Раз картошка, два картошка... Глава 7

               ЗАМЕСТИТЕЛЬ БЕЛОФИНСКИЙ. РОМАНТИКА И КУРЬЁЗЫ

               Царёв и «директор теплопункта» Марков топили кочегарку круглосуточно.  Дров она сжирала огромное количество, поэтому приходилось постоянно пилить брёвна и махать колуном. Вечерами в кочегарке было весело. Приходили студентки старшекурсницы. Курили, иногда распивали, прямо из горлышка, бутылку «бормотухи».  Марков, Саня и Ванька попеременно брали гитару, пели Висбора, Галича, Окуджаву, Высоцкого,  песни из репертуара ВИА «Самоцветы», «Поющие гитары», новомодной «Машины времени». Гудела печь, свет не включали, на стенах кочегарки плясали багровые  отблески пламени из топки.  Собирались, обычно, после ужина и засиживались далеко за полночь. Главбух  Меркина всегда старалась сесть рядом с Вадимом Марковым. Саня как-то сказал аспиранту:
               - Ты, что не видишь, Маша к тебе неровно дышит?
               - Ну и что? Не мой вкус.
               - А она ничего, симпатичная.
               - Ну, ты даёшь, она же то-о-о-лстая! – Марков округлил глаза и развёл руки в стороны, изображая объём главбуха.
               Саня знал, что аспирант присматривался к Алёне Тимшиной, дочке одного из министерских начальников. Да и она к Вадиму, вроде, была не равнодушна. В последнее время стала захаживать к ним в кочегарку. Приходила также и Настя Сосновская. Она, обычно, садилась у стены, задумчиво глядя на горящие поленья, выкуривала одну сигарету. Потом Саня шел провожать её до корпуса. Они останавливались в березняке и долго целовались, задыхаясь от страсти.
               В один из вечеров дверь в кочегарке с шумом открылась,  и в проёме возник заместитель командира Белосинский. Как всегда импозантный, в фетровой шляпе и ботфортах. Он осветил фонарём помещение и собравшихся у огонька студентов.  Девчонки, потушив сигареты, закрыли лица  от яркого света ладонями.
               - Ага, попались голубчики!  Отбой, значит, не для вас был,  нарушаем режим? - иезуитски улыбаясь, Владимир Ильич приказал, - выходите по одному. А о вас, - он уставился на Маркова, - я доложу Арону Михайловичу. Устроили здесь притон.
               Владимир Ильич отвечал за внутренний распорядок в лагере. Особенно тщательно он следил за времяпровождением студентов в вечернее время и, конечно, прежде всего, после отбоя. Он прочёсывал территорию вдоль и поперёк, подсвечивая себе фонарём, заглядывал в самые укромные уголки, выуживал оттуда нарушителей и отправлял их спать.
               Настя, заложив руки на затылке, пошла по ступенькам к выходу. Остальные, сделав то же самое, потянулись за ней. На улице Белофинский, построив штрафников в колонну, повёл их под конвоем к корпусам. Своё обещание доложить Райзенбергу о «притоне» Владимир Ильич не сдержал, поскольку заболел. Сначала он пару дней не ездил на работу, находился в своём корпусе на постельном режиме под присмотром медсестры Аси Грачёвой. А затем, вообще перебрался в «больничку», то есть в медпункт.
               Сборища у гостеприимных кочегаров продолжились. В этот вечер всё было, как обычно. Несколько девчонок, дымящих дешевыми сигаретами, Марков с гитарой, поющий с хрипотцой, под Высоцкого:

                Здесь лапы у елей дрожат на весу,
                Здесь птицы щебечут тревожно,
                Живешь в заколдованном диком лесу,
                Откуда уйти невозможно…    
               
               Саня подбросил в печь пару чурбаков, дрова яростно затрещали, блики запрыгали по стенам.

                Украду, если кража тебе по душе,
                Зря ли я столько сил разбазарил?               
                Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
                Если терем с дворцом кто-то занял.

                Закончив, Вадим передал гитару Ваньке Петренко. Девчонки закричали:
                - Ваня! «Виноградную косточку»!
                Ванька, закрыв глаза и перебирая струны, запел:

                Виноградную косточку в теплую землю зарою,
                И лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,
                И друзей созову, на любовь свое сердце настрою,
                А иначе, зачем на земле этой вечной живу?

