Всполохи и потроха

***
В тишину, все нарастая, ворвался звук автобуса. На остановке высадил мужика с сумкой и скрылся за первым холмом. Звук и запах его растаяли в сельском воздухе, и снова нависла над всем тишина.
Автобус на краю поселка высадил мужика с сумкой и скрылся за первым холмом, взметнув пыль на дороге. Солнце светило жарко.
***
Что я? Кто я? Я тот, кто думает о матери не так чтобы часто, но достаточное количество раз, чтобы усомниться в правильности поведения своего. Так, Таборов? Стыдно тебе, не слышу? Таборов молчит, ему страшно. Мама его пылинку унес ветер, растворил в матери-земле, и крох ее не найти, как от хлеба остаются крошки на столе, а от нее нет ничего. Только тишина над домом, где она жила, и шум проезжающих грязных машин, везущих на продажу лес. Женщина Таборова жирна и добра. Он пока не понял, чего в ней больше – жира или доброты. Когда он это поймет будет уже поздно. В нутре ее зародится маленький мясной комочек от спермы его, от выплеснутой спермы его – как выплескивают не понравившееся вино из бокала в камин, в огонь. Конечно, так делают только буржуи, только они. Еще она делает извращение его легитимным. Страх и трепет. Так называлась книжка. Так. Таборов ты можешь попасть в беду, ты знаешь это? Да, конечно. Но все мы под Богом ходим, надо быть осторожнее, нужно следить за своим языком, жестами рук, мыслями и даже настроением. Написанная строчка правее запланированной, держащейся в уме, про запас; она честнее, только потому, что она все сказала. Она точка в себе, а не нож за спиной. Нож в спину. Так, Таборов, так. Можешь идти баиньки. Ступай.
***
Днем раньше он допил последнюю бутылку водки и остановился. Время лечит, и теперь он вновь думал о последствиях сего происходящего с ним время от времени, в чем причина? Он подумал о том, что, наверно, он неправильно ест. Нужно есть правильно. Забыть о диетах, все это труха цивилизации, нужно ограничиться одной тарелкой, есть за завтраком, обедом или ужином не больше одной единственной тарелки. Тогда будет все правильно, тогда жизнь исправится сама собой, как только буду я, бля буду я, есть, сука, правильно, съедая все до последней ложки, но правильной пищи. О, боже, как же хочется бабу, новую бабу, спелую бабу, потную бабу, этакую грязную бабенку, чтоб засунуть ей в задницу, да-да, два пальца, а, может, и три, а может, и ногу, а может, и голову, да, голову, сразу голову, ей там и место, в жопе, ха-ха-ха. Так-так. Да. Гм.
***
Утро начал Таборов с того, что обиделся. Он открыл глаза, шторы не заслоняли света, и солнце ложилось на него нежно, как покладистая сука. Он зажмурился, включил плеер, послушал пару дурацких песен, а она все спала — безмятежно дрыхла. Короче, Склифосовский. Он обиделся за то, что она не проснулась вместе с ним. Он пошел на кухню, и стал ждать ее там. Открыл книгу и почитал немножко Николая Федорова. Он нихрена не понимал его философии, но все равно читал: ему нравились многие куски. Короче. Она пришла, спросила что-то, он промямлил, она пошла опять спать. Он снова обиделся на нее. Он хотел уже завтракать. А она хотела поцелуев. ТП говорила, что без этого ей никак. Они поругались. Потом трахались и помирились. Он кончил ей, как в порно. Им обоим это понравилось. День прошел неплохо. Не так уж и тускло догорел. Временами внутри них вспыхивали похожие на чувства огоньки. Он мял без конца ее мякоть лица и зада, и тем довольствовался. Она опорожняла его запасы семени. Вечером он сварил для нее компот. За вкусный утренний геркулес с курагой. Перед сном они собрались смотреть советский фильм.
***
Еще раз поддавшись обоянию Гоблина, посмотрели наитупейший фильм: «Три билборда на границе…» — что-то там. Я просто отказываюсь верить, что рядовые американцы смотрят это с меньшим недоумением, чем то, которое вызывает у меня просмотр этакого говнища. В общем, Голливуду все равно под каким соусом, в каком крошеве-вареве подавать свою стряпню-дрисню, лишь бы психологически верно были расставлены акценты, в их Голливудско-гоблинском понимании. А они, акценты, таковы:
1) Сильная, не сгибаемая женщина. Настолько крепкий орешек, что просто бревно с дуплом, а не баба (воспитала дочь потаскуху, которую изнасиловали и подожгли, во всем винит мальчиков, всех от десяти лет, у них надо брать кровь, потому что все они чертовы насильники; вдобавок муж, ушел к молоденькой уборщице навоза в зоопарке).
2) Власть в городе держится на полицейском беспределе. Грубые, вонючие мужчины-самцы, все как один — дебил на дебиле, вместо мозгов яйца, полные горячей и злой спермы. Негры избиваются, карлики оскорбляются, женщин за женщин вообще никто не считает.
3) Третий пункт я запамятовал, потому что запил данный фильм бутылкой водки. В любом случае, пересказывать дальше сюжет — все равно что смаковать борщ, который до тебя уже кто-то поел. Спасибо Гоблину. Если ему за это платят, то он молодец, конечно. Если же он реально считает, что «Три билборда…» неплохой фильм, то закрадывается сомнение в наличии у него вообще какого-либо вкуса. Обосрал «Аритмию» — не шедевр, в общем, но один раз очень даже можно, — а «Три билборда…» — это, значит, неплохой фильм? ***ня какая-то, никому нельзя верить. Единственное, что понравилось — это полицейский дебил с эдиповым комплексом и его мама. Это было действительно смешно (пока он чудесным образом не перешел на сторону «добра»). Кого в Голливуде гениально умеют играть, так это дебилов.
Фильм кончается ничем, как ничем и начался. Абсолютное ничто. Пук в фантике. Сочувствую «коренным» американцам. Нагиев со Светлаковым нервно дрючат друг друга в сторонке.
***
Последний Иван Иваныч работал дворником при ресторане китайско-сибирской кухни, где для китайцев готовили христианских детей.
***
Иногда Таборов просыпался с мыслью, что кто-то ведет его изнутри. Смотрел на женщину рядом с собой, вспоминал прошлую женщину, сравнивал. Понимал, что не знает, что творит. Но кто-то внутри него, другой Таборов или другой Табунов знает все. Он думает, просчитывает, делает ходы, автором которых в глазах окружающих Таборов выглядит расчетливым злодеем, а в своих собственных глазах — управляемым невинным младенцем. Как будто кто-то внутри Таборова берет с него согласие на свои хитроумные схемы и планы. Так Таборов влюбляет в себя людей, которых не знает. Он долго смотрит на ТП, силясь понять, она делает полуоборот в его сторону (занимаясь зарядкой) и улыбается. Это дает ему силу думать, что все хорошо. Он в надежных руках, и все делает правильно.
***
Она говорит: это не правильно, мы трахаемся по-пырому, а потом я еще полчаса тебе сосу.
***
Зачав одной, любимой, Таборов плыл по улицам с ощущением, что теперь он готов хоть всех вокруг одарить своим плодотворным семенем.
***
Обращение к читателю как к себе – эффект типизации объективности.
***
Счастье за шторой - в солнце и небе.
Счастье за завтраком - в меде и хлебе.
Счастье - когда подбираешь котенка.
Счастье пахнет пелёнкой ребенка.
***
Счастье за шторой - в солнце и небе.
Счастье за завтраком - в меде и хлебе.
Счастье - когда подбираешь котенка.
Счастье пахнет смехом ребенка.
