Джеймс Уиллард Шульц. В стране врагов

                В СТРАНЕ ВРАГОВ
                ГЛАВА 1
                КРАСНОЕ ПЛАТЬЕ

               Замечание автора.  Апонис'тай (Белый Теленок) - старейший из живущих ныне членов племени индейцев-черноногих.  Я впервые встретил его  осенью 1880 года, когда он со своими людьми пришел на юг, чтобы жить рядом со стадами бизонов, которые в то время еще покрывали равнины  между реками Миссури и Йеллоустоун. В то время ему было около тридцати лет, и он был одним из самых известных охотников и воинов своего племени. Много раз перед вечерним  костром в его вигваме мы ужинали жареными бизоньими языками и жирными ребрами, которые приготовили для нас женщины, и потом, когда мы курили трубку с длинным чубуком, передавая ее друг другу, он рассказал мне много историй о своих приключениях. Одно из них особенно меня заинтересовало, но за прошедшие годы все это почти стерлось из моей памяти. Теперь, прошлым летом, когда я посетил черноногих в их резервации в Глейшен, в Альберте, я снова стал гостем в его вигваме, он снова рассказал мне подробности истории, которая так давно заинтересовала меня.
       - Это очень интересная история, я хочу ее записать, - сказал я ему.
      - Ай! Сделай так. Не забудь это сделать, потому что в грядущие годы, когда мы, люди, помнящие время бизонов, уйдем, наши дети, идущие путем белых людей, прочтут об этом и узнают, как жили их отцы, когда вся земля от Саскачевана до Йеллоустоуна принадлежала им - только им.
       Так что вот она - история, рассказанная стариком, так близко к его словам, как я смог ее перевести.
      Мне было не так уж много зим, когда я понял, что мой отец, Много Лебедей, был человеком своеобразным. Он был очень необщительным, редко посещал другие вигвамы нашего большого лагеря,  его редко приглашали даже к тем, кто состоял с ним в одном клане, чтобы попировать и покурить. Он был шаманом, владельцем священного талисмана бизона, символ которого в полный размер был нарисован на нашем вигваме: справа - бык, слева - корова, оба нарисованы черной краской, с красной линией жизни, проведенной от рта к сердцу, тоже красному. Отец часто ходил в набеги на кри, ассинибойнов, Ворон и сиу, всегда один, и всегда возвращался со скальпами, оружием и лошадьми, захваченными у врагов. Он был столь удачлив, что другие воины часто просили у него разрешения  пойти с ним в набег, и он всегда отвечал, что его магия запрещает ему удовлетворить их просьбы. Благодаря его успешным набегам и естественному приросту наш табун насчитывал несколько сотен лошадей и мог бы быть еще более многочисленным, если бы не его щедрость - он отдавал родственникам моей матери и своим много вражеских лошадей, оставляя нам самых быстрых, сильных и натренированных для охоты на бизонов.
       Моя мать, Одинокая Женщина, была очень красивой, тело ее было стройным и сильным. Ее волосы, разделенные на две толстые косы, спускались почти до земли. Хотя она и была шаманкой, помощницей отца в его церемониях с талисманом бизона и всегда одной из тех женщин, которые каждое лето строят священную хижину Солнца, она оставалась очень жизнелюбивой. Она любила компании, песни, шутки, смех, и часто упрекала отца за то, что он всего этого избегает. На это он всегда отвечал:
      - Я такой, какой есть. Когда меня нет, пусть наш вигвам будет полон твоих подруг, пируй и веселись вместе с ними. Когда я здесь, с тобой, ты должна охранять мой покой, чтобы я мог подумать о богах и понять их.
