Опустевший дом

Дом, в котором я выросла, стоял в самом центре города. Был он очень странный. Его купили мои родственники сразу после войны. На те деньги, которые мой отец и его братья получили за войну. Всем участникам войны было выплачено денежное пособие. Дедушка с бабушкой продали свой дом в Черемхово и переехали в город.

Как выбирали дом? По каким меркам? Чтобы не очень дорого. Чтобы огород был большой. Чтобы дом был просторным. Чтобы базар был неподалеку.

Всем этим требованиям дом отвечал. Когда-то давно его построил врач ветеринарный с немецкой фамилией Зиргель. До революции вот именно на этом квартале давали участки под застройку ветеринарам. Город был молодым. Строился он на новом месте. Солдаты в зарослях рубили просеки - это и были первые улицы Благовещенска. Город разбивали на кварталы, кварталы - на участки, а участки отдавали под застройку.

Хозяин первый нашего дома построил его с размахом. Восемьдесят шесть квадратных метров общей площади делали дом просторным. Пятнадцать окон пропускали много света. Резные ставни и наличники украшали его. Дом был разделен на две половины. Рубленная перегородка с тяжелой дверью отделяла хозяйские покои от кухни и комнаты для прислуги. Дом имел два входа - парадный и черный. Распашные широкие двери позволяли превращать две комнаты в одну большую, в которой можно было и пиры устраивать, и танцы. Голландские печи с круглыми боками согревали дом зимой. В доме были три спальни, большая общая комната, столовая, а на "черной" половине была отдельная кухня с огромной печкой, встроенным в неё котлом для подогрева воды. За печкой была комната для прислуги.

Судьба хозяина дома была плачевной. В тридцатые годы он был расстрелян, как враг народа. Как потом выяснилось - по ложному доносу. После смерти он был реабилитирован. Дом вернули семье. Жена бедняги с тремя детьми вернулась под крышу своего дома. Нужда заставила хозяйку разделить дом на две половины и одну из них - продать. Дом разделили не поперек, а вдоль. Вся южная сторона осталась у хозяйки. Северную она выставила на продажу. Вот её-то - эту половину дома – и купили мои родственники. Нам досталась вот эта бывшая кухня и комната для прислуги. Как государство в государстве. Некоторое изолированное пространство. Через огромную тесовую дверь можно было пройти в жилую половину дома. Там нам были выделены две смежные спальни. От хозяйской половины эти комнаты отделяли плохонькие перегородки из обыкновенного горбыля. Их подранковали и помазали глиной. Но эти перегородки все время "гуляли", куски глины вываливались прямо на глазах. Опять разводилась глина, опять замазывались дыры. Однако, маленьким ребенком я любила рассматривать комнаты соседки через обвалы. Я видела диковинные расшитые шторы на окнах, кресло-качалку, красивый письменный стол, застекленный шкаф с фарфоровым китайским сервизом, просторный книжный шкаф. Предметы были из другого мира. Не пролетарского.

Сама хозяйка - Лидия Вильгельмовна - работала бухгалтером на мясокомбинате. Людей на нашей улице она презирала. Не общалась ни с кем. Была всегда угрюмой и озлобленной.   

Её дети выросли. По миру не пошли. Но старший - Райнгольд - оказался морально неустойчивым. Он был редким красавцем, голубоглазым блондином, который нравился всем женщинам без исключения. Подростком я не успевала даже имена запоминать его многочисленных жен. Трижды он был женат официально и без счету - неофициально. Старшая дочь Ара тоже была признана человеком аморальным. По какому-то закону её выселили за пределы города. Она работала дояркой в одной из деревень области. Была алкоголичкой. Только младшая дочь Юля и институт закончила, и замуж удачно вышла. Она поддерживала маму и была рядом с ней в самые трудные минуты её жизни.

Унылый и темный, смотревший почти всеми окнами на север, мрачноватый дом наш тем не менее был местом веселым. В нем всегда жило много народу всякого. Бабушкины и дедушкины племянницы и племянники гостили у нас месяцами. Все деревенские родственники, кто приезжал продавать что-то на рынке, останавливались у нас. С нами долго жил младший брат отца - дядя Вася. Весельчак и балагур, гармонист и плясун, певец, он никак не мог сделать свой выбор. Все знакомился с девушками в нашем городском саду на танцах.

Мой отец остался жить с родителями. Старики пенсию не получали. Дедушка кормился всякими заработками. Базар был рядом. И дратву делал на продажу из дикой конопли, которая росла за городом, и игрушки деревянные, и леденцы на палочках продавал, и веники делал, и метлы. Он все время промышлял, как он любил говорить.

