Тётя Соня. В той ещё Одессе - до 90х

    
В Одессе, если когда-нибудь Вам доводилось слышать выражение “второй уникальный экземпляр”, тогда Вы должны знать: речь шла о Софье Борисовне Пивар - тёте Соне, пенсионерке, бывшей служащей Одесского Городского Транспортного Хозяйства.
Со стороны казалось, что несмотря на весьма преклонный возраст, бывшая кондукторша успевала всё и везде: искромётно шутить, отчаянно браниться, загорать на пляже, принимать массажно-грязевые ванны в “Лермонтовке”, сделать "рИбу в дОмино” и сытно отобедать. На свадьбе - неважно у кого, но пусть будут счастливы. Или на похоронах - также неважно у кого, и пусть Земля им будет пухом. Да к чему докапываться до имён виновников события, если организм требовал калорий, а пенсия похожа на кожу, сброшенную гадюкой во время линьки за ненадобностью. Вроде бы чулок, однако, настолько укороченный и хилый, что никого не согревал, ни на что не натягивался.
Незнакомые с тётей Соней организаторы торжеств перешёптывались, тщетно пытались выяснить с чьей стороны она пришла: жениха или невесты, покойника или вдовы. Тем временем, странная гостья занимала свободное место возле чистых тарелки с вилкой, набирала всё, что на неё смотрело, неторопливо съедала деликатную порцию дневных калорий и, поблагодарив главного распорядителя, покидала место торжественного обряда. Загадочная старушка полностью игнорировала недоумение присутствующих, совершенно не заморачиваясь ответом на вопрос: "Кто-нибудь её знает или нет?".

Она знала всех - это главное. "Я тридцать два года честно проработала в трамвайно-троллейбусном управлении, кондуктором трамвая!”, - представилась Софья Борисовна новой соседке по коммунальной квартире Леночке-парикмахерше. - “Вы, конечно, с Дачи Ковалевского. Уж будьте уверены, я хорошо разбираюсь в одесситах. И пусть никто не морочИт мне голову, если я, вдруг, приду к ним на торжество съесть тарелочку холодца. Где они все были, когда я, своими отмороженными зимой руками, продавала рулоны трамвайных билетов их рабоче-крестьянским родственникам, которые ни за что не хотели платить копейку за проезд. Эти хулиганьё знали только одну работу - цепляться за колбасу трамвая. А теперь их дети, жмоты те ещё, начнут зухтерить Вам в парикмахерской, где видели меня. Пусть лучше представят себе, где я их видела ..., и в чём. И пусть катятся колбасой по Советской мостовой!"

У тёти Сони было много любимых выражений. Большинство из них - со словами "колбаса" или "колбасные обрезки". Сказывался ужас, пережитый в голодные времена. В её обращениях к собеседникам жаргон перемежался с красноречием, драма с юмором, прочувствованные жесты исходили из самых глубинных недр души, но никогда не пересекали рубикона приличия. Многолетний опыт и профессиональный навык ведения дискуссий с пассажирами всевозможных интеллектуальных уровней поражал выкладками и умозаключениями достойными пера Бабеля. В редких случаях агрессивного расхождения мнений, её коронная поза "руки-в-боки" мгновенно обезоруживала и успокаивала подвыпивших оппонентов в связи с реальной угрозой ущерба здоровью нарушителя. Судя по словам пенсионерки: "Если уговоры оплатить проезд не помогали, обнаглевший "заяц" мог схлопотать оплеуху под правым глазом". Соня была левшой, что правда, от того никуда не деться. Однако, природные доброта и великодушие не позволили бы данной женщине физически обидеть человека. Да-да, Софья Борисовна любила фантазировать. Сказать и сделать - "это две большие разницы". Хоть разница бывает только одна, у тёти Сони она могла увеличиться до пятикратного размера, всё зависело от погоды и её настроения. 