***
Задачи я, скорее всего, ставил такие: в детстве, когда я не умел читать, любимою моей книгой была "Незнайка на луне", выменянная на макулатуру, с иллюстрациями Валька. В этих рисунках были отряды злых ментов, преступники, всякая беспризорщина и кривые пьяные рожи, в общем-то, тоже все довольно мрачно для детской книжки. Но я этот мир полюбил, и жил им в воображении. Ломов, он вроде Незнайки, ведомый инстинктами: то поддается влечению розовых носков, то сорок четвертого размера ноги. И он по-своему бунтует. В плане глубины можно много чего нарыть; я, когда перерабатывал первую половину, увидел некоторую параллель между моим усатым и Гитлером, тоже начинавшим в пивнушках, хотя я этого не вкладывал специально. Вторую половину я переработал лишь слегка, чтобы рассказ не разросся еще больше, а то и так пришлось быстро очень читать. Но вот концовкой я, в общем, хотел сказать, что Ломов в некотором смысле неисправим, и если не розовые носки, то 44-й размер и подмышки его приведут к новым подвигам и свершениям.
***
Я знаю, что я совершил ошибку. Возможно, я ошибаюсь. Но вероятность того, что я прав маячит в мозгу моем непрерывным пятном. Что делать? Я погубил свою жизнь не самым худшим способом. По крайней мере, у меня будет ребенок. А это новая жизнь, новая надежда. А дальше посмотрим. К тому же нужно и самому пытаться лучше быть. Чтоб не было такого уж ужаса.
***
Не надо начинать с начала, долбаный ты, долдон, пиши самую гущу.
***
- Все правильно, нужно всего лишь освободить свое подсознательное, и тогда все будет, прекрасная русская речь польется сама собой на тетрадь, на тетрадь закапает, как слезы Бога моего, когда я в печали и брошен, не нужен никому.
Так думал Пантюхин. В дверь позвонили. На пороге стоял неопрятный молодой человек с застенчивым нелепым видом и улыбался. Заискивающе улыбался. Через дверь он сказал, что Пантюхин заливает соседей. И теперь пытался задавить своей улыбкой эту, как казалось ему, вполне себе извинительную ложь. Но Пантюхин был робок с торговцами, единственным его оружием против них была обида. И сейчас он давил в себе обиду, чтобы улыбнуться в ответ, но улыбнуться не мог, так велика была обида вкупе с разочарованием. Потом, маленький вселенский потоп, в масштабах одного подъезда, обрадовал бы его, освободил от противной работы, а теперь снова приниматься за это дурацкое занятие – выплевывать изо рта буковки, поплевывать смыслами на бумагу, строчить в компьютере очередную чепуху. Что может быть безнадежнее? Продавец чепухи почувствовал неловкость ситуации не хуже самого Пантюхина, казалось, что проходит обряд экзорцизма. Его корежило, улыбка дергалась на лице, как мышиный хвост, губы пытались создать форму для подходящих слов, для приличествующих сему слов, мол, извините, то, да се. Но все никак.
- Это вы… совсем не то подумали… я же не то, чтобы обманывать вас, я просто ходил предложить, тут у меня ряд предложений… Что-нибудь вас обязательно заинтересует… Понимаете, тут… недалеко, совсем близко открылся новый гипермаркет, знаете, такие штуки?.. Ну, конечно, что это я… Вы…
- Довольно! – прервал Пантюхин лилейный поток барыги и сам удивился своей резкости. Видимо, настолько опротивело ему эта слащавая тирада, только окончательно доказывающая безусловную вину продавца, пытающегося что-то впарить вместо того, чтоб беспокоить людей только действительно в важную минуту – во время вселенского потопа или маломальского апокалипсиса.
Когда дверь была захлопнута, Пантюхин с трудом вспомнил на чем остановился, с трудом связал оборванную нить мысли. Нужно только выпустить подсознание, освободить его, а как же иначе? Только так.
Он сидел на маленькой кухонке с открытой в мир форточкой, за которой нещадно дымили машины, коптили заводы, и даже иногда рыгали бомжи на мостовой.
Эти последнее внезапно заинтересовали Пантюхина.
- Откуда это у нас тут бомжи? Сроду не было в городе нашем столько бомжей. Да, бывает, конечно, все мы не без греха, но так, чтобы прям вот кучей целой собирались – не было такого. Нечего им тут ловить в таком несметном количестве. Город у нас маленький, бутылки если только сдавать, да и то не насдаешься. В Москву надо ехать. Работать хочется – в Москву. Смело в путь. Бомжевать невтерпеж – в Москву лыжи маслом смазывай.
Все это показалось Пантюхину не менее забавным, чем маленький вселенский потом. Он взял трубку телефона. Пантюхин был счастливым обладателем старинного дискового телефона – большой любитель старины. Ноль два – набирать одно удовольствие, пальцы только наловчились попадать в дырки, а цыфорки уже и кончились.
- Алло, Пантюхин у аппарата!
- Слушаем вас, товарищ Пантюхин – не без иронии заметил дежурный: Пантюхин звонил не в первый раз.
- Возле моего дома номер восемь по улице Кирова проходит толпа неизвестных мне бомжей. Явно нездешнего, московского разлива. Прошу принять вас меры.
- Что ж, бомжи, это по нашей части. Премного благодарны вам, бдительность вашу да хранит Господь наш всемогущий, аллилуя, аллилуя!
- Рад служить, дорогой. Передайте привет капитану Никифорову!
- Обязательно передадим. На связи.
***
Пантюхин вышел из дома, чтобы проверить, правильно ли все сделает полиция, справится ли она. Косое небо сливалось с мутной водой канала, над которым тревожно кружились чайки. Ветер выхватывал слова из уст бомжей, и Пантюхину оставалось только догадываться, о чем они могли вести свою неспешную босяцкую беседу. Скоро подъехал милицейский уазик; на таких еще ездили местные патрульные. Из машины вылезло пару бодрых, и надежных с виду, бойцов, которые, без лишних вежливых слов, предложили бомжам предъявить документы, а на отсутствие их сразу попросили проехать до участка. Бомжы попрыгали в «козелик», и полицейская машина, фурча, скрылась за поворотом.
Пантюхин, с чувством выполненного долга, отправился до троллейбусной остановки: решил съездить в одно место, в которое давно собирался, но все никак ноги не доходили. В троллейбусе было пусто, лишь парочка голубков ютилась, жавшись друг к другу, на первых сиденьях, некто – хам разложился в конце вагона, и посередине у окошка тихо и зябко, кутаясь в рукава не по размеру огромного пальто, сидел старый дед и что-то резво и нервно записывал в раскинутый на коленке блокнотик. Карандаш его – он, понимаете, писал карандашом, смел писать карандошом – так юрко царапал на бумаге каракули, что Пантюхин не без зависти подумал: «Эх, мать! Да так скоро каждый мудак писать возьмется, да и так уже, куда не плюнь, в писателя попадешь… Стоп! Кто это сказал? Это ведь кто-то до меня сказал?! Кажется, Чехов. Нет, Толстой! Толстой не мог, значит… А! К черту, все придумано до нас, надо ведь только освободить сознание, то есть подсознание, и все случится, все сбудется в лучше виде, как и не заказывали.
На следующей остановке зашел знакомец – Григорьев.
- Здорово! Что ж ты тут?
- Да, вот, сижу, понимаешь. Ехать приспичило в место одно.
- Да? Ну-ну. Это дело. Я тоже, вот. Сумку видишь?
- Ага.
- Ну, вот. Теще в больницу везу. Жена заставила.
- Понятненько. А как сам?
- Да понемногу. Если не считать… А, впрочем, ну его… И говорить не хочется… Во! Ролик тебе сейчас покажу… По «Ютубу», видал, может, уже, не знаю… Во! Глянь!
- Ага. Смешно. Не, не видел.
- Ну, вот.
