Сон на седьмое июля

     Впервые в жизни я боялся проснуться. Во сне по спине полз холод от страха, что сейчас будильник издаст пронзительный звонок, который разделит мою жизнь на до и после. Всеми силами я пытался этот звонок задержать. Если бы я знал, что каждая минута этого сна для меня обойдется в пять минут моей реальной жизни – все равно не знаю, когда бы я это остановил.

     Ровно в семь часов утра будильник равнодушно, но громко, на эти две части мою жизнь поделил.

     Очень осторожно, чтобы подольше не расплескать этот чудесный сон я сел, опустил ноги на ковер и замер. Человек устроен так, что сон при пробуждении быстро забывается, сменяясь дневными мыслями и заботами, вспоминается он отрывками, если вспоминается вообще.

     Мой сон оторваться от меня не спешил. Тонким шелком он медленно сползал с моего лица по плечам, оставляя за собой дорожку из гусиной кожи. Я, подавленный, ошалевший от того, что я только что пережил во сне, пытался его остановить. Осторожно ловил его руками – и не мог поймать. Сон струился между пальцев, он был из другой материи, из другого мира и прикоснуться к нему было невозможно.

     Я видел, что он сам пытается за что-то удержаться, но, наверное, была какая-то сила, которая была выше этого сна и она заставляла его уходить. Сон молчал, его прикосновение было все менее осязаемое, а внизу вдруг я увидел его глаза.
В эти самые красивые в мире глаза я только что смотрел всю ночь. Сон прощался со мной, а из его глаз, вдруг набухших, закапали слезы.  Что я мог сделать? Комок в горле не давал мне дышать. Как только я его проглотил – сон исчез. 

     Потрясенный, я открыл глаза. День победил ночь. Победил, хотя нас было двое против одного. У меня в памяти остались обрывки этого сна, и как бы я не напрягал свою память – все полностью вспомнить не могу. Боже, как я ее любил. Я поспешу набросать то, что помню, боюсь, что безжалостное время отберет у меня все остальное.

     Господи, сколько ты всего положил в это самое красивое создание. За все время я так ничего о ней и не узнал. Она мне рассказывала отдельные истории, а я никак не мог их сшить в одну ее жизнь. Скорее всего, я их слушал невнимательно. Иногда ловил себя на мысли, что слов ее не слышу, по тому, что, потерявшись в реальности, подставив ладошку под подбородок, просто смотрел на нее и таял от нежности. Совершенно дурацкие мысли в этот момент бродили в моей голове. Я мечтал дотронуться до ее руки, я мечтал прикоснуться к ее щеке. Это уносило меня так далеко, что я с трудом возвращался обратно. Она, видя мой взгляд, улыбалась, и сдается мне, понимала, в чем дело.

     Я все время пытался понять, о чем она сейчас думает. Мне это не удалось ни разу. Разговорить ее так, чтобы она, забыв обо всем, перебивая меня, что-то рассказывала, я тоже не сумел. Я не помню, чтобы она заливисто смеялась, или смеялась вообще. Я пытался шутить – наградой мне была вежливая улыбка. Я говорил ей ласковые слова, но никогда ничего подобного не слышал в ответ. Я выпрашивал поцелуй как школьник, мои слова обрывались коротким «нет». Поцеловать ее через «нет» было нельзя, – девочка не та.

     Обидно. Какие-то подростки в спортзале вслух, вместе с ней обсуждают достоинства ее попы, какой-то тип лапает ее поясницу, заставляя держать спину прямо. Еще один персонаж, когда она, лежа, по-женски жмет штангу, поддерживает гриф и бесцеремонно заглядывает ей за вырез футболки, и она знает об этом, ну не может не знать – все нормально. А я не имею права долго на нее смотреть – ей «некомфортно».

     У меня не было столько времени, чтобы, глядя ей в глаза, на ладонях протянуть свое сердце, у нее не было столько времени, чтобы выслушать меня при этом.

     Если не получается объясниться, глядя в глаза, я решил написать ей. Пушкинские герои тоже личным объяснениям предпочитали письма. Правда, там письма были штучным товаром, не в пример моим. Под благовидным предлогом попросил у нее электронный адрес и с колотящимся сердцем отправил первое письмо. Оно было смелее живых слов. В ответ получил улыбающийся смайлик. Как его понимать? Я его понял, как мне хотелось.
 