                Собирайтесь-ка гости мои на мое угощенье,
                Говорите мне прямо в глаза, чем пред вами слыву,
                Царь небесный пошлет мне прощение за прегрешенья,
                А иначе, зачем на земле этой вечной живу?

               Затем гитару взял Царёв. В его репертуаре появилась новая песня «Машины времени» «Люди в лодках», переписанная недавно на магнитофон. Саня спел её, несколько по-иному, не подражая Макаревичу, и сорвал аплодисменты. Правда, странновато звучали здесь,  в прокопченной насквозь кочегарке, слова композиции молодых неформальных рок-музыкантов:
                И я заметил, что мне легко,
                И мир совсем не так уж плох,
                И наша лодка может плыть легко
                Мимо дивных берегов и островов.


               Затем кто-то из девчонок попросил:
               - Сань, спой «Не обижайте любимых упрёками…»,

Царёв подтянул колки, взял аккорд, пальцы привычно прошлись по струнам.

                Не обижайте любимых упрёками,
                Бойтесь казаться любимым жестокими,
                Очень ранимые, очень ранимые,
                Наши любимые!
                Очень ранимые, очень ранимые,
                Наши любимые!

               Саня пел с чувством, изредка поглядывая на Настю. И внутри у него тоже всё пело. Впереди была целая ночь. Их ночь с Настей. Сегодня утром он взял у Петровича ключ от гостевого домика, приготовил комнату, было даже вино и конфеты. Также он договорился с Вадимом, чтобы тот подежурил вместо него.
               Настя нисколько не удивилась, когда Саня шепнул ей вчера при расставании: «Настюшка,  придёшь ко мне завтра?» Она просто кивнула легонько, обняла Царёва, притронулась губами к его щеке и пошла в свою комнату. Ночью она долго не могла уснуть. После Эдика больше года у неё никого не было. Потом, уже в институте на первом курсе случилась одна несерьёзная интрижка, продлившаяся три месяца. Всё закончилось, не оставив в душе никакого следа. Был ещё аспирант-заочник из Сибири, и она даже не запомнила, из какого он города. То ли из Кемерово, то ли из Улан-Удэ.  Аспирант приезжал-уезжал, и Настя, уходя утром из его комнаты, не забивала себе голову, о том, что и как будет дальше. Она шла в душ, долго стояла под горячей струёй, возвращалась в свою комнату и ложилась спать. Проснувшись, занималась обычными делами, почти не вспоминая страстных, хотя и редких свиданий. Потом аспирант защитился и сгинул, вернулся к жене и детям. Сейчас происходило нечто совсем другое. Настю зацепило и она, ежедневно встречаясь с Царёвым, думая о нём, ощущала, как внутри разливается тепло. Она хотела общения с ним, хотела быть его женщиной.
               У Сани в прошедшие два года на интимном фронте, особенно после бурливых сибирских похождений, больших побед не значилось. А что тут удивительного? Жизнь лимитчика в столице не сахар. Работа каторжная, в общаге строгий режим, почти, как на зоне, в квартире еще пять человек, таких же лузеров. С кем, когда и где знакомиться? И вот - Настя. Красивая, яркая, женственная. С тонким чувством юмора и умеющая слушать, слышать и понимать собеседника.
               Никем не замеченные, Саня с Настей после полуночи оказались в гостевом доме. В комнате было тепло, Саня ещё в обед принёс и подключил обогреватель. Увидев вино и конфеты, Настя улыбнулась, потом обняла Царёва и прошептала: «Жалко терять время на пьянство». Затем оно, их время, как будто, остановилось. Они погружались во взаимную нежность, и не было никаких сил остановиться и вынырнуть на поверхность.  Время – удивительная штука. Оно может быть бесконечным, тянуться по-черепашьи, а может сжиматься пружиной и пролетать мгновенно,  пушечным ядром. Утро наступило неожиданно, нужно было отрываться друг от друга, вставать и уходить. Начинался новый день.