         Каждый раз, когда отец уходил в свой одиночный набег, моя бабушка приходила жить со мной и моей матерью; она была матерью моей мамы. Другая моя бабушка уже умерла. По закону, которое Солнце дало нам в давние времена, мужчина не мог встречаться с матерью своей жены и даже видеть ее. Поэтому, когда мой отец возвращался из набега, он всегда останавливался на краю лагеря и просил кого-то  сказать его теще о том, что он пришел. и та быстро собирала свои вещи и, закрыв лицо накидкой, быстро отправлялась в свой вигвам через весь лагерь. Потом, когда отец входил в вигвам, он обязательно спрашивал о ее здоровье и говорил маме, каких лошадей должна она забрать, чтобы передать ей. И всегда при этом добавлял:
       - Еще скажи ей, что я очень уважаю ее за ее доброе сердце, за ее праведную жизнь. Попроси ее молиться за меня.
       - Она молится за тебя; она все время молится, прося долгой жизни и счастья для всех нас. Она очень гордится тем, что она - твоя теща, - отвечала мама.
        Когда мне было шесть зим, может семь, я стал помогать отцу заботиться о его табуне, а когда он отсутствовал, я помогал тем, на кого он оставлял лошадей. Каждый вечер мы пригоняли табун в лагерь, и, выбрав самых лучших животных, привязывали их радом с вигвамом, где они были в безопасности от вражеских отрядов. Утром мы отпускали их пастись с остальными лошадьми нашего табуна, позже, после завтрака, мы вели их на водопой, а потом отгоняли туда, где трава была получше, и там они оставались на весь день. Лошади всегда держатся друг друга и животные из одного табуна не смешиваются с другими, так что человеку уследить за ними нетрудно - узнать свой табун можно издалека по масти лошадей и их количеству. В табуне моего отца было много пятнистых лошадей - белых с черными, коричневыми, рыжими пятнами, эти животные были очень красивыми.
           В мою двенадцатую весну наше племя стояло лагерем и охотилось на Кривой реке, чуть выше больших гор, а потом, в месяц Новой Травы, весной, мы переместились на юго-восток, к Разделенным Холмам1, где было множество не только бизонов, но и других животных - вапити, лосей, оленей и антилоп. Однажды утром, вскоре после того, как мы туда прибыли, отец разбудил меня, велел одеться и пойти вместе с ним к нашему табуну.
         День еще не настал. Я был очень сонным.
        - Почему мы идем так рано? - спросил я.
       - Потому что я волнуюсь за наших лошадей, я должен пойти к ним, - ответил он.
      Мы прошли вниз по долине и, когда были уже к края равнины, настал день. С верхней части небольшого хребта мы увидели наш табун - многие лошади лежали, другие, опустив головы, спали стоя. До них было примерно два полета стрелы, и на половину этого расстояния склон был покрыт густым лесом, с подлеском из ив. Пока мы стояли и смотрели на своих лошадей, те одна за другой стали поднимать головы и смотреть в одно место - на край леса перед нами, правее нас. Некоторые стали бить землю копытами и всхрапывать, при этом те, что лежали, проснулись, поднялись и тоже уставились в ту же точку.
         Отец вытащил лук из чехла, натянул тетиву, достал три или четыре стрелы и шепнул мне, что что-то там не то происходит. Я пошел вслед за ним, когда он медленно и бесшумно направился к этому месту. А потом, когда мы были почти на краю леса, то заметили прямо перед собой двух человек, которые вышли из леса и медленно направились к табуну - у каждого в руке была свернутая веревка с петлей на конце, и у каждого на затылке торчало по орлиному перу. Отец быстро вышел из леса на три-четыре шага и выпустил в одного из них стрелу, которая вонзилась ему между лопаток; тот с громким криком взмахнул руками, покачнулся и упал.
      Другой оглянулся и, увидев нас, бросил веревку и побежал обратно, чтобы найти укрытие в лесу справа от нас. Мой отец пустил в него стрелу, она вошла ему в правое плечо, он вскрикнул от боли но продолжал бежать. Отец наложил другую стрелу, но, когда он готов был выстрелить, то вот незадача! тетива порвалась.
       Так что человек добежал до леса, а  мы были бессильны ему помешать. Ведь, как сказал отец, это могло грозить нам смертью, потому что он мог спрятаться и застелить нас, когда мы приблизимся.
