Судный день отрывок из повести яблоко для адама

Читателю предоставляется возможность, не читая повести, сразу заглянуть в финал.
Кто-нибудь начнет сравнивать этот отрывок с «Процессом» Кафки. Я не буду против такого сравнения…

«Судный день» - отрывок из повести «Яблоко для Адама»

То, что я на арене цирка, это я понял еще с завязанными глазами. Понятен звук железа и засова скрежет - арена окружена решеткой, как для циркового аттракциона с львами или тиграми. Для того чтобы разглядеть, кто же сюда набился в зал, нужно подойти к самой решетке – свет бьет в глаза и ничего не видно.
Бог мой, я всех знаю! Я знаю их всех! С каждым из них я хоть раз «пересекался» в моей жизни! Я почти не помню никого по имени, но то, что с ними, с каждым из них я разговаривал, жил рядом, пил пиво, сидел рядом в театрах, давился в транспорте в час пик… совершенно очевидно.
- Встать. Суд идет! – со всех динамиков вдруг заорало, и тут же зафонил, засвистел микрофон.
Захлопали крышки сидений, и все стихло. А я глазами стал лихорадочно искать – кто и откуда идет. Конечно же, не надо иметь даже начального образования, чтобы понять, что этот «суд идет», появится в директорской ложе.
Старик под семьдесят, страдающий от ожирения и отдышки, что даже мне на арене слышен его сип, пока он устраивался на своем месте. Он равнодушно взглянул на меня, потом подтянул к себе микрофон и спокойным будничным голосом изрек
- Прошу садиться. Начинаем заседание. Слушается дело гражданина Мышкина. Н.Л. Господин прокурор, вы на месте?
- Да, ваша честь.
Ниже ложи и чуть слева поднялся, придерживая рукой крышку сиденья, довольно плотный господин в кителе с погонами и внушительной орденской планкой. 
- Здесь такое освещение, что я собственных рук не вижу. Господин защитник?
Справа вскочил и хлопнул крышкой, совсем молодой, лет двадцати парнишка с короткой стрижкой и в очках.
- Да, ваша честь. Я на месте. Но сразу же заявляю протест. Мне ни разу не была предоставлена возможность встречи со своим подзащитным, что является явным нарушением процессуального… –
Судья добродушно вдруг «захрюкал».
- Отклоняется. Вам, господин защитник, не терпится броситься в бой, защищать своего подзащитного? Между тем мы, и все остальные присутствующие здесь присяжные заседатели, в количестве… - он пошарил по столу, но не нашел нужной бумаги -  …гм… примерно, до полутора тысяч человек, еще не слышали, в чем обвиняют вашего подзащитного. Я пока даже не знаю, кто подал соответствующий иск и почему заседание перенесено в столь неподобающее для Фемиды место. И зачем все эти предосторожности, клетка… ну и все прочее. Очень надеюсь, что со стороны обвинения нам дадут достаточно убедительный ответ, и мы приступим к рассмотрению этого, несколько необычного дела.
Он, насколько позволяла его комплекция, наклонился вперед и несколько секунд теперь уже внимательно и доброжелательно рассматривал меня.
- В качестве должностного лица я немного в курсе вашего дела, гражданин обвиняемый. Как судья я должен служить закону и поступать по закону, но как человек, как простой гражданин общества, признаюсь вам, что вы мне симпатичны. И если ваше дело благополучно для вас окончится, даже мечтал бы познакомиться с вами поближе. Не при исполнении, так сказать, меня зовут Петром Сергеевичем, но злые языки кличут, разумеется, по кулуарам, Томазо Гипотоламусом. Какими причинами вызвано сие прозвище, мне неведомо. Ничего обидного для себя не нахожу… как, вероятно и вы в своем,  Князь. 
Весьма довольный собой, он откинулся на спинку кресла
- Господин секретарь, зачитайте пункты обвинения. И сделайте что-нибудь со светом, наконец – мне совсем не хочется своим молотком попасть по собственным пальцам – и снова добродушно захрюкал.
Свет дали, и цирк приобрел деловую, почти официальную обыденность. Это меня несколько успокоило. Оглянувшись, заметил, что точно по центру арены стоят несколько небольших, ярко раскрашенных куба. Подумал, что это, вероятно, реквизит для зверей. На край одного из кубов я и сел.
Секретарь, болезненно худой и бледный, поднялся с места с несколькими листочками в руках, поднес их, близоруко щурясь к лицу, начал монотонно читать.
- Судебный иск Мышкину Николаю  Львовичу  предъявлен, присутствующим здесь гражданином Мышкиным Николаем Львовичем-вторым.
В зале прошел шорох. С первого ряда, почти за моей спиной вдруг вскочил Жофрей и под жиденькие аплодисменты картинно во все стороны стал раскланиваться.
Удар молотка и строгий голос судьи прекратил, начавшийся было фарс.
- Гражданин, истец, порошу вас сесть. Продолжайте, господин секретарь.
