Берензас. часть 2

            
            6

Дни тают. Управление событиями потеряно, все идет на самотек и под влиянием случайных обстоятельств.  Наступила последняя неделя, в воскресенье вечером – отъезд.  И вдруг во вторник незаметно пришла и прочно обосновалась мысль: – завтра, в среду 8 сентября, еду в Берензас.  Откладывать даже на день – опасно, в пятницу вместе со всеми надо ехать либо на дачу в Ашмарино, либо, если погода будет хорошей, ехать за 15 километров в другую сторону в Бунгур помогать Гене копать картошку.  А дальше – все, точка, надо собирать чемодан и отбывать в свои края. Где, как недавно сообщило радио, взорван дом на Каширке в Москве, и это приписали чеченцам.

Но скорее, что это дело рук ельцинской ФСБ.  Что мог дать взрыв дома чеченцам?  Ничего. Если бы это было их задачей, они бы взрывали дома в любом городе каждый день, и никакая милиция не в силах помешать.  А заворовавшемуся режиму Ельцина подрыв всего лишь двух домов мог дать и дал все.  Испугал население, развил психоз, лжепатриотизм и милитаристский угар, требования войны и радость бомбежек Чечни.  Отвлек от главных бед – обнищания, роста цен и вымирания, коррупции и расхищения народной собственности.

Повсюду стали проходить шумные и крикливые собрания жильцов с самыми бестолковыми проектами охраны своих подъездов, составлением списков круглосуточных дежурств, графиком осмотра чердаков и подвалов, слежкой за каждой машиной, подъехавшей к дому.  Особенно усердствовали женщины, всполошившиеся за жизнь своих чад.  И все эти проекты лопались сразу, как только приступали к спискам дежурных или, ввиду измождения от длительного и пустого базара, расходились по домам.

Эта акция ФСБ увела от расследования уворованных "семьей" миллиардов, рейтинг Ельцина и его ставленника Путина, как, якобы, "защитников народа", стал расти, и за несколько дней поднялся с четырех до шестидесяти процентов. Что еще надо их режиму, целью которого является лишь присвоение и расслоение на богатых и бедных?

                – – –

Решаю ехать рано утром с автовокзала на одном из первых автобусов, это рядом с железнодорожным вокзалом, где многие годы начальником был мой отец. Встаю затемно.  Выпил чаю, положил в сумку отпечатанную главу моей летописи, шоколад «Российский», конфеты «Буревестник», «Персик» и «Вернисаж» производства Камской фабрики в Перми, карту местности, три помидора, два куска хлеба и складной зонт.

– Надо было взять фотоаппарат, - посоветовал слушавший мой рассказ Модестович.

– В этом году у меня его не было, он стал ненадежно работать.

– Жаль, я бы дал свой.

В кассе узнаю: ГРЭСовский автобус до нужного мне поворота направо несколько километров не доходит.  Беру билет на 7.20 на более дальний Междуреченский.  Это автобус более высокого класса и вдвое дороже.  Иду на стоянку во дворе автовокзала.  Расчерченные карманы, таблички с названиями маршрутов: «Бийск», «Барна-ул», «Гурьевск»,  «Кемерово»,  «Белокуриха»,   «Прокопьевск»,   «Киселевск»,   «Тайлеп»,   «Красулино»,   «Мундыбаш», «Чистогорск»,  «Кузедеево»,  «Мыски»,  «Бенжереп»,  «Осинники»,  «Таргай»,  «Костенково»,
«Осиновое плесо», и другие. 

Серенькое утро, под навесами на лавках с сумками, газетами и авоськами поеживаются и позевывают немногочисленные пассажиры.  Подходит «Икарус» и останавливается поодаль, готовясь сдать на нашу стоянку.  Иду к кабине, достаю карту и окликаю шофера. Он приглашает в автобус.  Захожу, говорю, что я его пассажир и угощаю конфетами. Разбираемся в карте, ищем точку с боковой дорогой направо, и он обещает там тормознуть.

Сажусь на свое 11-е место слева у окна, вскоре автобус сдает на стоянку, и ровно в 7.20 начался отсчет метров моего путешествия. Автобус заполнен лишь на треть, раздвигаю шторки и устраиваюсь попросторнее.  Едем по ул. Бардина, затем вливаемся в красочный проспект Кирова и, проехав мимо дома 94, вслед за которым поворачивается моя голова, разглядывающая его детали и окна 8-го этажа, переезжаем реку Томь и едем направо в сторону против течения.

Постепенно городская застройка исчезает и мы въезжаем в промышленный район. С одной стороны – огромный Алюминиевый завод, с другой – Завод Ферро-сплавов, принявший часть оборудования эвакуированного сюда в годы войны завода «Днепроспецсталь».  Множество опор с мощными линиями электропередач и тяжело провисшими связками проводов от подстанций, куда стекаются токи многих ГРЭС и ТЭЦ. Еще остались кое-где на высоких корпусах цехов милые моему взору символы социализма – Красные Звезды и знаки Серпа и Молота, награды и плакаты с призывом крепить Родину ударным трудом.

Здесь, на ферросплавном, готовили металл и титановые сплавы для авиации, космических кораблей и для монумента Покорителям Космоса в виде уходящей в небо ракеты у ВДНХ в Москве.  За бетонным забором Алюминиевого завода мелькнул постамент со сверхзвуковым истребителем наверху. Смотрю из окна и восхищаюсь масштабами свершений в моем родном городе и моей бывшей великой стране.

Никогда раньше не замечал, но сейчас документально осознаю, что и в том красочном проспекте Кирова, и здесь, в каждой из этих стен столь важных для жизни страны цехов этих больших предприятий, в каждой их колонне, бетонном столбе, перекрытии и плите забора запечатлен труд ЗЖБК-1 и той, к кому везет меня этот автобус.  Все стены и строения это знают и ценят, и сейчас, отчужденно глядя на меня, не понимают, как это я решаюсь ехать туда и к тому, куда мне нельзя.  И вся эта зримая картина созидания сегодня в моих глазах возвеличивает ее и всячески умаляет меня, как неучастника этих больших деяний и покинувшего эти края. Я с этим согласен, окончательно понимаю свою незначительность, и не протестую.

Далеко позади видны шеренги труб и домен еще более легендарного и овеянного славой предприятия, первенца и звезды первой величины советской индустрии и главного объекта Первой пятилетки – Кузнецкого Металлургического Комбината – КМК.  Из его ворот вышло более трети рельсов страны, все рельсы трамвая и метро (выпуск более 40 километров рельсов в сутки!), его продукция сотен видов проката расходилась в адреса более 3000 предприятий СССР и направлялась за рубеж.  Его многотысячный коллектив вырастил 25 Героев Социалистического Труда, 43 лауреата Сталинской и Государственных премий, 490 удостоены орденов Ленина, многие – неоднократно.

Здесь до сих пор на одном из цехов можно видеть гордый и прекрасный лозунг военных времен: –  «КМК – БРОНЕВОЙ ЩИТ РОДИНЫ!», а на здании заводоуправления – ордена Трудового Красного Знамени, Ленина, Октябрьской Революции и высокую боевую награду за огромную помощь фронту – орден Михаила Кутузова.

Этот исторический лозунг я увидал недавно. Утром 1 сентября я ехал с мамой из поликлиники и из окна трамвая заметил колонны новичков производственных училищ, направлявшихся на площадь Побед перед КМК, где на постаменте рядом с музеем трудовой и воинской славы установлен танк Т–34, одетый сталью цехов этого завода. Мы сразу пересели в другой трамвай и поехали туда, где я ожидал торжественного построения и напутствия ветеранов завода.