     Поэтому мы подбежали к другому, который был убит наповал, и отец забрал его оружие и щит, а потом дотронулся до него концом лука, посчитав себе очередной ку.  А потом, согнав наш табун, мы сели каждый на одну из лошадей и быстро погнали их в лагерь. Там отец попросил помочь выследить врага, который смог скрыться от него. В поисках участвовало несколько сотен человек, пока остальные охраняли лошадей. Поиски раненого врага продолжались весь день, но даже следов его не нашли.  Кто-то сказал, что раненый, должно быть, заполз в густой кустарник и там умер, но отец стоял на том, что тот смог скрыться от преследователей. потому что рана его не была тяжелой - стрела попала ему в мышцу плеча.
        Было много разговоров о том, кем были эти двое - судя по перу из хвоста орла, торчащему на затылке, они могли быть Воронами или сиу. Но к какому именно племени они принадлежали, никто с уверенностью сказать не мог. Долго еще после этого утра отец упрекал себя за то, что у него не было запасной тетивы.
       - Из-за моей беспечности, из-за того, что я не взял запасную тетиву, хотя и знал, что тетива плохая, я не смог посчитать ку на убежавшем враге. Я больше никогда его не увижу, - часто говорил он.
       Мой отец был жрецом Солнца, боги его любили и часто посылали ему видения о том, что ждет нас в будущем, поэтому кажется очень странным, что отец не имел никакого предчувствия о том, что мы снова встретимся с этим врагом.
         Минула моя шестнадцатая зима, и с первой луной лета мы отправились на торговый пост на Кривой реке, чтобы обменять добытые за зиму меха на товары белых. В нашем вигваме было около ста бобровых шкур - мы с отцом ставили капканы, а моя мать очищала их от сала и сушила на рамках из ивовых прутьев. Мехов у нас было много, и мать уговорила отца обменять сорок шкур на ружье и запас пороха, пуль и капсюлей. Он отказался.
         - Мое видение против этого. Ты знаешь, мне было предписано использовать как оружие только лук и стрелы, - ответил он. - Что до меня, то мне от торговцев нужен только запас табака, которого должно хватить до следующего лета. Так что, женщина моя, купи его для меня, а потом купи для себя, нашего сына и твоей доброй матери то, что захочешь.
         При  этих словах мать взяла его за руку, нежно погладила ее и сказала:
         - Ты щедр! Так добр, так щедр к нам! И всегда так молчалив и так печален! О, почему не можешь ты быть таким, как другие - счастливым и щедрым к себе самому? У нас так много бобровых шкур, ты мог бы купить себе много красивых вещей, которые продают белые. Я была бы рада видеть, что у тебя на плечи наброшено одеяло, каждый день разного цвета. Я хотела бы, чтобы ты пользовался красками белых, чтобы у тебя был далеко видящий инструмент и, чтобы ни говорило твое давнее видение, ружье.
       Так что мы с матерью нагрузили бобровые шкуры на трех лошадей и отправились на торговый пост, моя бабушка нас сопровождала. Прибыв туда, мы занесли бобровые шкуры в торговый зал, сели на них и стали разглядывать товары, разложенные на полках за длинной высокой стойкой, решая, что из них нам хотелось бы приобрести.
        - Первым делом нужно купить табак, сколько дадут его за десять шкур, - сказала мама.
       - Нет. Табака на двадцать шкур; вы должны быть уверенными в том, что твоему мужу хватит его до следующего раза, - сказала бабушка.
        - Да, - согласилась мама.
         Потом они пошептались, и я услышал, что речь идет о ружье. Неужели они хотят купить его для отца, хоть он и говорил, что не хочет его иметь?
        Тут снаружи послышался шум: кричали люди, ржали лошади, лаяли собаки. Мама испугалась, что случилось что-то с нашими лошадьми, и велела мне выйти и присмотреть за ними. Я не хотел уходить. Я хотел видеть, как она продает наши шкуры. Но бабушка сказала мне:
       - Ты слышал, что сказала мама. Не спорь! Иди!