               Погода не радовала. Моросящий бесконечный дождь нагонял тоску. Поля раскисли, работать было невозможно, возили студентов только на сортировальные пункты, над которыми после долгих переговоров Райзенберга с начальством, наконец, установили временную крышу. С утра в лагерь приехал главный агроном Лигачёв и попросил выделить группу студентов для переборки картошки, которую не приняли в Волоколамске и ссыпали затем в помещении гаража. Сырой картофель начал гнить. Вокруг этой огромной зловонной кучи поставили пятьдесят девчонок, обозначив задачу: перебрать и отделить от пока ещё пригодной для употребления картошки гниль. Больше недели студентки перебирали и сортировали необъятную гору, но вскоре было замечено, что образовавшаяся рядом куча  уже отобранного картофеля тоже начала дымить и попахивать. Гниль поражала клубни быстрей, чем успевали её сортировать. Райзенберг привёл в вонючий гараж директора совхоза Муравлёва. Директор постоял, понюхал и распорядился работу прекратить. Девочек отправили в лагерь, а картошку через пару дней погрузили в самосвалы, отвезли и сдали на спиртзавод за копейки.
               Двадцатого сентября в лагерь, вместо убывшего по состоянию здоровья Александра Борисовича Михалишина,  приехал  преподаватель кафедры иностранных языков Андрей Васильевич Фофанов. Интересным человеком оказался новый преподаватель. С начала  семидесятых годов он работал за границей переводчиком. А точнее был переводчиком при императоре Эфиопии Хайле Селассие I.  Знал более десятка языков, в том числе  амхарский, арабский, галла, тигре, тыграй, на которых общаются между собой эфиопские люди. Попал Андрей Васильевич в эту экзотическую страну, когда началось активное культурное сотрудничество между Эфиопией и СССР. На чёрный континент зачастили наши музыканты и артисты, наезжал также туда Патриарх Московский и всея Руси Пимен, да и сам император побывал в начале семидесятых годов в Москве. Работы у Фофанова было много. Хайле Селассие его выделял и частенько, по словам самого преподавателя, разговаривал с ним «за жизнь». Возможно, так оно и было и, может быть, продолжалось ещё долго, если бы престарелого императора не сместил более молодой и ловкий Менгисту Хайле Мариам. Вскоре было объявлено о смерти бывшего самодержца. Умер он естественной смертью, или ему помогли, было неясно. Но на бывшего толмача бывшего императора эта смерть повлияла судьбоносно. Сначала он сильно и надолго запил. Раньше эту слабость высококлассного переводчика начальство, как бы, не замечало, но после нескольких скандалов, пришлось Фофанова потихоньку из Эфиопии выслать, а затем и уволить. Так и оказался он на кафедре иняза института. А теперь вот и в подшефном совхозе в качестве полевого командира и, по совместительству, комиссара отряда.
               С приездом Фофанова, которого Райзенберг тут же окрестил Фуфлоновым, наладилась, наконец, погода. Дождь прекратился, небо прояснилось, немного потеплело. В Подмосковье наступило бабье лето, которое заметно изменило окружающую палитру. Зелёный цвет разбавился жёлтым, багряным, кроваво-красным, коричневым. Земля в полях слегка просохла, пошли копалки, за ними с вёдрами побрели студенты. На сортировки шустро побежали трактора с телегами, груженными картошкой. Попробовали копать комбайном – ничего не вышло, слишком мокрый грунт, не просеивается через барабан. Спустя несколько дней повезли в Волоколамск сдавать картофель государству.  С колонной поехал главный агроном Лигачёв, хорошо знающий «правила». На этот раз всю партию приняли.
               Перед заседанием штаба Райзенберг окликнул Царёва.
               - Пошли, Саня, пройдемся, - они вышли из столовой и направились по дорожке к хоздвору.
               - Владимир Ильич Белофинский, что-то, понимаешь, засиделся в медпункте. Там его эта медичка, Грачёва, скоро совсем залечит. Надо заместителя как-то оттуда выковыривать.
               - Так он же болеет, зачем его выковыривать? – Царёв непонимающе уставился на доцента.
               - Ага, болеет он известной, понимаете, болезнью. Спит он там с нашим эскулапом. В общем, давай-ка мы с тобой на штабе сегодня разыграем для всех небольшой спектакль. И прежде всего, для Грачёвой. Вот, значит, я скажу, что Владимира Ильича в связи с его болезнью надо отправить в Москву. А ты подыграешь мне, как комендант, мол, надо же выделять транспорт, отрывать, понимаете, людей от работы, бензин опять же…
               Спустя некоторое время на заседании штаба Райзенберг после производственной части, пожевав губами и подпустив в голос трагизма, заявил:
               - Товарищи, у нас сложилась чрезвычайная, понимаете, ситуация. Заместитель Владимир Ильич Белосинский очень серьёзно заболел и уже неделю находится в медпункте. Ему назначен постельный, понимаете, режим.  Самостоятельно он передвигаться не может, вот значит, квалифицированных врачей здесь у нас нет, нужно отправлять его в Москву. Потому что, всякое, понимаете, может случиться. Какие будут мнения?
               Доцент прервал свою речь и оглядел присутствующих. Саня, заметив, как напряглась Ася Грачёва, начал свою партию:
               - Арон Михайлович, а как мы отправим Владимира Ильича, если он передвигаться не может? На электричке нельзя, значит, надо выделять транспорт, а у нас сейчас патовая ситуация. Коля Фаусек на своём ПАЗике не повезёт, у него, во-первых, талоны на бензин закончились, ему на совхозной заправке уже в долг наливают, а во-вторых, подвеска стучит и с тормозами что-то не так. Он хотел на яму в гараже стать, чтобы посмотреть. Совхоз тоже вряд ли транспорт выделит. Остаётся только ЗИЛ Щекатурова. Он может отвезти, когда будет «окно» между закупками продуктов.
               - Ася, носилки в медпункте есть?
               - Нет, Арон Михайлович, носилок нет. А зачем нужны носилки?
               - Донести Владимира Ильича до машины.
               - Но, я не понимаю, зачем нужно отправлять Владимира Ильича в Москву? Ему уже намного лучше стало. Он мог бы и здесь долечиться…, - Ася Грачёва в волнении теребила поясок медицинского халата.
               - Это, понимаете, большой риск, мы не можем взять на себя такую ответственность. Думаю, надо отправлять Белосинского к своему врачу. Если носилок нет, понесём на кровати.
               - Кровать можно поставить прямо в кузове и прикрепить к бортам, чтобы Владимир Ильич не свалился во время движения. А для сопровождения предлагаю выделить Алика Чефанова и сторожа Звёздочкина, - подхватил Царёв.
               - Против Звёздочкина возражаю, он может напиться в дороге и зарезать там всех. Вот значит, пусть лучше едут с Начхановым Сеня Фуршет и Ваня Шампур. Аня, запишите в протокол. И ещё один вопрос. Завтра после обеда нужно выбросить «комсомольский десант» на свёклу. Соберем всех освобождённых от полевых работ, включая работников пищеблока, и отправим, понимаете, в Пристанино, там осталась не обработанная площадь гектаров десять. На этом заседание штаба объявляю закрытым, все свободны.
               Штабисты потянулись к выходу. Впереди всех оказалась Ася Грачёва. Она трусцой побежала по дорожке, усыпанной падающей листвой,  в сторону медпункта.
               Владимир Ильич Белосинский всю неделю пребывал в состоянии блаженства. Лёгкое недомогание, благодаря усилиям кудесницы Аси, на третий день прошло. Но так не хотелось уходить из «больнички» в холод и слякоть, бегать по полям в грязи, организовывать студентов и слабо поддающихся организации местных мужиков, постоянно находящихся «под мухой»! Вечерами вылавливать девиц, так и норовящих нарушить правила внутреннего распорядка и заторчать после отбоя то в кочегарке, то в беседках или просто в кустарнике за оградой.  А как, оказывается, 
хорошо лежать в тёплой и чистой постели, наслаждаясь тишиной и покоем, ласками неутомимой красавицы Аси! Их роман начался ещё в прошлом году, продолжался в Москве и вот они снова вместе. Где-то далеко, будто, в другой жизни, пребывает жена и шестилетний сын Серёжка. Отошла на задний план наука и его детище – монография, результат многолетнего труда. Здесь и сейчас были только они и их страсть, которой просто невозможно было насытиться.
               Ася ушла на заседание штаба.  Владимир Ильич задремал в одиночестве и проснулся от шума.  Аська вбежала в палату и срывающимся от волнения голосом закричала:
               - Вова, просыпайся, Райзенберг хочет отправить тебя в Москву, надо что-то делать!
               - Не понял, зачем?
               - Он считает, что ты серьёзно болен, поэтому должен лечиться в Москве.
               - А ты не могла его убедить, что это ни к чему, ну, как врач?
               - Да какое там, он и слушать не захотел, они даже решили выделить грузовик этого, как его, Щекатурова, чтобы тебя отвезти.
               - Да, дела…, ну, ладно, маленькая, не нервничай. Утро, как говорится, вечера мудренее, что-нибудь придумаем.
