И кровью дышат ковыли отрывок из романа

               
С детства мне ни *** не светило. Когда Лев Моисеевич Коган, старинной, добротной выделки врач, лазал в мою жопу шершавым шпателем, он говорил моему отцу: «Сёма! – говорил он, - «Там видно не только лишь гланды, и всю Северную Сторону, но, и квёлую будущность вашего обалдуя…  Имейте знать, мсье Тойц, Вам надо уже, делать ноги…». Но мой незабвенный папа, был кован из бронзы, разбавленной на «Агдам». Презирал всё, что не было с КПСС, и не слушал за умных людей.
Как результат, семнадцати лет от роду, я влип в вагона-ремонтный завод. В лабазах, конца – начала прошлого века пахло мышиным дерьмом, столярным клеем, и лозунгами политпросвета.
Директор завода Мазуркевич, встретил нас в центре электрического пятна, выплеснутого ртутными лампами прямо на загаженный пол.
- Равняйсь!  Смирно! – Прокричал, он так, что стёкла в заводе звенели и покрывались мелким истерическим потом. – ****и! Здесь вас научат, строгать, пилить, и Родину любить!
Мы поняли, что дело наше кислое, но рыпаться было поздно. Синие технические халаты уже повисли на юношеских плечах.
- Будьте счастливы суки! – Во всю мощь своих лёгких в последний напутствовал нас Мазуркевич и пинками погнал, к труду. Небо над городом в этот момент заволокло серой мешковиной, и в ноздрях встал острый запах лошадиной мочи и дёгтя. Гоги Нахичеванский, сын зеленщика с нашей улицы, мудро констатировал раскуривая папиросу:
- Ара. Биджо. Генацвале. Нас наебали!
Глядя на муравьиную суету вокруг, с ним нельзя было не согласиться. Какие-то люди с большими напильниками в мускулистых руках, наступали на нас слева. Стены из рыжего кирпича окружили нас, и медленно пошли нам на встречу. Спасение было только ближе к теплу. Настороженно глядя по сторонам, мы двинулись к чреву металлического бака, туда где, весёлый мужчина в рваной тельняшке будил железным прутом огненных бесов. Бесы ярились и кашляли, кидали в мужчину раскалённый антрацит, но он только матерясь смеялся в ответ, и пил из бутыли мутный арамейский самогон.
- Замёрзли салаги?! – Закричал он, увидев нас сбившихся в кучу и заворожённо глядящих на игру пламени.
Но уже, люди с напильниками обступили нас, и один из них, сверкая металлическими зубами взял Гоги за воротник, и чуть приподняв над полом, встряхнул словно бурдюк с кефиром.
- Ну-ка голубь, пойдём со мной! – Сообщил он офанаревшему практиканту. – И вы тоже щеглы! Работать пора!
-  Кейсех кунем! Былять! Иди на ***! Да! – заорал разгневанный Гоги и попытался лягнуть ближайшего к нему работягу в пах. Тот едва успел увернутся от удара, и снёс сапогом заветную бутыль человека в тельняшке. За мгновение до того заботливо отставленную хозяином на пол. Сосуд с зельем упал и лопнул с огорчительным звоном. Образовав под ногами самогонное озеро, тут же вспыхнувшее от искры подброшенной коварными бесами из огнедышащей бочки.
Видя, как обладатели напильников и прыщавые подмастерья принялись танцевать танец страха в надежде растоптать родившийся огонь, мужчина в тельняшке, сплёл из воздуха огнетушитель, и стал заливать мир окрест себя толстой, вонючей пеной. Когда баллон в очередной раз хрюкнул и издох, как пенсионер на вокзальной лавке. Мужчина в тельняшке в вразвалочку подошёл к владельцу металлических зубов, и едва уловимым для глаз движением правого кулака, сделал тому, удар под дых. Все мы стояли и смотрели, как мешком оседает в тающие хлопья поверженный Гогин оскорбитель. Никто даже и не думал вмешиваться. Я вдруг подумал, что здесь и сейчас вершиться, что-то большое и страшное. Что-то, что несомненно изменит мою судьбу.