Так и жили мы шумной семьей: мама, папа, дедушка и бабушка и нас трое ребятишек на одну отцовскую зарплату. Бедно жили. Скудно.

Потом мы, дети, выучились и повзрослели и покинули родные стены. Дедушка с бабушкой дожили свой век и были похоронены на кладбище рядом друг с другом. И остались мои родители одни в пустом и гулком доме.

Я учительствовала в деревне. Брат мой младший служил в Армии. Сестра жила в Приморье. Я навещала своих дорогих часто. Семьи у меня тогда еще не было. Все каникулы и отпуск летний я проводила дома. И вот приехала я из деревни без всякого предупреждения домой под вечер. Начинался мой долгий отпуск.

Калитка во двор была не закрыта на засов. Значит дома кто-то был. Однако на дверях его висел огромный амбарный замок.

Большой и лохматый и страшноватый на вид пес Рыжик заскулил и завилял хвостом так, что мог и потерять этот большой хвост от  такого энергичного виляния. Он так выражал свою собачью радость. Тополь во дворе качнулся тоже приветливо. Старый скворец, который жил в нашем скворечнике на тополе теперь почему-то одиноко, встретил меня причудливыми и странными звуками.

-Привет, родимый! Что же ты весной без подружки своей вернулся? Где же ты её потерял? И на расскажешь ведь ничего. Ладно. Мы и тебе рады очень. Вон в нашем саду нет ни одного червивого плода на ветках. Это ты оберегаешь.

Я прошла в глубину двора. Прямо по середине огорода стояла летняя кухня. Пожарники запрещали постройки вблизи дома. Поэтому летняя печурка была вынесена на безопасное расстояние. Вначале она была просто под навесом, но потом отец обгородил её. Получился такой уютный летний флигелек.

- А! Дочурка приехала. Добро пожаловать! Попей чайку со мной.

- Папа, а почему ты здесь сидишь в горьком одиночестве? Почему в дом не идешь?

- А как я в него попаду? Он же на замке.

- А разве ты не знаешь, где ключ лежит?

- Представь себе - нет. Мать твоя воров боится. Мы же с ней вдвоем остались. Она работает во вторую смену на фабрике конфетной. Недавно её в весовщики перевели. Теперь домой явится только в двенадцатом часу. Смена в одиннадцать заканчивается. До этого времени буду, как пес бездомный, на крылечке гнуться. А сегодня ты со мной рядом посидишь. В дом мы только к полуночи попадем.

- Папа, но даже если ключ один, всегда можно условиться класть его в определенное тайное место, о котором знаете только вы одни. Двор то вон какой огромный. А построек сколько всяких. Да даже в дупло класть можно в стволе старого тополя нашего. Никакой вор не догадается его там искать.

- Да мы уже договаривались. Только мест этих условных пять или шесть. Она, эта красавица местная, мамочка твоя, все время кладет ключ на новое место. От воров прячет.

- Давай вместе ключ поищем. Вместе - легче. Посмотрим во все места, где она могла его спрятать.

И мы с отцом занялись поисками. В сарае на гвоздике его не было. Под крылечком его тоже не было. Под тарелкой на посудной полке на кухне ключа не было тоже. Не висел ключ и за ставенкой кухонного окна. Не лежал он и на перекладине над входной дверью. Все места были нами тщательно осмотрены. Отец махнул рукой и пошел на кухню, развел огонь в крошечной печи, поставил варить ужин, нагрел мне воды в душ, чтобы я могла помыться с дороги. А я все искала и искала ключ.

Отец уселся на крыльце дома. Завел неожиданный для меня разговор.

- Замуж тебе пора. Нельзя век свой в одиночестве коротать. Знаю, что ты никак не забудешь свою горестную историю. Ишь, как больно тебя стукнуло. Да я любовь его светлую к тебе всегда помнить буду. Золотой был парнишка. И погиб так нелепо. Знаю, что любила сильно. Не сразу забыть можно. Но ведь не обязательно самой любить. Выходи за того, кто тебя очень сильно любит.

- А как же я с ним век проживу?

- Свыкнитесь. Родными будете. Лишь бы человек был хороший. Есть кто на примете?

- Да есть один такой. Зовет. Но он тоже - раненый. Его любимая так нехорошо бросила. До свадьбы за несколько дней уехала с прапорщиком с заставы. Ничего даже не объяснила. Он говорит, что семью хочет и детей хочет. Наших. Но это же как-то не по-человечески. Сойтись без любви.

- А по-человечески жить в общежитии, чувствовать свое одиночество? Нет. Люди должны жить в паре. Закон такой. Подумай над моими словами.

Сумерки сгущались. Мы с отцом ещё раз обследовали весь наш двор. Ключа нигде не было.