- Ага. А я тоже тут одно видео на «Ютубе»…
- Молодой человек! – обернулся вдруг на английское слово вошедший вместе с Григорьевым мужчина в натовской куртке. На голове его висел изящный болотного цвета берет. – Вы разве тут не знаете, что не «Ютуб», а «Ютюб»?! А, господа хорошие? Что же вы?
Пантюхин сразу как-то вдруг нашелся, на этот внезапный вдруг, он отколошматил тут же свой вдруг и отчеканил:
- А я, уважаемый, тутеньки не вам совсем говорил, а если уж хотите знать, то английский язык я не люблю, и ваше трепетное либеральное отношение к нему не поддерживаю и, хуже того, презираю. Развелось тут у нас таких, Смердяковы повылезли!
У мужчины на слова эти, пантюхинские, челюсть отвисла, ну, не то чтобы прямо отвисла, но приоткрылась, это да, было такое. Ну и глаза невольно да немного на лоб полезли, под беретик спрятаться, да таки уставились.
- Это какого же рожна вам тогда надо?!
Григорьев протянул свою угловатую отбитую в детстве на ледяной горке руку. Сунул и сбежал. «Мне, ну это, пора!» - кинул на прощанье и, взбрыкнув, прыгнул со ступеньки на горячий асфальт. Впрочем, ничего горячего в нем не было. Ибо не лето еще было, а прохладная такая весна. Со всеми теми. Которые из того и того.
***
Сходил первый раз на «Мстителей». Случайно ли главный злодей ведет политику глобализма? Случайно ли он выглядит не монстром, а мудрым мужем, этаким задумчивым мучеником, жаждущим не крови, но справедливости? Думаю, не случайно. Вся кутерьма супер-героев на фоне его дум, выглядит суетой сует. И в общем-то, он побеждает. Если верить концовке. Часть человечества рассыпается в прах, включая некоторых супер-героев, принесенных в жертву глобализму. Неужели Голливуд готов отказаться от дальнейшего сериала и сам умертвил человека-паука и пр., лишь бы показать насколько серьезна глобализации, что требует таких денежных жертв? Да и фанаты, наверно, затаили дыхание: будет ли продолжение, или в последний раз видели он своих любимцев.
***
Дуплов вышел из подъезда еще затемно, сунул руки в карманы, подтянул штаны, высморкался, зажав одну ноздрю пальцем и – побежал.
Еще падал снег, зима не кончилась даже по календарю. Но Дуплов не утерпел и решил начать ежеутренние пробежки в этом году пораньше, хотя знал, что его горлу это противопоказано. Слабенький был Дуплов.
Дуплов долго не мог начать. Обычно он долго шел, а потом только начинал бежать, разогретым. Но сейчас идти было холодно, поэтому он сначала засеменил, а потом побежал трусцой. Навстречу ему выдвинулись загулявшиеся с ночи молодые пьяницы. Издалека три некультяпистые фигурки были совсем маленькими и не опасными, но приближались они быстры, потому что Дуплов не шел, а сам бежал им навстречу. Еще издалека Дуплов услышал смех. «Конечно, надо мной, над кем же еще!» – решил он, но бежать обратно было бы еще глупее, чем подставлять себя чьему-то дурацкому смеху.
Наконец они сблизились. Парень с девкой в обнимку просто ржали над бегущим по-дурацки Дупловым, а один, самый пьяный, широко расставив ноги, стал бить себя по ляжкам и кричать: «Ага, бегаешь! Бегаешь, ****ь! А мы, сука, пьем! Все пропиваем! – снова и снова лупил себя он по ляжкам, чуть присев, как будто собирался прыгнуть на Дуплова и повалить его в сугроб. – Бегаешь, *****! А мы, сука, пьем! Россию, Русь пропиваем! А-ха-ха!» - долго еще кричал пьяный вслед ошарашенному и струхнувшему Дуплову.
«Хорошо, не от****или, - думал Дуплов, - покуражились только, и все. У нас в России это могут. Вышел человек на первую пробежку свою в новом году, а над ним посмеялись. Хорошо, не от****или», - как мантру повторял и повторял про себя Дуплов.
Не от****или, это хорошо, но день начинался испорченным.
***
Женское счастье
Живет в нашем подъезде девушка такая — Кристина. Была она когда-то молода, ветрена и красива (пардон за стихи). Впрочем, ей и сейчас чуть за тридцать, только, вот, красота слезла с нее, как с драной кошки шерсть. Голос, звонкий некогда, охрип от пьянства. Спускается она теперь по лестнице тяжело, а когда-то скакала через ступеньку — водила любовников.
Потаскала ее жизнь, связалась с бандитом, потом на «трассу» из-за него попала. Теперь, вот, пьет. В общем, жалко, конечно, девушку, но не о ней речь. Живет в том же подъезде тетя Лена. Ей пятьдесят два. Детей у нее нет, мужа тоже. Сделала она в молодости аборт, залетела тогда от бандита (одни бандиты). Бандит как-то пришел с цветами и подарками, а ребеночка уже тю-тю. Бросил он тогда цветы ей в лицо, плюнул и ушел. Вышла она потом замуж за дядю Лешу, но дядя Леша, как с тюрьмы откинулся, пил все крепко и бил четко. Так от синьки и помер.
Осталась тетя Лена одна. Баба она, прямо скажем, не красивая, мужиковатая, женихов рой за ней не бегает, хотя едой у нее всегда полон холодильник. Зарабатывает она уборщицей в доме престарелых, что-то из столовой домой таскает. Не больше, чем другие, конечно. На себя много не тратит, даже собака ее мясом закормлена.
Так, вот, и проходила жизнь ее скучно, пресыщено и нудно, если бы не Кристина. Та часто по гостям ходит, ей есть нечего, да и не много нужно ей для жизни. Здесь чем угоститься, там что щипнет, как птица небесная. Сигаретку попросит, а под разговор и стопочкой подпитается, — тем и жива.
Вот и притащила она как-то к Лене Костика. Мужика этого она то ли сама из Питера себе выписала, то ли он к ней напросился, но явился он гол как сокол — в сланцах на босу ногу, даже носков не имел. Говорит, питерский, а там кто его знает. Главное, что в городе-герое Ржеве ему понравилось. К Лене он как зашел тогда с Кристиной, так и остался. Кристина домой без него вернулась, но ей не привыкать. Зато Лена счастье свое обрела, светиться теперь вся, улыбается. Костика приодела, прикормила — жирок на ребрах зародился, задрожал. Костик тоже улыбается, делом занят — выгуливает собаку (они с ней чем-то даже похожи). Лена ходит на работу, Костик ее преданно дома ждет. Главное, не пьет, по бабам не таскается. К Кристине и дорогу забыл. Да она и не в обиде.
Костику под пятьдесят. Мужик он рослый, рыжий, усатый и довольный. Тетя Лена с ним в рост пошла. Обзавелась планшетом, как все порядочные люди. Даже «Сони Плэйстэйшн» купила. Костик теперь в «Одноклассниках» сидит и «баб лайкает». И в это трудно поверить — но в приставку играть научился.
Хотя что тут такого, главное ведь, что не пьет?
Хотелось бы, конечно, Лене, чтобы Костик на работу пошел. Для чего ей это она и сама не знает: денег и без того хватает. Но так оно как-то спокойней. Когда работает мужик. Только как сказать ему об этом, чтоб не обиделся? А то она как-то пробовала, а он: «Грузчиком-то я не пойду!»
Грузчиком не надо. «Плэйстэйшн» — тоже не плохой вариант, чтоб мужика удержать. Счастье не каждый день в дом заглядывает. Если уж явилось, упускать его нельзя, зубами в него вцепиться надо. А много ли бабе для счастья надо?
Впрочем, вопрос риторический.