- Что за ботва, Кузьмич? – Обратился мужчина в тельняшке к человеку в промасленной клетчатой кепке. – Что за козлиное мероприятие вы тут устроили?
- Так, это Боцман… - Начал оправдываться Кузьмич. – Мазуркевич велел пэтэушников к станкам поставить, а они ломанулись от нас как сайгаки…
- Мазуркевич пусть идёт в пень! – Раскачиваясь с носка на пятку, и глядя прямо в глаза Кузьмичу, спокойно сообщил Боцман. – Значит так, - Он извлёк и кармана величественный хронометр на массивной золотой цепи. – Через час с небольшим, я видеть перед здесь, четверть первача и поляну, поперёк себя шире. В противном случае… Ну, ты в курсе, что будет…. Да и ещё, - Боцман посмотрел в нашу сторону. – Я забираю, вот его, - Он указал на Гоги. И, пожалуй, что жидок, - Боцман ткнул пальцем в меня. - Будет за мной…Всё! Время пошло. И не слова больше не говоря, он повернулся к собранию спиной, и продолжил ворошить угли в баке.               
- Но…это…Как же? ... Мать! Етить! ... – Пробовал возразить Кузьмич, грозя пространству кулаком, сжимавшим кепку. Но едва люди с напильниками обступили пленённых наших собратьев, Кузьмич плюнул с досады, и повёл колону идущих на ***, в недра гремящего железом завода.
- Людоеды на х…Попали, былат в рабство…, Чучь слэм махтва. Вертел я на хую этот пролетариат …- Сокрушался Гоги, разыскивая в отсыревшей пачке, хоть одну сухую папиросу.
- Напрасно Вы так молодой человек. – Оторвавшись от полыхающего бака возразил Боцман. – Пролетариат — это великая сила. Способная сдвигать горы, и созидать миры. За пролетариатом – будущее! Так завещал нам Ленин, и так учит нас партия. Да продлит Аллах её дни. Впрочем, за политику вам ещё будут сказать люди пожирнее меня, а пока что, берите, лопаты, тачки, и ****уйте по руду. И помните, здесь, как в Туркестане, тепло, страшно и басмачи кругом….

                II
На серой климатической руде, сваленной в кучу, сразу за воротами цеха, лежал человек в ватнике. Он спал на спине, Положив под голову пузатый парусиновый портфель, заляпанный сургучом, и раскинув руки по сторонам. Из кармана сиреневых галифе с лампасами, торчала рифлёная рукоять нагана. Человек был изрядно пьян. Он храпел, хлюпал носом, и по временам сучил ногами во сне, так, будто ехал невесть куда на велосипеде….
Мы сделали уже чёртову уйму ходок. Сожгли дотла грёбанные халаты. Научились пить воду на бегу, как жирафы, из подвешенного к потолку чайника. Истёрли в кровь руки, словно после недельной суходрочки. И таки, да, нагрузили странным дерьмом, разъедающим кожу до кости, дощатый бункер в цеху, а эта падла, обутая в вяленную кирзе, продолжала спать, будто пожарный. И даже, когда, механический петух, обосновавшийся в часах, на проходной, прохрипел полтора раза и упал оглушённый пудовой гирей из чистого чугуна, даже тогда, гнида не дунул в ***, и не соизволил проснутся. Он так и лежал, нисколько не изменив позу, разве только часто и оглушительно пердел. Возвещая Граду и Миру, о скором опорожнении растревоженного желудка.
- Ой, чует моё сердце, не так здесь что-то… - Забеспокоился Гоги, наблюдая спящего. И зрачки в его глазах вдруг, приняли вертикальное положение, и из обычных, водянисто – зелёных, сделались бархатно – чёрными, исполненными магнитного блеска, и всё пожирающей пустоты. Один не верный шаг, и рискуешь исчезнуть в них навсегда.