- Ну, раз ключа нигде нет, тогда я хоть постирушку устрою. Свое с дороги перестираю, полотенчики кухонные, мамин халат. Видела его, в душе висит.

Я сняла ванну с крючка, на котором она висела на стене сарая. Что-то звякнуло.

- Ключ. Ключ, папа, от дома. Под ванну спрятала она его. А ты мне про это место ничего не говорил.

- Так и местная красавица мне ничего не говорила про ванну. Она его туда впервые спрятала. От воров. Ох, Руфина Андреевна, получишь ты от меня взбучку, когда с работы придешь. Не могу же я сыщика нанимать, чтобы он мне ключ помогал искать вечерами. Придумала, тоже мне. Ну, вот как я с такой век свой живу? С хитромудрой такой? А?

- Хорошо живешь, не прибедняйся. Пойдем в дом.

Тишиной и прохладой и безупречным порядком встретил меня родной дом. Мама умела прекрасно вязать крючком. Вязаные салфетки, вязаная скатерть, вязаные подзоры на кровати, вязаные накидки на подушках накрахмаленные и подсиненные придавали комнатам праздничный вид.

Отец дал мне стопку писем от брата и от сестры, чтобы я прочитала и в курсе была всех семейных событий. Я прочитала. Брат нес исправно службу, хвастался тем, что ему присвоено звание старшего сержанта. А сестра писала, что скоро станет мамой, а я - тетей. Чему я очень обрадовалась.

- Мне мама твоя все время жалуется, что в доме пусто, а я ей говорю, что это затишье перед бурей. Вот грянут внуки. И все опять оживет вокруг. И не будут двери закрываться опять.

И он был прав. Пятерых внуков подарила им моя сестра, троих - мой брат, двоих они дождались от меня. Брат некоторое время после службы в армии жил с ними в нашем старом доме, а потом дом снесли. Мои родители оказались в коммунальной квартире. И жили там, окруженные внуками, которые то учились в городе, то временно жили у дедушки с бабушкой, когда создавали свои семьи, то приезжали просто погостить. А отец все продолжал жаловаться на маму.

- Ну, мама твоя, ну, Руфинка, вот задам я ей перца, когда домой явится. Веришь, я однажды не мог найти ключ и поехал к ней на велосипеде через весь город. Почти два километра туда и два километра обратно. Вызвали её на проходную. И веришь? Она меня отвела в сторонку и шепотом мне на ухо сказала, где ключ лежит. И знаешь, где она его спрятала? В ящике кухонного стола закопала в пакет с синькой. Здравствуйте, вам! С приездом! Да я век искал и не нашел бы его. Ну, ящик стола быть может бы и открыл, но вот щупать пакет с синькой точно не стал бы. И почему она на войне радисткой была? Её бы в разведку - цены бы ей не было. Она бы так все засекретила,что весь немецкий штаб голову бы сломал. А про пакет с синькой она мне на ухо сказала, чтобы, значит, никто не услышал. Прямо мания какая-то. Да что там у нас воровать? Как же? Дом без присмотра. Трудно мне с ней жить. Эта её глухота. А знаешь, ведь она еще и исхитряется засыпать в тот промежуток времени, когда голова до подушки летит. Повернусь к ней, а она уже спит глубоко и крепко.

И отец примолк. Сумерки сгущались. И все равно еще можно было рассмотреть, как щедро природа наградила моего отца красотой. От персидской бабушки достались ему восточные черты: разрез глаз, прямой нос, подвижные брови дугой. Он мог по особенному смотреть на собеседника и выражать удивление, согласие и несогласие движением своих тонко очерченных бровей. Это про него были слова песни "На солнечной поляночке дугою выгнув бровь..."

- Устает сильно на работе, - сказал он после некоторого молчания, - попробуй переворочать все эти ящики с конфетами. Каждый с конвейера снять, на весы поставить, взвесить, промаркировать, заклеить коробки и опять на тележку поставить. На склад уже рабочий отвозит. А знаешь ли ты, что конфетный цех за смену до четырех тонн продукции выдает? И все это через её
руки проходит. Она в бригаде работала. Ей так нравилось там. Но из-за глухоты её перевели на это рабочее место. Не нужно кричать ей в левое ушко, чтобы она услышала сказанное. Живет в безмолвном мире. Жалко мне её. Когда блиндаж накрыло взрывом, и я услышал, что мою Руфинку этот взрыв заживо похоронил, я бросился к этому блиндажу первым. Важно было дать ей воздух. Ведь как бывало: откопаем блиндаж, а человек уже весь кислород истратил. И задохнулся. А я стал копать напротив окна в блиндаже. Я точно знал, где оно. И земля мерзлая была. А я и боли не чувствовал. Греб руками этими мерзлые комки. А она, бедная, уже сознание теряла. И увидела тоненький лучик света. И поползла к нему. И дышала этой тоненькой струйкой. А потом ребята вход откопали. Вынесли её. На снег прямо положили. А я руки под неё подкладывал, чтобы от земли не простыла. А потом взял на колени и баюкал, как маленькую. Да она и так маленькая у нас. Ростиком не вышла. И голосок такой тоненький. Солдат называется. А как козыряла, так со смеху можно было пропасть. Ладошку детскую растопыривала свою и прямо пятерней и за ухо себе куда-то тыкала. Так ей и лет то всего девятнадцать было.