     Меня накрыло так, что все вокруг померкло, все потеряло смысл. Я ничего и никого не видел рядом с собой. Говоря с людьми, я задавал совсем нелогичные вопросы, а мои ответы вызывали искреннее недоумение. Это было неважно. Милые, сводящие с ума глаза, нежная кожа на лице и руках, родинка, от которой я терял ощущение реальности вокруг. Я хотел носить ее на руках, сдувать с нее пылинки, я хотел зарыться в ее волосы и задохнуться в них. У меня было сумасшедшее желание – вымыть ей теплой водой ножки перед сном, вытереть их махровым полотенцем, закутать ее в пушистое одеяло, унести в постель. А потом бесконечно шептать ей на ушко сладкие бесстыдные слова и знать, что сейчас она в этой самой темноте краснеет и прятать свое лицо, по тому, что вместе с ней краснел я сам. Клянусь, не больше! Больше мне стало видеться потом.

     Ах, какие письма я ей писал! Сначала я их выписывал во сне губами на ее теле, языком точки и тире ставил. Потом писал ей в электронный адрес. Это правда, что отправлял их не все. Первые я как будто писал для себя, у меня бы никогда не хватило смелости их отправить. Не знаю, как бы она на них отреагировала, уж слишком там было открыто и прямо. Больше всего на свете я боялся ее обидеть и потерять.
    
     А вот следующие, тоже очень нежные, только слова там я подбирал не такие откровенные, я отправлял. Ответа на них я никогда не получал. Вернее, ответы я получал, но они не касались моих писем. Сначала я удивлялся, а потом привык. Содержания ни одного из своих писем я не помню. Я ведь не писал их словами, они сами, как музыка лились из меня, просто я успевал подставить бумагу. Если не успевал – они просто уходили в мир и жили там какой-то своей жизнью.

     Во мне одновременно жили три больших чувства. Они поделили мою душу на три царства и каждое в своем село на трон. Это – счастье от такого большого и трогательного ощущения, ревность и безысходность. Последнее медленно стало подминать под себя остальных.
 
     Несколько раз она мне прямо говорила, что отношения наши другими не станут, это их верхняя граница. Любишь – люби, хочешь писать письма – пиши, от меня ничего не требуй. Я вам что-то обещала? Нет. Рвать с вами отношения я бы не хотела. Пусть идет, как идет. Будем обсуждать просмотренные кинофильмы, особенности в общей профессии, рассказывать, кто как провел лето… Как мне ей объяснить, что я не хочу найденным алмазом резать стекло. Хочу его бриллиантом носить в сердце.
 
     Роман – слишком мелкое слово в моем случае. И еще по тому, что в романе между мужчиной и женщиной участвуют с взаимным чувством двое. Тут я участвовал один. Она тоже участвовала. Зрителем. Фильм ей нравился.

     Любовь? Уж какое-то слово общественное, в него каждый вкладывает свое значение, и я бы его вообще не трогал.

     Наверное, самое подходящее – страсть. Похоже. Это слово примерно все понимают одинаково: сносящее все разумное вокруг чувство/желание, ради достижения которого человек готов пожертвовать всем. Кстати, страсть еще никого не сделала счастливым, она всегда приносила беду.

     Между тем безысходность дожала счастье и ревность. Я сам завел себя в тупик. Надо было делать следующий шаг. И я его сделал. Я попросил у нее прощения. За что? За письма. За несколько мимолетных встреч. За то, что просил разрешения, чтобы ее поцеловать. За то, что украл у нее время. Нам не надо больше видеться и писать друг другу. Все закончилось.
 
     В ответ услышал, что ей жаль, что я так решил, она бы оставила все как есть. Мне этого ответа было мало. По-моему, что-то большое она мне так и не решилась сказать. Я стер ее электронный адрес и единственной ниточкой, которая нас связывала, теперь был телефон, который я почему-то все время не выпускал из рук.

     Вдруг он громко зазвонил, сердце пропустило удар, ставшей влажной рукой я поднес телефон к глазам и обмер: ее номер!!! От волнения я не мог попасть в клавишу «ответить». Телефон звонил так, что у меня взрывался мозг.

     Я поднял голову – будильник продолжал свою победную трель разрушителя.

     Очень осторожно, чтобы подольше не расплескать этот чудесный сон я сел, опустил ноги на ковер и замер. Человек устроен так, что сон при пробуждении быстро забывается, сменяясь дневными мыслями и заботами, вспоминается он бесцветными отрывками, если вспоминается вообще…

    
     P.S. Я совсем забыл добавить: ей было 22 года и она уже как год была замужем, мне был 51 год, и я был женат. Она была студенткой, а я читал лекции на их курсе. Мы видели друг друга семь раз.               

                Лагонаки-Краснодар 30.04.-01.05.2018 г.