И когда над площадью прозвучало: – «Знамена Трудовой Славы Четырежды Орденоносного Кузнецкого Металлургического Комбината  внести!», – и самые заслуженные металлурги, увенчанные многими высшими наградами Родины, под звуки оркестра внесли десять красных бархатных знамен, впереди которых развевались четыре Переходящих Красных Знамени, врученные Государственным Комитетом Обороны после Победы на вечное хранение за особые заслуги в годы войны, и на них золотом сияли Звезды, «Серп и Молот», «Победителю всесоюзного социалистического соревнования», а ниже призыв: – «Под знаменем марксизма–ленинизма, под руководством коммунистической партии – вперед к победе коммунизма!»,  – я был растроган и испытал редкие минуты радости в это рыночное воровское время.

Что запомнилось еще? После митинга я подошел к знаменосцам и спросил:

– Где тут самое первое знамя, врученное ГКО?  Можно ли прикоснуться?

- Вот это, 1942-й год. – А тот, кто держал знамя, строго и торжественно добавил:

– Вручал Сталин.

Другие подтвердили.  Думаю, что у Сталина не было времени вручать знамена. На его плечах, как на Народном Комиссаре Обороны, Председателе Совета Министров и Верховном Главнокомандующем, была неимоверная работа по организации промышленности и всех сил государства для отпора военным усилиям всей Европы.  Думаю, что и сами эти уважаемые товарищи, герои труда и знатные металлурги не были вполне уверены в таком факте вручения, но им хотелось, чтобы это было именно так, и я не стал допытываться и высказывать свои неуместные сомнения.

             – – –

...Самая большая битва за будущую Победу началась на Урале в Магнитке и здесь, вон на той полузаболоченной прежде площадке, где через заднее чуть прикрытое шторками окно «Икаруса», везущего сегодня меня в Берензас, в наступавшем рассвете виднеются темные силуэты КМК.

Из Новокузнецкой газеты «Металлург»:
- «Для проектирования и консультации были приглашены специалисты американской фирмы «Фрейн». Разумеется, прокатное производство они хотели оснастить своим, американским оборудованием. И заказывать его надо было, конечно же, в Америке. Для молодого Советского государства оно оказалось очень дорогим.
Германские фирмы обязались изготовить его вдвое дешевле. Впрочем, немцев можно было понять: в стране бушевал экономический кризис и их фирмы готовы были выполнить любой заказ, причем по низкой цене. Лишь бы занять чем–то свою рабсилу».

- «Мы считаем совершенно невозможным строить у вас 150–тонные мартеновские печи, такие мощные домны и прокатку, какие вы задумали, – говорил руководитель американских инженеров Эвергард. – Вы поймите, ведь в Америке мы только начинаем строить такие заводы. Что вы сделаете без опыта, без механизмов, с вашими необученными людьми? Смешно!».

Через год другой американский инженер говорил:
- «Я никогда не работал с таким чувством ежедневного подъема, как здесь. Вокруг меня на глазах растут люди из молодежи, растут крупные металлурги, растет какое–то необыкновенное будущее, которое захватывает своей яркой романтичностью. Везде смелость, упорство, горячее рвение, вера в свою судьбу.  Я испытываю зависть.  Минутами мне хочется стать настоящим советским человеком, чтобы органически почувствовать в себе ту силу, которой пре-исполнены лучшие работники Кузнецкстроя».

«…На пуск первой домны КМК в апреле 1932 года (менее чем через три года после чала строительства) собрались тысячи землекопов, возчиков, каменщиков, плотников и всех, кто имел отношение к стройке. Смена инженера Б.Н. Жеребина (который через 25 лет станет директором завода), начала засыпать кокс. Была грязь и было еще холодно, но народ стоял вокруг и ждал всю ночь. Людей нельзя было уговорить разойтись, никакие слова не действовали. Чтобы унять любознательных, пришлось вызвать охрану, но они сносили цепочку красноармейцев как нитку. Плавку дали только на следующую ночь и все это время люди не расходились, разводили костры и грелись, ожидая увидеть чудо рождения металла, и под восторженные крики сопровождали поезд с первыми ковшами чугуна.

– «Слушай, Великая пролетарская страна: есть кузнецкий чугун!» – возвестила газета «Большевистская сталь», и это событие было праздником всей страны.

В город пришла телеграмма:
- «Привет ударникам и ударницам, техперсоналу и всему руководящему составу Кузнецкого завода, добившимся высокой выплавки чугуна на домне №1 и показавшим большевистские темпы в овладении новейшей техникой.
Уверен, что коллектив Кузнецкстроя разовьет дальше достигнутые успехи, обеспечит не меньшие успехи на домне №2, введет в строй в ближайшие месяцы мартены и прокат, построит и пустит в этом году третью и четвертую домны.
                И. Сталин»

               7

…Проводив взглядом из окна «Икаруса» звезды, серпы и молоты гигантов индустрии – Алюминиевого и Ферросплавного заводов, и вспомнив, что уже более половины государственных предприятий растащены по частным бездонным карманам, возвращаюсь в сегодняшний день.  Через Байдаевский мост переезжаем на левый берег Томи.  Почти все время то ближе, то дальше виднеется река. За ней горы и сопки, а с этой стороны берега низкие и весной, наверное, тут разливаются целые моря.  В Атаманово, что на середине пути, в автобус заходят пятеро. В Безруково – еще четверо.  Вдали показались высокие трубы ГРЭС, она построена в шестидесятые годы, но смотрится как новая.

Вот и остановка «ГРЭС». Автобус съехал с трассы в боковой карман у железной дороги, заполненной составами с углем для ГРЭС, и остановился. Радио объявило о посадке в наш автобус до Междуреченска.  Почти все пассажиры вышли размяться, я тоже вышел и оглядел уже близкие к моей цели места. Через несколько минут вернулся напомнить шоферу об остановке, впереди сидели местные и мы быстро разобрались, что скоро мне выходить.
Снова автобус наполнился народом, и мы едем. Кругом поля, кусты, отдельные деревья, поворота долго нет. И внезапно он появился.  Я вышел, и дверки закрылись. Громыхнул мощный двигатель, автобус стал удаляться, уменьшился в размерах, и я остался один.  Свернул на нужную мне боковую дорогу направо и поставил сумку.

Осмотрелся. Ничего примечательного. Подумал, что те низкие тучи, что висят за 12 километров впереди, куда идет эта дорога, уже видят прямо под собой нужную мне деревню и ту крышу, сарай и огород, где живут собака, коровы и кошки, о которых рассказывали мне на ЗЖБК-1, где косят траву и живут размеренной жизнью вдали от шумов, реклам, политических распрей, демонстраций, акций протеста и подобных событий.  Еще раз осмотрелся, прикинул расстояние, поднял сумку и пошел.

Немного удивился следующему. В процессе поисков воображение рисовало эти места как-то по–особому, как другую страну, где все не так, более ярко, многоцветно и значительно, а вижу самое обыкновенное, как везде.  Обычное круглое, чуть тусклое в дымке солнце, обычная дорога, трава, лопухи и придорожная пыль. Простые серые деревянные столбы с проводами, которые, видно, идут туда, куда надо и мне. Пустота.  Сзади и по бокам – поля, впереди виднеется лес.

