прямо на пламя свечи. Перья вспыхнули и затрещали, и я, закричав от боли, проснулся.
Я никак не мог понять, чем был вызван пожар в моей спальне. Засыпая, я погасил все свечи и лампы, в спальне я никогда не курил, войти туда, пока я спал, никто не мог. Тем не менее, проснувшись, я осознал, что действительно кричу от боли, боль эта реальна, и вдобавок задыхаюсь от едкого дыма, заполнившего спальню. Горела моя кровать, я был окружен кольцом огня.  Я заставил себя перевернуться на бок и упал на пол. С трудом встав на ноги, я открыл дверь спальни и, шатаясь, вышел. Схватив таз, наполненный водой для умывания, я вернулся в спальню и вылил воду на жадное пламя, едва не погубившее меня. Прибив остаток огня покрывалом, я открыл окно, чтобы проветрить спальню, и увидел на фоне зарождающегося рассвета стаю ворон, улетающих прочь от моего дома. Я смотрел им вслед, пока они не исчезли из вида.
Чуть позже, тем же утром, я получил из Парижа телеграмму от Эдгара Дюпре. В ней он сообщал, что располагает совершенно невероятной информацией, и просил при первой же возможности приехать к нему. В другое время я бы с удовольствием выполнил его просьбу, но теперь, после всех немыслимых событий, случившихся со мной, я и мыслить не мог куда-либо ехать, особенно к Дюпре. Отправив ему в этот же день ответную телеграмму, в которой извинялся за невозможность поездки в Париж (сослался на состояние здоровья, что вряд ли было неправдой), я решил не возвращаться домой. Болела обожженная рука, которую я сам себе перевязал, но я старался не обращать на это внимания. Проблуждав весь вечер в сквере, и прогулявшись по ночной набережной, я решил снять номер в гостинице.
            …Я лежал на том самом столе, за которым обычно веселился «молодняк». Теперь стол был покрыт красной тканью, на нем лежал я и смотрел в потолок. По левую руку стояли старейшины и с неодобрением смотрели на меня. Справа шептались молодые слуги владельца серебряных часов.
Хозяин подошел ко мне, склонил голову, словно желая лучше меня рассмотреть, и заговорил. То почти шепотом, то переходя на крик, он поведал мне то, что уже давно терзало мой мозг и требовало разъяснений.
- Вы не имели права самостоятельно принимать решения, друг мой. Когда-то ваш отец, которого вы не имели чести знать, заключил со мной сделку. В обмен на мою услугу он любезно согласился передать мне вас. Вы сочтете это подлостью и низостью, но в делах, которые поручено вести мне, это не так важно. Здесь ваш дом, а все мы – ваши друзья. Если вам показалось, что вы попали в преисподнюю – вы ошиблись, хотя и это не имеет особого значения. Полагаю, не так уж и трудно было забрать у господина Дюпре то, что ему уже не принадлежит, замечу также, что с остальными вы не церемонились. И вам даже нравилась ваша работа, а все потому, что остальных вы просто не знали. А ведь это были не менее достойные личности, при жизни обладающие огромной властью. Например, не так давно вы наведывались к очень известному химику, чуть позже – вырвали душу у английского адмирала. Но все должно происходить в точно определенное время, которое определяется даже не мной, а теми процессами, что управляют всем мирозданием. Теперь, из-за вашей оплошности, оплошности непоправимой, господин Дюпре может еще двадцать лет спокойно жить и писать свои книги. Я, и те, кому я служу, живем не по тому времени, к которому привыкли вы. Наше существование определяет вот это, - он помахал у меня перед носом серебряными часами.
- Вы ничего не объясняли мне, я ничего не знал, - прошептал я.
- А я и не должен был ничего объяснять, - улыбнулся человек с серебряными часами. – Вы с самого рождения должны были стать одним из нас, но час ваш пришел совсем недавно. Вам больше нечего делать в вашем мире, в любом случае придется привыкать к нашей  компании и этой гостинице, где вы будете моим вечным постояльцем. Даже в детстве вы иногда видели во снах город, построенный мной, здесь теперь ваше место. От нас с вами зависит то хрупкое равновесие, которое царит в вашем мире и делит людей на гениев и глупцов, богатых и бедных, неудачников и людей во всех смыслах удачливых. Ведь лишь единицы добиваются значительных успехов, и уж, простите, не в силу своих личных качеств. Все они рано или поздно обращаются ко мне, ведь я могу все, даже воскрешать из мертвых. Но, разумеется, за все нужно платить.
- Что попросил Дюпре? – спросил я. Хозяин улыбнулся.
- Он захотел видеть во сне будущее. Но, вместо того, чтобы стать, например, прорицателем, он решил писать книги. Почти все, о чем он пишет, рано или поздно случится в вашем мире…
У меня остался всего один вопрос. Я понятия не имел, смогу ли выбраться отсюда, но это в тот момент почти не имело для меня значения.
Я никогда не видел своего отца. Моя мать прожила недолго, я плохо ее помнил, и общения с ней состояло лишь в нескольких вынужденных фразах в день с ее стороны. Стоило мне упомянуть об отце, которого я никогда не видел, как мать менялась в лице и уходила в свою комнату. Она не любила меня, и мы оставались практически чужими людьми вплоть до ее смерти.
Хозяин прочитал вопрос в моих глазах.
- Он жив, друг мой. А то, ради чего вы вечно будете в нашей компании, находится на вашей книжной полке. Последняя книга слева.