         Я вышел. Наши лошади стояли там, где мы их оставили. Две другие, рядом с ними, запутались в привязи и начали лягать одна другую. Я помог хозяевам освободить и успокоить их.
          Чуть позже мама вышла из дверей поста и позвала меня.  Я вошел за ней в торговый зал, и она показала мне на небольшую кучу на полу: одеяла, табак, красную и синюю ткань, а сверху лежало ружье, жестянка с порохом и мешочек с пулями.
         - Это тебе - ружье и еда для него, - сказала она.  - Забирай все это.
        Я был так взволнован, что не мог говорить, меня трясло. Бабушка посмотрела на меня и улыбнулась. Белый торговец за стойкой тоже смотрел на меня и улыбался. Я взял ружье и все что к нему прилагалось, женщины взяли все остальное. Мы вышли наружу, нагрузили лошадей и отправились домой - бабушка в свой вигвам, мы с мамой в свой. Мы вошли внутрь и мама разложила перед отцом вещи, купленные для него: большой запас табака, три одеяла и большой нож.
        Он увидел ружье в моих руках и сердито сказал ей:
      - Я же говорил тебе, что у меня никогда не будет ружья!
      - У тебя его не будет; это ружье твоего сына, - ответила она.
      Он улыбнулся.
       - Хорошо! Я рад, что ты купила ему ружье. Но что ты купила для себя и своей матери?
      - Для нее - два одеяла, синюю и красную ткань на два платья и красную краску.
      - А себе?
      - Ничего.
      - Никогда еще не было женщины, более доброй и щедрой, чем ты! - воскликнул он.
       И, подняв одеяла, он положил их на ее край лежанки и добавил:
       - Они твои, все твои. Ни одного из них я носить не стану.
      И мама всхлипнула  - она была счастлива.
       Потом, когда я оседлал двух хороших лошадей и мы с отцом направились по равнине на север, он научил меня, как заряжать ружье , целиться и стрелять, и очень хвалил меня, когда я спугнул стадо антилоп и подстрелил одну из них. И потом, когда мы возвращались домой со шкурой и мясом, он несколько раз говорил мне, что я никогда не должен забывать о том, как добра моя мать, которая подарила мне ружье, и что я всегда должен делать все, чтобы она была счастлива.
     Следующим вечером, как я помню, он сказал моей маме:
     - Я думаю, что твоя мать шьет себе платья из красной и синей ткани, которую ты ей купила?
       - Сшила одно, из красной ткани, и сейчас украшает его лосиными зубами2, ответила она.
       - Ах! Красивое это будет платье. Хотел бы я посмотреть, как она в нем выглядит!
         - Ты просто стыд потерял! Хочешь увидеть свою тещу3...
         - Да я не об этом. Я просто говорю, что красное платье, украшенное лосиными зубами, должно быть очень красивым, - быстро ответил он.
         Все же мысли о платье его не покидали, потому что в течение нескольких следующих дней он часто говорил о нем, спрашивал, сколько рядов из лосиных зубов будет на платье и будут ли они на рукавах тоже.
        - Да ты просто смешон! Почему тебя так интересует, как сшито женское платье? - наконец воскликнула мать. - Ладно, если тебе это так интересно, на каждом рукаве будет по четыре ряда зубов.
         Наконец, однажды вечером она сказала, что платье готово и моя бабушка носит его.
         - Ах! - воскликнул отец; он долго смотрел на огонь в нашем очаге, а потом .Ю завернувшись в кожаную накидку, вышел в ночь.
         Мама подбросила дров в костер; мы немного поговорили, потом она снова подбросила дров, чтобы в вигваме было светло и уютно, когда вернется отец. Но он все не приходил, а у нас стали слипаться глаза, и мы легли спать.