Вот и другая подруга Лены говорит, что немного. Рассказывает, что есть у нее наготове мужик один — он у них в столовой картошку чистит — только в него вкладываться надо года три. Но Лена Костика своего на кого попало менять не хочет. Она к тому же уже вложилась.
Короче, все это лирика. Но что с уверенностью можно сказать — что наконец-то тетя Лена счастлива. Это видно всем во дворе. На работе и дома. Это неоспоримый факт, и кто бы что не фыркал, какую бы не давал критику, а поспорить с этим трудно.
P.S. Иногда они втроем, с Кристиной и Костиком, ходят в кино или парк атракционов. Окультуриваются.
***
О поэзии, ****ях и пенсионерах

Как хорошо, что я не стал поэтом!
Поэтом по меркам нынешним, не большим, конечно, поэтом. Но таким, чтоб пучок стихов в неделю на Facebook метать. Мог бы вполне пучок этот с лобка Музы я отрывать, хватило бы силенок. Но не срослось. Да и не сралось оно мне. Но зато помню, как все начиналось. Я был худ и бледен, еще не бухал, изнурен онанизмом и непониманием сверстников, и взалкал высокой духовности. После прослушивания на магнитоле песенок «Гражданской обороны», я залез в книжный шкаф достал синюю в твердом переплете с биографией Константина Кинчева (справляться с классикой было боязно), она осталась еще от сестры, и там были его стишки в конце. Я их исследовал и понял, что рифма идет через строчку, либо сразу в конце следующей строчки. И начал катать. Первое стихотворение называлось «Одиночество». До сих пор помню первые два стиха: «За форточкой черная пыль. Эта тишина растворяет меня». На****ел: вместо слова «растворяет» там было тупо «убивает». Дальнейшего я, к счастью, не помню, или опять вру: помню, но вспоминать ни за что на свете публично не буду. Ну его… Потом я собрал на гитаре все знаемые аккорды в одну, так называемую, гармонию (гармонией это, конечно, не стало), и попер. Петь. Пел, записывал, слушал. Потом пошли еще стишки. Были неплохие. Они стали текстами. К песням. В общем, получались тексты. Тексты и сейчас могут получаться, тексты — не стихи. Со стихами было покончено, когда на них — еще на первом курсе — несколько раз поморщился мой Alma Vater — Сергей Петрович. Плюс немного осмеяния, когда я, пьяный, читал их в деканате Зое Михайловне с Годенко, вызванный туда за дебош на экзамене по фольклору.
Стихи ушли.
Как начиналось у одного сумасшедшего поэта на чтениях в библиотеке: «Стихи идут…»
Мои стихи не шли, а ушли, причем по-английски. Пристыженные, побитые, как собаки, поджав хвост, скаля уцелевшие зубы, тяжело хрипя. Иногда они возвращаются полночной пенкой на губах. И сохнут до утра на подушке. Иногда что-то лезет такое комаром визгливым в нестерпимо жаркий день, но я отмахиваюсь. Впрочем, могу и записать. Ради эксперимента. Вдруг! Но вдруг не бывает. Надо этим дышать. Как писал Доризо в своем смешном стишке. И надо штудировать поэтическую литературу, а не читать одну прозу. У меня же все наоборот. Соответственно, нет. Нет — говорю я им как навязчивой привокзальной проститутке.
Самое страшное, что может случиться с вами. Это ходить под старость лет в библиотеку — в ЛИТО, где люди рассажены наподобие анонимных алкоголиков, и читать по кругу со всеми свои запоздалые стишочки. Стыдя седину или облетевшую, как одуванчик, голову, отсвечивая лысиной тусклый электрический свет. С напущенной гордостью игнорировать ухмылки и смешки молодых и борзых, распушившимся таким воробушком сидеть и дуться. Когда нечего сказать, вспоминать «****юка» Горбачева и «проклятую Перестройку». Что может быть хуже? Хуже может быть только не стать таким уже, так сказать, под старость, когда жена давно махнула рукой и молча сушит на балконе ваши просиженные портки, а дети слушают вас только в свой день рождения из вежливости; а страшнее — когда идете вы к этому сами (идете на "вы"), — плавно разносите свою жизнь в щепки — на сотни мелких глупеньких стишков. Не от старости, а от упоенности, и потому что местные шалавы под градусом оценили ваши перлы, когда вы изрыгали их из-под скамейки, за которую закатились в поэтическом хмелю. А потом вас показывают по телевизору, вернее, нет, на YouTube (только и всего), где вы, пьяненький от восторга, лепечете глупости о том, какой вы прекрасный и что считаете себя учеником Велимира Хлебникова, а интервьюер уже скалится с мыслью: «А он-то вас считает своим учеником?»
Но вы не видите, вы слепы, от вас летят слюни восторга, и вы произносите свою чепуху как молитву какому-то сумасшедшему богу, как признание в любви, первое прыщавое признание в девятом классе девочке из седьмого "Б".
И над вами, конечно, смеются. Все ведь должны понимать, что вы несете не просто чушь, а вы изрекаете истины перевернутым языком Велимира Хлебникова, ведь это Хлебников, вашу-то мать! Как вы можете не понимать, что тут у меня непонятно, потому что я не просто поэт, я ученик Велимира Хлебникова, а у него ведь тоже было непонятно? Гениально непонятно! Талантливо непонятно! И у меня, и у меня так…
Огонек сумасшествия медленно гаснет в усталых глазах шизофреника. Вы молча, сгорбившись, ищете свои тапочки, шаркающие свои тапочки, чтобы уйти от всех, вы устали, вам нужно уйти в свою палату, они все равно не слушают ваши стихи, они смотрят телевизор, все смотрят телевизор в столовой, и вы только мешаете, они попросили дежурную увести вас, и вы ищете свои растерянные по углам тапочки, комкаете их как стихи в карманах, чтобы вернуться в палату и просто прилечь. Там полосатый матрасик, мягкая подушка с пуговицами на боку, вы любите их крутить, там хорошо, тихо дует из форточки и можно заснуть.
Ну хуже еще, когда ты по моде одетая телка, и тоже когда-то узнала, что рифмовать нужно через строчку, либо еще двумя вариантами. И чешешь. Про любовь, про страдания и что-то еще про смерть, и немного мата, чтоб отвечать современным тенденциям, и немного хулы на бога, и немного секса, и немного эмоций — щепотку истерики, и вот ты уже собираешь залы, где модные хипстеры пришли причаститься высокой современной поэзии, и вот ты в тренде, голые горячие мальчики лезут на тебя охапками, спелыми гроздьями, где ягоды вместо сока полны спермой, но ты выбираешь одного — самого стильного, у него забита спина, грудь, на животе револьверы, на плечике Микки Маус, да. И он весь такой гладкий и нежный, только все время щекотет тебя бородой, кода елозит сверху, пока ты сочиняешь новые стишки в голове, просто крутишь слова и думаешь с чем лучше рифмуется слово «презерватив». Или «беда». Вот, с чем? В голове разное: «ялда», «вода», «провода», даже «Багдад» и «дрова», да что там! Даже «бастурма» и «шаурма», черт бы побрал всех этих баб! Филологические сраные девы, то и дело пишут свои дурацкие замечания про мой размер и корявость, и напыщенность, в группе в «Вконтакте», сука, пишут, стервы! Да, ****ь, у меня есть группа и свой паблик, у меня полсотни тысяч подписчиков, ****ь, и меня ждут во всех городах, на всех ****ных площадках страны — Руси. Я книжочки печатаю, подписываю и продаю, у меня конкурсы на YouTube, да что тут, это же меня ебут классные пацаны, а не этих скрюченных пополам филологических давалок, меня ебут хорошие голодные парни во всех городах, и пусть они нихуя не понимают в поэзии и не могут отличить Есенина от Маяковского, это теперь никому нихуя не нужно, главное, что у меня проколот пупок, клитор, два соска, губа, нос, выбрит висок, лобок, и на макушке какая-то ***ня, я разбираюсь в рэп-батлах и я забита татуировочками, и те, кто вставляют в меня член, тоже забиты, и проколоты, и то же в теме, и я кончаю… А вы просто не в теме. Ну и что. Ну и что.