Он резко отошел от меня, повернулся к «молодняку» и сделал знак рукой. Свет померк: вороны, громко каркая, словно чертыхаясь, набросились на меня со всех сторон. Нечеловеческим усилием я заставил себя закрыть глаза ладонями, чувствуя, как чудовищные птицы вырывают куски моей плоти. Я закричал, боль пульсировала во всем теле, а воронье карканье дополняла мелодия из серебряных часов.
Я не проснулся, а, скорее, очнулся. Долго лежал, не шелохнувшись и не удивляясь пятнам крови на одеяле и простыне. Лишь один раз поднял руки и посмотрел на тыльные стороны ладоней – они были изранены и кровоточили. Прошло не менее часа, а я все не двигался с места. Невероятный поток искаженной, болезненной информации почти убил меня. Я понимал, что потерял себя, и, заснув еще раз, вряд ли проснусь. Сны мои – не сны вовсе, а некая иная реальность, что доказывали раны на моих руках. Но погружался я в нее лишь засыпая. И, пока я не сплю, хозяину и его потусторонним слугам до меня не добраться.
Последняя книга слева была энциклопедией живописи. Она была в моей коллекции книг столько, сколько я себя помню. Я изредка  ее перелистывал, но без особого интереса, живопись никогда меня не привлекала.
Эти несколько иллюстраций, видимо, ускользнули ранее от моего внимания… Мой отец рисовал город, который снился мне так часто, его улицы, черепичные крыши домов и вечно серое небо. Безумие овладело мной, и, взяв пистолет, я вышел из дома, наскоро перевязав кровоточащие руки.
Но, обойдя к концу дня чуть ли не весь город, я вернулся. Вернулся, вспомнив про Дюпре и его роман. Прежде всего, я должен завершить поэму, так я решил, и, едва переступив порог, принялся за работу.
Во вторник вечером я, полумертвый из-за отсутствия сна, решился увидеть его. Свет ламп раздражал и одевался я при свете одной единственной свечи. Глядя в зеркало, я понимал, насколько изнуренный и осунувшийся у меня вид. Тихо спустившись по лестнице, я вышел на улицу.
Город почти спал, но здесь кипела жизнь. Здесь проходил один из культурных вечеров, где, обычно по инициативе какого-либо известного в городе человека, собирались сливки общества, поэты, художники, а также те, кто себя с ними соотносил. В списке приглашенных я не значился, но без всякого труда попал в дом. Знакомых мне лиц я встретил предостаточно, и буквально каждый справлялся, хорошо ли я себя чувствую. Я,  спокойно, насколько это было возможно, объяснял, что причина столь болезненного моего вида – недавно перенесенная болезнь и что теперь я иду на поправку. Молодой журналист Ховард осведомился, когда я закончу свою новую поэму. Я заверил его, что буквально через неделю она увидит свет, понимая, что вряд ли успею ее закончить.
Мы встретились примерно через час после того, как я попал в дом. Я пил кофе, боясь прикрыть глаза хоть на мгновение, так как в этом случае рисковал немедленно заснуть. Я все время смотрел на входную дверь, интуитивно чувствуя, что он не может не прийти сегодня сюда и я его непременно встречу. И вот, в парадную, в компании двух неизвестных мне господ, вошел мой отец. На портрете из энциклопедии ему было лет тридцать. Сейчас он постарел, виски были совсем седыми и полнота уже начала портить его, но это, несомненно, был он. Передав подошедшему слуге пальто и шляпу он, потирая руки, не спеша шел в моем направлении, переговариваясь со своими спутниками.
Я не решился заговорить с ним при всех, боясь, что он каким-то образом узнает меня. Мы разговорились, когда он в одиночестве курил сигару на балконе. Было темно, я прошел вслед за ним, и, встав неподалеку, закурил. Стоило мне заговорить, как голос мой предательски задрожал.
- У вас замечательные картины.
- Благодарю вас. Новые мои работы скоро будут выставлены, посетите выставку на следующей неделе.
- Мне рассказывали, что вы скоро женитесь?
- Скорее всего, в начале декабря.
- Это ваш второй брак? – я говорил, как в бреду.
- А вы много обо мне знаете, молодой человек! – странно, но он даже не смотрел в мою сторону. Мерцал огонек сигары, он, казалось, о чем-то размышлял. – Да, я уже был женат.…Это было очень давно…и вспоминать слишком болезненно…
- А сын? – вдруг глупо, с жаром душевнобольного выпалил я. – У вас ведь есть сын?
Он повернулся ко мне.
- У меня был сын, но он умер. Но какое вам до этого дело?
Я не помню, как выбежал из дома. Ярость и отчаянье рвали мой мозг. Весь следующий день и ночь я работал над поэмой, так, как никогда до этого не работал. Слова так и рвались из под пера. Все, что скопилось в душе моей за последнее время, обретало форму и оседало на белых листах. Временами мне слышалось, что за окном хлопают крыльями вороны, а может, это были просто галлюцинации.
Хозяин ждал меня, но осталось еще одно дело.
…Я застрелил его, когда он возвращался откуда-то домой. Убил человека, породившего меня на свет и отдавшего на вечную службу в преисподнюю.
Я заканчиваю свои записи. Я не раскаиваюсь в том, что совершил. Безумие, охватившее меня, уже не закончится. Полиции я боюсь куда меньше, чем неотвратимости погружения в сон, где ждет меня гостиница и вечное рабство в облике ворона.
Теперь я вспомнил ту мелодию, я даже могу ее напеть. Тревожный и насмешливый мотив.… Сейчас я усну, и помоги мне Господь.… Теперь реальностью для меня навсегда станет мир ночных кошмаров, гостиница «Серебряные часы» и осенний полумрак сновидческого города.
 
                Октябрь 2006 года.