Альтернативная Версия

После девятнадцатого съезда, который прошёл после беспрецедентного в истории партии тринадцатилетнего перерыва, вождь народов с каждым днём стал чувствовать себя всё хуже и хуже.

— Георгий Максимилианович, — со свойственным ему грузинским акцентом, обратился Сталин.

— Да, Иосиф Виссарионович?

— Скажи мне, пожалуйста, кто это там у нас?

— Где, Иосиф Виссарионович?

— Да неважно.

Случилось это примерно в конце октября 1952 года, когда не миновала и неделя после закрытия съезда. Тогда заместитель Председателя Правительства и не обратил внимания на произошедшую нелепость. Но спустя пару недель вождь повторил вопрос недавно получившему членство в Политбюро Суслову:

— Михаил Андреевич, Вы же человек интеллигентный, так ведь?

— Иосиф Виссарионович, надеюсь, полагать, что так.

— Вот скажи, видишь ли ты там что-нибудь?

— Где, Иосиф Виссарионович.

— А вон там, — показывая пальцем.

— Нет, вроде, ничего не вижу.

— А ты приглядись. Приглядись внимательнее. Я не первый раз обращаю на это внимание.

— Извините, Иосиф Виссарионович, но зрение у меня не самое лучшее.

— Ну так а очки тебе на кой чёрт? Центральную больницу часто посещаешь? На здоровье не жалуешься? — в голосе Сталина чувствовалось, что он начинал злиться.

— Никак нет, товарищ Сталин. Вроде всё отлично со здоровьем.

— Интересно. Ну ладно. Показалось, видимо.

Только вот Иосифу Виссарионовичу не показалось. Ему никогда ничего не казалось. И он это прекрасно знал.

Узрев однажды расплывчатый чёрный силуэт, Сталин уже не мог думать о будущем страны, не вспоминая этот образ. Некого незнакомца, который непременно смотрел только на него.

«А на кого ещё то смотреть в Кремле? Не на Маленкова же,» — подшучивал в уединении вождь народов, несмотря на всю мистическую таинственность.

Никак не объяснив своего решения, Иосиф Виссарионович дал распоряжение агентам охранки:

— Проверьте всю территорию Кремля. Слышите? Всю! Если я говорю «всю» это означает «абсолютно всю». Включая каждый куст. Включая каждую комнату каждого дворца и собора, башню и перегородку на стенах крепости. Вам понятно?

— Так точно, товарищ главнокомандующий.

К вечеру задание было выполнено. Ничего найдено не было. Никаких следов вражеской диверсии. Это Сталина ничуть не удовлетворило, но он промолчал.

Образ, не покидающий сознание, с каждым днём становился навязчивее. Он регулярно появлялся в дали в виде чёрной тени, парящей в воздухе и издающей пугающий скрежет, похожий на стук зубов. И никто, кого бы Иосиф Виссарионович не спрашивал, его не видел , кроме самого Иосифа Виссарионовича.

Но это было меньшим из зол. В конце концов можно было сослаться на возраст и ухудшающееся зрение. Меньшим из зол, даже когда тень эта с каждым появлялась днём всё ближе и ближе, словно она медленными, но уверенными шагами шла прямо к нему.

Но по-настоящему страшно Сталину стало, когда этот сгусток смрада начал регулярно пролетать у него за спиной в самые неожиданные моменты. Например, когда товарищ Сталин чистил зубы или когда читал книгу, или когда разбирал документы. И далеко не всегда, когда оставался в одиночестве.

— Старик совсем уже из ума вышел, — откровенно заявлял в частных беседах Берия. — Ему уже везде мерещится всякое. Это мы с вами виноваты. Только мы. Не нужно было подстрекать дурака, когда у того паранойя начиналась из-за теорий заговора. Расстреляли всех, кто отказался пятки целовать. И что теперь? Всё? Сбрендил? Окончательно?

Берия не боялся говорить как есть, потому что к тому времени уже пал в немилость. Он помнит участь и Зиновьева, и Каменева, и Бухарина. Перед власть державшим престолом нет ни жалости, ни сострадания, ни друзей. Пытаться внемлять чувствам бесполезно, о чём Берия знал не по наслышке.

Другие же, на подобии Хрущёва и Маленкова, которые, несмотря на свою бесноватую амбициозность, оставались угодными «партии и правительству», выражались более сдержанно или вовсе молчали, даже в разговорах с жёнами, но видно было, что при всей неприязни к Берии оба партийных функционера были в той или иной мере согласны с ним.

В послевоенные годы Сталин чувствовал себя хуже обычного весной и осенью. В 1953 году весна пришла рано. Уже в конце февраля всё начало таять, а что-то даже цвести.

После дневной работы, закончив со всеми посетителями, Сталин отправился на вечерний ужин. Как обычно, он много выпивал, мешая вино с водкой, и ел много жирной пищи.

Обычно все эти вечерние посиделки до позднего часа были у диктатора чем-то вроде игры. Все вокруг напивались до чёртиков, а если не напивались, значит, подозрительно выделялись из коллектива. А сам он пристально приглядывал за каждым, кто как себя ведёт. Вдруг кто на пьяную голову сболтнёт чего-то, о чём будет потом сожалеть. Только так параноик и мог доверять людям — когда те теряли контроль над разумом.

Но в тот вечер, 28 февраля, товарищ Сталин был угрюм и молчалив. Праздная толпа, привыкшая к пристальному взору тирана, и не обратила внимание на какие-то перемены в нём. Он не переводил взгляд от одного человека к другому, всматриваясь в черты лица каждого. Весь вечер он сидел, развалившись на кожаном диване, и, уставившись в одну ночку, лениво попивал вино из бокала. А когда ему это всё наскучило, никому ничего не сказав, махнул рукой, похрипел и отправился к себе.