- После проведенного независимого расследования и следственных действий, гражданину Мышкину Н.Л. выдвигаются обвинения по следующим пунктам. Первое - умышленное убийство гражданки Невидовой Анастасии Филипповны. Второе - изнасилование особо циничным образом шести молодых девушек (доказано пять). И, наконец, главное обвинение, основанное на первых двух – убийство Любви.
В цирке повисла гнетущая тишина, а я никак не мог связать услышанное с тем, что это каким-то образом имеет отношение именно ко мне.
- Ваша честь. Разрешите добавить. – Снова, но теперь уже тяжело поднялся со своего места Жофрей.
- Прошу.
- Я прошу вас, ваша честь, разрешения добавить к обвинительным статьям еще один пункт – надругательство над собственной личностью, приведшей меня к инвалидности. И поскольку именно я являюсь физическим выражением личности Мышкина, то прошу разрешения сесть с ним на скамью подсудимых… в эту клетку.
- Вы же являетесь истцом? Как можно…
- Ваша честь, я понимаю почти абсурдность  и, тем не менее, прошу. Я не могу, у меня уже нет сил, существовать отдельно. Будьте милосердны.
- Если у нас и дальше так пойдет…  впрочем, разрешаю. Пропустите его в… на арену.
Клетку открыли и пропустили Жофрея. Он вошел, и виновато пожимая плечами, не глядя на меня, проковылял ко второму кубу.
- Благодарю вас, ваша честь. Я хочу, чтобы меня судили вместе с…
- Ваше право. Впрочем, я ничего не понимаю. Надеюсь, господин прокурор прояснит эту, весьма необычную ситуацию?
- Я попытаюсь, Ваша честь. Настолько, насколько позволит мне мой опыт и тот фактический материал, который имеется у обвинения.
Прокурор медленно спустился к первому ряду. Для чего-то попробовал на крепость один прут решетки. Указательным пальцем почесал переносицу и тут же кашлянул в кулак.
- Ваша честь, господин судья, господа присяжные заседатели. Впервые мы имеем дело не с обычным преступлением. Общество, написавшего законы, ограждающие его от всякого рода посягательств, предусматривающие неотвратимое наказание, за нарушение этих законов, впервые не выставляет прямых обвинений. Впервые обвинение в преступлении направлено на самого себя. Так сказать, приход с поличным и желание понести наказание за содеянное преступление против собственной личности.
В зале зашевелились, послышался ропот и отдельные голоса – «чушь какая!», «невероятно», «нас что, за лохов тут?»
Судье пришлось воспользоваться своим молотком, чтобы снова установилась тишина.
- Продолжайте, господин прокурор. Я весь во внимании. Мне пока непонятна ваша мысль.
- Ваша честь…  Вам, мне и всем присутствующим в этом зале, доверена благородная миссия, разобраться в содеянном преступлении подсудимого, и вынести справедливое решение. Со стороны обвинения, еще до начала суда, я требую высшей меры наказания, лишение жизни…
- Я протестую! – с места закричал мой защитник – Ваша честь, вина моего подзащитного пока не доказана и…
- Протест принят. Господин прокурор, я понимаю, что вами движут самые благородные чувства. Но если мы все здесь будем руководствоваться только чувствами, а не законами, то нам придется на этой арене соорудить эшафот и пустить под нож половину человечества. Протест принят, продолжайте.
- Виноват, ваша честь. Перед тем, как я начну вызов свидетелей и познакомлю вас с материалом следствия, мне хотелось бы спросить обвиняемого – согласен ли он со всеми обвинениями в его адрес? Признает ли он свою вину?
- Князь… ничего, что я к вам так обращаюсь? – спросил судья – обращаюсь по двум причинам: во-первых, для краткости, а во-вторых, чтобы впредь избежать путаницы между вами и, так сказать, вашей почему-то отдельно существующей сущностью. Итак, Князь, ответьте – согласны ли вы, я не спрашиваю, признаете ли вы себя виновным,  согласны ли вы с предъявленными вам обвинениями?
- Я… - немного подумал и, наконец, поднялся – я не согласен ни с одним пунктом в отдельности, ни с обвинением в целом. Я не совершал эти преступления. Я не виновен в них. И я никогда не просил, чтобы меня судили, тем более, здесь, в этом балагане. Но, как человек желающий вернуться к себе домой, я готов выслушать весь этот  бред. Готов говорить только правду, одну правду и ничего, кроме правды. Где у вас тут Библия или Конституция, на которой я готов в этом поклясться?
- Этого от вас, Князь никто не требует. Господин прокурор, продолжайте.
- Итак, по первому пункту обвинения вызывается первый свидетель.
Сверху по проходу спустилась женщина. Я узнал в ней официантку ресторана. После обычной процедуры… имя, фамилия… ну, и так далее, она начала говорить
- Я видела все. Да, я все видела. Сначала подсудимый сидел с девушкой в зале. Он сделал заказ. Они обедали и долго разговаривали. Девушка выглядела усталой, и была как будто не в себе. Мне кажется, что она была беременной.
