Товарищи по оружию

  Солнце, точно подстреленное, стремительно падало за горы, окружавшие Кабул. В небе появился тоненький и едва заметный серпик луны. Тени становились невообразимо длинными, острыми. С заснеженных вершин порывами потянуло едва ощутимой прохладой. То и дело внезапные маленькие вихри-смерчи крутили на пустынной разбитой асфальтированной дороге пыль, обрывки советских газет и всевозможный мусор, унося его за обочину.
  Больше часа топчется Сергей возле аэродрома на углу пересыльного пункта, надеясь добраться с оказией до штаба армии, который находится на другом краю города. Но машины, как назло, шли не туда, и к вечеру с каждой минутой их становилось всё меньше. Близился комендантский час, после которого всем советским запрещено было покидать свои базы, не говоря уже о транспорте. Пешком по враждебному Кабулу никто, разумеется, не ходил. Особенно вечером и вдали от армейских постов. На подобную беспечность мог решиться или смертельно пьяный, или сумасшедший. Ни тем ни другим лейтенант не был.
  Конечно, можно было бы переночевать на пересыльном пункте, который и создавался для того, чтобы люди, приехавшие или прилетевшие в Кабул на различные воинские базы и не успевшие попасть туда, могли это сделать на следующий день, когда с рассветом поток советских машин и бронетранспортёров нарастал.
  Но лейтенант был в Афгане не новичком и спать на засаленном матрасе, всю ночь отбиваясь от злобных в своей прожорливости клопов, не хотел. Тем более что в штабе армии, в батальоне охраны, служил его друг. Каждый раз, приезжая по делам в Кабул, Сергей останавливался именно у него. Условия были комфортными, не сравнимыми с пересылкой. Штаб Сороковой армии по праву считался среди советских центром цивилизации в Афганистане.
  Солнце скатилось за горы. Серпик луны прямо на глазах становился более отчётливым и серебристым, словно его взяли и только что окунули в проявитель. Афганские дувалы неподалёку постепенно теряли очертания, тонули в сумерках.
  «Да-а-а, - думал Сергей, уныло куря очередную сигарету. - Видно, не судьба сегодня с Лёнькой водки выпить. Зря звонил. Матросов наверняка насчёт бани договорился».
  И лейтенант в сотый раз проклял духов, которые вдруг вздумали обстрелять их транспортную колонну именно сегодня. Да так, что в пути пришлось задержаться часа на три. Хорошо ещё, что переход этот вышел без потерь, если не считать четырёх легкораненых бойцов, сгоревший КамАЗ да подорвавшуюся боевую машину пехоты. Но это по меркам прошедшего боя было сущим пустяком. Тем более в районе Суруби. Там если и начиналось побоище, то было оно куда более кровавым и затяжным, нежели сегодня. Так что нынешнюю поездку можно было смело считать простой экскурсией в столицу Афганистана.
  Вдруг тоненько загудел мотор. Сергей насторожился и прислушался, окурок полетел на обочину.
  Из-за поворота выскочил уазик и, не снижая скорости, пошёл на лейтенанта, слепя ярким светом фар. Офицер отчаянно замахал рукой. Машина пронеслась мимо, а затем, проехав метров тридцать, резко затормозила. Лейтенант схватил небольшую брезентовую сумку и, придерживая другой рукой автомат, помчался вперёд, стремясь рассмотреть номера. Они оказались с литерой МЭ, что означало только одно - машина относилась к штабу армии.
  Радостный Сергей распахнул переднюю дверцу и встретился глазами с полковником в новенькой, идеально отутюженной форме, который вопросительно смотрел на лейтенанта. Для страховки Сергей бросил взгляд за спину офицера. Места были свободны.
  - Здравия желаю, - поднося руку к панаме и улыбаясь, зачастил лейтенант. - Не возьмёте меня с собой, а то и машин уже нет? А вы, я смотрю, из штаба армии. По пути, так сказать... Подкинете?!