Развалившись на кушетке возле рабочего стола, Сталин задремал, как вдруг услышал голос:

— Коба. Вставай. Вставай.

Сталин весь в поту соскочил с кушетки. Вокруг никого не было. И лишь в самом углу комнаты , витая в воздухе, чёрный сгусток скверны вздувался, пучился и бурлил.

— Кто ты?

— А ты разве не знаешь, Коба? Не догадываешься?

Голос был низким и тяжёлым. И доносился будто бы изнутри сумеречного сгустка. Но даже так слышался явный акцент. Нет, не акцент. Особенность речи. Она была какой-то нестандартной, своеобразной и даже, казалось бы, легко узнаваемой. Иосиф уловил в ней что-то знакомое, но не более того.

— Я тебя знаю? — в сомнениях спросил Сталин. — Что тебе от меня нужно?

— О! Я пришёл сюда, чтобы соединить одного пролетария с той страной, которую он загнал в гроб.

В этот момент вождь народов наконец-то уловил эту особенность. Слишком явная картавость.

Как я сразу не обратил на это внимания, подумал он.

И правда, это было практическая очевидно. Эта картавость. Она была свойственна только одному человеку, которого он когда-либо знал.

— Нет, не может быть.

— Ещё как может.

— Это иррационально.

— Да? Серьёзно? А что на счёт тебя? Атеист во имя национального благополучия уничтожает оплот веры этой самой нации, чтобы потом возродить его в самый тяжёлый момент его правления. Кто будет говорить об иррациональности? Предатель собственных убеждений?

— Я делал это во благо страны, следуя заветам той философии, которую исповедовала вся страна.

— Да? Ну и как продвигаются дела с мировой революцией?

— Китай, Корея, Индокитай, Польша, Германия, Балканы. Полмира сейчас под руководством коммунистической партии.

— Партий, а не партии. Ты же развалил интернационал. И вдобавок расстрелял всех, кто работал над его созданием.

— У меня получилось всяко лучше, чем у большевиков.

— Так что же это, ты больше не большевик?

— Я коммунист, а не большевик.

— Это я уже понял. Но зачем было старых большевиков убивать?

— У них был выбор. Стать коммунистами либо остаться большевиками. Каждый сделал свой выбор.

— Это ты на том свете будешь рассказывать, что люди сами выбрали террор. Я здесь не за этим.

— А за чем же?

— Вернуть должок. Тебе же говорили, тебя просили, очень много людей, но ты остался при своём мнении, более того, настоял на нём. Коба, людей принято хоронить в землю, а не оставлять их тело как экспонат на показуху людям.

— Но они сами этого хотели! И это не моё решение было.

— Семь съездов. Ровно семь съездов было проведено со времени образования большевистской партии и кончины её вождя. И ровно семь съездов было отведено и тебе. Но ты... И ладно бы как Он — ежегодно проводил бы их, держа партию в тонусе. С последним съездом ты тянул до последнего. Тридцать лет я ждал этого. И вот наконец-то этот час настал.

— Да пошёл ты! За пять лет ленинизма страна превратилась лишь в выжженную пустыню. Я верил Ему. Считал своим учителем. Четыре года все коммунисты мира съезжались в Москву, чтобы сражаться во имя мировой революции. Но что потом? У Него не получилось. Военный коммунизм — времянка для удержания власти. Времянка, которая сдулась после атаки поляков. Лев революции возомнил себя царём человеческой природы, подмяв все бразды военного управления под себя. И что в итоге? Проиграли только-только образовавшемуся государству. Военный коммунизм. Ага. Пустышка, всеми силами стремящаяся уничтожить всё то, на что пошёл Великий Учитель после утверждения о её окончании. Великий Учитель перешёл от коммунизма к рыночной экономике. Какой сюрприз! И каковы её результаты? Увеличение цен десять тысяч раз в двадцать втором и в сто раз в двадцать третьем?

— Не ной, Коба. Твоя демагогия сейчас уже ни к чему.

— И что ты собираешься делать?

— Я ничего. Всё, что надо, уже случилось. Вопрос только в том, что с этим будешь делать ты. А ещё важнее, что со всем этим будут делать воспитанные тобою змеи, которых ты таскаешь на своей шее. Как думаешь, кто из твоих верных учеников устремится к тебе на помощь, если тебя вдруг парализует? Я думаю, что никто. Проверим?

— Хахаха, старый дурак. Можешь делать со мной всё, что угодно. Но меня по крайней мере похоронят как человека. А Великий Учитель так и будет продолжать гнить в своём каменном гробу на потеху толпе, очумевшей от десятилетий жестокости.

— Смешно смотреть, как ты потешаешься над теми, перед кем всю жизнь лебезил. Кого боялся как страшный ужас. Как своего нерадивого отца, регулярно бившего и тебя, и твою мать. Обидно даже как-то. Все вы, мои свидетели и последователи, умираете самой безобразной и унизительной смертью. И вот ты скоро умрёшь, возможно, даже ещё поганее. Обидно. Только за убитого тобою Льва не обидно. Даже раненные львы не каждый так мужественно принимает смерть.

Сгусток, закончив фразу, испарился. Сталин в замешательстве стоял на месте и не мог понять, взаправду сейчас всё произошло или это сон, а может и вовсе галлюцинация. Но пока думал, пот пробил и сердце забилось в бешеном ритме. Вождь народов тот час рухнул на пол. И не без сознания. Напротив, всё отражая, но ничего, совершенно ничего не мог поделать, даже пискнуть.