- Как вы определили?
- Мне так сказали… потом
- Кто сказал?
- Вон тот гражданин,  который хромой.
- Понятно. Что было потом?
- Потом он бросил на стол деньги… больше, чем нужно, схватил ее за руку и потащил на улицу. Дальше я видела через стекло. Я видела, как он толкнул ее под проезжавшую мимо машину, а сам скрылся. Вот и все.
- Вы не хотите больше ничего добавить?
- Это было убийство. И нет никакого оправдания этому. Все.
- У защиты есть вопросы?
- Ваша честь, я требую, чтобы меня допустили к обвиняемому. Это мое право.
- Принято. Объявляется перерыв на час. Нет, на два часа.
И стукнул молотком по столу.

Меня снова привели с завязанными глазами в каморку Пифии.
- Очень плохие дела,  мой Князь?
- С чего ты?..
- Ты же знаешь, что мне все известно. Я же Пифия.
- Хорошо, пусть будет так. Тогда объясни.
- Потом. Сейчас принесут твой обед, тебе надо подкрепиться. Еще придет твой адвокат.
- Ты со мной поешь?
- Глупенький. Я не ем совсем.
- Как же ты живешь?
- Князь, князь, я же тоже часть твоего Я. Совсем неплохая часть при этом.
- Ты мой ангел?
- Ну, что ты. Твой ангел где-то бродит в потемках. Заблудился верно. Я твоя Душа.  Неужели это так сложно, это с твоим-то интеллектом,  понять?
- Теперь несложно. Только почему я об этом не знал раньше?
- Значит, время не пришло. «Все должно совершаться вовремя» - это твои слова. Кстати, комплимент - эта хламида тебе идет.
- Не хватает власеницы и вериг. Как великомученику. Ты это хотела сказать?
- Ты же сам так не думаешь.
- Конечно, не думаю. Это выглядело бы очень пошло.
Действительно, приносят обед, и я с жадностью уплетаю гороховый суп, макароны по-флотски, чай. Вдобавок ко всему, доедаю весь хлеб. Пифия с любопытством наблюдает за мной. Я это вижу, но не испытываю при этом стеснения. Наоборот, во мне зреет мысль. Кажется весьма конструктивная…
Дверь открывается, я передаю охране пустую посуду. В  это время в камеру заходит мой адвокат. Заходит и с порога начинает извиняться
- Нас даже не познакомили. Простите. Нам нужно переговорить, выработать, так сказать…
Я приглашаю его сесть на мой топчан. Сам остаюсь, при этом стоять.
- Говорите, нас не познакомили? Я тебя знаю. Тебя зовут Юрик, не так ли?
- Да, но откуда?
- Еще тебя зовут Сталкер. Угадал? Теперь ты здесь выполняешь тоже определенную функцию. Теперь ты адвокат, в услугах которого я не нуждаюсь.
- Но почему же? Извините, я совсем не виноват, что… еще раз извините, скудость вашей фантазии на персонажи, не позволяет мне принять облик.
- Пошел вон – спокойно говорю я – или мне за ухо тебя вывести?
- Ваше дело проигрошное. Я хотел только облегчить вашу участь, добиться смягчения наказания. Вышку заменить на пожизненное.
Юрик-Сталкер-адвокат молча уходит. А мне становится вдруг совсем спокойно. Спокойно оттого, что я знаю,  я все уже решил.
- Пифия, ответь, почему тебя держат со мной в камере? Разве моя Душа достойна такой участи? Если я ничего не путаю, душу нельзя поместить в камеру, она всегда свободна.
Пифия только чуть виновато улыбается и не говорит ни слова.
- Хорошо. Пусть будет так. Только мне будет нужна твоя помощь. Там, на арене.
Пифия побледнев кивает, закрывает глаза и отворачивается к стенке. Мне кажется, что она плачет.
За мной приходят.
Я  аккуратно укрываю Пифию подобием пледа и снова иду на суд.

После перерыва опять прокурор, но уже со своего места зачитывает материалы следствия.
- Судебно-медицинской экспертизой установлено, что Невидова Анастасия Филипповна действительно перед смертью была беременной. Подсудимый, как вы можете объяснить этот факт? – прокурор сверлит меня глазами.
- Я едва был с ней знаком.  И если один единственный поцелуй вы называете интимными отношениями, то…
- А из показаний постового милиционера, видевшего вас с ней в день ее смерти, ваша встреча утром того дня у гостиницы была встречей двух любящих, или находящийся в очень близких отношениях людей.
- Да поймите же, мне сорок лет, а ей было всего ничего. Я не мог себе этого позволить. Вы понимаете? По морально-этическим соображениям. Надеюсь, это можно принять во внимание? И если бедная девочка придумала себе любовь.
- Беременность придумать нельзя. Она или есть, или ее нет.
И тут Жофрей, до этого понуро сидящий после перерыва, подает голос.
- Ваша честь. Господин прокурор, прошу дать мне слово.
- Говорите.