Заметно, что раньше здесь была хорошая асфальтовая дорога, но с "перестройкой", не видя ремонта, она обветшала и теперь состоит из участков то треснутого асфальта, то щебенки.  Дорога мокрая, кое-где стоит вода. В Новокузнецке дождя не было, а здесь, видать, были.  Навстречу идут три девочки и паренек. Для верности спрашиваю: – правильно ли иду?  Отвечают утвердительно.

Не прошел и полкилометра, как, разбрызгивая лужи, догоняет «Рафик» и тормозит. Сажусь рядом с водителем, здороваемся. Пред нами на резинке болтается матрешка. Разговорились. Он сказал, что едет до ближайшей деревни Берензас на ферму за молоком для какого–то предприятия.  Вскоре въехали в небольшую деревню, я вышел, и он укатил налево. Дома вытянуты вдоль дороги, никого не видать. По бокам уже леса, слева начались возвышенности, и стало уже красивее.

Метров через 800 догоняет черный «Джип» и тоже останавливается. Чудеса. Сажусь, и мы едем. Этого молодого парня зовут Лука, у него в городе своя фирма, что-то коммерческое. Он едет туда же, куда иду и я, там у него на даче живет дед, и у деда своя пасека.
Проезжаем Верхний Подобас. Руль у машины справа и я интересуюсь, нет ли трудностей с таким управлением?  Петляя и притормаживая перед выбоинами, он от-вечает, что сел и поехал, будто так ездил всегда.

Наконец, въезжаем в Верхний Берензас. Я описал ему со слов Нины Леонидовны приметы, и он сказал, что скоро будет поворот направо, и мне надо туда. А ему надо прямо до конца деревни. Дальше нет ни деревень, ни дорог. Тут конец света.

Выхожу, «Джип» запрыгал дальше.  Осматриваюсь. Дома чуть в стороне.  Вот, наконец, этот точный участок неба, под которым живут те, кого искал, и вот эта земля, принявшая их из города. Наверное, здесь такие же «высокотравные леса», как в Таргае, а грибов еще больше?
Недалеко, шириной в метра два и длиной метров 20 железный мостик для машин через речушку–ручей, наверное, Берензас, метров за тридцать правее – два швеллера через ручей с галечным дном. Иду через швеллеры. Далее дорога раздваивается, заставляет остановиться и ждет выбора. Куда идти?

Иду по правой, там на взгорке два ряда домов по несколько с каждой стороны. У первого дома перед взгорком у подворья с новым свежим тесаным забором стоит трактор, хозяев не видать. Чуть ревниво отмечаю и завидую, что, возможно, этим трактором кто–то помогает пахать ее огород, возит сено или дрова. Его положение, надо думать, надежно и устойчиво. А что я, без трактора, грузовика, или хотя бы косилки? Какой интерес могу представлять?  Нет, здесь все проще и ценности другие. Любой деревенский с тачкой или телегой – это князь и король по сравнению со мной.  Да, я умею строить, и даже красиво, особенно из кирпича или камня, – так отзываются соседи по моему садовому кооперативу, – разбираюсь и могу делать все работы по электричеству, но сейчас этого явно недостаточно, таких наемных работников везде хватает. Это так же легковесно, как раньше «кустарь-одиночка без мотора». 

Одолевают сомнения в своем предприятии, возникают разные вопросы, и шаг становится медленнее.
Подымаюсь к дому повыше. У крыльца заметил хозяйку в черной телогрейке и спросил, в какую сторону мне идти.  Она говорит:

– Здесь таких нет. Может там? – и показывает на другую горку.

Возвращаюсь и иду по левой дороге. Небольшой подъем вверх, и у первого дома слева задаю хозяйке, облаченной в такие же одежды, тот же вопрос.

– Это дальше, по этой стороне, третий или четвертый дом отсюда, предпоследний. Напротив воон–того зеленого забора.

Все. Закончен путь.  Даже немного жаль. Больше спрашивать некого.  Скольких я спросил за это время?  До этой точки все было в моих руках, была цель, она переходила изо дня в день и вдохновляла, теперь же от меня ничего не зависит. Все зависит от расположения звезд.  Возможно, через несколько шагов ждет разочарование, удивлюсь настойчивости моих исканий, и уже хладен, равнодушен, обобран и поруган, двинусь обратно.  Однако всем предыдущим я был приготовлен ко всему и согласен принять то, что мне написано. Даже в худшем случае готов не робеть, не сердиться и не заикаться. Явилось полное спокойствие. Иду принять свое.

Отсчитываю дома. Похоже, что здесь. По правой стороне улицы новый большой и глухой зеленый забор, там армяне производят реконструкцию и из новейшего дерева делают кому–то почти особняк. Хозяин – какой-то деятель из Новокузнецка.  Зову хозяев с левой стороне улицы из нужного мне дома напротив.  Вскоре появляется черноволосая женщина, и я спрашиваю, где можно найти Австриевскую.  Та отвечает, что Миля ушла пасти коров, сегодня ее очередь. – «Где это?» – «Это за горой, – показывает она на гору, что дальше по этой дороге и с правой стороны, – это далеко, вы не найдете. Валя! – зовет она сестру Мили, – Подойди, тут спрашивают!»

Вскоре та выходит со стороны летней кухни, вытирает руки и всматривается в пришельца. Представляюсь. Вопреки ожидаемому прохладному приему, она вполне нормально объясняет, что Миля пошла с коровами не на ту гору, как мне сказали, а прямо по ложбине.

– Идите туда, и там увидите. Я не думаю, что они пойдут далеко, им надо к двум часам вернуться на дойку. А потом они снова уйдут до девяти часов.

– Какое стадо, большое?

– Нет, штук пятнадцать. Здесь только одно стадо, не перепутаете.

Затем она сказала:

– Вот здесь мы и живем. Все общее. Построили еще один дом, – и она показала налево на средних размеров синий дом за летней кухней. – Мы там живем с мужем, а Миля – в этом доме. А вообще, мы живем дружно и не разбираем, где чей дом и огород. А это, – показала она в сторону черноволосой женщины, – это приехала в гости моя подруга.

Валя вышла за ворота проводить, и у следующего, расположенного чуть ниже последнего дома, показала куда идти.

– Как красиво! – сказал я, глядя на сложный пейзаж с массивами не то гор, не то больших холмов, покрытых лесом, где четко выделялись темные стройные и островерхие ели.

– Правда красиво? – переспросила она.

– Да, вам повезло каждый день видеть такое. Если бы я умел рисовать, я бы обязательно нарисовал.

Она повернула обратно, а я двинулся на поиски стада.
Метров 100 прошел по плавному склону вниз, и через десять минут деревня скрылась из вида.  Дальше дорога стала ровнее, слева и справа высокая трава, местами заросли, на холмах с обоих сторон – лес.  Куда она ведет, ходят ли тут люди? Земляная дорога чуть влажная и такая гладкая, будто никогда тут не катилось ни ко-лесо, и не ступала чья-то нога.  Я представил себя детективом и осмотрелся, пытаясь понять события сегодняшнего дня и найти хотя бы один след, но не нашел ничего. Может, коровы шли стороной?

Следуют плавные изгибы, я прошел уже довольное расстояние – и никого нет. Ни путника, грибника или туриста, ни праздного человека или бродяги-художника, ни тучных стад – ничего.  Посреди дороги в низинке лежит коричневая палка с ручкой и резиновым наконечником, видать, упала с машины или телеги, когда было сухо. Взял, чтобы оставить в деревне, вдруг чья-то соседская? И тому хорошо, и у меня будет лишний знакомый на этом краю земли.

