Душа...

    Душа...


    Я пишу киносценарий, в котором речь как раз и идёт о зачатии, вынашивании и родах души…. Хочу сделать фильм о том, как из страхов и надежд обоих родителей, из всего того сора, которым, порой, напичканы их головы, рождается ментальный мир малыша, о котором, уверен, только и стоит что-либо говорить. Таким образом, я рассматриваю лишь отрезок времени от зачатия и до изгнания, когда Бог, утерев руки, оставляет квашню иным пекарям, чтобы те пустили в замес всё, что собрали на его душистом лугу, - пряности и сорные травы, я хотел сказать...
/
Но, не ответив на ряд вопросов, нельзя приступать к делу...
/
ИТАК:
/
1. Когда Душа прикрепляется к телу: в момент зачатия (соединение мужских и женских половых клеток) или на стадии эмбриона?
/
2. Душа дается нам в готовом виде или формируется какое-то время, как человек, проходящий стадии морфогенеза? И если - да, то, какие это стадии?
/
3. Душа и Личность идентичны, или стоят особняком друг от друга, как Микрокосм и Макрокосм?
/
4. Душа планируется Богом или является Его импровизацией без предварительной подготовки и каких либо расчетов?
/
5. Какова Природа Души? Есть ли у Неё органы, и что из себя представляет Душа на клеточном уровне?
/
И вот еще что:
/
Как параллельно биогенезу (речь идет о 9-ти месячном периоде созревания плода) протекает Душегенез? И из каких позаимствованных у отца и матери ландшафтов их Душевных Миров складывается география будущей Души ребенка? И правомерно ли, в связи с этим, говорить о влиянии на неокрепшую еще Душу ментальной сферы: мыслей, чувств, душевных порывов, исходящих от обоих родителей, воздействие которых, очевидно, сопоставимо с влиянием протуберанцев, вырывающихся за пределы Солнечной короны? Ведь, очевидно же, что говорить о прямом наследовании Душой ребенка Душевных черт обоих родителей, как это, скажем, имеет место, когда речь заходит о темпераменте, - не приходится...
/
И еще пару мыслей на ту же тему...
/
Бог Сотрудник, Со-работник в Творении Душ наравне с родителями...
/
Бог создает "железо" (Прото-Душу), родители одухотворяют его (биос), наполняют "контентом"...
/
Зачатие сначала ментальное, а затем только клеточное...
/
Души родителей "творят" Душу ребенка, как-бы нанося эскиз на белоснежный лист ватмана... Прото-Душа - лишь Сосуд, который отец и мать должны бережно наполнить...
/
Питание Души сродни литейному искусству. Вспомним, как лили колокола в старину: каркас из ивовых прутьев, обмазанный глиной - то, что дает Господь; расплавленная медь, заполняющая форму - то, чем потчуют родители Прото-Душу, пока Она не "оформится", не "затвердеет"...
/
Душа и Личность не совпадают, как трубы разного диаметра... Я, моя Личность, мое Эго ничего не знают о Душегенезе, поскольку сам Акт Творения не от мира сего... Но человек может повлиять на рождение Души. И в этом проявляется его свобода, которой Бог не лишает его, даже после того, когда видит, каким не благодарным и бесчестным, порой, оказывается его избранник...
/
И ещё вдогонку пару слов...
/
Душа не монолитна, а состоит из частей, или "органов", каждый из которых создается на определенном этапе формогенеза...
Прото-Душа - избранный сосуд, готовый принять в себя мир...(С первой мысли о будущем ребенке и до зачатия - ментальное "соитие", или "Небесный брак")
/
Серединная Душа - то, чем окормляют родители Душу своего чада, формируя его Личность, Я и Эго...(С момента зачатия и до родов)
/
Зрелая Душа - церковный Мир, обряды, догматы, молитвы святых и подвижников благочестия, Соборно присутствующих в Личности верующего, после принятия им крещения и евхаристии...(С первого окунания новорожденного в Купель со святой водой и до последнего вздоха человека)
/
Мудрая Душа - Душа, испытавшая на себе Любовь и Милость Творца, позволившего ей пройти через мытарства, чтобы обрести наконец вечное Прощение или Наказание...(С момента кончины человека и до Второго Пришествия Христа)
/
Я говорю о душе, а не о личности - "ансамбле человеческих отношений" (Э.Ильенков.) Мой пафос - в отодвигании возраста души в момент зачатия и последующего ментального окормления плода родителями, - мысли и чувства обоих, в чём я уверен, на стадии зачатия, вынашивания и изгнания, структурируют ЭГО ребёнка, выполняя роль белка, из которого строится клетка. Мне важно "воспитание" в утробном возрасте, - ментальное пестование. Ведь Бог только соучастник, вверяющий родителям искорку, а разжечь пламя, забота о язычке, едва теплящимся, - труд отца и матери. Скажут: а как же с душами, зачатыми в грехе, из мести или по неосторожности? Отвечаю: даже плод, который носит под сердцем мужененавистница мать, свят, а душа, в нём заискрившаяся, будет свиваться из тысяч лучиков света, блуждающих в потёмках родительских узилищ...