- Это я. Это я во всем виноват. Князь, вы уж простите меня, но так вот вышло. Если хотите, то я лишь выполнял…
- Изложите свою мысль подробнее.
- Я признаюсь. Я имел с Анастасией половую связь. Несколько раз…
Судья задумчиво покрутил свое ухо, наклонился к микрофону
- На сегодня заседание закончено.
Секретарь дежурно сказал
- Прошу всех встать. Завтра заседание будет продолжено в десять часов утра. До завтра

Спал я этой ночью или нет – не помню. Я ворочался с боку на бок, забывался и что-то кричал в полусне. Помню, что вставала Пифия и поила меня водой из жестяной кружки, зубы стучали о край кружки. Было очень душно и трудно дышать…
Помню, очень жалел, что Жофрея поместили в отдельной камере. Я не собирался его убивать. У меня было желание узнать его поближе. Выяснить, каким образом он выдает себя за мою Сущность? Как это вообще возможно? Я понимал, раздвоенное сознание, к тому же сознание не осознающее (бред какой-то) себя в обеих половинах. Ладно, но чтобы вот так, сознание одновременно находящееся в двух местах одновременно? Это слишком. Получается тогда, что все преступления, предъявленные мне, совершал все-таки он? Я же при этом оставался весь такой чистенький и пушистый. Или все-таки это я сам? Что там дальше «за мной» значится? Изнасилование? Этого еще не хватало. Мои отношения с противоположным полом имели проблематичный характер, но не до такой же степени.
Под утро… сложно сказать, когда – в камере не было окна, я забылся. В этом забытье ко мне, приходила Ева. Она просто сидела рядом со мной на топчане и молчала. Я же не мог даже пошевелиться. Я пробовал ей что-то сказать, спросить, но ни одного звука из меня не выходило. Эта невозможность наполняла меня неизъяснимой тревогой и как будто бы даже физической болью.
Меня разбудила Пифия. Мне было страшно неловко совершать утренний туалет в ее присутствии. Потом она поливала мне из кружки, и я кое-как умылся. К принесенному завтраку, я так и не притронулся.
Самое главное – за эти полчаса… с момента, когда она меня разбудила, до того, когда за мной пришли – мы не сказали ни одного слова. Мы молчали. И это молчание каким-то образом означало согласие. Согласие в чем? С чем? С неизбежностью происходящего? С моим медленно вызревающим решением? Ни тогда, ни после я не смог до конца этого понять. И уже не пойму никогда.
 
На арене гулял сквозняк, и я мгновенно продрог. Зал постепенно наполнялся. Все двери были открыты настежь, в проемах дверей виден был серый дневной свет, и я услышал, что на улице идет дождь. Это шуршание дождя, мокрые зонтики, с которыми входили «присяжные» в зал, и даже этот сквозняк, наполняли меня жизнью. Даже озноб, который меня колотил, наполнял меня появившимся желанием вырваться отсюда. На секунду представил себе – вот я сейчас вдохну огромное количество этого прохладного свежего воздуха, потом вдохну еще немного, еще… стану легче воздуха и смогу взлететь. Да, взлететь и покинуть этот цирк. Что будет дальше, я не успел придумать – опять зажгли полный свет, и на какое-то время я снова перестал видеть половину амфитеатра.
 
«Гипоталамус» сегодня был рассеян. От вчерашнего добродушия не осталось и следа – вероятно, ему тоже плохо спалось. Жофрея привели, как только дали свет. Его костюм был изрядно помят, бабочка отсутствовала. Он не сел на куб, остался возле решетчатых дверей, опустился прямо на опилки. Я не успел перекинуться с ним ни одним словом, да и желания такого теперь не испытывал.
Долго шла перебранка между прокурором и защитником по поводу различных нарушений в дознании, в процессуальных вопросах. «Гипоталамус» изредка стучал свои молотком и говорил «Отклоняется» или «Принято». Я рассеянно рассматривал присутствующих. Сегодня в зале было на треть меньше народа. Похоже, мое дело уже перестало вызывать интерес публики. Вернули меня к происходящему слова прокурора
- Ваша честь, разрешите мне обнародовать видеоматериалы по второму пункту обвинения – изнасилование.
- Разрешаю.
Прокурор снова потер пальцем переносицу и кашлянул в кулак
- Ваша честь. Я хочу теперь обратиться к присяжным. Дело в том, что материалы эти носят, как бы это назвать, физиологический характер, а потому нами произведен некоторый соответствующий монтаж, дабы скрыть некоторые элементы порнографии. Впрочем, сохранен и первоначальный вариант, без монтажа…
О, Господи, что они хотят показать? Что они накопали? Что сочинили?
- Ваша честь, я протестую! Незаконная съемка действий моего подзащитного. Это нарушение прав интимной жизни…
- Протест отклонен. Господин прокурор, я не могу решить, какой вариант вам показывать. Думаю этот вопрос можно решить простым голосованием присяжных
Уже интересно. Голосование «за» или «против» порнографии? Это что-то новенькое. Ну-с, господа присяжные, как вы относитесь к «клубничке»? Среди вас, я полагаю, много семейных пар. Как вы потом будете смотреть в глаза друг другу? Или вас это только возбудит?..