  Сергей спрашивал только для проформы, нисколько не сомневаясь, что старший по званию лишь согласно кивнёт головой. А как же иначе? Ведь все они здесь, на чужой и враждебной земле, - товарищи по оружию. По крайней мере, об этом так часто распинается начальник политотдела во время затяжных офицерских собраний. Да и случаев таких, чтобы отказывались подвезти, лейтенант не помнит. Всегда пожалуйста.
  Холёный полковник презрительно взглянул на выгоревшую грязную форму Сергея, а затем наигранно лениво спросил, точно сплюнул:
  - Откуда, лейтенант?
  - Джелалабад, шестьдесят шестая отдельная мотострелковая бригада, - продолжал по инерции улыбаться Сергей.
  - Что, лейтенант, в Джелалабаде не принято представляться, когда видишь незнакомого офицера, тем более старшего офицера? - начал полковник вкрадчиво, а затем, видимо, не в силах больше сдерживаться, заорал: - Как стоишь, лейтенант? Смирно! Это что за внешний вид? Да ты не офицер, а солдат из дисбата! Я сказал «Смирно!» Мой водитель опрятней в тысячу раз! Тебе коров гонять, а не в армии служить! В глаза смотреть, лейтенант! Распустились там все! Но ничего, мы найдём на вас управу! Смирно! Приведём в подобающий вид!
Полковник всё больше распалялся, подпрыгивая на сиденье, и свежее незагорелое лицо его покрывалось частыми красными пятнами.
  Остолбеневший Сергей попытался оправдаться, но бесполезно. Даже слова вымолвить не смог.
  - Смирно! - орал полковник, продолжая подпрыгивать, и махал перед носом лейтенанта мягким поролоновым кулачком. - Молчать! Устав забыл? Я сделаю из тебя человека! Фамилия?!
  - Климов.
  - Я сделаю из тебя офицера, Климов! Всё брошу, но сделаю...
  Затем полковник внезапно запнулся, осёкся и взглянул на диковинные иностранные часы. Помолчал, подумал, демонстративно отвернувшись от Сергея, и прокричал напоследок:
  - Доложишь комбригу, что полковником Швырёвым из группы генерала Пельменникова на тебя был наложен арест. Смирно! Объявляю пять суток! За разгильдяйский внешний вид, а также за грубость и дерзость, проявленную при разговоре со старшим начальником. Проверю!
  - Есть пять суток ареста, - козырнул лейтенант, нисколько не сомневаясь, что этот и в самом деле проверит.
  С силой хлопнула дверца, и машина умчалась, швырнув напоследок в лейтенанта мелкие камешки.
  Сергей закурил, пальцы его слегка дрожали. Офицеру было обидно так, как бывает обидно только ребёнку, которого внезапно и абсолютно ни за что отругали, поставив затем надолго в угол. И он стоит там, уткнувшись в стенку, и не может понять, почему он здесь оказался, за какие такие прегрешения.
  - Коров гонять, - произнёс, почему-то вслух, уязвлённый Климов и подумал о том, что поваляйся полковник под колёсами грузовика, поелозь по земле, отстреливаясь, и он, лейтенант, посмотрел бы на форму Швырёва, а вернее на то, во что бы она превратилась.
  А что пятна на форме, так это кровь раненого, которого он, Сергей, оттаскивал от горящего КамАЗа, и её так просто не отстирать, не то что сразу оттереть. Даже песком. Первое, что хотел сделать лейтенант у Лёньки, так это именно форму в порядок привести. В такой и самому стыдно ходить. Не то что на люди показываться.
  Но обо всём этом полковник так и не дал сказать лейтенанту.
  - Сами, блин, устроили коровник, а теперь на меня спихиваете, - продолжал по-прежнему говорить вслух лейтенант, совсем как наказанный маленький ребёнок. - Уроды. Туристическую поездку себе устроили в Афган и радуетесь...
  От того же Лёньки Матросова знал Климов о существовании на территории штаба армии «группы Пельменникова». Чем занимались эти мордастые и сытые полковники, постоянно бегающие на цыпочках за своим вечно угрюмым и недовольным генералом, - не знал никто. Но то, что их все боялись, это точно.