/
Материалы по теме из Православия и Иудаизма...
/
Вот, что думает о душе рабби Элиягу Эссас
/
"Когда капля семенной жидкости попадает в предназначенное для зачатия место в женском организме, она привносит только духовную энергию (на иврите — хают), данную ей Всевышним. На соединение с женской яйцеклеткой (зачатие) отводится три дня, в течение которых хают сохраняется естественным путем.
Три дня символизируют три духовных качества — хохма, бина и даат, что в переводе с иврита означает, соответственно — интеллект, интуиция и стремление к высшей цели, то есть к единению с Творцом (объяснение привожу крайне упрощенное).
/
2. После зачатия (соединения) еще 37 дней уходит на то, чтобы две «объединенные» клетки создали некий духовный «пар», «туман». Как бы взвесь капелек, которые постепенно соединятся и создадут сосуд для получения души.
/
Этот «пар» («туман») на иврите называется — hэвель. Гематрия, то есть числовое значение этого слова — 37.
/
Отметим попутно, что так звали брата Каина, который, после известной истории, так и не «построил» сосуд для создания человеческого рода.
/
Это позволяет нам разъяснить знаменитое высказывание царя Шеломо (Соломона) в книге Коэлет: «суета сует, все — суета». В его основе — слово hэвель, и поэтому приведенную фразу следует понимать так: «Все — только туман, только потенциал. Главное же — что человек совершит с этим (паром, туманом) потенциалом (Танах, книга Коэлет, начало и конец книги).
/
3. После сорока дней сосуд готов получить душу.
/
Число «сорок» (в буквенном выражении оно обозначается буквой мем) связано со словом маим (вода), что всегда символизирует Тору, а точнее — получение Торы, Мудрости Творца. Поэтому Моше, когда получал Тору,;пробыл на горе Синай сорок дней.
/
С этого момента уже можно говорить о возникновении человеческого плода. Начинается процесс течения беременности, то есть — формирования человека до его появления на свет. Этот процесс называется ибур, что в сущностном переводе означает — «переход».
/
4. В общей сложности весь процесс ибура продолжается (в норме) примерно девять лунных месяцев. Это символизирует девять ступеней формирования качеств души человека. Потому что фундаментальных, базовых качеств — десять (по числу путей проявления Творца в Мире, называемых сефирот — множественное число от слова «сефира»).
К сороковому дню плод уже получает «задание» от Творца. В данном контексте это задание находится в первой, высшей сефире. Остальные девять выстроятся в душе плода за девять месяцев. Потому что лунный месяц на иврите — ходеш (обновление, новизна). За девять месяцев душа формируется, получает все недостающие, новые для нее девять ступеней. И человек готов появиться на свет.
/
Если роды — преждевременные, процесс формирования продолжается и после рождения ребенка. Но в таком случае завершение этого процесса сопряжено с физическими трудностями. Поэтому младенцу на весь «недоношенный» срок требуется особое внимание. Ему все это время нужны тишина и покой.
/
5. Никакого «смешивания» с душой матери не происходит. Душа ребенка формируется, как самостоятельное явление. Но духовное питание все эти девять месяцев плод получает от души матери. Точнее, душа матери становится каналом, по которому с Неба к ребенку нисходит, условно говоря (очень условно!), духовная энергия для построения, формирования души. Эта энергия «окрашивается в оттенки» канала, по которому она поступает, то есть — души матери (поэтому, отметим попутно, еврейство определяется по матери).
/
И в заключение еще раз подчеркну, что все, о чем здесь говорилось — весьма упрощенная модель того, что происходит на самом деле. Многие понятия и принципы устройства миров, необходимые для более глубокого понимания темы, остались за пределами ответа.
/
/
Вопреки знатоку ТОРЫ, Архиепископ Лука (Войко-Ясенецкий), по сути, отождествляет психику и Душу... Душа в его понимании - совокупность волевых актов, интенций, феноменов, но вовсе не то Единое, как понимал душу, скажем, Плотин.
/
"Итак, душу можно понимать как совокупность органических и чувственных восприятий, следов воспоминаний, мыслей, чувств и волевых актов, но без обязательного участия в этом комплексе высших проявлений духа, не свойственных животным и некоторым людям. О них говорит апостол Иуда: Эти люди душевные, не имеющие духа (Иуд. 1, 19)." (Архиепископ Лука, Глава 5)
/
http://www.wco.ru/biblio/books/luka1/Main.htm
/
Но самое авторитетное мнение о Душе в Православной Святоотеческой традиции принадлежит Иоанну Дамаскину.