Подавляющим большинством поднятых рук, зал проголосовал – «без купюр». Что и следовало доказать – что запретно, то и…
По команде прокурора, сверху, из-под купола опустили огромный куб. Четыре экрана на четыре стороны. Опустили так низко, что я оказался внутри этого куба и не мог видеть происходящего в зале. Но по хлопанью сидений, понял, что «народец» перемещается по залу в поисках мест удобного обозрения.
Выключили свет и сразу же включили одновременно четыре проектора. Пошло «кино».
Уже через минуту я закрыл глаза и стал молиться лишь о том, чтобы все это, наконец, закончилось.
На экранах был действительно я. Я и… Рита. Вернее, сначала Рита, а потом другие женщины, молоденькие девушки, почти девчонки. Эпизоды были похожи – погоня, поимка, разрезания в клочья одежды и само насилие при сильном сопротивлении в самых невероятных позах… и, что самое главное, с ужасающими подробностями… и эти крики о пощаде… и стоны…
Пытка закончилась, подняли экраны и включили свет. В зале раздался общий вздох… не то облегчения, не то досады, что все так быстро закончилось. И весь цирк, казалось, заполнила липкая тишина.
Потом, кто-то хохотнул, кто-то зашикал. Раздались возгласы негодования, осуждения, требования расстрелять… повесить… порвать на куски. Методические удары судейского молотка по столу, в такт ударам моего сердца, медленно восстановили порядок в зале.
- Подсудимый, что вы можете сказать по поводу нами увиденного? – судья наклонился вперед и задышал в микрофон – Князь, вы хотите нам что-нибудь сказать?
С большим трудом я заставил себя подняться с места.
- Ваша честь… я окончательно заблудился во времени… какой сегодня год?
- Вопрос достаточно странный. Но если это имеет какое-нибудь значение, то извольте – год восьмидесятый.
- Я так почему-то и подумал. Это были… это был в разных вариациях один и тот же сон. Сон, который меня мучил в ранней юности. Потом я постарался забыть о нем. Я давно забыл о нем. Я все сказал.
- Дайте мне слово, ваша честь! Дайте мне слова! – вскочил со своего места мой защитник с листочками в руках, и, спотыкаясь, кинулся по проходу к арене.
- Не так резво, молодой человек, шею сломаете, или ногу в лучшем случае. Что вы хотите сказать? Мы слушаем.
Юрик-Сталкер-защитник прошел по кругу, всматриваясь в лица присутствующих, и вдруг, почти сложившись пополам, громко засмеялся. При полной тишине зала. Отсмеявшись, достал платок и вытер глаза.
- Господин защитник, чем вызван ваш… э… смех? Поделитесь.
- Ваша честь! Господа! Эх, господа, господа!.. У меня к вам вопрос – скажите, вернее не так… просто поднимите руку присутствующие в зале, кому никогда в жизни не снились эротические сны. Особенно в отроческом возрасте. Может быть, не такие подробные, без садистических приемов, но… все-таки, кому не снились? Не конфузьтесь, ничего в этом странного нет, тем более обидного. Вот, вижу несколько рук… и здесь вижу две… ага, здесь целых три. Десяток на тысячу. То есть один процент. Да и то… этот самый «процент», который постарался, как мой подзащитный, основательно забыть эти сны. Отвергнутая первая влюбленность, как явствует из материалов следствия, перешла в мстительные сны, наполненные эротическим содержанием. Он же не мстил в реальном существовании. Как мы можем судить за сны? Вы меня понимаете? Осудив моего подзащитного, тем самым вы осуждаете самих себя. Осуждаете себя за собственное несовершенство. Тогда почему должен нести наказание один человек? Я требую признать подзащитного невиновным! Я еще не сказал по поводу вашего восприятия «порнухи». Я внимательно наблюдал за вашей реакцией… и… эрекцией.
- Господин защитник. Это оскорбление присяжных. Я лишаю вас слова.
- Извините, ваша честь. Я не хотел никого оскорбить. Я закончил.
- Очень хорошо. Господин прокурор, вы хотите что-нибудь добавить?
- Ваша честь, я отчасти согласен с позицией защиты, с одной, весьма существенной, на мой взгляд, оговоркой. Разумеется, человек несовершенен и вполне определенный период склонен видеть подобные сновидения… здесь, как говорится, и к папаше Фрейду ходить не надо. В основной массе эти периоды заканчиваются благополучно, когда человек приходит к нормальной половой жизни. Разумеется на законных основаниях брачного союза мужчины и женщины.
