Однажды в Тридевятом царстве. Глава 9

                Глава 9.
                Трапезная палата

Волна холода схлынула несколько дней спустя и люди, растения и животные вздохнули с облегчением, радуясь настоящему весеннему теплу. Филипп беспокоился о своем соседе Анисиме, который в очередной раз пропустил обед. И так худой и бледный, как тень! Так недолго и заболеть, переживал мальчик. Вот и сегодня, наскоро пообедав и захватив с собой два куска свежего хлеба, он вернулся в комнату в надежде увидеть Анисима читающем очередную книгу, лежа на кровати. Но обе кровати были пусты. Филипп побежал в иконописную мастерскую, но Анисима и там не было. Художник Николай Аркадьевич на вопрос мальчика пожал плечами:

- Анисим твой сам не свой ходит, в думы погруженный, ничего вокруг не замечает. Иногда приходиться несколько раз ему сказать, чтобы он услышал. Вот и сегодня все утро в окно проглядел. Я его пытался растормошить, да все без толку! А у него ведь художественный талант есть. Я ему предлагаю учиться, а он отказывается. Не горит у него в душе огонек, не горит! – Николай Аркадьевич печально покачал головой.
- Так душа человеческая – не печка, обычным огнем не разожжешь! – ответил Филька, сжимая в кармане завернутые в платок куски хлеба.
- Это ты прав, друг мой Филя! – согласился художник, дружески положив руку на плечо мальчика. – Может он к морю пошел? Поищи его в гавани.

Филька кивнул и повернулся к двери.
- А сам то не хочешь пойти посмотреть на росписи трапезной палаты? – Мальчик обернулся, встретившись взглядом с блестящими темными глазами Николая Аркадьевича.
- Хочу, очень хочу!
- Ну, так завтра после завтрака и приходи.


Анисима Филипп увидел на пристани. Тот сидел на скамейке и неотрывно смотрел в море. Десятки больших и малых судов и судёнышек как обычно толпились у причала, покачиваясь на волнах, но народу на пристани в этот час было мало. Филипп подошел к соседу и сел рядом, тот как будто бы не заметил его. Помолчав с минуту, Филька не выдержал и несильно толкнув Анисима локтем, достал из кармана хлеб и протянул ему.

- На, поешь хоть немного, а то тебя скоро ветром сдувать начнет.
Юноша повернул к нему бледное печальное лицо и слабо улыбнулся:
- Спасибо тебе, друг мой! Что-то я сегодня совсем про обед забыл. – Он благодарно кивнул, разворачивая хлеб и с удовольствием вдыхая его аромат. – О, какой свежий!

Отломив маленький кусочек, он положил его в рот и стал медленно жевать, словно это был не обычный хлеб, а чудесное лакомство.
- А меня Николай Аркадьевич пригласил в трапезную палату посмотреть на росписи, – поделился с другом Филька.
- Сходи. Росписи замечательные.
- Он сказал, что у тебя художественный талант. Почему же ты учиться не хочешь?
- Может и талант…Только что я смогу написать? До меня уже все написано, нарисовано, изображено. А если ничего нового создать не сможешь, то зачем и пытаться?

Остатки хлеба Анисим стал крошить и бросать в воду. Тут же откуда ни возьмись прилетели чайки и стали на лету ловить хлебные крошки, тревожно крича резкими, пронзительными голосами.

- Откуда ты знаешь, что не сможешь? – спросил мальчик, посмотрев на друга. Тот слабо пожал плечами.
- Мне так кажется.
- Когда кажется, креститься надо! – резко бросил Филька, вскакивая со скамейки. Ему очень хотелось схватить Анисима за плечи и тряхнуть так, чтобы в его глупой голове все встало на место, а глупые, неправильные мысли вылетели оттуда и больше не возвращались. – Талант, он от Бога! И грех не воспользоваться этим даром, не развивать его!

Он хотел сказать еще что-нибудь убедительное, но тут над головами друзей поднялся такой шум и гам, что оба посмотрели вверх. В высоком чистом небе, как в воскресный день на базарной площади, десятки, сотни, а может и тысячи птиц, соединяясь в большие стаи, оглашали окрестности многоголосыми криками, рассекая воздух резкими взмахами крыльев.