/
"Душа есть сущность живая, простая и бестелесная, не видимая по своей природе телесными очами, бессмертная, одаренная разумом и умом, не имеющая определенной фигуры или формы. Она действует при помощи органического тела и сообщает ему жизнь, возрастание, чувства и силу рождения. Ум, или дух, принадлежит душе не как что-либо другое, отличное от нее самой, но как чистейшая часть ее. Душа есть существо свободное, обладающее способностью хотения и действования. Она доступна изменению со стороны воли".
/
Таким образом, термин «Душа» рекрутирован из метафизики как тождество мышления и бытия, где природа необходимо порождает субъект, как отрицание себя. Архаика самого дискурса о душе, когда психология, казалось, различила сознание, бессознательное и коллективный разум, а когнитивистика развела царство мысли и царства природы, указав на специфику каждого, уместна, как сёдла, ружья и люди, которые, как писал Хемингуэй, должны быть «потёртыми». Говорит ли это о кризисе феноменологии? Отчасти - да... Инструментарий, калибруемый феноменологами, дробит бытие мыслящего, но чистоты, - вожделенной цели редукции, - так и не достигает... Мысль, как не расщепляй её на фракции, сопротивляется трансцендированию. Поскольку полнота - то, что утрачивается, когда субъект изымается из мышления, а проживание и присутствие, ставится мысли в вину, как её интрижка, - и есть конечная цель познания, его экзистенциальный(нередуцированный)сухой остаток. Таким образом, термин «Душа» рекрутирован из метафизики как тождество мышления и бытия, где природа необходимо порождает субъект, как отрицание себя. Архаика самого дискурса о душе, когда психология, казалось, различила сознание, бессознательное и коллективный разум, а когнитивистика развела царство мысли и царства природы, указав на специфику каждого, уместна, как сёдла, ружья и люди, которые, как писал Хемингуэй, должны быть «потёртыми». Говорит ли это о кризисе феноменологии? Отчасти - да... Инструментарий, калибруемый феноменологами, дробит бытие мыслящего, но чистоты, - вожделенной цели редукции, - так и не достигает... Мысль, как не расщепляй её на фракции, сопротивляется трансцендированию. Поскольку полнота - то, что утрачивается, когда субъект изымается из мышления, а проживание и присутствие, ставится мысли в вину, как её интрижка, - и есть конечная цель познания, его экзистенциальный (нередуцированный) сухой остаток. ИТОГ: 1. познание души, как и ничто, не-сущего, небытия "есть" акт узрения и эйдетической интуиции; 2. редукции следует подвергать не сам предмет, который неявлен, непредставим, а, следовательно - фиктивен, - а - опыт со-положения, рациональное и интуитивное в их синтезе, т.е. само бытие мысли о непредставимом/невыразимом. И здесь возможен гносеологический компромисс...

Затевая разговор о не-сущем, следует уяснить структуру Ничто;, его, говоря языком Канта, «трансцендентальную логику». Ясно, что трансцендентальная аналитика, оперируя формальной логикой, указывает на границы, в пределах которых способность суждения о Ничто; вообще применима, и если не применима, если рациональное познание того, чего «нет», топчется на месте, то есть ли смысл надеяться на трансцендентальные способности, обуславливающие априорные формы чувственного созерцания? Здесь на выручку спешит «трансцендентальная диалектика», но как совмещать её требование чистого, т.е. теоретического, знания с неверифицируемостью опыта и нефальсифицируемостью истины? Правда потребуется объединить бытие и небытие под крышей более целостной универсалии. Назовём её «бытие-ум-небытие». Самоотчёт, входящих в триаду элементов целого, где субъектность имманентна каждому, а не существует субстантивно, выражен в понятии «что-ни-что», и под этой химерой мы подразумеваем внутреннюю (изнанкованную) форму всякой достоверности, существенное всякой сущности, т.е. то искомое, подлинное, сокровенное, что бытие и небытие «выясняют» о себе, отбросив ворох ложных существований. Как, спрашивается, верифицировать этот объект (по Попперу)? Ясно, что конституирование понятия (conceptus proprius) Ничто; без докс и догм проблематично. Но с чего-то же нужно начинать. И начать следует с различения стратегий: 1) рациональной, когда познание совмещает объективный и субъективный подходы: а) Ничто; конструируется как Не;что со знаком (-); здесь речь идёт о доказательстве от противного (лат. contradictio in contrarium), о своего роде teologia negativa, когда поняв, чем не-сущее не является доподлинно, из «сухого остатка» получаем дистиллят - иррациональное рационального. А, расшив ткань объекта «Ничто;», распоров стёжки, сшивающие изнанку, ум-закройщик постигает внутренний [покрой], скрытый под [покровом]; б) к Ничто; применяется мысленный эксперимент, для чего вводятся понятия «виртуального объекта», «виртуального субъекта», «виртуальной верификации», «виртуальной фальсификации»; 2) иррациональной, когда сам интуитивный опыт объявляется презумпцией истинности; это возможно при условии, что предметом последующей аналитики выступает само-ощущение единичного и особенного от контакта со всеобщим, а вовсе не Бог/Абсолют собственной персоной. Это вчувствование, всматривание, вслушивание в ход изнанкования, подвергшее субъект трансформации, и составляет предмет рецепции.

