Национальный вопрос

Лет пятнадцать тому назад Машу вызвал к себе декан и сказал, что нужно будет отвезти работы студентов в Тверь на конкурс одной уважаемой профессиональной ассоциации.

Командировка была незапланированной и срочной. Выезжать следовало в тот же день.

Маша сразу же сообщила декану, что ей не с кем оставить четырехлетнего сына Олежку (по правде говоря, его вполне можно было бросить на мужа или маму, но взять с собой сына в путешествие показалось весьма заманчивым). Декан ввиду серьезности дела согласился оплатить проезд и ребёнку.

Погода стояла ноябрьская, холодная и дождливая, но настроение у матери и сына было преотличное. Они предвкушали приключение.

Билеты удалось купить на поезд, который шёл до Санкт-Петербурга, с отправлением через час, но только на верхние полки.

Нужно было как-то переспать две ночи, и Маша понимала, что ночи будут бессонными, поскольку ей придётся караулить сон сына, если, конечно, кто-нибудь из попутчиков не уступит им место на нижней полке.

Когда вошли в купе, сразу расстались со своими надеждами, поскольку попутчиками оказались два пожилых мужчины, которых даже просьбой об обмене было неудобно побеспокоить.

Кое-как провели ночь вместе на одной полке. Сын спал, а мать впадала в полудрему и почти сразу просыпалась. Спать сидя было непривычно и неудобно.

Но утром встали бодрые и веселые. Оба все ещё ощущали возбуждение от неожиданности путешествия-приключения в незнакомый им город. 

После завтрака  разговорились с попутчиками, которые оказались очень интересными людьми. 

Тот, что занимал левую полку, был потомком замечательного русского поэта и возвращался с какого-то мероприятия, посвящённого очередной памятной дате жизни поэта. Он очень гордился историей своей семьи, давшей России несколько талантливых своих представителей, и вообще русской литературой и культурой в целом. Маша это особо отметила про себя – именно русской.

Второй попутчик оказался не менее замечательной личностью. Он был известным в России и за её пределами режиссёром-документалистом, снявшим множество интересных фильмов, в том числе отмеченных международными наградами. Это был пожилой еврей, интеллигентный и талантливый собеседник.

Приязнь между попутчиками оказалась взаимной. Маша  с сыном тоже произвели весьма благоприятное впечатление. Сынишка был не по годам смышлёным и рассудительным, и обращались к нему как к взрослому. Молодость Маши стала приятным дополнением к её обаянию и широкому кругозору.

В неспешных и интересных разговорах прошёл день.

Но к вечеру стало понятно, что  вторую ночь вместе с сыном на одной полке Маша не потянет физически (кроме того, завтра ей следовало быть в хорошей форме, поскольку, как оказалось, её участие в мероприятии не сводилось лишь к передаче студенческих работ членам жюри, но предполагало выступление на заседании ассоциации).
 
Маше в очередной раз повезло, и она сумела договориться с проводником из соседнего вагона, за определенную плату уступившим им своё купе. Сынишка ляжет на нижней полке, а она – на верхней.

Стали собираться.

Чтобы не мешать, потомок русского поэта вышел в коридор. 

Режиссёр, у которого были больные ноги, остался.

Когда Маша уже застёгивала чемодан, он задал неожиданный для неё вопрос:

- Простите, пожалуйста, а кто вы по национальности?

Маша ответила.

- Честно сказать, я подумал, что вы еврейка. Уж очень умны и эрудированны. Очень неожиданно …

Маша попрощалась с режиссером и выкатила чемодан в тамбур.

Поезд подходил к станции, и она с сыном должны были на пятиминутной остановке перейти в соседний вагон. Потомок поэта вызвался им помочь.

Прощаясь с матерью и сыном на перроне, обращаясь к Маше, он спросил:

- Вы ведь русская, да? Знаете ли, мало встретишь умных русских. Везде засилие евреев …

И он посмотрел в сторону своего купе.

Всё это очень удивило Машу, поскольку по своей молодости она наивно полагала, что национальный вопрос в России в современных условиях уже утратил свою актуальность.

Она особо не задумывалась о своей национальности, её не волновала и чужая. Поэтому обращение к этому вопросу двух пожилых попутчиков она расценила как пережиток советского мышления.

Каково же было её удивление, когда на банкете после мероприятия ассоциации (на котором она весьма успешно выступила) к ней подошёл представительный мужчина (как оказалось, это был член правительства города Москвы) и спросил:

- А кто вы по национальности?

Маша и рта не успела открыть, сынишка ответил за неё:

- Мы с мамой русские!

К большому Машиному удивлению по-еврейски так ответил, с соответствующей и всем знакомой интонацией.

С тех пор прошло более пятнадцати лет, и больше никто Маше такой вопрос не задавал.
 
Может и правда пережиток?