Ну и что.
***
Я долго пытался создать героя роман, пока не понял, что герой романа - это я.
***
Интеллигенция всегда, в массе своей, была говном: высокомерные утонченные натуры; на основании своей исключительности, считающие себя в праве не работать. Или работать не как все. Исповедующие все передовые идеи и тенденции Запада, не подвергая их критики - по принципу: свое говно малиной пахнет. Интеллигенция всегда была говном, Ленин первый об этом открыто сказал, но она был такой и до него, в 19 веке, после закрытия масонских лож, она осталось такой и после, в советское время, и в наши дни интеллигенция все то же говно. Если сейчас решили бы ее всю полностью выдворить из страны, "философского парохода" не получилось бы, потому что никаких философов среди интеллигенции давно нет, это просто несколько "поэтизированные", насекомообразные и надоедливые, как комары, пачкуны и бумагомаратели.
***
Конечно, потная, красная ряшка рядового футбольного болельщика, окутавшего себя и всю свою семью, вплоть до младенца, патриотическим шарфом, это то, с чем стоит считаться. Как считаются с аппетитом поросенка, который что-то ест хуже, что-то лучше, в принципе, жрет все, но нам и самим выгодно кормить его тем, от чего он быстрее созреет и даст сало. Так и болельщик, жрущий пиво, хавающий рекламу и тратящийся на спортивные бренды, свистульки и трещотки для матча, - считаться с ним куда важнее, чем с пенсионерами, например. Обслуживать его жирное дрожжевое тело, это куда более выгодное вложение средств; куда перспективнее, в целом, чем решать проблему бедных. Или просто привести в порядок футбольное поле для детей в городе-герое Ржеве, или в любом другом городе, кроме Москвы.
Так же, как участвовать в "евревидинье", сунув туда свою плебейскую лисью моську. Да еще и не лично, а выкатив вместо себя инвалида. Стратеги ***вы.
P.S. Надо было, чтоб выкатили ее на сцену Познер с Литвиновой.
***
Зоофильская истерия переходит все границы. Постоянно подкидывают петиции типа «Приравнять догхантеров к террористам». В этой любви к животным больше ненависти к людям, чем какой-либо вообще любви. Да еще под лицемерной маской правозащитной деятельности.

Люди издавна находят себе кого любить, лишь бы не любить людей, лишь бы продолжать ненавидеть их под личиной любви к беззащитным животным, футбольной команде, рок-****е, богу, дьяволу, к своей семье. Не встречал я таких справедливых людей как Сталин, которые бы в семейных отношениях не делали никому поблажек. Моя хата с краю — в каждой голове. А в сердце — пустота под видом зоофелии. Кого-то же надо любить, так буду любить собачек, оно и проще и моднее, филонтропия никогда еще не была в тренде. «Стыдно быть хорошим». Модно быть зоофилом. Истерия вокруг футбола, помноженная на истерию вокруг собак, кто бы мог подумать, что доживем до такого? То ли еще будет.
P.S. А вот в Европе, а вот в Европе.. А вот ****ьником бы вас в дерьмо собачье!
P.S.P. Живодеры, конечно, наказываться должны. Но вместе с теми, кто требует казни догхантерам (не живодерам, а санитарам), ибо все это две стороны одной человеконенавистнической медали. И если сейчас не погасить это пыл, все это приведет куда к более к плачевным и абсурдным итогам.
***
Женись только, если он захочет. Так сказала она в электродепо "Варшавское".
***
И я один, ворона каркает на разрухой моей.
***
Немцы дулю кажут
Дебютную работу Михаэля Ханеке посмотрел — «Седьмой континент». Отличная вещь, и до сих пор актуальная. Успешную австрийскую семью заедает их бюргерский быт, от этого у дочери, маленькой девочке, начинаются всякие причуды, а родители скучают и «задумываются». Монотонно показываются ежедневные завтраки, обеды и ужины, методичная и славная работа челюстей, просто работа, школа, домашний досуг.
Родители приходят к выводу, что так больше нельзя, и начинают систематически разрушать свой домашний уют. Громятся полки с книгами, ломаются пластинки, тарелки, посуда, рвутся рубашки, деньги смываются в унитаз (особое психологическое впечатление производит), бьется аквариум с рыбками. Приходят телефонщики и заявляют, что запрещено держать трубку снятой. Приходится повесить трубку и заглушить звонок. В разгромленной квартире остается только диван и телевизор, вокруг которого вся семья и собирается. Прощальное письмо для дедушки с бабушкой написано, пора собираться в «Австралию». Там уже заждались.
P.S. К просмотру путинскому россиянину рекомендуется. Мечтающему о подобном житье-бытье.
***
Диалог двух эпох
Встретились как-то в парке советский человек и путинский россиянин.
— Вот вы курите, а здоровью своему вредите! — заметил советский человек молодому путинскому россиянину.
— А вы не лезьте не в свое дело, я свободный человек! Я не хочу, чтоб меня сажали за мемы.
— За что?
— За мемы. Мемы, ****ь!
— А я хочу, чтобы Гагарин снова полетел в космос.
— Да мне похуй ваш Гагарин, за мемы сажают, жизни не дают, хочу просто сидеть в интернете и сосать свой ***.
— ?
— Да-да! Хочу сосать свой *** и чтоб не сажали за мемы… В смысле, это не мой ***, а моего парня, но он как бы мой, ну потому что я его люблю и все такое, типа он не мой, но он мой.
— И вам не дают его сосать?
— Не дают, путинские клемляди не дают! Они против гей-парадов, против свободы, и хотят еще сажать всех за мемы! ****ные паскудные кремлеботы! Скоро в жопу залезут! На Евровидение выкатили инвалидку, а победила все равно израильская кобыла, феминизм, ****ь вас в жопу, всех победит! И путинскую рашку раскатает!
…
***
В интернете не все можно.
***
О чем фильм «Довлатов»? О том, что детина-долбоёб мается по Москве, стеная о своей непризнанной гениальности, клянчит двадцатку на куклу для дочери, но не может пойти заработать ее грузчиком, потому что мама и так его кормит.
О чем еще фильм «Довлатов»? О том, что спекулянт, которого играет придурок Данила Козловский, героически бросается дважды от страха под автомобиль, когда его за жопу хватают менты. «Довлатов» при этом незаметно ретируется и плачет потом в общей толпе о незавидной доле свободных предпринимателей в СССР.
Еще о чем? О том, что спустившись в метро взять интервью у метростроевца-поэта, «Довлатов» находит кладбище каких-то маленьких людей (возможно, древних укров), и опять плачет по ним.
Еще? О том, что непригодные рукописи из литературных журналов отдали детям на макулатуру (очень рационально). А сейчас что делается с такими рукописями, вы, долбоёбы Алешкины, знаете? Нет? А вы эти рукописи, в массе своей дерьмо графоманское, вообще читали? Ну, так засуньте в жопу *** и не вякайте, сыны сукины!
О чем еще фильм? О том, что Бродский, оказывается, «спасал русскую литературу». Может быть, есть интервью, где он так формулировал свою деятельность, а, Алешка? Каким свиным говном набита твоя лысая голова?
Так о чем фильм «Довлатов»? О том, что Алешка Герман очень хотел вылизать жопу либеральному истеблишменту и отдельным его героям: Довлатову и Бродскому, но сделал он это будто оголодавшая привокзальная проститутка, бросающаяся лизать туфли первому встречному.