Здесь Ничто; является религиозному чувству опосредованно, как имманентное, - то, что преобразует (форматирует) сознание, совершает его up-grade. «Немыслимое» структурируется из вороха неопределённостей. Как созерцание, - то, что Фихте называл нечувственной интуицией (intellectuelle Anschauung), которая действенна (activ), а не страдательна (passiv), т.е. абсолютна и деятельна (t;tig), наитие складывается из пазлов: а) продуктивного воображаемого или творчества; б) деструктивного воображаемого или безумия; в) негативного воображаемого или откровения. «Яйность (Ichheit)» потому и становится инструментом косвенного познания Ничто;, что, как дух, одной ногой она стоит в сущем (природа, мозг, тело, социум), другой – в не-сущем (идеальное, артефакты культуры). За пределами бытия, на «кромке» сущего и не-сущего, извечно пребывают плоды ума: идеальное и порождающее его мышление. Познание - череда моментов: созерцание ;понятие ;идея, где разум, используя силу рассудка, избавляется от эмпирических, логических и трансцендентальных иллюзий. Ясно, что созерцание того, чего «нет», строится на компромиссе рационального и иррационального применения рассудка. Во всяком случае, чтобы вычленить из «вещи в себе (Ding an sich)» некое содержание, - как если бы ноумены стали объектами опыта, - и при этом не впасть в паралогизм, «теоретическому разуму, - полагает Кант, - ничего не остаётся при этом, как только мыслить эти объекты посредством категорий» (Кант И. Сочинения в 6 томах. М., 1963-1966, т. 4, ч. I, с.471). Выходит, вещь в себе «отчасти» познаваема? Но каким образом? Посредством всё тех же категорий рассудка, которые, будучи применимы трансцендентально и конститутивно, способны порождать знание и в условиях предикативной инфляции. Как ноумен (noumenon), как интеллигибельное и умопостигаемое, как прибывающее за пределами чувственности, Ничто; есть то, что Кант называет «проблематическим понятием предмета». Ничто; не сам предмет, напоминает Кант, имея в виду не явленность вещи рассудку, а лишь мысленное очерчивание его гипотетических контуров, что и составляет проблему для ума. Отсюда не-сущее (как ноуменальное) раскрывает потенциал рассудка.

Ведь то, что ускользает от созерцания/уяснения, «возбуждает (afficieren)» перцепцию/апперцепцию. Феномены аффицируются «вещами в себе», чтобы затем аффицировать и субъект, активизировав его способность суждения. Изнанкование «вещи в себе» самый интимный из всех актов, когда трансцендентальная апперцепция, базирующаяся на основе трансцендентальных способностей субъекта, порождает априорные средства. Так вещь-в-себе из трансцендентального объекта превращается в вещь-для-меня. Исходя из принципа, что «вещь в себе» через явления нам не является, что термин ;;;;;;;; (неизвестный, непознаваемый, неведомый) справедлив, но лишь отчасти, мы не станем выносить агностический приговор запертому в-себе. Мы удовлетворимся порицанием «непознаваемому», и, чтобы подсудимого освободили из-под стражи прямо в зале суда, вводим понятие непознаваемого остатка, подразумевая, что опыт ограничен: инструментально и трансцендентально. В изнанкованном дремлет неизнанкованное, что и побуждает закройщика расшить стёжку, вывернуть изнанкой сущее/не-сущее, обметать и вновь прострочить. Уяснение – работа с прежде неуяснённым. Таким образом, Ничто;, оставаясь за пределом чувственных феноменов, непознаваемо, но оно мыслится как интеллигибельная «умопостигаемая сущность (Verstandes wesen)», как ноумен (noumenon), чья репрезентация ограничена областью сверхчувственной интуиции, позволяющей рассудку редактировать путанные само-описания, но не давать дефиницию предмета, всегда остающегося «проблематическим понятием». Сами же вещи слепо-глухи. И лишь тот, кто расколет скорлупу, положит орешек на зуб. Куда сложнее разговорить немую вещь. Этим мы и займёмся: где-то вставив артикуляционный аппарат в гортань, скованную мышечным спазмом, где-то, стимулировав вещь к само-отчёту.