Может, это заслуженный ветеран, счастливый тем, что выпил победную чашу в Берлине, и до космических высот поднявший свою родную державу?  И, может быть, он снизойдет и не откажет поговорить со мной, несчастным тем, что мое поколение не продолжило и не возвеличило наш край, как они, а на весь свет и на все времена опозорило прежде могучую страну, разбило столь драгоценную чашу – великий Советский Союз, позволило малой группе негодяев обокрасть нашу Родину, сделать нищей и пустить по миру с протянутой рукой?  Может быть, у него найдется брага, и мы с удовольствием посидим на завалинке и поговорим о его славных и великих делах? Или он иная глыба, пласт, мудрец и самородок, кои, как пишут в книгах, бы-вают на земле-матушке?

           8

Иду дальше. Где же эти коровы? Как тут ходят и ездят, если за весь километр не видно ни единого следа? Не заглаживают же они дорогу вениками? Куда ведет эта дорога?  Решаю повернуть обратно, чтобы подняться на первоначально указанную гору справа и оттуда посмотреть.

Небо стало заметно темнее. Возвращаюсь к горе, выбираю, где нет зарослей и пониже трава, застегиваю куртку и, немного закатав серые праздничные брюки, ступаю на мокрую траву.
На середине подъема вдали открылась почти вся деревня числом домов около полуста. В силу особенностей рельефа она состоит из отдельных то компактных, то вытянутых по разным формам линий участков, диктуемых оврагами или почти невидным отсюда речкой-ручьем Берензас. Видны разночисленные группы домов, среди которых с дальнего края выделяются чуть взбирающиеся наверх среди деревьев несколько свежих строений с алюминиевыми и цинковыми крышами, видать, это состоятельные дачники, избравшие более удаленные от города, но более чистые и первозданные места. Такое расположение деревни лучше соответствует пейзажу, чем, если бы всё было в одном месте.
Оказалось, что через низину с другой стороны дороги, по которой я шел, напротив этой горы и за километр отсюда пасется стадо примерно в указанное число голов, но там другая группа домов, и едва ли здешних коров погонят объедать соседские нивы?

Подымаюсь выше. В адидасовой обуви уже давно хлюпает вода, к тому же начало моросить. Подъем становится более пологий, и вдруг метров за 200 вижу коров. Внизу стада стоит кто-то в голубом с капюшоном полиэтиленовом балахоне до колен, и затем идет к верхним коровам. Догадываюсь, что это именно то стадо, и именно тот, кто мне нужен. Сколько исканий ради этой, находящейся с коровами фигурки на этом, за тридевять земель холме? Какие силы притяжения направили меня сюда?
Вначале меня не замечают и продолжают уходить, затем метров за 100 начинают смотреть в мою сторону. И метров за 30 слышу:

– Это кто же идет? Вот это да!  Это какими же судьбами?
Прошло изрядно лет, и теперь мы стоим на высоте, откуда, казалось, начинается земля. Впечатление такое, будто всего неделю назад были в Таргае и Ашмарино, а в Новокузнецке в кинотеатре «Сибирь» вместе с моей мамой втроем смотрели кино. От неожиданности почти не о чем говорить. Обычные, как при встрече на вокзале хаотичные вопросы, затем говорю:

– Слышал, что скоро день твоего рождения, дарю тебе шоколадку. А за это, – и я показываю на свою правую и левую щеку, – меня надо сюда и сюда.  – Чуть придвигаюсь и получаю, как и просил, три небольших знака благодарности. Неужели удостоен?! 

Иногда вздрагивая от холода, рассказал о поисках. Под мелкими каплями дождя показываю напечатанную главу своей летописи в сорок страниц, где есть ее фотографии в Таргае, объясняю, что все сделано на компьютере.

– А этого жука я помню, – сказала она, глядя на фотографию жука, взбиравшегося на тонкую былинку. – И эту собаку на ручье…, и это тоже…, – говорила она, просматривая листы с иллюстрациями Таргая.

Сколько людей видали этот труд, и никто не выразил даже желания прикоснуться, а здесь слышу:

– Интересно бы посмотреть, – и: – Ты оставишь мне это?

– Если будешь читать, оставлю.

– Будем, конечно, как же не посмотреть?  Обязательно.  Оставляй.

Найти первого читателя, хотя бы искоса посмотревшего пару страниц, – это для любого, решившего взять в руки перо – большой праздник, и здесь я в полной мере это ощутил. Исчезли многие сомнения, постоянно внушаемые моими сослуживцами, насмехавшимися над тем, что иной раз я приходил на работу на час раньше, чтобы сесть за компьютер, немного напечатать или переснять на сканере нужное фото. Они, конечно, помогали разобраться в неясностях этой техники и, благодаря этому, сами лучше познавали компьютер, однако, нередко сопровождали это здоровой критикой: – «Вам это не надоело?»,  «Неужели не жалко своего времени?».  «Кому это нужно?».  «Никому это не нужно!».  «Ваш друг Ефремов за это время, поди уже 10 крыш на магазинах сделал, сколько денег заработал, а вы жалуетесь, что бензин дорогой на дачу ездить».  «Лучше бы заимели торговую палатку, как Ляшенко, и жили бы припеваючи!».

– Хорошо, оставлю, – отвечал я этому первому возможному читателю в голубом балахоне под моросящими каплями и с коровами, – только, на всякий случай, не выбрасывай. Копии нет, а весь текст и рисунки хранятся в компьютере. Он у нас очень ненадежный. Если сломается, все будет потеряно. (Именно так и случилось и, вернувшись из отпуска, я узнал, что компьютер вышел из строя).

Наконец догадался достать зонт, прислонился сзади и раскрыл.

– Иди домой согрейся, тебе скоро ехать, а тут еще заболеешь. Иди, может, Валя догадается согреть суп? – Сбоку подошла телка и стала смотреть. – Это Апрелька, наша телочка, родилась в апреле. А вон та – Веснянка, – показала она на другую, которая стояла в десяти метрах, смотрела на нас и не ела, как делали другие. – Вон наша корова Солнышко, а это, – показала она на стоявшего в пяти шагах большого быка и тоже глядевшего на нас, – наш Ребус. Я люблю животных.

Я развернул конфету, и все так же прислоняясь сзади с зонтом, поднес к ее рту:
– Бери, вкусная. – Съели пополам. – А обертку, – разгладил я синий хрустящий с желтыми надписями лавсановый квадратик, – оставляю здесь в память посещения этих мест.
Я стал искать куда бросить, но долго не мог решиться, гора была чистой и зеленой, и не было ни одной посторонней соринки. Наконец бросил. – Когда будешь пасти и найдешь, вспомнишь о моем пребывании.  Какой здесь точный адрес?
– Новокузнецкий район, Верхний Берензас. Можешь написать письмо.
Я достал конфету другого сорта, и после некоторых уговоров съели пополам.

– Мне от государства нужно только хлеб и сахар, – сказала она, – все остальное свое.

– Неужели? Я слышал, и сыр умеешь делать?

– Я не делаю, но знаю. Его делает Валя.

Разговор из прежде отвлеченного перешел в самый обыденный:

– Напротив твоего дома строят новый. Кто это?

– Какой-то из Новокузнецка. Весь материал новый. Откуда такие деньги? Мне тоже надо кое-что доделать, но сейчас же это так дорого?

– А у меня, когда я построил свой дом на садовом участке, осталось еще столько же досок, – чуть преувеличил я остатки своего стройматериала.