Взрывной темперамент старушки остался в прошлом. По инерции она продолжала отчаянно пыжиться, только никто не обращал внимания на её мифическую значимость. Тем более, не собирался оспаривать право одиноких бабушек на сытную еду, на достойное отношение государства к пенсионерам, служению которому они посвящали свои жизни. Как могли.
Власти не слишком усердно заботились о нуждах стариков. В её молодёжные восемьдесят пять лет тёте Соне за всем приходилось ковылять самой. Иногда подслеповатая женщина держалась за стены домов, иногда широкий край нижнего белья виднелся из-под платья, чулки гармошкой сморщивались у щиколоток ног, иногда она падала. Стонала, отдувалась, но не плакала, а вставала с помощью куда-то спешащих прохожих. Брела дальше. Никто не желал интересоваться давно стёртыми хрящами в её коленях, и тем, какой неимоверной выносливостью нужно обладать, чтобы сделать хоть один шаг при её застарелом полиартрите.

- А Ваши филера ещё не настучали про мои вчерашние обеденные посиделки? Про ту Софью Борисовну - "обжору”, которая в молодости тайком выбрасывала куски хлеба из окна пекарни родной сестры-эксплуататорши для их прародителей. Которая в страшные послереволюционные годы мора рисковала присоединиться к толпе голодных и оборванных нищих, если бы её, то-есть меня, выгнали с работы. Я не разбирала кому достанется тот хлеб - евреям, русским, украинцам. Помогала людям. Теперь же, когда у них не стол, а полная чаша, они пытаются выяснить, что за старуха заглянула к ним на огонёк. Ну, так пусть знают: я - тётя Соня, одесситка из Кировограда, и этим всё сказано! Они ещё долго будут меня видеть. Потому что, таки-да, буду приходить к ним ... и к Вам, если позволите. Один раз в месяц, всего лишь, - покрасить волосы. Дорогая, ведь Вы меня покрасите фуксином в цвет красного дерева, да? И подстрижёте? - тонкие губы старенькой одесситки, наведённые ярко-красной помадой, растянулись в широкой вставной улыбке. Две разные по форме и направлениям линии, решительно спроецированные мягким чёрным карандашом на место бывших бровей, сложились в умоляющий треугольник. А глубокие морщины вокруг глаз трансформировались в выражение робкой надежды. Сгорбленная под тяжестью жестоких лет, пенсионерка так трогательно и горько смотрела, что у Лены сердце заплакало.

- Конечно, конечно, тётя Сонечка, какие могут быть возражения? Только в парикмахерской нужны деньги. А чего, вдруг, мы не можем дома навести красоту? Будет не хуже, чем уже есть, зато бесплатно. Вы забудете за дешёвый фуксин, Вы будете иметь шикарный вид дорогим "Л'Ореалом". Я сделаю с Вас красавицу. Хотите? - то ли в силу привычки общаться с клиентками на равных, то ли из желания успокоить женщину, Лена говорила в несвойственной ей манере.

- Или! Надо спрашивать или я хочу? Конечно, дорогая. А пока что прощаюсь, опаздываю в душевую кабинку. В прошлый раз эти шлеперки - банщицы с "Лермонтовки", плохо отмыли ванну перед сеансом грязи. Я же всегда плачУ им целый рубль. И что Вы думаете? Они-таки наградили меня опоясывающим лишаем. Он меня зудит, он меня печёт, он меня просто со света сживает. Раньше, каждую неделю, меня видели идти на Черёмушках, я купалась там у подруги. А сейчас, как назло, так знакомых отключили от горячей воды. Всех сразу. Кому ни расскажу о своей болячке, они сожалеют меня, но если в городе нет горячей воды в кранах, то целую ванну не накапаешь из чайника. Наша Советская мелиха! Им жалко дать людям немного помыться. Они, даже, несчастную гречку выделяют по талонам - по полтора килограмма в месяц, в одни две руки, и только при крови с сахаром. А что, если у меня нет диабэта, а я люблю кушать гречневую кашу с молоком?!" - возмущалась пенсионерка.

- Тогда возьмите направление на анализ крови. Накануне проверки выпейте чай с мёдом и конфетами. Когда обнаружат диабет, эндокринолог выпишет Вам рецепт на гречку, - рассмеялась Леночка.

- О! Чтобы Вы мне были так здоровы, как у Вас не голова, а что-то с чем-то! Я так и сделаю и, если махинация получится, тарелка с кашей для Вас будет стоять на кухонном столе. Дай Бог Вам хорошего мужа! - и тётя Соня поспешила в баню, что на улице Торговой, избавляться от опоясывающего лишая.

***