Применение ratio в условиях неверифицируемости «опыта». Претензия на novum, приращение знания о не-сущем в синтетических априорных суждениях, одинаково смехотворна в устах сенсуалиста, рационалиста и иррационалиста, что, однако, не менее справедливо и по отношению к сущему. Бытие и небытие ноуменально и феноменально не прояснены, и если даже откалибровать ум, а затем, следуя Канту, обратиться к аналитике чистого рассудка, истина не явится на огонёк. Никакой ум – даже самый выпестованный – не исчислит предикаты отсутствующего объекта. Поэтому, не надеясь на трансцендентальный прорыв, интуитивное схватывание того, чего нет, на «умопостигаемые сущности (Verstandes wesen)», мы взваливаем дедукцию на плечи рассудка, но прежде вспоминаем из школьной программы, что различение понятия в-себе, развал им себя на череду моментов, есть суждение. Из вороха сужений родятся дефиниции. Но прежде искомое травят лисами, загоняя во всё более узкие норы, пока наконец не запрут в рамки своего же, имманентного вещи, определения. Уяснить, что «есть» вещь, ум может, лишь дав чёткую дефиницию, указывающую на родовую, видовую и иные принадлежности подмножества к множеству вплоть до царств. И тогда «Ничто;-в-себе» станет негативным субъектом, знающим о вещах в себе не по наслышке. Но предметность кажет нос после встречи явления с перцепцией и апперцепцией. «Ненаблюдаемый объект не существует» - гласит принцип наблюдаемости В.Гейзенберга (1925). И, чтобы Ничто; обрело предметность, следует исчислить его предикаты. Но как сосчитать то, чего нет? Следует, - отвечает Спиноза, - отделить существенное в понятии от случайного, ибо «всякое определение есть отрицание (omnis determination est negatio)». Но дефиниции не-сущего, отрицающего бытие или равноудалённого от него, эпистемология не выработала. Последние успехи точных наук, резервирующих для за-Ничто;йности параллельные вселенные и квантовые миры, внушают робкий оптимизм на то, что не-сущее из нерукопожатной доксы превратится в ;;;;, и произойдёт это не без участия тех, кому не безразличен нобелевский dress code. Но пока физики озабочены теорией всего, не стоит ли философии установить критерий истинности для ratio. Здесь мы вводим понятие «внутренней очевидности». Эта очевидность – родная сестра опыта (англ.Experiment, нем. Erfahrung) с той лишь разницей, что предмет образован не явлением, а усмотрением чистых сущностей. Способом образования «внутренней очевидности» выступает мысленный эксперимент. С учётом «наработок» неопозитивизма: 1) соответствие предложения «объективному-научному» факту; 2) логическая взаимообусловленность предложений, понимаемая в духе Карнапа/Гемпеля, мы предлагаем свои критерии истинности: 1. Соответствие предложения виртуальному факту, который получен хотя бы в результате двух мыслительных экспериментов, двумя независимыми наблюдателями; 2. Логическая стройность и обусловленность «протокольных предложений», - один из критериев «Венского кружка», - полученных хотя бы двумя независимыми наблюдателями.

Оба принципа истинности предполагают интуитивно-волевое, чувственно-конкретное познание без крена в субъективизм и солипсизм. Таким образом, признавая правомерность «внутренней очевидности» там, где недостаёт эмпирических данных, достоверности, которая, однако, не есть рассудок, здравый смысл, т.е. совокупность [естественных установок], а строится на допущении, что мысленный эксперимент «есть» инструмент косвенного познания, - здесь уместно вспомнить «аргумент от вероятности» (;;;;;) у греков, - мы создаём «виртуальный объект/не-сущее». Однако, ступив на эти шаткие мостки, нам не избежать создания других гипотетических, модальных, идеальных объектов: «виртуального субъекта», «виртуального конструкта» (по аналогии с «логическим конструктом» Карнапа, Райхенбаха и Нейрата) «внутренней верификации», «неочевидной данности» и т.д. и т.п.
Нельзя считать обусловленной мысль Канта (взятую на щит сциентистами) о том, что вне-опытные соотношения суть не знания, а форма знания. Так, добившись формальной непротиворечивости, неопозитивисты выдавали за истинность результат, провозгласив примат логической истинности над эмпирической. Поппер, стремясь устранить из науки двусмысленность и субъективизм, предложил принцип фальсифицируемости (опровержимости любого утверждения, теории), что лишь другими словами повторяло классическую концепцию истинности как соответствия знания предмету. Ясно, что опровержимость удостоверяется эмпирикой. И те, кто поддержал наравне с принципом фальсифицируемости принцип верифицируемости, не могли не заметить, что разница между ними притворна: верификация подтверждает доводы, фальсификации — их опровергает. Но нас интересует момент в построениях Поппера, где учитываются в том числе и мысленные эксперименты. Мысленный эксперимент (ментальное моделирование) вносит сумятицу в парадигму, чтобы взбодрить учёного в ситуации невозможности опыта. Направляемая рассудком гиперфантазия с одной стороны не содержит нового знания, а лишь расширяет теоретическую подоплёку, с другой же - апеллирует к интуиции, инсайту, с помощью которых интеллект извлекает из бессознательного [не-сущего], застрявшее в концептуальной путанице научное открытие. Оба метода следует применять как «виртуальную верификацию-фальсификацию мыслительных экспериментов». Вводя понятие «виртуальной верифицируемости» на основе мысленного эксперимента и сопоставления логически непротиворечивых предложений хотя бы двумя независимыми наблюдателями, мы ставим «виртуальный факт» в один ряд с научной гипотезой и теоретической моделью. Ясно, что как «неочевидная данность», вся эта материя умозрительна, субъективна, и аккумулирует интуиции чувственной достоверности (sense-data), которые, однако, следует отличать от транса, фантазма, праздномыслия или лжи.