Понравился бы такой метод Бродскому? Думаю, нет. Да и Довлатову навряд ли.
А художники-декораторы и прочие тут не причем. Не это судят.
***
О чем фильм «Довлатов»?
О чем фильм «Довлатов»? О том, что великовозрастная детина, скитаясь по Москве в траурных одеждах непризнанного гения, выклянчивает двадцатку на куклу для дочери, но не может пойти заработать деньги грузчиком, потому что мама и так его кормит. «Сиди дома, пиши роман, сынок. Проживем».
Он пытается заработать деньги писанием статьи о поэте-метростроевце, но в тоннеле метрополитена нечаянно обнаруживаются древние захоронения детей. Поэт-метростроевец трепетно несет впереди себя завернутые в робу детские косточки и черепа, в глазах его слезы. Они пьют и забивают на статью, потому что все это глупости перед лицом великой идеи.
Кстати, какой? Вероятно, спасение русской литературы. Именно об этой идее в разговоре с «Довлатовым» обмолвился случайно «Бродский». Мы, дескать, спасли бы, конечно, русскую литературу, но что-то нам не дает. «Довлатов» замечает: может, это потому что мы евреи?
Может быть.
Бродского вообще наградили изящными перлами под завязку, под конец фильма он многозначительно произносит: мне кажется, долго мы не проживем... Или: хочешь чаю, Сереженька? Очень вкусный, вон чайничек, возьми.

Меня бы в гробу от смеха корежило, не знаю уж, как там Бродскому приходится; жалеет ли он, что так и не спас русскую литературу?
Также умилил момент с макулатурой. Трудолюбивые советские дети собирают макулатуру, в том числе и непригодные рукописи авторов из редакции литературного журнала идут впрок. Алеша Герман, конечно, выпячивает это как бесчеловечное, вопиющее безобразие — святотатство на душами «писателей». «Это же чьи-то жизни», — лепечет очередная истерическая героиня Лядовой.
А знает ли Алеша Герман, куда теперь, при демократии, деваются рукописи авторов? Я, вот, например, не знаю, но сомневаюсь, что кипы отпечатанного на принтере бумажного шлака могут представлять для редакции акт некого священнодействия. И хранится все это, конечно, в священном чулане и окропляется батюшкой по великим праздникам, ага.
В конце «Довлатов» практически добывает двадцатку, но все срывается: спекулянта (играет его Данила Козловский как-то суетливо и по-дурацки) хватает за жабры кровавая гэбня, от страха барыга вцепляется намертво в стол, но из буфета его все же выносят. Но на улице герой-предприниматель бросается дважды под автомобиль и пафосно погибает. «Довлатов» при этом незаметно ретируется и плачет потом в общей толпе о незавидной доле свободных предпринимателей в СССР. Вся сцена показывает трепетное отношение в современном мире к всевозможным торгашам — их притянутую за уши героизацию. Идиотизм этой сцены на самом деле не удивляет, если вспомнить героев молодежи нашего времени: Чичваркин, отморозивший пару пальцев, торгуя на морозе свитерами, ну и всякие там прочие. Нынешние кумиры молодежи — это барыги и проститутки, да.
Кстати, о последних. Так о чем фильм «Довлатов»? О том, что Алеша Герман очень, наверно, хотел подмазаться к либеральному истеблишменту, изваяв отдельных его героев: Довлатова и Бродского, но сделал он это будто оголодавшая привокзальная проститутка, бросающаяся лизать туфли первому встречному.
Понравился бы такой метод Бродскому? Думаю, нет. Да и Довлатову навряд ли.
Да вообще не дай бог родиться гениальным евреем. Как Бродский. Умрешь себе преспокойненько, а какой-то балбес возьмет да «снимет тебя» старательно в своей мазне, в подражательной папе манере. И будешь дураком на киноэкранах «спасать русскую литературу», от чего ее надо было спасать, Алеша? Это ж смех!
А художники-декораторы, потрудившиеся на фильмом, и прочие тут не причем. Не это судят. Хотя и о них можно сказать. Быт, квартиры эти, одежды старинные и прочее, может, выглядят и ничего с эстетической точки зрения, но в целом все эти «семидесятники» с тремя аккордами на гитарке под дешевое винишко в скверах, с глупыми разговорами о мазне запрещенного Поллока, с их мышиным шорохом на липких от портвейна кухнях, — смотрятся жалко. Смотрятся так, что, кажется, фантастикой то, что не нашлось милиционера (дяди Степы), который разогнал бы всю эту шушеру подзатыльниками по домам. И это только подтверждает тезис, что интеллигенция всегда была говном.
Зря ли старался Алеша Герман? Похабил ли он память отца или воспевал ее?
Ну, по головке погладили, значит, наверно, не зря. Дмитрий Быков, например, погладил, сказал, что «фильм мне, конечно, не понравился, но он понравился…» и т.д. То есть, фильм, Алеша, твой говно, но ты молодец, старайся. Мы тебя поняли.
***
Таборов всегда писал о себе, но в третьем лице.
***
Вот вам!
Заходишь иногда на странички фейсбушных "небожителей", интересуешься, чем живет просвещенная интеллигенция. Каждый раз удивляешься: Сенцов, Бабченко-***бченко? Что это за мудаки, не знал и знать не желаю, но волей-неволей делаешься мизантропом, видя с какой жадностью набрасываются людишки на все новые порции абсолютно бессмысленной информации, жрут ее, брызгая слюной, а потом чешутся, как свиньи, в этом информационном говно-корыте. И друг друга задирают, банят, если вдруг точки зрения не совпали, и радуются, как дети. А ты как, а ты как? Да никак.
СМИ — это такая жопа, которая ежедневно выдает нам тонны каловой массы разной консистенции. Прогрессивная общественность тут же этим всем лечебным поносом обмазывается с головы до пят и лезет со своей грязной рожей в пейсбук показаться: дескать, я уже, а вы? Как, еще нет, вы не в курсе про Бабченко? Фу, да вы совсем не прогрессивный!
Тут любой русский человек должен на вопрос про Бабченко сказать примерно следующее: да в рот **** я вашего Бабченко! Ну возможны, конечно, различные вариации, в силу языковых способностей человека, но суть меняться не должна. Все остальные же, духовно продвинутые, с гей-митингов и парадов, спасающие Украину и собачек от отстрела, — есть инородцы и биологически неполноценны. Как были лошади иноходцы, мутанты, а это люди инородцы, тоже по сути мутанты, говорят вроде про-русски, но по духу — говно.
И я вообще не знаю, какой головой думает мистер президент, стране давно нужны новые масштабные репрессии, по крайней мере, касательно Москвы и Питера. Собрать всю эту столичную сволочь и запихать в столыпинские вагоны (может, сохранилась где такая реликвия?), и как в старые добрые времена — на стройку. Да, вот, хотя бы Крымский мост строили, почему не задействовали, столько ведь сидит их тут, столько рук рабочих пропадает. Пару раз кайлом по хребтинке тюкнуть, и сразу научатся работать. Забудут, что они люди интеллектуального труда.
Эх, демократия...
***
Ты и сам под конец поймешь, что мы с тобой переспали. Потому что никто так не может знать тебя так - как облупленного, кроме человека, разделяющего с тобой постель.
***
Потаскухи облайкали все мои редкие комментарии на просторах ВК-пабликов. Хотят внимания за внимание.
***
Познакомился с депутатом. По спортивной теме. Жена говорит:
— Сволочь он, вон в каком доме живет. Наворовал поди.
— Во-первых, — говорю, — не факт. Может, у человека бизнес какой, а во-вторых: я, вот, работал на заводах, ****или всё: болты, гайки, изоленту, моток бечевки, даже ветошь или перчатки хбшные. Я уж не говорю про медь. Один помню, здоровяк был, метра два ростом, кабан, тот каждую пятницу — морда от водки красная — тащит в метро доски трехметровые, все на дачу. Да если бы у него ума хватило депутатом стать, он бы весь город без трусов оставил.