- Откуда их столько? – пробормотал Филька, задрав голову вверх.
- Вот и началось весеннее кочевье, – Ответил Анисим, улыбаясь.
- Они с юга прилетели?
- Да, с юга. Пришло время вить гнезда, да птенцов выводить. Северное лето короткое, вот и образуются птичьи толпы над островами, прилетая к местам гнездовий почти одновременно.

Его взгляд, устремленный ввысь, потеплел, а в голосе появились живые нотки. И Филька с облегчением понял, что не совсем умерла душа в его друге, есть еще надежда, что встрепенется, оживет когда-нибудь.
- Не понимаю, почему птицы каждый год улетают с юга, оставляя теплые, сытные места, и летят сюда, к берегам холодного моря, чтобы вывести птенцов здесь? Разве не проще гнездиться там, на юге? - спросил мальчик.

- Видишь ли, Филипп, птицы, как и люди, бывают разные, - ответил Анисим, - кому-то, где тепло и сытно, там и родина. А кто-то готов даже жить в клетке, лишь бы вкусно кормили. А есть такие, кому на чужбине и жизнь не в радость, какой бы благополучной она не была, душа все равно тянет туда, к родным гнездам, родным берегам, даже если эти берега на холодном, голодном севере. Здесь их земля, их корни, здесь они впервые в жизни увидели свет и впервые встали на крыло. И забыть это невозможно, эта память в крови, и каждый год она заставляет отправляться в далекий и опасный путь.

Филипп смотрел, как радостно и суетливо, с громкими, ликующими криками, носятся птицы над их головами, не умея сдерживать радость от встречи с родным домом, предвкушая счастливые хлопоты по устройству своих гнезд и заботе о птенцах. Радость жизни курлыкала, кричала, пела в небесном просторе и мальчику стало весело и спокойно.

- А к каким птицам относишься ты? – спросил он друга, будучи уверенным, что сам никогда и ни на что не променяет родную деревню на берегу Белого моря.
- Я? – Анисим удивленно и растерянно посмотрел на мальчика. Ему никогда не приходил в голову такой вопрос, и он задумался. – Не так просто ответить тебе, друг мой… Гнездо мое разорено бедой, уничтожено. Куда же мне возвращаться? На пепелище? Чтобы каждый день мучиться и страдать, вспоминая своих безвременно погибших близких? Нет у меня на это душевных сил.

- Значит надо новое гнездо строить! – убежденно произнес Филька.
- Надо, вот только сил на это тоже нет.
- Будут силы, ты не переживай, Анисим! Смотри на птиц и учись. Гнезда их разоряют хищники, да и от людей достается, бури и ураганы уничтожают их, а они все равно возвращаются и строят новые гнезда! Никогда не надо отчаиваться.

Анисим с благодарностью посмотрел на мальчика. Сколько же в нем жизненной силы и веры в лучшее! Почему Бог не оставил его в беде и не дал упасть духом? А он, Анисим, совершенно потерялся в жизни, ищет и никак не может найти опору под ногами, чтобы двигаться дальше.
- Пойдем, Филипп, - сказал Анисим, поднимаясь со скамейки, - пора возвращаться к работе. Николай Аркадьевич, наверное, сердится на меня, плохой из меня помощник.
И они пошли вдоль пристани в сторону крепости, сопровождаемые звуками веселой весенней птичьей кутерьмы.

                ***
Утром следующего дня, отпросившись у отца Феофана, Филипп прибежал после завтрака в иконописную мастерскую. Николай Аркадьевич нагрузил мальчика коробками с красками, сам взял этюдник, и они отправились в трапезную палату.

Утреннее солнце сияло в небе так ярко и тепло, что от его лучей таяли и исчезали на глазах мелкие белые облачка. Весь крепостной двор зарос травой, отчего крепость как-то помолодела. Все крепостные башни и стены, а также многие внутренние постройки в своем основании, а то и почти до крыши, были сложены из огромных валунов. Филиппу даже казалось, что эти постройки не возведены человеческими руками, а долго таились в недрах острова, и лишь под влиянием неведомой, волшебной силы пробили, прорвали однажды земную твердь и выросли из нее, устремившись вверх, в небесную синь. Вот и крыльцо, ведущее в трапезную палату, вырастало из земли и широкими уступами уходило вверх на три этажа. Просторные, пологие ступени крыльца прятались от ветра и непогоды под деревянной крышей, прижавшись одним боком к стене, вверху оканчивающейся крытой галереей.