В данном же случае, подсудимый сознательно изгнал из своей памяти… одному ему известным способом, этот… как бы выразиться точнее, негатив. Что и привело к необратимым последствиям. Наш подсудимый не смог дальше, и, я думаю, что и теперь не может быть полноценным гражданином общества. Следствием установлено, что Мышкин Н.Л. в последствии и до сего дня не мог находиться в интимной близости с женщиной более одного раза. Даже вступив в брак. Его весьма кратковременный брак распался. Он в этом плане сделался калекой. И это же привело подсудимого к его основному преступлению – к смерти гражданки Кравчук, и причина этой смерти - убийство в себе Любви.
- Можно мне? Можно мне сказать? Я прошу слова!
Жофрей, до этого почти безучастно сидевший, вдруг вскочил и заковылял по кругу с, как у школьника, поднятой рукой, поддерживая ее другой.
- Пожалуйста, говорите. И не волнуйтесь так, не мельтешите перед глазами, успокойтесь. Или я вас лишу слова.
- Как я могу успокоиться, ваша честь. Ведь то, что вы только что услышали, напрямую касается меня. Именно в то самое время я и появился на свет. Появился калекой, как вы понимаете. Князь, вы уж простите меня, но это, мягко говоря, некрасиво с вашей стороны плодить из себя инвалидов и наделять их некоторыми своими функциями. И страданиями, в том числе. Это бессердечно и негуманно по отношению ко мне. Сколько дней и ночей в своем безрадостном существовании я провел в молитве, чтобы Господь забрал меня. Я не могу так жить, поверьте. И только поэтому я требую высшей меры наказания за содеянное. Я требую отмщения.
Жофрей вдруг развеселился и стал кружиться на месте
- Ха-ха-ха. Князь думает, что перехитрил самого Господа. Он, кстати, называет Его Боссом. Шутник, однако же. «Аз воздам»… Если, Его Светлость, думает, что я требую отмщения и смерти ему, чтобы остаться… остаться вместо… глупец - меня же тоже не станет. И я стану свободным. Я стану свободным. Только это… только свобода от этого чудовища, имеет для меня ценность. Расстреляйте его к такой-то матери и все. И я стану свободным… свободным… сво…
Жофрей упал без чувств на опилки и затих.
Его унесли и объявили перерыв.
 
Мою просьбу удовлетворили. Меня голым отвели в душ, выдали небольшой обмылок и мочалку. Вода была чуть теплой, под конец я совсем окоченел, но все же помылся. Потом принесли электробритву «Восход». Розетки в камере не было, зеркала тоже. Но принесли удлинитель. Я никогда не пользовался электробритвой, поэтому вся процедура бритья заняла довольно много времени. Вечером поужинал и тут же лег. Отвернулся к стене, чтобы свет не бил в глаза, глубоко вдохнул, выдохнул, и тотчас же заснул. Сколько спал, не знаю. Не снилось ничего. Казалось, что только вот лег, а уже необходимо вставать. Все-таки сон сделал свое дело, я чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Умываясь, даже попробовал что-то такое насвистеть, но ничего не получилось.
Пифия, поливая мне из кружки, только загадочно улыбалась. После завтрака, когда меня уже уводили, она вдруг обняла меня и шепнула «Я зашила фотографию у тебя на груди. Позови меня. Я готова». С этими ее словами я и вышел из камеры.
 
«Присяжных» еще заметно поубавилось. Настолько, что секретарь попросил всех пересесть компактнее в два сектора рядом с директорской ложей. Но и тогда в этих двух секторах осталось много свободных мест.
Меня это как будто даже задело – я им «представление» приготовил, а они манкируют. А, впрочем, какая тебе разница – одним знакомым лицом больше, одним меньше – главное результат. Ну, не хотят мои знакомцы обсуждать тему убийства Любви и все тут. Это их право.
Привели Жофрея. Сегодня он тоже, как и я был одет в балахон
Я в это время уже сидел на кубе в центре арены когда Жофрей подошел ко мне своей ковыляющей походкой. Вдруг встал передо мной на колени и трижды поклонился до земли.
Шут гороховый, подумал я. Но когда он поднял ко мне свое кукольное лицо, лоб и нос его были в опилках, а в глазах, наполненных слезами, стояла такая звериная тоска, что я не удержался и кинулся поднимать его с колен.
- Простите меня, Ваша Светлость. Простите ради Христа!
- Да полно тебе, полно. Встань. Не годится моей Сущности, у меня же в ногах валяться. Будь мужественным.
- Я понимаю… я понимаю. Это великое решение.
- Молчи про решение.
- О, это благородно. Это по-рыцарски благородно.
- Да, встань ты, наконец. Красиво же мы теперь смотримся - антре «нанайская борьба», не находишь.
- Ваша правда, ваше Сиятельство. Истинно сказано – цирк сплошной.
- Ну, все. Все, я сказал. Сядь рядом, жди своего часа.
- Ваше Сиятельство, позвольте ручку поцеловать… на прощание.
- Не поясничай. Сиди!
 
Ставшая уже привычной процедура начала заседания. Все приготовились к продолжению слушания моего дела. Но тут происходит невероятное, с точки зрения правил ведения суда.