А в офисе, помнится, та же ***ня была, аутстаффингом занимались, людей с регионов, как собак, гоняли, но и те при случае своего не упускали, финансовый директор каждый месяц менялся, гайки с шурупами, конечно, не ****или — деньги по большей части.
Зато лозунги у нас всегда одни и те же: «Долой власть воров!» Да какая же у воров должна быть еще власть, если не воровская? Любим горбатого лепить. Чуть кто поднялся, сразу: вора держи!
Зато в то, что Серебренников денег в театре на****ил, в это просвещенная интеллигенция верить отказывается. Такого не бывает, чтоб интеллигентный человек, режиссер, да еще и еврей, у государство деньги ****ил, это же, нонсенс, товарищи.
***ю я с этих духовно продвинутых.
P.S. Ефремов хоть и придурок, но тут он правду сказал (про халяву).
***
У проституток есть примета - насыпать горку монет на пороге, читатель, мой читатель, как много тебя, или ты один, один в пустом зрительном зале, досматриваешь один артхаусное мутное и нудное кино, а все разошлись. Все - да, а ты - нет. Ты мой.
***
Сюжет: выкрали давно забросившего литературу толстяка, чтобы он написал роман. Заперли в комнате.
***
Многие женщины — ужасные бабы.
***
А многие бабы – прекрасные женщины. По диалектике Гегеля.
***
В городе были танки.
***
Смерть и девушка

Хоронили девушку одну,
Хоронили как-то по утру.
Гроб несли на собственных плечах,
И стояли слезы на глазах.

Жениха она домой ждала,
Не ходила ночью со двора.
А потом внезапно умерла.
Вот такая девушка была.

Трампа-пара-ра-пара-пара-пам!
Кто-то ходит ночью по гробам,
Кто-то ходит ночью по дворам,
Кто-то не дает покоя нам.

Мы по горсти бросили земли,
Мы по чарки водки поднесли,
Выпили и песню запели,
Девушку мы схоронили.

А потом жених с войны пришел,
В доме он невесту не нашел,
И пошел на холмике прилег.
Ночью его кто-то уволок.

Трампа-пара-ра-пара-пара-пам!
Кто-то ходит ночью по гробам,
Кто-то ходит ночью по дворам,
Кто-то на дает покоя нам.

Трампа-пара-ра-пара-пара-пам...

Автор: Кузька Кулебякин
***
И крики чаек над морем мусора.
***
Иногда из их ртов выходят такие слова как "поэзия", слова совсем друга века, который их уже не интересует, но слов других нет, нет лучших слов, хотя они и совершенно не подходят для того, чем они занимаются, для того, чем дышат, чем живут. Эти слова чужие их мировоззрению, и их сучьему гнилому нутру. Они используют эти слова, потому что не имеют своих, они используют их как продажных девок, в своих личных целях, но только выходит обратное - это слова высвобождаются из их ртов не заглатываемыми членами, которыми они давятся, сосут, но давятся. Тяжело дается им это дело. Глотки рваные, но, сглотнув слюну, нужно продолжать. Потому что из ртов снова льется "поэзия", на этот раз в кавычках не потому что слово, а потому что сомнительного свойства.
***
Таборов женился на ней просто потому что ему было неудобно идти в загс и отменять бракосочетание. Неудобно перед людьми.
***
Я поставил штамп в паспорте ради литературы, я зачал ребенка ради литературы, я врал себе и другим ради литературы и жалости к себе. Вся жизнь как литературный эксперимент.
***
Душа алчет воздаяния; как в России праздник, так, сука, подорожание, если Пасха, то яйца дорожают, хоть свои крась, на 8 марта - цветы, Новый год - за елкой беги, теперь еще билеты на поезд, то ли в связи со сраным чемпионатом, то ли в связи с *** знает чем... Какое послушное тупое стадо.
***
Наш русский мир (да что там, возьмем шире – славянский) напоминает задницу. Левая ягодица – припадочные либералы, правая ягодица – буфетные патриоты с пеной кваса на усах. Что делать, когда задница серит? На кого возложить вину?
Нюхают все, терпят все. И продолжают бздеть. Каждый о своем.
Ну если процесс этот не излечим, ну зачем же направлять его против себя?
Русский мир занимается самоуничтожением. Когда-нибудь кто-нибудь – какой-нибудь террорист Балалайкин (тайный агент Моссада) заточит под нашу задницу пробку, и нас элементарно разорвет. Обрывки жопы повиснут на русской березе, проливающей скупую слезу о нас. И все. Доигрались. До****елись. Пук-пук.
P.S. От СМИ один вред. Ну сказал что-то там грузин, ну перебрал с вином за обедом. Нет, они, как трудолюбивые жуки-навозники, несут это все к нам. На пробу. К столу. Понюхать. Отведать. Причаститься.
***
Как правильно проводить выходные в деревне
Пить надо тактикой медленного отступления (прикрывая тылы). Первый день – водка (лучше всего адыгейская, которая не замерзает в морозилке, как сопли) и шашлык. Второй день – легкий завтрак и борьба с собой. Далее работа – починка забора, полив овощей (у кого что), все сопровождается пивопитием. К трем часам дня, снарядившись рюкзачком, отправляешься на велосипеде несколько километров в соседнюю деревню – в сельпо за пивом и гостинцами для женщин и детей. Приезжаешь, обедаешь, доделываешь забор. К концу дня брезгливость и нервность к крапиве пропадают, а всосавшийся в плоть господин Комар или сеньор Слепень отгоняются ленным движением по-царски избалованной руки, схожим с жестом императора, распорядившегося выслать в бунтующую деревню карательный отряд. К вечеру баня как раз протопилась, и можно выпаривать из себя залежи спирта.
Розовые, подсвеченные закатом, витки облаков в небе, как рваная сладкая вата, медленно сползают за горизонт. Выходишь из бани в ночь. Сверху высверлено отверстие, из которого жидко льется лунный свет. Сама луна – густо-желтая, как платье девушки с молоком на картине Ян Вермеера.
***
Любой педик думает о себе: я как Элтон Джон. Никто не хочет сказать: я как Чикатило.
***
Ощущение, что ты попал внутрь мифа. Ты слышал о нем много раз, ты чувствовал его кожей, подкоркой мозга знал, но никогда не думал, что тебя это коснется, и вот оно, ты в нем, ты часть мифологии, ты герой анекдотов про тещу, жену, детей, любовника и пр. пр. Ты Ахиллес, ужаленный в пятку зубами тещи, ты несешься в крови, чтобы прыгнуть на копья. В визгливом крике заходятся жена и соседка.
***
Ответы прошлого нужно находить в сегодняшнем дне. Интуиция превыше всего.
***
"Ввести пошлину на интернет-покупки за рубежом". Не знают, чем заткнуть свои голодные ебливые щели. Пожизненную пошлину нужно ввести на ваше ****ское непристойное существование. Чтобы ваши ****ные дети платили ее за вас до конца жизни.
***
Говорит: вчера петушком сидел, ко-ко-ко! Еще бы один такой петух был, сцепились бы.
***
Рубинштейн: СЕНЦОВ. ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ.
Лоза: Ну вот и первый результат — наши парни вышли из группы.
Макаревич: Отличный вечерок задался!
Прилепин: Литературно-политический ответ Лимонова актеру Вахтангу Кикабидзе: «Идиот с грузинских круч ненавидит серп и молот..."
***
Хочется пересказать сюжет фильма, как если бы вместо евреев главная роль в нем была отведена русским. Русские настраивают балалайки, чтобы встретить Бетховеным новоприбывших.