Филипп и Николай Аркадьевич поднялись по ступеням и свернули влево, в трапезную палату. Художник открыл высокую дверь, и мальчик изумленно замер на пороге: помещение трапезной было огромным! В центре вырастал прямо из пола массивный каменный столп и, как древо жизни на своих ветвях держит небесный свод, каменными изгибами удерживал на своих плечах потолок. Вокруг покрытого побелкой столпа шли квадратом столы, также квадратом вдоль стен тянулся второй ряд столов. Но в этот час трапезная была пуста.

- Сколько же тут монахов одновременно умещается? – спросил Филька, переступая порог.
- Ну, человек до четырехсот, - Николай Аркадьевич повел мальчика к боковой стене, единственной из всех стен, уже покрытой росписями.
Они сложили прямо на пол то, что принесли с собой, и художник принялся устанавливать этюдник - деревянную коробку на трехногой подставке с емкостью для кистей и красок. А мальчик тем временем рассматривал помещение. Справа от столпа, в дальней стене виднелась открытая дверь.

- Куда ведет эта дверь? – поинтересовался он.
- Дверь? В Успенскую церковь, – ответил Николай Аркадьевич, быстро подготавливая себе рабочее место. – Во время трапезы братии не разрешено разговаривать. Вот они и едят молча, а кто-нибудь из монахов в Успенской церкви читает Евангелие, а остальные через открытую дверь слушают. Так сказать, одновременно вкушают и духовную и физическую пищу. Ну, а как тебе росписи?

Только тут Филипп обратил внимание на стену, покрытую картинами в форме медальонов. Все картины были на религиозные темы, что и следовало ожидать. Лики святых смотрели живо и трепетно, складки одежд хотелось потрогать, так натурально изображены были тяжелый шелк или парча, жесты рук казались пойманными и запечатленными в момент движения.

- Они же живые! – воскликнул мальчик.
- Живые! – засмеялся художник, - Друг мой Филя, ты даже сам не знаешь, какую лестную оценку дал моей работе! Ведь именно жизнь я хотел отразить в этих картинах. Согласись, большинство икон изображает святых очень условно, схематично, а ведь это когда-то были живые, настоящие люди. Они жили, дышали, разговаривали, совершали свои духовные подвиги, погибали за веру. Но это были живые люди! Я всегда хотел, чтобы верующие, приходя в церковь и видя иконы, не просто поклонялись им, а сопереживали, сочувствовали их деяниям. Но трудно, на мой взгляд, сочувствовать и сопереживать схематическому изображению. А ты как считаешь?

Филька растерянно пожал плечами. Он ничего не понимал в живописи, но глядя на распятого на кресте Иисуса он чувствовал, как разрывают плоть страшные железные гвозди, и даже вздрогнул от внезапного озноба. А по щеке Марии Магдалины, оплакивающей Спасителя, текла настоящая слеза, и мальчику захотелось ее стереть, и он невольно протянул руку, но потом опомнился.

- Существуют много иконописных школ, - продолжал художник, - но мне кажется, что все должно развиваться, двигаться вперед, даже искусство иконописи. К счастью, архимандрит Александр, человек прогрессивный. Он тоже считает, что иконопись должна впитывать все новые веяния в искусстве. Поэтому и пригласил меня не только для росписи трапезной, но и для обучения молодых иконописцев.

Продолжая говорить, Николай Аркадьевич приготовил краски и кисти. Филипп стоял рядом и с удивлением наблюдал, как на стене из цветных расплывчатых пятен следом за уверенными, быстрыми и легкими движениями кисти проступают глаза, щеки, носы, рты… И изображенные лица оживают, начинают дышать, глаза осмысленно смотрят, а губы произносят какие-то слова, надо только дать себе труд прислушаться и присмотреться.

http://www.proza.ru/2018/07/09/1177


Рецензии