- Разрешите доложить, товарищ старшина Ванечка.

Ну, как можно было не влюбиться в такое вот чудо. А уж красавица была какая. Ножка то у неё как у Золушки. Ну, где обувь армейскую найти тридцать четвертого размера? Вот и носила она ботинки на четыре размера больше. Путалась и спотыкалась. Да еще и обмотки по уставу были положены. А сапоги бы она просто не потянула бы. Силенок бы не хватило. Она у меня вызывала острое чувство жалости. Бесконечное желание - защищать её. Маленькая, а неприятель ведь в грудь солдатскую целился. И пули у неё над головой все проходили. Взрыв этот страшный - это последнее, что она слышала отчетливо. Оглушило её тогда. Вот с тех пор и не слышит как следует. Её комиссовали по контузии. Я её к себе домой отправил. Чтобы она меня с войны у меня дома ждала. Расписались мы прямо в прифронтовой полосе. Нашли сельский Совет и расписались. Вот она меня и ждала три года. Дождалась.  Недавно машина чуть не сбила её. Машина из ворот выехала неожиданно. Мотор шумел, но она ведь не слышала. Так водитель затормозил, а потом выскочил и давай на неё кричать страшными словами. Так она еще и поближе подошла к этому гаду, чтобы понять, что он ей говорит. Нет, она человек особенный. Жалею я её. А недавно в кино с ней ходил. Все честь честью. В первый ряд билеты купил,чтобы поближе к громкоговорителям она сидела. Она трубку свою слуховую взяла. Слушала. А там, по сюжету, влюбленные расставались. Она в поезде уезжала, а он на костылях пытался этот поезд догнать. И твоя ненаглядная мамочка, а моя дорогая жена решила подбодрить молодого мужчину.

-Давай, давай, давай! - закричала она азартно. Так мало того, она еще и свистнула, как соловей разбойник,ты знаешь как она умеет хорошо свистеть, и ногами затопала. Зал от хохота просто слег. А я подальше от неё отодвинулся и сделал вид, что она не со мной в кино пришла, а сама по себе. И когда из кинотеатра выходили - я тоже её сторонился. А она не смутилась нисколько. С героическим видом по сторонам смотрела. Ладно, заговорился я с тобой. А ты отправляйся спать. День то тоже непростой был. Одна дорога кого хочешь вымотает. Ты из деревни утром выехала?

- Если бы выехала. Я вышла пешком на рассвете и через Черемисино на трассу пошла. Но на утренний рейс не успела. Тогда на попутных в райцентр уехала с трассы. Купила билет на послеобеденный рейс, да потом ходила по поселку. В парке на скамейке посидела, по берегу Амура походила. Да с чемоданом не очень то и погуляешь. В столовую в обед сходила. У нас хорошо готовят. А потом почти четыре часа в автобусе тряслась. Пойду спать пораньше. День был шумный. А ты маму будешь ждать?

- А как же? Чаек разогрею к её приходу, посижу с ней рядом, поговорю. Целый день не виделись. Она мне новости расскажет свои, я ей - свои. Ну, ты уже носом клюешь. Иди спать. Дома сон сладкий.

В своей комнате среди привычных мне с детства вещей я уснула почти мгновенно. Разбудили меня голоса.

- Устала, моя хорошая? Кушать я тебе приготовил. На кухне супчик тебя ждет и салат. Чай тебе согрел. Да ты в доме не шуми.

- А почему, Ванечка?

- А у нас гостья. Валечка приехала в отпуск. Спит.

Я услышала, как скрипнула дверь в мою комнату, как подошла мама и поправила одеяло, как она приоткрыла окно, чтобы ночная прохлада сделал мой сон еще приятнее.

- Вот и хорошо. Жизнью опять дом наполнится.

Нигде и никогда я так сладко не спала, как под крышей родительского дома.
 
А их проблему в тот приезд я решила просто. Пошла в универмаг и купила в хозяйственном отделе новый замок с тремя запасными ключами. Теперь у каждого из них был ключ от дома, а запасной мама хранила в тайном месте. В банке с крупой. От воров.