       На рассвете мама подошла к моей лежанке и разбудила меня, крича:
        - Твой отец не вернулся! Я очень волнуюсь. Мы должны узнать, где он; может, кто-нибудь знает, куда он ушел и зачем.
       Я торопливо набросил одежду и завязывал мокасины, когда вошел отец. и, не сказав нам ни слова, пересек вигвам и сел на свою лежанку. Он выглядел очень печальным; его волосы, всегда аккуратно расчесанные, были растрепаны. Он  ничего не ответил, когда мама сказала ему, как она волновалась из-за того, что его всю ночь не было дома, и спросила его, куда он уходил. Она быстро развела огонь, поставила перед ним чашу с водой и стала готовить завтрак. Он, словно во сне, уставился на чашу с водой, потом вымыл лицо и руки и причесался. Потом снова уставился в огонь усталым и беспокойным взглядом. 
        Когда он отказался от чаши с прекрасно приготовленным мясом, которую поставила перед ним мама, она спросила его:
       - Много Лебедей! Муж мой! Почему ты так печален, так обеспокоен?
      - Я совершил нечто ужасное! Не спрашивай меня об этом! Мне очень, очень стыдно за себя! - ответил он и больше ничего не сказал.
       Потом, когда солнце было уже высоко, он взял чехол с луком и стрелами и веревку и сказал, что пойдет собрать лошадей и отвести их на водопой. Когда я приготовился идти с ним, он мне велел оставаться с мамой и сказал, что весь день его не будет.
       Через некоторое время мы с мамой вышли к краю лагеря и оттуда смотрели, как он гонит наш табун к воде. Вернув их на пастбище, он направился к северному краю долины, спешился и сел на землю; хотя лица его мы видеть не могли, мы все же знали, что ему не дает покоя то, что он сделал этой ночью.
      Раз за разом в течение этого дня, когда мы смотрели на него, продолжавшего сидеть на том же месте, мама говорила мне:
        - Твой отец - настоящий мужчина. Он никогда никого не обидит. Я уверена, что он из-за чего-то, что не имеет большого значения.
       Он оставался там, на краю долины, весь день, без еды и воды, пока солнце не спустилось к горам, а потом, спустившись, он привел наших лучших охотничьих лошадей, и я помог ему привязать их около вигвама. Он был так же печален и молчалив, но все же съел немного мяса, выпил воды, набил и выкурил трубку.
       Наконец он сказал нам:
       - Моя женщина, мой сын, этим вечером упакуйте все наши вещи, потому что завтра мы покидаем лагерь.
       - Зачем? Куда мы пойдем? - спросила мама.
       - Я не стану объяснять. Я просто говорю, что завтра мы покидаем этот лагерь, - кратко ответил он.
     Он был так печален, так необычно говорил с нами, что мы не решались задавать ему вопросы. Моя мама достала свои многочисленные парфлеши, и я стал помогать ей  укладывать наши пожитки.
         Утром, когда я привел наших лошадей и мы стали седлать и навьючивать их, вокруг собрались люди и стали спрашивать нас, куда мы идем и почему покидаем лагерь. Мы с мамой не могли ответить на эти вопросы, а отец сказал им только:
      - Мы на время уходим на юг. У меня на это есть причины.
      - Но это очень опасно. Равнины полны вражескими военными отрядами, - сказал вождь Три Медведя.
       - У мне есть сильный защитник - моя магия бизона, - ответил он.
      Я услышал, как люди говорят друг другу, что мой отец - человек себе на уме, и что бесполезно спорить с ним и бесполезно отговаривать его от того, что завладело его сердцем.
      Моя мама выкроила время для того, чтобы пересечь лагерь и сказать бабушке о нашем отъезде. Когда мы сели в седла и пустились в путь вместе со множеством своих нагруженных и ненагруженных лошадей, мы слышали ее горькие причитания по поводу нашего отъезда. Отец был впереди, нам он велел следить за лошадьми, которые шли за ним, и двигаться как можно быстрее. Скоро мы добрались до края долины и дальше пошли на юг по долине; мы с мамой были очень печальны и боялись того, что может нас ожидать. Так мы двигались весь день и часть ночи, и остановились только на берегу реки Высокой, где она вытекает на равнину у подножия высоких гор. Вигвам мы ставить не стали; нескольких лучших лошадей привязали рядом, еще нескольких стреножили и, разложив постели, легли и уснули.