Таким образом, объект познания всегда только «промежуточный». Он не отражён сознанием доподлинно (марксизм), не дан apriori (Кант), и явлен на основе опыта и гипотетического конструирования вероятностей, что предполагает его структурную разомкнутость и незавершённость. Объект нельзя окончательно опредметить, - он неиссякаем, неисчерпаем. Речь не об агностицизме, а о таком умножении знаний, когда соблюдена объективность, а мысленный эксперимент опирается на: 1) расширение эмпирики; 2) продуктивность и репродуктивность творческого воображения; 3) само-полагающую волю субъекта, чья деятельность мотивирована/обусловлена экзистенциально. Таким образом, мы затронули проблему аппроксимации, предложив научный метод, основанный на замене сложных объектов более простыми. Поспособствует ли подобная рокировка познанию – увидим.

Методология познания «промежуточного объекта». Специфика мышления в отсутствии «объекта» познания и конституирования чистым сознанием «виртуального объекта/не-сущее», требует введения двух родов познания: 1. именования; 2. рационального, дискурсивного и герменевтического (Дильтей, Хайдеггер, Шпет, Гадамер) истолкования имён, что потребует дефиниций для всех «виртуальных объектов». Вспомним, что у Платона имя (как якорь) удерживает вещь в её бытии, не позволяя последней сгинуть в не-сущем. Хайдеггер наделяет поэта правом именовать сущее (Nennung), выговаривая существенное его сущности, поэтому сущее у него посвящается (wird ernannt), «нарекается» в то, что оно суть. Сам же интенциональный предмет вне зависимости от способа его доставки, – поименованием или истолкованием, – присутствует в сознании в двух ипостасях: 1) как смысл; 2) как способ «присутствия» тем или иным образом. К примеру, что-то дано в зрительном восприятии, но не тактильно; дано «здесь и теперь», но не ретроспективно, не в воспоминании, не в продуктивном воображении. Именование и истолкование небытия возможно при изоморфизме рационального и иррационального. В каком-то смысле был прав Л.Витгенштейн, когда, выделяя формально-логический анализ, как особенное в его методологии, настаивал на том, что «философия есть не теория, а деятельность». Но Ничто; не ровно дышит к тем, кто суёт нос в его дела. Сама речь о не-сущем испытывает стресс: 1) объект так и не становится предметом; 2) коммуницирование с субъектами дискурса о Ничто; (парадигма, докса, догма) истончает речевой инструмент, а прагматика, чтобы установить раппарт с объектом негации (NLP), подстроиться под незримого коммуниканта («виртуальный объект/не-сущее»), испрашивает вспомоществования у negative theology. Как ни крутите, но бытие речи в ситуации коммуникационного дефицита чревато осложнениями, порождая или Discours/stress, что открывает возможности для переноса (контр-переноса), или коллапс речевой функции.

Discours/stress: как истина о не-сущем отсиживается в речевом чулане. Истина о Ничто; немногословна, что и понятно: как говорить о том, чего «нет» в природе? Чтобы, преодолев запреты, всё же попытаться разговорить не-сущее, оставим предметный [профанный] язык и обратимся к метаязыку. Метод предложил Тарский. Для преодоления антиномичности дефиниций истины, говорил он, ограничим употребление понятий «истинно» и «ложно» областью метаязыка. В логической семантике это предложение было формализовано так: для произвольного p, «p» есть истинное высказывание, если и только если имеет место p. Как это понимать? К примеру, ««дождь идёт» истинно, если дождь идёт», где ««дождь идёт» истинное предложение метаязыка. Здесь мы видим перенесение предиката истинности из предметного языка (p) в метаязык («p»). Отсюда, «p ; «p» истинно», что означает: раз предложение, название которого есть «p», истинно для метаязыка, то оно одинаково истинно и для предметного языка. Не трудно заметить, что речь идёт о конвенции, позволяющей утверждать истинность предложений на основании процедуры их фиксации, а вовсе не в силу их опытной проверки (testabiliti). Налицо явное противоречие, которое логические неопозитивисты сделали основой методологии, но для нашей специфики, - работа с виртуальными объектами, - оно оказалось более, чем уместным. Проблема непредставленности Ничто; в сознании, на которую ещё указывал Парменид, в методологии К. Поппера вылилась в неверифицируемость и нефальсифицируемость не-сущего. Учитывая «принцип терпимости» Р.Карнапа (1934), мы используем его построение ««p придицировано ; p» для выводимости предикатов истинности из виртуальных объектов, чтобы в итоге получить формулу для всех гипотетических построений: ««p виртуально-истинно ; p».