  Шли они как-то с Матросовым по дороге от штаба армии. И тут Лёнька внезапно схватил Климова за рукав и рванулся в сторону и вниз - к кустам за парапетом. Офицеры перемахнули через него и мигом растворились в густой пыльной зелени. Переждав некоторое время, Матросов осторожненько выглянул из укрытия, покрутил головой по сторонам, радостно выдохнул и пополз на карачках, задрав костлявую задницу, по осыпающемуся склону вверх. А выбравшись на дорогу, быстренько затрусил к своему батальону.
  Война научила Климова лишних расспросов не задавать и в местах, где ты новичок, полностью и немедленно повторять действия более искушённых и опытных товарищей. Так они и мчались под уклон, время от времени сбиваясь на рысцу. От былого Лёнькиного лоска не осталось и следа.
  Война приучила Климова к тактичности. Поэтому недоумевающий и обескураженный лейтенант так и не спросил у Матросова, что же его - боевого офицера, только за первый год в Афгане заработавшего своими горбом и кровью два ордена - Красной Звезды и Боевого Красного Знамени, - заставило ползать по кустам, как молодого причмоневшего бойчишку, службой, чужим климатом и «дедушками» Советской армии задрюченного.
  Только вечером, после хорошего пара под эвкалиптовые веники, привезённые Климовым в подарок товарищу, а также холодной водки, Лёньку разобрало, и он почти запричитал:
  - К хренам собачьим эту службу здесь! Как я тебе, брат, завидую. Если бы не моё последнее ранение, обратно в бригаду бы сбежал. Никакие бы врачи не остановили. Знаешь, от кого прятались? От полковника Бундина из группы Пельменникова. Эта группа самому Генеральному штабу подчиняется. Пельмень только генералов и полковников дрючит, а его шестёрки - всех остальных. Бундин среди них - даже не по пояс деревянный. Дурак дураком. Попался ему на глаза - считай, или строевой подготовкой будешь заниматься, раз сто мимо него пройдёшь, или сразу на губу. Он меня посадить давно грозится. А что? Подчинённых у них нет, дел - тоже никаких. Вот они, как ищейки, и бегают. Да и без этого все эти прикомандированные мне поперёк глотки. То мои бойцы им бассейн неправильно вычистили, то комнаты не так убрали, то дорожки возле их модуля плохо подмели. За-дол-ба-ли! Знаешь, что Пельмень придумал? Коров приказал привезти. Так их самолётом из Союза прямо сюда. Оказывается, он молочко парное любит, барин хренов. Но афганские коровы его не устраивают. А моим бойцам вместо службы - сено на зиму готовить! А? Как тебе?
  - Не может быть! - только и сказал обалдевший Климов, уже и забывший, как выглядит магазинное, даже не парное, молоко.
  - Может, - ответил расстроенный Лёнька, которого комбриг представлял на Героя Союза, но тот в итоге получил только «Знамя». Московские штабные стратеги сочли, что второго героя по фамилии Матросов в истории советских Вооружённых сил быть не должно. - Ещё как может! Посмотри с тыльной стороны штаба - там коровки на пригорке пасутся. Кому война, а кому мать родна. Пельмень со своими козлами уже всех достал. А что сделаешь? Чуть что - сразу стучат в Москву. Тут такие мужики с должностей слетали - не чета мне. В две секунды. Да кроме этих уродов у нас и своих «боевиков» хватает. Бляха муха, мне бы только до замены досидеть. Не спалиться бы на какой-нибудь хрени. Чем выше управление - тем больше идиотов на квадратный метр. Короче, «лежит на пригорке лейтенант из ТуркВО: не спит, не убит - задолбали его...».
  Климов никогда не видел настолько расстроенным и обескураженным своего отважного друга, которого знал ещё с училища.
  Всё это так поразило тогда лейтенанта, что он захотел как можно быстрее разделаться с делами в штабе армии и оказаться в бригаде, где всё привычно и знакомо.
  Теперь же он стоял на дороге и думал о коровах и том молоке, которое, зажмурившись, потягивали каждый день прихлебаи Пельменникова, стараясь во всём походить на своего самодура шефа.