        Утром мы проснулись еще до восхода, и, пока мама разводила огонь и готовила завтрак, мы с отцом проверили лошадей и искупались в холодной реке.
        Он выглядел приветливее, чем раньше, и, пока мы ели, мама спросила его:
      - Много Лебедей, куда мы направляемся?
     -  Сегодня никуда. До ночи мы останемся здесь, а потом соберемся и пойдем дальше на юг, чтобы избежать встречи с военными отрядами, которые могут идти вдоль подножия гор.
      - Но ты не ответил на мой вопрос, - продолжила она. - Я спросила, куда на юг мы идем - ведешь ли ты нас к нашим братьям, пикуни или Крови, или к нашим друзьям, Большим Животам, которые ставят свои лагеря по Большой реке или у впадающих в нее ручьев? Несомненно, что сейчас кто-то из них повезет свою зимнюю добычу на продажу в форт Длинных Ножей Много Домов, на Большой реке4.
        Как черная туча скрывает солнце и затеняет землю, так вопрос моей матери изменил выражение лица моего отца. Доброжелательное выражение исчезло. Нахмурившись, он с грустью долго смотрел на наш маленький костер, и наконец ответил:
        - Мы не идем в лагерь наших братьев. Мы идем туда, где мне ничего не будет все время напоминать о той постыдной вещи, которую я совершил. Женщина, мы идем жить к Воронам.
        При этом моя мама отшатнулась, словно от удара, а я задрожал, словно от порыва зимнего ветра. Потом она воскликнула:
       - Вороны! Из всех враждебных племен они хуже всех. Ты хочешь, чтобы они нас убили!
       - Нет. Они нас не убьют. Моя магия бизона защитит нас от этого, я этой ночью получил об этом видение. Я видел, как тает зимний снег, и на  проталинах растет новая трава. Поэтому, когда я проснулся, то понял, что увижу, как наступит следующее лето, и решил, что мы должны пойти жить с Воронами.
      - Но твое видение не показало, что твоя женщина и твой сын увидят следующее лето, - с грустью сказала мама.
       - Мое будущее - это будущее и вас двоих. И я больше ничего не хочу об этом слышать. Мы идем жить с Воронами! - кратко ответил он.
       Для нас с мамой этот день был ужасно тяжелым. Нам казалось, что отец ведет нас на юг, чтобы быть убитыми нашими злейшими врагами. То и дело мы спрашивали друг друга, что это за постыдное дело, которое он совершил, что увело нас от тех, кого мы любили, из мирного и безопасного лагеря к опасностям дальнего пути на юг. Тяжело, очень тяжело было у нас на сердце, когда мы на закате седлали и навьючивали своих лошадей и отправлялись в путь.

                1Айякимикуй (Разделенные Холмы) - Кипарисовые Холмы, местность   к юго-востоку от Летбриджа в провинции Альберта. Было излюбленным местом охоты для племен черноногих и их союзников гро-вантров,  поскольку там водились не только бизоны, бывшие для индейцев основой жизни, но и различные олени, кожа которых использовалась для изготовления одежды.

       2Мужчина не имел права общаться со своей тещей, даже встречаться с ней. Более того, он не мог даже произносить слов, входивших в имя его тещи.

     3Разумеется, одежда украшалась не целыми зубами. Из зубов вытачивались бусины разной формы, обычно вытянутые или каплеобразные; готовые изделия по виду были схожи со слоновой костью. (прим. переводчика)

      4Большие Животы - племя гро-вантров, союзное черноногим. Длинные Ножи - служащие Американской Пушной компании. Много Домов - форт Бентон. Большая река - Миссури.