– Вези сюда.

Я посмотрел на мирно пасущееся стадо, зелень, холмы и подивился тишине, окружающей воле и широкому, разнообразному живописному простору.

– Может, распогодится? – спросила она, посмотрев назад поверх горы.

Ничего не предвещало ясного дня, небо было хмурым. Справа за лощиной за дальние сопки зацепились низкие лохматые тучи и там все стало почти неразличимо, там, наверное, шел дождь. Но, оглянувшись на нашу гору вверх, я увидал редкую картину: на большом темно-сером небе появилось маленькое и почти круглое в размер солнца яркое голубое пятно. Может что-то случайное? Но через несколько минут оно заметно выросло, видать это первая струя воздушных масс пронзила тучи, и теперь эти новые хозяева быстро расширяли наверху свои владения. Внизу же было безветренно. Через некоторое время стало выглядывать и солнце.

– Давай отобедаем, – предложил я, доставая три помидора и кусок черного хлеба.

– Ешь, я не хочу. – Из куртки она достала и развернула треть разрезанного повдоль батона, между половинками которого были беловато-желтые кусочки масла. – Попробуй наше масло.

С видом знатока, будто знавшего тонкости производства, я стал рассматривать и пробовать масло, но не мог понять: отличается оно от магазинного или нет? Вроде да, но чем – так и не понял. Несмотря на уговоры присоединиться, пришлось все съесть самому.
– Тебе надо научиться сеять пшеницу и сахарную свеклу, – жуя, посоветовал я, – и тогда государство совсем не понадобится. – Она не упомянула про соль, но, может, где-то здесь имеются ее залежи?

Сопки очистились, лес на противоположной стороне лощины из монотонного снова обрел прежний ясный вид.

– Наверное, осенью отсюда красиво, – предположил я, заметив вдалеке в одном месте несколько деревьев, уже покрытых красным налетом. – Наверное, самые разные краски. Так, или нет? – спрашивал я, хотя и так было ясно, какое чудное и многоцветное буйство разольется тут скоро вокруг стоящих как свечки высоких елей, и как постепенно с холодами картина станет скромней, и все наряды незаметно ис-чезнут, уступив место на зиму всему лишь только темному и белому.

– Да, красиво, – отвечали мне. – Летом тоже хорошо, солнышко, можно полежать. – Я стал рассматривать дальние сопки справа, и мне пояснили: – Вон за той третьей горой собирают шишки. А тут собирают грибы. Эту гору я скосила, – добавила она, показав на место, где паслось наше стадо. – Не сама, конечно, нанимала.

Коровы улеглись. Иногда начинал моросить мелкий дождь, а им хоть бы что. Как на курорте.

– Сейчас они отдохнут, пережуют, что съели и проголодаются. Встанут, и снова будут есть. Я их знаю. Они все разные, у каждой свой характер. Некоторые любят быть вместе, а некоторые стараются быть в стороне, надо следить.

Небо почти очистилось, и ожидался хороший день. Она сложила свой голубой балахон и положила в правый карман. Как у фокусника, балахон исчез так, что его почти не стало видно. Я оглядел ее. Внизу, наверное, майка. Выше черная с застегнутыми пуговицами, чуть грубого материала рубашка навыпуск. Сверху темная из плотного материала куртка. Синяя лыжная шапочка. Темно-синее трико. Чуть глубже обычных галоши. Коричневые, темные от воды носки. Я-то ладно, мокну случайно, но как же она? Неужели привыкла? Хорошо смотрятся сзади ноги, и ничуть не портят вид галоши.
Подошел. Взял левую ладонь, и под предлогом что она замерзла, опустил в карман ее куртки отогреть. Постояли, прошли шагов десять вниз. Чувствую, ладонь такая же мягкая, но чуть другая, видно от обилия деревенской работы, дойки и уймы разных дел. Возникло ощущение, что эти руки заняты настоящим, изначально простым и нужным делом, делают то, что велено Богом и природой, и что они точно выполняют свое назначение.
Я же ничего такого не делаю. На работе занят маленькими гаечками, стеклышками, линзами и зеркалами для лазера. Интерферометром, схемами, и прочей мелочью. И хотя напряжение на наших установках 5, 10 или 50 тысяч вольт, – и в этом, казалось бы, некая сложность, – но, благодаря отлаженной работе отдела техники безопасности даже эта опасность сведена к нулю, и моя работа не под дождем или снегом, и не на морозе, а в большом зале с мостовым краном наверху, всегда готовым услужить и уберечь от переноски всех тяжестей, моя работа в тепле и прочих удобствах – это ничто по сравнению с теми заботами, которые ежедневно лежат на этих, находящихся рядом плечах. 
На минуту чувствую свою неосновательность и отсутствие серьезных доказательств на право существования. Я ничего не делал, что изначально было велено человеку, а был занят лишь многолетним обучением и участием в индустрии прогресса, который, если посмотреть философски, может привести весь мир к самым нежелательным результатам. В том числе и для тех, кто далек от всего этого и живет, как здесь, в дружбе и в ладу с природой.

              9

Встала одна корова, за ней другая, вскоре поднялось и все стадо, постепенно перемещаясь, а иногда и разбредаясь по сторонам. Я пошел за верхними. По дороге стал искать в карманах бумажку, где были телефоны сантехников, чтобы договориться о замене трубы в ванной в маминой квартире в Новокузнецке. Вскоре коров удалось повернуть, и я снова стал искать телефоны. Но их не оказалось, к тому же за это время исчезла и пятирублевая бумажка, что осталась от сдачи за автобусный билет.

– Куда-то потерял пять рублей, – сказал я, вернувшись с коровами.

– Сходи туда и поищи, – посоветовали мне.

– Да разве тут найдешь? Пускай это будет мой подарок для этой горы.

– Надо идти обратно, – посмотрела на часы Миля. – К двум их будут ждать.

– Еще рано, только половина первого. Туда идти-то 30 минут.

– Они отдохнули, проголодались, и будут идти медленно. Надо поворачивать.

Повернули. Почти нет никакого движения, со всех сторон слышны только хрумканье и звуки выдираемой травы. Что хорошего в этой траве, неужели ей можно наесться?
По примеру начальника стада нашел тонкую веточку и стал подгонять. Некоторые, не дожидаясь прикосновения, торопятся отойти, другие стоят, пока не ткнешь несколько раз. Не мог сдвинуть быка, стоит и ест так, что, как говорят, не оттащишь за уши; в конце концов, ухватив еще несколько пучков травы, он двинулся вниз, но через несколько шагов остановился и принялся за свое.

Шли медленно. Я уже начал переживать, что не успеем, но, наконец, наступил момент, когда все пошли более ходко. Я старался подгонять их прямо, но до меня донеслось:

– Им вниз идти трудно, они любят серпантином. Не торопи их, они теперь сами пойдут.

Одни коровы пошли серпантином влево, другие вправо, и я отстал с левыми. Постепенно появилась опасная растянутость.

– Миля! – кричал я, отчасти испытывая гордость за то, что хоть 5 минут занят настоящим делом. – Куда гнать эту корову, туда или сюда? – Незачем было задавать столь ясный вопрос, куда же их гнать, как не вниз в деревню? – но сегодня я уезжаю, и желание общения и слышать ответ пересиливало неловкость оказаться совсем непонятливым. И втайне приятно и как неожиданной награде удивлялся, что слова, обращенные к тому, кого очень хотел, но не надеялся найти, а потом и сомневался в нужности поездки, – они не улетают прочь и в пустоту, а находят уже не воображаемого, а реального, живого адресата и возвращаются в виде успокоений, или указаний что надо делать:

– Ничего не надо! Они уже дома, все знают сами!