  А ещё лейтенанту было просто обидно. В принципе даже не выговор, крик или язвительность надраенного до блеска полковника потрясли Климова, а то, что он остался стоять здесь, на дороге, которую уже основательно размыла подступающая тьма. Что его, советского лейтенанта, бросил такой же офицер, бросил свой.
  «Да какой свой, - вдруг озлобился Сергей. - Крысак он тыловой. Точно, в комендатуру меня хотел отвезти, да позднего времени побоялся. Боевик хренов!»
  Для Климова и его товарищей подобное определение пристёгивалось прочно, как крепкий ремень к автомату Калашникова, к тем кабульским штабным офицерам, для которых вся служба была сосредоточена исключительно в штабе армии, или, как привычно говорили советские, - на горке.
  Именно там штабные чувствовали себя как рыба в воде: отутюженные, холёные, чётко щелкая каблуками и подчёркнуто отдавая воинскую честь. Причём чем старше по званию был начальник, тем небрежнее он всё это исполнял.
Иногда Климову казалось, что у штабных исключительно своя война: тайная и невидимая - за ордена, звания и расположение начальства. И все свои силы они бросали именно на эти бои - подковёрные. Но всё время холуйствовать было делом утомительным. Поэтому штабные оттягивались на младших офицерах - лейтенантах, старлеях, капитанах,  особенно из периферийных гарнизонов, которых заносили в Кабул неотложные дела. Штабные обязательно старались их за что-либо выдрать. Как правило, за неловкое отдание всё той же воинской чести, выбеленную солнцем форму или же за панамы.
  Штабным, привычно сидящим весь день в кабинетах с кондиционерами, было невдомёк, что форма имеет свойство выгорать, особенно под палящим афганским солнцем, тем более когда в казарму или палатку забегаешь только во время обеденного перерыва.
  Когда лейтенант впервые попал в Кабул и увидел подобного рода штабных, снующих по прохладным высоким коридорам с вечно озабоченными лицами, у него сложилось впечатление, что именно здесь находятся истинные труженики войны, ежедневно и ежечасно кующие победу советских войск в Афганистане. А он - Климов - бездельник, который не только путается под ногами постоянно занятых людей, но и всё время отвлекает их от чрезвычайно важных дел.
  Только потом, в другие приезды, лейтенант понял, какие это были «государственные дела». Кто-то разгадывал кроссворды. Кто-то почитывал книги, помещённые в верхних шкафчиках столов, которые тут же захлопывались, если входил старший по званию. Некоторые, в основном политработники, тщательно изучали свежие газеты и журналы, только-только доставленные самолётом из Ташкента. Другие перемывали кости сослуживцам и обсуждали физические достоинства неизвестных Климову официанток и продавщиц.
  Проявляли «боевики» кипучую деятельность лишь в те минуты, когда невдалеке возникали высокие начальники. Тогда отутюженные и холёные «боевики» метались из кабинета в кабинет, задрав хвосты, так, что от их натруженных спин шёл пар. На фоне такой кипучей деятельности редкие штабные офицеры, спокойно и честно выполняющие свою работу, выглядели почти бездельниками.
  Парадокс заключался в том, что стоило начальничкам исчезнуть, как «боевики» тут же успокаивались, вновь углубляясь в неразгаданные кроссворды, недочитанные книги и недорассказанные сплетни о местных бабах, а трудяги-офицеры почему-то продолжали методично корпеть над своими столами, как и раньше.
  Время от времени в бригаду Климова приезжали проверяющие из Кабула. И лейтенант видел, что те же штабные работяги, невзирая на ужасающий зной или же пыльные бури, постоянно носились по соединению, стараясь не только понять все проблемы подведомственных им служб, но и помочь по мере своих возможностей. А сытые «боевики» и носа не казали из гостиницы, предпочитая проверять исключительно исправность кондиционеров, то и дело меняя режим их работы.