Райхенбах предложил импликацию вероятностей, имеющую вид утверждения: если произойдёт А, то с определённой степенью вероятности произойдёт В. Разумеется, не следует отвергать и прогрессивную дедукцию в качестве метода работы с не-сущим в мысленном эксперименте. Чтобы подступиться к истине Ничто;, используем, применимое в науке, аксиоматически-дедуктивное построение: «Если А, то В. А есть. Следовательно, В есть». Чтобы проникнуть в истину не-сущего, речевая личность совершает перенос эксплицированного в имплицированное, чтобы, обогатив речь сокровенным, осуществить контр-перенос неконвенциональных речевых импликатур в конвенциональные речевые импликатуры. Первые встроены в основание речи, являясь её внутренним неиссякаемым источником, само-полагающим принципом и живым механизмом само-порождения языка. Вторые, обретаясь на поверхности, в регионе прагматики, аккумулируют языковые мутации, чтобы талую их воду донести до основания, не давая речи затвердевать и закостеневать.

Ничто; - фигура умолчания, говорят лингвисты, поскольку референт неочевиден, а, следовательно, нельзя установить - что эксплицировано, а что имплицировано в данном дискурсе (explicatedvs. implicated). Следуя за Кратилом, категорически отказывавшимся от произнесения имён, - мол, поименованные, вещи утрачивают своё существенное, - физикалисты требуют указывать на не-сущее пальцем, воздерживаясь от дискурса. В молчанку играл и Л.Витгенштейн, запрещая дискутировать о том, «о чём невозможно говорить» (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958. 12, афоризм 7). Что же касается латентного смысла того, что подразумевает местоимённое существительное, среднего рода, единственного числа, в именительном и винительном падеже, то извлечь его из-под полы не так то и просто. И в самом деле, пытаясь уяснить, что же «имеется в виду» под термином небытие (non-natural meaning), нам без инференции (додумывания, домысливания) не подступиться к этому «субъекту», не говоря уже о критериях истинности, вытекающих из его «предикатов» (truthconditions). Таким образом, говоря о том, чего нет, следует воздерживаться от пропозиций. Ничто; непостижимо и неизреченно. Знание о Ничто; выводится имплицитно. И если в момент высказывания Не;что исчерпывается буквально произнесённым словом, и не выходит за рамки конвенциональных импликатур (conventional implicatures), то Ничто; требует «распечатывания уст». Уяснение неочевидного зиждется на эмпатии с объектом интуитивного постижения, без чего не достучаться до сердца не-сущего с его тонким, нитевидным пульсом, - здесь в ход идут полунамёки, подразумеваемые, небуквальные аспекты значения, извлекаемые нами из смысловой полудрёмы (theme, rheme, topic). Извлечение Ничто; из за-ничтойности, его объективация сравнима с эпидейктической речью, где хула и похвала выставляют на показ внутреннюю ущербность или избыток чего-либо. Потерпев неудачу, не сумев вытащить клещами и слова из Ничто;, коммуникант извлекает из бабушкиных сундуков похоронные деньги - неконвенциональные речевые импликатуры (non-conventional implicatures). Голос не-сущего всё ещё робок. Но одно очевидно: Ничто; обретается на кромке высказывания не как пропозиция, а как пресуппозиция, как то, что когнитивно предшествует высказыванию, что активно использует субъект, видя в нём свои лёгкие, резонатор, нёбо. Субъект в конечном итоге и становится функцией не-сущего в деле продукции, репродукции, а также речевого родовспоможения. Речь, таким образом, имеет два источника: внутреннюю и внешнюю каузальность. И дискурс вокруг Ничто; должен вестись на равных, как кооперация познающего и познаваемого. Будучи закоренелым грешником, я люблю повторять цитату из (Лк. 10:27): «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею…» Крепость - это бытие мысли, кладущей себе правило в эпоху всеобщей дислексии.