«Гипоталамус» поднимается со своего места, снимает мантию и в стареньком сером пиджачке, шумно пыхтя, спускается к арене. Пальцем подзывает меня к себе, и пока я иду к нему, несколько раз оглядывается по сторонам. На секунду закрывает напряженно глаза, пытаясь отогнать от себя какую-то мысль. Дальше говорит мне почти шепотом.
- Князь. Молодой человек… что-то я хотел тебе сказать… вот ведь забыл, не иначе как… Нет, вот что… – машинально хватается за прут решетки и начинает его усиленно «разминать» рукой – …Сон. Сон этот… и неважно это тоже… мне почему-то кажется, что… мне снилось сегодня ночью, что… ради бога, не делайте этого. Это совсем не выход – выход рядом. Вот и все, что я хотел… удачи.
Также пыхтя, поднимается к себе на место, надевает мантию и, ударив молотком, говорит
- Слушание по делу продолжается. Обвинение, защита, кто готов взять слово? Как, никто не готов? Тогда, может быть объявить перерыв на… некоторое время?
- Нет, ваша честь. Я прошу слова. – У меня это вырвалось невольно. Я тоже был не готов, чтобы что-то говорить, но вдруг решился покончить все разом.
- Собственно этого я и ждал. Пора и вам сказать что-нибудь. Прошу вас, Князь.
То, о чем я думал все эти дни, казалось мне стройной мыслью, но теперь эта мысль распалась на куски, а потому я долго не мог понять, с чего начать. И все же начал.
- Я впервые присутствую в суде. Надеюсь, что и в последний раз. Тем более в таком необычном месте. В месте, где судят меня самого. Вы, ваше честь, и все, кто здесь теперь присутствуют, были столь великодушны, что угрохали на меня такую уйму времени. Можно сказать, часть своей жизни. Может быть, я и не стою этого. Не стою, хотя бы потому, что с самого начала я признал себя виновным по всем пунктам обвинения. Главное, я виновен в смерти Евы. Виновен потому, что должен был находиться в это время рядом. Тем не менее, я уехал в командировку. Я виновен в ее смерти еще и потому, что не сказал ей самых важных слов, слишком долго искал их…
Я виновен. Виновен во всем. Я признаю свою вину и готов понести наказание.
Виновен, во всем. Кроме одного. Главного. Я не убивал Любовь. Ни в себе, ни ком-либо. Хотя бы потому, что это невозможно априори. Мне очень не повезло с моей жизнью. С шестнадцати лет она пошла совсем не так, как хотелось бы мне. Причина вам, надеюсь, уже понятна. Каждый человек, я в том числе, явление уникальное и неповторимое. И нас всех, то есть всех живущих на Земле людей, объединяет одно общее свойство – потребность Любви. Без Любви не существует других понятий, как Добро и Зло, Истина и Ложь.
Я не убивал в себе Любовь – я отделил Ее от себя. Так же, как этого несчастного, сидящего за моей спиной и почему-то называющего себя моей Сущностью. Это весьма спорный вопрос, мы его касаться не будем, это мое личное и даже интимное. С ним я уж как-нибудь сам…
Теперь же я хочу попросить… не потребовать, как подсудимый, а именно попросить, вызвать еще одного и, надеюсь последнего свидетеля. Человека, который мне стал… и был всегда безмерно дорог. Я прошу пригласить в качестве свидетеля моей защиты, мою Душу. Ее зовут Мария.
Наступила пауза, во время которой я вернулся на место. Сел, нащупал у себя на груди фотографию и успокоился.
- Я… удовлетворяю твою просьбу… Князь – после долгой паузы сказал судья, шумно вздохнув микрофон – пригласите Марию.
- Ваша честь, я протестую. В списке свидетелей ее нет. - Это уже прокурор с места подал голос.
- Протест отклонен – устало и как-то даже обреченно ответил «Гипоталамус». – Пока у нас возникла пауза, объявляю перерыв на пятнадцать минут. Подсудимые могут оставаться на месте.
- А если мне нужно в туалет? – вскинул голову Жофрей.
- Хорошо, отведите его… Князь, вы курите? Разрешаю – и, махнув вяло рукой, вышел из ложи.
Народ потянулся на перекур, а ко мне, воспользовавшись, что клетку открыли, выводя Жофрея, картинно заложившего руки за спину, ворвался мой защитник.
- Что вы делаете? Что вы делаете? – громко зашептал он – вы же все гробите. Я мог вас спасти, я мог добиться оправдательного приговора.
- Сигареты есть?
- Да. «LM» устроит?
- Вполне. Как же долго я не курил «LM». Сомнительное, как говорят медики, удовольствие, но я не могу себе этого отказать.
- Курите, курите. Я вам всю пачку отдам. Берите. Что же вы раньше мне сказали? Я бы передал вам – вам можно передачи принимать.
- Не нужно. И пачку всю не нужно. Я еще, пожалуй, одну возьму и все.
- Князь. Я не понимаю вас. Чего вы добиваетесь? Что вы задумали?
- Это твое первое дело?