Этот взгляд, был мне знаком с детства. Сын торговца овощами, слыл в нашей Слободе, Оракулом, потому что мог…Он многое мог…Жаль, что выяснилось это слишком поздно, когда поправить уже было ничего нельзя. И хотя трепаться про Гоги, даже среди своих не принято. Я, скажу, раз уж твёрдо решил, положить эту историю на бумагу, а там, поступайте, как вам будет угодно… 
В раннем летнем детстве, когда трава была голубой, а небо зелёным, ещё задолго до переезда в наши края, Гоги, имел глупость заблудился в горах, где не терялся только ленивый и угодить под грозу. А что вы хотите? Судьба ведёт человека по жизни, от одной глупости к другой, пока не столкнёт, смеясь, в червивую яму. В поисках укрыться от непогоды, Гоги таки, упал, на дно каменного мешка, оказавшись, без свечей и провианта в пещере восемь на семь, где не известно кто жил, и пахло тухлятиной, так что в пору было одевать противогаз. Но, у Гоги не было противогаза, и потому он дышал через раз, как городовой на морозе. И случилось то, что случилось, и будь я проклят, если могло случиться иначе. В пещеру вплыл клубок белых молний величиной с голову пионера. И натыкаясь на стены, рассыпая повсюду яркие холодные искры, от которых всё вокруг, горело и плавилось, попытался уйти в верх, но будто увидел плачущего объятого страхам ребёнка, метнулся к нему, и коснулся Гогиного лба электрическим жалом, а потом, взорвался с шумом китайской петарды. Пахнуло озоном, и Гоги упал замертво. Так тело его три дня и три ночи лежало в пещере, а душа по воле богов скиталась в иных мирах. Но после, по законам, явленным свыше, жизнь снова вошла в него, и Гоги открыл глаза. Те глаза, которые указали ему в последствии долгий путь к одиночеству. После пробуждения, следуя воображаемой карте, вставшей перед его мысленным взором, мальчик без труда, отыскал родное селение, и вернулся домой. Гоги решил, что лучше, стиснув зубы стерпеть отцовскую порку, но не в коем случае, ни никому рассказывать о случившимся с ним происшествии. Через пять лет после приключения в горах, семья Гоги перебралась в город, где отец его Вахтанг, на паях с братом жены Леваном Эрнестовичем, купил в Слободе небольшую оптовую лавку, и пошёл по торговой части овощами и свежей зеленью.
Но Гоги с тех самых пор, начал понемногу «Шаманить», как он говорил. Однажды местный дуралей Яшка Сомов решил приколотить понты перед обществом и пошёл по верёвке, натянутой через двор, держась за воздух с помощью коромысла. Гоги посмотрел на этот плюгавый цирк магнитными глазами и сказал не к кому особо, не обращаясь:
- Он сейчас ёбнется. Сломает ногу. Его отвезут до больнички, где Яшка проникнется тем, что он есть, и со временем станет хирургом. Будет людей резать и сырыми нитками штопать гнойники, где-то в жёлтых песках.
Понятно, никто из нас ему тогда не поверил. Даже когда Сомов упал лицом вниз с охранительной высоты, многие продолжали сомневаться. Только случилось всё, как и было предсказано. В апреле 197… студент – медик Яков Сомов попал под раздачу в военкомате, и загремел, а Афган, где следы его для нас потерялись.
Есть и ещё истории про Гоги, но писать о них здесь, чернил не хватит. Скажу лишь, что, придя в возраст мы с Гоги крутили на улицах свой маленький гешефт, по части где – что плохо лежит, и благодаря его несомненному таланту, и моим скромным способностям, имели свой кусок масла на чужой кусок хлеба. Всё было в ажуре, пока мой папаша, упёртый как паровоз, не стал кричать на всю улицу, что я мешигинер, который пьёт его кровь стаканами, и что на флоте нет ещё пока, еврея, желающего стать матросом, так почему бы…? Эти намёки весьма отравляли мне жизнь. Нужно было что-то решать, и тогда Гоги сказал: «Стучитесь в бурсу и вам откроют». Так мы очнулись возле кайла и лопаты, и имели несчастье созерцать упитое в хлам тело возле своих ног.

17.08.2017 14:29 – 08.07.2018 13:50
                Севастополь.