Вошли в деревню, незаметно стадо растаяло и лишь впереди, помахивая хвостами, удалялись в самый конец улицы четыре коровы.

Зашли во двор, и я огляделся более подробно.  Рядом с домом на столбе висит черный прожектор, видать ночью освещает подворье.  В глубине длинный парник и высокий сарай.  Новая баня. Перед открытой дверью предбанника лежат несколько колец шланга от глубинного насоса, который чуть в стороне. Грядки убраны, но не полностью, кучками валяется ботва, и оттого впечатление некоторого беспорядка. Рядом с летней кухней железный гараж с воротами прямо на улицу. Там, наверное, машина Николая, мужа Вали. Недалеко их синий дом.  Где же он сам? Кто таков?

Из-за угла дома появился Николай. Поздоровались. Вполне радушно он начал разговор, а я отмечал в нем некие черты, общие с известным деятелем и предпринимателем в фармацевтика Брынцаловым. Только Брынцалов повыше.
Николай пригласил осмотреть его дом. На столе веранды сушатся тесно сложенные кусочки не то грибов, не то резаных яблок, в углу лежит кучка арбузов.

– Это у нас выросли, – пояснил он.

– Неужели? Впервые слышу, что здесь растут арбузы.

В небольшой прихожей открыли дверь и заглянули в комнату. Николай остался в прихожей подождать, а я, получив приглашение посмотреть, зашел туда. Дверь закрылась сама.  Все как обычно, печь, три кровати, столы и стулья. Таз и кастрюли на столе. Везде чисто и аккуратно.  Но… почему вдруг мне здесь стало так неуютно? Никогда так не было. Еще раз оглядел предметы, стулья, застеленные кровати по углам и потолок, и вновь будто повеяло неясным холодком и неприятной мне тайной. В чем дело?  И к чему бы это? Возникло чувство и почти видение, что из-за печи, пригибаясь, хитро подмигивая и приставив палец к губам, ко мне с ужимками и, осторожно оглядываясь на дверь, за которой ждет Николай, старается проскользнуть не то бес, не то дьявол, желая шепнуть что-то важное на ухо. Видимо то, чего я самостоятельно не пойму и уеду в неведении.  Но я неслышно произнес ему «Чу!», осенил себя крестным знамением, и он тотчас исчез.  Правильно или нет, но с самого момента решения о поездке я, исходя из большой вероятности исхода «красиво уехать», решил, что не буду спрашивать никого ни о чьих личных делах, если только об этом не пожелает сказать тот, кого это касается.

Вышел обратно в прихожую. Справа вокруг лакированного бревна винтовая лестница ведет наверх. Мне она понравилась более всего; у меня на даче лестница хотя и удобная, но с резким поворотом и занимает много места, здесь же – удобная, и занимает почти ничего.
Красиво – это то, на что хочется смотреть, и теперь, будучи у себя дома в Тро-ицке, я бы не отказался еще раз поглядеть на то спокойное и основательно стоящее бревно, вокруг которого завернулись хорошо врезанные сегменты ступенек. Да и на свет прожектора, освещающий в ночи огород, разные строения и деревянную дорожку на этом, за много километров кусочке земли.

Поднялись наверх. Мансарда обшита толстой фанерой, которую, как пояснил мой экскурсовод, помогла выписать Миля на своем предприятии, когда еще работала в городе. Верх мансарды не остроугольный по форме крыши, а скруглен более тонкими слабо изогнутыми листами фанеры, и получилось нечто подобное пологу. По бокам стоят несколько кроватей.

– Тут хозяйничают наши дети, – пояснил Николай.
Это было ясно и без пояснений, кое-где на фанерах были рисунки и надписи, а возле лестницы были разные автографы, в том числе и Валерия, надо полагать, сына Мили.
Спустились, и я заглянул в баню, построенную Николаем. Просторный предбанник, в парилке печь и большие, как широкая кровать, приподнятые на метр полати.

             – – –

Меня позвали в летнюю кухню. Там во всю длину слева стол и лавка, на столе ведро огурцов, помидор и разные емкости.  В дальнем правом углу – лежанка. В центре кухни – печка на ножках, в которой, наверное, чтобы не возиться с растопкой много раз в день, постоянно горит или слегка тлеет огонь.  Чугунная дверка с рельефным литьем и надписями и, судя по рисунку, она изготовлена где-то в годы индустриализации, в 20-х или 30-х годах. Для меня такие старые вещи очень интересны, но от обилия сегодняшних впечатлений появилась рассеянность, и я забыл подойти ближе, чтобы полюбоваться и изучить более подробно.

Признаться, я проголодался и был бы не против отведать тарелочку супа. Тем более, что на полтарелки я, возможно, на пастбище заработал?

– Сейчас Валя подоит корову и будет молоко, – сказала Миля, наливая из разогретой кастрюли тарелку супа и нарезая миску помидор.

Пришла Валя и принесла пенное молоко, которое они процедили через марлю в блестящее ведро на столе.

– Вы какое молоко любите, парное или холодное? – спросила Валя.
Вопрос был неожиданным, для меня и то и другое настоящее деревенское молоко было верхом мечтаний, и уж коли довелось, хотел бы попробовать то, которое оставило бы больше впечатлений.

– Я привык к магазинному, – надеясь, что меня поймут правильно, и зная, что в городе не молоко, а молочного цвета вода, неловко пошутил я.

– У нас такого нет, – почти растерянно произнесла Валя, в нерешительности держа полную трехлитровую банку.

Я смирился, что придется обойтись без молока, ведь неудобно же сразу отказываться от своих заявлений?

Я приступил к супу, хлеба было мало и приходилось экономить. Миля была занята с коровами.

– А может, попробуете немного? – спросила Валя, снова подымая банку.

Как бы нехотя, я согласился, и чашка постепенно наливалась доверху, поскольку со стороны привередливого посетителя сигналов остановиться на этот раз не поступало.  Молоко было отменное. Я похвалил его. Я уже забыл, когда последний раз пил такое, это было, кажется, у родственников на Украине. Там говорили так: – «Поешь молока», поскольку с хлебом им действительно можно было наесться.

– Может, еще одну? – спросили меня.

Вроде бы подумав, я снова согласился, молоко наливали уже быстрее, и так было три раза. Банка заметно опустела, и теперь впечатлений хватит надолго.

Пришла Миля, они обменялись замечаниями о коровах, затем Миля сказала:
– Наша Солнышко – лучше всех. У других коровы дают 15 или 20 литров, а у нас – 30. А бывали дни, когда 32. Было даже 35.

Мне эти цифры почти ничего не говорили, для меня «бидончик» было уже много, а уж такие величины для меня были вне пределов понимания.

Миля принесла арбуз и, вопреки моим сомнениям, он оказался очень спелым, красным и сладким. Она пояснила, что выращивать их здесь непросто, весной они должны быть под пленкой, и за ними надо много ухода. Но поскольку она живет здесь, то ей это удается.

Затем повела показать свой дом. В передней – большой сундук, видать прошлого века, тоже музейная вещь, оставшаяся от прежних хозяев. В комнате две кровати. Валина подруга Света смотрит телевизор. В дальних углах висят большие вышивки, и мне пояснили, что это давних юных лет Милины работы. На той, что над телевизором слева – сюжет с царевной.