- Да… и что в том, что первое?
- Я понимаю, что тебе не хочется заваливать свое первое дело, я понимаю. Извини, но ты сделал, что мог. Я даже тебе благодарен…
- За что?
- За то, что ты не сильно старался. Все, пока, перерыв заканчивается. За сигареты спасибо. Еще бы глоток вина… шутка. Удачи тебе на твоем поприще, адвокат.
Он пошел на свое место, постоянно оглядываясь назад. Чуть было не налетел на дверь, в которую вводили Жофрея. По-видимому, сильно приложился. Я же про себя улыбнулся – это тебе на память, на память о твоем первом проигранном…
 
Народ стал шумно рассаживаться. Последним, как и положено, вышел судья.
- Приглашаю свидетельницу Марию.
- Ваша честь. У нас небольшое затруднение. Дело в том, что Мария не может ходить. Мы принесли ее сюда. Еще она просит, чтобы ее вместе с креслом поместили на арену.
- В чем дело? Мария является свидетелем со стороны защиты, и я не вижу оснований отказывать ей в этой просьбе. Господин секретарь сделайте распоряжение.
Клетку снова открыли, грохнув при этом запором, и два охранника внесли в кресле… из кабинета директора цирка, Марию.
На ней было то же тревожно шуршащее черная с блеском юбка и кофточка с длинными рукавами, в которых я видел ее в первый раз. Она была чрезвычайно бледна нездоровой бледностью, но держалась прямо, как королева, хотя было видно, что дается ей это с трудом.
- Представьтесь, пожалуйста.
- Меня зовут Мария. Мой князь называет меня Пифией. В знак моего к вам, ваша честь, расположения, прошу вас обращаться ко мне также. И еще… прежде, чем я начну отвечать на все ваши вопросы, разрешите мне перемолвиться приватно с Князем.
- Разрешаю, но коротко.
- Благодарю вас, ваша честь, вы сама любезность.
- Не стоит.
Я подошел к Пифии.
- Дорогой мой. Опустись ко мне поближе.
Я встал на колени у подлокотника кресла. Обняв меня за шею, Пифия прошептала.
- Незаметно просунь руку под кресло. Нашел? Теперь также осторожно спрячь в рукаве. Прощай мой князь. Пусть будем постоянно с тобой моя любовь. Поцелуй меня, Князь. И прощай…
Я поцеловал ее руку, медленно поднялся и вернулся на место.
- Ваша честь, я готова. Задавайте ваши вопросы. Впрочем, и без них я попробую сказать вам все, что вас может интересовать.
- Прошу вас.
Пифия внезапно легко поднялась с кресла и сделала несколько шагов вперед.
- Ваша честь. Уважаемая публика. Просто люди. – Сделав паузу, она продолжила – Милые мои люди. Почему вы все так боитесь Любви? Боитесь первого признания, первого поцелуя, первых объятий, первого восторга взаимного познания? Я не слышу возгласов отрицания, недоумения и недоверия. А это значит, что я права – вы боитесь. Вами руководит Страх. Я не говорю, что вы полностью осознаете этот страх, но он есть. Вы его чувствуете, даже не понимая этого. Я понимаю ваш страх. Вы боитесь, что вслед за первыми ощущениями любви, придут вторые, третьи и так далее. Появится привычка. Вы уже никогда не сможете ощущать новизны. Это невозможно повторить. Вы мне можете возразить, что дальше приходят уважение, забота друг о друге, забота об общем доме, о детях, внуках. Но вы боитесь не этого. Вы боитесь, что Любви в этом не будет. Вы уверяете себя, что забота, нежность, уважение – это и есть любовь. Но в глубине своей души постоянно будете ощущать, если уже не ощущаете, легковесность этих убаюкиваний себя. Убаюкиваний красивой ложью.
Я вовсе не собираюсь вам проповедовать, читать нотации. Я пришла напомнить вам, для чего вы здесь все собрались. Вы еще не поняли, зачем вы здесь? Я попробую вам напомнить. Вы хотите знать, можно ли сохранить любовь? Любовь в ее неповторимом первом ощущении? По тишине в зале, я убеждаюсь, что и в этом я права.
Любовь, в ее высшем понимании может существовать только в вечности. Вы пришли судить человека, который всю жизнь искал эту, так просто сказанную мной фразу. И он, как мне кажется, нашел эту фразу. Нашел то место, где только и может существовать любовь. Мне стоит больших сил, чтобы сказать слово, после которого, мой Князь отправится в то место. И я говорю его. Иди! Да прибудет в ВЕЧНОСТИ с тобой твоя Любовь! Прощай!
Дальше все произошло очень быстро и просто. Я вытащил из рукава длинный и узкий клинок. С любопытством рассмотрел на узорной серебряной рукоятке витые буквы А и Е. Потом еще раз посмотрел вокруг. Поймал последний взгляд Пифии, приставил к сердцу острие и упал грудью на опилки…
Может, очень может быть, что я был неправ, но иначе поступить я не мог.