  На боевые операции «боевики» тоже не стремились и отправлялись туда лишь в тех случаях, когда надо было «выписать» себе орден или медальку. Мол, принимал участие в боевых действиях по ликвидации бандформирования. При этом почему-то в наградном листе забывали указать, что дальше командного пункта, который, как правило, находится на безопасном удалении от места боёв, «боевик» и не был-то нигде.
  Впрочем, положа руку на сердце, Климов должен был признать, что это было и к лучшему. Чем ближе оказывался «боевик» к настоящим, а не нарисованным на карте боям, тем больше становилось в управлении бригады неразберихи, суеты, путаницы, а следовательно и потерь.
  Однажды одному такому «боевику», отправившемуся за орденком, крупно не повезло. Пробыл майор в Кабуле месяца четыре и прилетел в их бригаду, чтобы оказаться на боевых. Не в цепи, разумеется, а на командном пункте. Но по дороге к горам ту часть колонны, в которой находился майор, собравшийся поднимать политический дух офицеров бригады в столь неподходящее время, духи отсекли и покромсали.
  Климов хорошо помнит, что после того, как погрузили на боевые машины убитых и оказали первую помощь раненым, его бойцы принялись вытаскивать из бронетранспортёра обгадившегося майора. А тот, намертво вцепившись в сиденье, орал, что здесь ему безопаснее. И когда вонючего «боевика», потерявшего в момент боя весь свой кабульский шик, всё-таки выдернули из машины - хохотали вокруг все. Хохотали так, что некоторые бойцы даже рухнули на землю от смеха.
  Оказалось, что пропагандист не только не сделал ни единого выстрела, но и умудрился в брюхе машины разыскать чьи-то каски и нацепить одну себе на голову, а второй - прикрыть своё мужское достоинство.
  Так что к месту посадки вертолётов вместе с убитыми и ранеными пришлось везти и майора, который, по слухам, умудрился всё-таки втихую оформить себе контузию в бригаде и вырвать зубами в Кабуле у своих начальников наградной лист на орден Красной Звезды.
  Злясь от этих воспоминаний всё больше, Сергей механически топтался на дороге, прекрасно понимая, что машин больше не будет и в штаб армии он сегодня точно не попадёт.
  Вдруг невдалеке раздался выстрел, и пуля чиркнула по асфальту рядом с лейтенантом. Моментально сообразив, откуда стреляли, Климов сорвал автомат с плеча и рухнул на жёсткую сухую землю. Упав, он перекатился в сторону и замер, щёлкнув предохранителем и всё плотнее вжимаясь в шершавые комки земли, так, что казалось, они вот-вот продавят позвоночник.
  Лейтенант долго лежал, вглядываясь в чёрные глыбы дувалов, которые на первый взгляд были безжизненны. Но Климов прекрасно знал, что там - в двухстах метрах от него - безусловно, существует жизнь. Только сейчас она затаилась, выжидая - мёртв офицер или нет.
  Лейтенант начал осторожно приподниматься, готовый в любую секунду отпрыгнуть в сторону и вновь прижаться к серой пыльной траве щекой. Затем он окончательно выпрямился и стал ждать, держа напряжённый указательный палец на спусковом крючке.
  По-прежнему в районе дувалов никакого движения, и вдруг Климов услышал поющих солдат десантной дивизии, которые, судя по всему, шагали сейчас на ужин.
  «Никогда такого здесь не было, - растерянно думал Сергей. - Они что, с ума по-сходили - прямо перед нашими частями офицеров валить? Нет, это определённо пацан какой-нибудь. Выстрелил и сразу убежал. Тоже мне, снайпер. Взрослый с такого расстояния не промахнулся бы. А может, и взрослый. Только, наверное, обкурившийся. Чёрт их поймёт, этих идиотов».
  Климов презрительно и смачно плюнул в сторону дувалов, поднял панаму с земли, демонстративно выбил её о колено и напялил на голову. Затем взял сумку и побрёл на пересылку, думая о том, что спать ему лучше на улице, на лавочке, нежели в «клоповнике». О том, что его могли ещё пару минут назад убить, лейтенант уже и не вспоминал. Наглые афганские клопы сейчас волновали его больше всего.