Не очень больших размеров печка. Мне нравятся большие русские печи с лежанкой, но здесь она проще. На Милиной койке справа спит кошка с котенком, оба красивых черно–белых и коричневых тонов. Я их погладил, они проснулись и сладко потянулись.

– Не холодно зимой с такой печкой? – спросил я.

– Нет, приходится даже открывать дверь в прихожую. Нет, дом теплый.

Вышли на улицу, и они с Валей стали обсуждать, как помочь мне добраться до ГРЭС, а Миля сказала, что уже договорилась со строителями-армянами из дома напротив, у них машина и они довезут. Надо только сказать время.

Время перерыва заканчивалось, и мы пошли собирать коров. Прошли мимо сарая в дальнюю нижнюю сторону участка. В сарае стоят коровы, там же ходят куры. Вышли за ограду.

– Сколько тут соток? – спросил я, показывая на участок.

– Не знаю. Наверное, тридцать.

Метрах в сорока ниже – тот самый, в четыре метра шириной ручей Берензас, весной он, наверное, превращается в реку. Каменистое дно, и кое-где над водой вы-ступают камни, по ним можно перейти на другой берег. Там метров за 100 несколько домов, и оттуда к нам направляется одна корова, хозяин которой стоит наверху и смотрит в нашу сторону. К одному из тех домов, переехав с нашей стороны ручей, подъехал КАМАЗ, высыпал у ограды целую гору угля и уехал.

– Надо было узнать и договориться насчет угля, – озаботилась Миля.
Мы пошли обратно, и по пути она спросила кого-то о стоимости угля и о том, с кем надо договариваться, – ей, мол, тоже надо. Ответили, что уголь возят по старой цене, что и в прошлом году, 800 рублей за машину.

Пока я снова ходил к ручью и смотрел на чистую воду, траву и камни в воде, – мне такие места очень нравятся, – она вернулась и сообщила, что для меня появился другой вариант: к соседу напротив приехал на машине его друг из Новокузнецка, скоро он возвращается обратно и может взять меня с собой.

– Езжай с ним, доедешь прямо до места, и не надо будет искать автобус. А то здесь с транспортом непросто.

Вернулись к дому. На улице возле зеленого забора стоял новый черный «Джип», и я начал собираться. Зашел в кухню за сумкой, и Миля с Валей стали собирать меня в дорогу. Принесли арбуз, и в мягкую полуторалитровую бутыль из-под воды «Буратино» налили молоко.

Попрощавшись со всеми, мы вдвоем вышли за ворота. С ее слов я записал адрес: название деревни и фамилию, – и более никаких других примет, почти как «на деревню дедушке». Выразил сомнение, что письмо может дойти, но мне ответили, что почта, вроде бы, ходит.

К «Джипу» вышел человек, и я пошел туда. В последний раз ощутил, чтобы запомнить, твердь Верхнего Берензаса, поднялся на высокое заднее сидение, помахал рукой, и мы покатили по уже знакомой мне дороге сперва метров 100 ровно, затем вниз. Рядом со швеллерами, чтобы не повредить колеса, переехали ручей, затем небольшой подъем, – тут я снова оглянулся, – последовал поворот налево, деревья загородили все, что было предметом моих исканий, – и теперь – 12 километров до трассы.
Уже нечего было смотреть и искать, замелькали по бокам кусты и деревья, бежали навстречу куски щебенки и асфальта, лужи и рытвины, и без меня уже снова гнали коров на ту зеленую и опрятную гору.

Я отклонился назад, на минуту закрыл глаза и попытался хотя бы грубо, одним мазком подвести итог моему сегодняшнему предприятию. Но ничего не получалось. Стрелка весов «За» и «Против» не указывала ни туда, ни сюда. Все вроде бы хорошо, но и ничего хорошего.  Может, стоило послушать того дьявола?  Стало бы яснее?  Чего я терял?

Я снова стал смотреть в окно, но ничего особого, кроме мелькания веток и зелени там не было и, постепенно отвлекаясь от видений на этом далеком клочке земли и оставив все это для обдумывания «на потом» – на вечер, а еще лучше, на целых три дня в поезде, – уселся удобнее и переключился на разговор с хозяином.

Оказалось, он работает на КМК в отделе, который ремонтирует и изготавливает оборудование для завода. Делают даже большие подшипники, оказывается, это дешевле, чем покупать на стороне. Жаль, что не догадался поговорить с ним более подробно и не взял телефоны, чтобы на взаимовыгодной основе обсудить возможность изготовления оборудования и производства придуманного мною нового типа гвоздя.

             10

В субботу мы с братом и его семьей поехали в Бунгур копать картошку. Отличная черная, как пух земля, накопали 23 мешка. А вечером Нина сделала карто-фельные оладьи, которые там называют «драники».

В воскресенье мой поезд №31 Новокузнецк–Москва отправлялся в 22.07. Поэтому мы все вместе с мамой еще раз утром съездили в Ашмарино, и к вечеру вернулись.
Вещи были собраны заранее. Последние приготовления и чувство неловкости перед мамой за то, что в период болезни покидаю, мало чем помог или не успел помочь, не во всем проявил должной заботы, и за многое другое. Очень жаль и, наверное, я бы изменил свои планы, если бы знал, что оставалось ей жить без одного дня ровно год.

Позвонил подруге Мили Нине Леонидовне и сообщил, что ездил в Берензас и попросил разрешения заехать, чтобы при случае передать Миле записку.
Приехал Гена, и мы погрузили вещи в машину. Наибольшей поклажей была большая ковровая дорожка, которую я отказывался брать, но мама настояла.
Прощание с мамой у порога и снова чувство вины, что не все сделано как надо, за то, что уезжаю, бросаю, что виновен, и все такое. Но поезд уже ждет.  Обещаю приехать в следующий отпуск, она советует нам торопиться, еще раз даю разные обещания, – и мы с Геной едем на проспект Кирова-103, где живет Нина Леонидовна.
Уже темнеет, в запасе только час.

Подымаюсь на 8–й этаж. Нина Леонидовна кратко показала свою двухкомнатную квартиру и мы, чтобы не мешать ее сыну с женой смотреть телевизор, идем в кухню поговорить. В двух словах рассказал о поездке в деревню и вручил ей и Миле по шоколадке, а для работниц бухгалтерии конфеты. В дорогу же мне завернули несколько ватрушек, которые Нина Леонидовна испекла накануне. Я пожелал ей хотя бы изредка навещать Берензас, написал и попросил передать туда записку с признательностью за прием и о том, что посещение Верхнего Берензаса было лучшим событием моего здесь пребывания – и мы распрощались.

Мы с Геной приехали к поезду, он был на дальних путях, и занесли вещи. Проводники в синих куртках и со свернутыми флажками, неторопливо проверяющие билеты в свете падающего из тамбуров или ламп на перилах моста света, и прочно стоявший на рельсах, готовый к дальнему многокилометровому броску через Урал в другую часть континента свежевымытый голубой поезд с локомотивом впереди, немного развеяли ощущение неупорядоченности и тревоги и внесли некоторое состояние покоя.  Когда на все три дня жизнь в поезде пойдет по неизменно заведенному порядку, строго по расписанию, под редкий и частый перестук колес, который хорошо способствует раздумьям, чтению газет, кроссвордов или разным размышлениям от самых мелких, вроде: – «Не пора ли поужинать?», и до самых больших – о происхождении светил, о смысле жизни, о Боге и жизни на небесах.
Постояли с Геной у вагона. Обо всем было сказано уже много раз, сказали последние слова о том, кому и какие приветы передавать, и поезд тронулся.