               На следующий день после завтрака  на площадке перед клубом, где летом функционировал фонтан и писающий гипсовый мальчик,  собрался «комсомольский десант», который должен был «выброситься» на свекловичное поле. Ожидали Фаусека. Он поехал  с Райзенбергом на центральную усадьбу. И тут «десантники» увидели заместителя командира Владимира Ильича Белосинского, бодро шагающего в полной экипировке по дорожке от медпункта.
               - Куда это вы все собрались? – обратился он к Маркову.
               - Комсомольский десант на свеклу, - сообщил «директор теплопункта».
               - А ответственный кто?
               - Арон Михайлович меня назначил.
               - Ну, вот и хорошо. Я поеду с вами старшим группы.
               В это время Фаусек просигналил снизу, оповещая о своём прибытии. «Десантники» во главе с «выздоровевшим» Белофинским отправились в деревню Пристанино на свекловичное поле. У развилки дороги ПАЗик остановил непонятно откуда взявшийся здесь Райзенберг. Зайдя в автобус и увидев своего заместителя, он удивлённо воскликнул:
               - Владимир Ильич, а ты куда? Тебе же нельзя,  вдруг болезнь обострится…
               - Мне уже намного лучше, Арон Михайлович. И потом, труд на свежем воздухе  – это лучшее лекарство!
               - Тут, понимаете, накладка вышла. Оказывается, вчера после обеда привозили школьников и солдат, они половину поля  повыдергали. Вот значит, ваша задача упрощается, нужно ударно поработать и покончить с этой, понимаете,  свеклой раз и навсегда.
               Солдаты на полях совхоза – явление не редкое. Располагавшаяся в районе воинская часть закупала картошку для пропитания бойцов. Работникам в форме цены нет. Мало того, что платят, так ещё сами и собирают для себя необходимый продукт. Дисциплина железная, производительность высокая. И отцам командирам удобно. Всё же заняты солдатики хоть каким-то делом. А вот со школьниками беда. Толку от них на грош, а хлопот под завязку. Для них эта работа просто развлечение, они больше картошки разбросают по полю, чем соберут. Райзенберг с возмущением как-то рассказывал главному агроному Лигачёву:
               - Это же, понимаете,  просто безобразие. От них никакой пользы. Бегают по полю, кидают друг в друга клубни. Я одного взял за ухо, говорю ему: «Вот, шо ты, обалдуй, зимой кушать будешь, если мало соберем картошки?» А он мне отвечает, мол, мы на своём участке накопали целых два мешка и если не хватит, то купим в магазине. А на совхозном поле пусть, значит, московские студенты  собирают. Он своей дурьей башкой сообразить не в состоянии, что в магазин картошку не с Марса забрасывают». Лигачёв молча кивал и соглашался, а что тут возразишь?
               Комсомольский десант во главе с Белосинским со своей задачей успешно справился. И надо отдать должное организаторским способностям заместителя командира, который быстро распределил всю работу между «десантниками» и сам выделил себе три рядка свёклы, как всем. Набравшись сил в медпункте рядом с красавицей Асей, Белосинский шел впереди, мощно работая, как трактор. Вдохновлённые таким примером, «десантники» и не заметили, как закончили уборку. На поле тут и там высились кучи выдерганной свеклы.
               В лагерь возвращались вместе с основной частью отряда. Автобусы со студентами шустро катили по шоссе. Настроение у всех было отличное. Девчонки запели задорную песню Шаинского «Вместе весело шагать по просторам», переделанную кем-то из студентов и ставшую гимном «картошки»:

                Вместе весело шагать по Чисменам,
                По Чисменам, по Чисменам,
                И, конечно, песни петь лучше всем нам,
                Лучше всем нам, лучше всем нам.

                Спой-ка с нами, перепёлка, перепёлочка,
                Раз иголка, два иголка — будет ёлочка,
                Раз гармошка, два гармошка – песня главная,
                Раз картошка, два картошка – время славное!

                Вместе весело шагать по Чисменам,
                По Чисменам, по Чисменам,
                И, конечно, песни петь лучше всем нам,
                Лучше всем нам, лучше всем нам.

               Песню подхватили, она стройно и мощно зазвучала внутри автобуса, в каждом из его пассажиров во главе с историком Белосинским, в рыжем водителе Фаусеке и казалось, что она разносится над этими серыми полями, убогими деревеньками, осенним лесом, над всей страной, огромной и усталой.