Применение intuitio в условиях нефальсифицируемости истины. Ничто; – есть неразвитое понятие себя, не удостоенное своего «иного», т.е. чистое бессознательное, лишённое само-рефлексии. Интуиция препоручает заботу о не-сущем негативному субъекту, дремлющему в недрах за-Ничто;йности. Субъект этот имманентен вещи-в-себе, и усматривает существенное сущности Ничто; в чистом акте узрения. Этот акт, находящийся в родственных сношениях с кантовским «чистым созерцанием (Anschauung)», отличным как от «эмпирического созерцания (Empfindung)» или восприятия, так и от понятийного мышления, Гуссерль определяет как «интуицию сущности (Wesenschau)». Ясно, что интуиция не способна заменить опыт, но там, где эмпирика хромает, она всё ещё востребована. Но если интуиция Платона «припоминала», Аристотеля «созерцала», то Декарту она предстала понятием «ясного и внимательного ума […] благодаря своей простоте более достоверное, чем сама дедукция…» (Декарт Р. «Избранные произведения». М., 1950. С. 86). Однако не следует впадать и в прекраснодушие – религиозная интуиция разрушает всякое понятие, в то время как рациональность освобождается от чувственной достоверности, чтобы дать дефиницию того, что явлено. Этот конфликт, однако, плодотворен, когда оба вектора встречаются в точке трансфера, в акте изнанкования, а перенос и контр-перенос структурируют для-себя за счёт опыта в-себе, приобретённого «Я» в поисках ответа на вопрос: как возможно, что смерть на сносях? Ответу, собственно, и посвящён наш трактат. В нём ум калибрует себя под «виртуальный объект/не-сущее». Когда же разум огорошен, свалившейся на него непосильной ношей, плечо готовы подставить чувственная, интеллектуальная, эйдетическая и мистическая интуиции. Ясно, что неочевидное явлено иначе, чем очевидное. Говоря языком Канта, «явления (Erscheinungen)», пропущенные через чистые априорные созерцания ощущений, преобразуются в опыт, становятся эмпирикой. Так самоощущение от застрявшего занозой в перцепции/апперцепции не-сущего, как явление, представшее уму прежде, чем стать предметностью, подвергается предварительной строгой рецепции, чтобы ratio, - если речь заходит о религиозной аналитике, - имело дело не с Абсолютом, не с Провидением, хлопающим дверьми в Ничто;, чтобы выкурить вечернюю сигару вдали от назойливых просителей, а с преображённой субъектностью. Неочевидное трансформирует субъект, его имманентное, его a priori, и эту трансмутацию, выражаясь языком алхимиков, моё бытие-вот переживает как со-бытие или «сюжет» переноса (контр-переноса). Другими словами, субъект ставит себя перед неочевидным присутствием высшего НАЧАЛА. Выходит их-за плеча. Уставляется снизу вверх на то, что наличествует, но не в нём, а само-в-себе. Дан лишь повод к впечатлению, который, скользнув по уму/наитию, шелестит шелками своего шлейфа на задворках реальности. А, распознав в себе местоблюстителя, «Я» видит в изнанковывании Ничто; презумпцию, связывающую субъект с Мiром моральным долженствованием. Презумпция эта настаивает на со-работничестве мысли с Абсолютной идеей, - и не важно какой у неё аватар: бога ли монотеизма, квантовой ли информационной сети, повелевающей Универсумом.

Таким образом, ОТКРОВЕНИЕ на поверку оказывается суровым испытанием, а вовсе не грёзой, перебравшего церковного вина клирика. Ничто; в бегах. Его травят псари, за его голову обещена награда. А из тех, кто побывал с ним в переделках, выстроилась бы колонна, уходящая за горизонт. И у каждого - список ущерба, который Ничто; должно возместить. Но если Плотин уличал небытие во зле, Августин отказывал не-сущему в бытии, то богословы апофатики (Псевдо Дионисий Ареопагит, Иоанн Скотт Эриугена, Ибн Рушд и др.), немецкие мистики (И.Таулер, М.Магдебургская, М,Экхарт, Я.Бёме), восточно-христианские исихасты (Исаак Сирин, Максим Исповедник, Никита Стифат, Григорий Палама) на вопрос о сути того, чего нет, предпочитали красноречиво отмалчиваться, - мол, Бог субъект без предикатов, и тот, кто изгонит из мышления верноподданичество, хулу и лесть, подступится как к бытию, сотворённому Творцом, так и к небытию, знающему о Боге не по наслышке. Ничто; - незатягивающаяся рана. И стигматы, бередящие от соприкосновения с не-сущим, субъект нащупывает внутри бытования, в котором бытийствование ещё не свило гнездо и не вывело птенцов. Натыкаясь на преображённую нетварность, субъект осознаёт себя со-работником неочевидного присутствия, а самочувствие, обретённое у бивака, разбитого внутри субъекта тем, что не-явлено и невыразимо, робко редуцируется умом, не надеющемся на успех предприятия. Так феномен Бога/Ничто; вычленяется из преображённой чувственности. В демонологии было бы уместно сказать: бес вычёсывает сатану вместе с блохами. Таким образом, немыслимое (по Пармениду) познаётся не редукцией понятия, которое «негативно» (Декарт), а, следовательно, должно быть изгнано из мышления (Аристотель), а через эмпатию и со-бытие;. Такое со-участие, став заботой cogito, превращает субъект в местоблюстителя непостижимо, что в дальнейшем он вербализует в словесно-логические формы, жанры, каноны. Мысль – это «прикосновение», которое Ничто; и Не;что осязают и осознают, сталкиваясь, притираясь, соседствуя. Но если Декарт усматривал истину в соответствии мышления очевидному, Хайдеггер прослушивал бытие, извлекая потаённое из языка, не стоит ли и нам применить старую и добрую пальпацию, чтобы, простукивая сущее, в отзвуках и отголосках, обнаруживать пустоты, швы и разрывы в тектонике бытия? Так и поступим.