Плацкартный вагон был более чем наполовину пуст, протерт и чисто пропылесосен, там был полумрак и в своем отсеке я был один.  Сел в проходе у бокового окна, раздвинул шторки и проследил за движением теней на поверхности стола и стенках купе от медленно нарастающих и уменьшающихся потоков света от неторопливо проплывавших мимо станционных огней и прожекторов, узнавал знакомые с детства очертания строений, виадуков, мостиков и локомотивных депо, силуэт горы, у подножия которой начинался легендарный КМК и его трубы с красными огнями наверху.  Иногда вагон покачивало на стрелках.  Особо понаблюдал за красивыми и до сих пор непонятными мне, а потому загадочными и таинственными маневровыми низко установленными над землей синими семафорными огнями, заплатил проводнику 11 рублей за постель и лег спать на свое нижнее место № 9, ожидая почти трехдневную поездку и возможность поразмышлять о многих делах.

По дороге вагон постепенно наполнялся. Мой отсек к утру заполнился почти полностью, а в боковом проходном отделении ближе к ночи появился еще один пассажир в черном, поношенном зимнем полупальто с коричневым воротником, в сапогах и с рюкзаком. Проводница предложила ему постель, но он отказался и лег спать на нижнюю полку прямо в пальто, сняв лишь фуражку и сапоги, и подложив под голову подушку без наволочки.

Утром в той же одежде и сапогах он уже сидел за своим поднятым боковым столом и беседовал с соседом. Он рассказал о себе и упомянул, что ему 70 лет, хотя по виду было меньше, и возраст выдавало лишь чуть помятое лицо. Коротко стриженая до 5 миллиметров без единого потерянного волоска крепкая, чуть седоватая голова, ладно сколоченное выше среднего роста тело.

– Вот здесь в Красноуфимске, – говорил он, показывая в окошко на город, к которому подъезжали, – Берия, перед тем, как его арестовали, подогнал эшелон с ураном. – Двое слушателей насторожились и ждали продолжения. – Так потом люди целый год им топили, – закончил он.

– Как это?

– А вот так, – и он показал, как выкручивают половую тряпку.– Выжимали и топили. – Поезд медленно подходил к городу.

– Такого не может быть, – сказал я, ожидая дискуссии о свойствах урана и способах извлечения из него энергии.

– Не спорю! – громко и неожиданно решительно отозвался он. – Как слышал, так и говорю. Может, и не так. Спорить не буду!

Я вышел в тамбур и через какое–то время вернулся, а здесь в том же духе спокойно и неторопливо продолжался вагонный разговор о чудесах, вроде предыдущих.

– Ты куда едешь? – спрашивал он затем слушателя на лавке в соседнем по диагонали отсеке.

– В Агрыз.

– В Ишим?

– В Агрыз.

– Ладно. Не спорю. – Он подумал. – А я еду дальше. До Казани. А потом в Альдермыш. Это деревня такая.  Может, слыхал?

– Нет, что-то незнакомое.

– Ладно. Спора нет. Это еще на машине надо час ехать. Не все это место знают. Мне надо ночью выходить.

…И так далее.

              11

Все это я кратко пересказал Модестовичу, и надо было уходить. Еще раз посмотрев на книги, приборы и картинки с женщинами на стене, я поднялся и подошел к окну.

– Вы не упомянули об одном моменте, – сказал он. – Вы поинтересовались о том, есть ли у нее кто? Или нет?  Как там с этим вопросом, так сказать,… в реальности?

– Модестович, сам не знаю, так вышло, что ничего не спросил.  В общем, ничего не узнал. Да и не осмелился бы. Я этого не умею.  Когда пасли коров, думал, что время еще есть, и вот… Конечно, это упущение. Имею, правда, некие соображения.  Косвенные, расплывчатые, но…

– Позвольте узнать, какие?

– Она ведь не знала, на сколько я приехал. Что говорят в таких случаях? Спрашивают: – каким временем гость располагает, и все прочее. Не так ли?  Я торопился обратно и не мог остаться, но, согласись, разве не приятно было бы хоть от кого-то услышать: «А не стоит ли вам задержаться хотя бы на денек, вы же приехали издалека?   Наберете грибов, сейчас их как раз много?».   Никто из них этого не спросил.  Даже как то обидно.  Полагаю, мои сомнения перед поездкой туда оправдались.

Я не сказал Модестовичу о видении с хитро крадущемся в мою сторону дьяволе в Николаевом доме.  Что-то меня останавливало, и я не решился говорить об этом.

– Но если бы я даже и захотел задержаться, – продолжал я, – разве удобно об этом спрашивать? Ты бы, конечно, что-то придумал, но у меня не получается.  Это вовсе не мой недостаток, – продолжал я свою самокритику, – это одно из моих изначальных природных свойств, и изменить их мне не дано, сколько бы ни слушал всяких советов. Это моя данность. Она заложена с самого начала и меня вовсе не спрашивали, каким я хочу быть.
А самовольно и кардинально изменять свои свойства, – высказал я свою очередную мысль о тайнах сотворения мира, – это, как я полагаю, небогоугодно, потому что для многообразия Бог создал всех людей разными, как разные травы, цветы и деревья. Ромашка, например, красивый цветок, но ведь было бы хуже, если бы везде были одни ромашки?

– Позвольте, а если люди рождаются с нехорошими свойствами? Вы предлагаете оставлять это неизменным? Я не ослышался?

– Речь не идет о преступных свойствах. Они являются вредными и ошибочными комбинациями обстоятельств, подстроенных дьяволом, и потому богопротивны. И главная задача человека – суметь преодолеть их и заменить богоугодными. В этом – степень его разумности и соответствия статусу порядочного человека, и этому учит церковь.   Мои же свойства, допустим, застенчивость в таких вопросах или нерешительность в ведении личных дел, не являются преступными. Они никому не мешают. Ведь есть же святые, которые лично себе ничего не хотели?

Давай подумаем. Ты бы хотел поехать к приятному тебе в прошлом человеку, чтобы повидаться, повспоминать или поговорить по душам, а он уже совсем не тот и стал другим? Ты ценишь его за прежние качества, а теперь вместо них другие?  Это все равно, что подойти к первому встречному и начать все с нуля. И незачем ехать и тратить время и деньги на поездку.

Модестович достал платок и собирался меня опровергать, но я спросил:

– Как, по-твоему, проявляют радушие?

– Ясное дело…

– Вспомни хотя бы Чичикова, как его принимали?

– О! – вдруг на минуту оживился и расплылся в улыбке Модестович. – Я, знаете ли, был даже на юбилейном спектакле! Да, представьте себе!

По его искрящимся глазам было видно, что он вспомнил не только эту комедию, но и ту, с кем присутствовал в зале.

– Ну, и как там к нему обращались?

– «Ах, Павел Иванович, ну останьтесь хотя бы на неделю!».  «Право, останьтесь, Павел Иванович!  Посмотрите, какие тучи!», – почти точно воспроизвел он любезность Манилова и его жены Лизоньки.  –  И, тем не менее,… – он помолчал, подумал, и легонько постучал пальцами по столу, – я полагаю, что…

– Что?

– Вы, надеюсь, еще поедете в Сибирь?    Ну и…

– Конечно. Это моя любимая родина. Более того, ведь меня там ждет мама? Как же, обязательно.







                *********




2002 г.