***
О том, как и кем работается выпускнику Литературного института
Работал я как-то себе преспокойненько курьером в центре Москвы — на Арбате. В здании отеля офис располагался. Забирал с почты корреспонденцию, возил бумажки, ну, в общем, как обычно. Было это в аккурат после получения мною диплома литературного работника. Работалось неплохо, кормили в столовой, девушки приятные, ну и т.д. Однако в какой-то момент с почты стал я притаскивать в офис какие-то огромные кипы макулатуры. Потом оказалось вдобавок, что кипы эти надо вести по другим адресам. Мне такая перспективка совсем не улыбалась, я возил за свою восьмилетнюю (равную времени обучения в институте) курьерскую карьеру много всякого: от фотоаппаратов до анализов мочи, но давно пришел к выводу, что возить лучше всего бумажки, либо деньги. Это и легко и приятно. А тут мне, опытному уже курьеру, навесили тюки с макулатурой на хребтенку, а зарплату, разумеется, прибавить даже и не думают. Я уж огорчился, думаю, опять придется работу менять. Потом, не помню уже как (то ли увидел, то ли догадался), но понял я, что макулатура — это нечто иное как рукописи. Далее с помощью нехитрых манипуляций с google нашел я информацию о премии «Лицей». Появилась только такая премия. И я, оказалось, работаю на ее спонсоров.
Думаю, бля, это же с какой вероятностью дипломированному литературному работнику (и полгода не прошло) должна выпасть честь таскать по престольному городу Москве рукописи графоманов? Это что же, думаю, такая божеская подсказка? Насмешка судьбы? Подъебка в лучших традициях спальных районов? Не, я как-то совсем не врубился в такой юмор, и решил либо уйти в запой немедленно, либо уйти с работы, ибо гордость склоняла меня сразу к двум вариантам.
Однако, я повременил и решил так: надо самому подать на эту премию заявку (благо далеко ходить не надо) и посмотреть: что будет. Если что-то будет, значит, все это не просто так, и я ****ец какой везунчик. Если же ничего не будет, тогда я вообще не понимаю, что тут, ****ь, происходит. Ладно, литературным работником я устроиться не могу, *** с ним, в стране капитализм, но зачем же так, *****, издеваться, так подстраивать, чтоб я еще и графоманские рукописи таскал? Спрятался вроде себе, курьером бегаю, нет, Бог увидел и решил, а пусть-ка этот ***плет рукописи чужие таскает, так что ли? Это же не Бог, а пацанчик какой-то!
В общем, ждать пришлось долго, рукописи только начали приходить, а впереди, до объявления результатов, было еще несколько месяцев. Все это время я честно возил домой экспертам из комиссии эти распечатки, а жили эти эксперты далеко не рядом с метро, а рукописи с каждым разом были все толще и толще, даже приходилось отдельным пакетом таскать. Вдобавок, в какой-то момент, как только я привозил новую рукопись, мне в аккурат возвращалась назад старая, которую нужно было вести обратно в офис: драгоценность же!
Забавно, что если в налоговую нужно было вести слишком большие кипы бумаги, то мне выдавали водителя с машиной, но на эту «литературную тему» такая благодать не распространялась. Короче, все это я выдержал стоически — стиснув зубы. Закусив удила, скрепя сердцем и матеря на чем свет судьбу, Москву и весь литературный мир.
Разумеется, результат не оправдал моих ожиданий. Неделю спустя после объявления результатов конкурса, с работы я уволился этаким оплеванным грузчиком чужих талантов. Хуже не придумаешь. Однако, по прошествии времени думаю я так: Бог — это такой хитрый рязанский мужик. Он не хотел мне ничего давать даром, типа — на, вот, принеси свою писульку, и отвалят тебя четыре ляма за шиворот, будешь сидеть дома и писать свою чернуху о сером бычке на скотобойне.
Тут намек было острее: должен был, я по всей видимости, как-то втереться в доверие, а лучше завести личное знакомство с главным по разбору этих рукописей. Я ведь даже был ему представлен. Как приноситель рукописей с почты, разумеется. Но ведь можно было бы как-то так, ломаясь, как первокурсница, боком как-нибудь протиснуться к нему в кабинет, да заявить о себе. Типа: а вот я вам не все с почты принес, в рюкзачке завалялась еще парочка, а сам так: а знаете, а я ведь писатель. Или: а знаете: а я тоже пописываю. Или: а знаете, я ведь денег хочу. Ну, в общем, варианты есть. Но мне и в голову ничего подобного не пришло. Можно даже было делать это не напрямую через коренастого этого лысого мужичка, а через девушек-помощниц сначала… Впрочем, что теперь об этом думать, не дано, значит, не дано.
Да и стыдно это как-то. Хотя, думаю, будь на моем месте какой-нибудь литературная работница (пусть даже прыщавенькая и кривенькая), она бы своего не упустила.
***
Читая после мемуаров Мариенгофа мемуары Шкловского, понимаешь, что про то, как бегал с Есининым от милиционеров можно рассказать интереснее, чем — как шел в атаку, под конец которой с распущенным пузом свалился.
***
Заклиная читателя
Заклиная читателя явиться, нужно знать, что спугнуть читателя можно множеством способов, а вот вызвать — как вызывали в старину дожди — нужен талант.
Ну, это, конечно, войдет в сборник бессмертных афоризмов, но не будем на этом останавливаться, поскольку читатель, сука, горд и не терпит чужой гордости и самонадеянности. И еще много чего не терпит и боится. Читатель вообще пуглив как кролик. Спугнуть его можно вскользь брошенным грубым словом.
Ругаетесь матом в тексте — ругайтесь весело: читатель-обыватель это любит, не надо этих истерических «суки-****и-пидорасы», материтесь счастливо и задорно. Как Сергей Шнуров. ****а, ха-ха-ха! ***, хи-хи-хи! ***ло, хо-хо-хо! Вот так. Никаких «заебало». Только «заебись». А «***ву» предпочитайте «****ато». Да и вообще хую — ****у. Феминизм нынче в тренде.
Также избегайте экстремизмов и всяких антисемитизмов. Каждый раз когда хочется обругать кого-то жидом, вспоминайте Кафку. Вспоминайте Кафку, пока не начнете снова ровно дышать. Не нравится Кафка, вспоминайте… Впрочем, вам тогда уже ничего не поможет.
Подумайте десять раз прежде, чем обругать кого-то пидорасом, вам тут же вспомнят Фредди Меркьюри или — не дай бог — Леонардо Да Винчи с Шекспиром.
Читатель, как заяц, боится скандала. Но он же до него и падок. Тут нужно разбираться в материи скандала. Например, те же педики. Ругать Бориса Моисеева с Трубачом — хороший тон и добрая мирная шутка. Ругать пидором Чайковского — моветон хуже не придумаешь, лучше выходя из театра (со спектакля Серебренникова) развернуться к зрителю задом. Лучше уж «Макдональдс» назвать харчевней, паб кабаком, а «Ютюб» — «Ютубом».
Раньше читателя заманивали легко и просто — как жертву эксгибиционизма. Просто усатый дяденька с филологическим образованием расстегивал снизу пальто и выставлял из-под полы свою разваренную «сардельку» (снизу торчали худые волосатые ноги). Читатель плакал, как девочка, морщил лицо, но прикасался дрожащей рукой. Тянулся к «прекрасному». И боязно, и сладостно, но нужно было. И знатоки искусства кормили читателя с ложки и подтверждали: «Так надо. Кушай, дитя. На донышке ты увидишь чудесную картинку».
Читатель проглатывал всю книгу (картину, скульптуру и т.д.) — всю до конца и видел на картинке все тот же ***, смысла который не прибавлял ни на каплю.
Но нонешний читатель не так прост, на выставленную невзначай из ширинки пипиську, он, скорее всего, фыркнет и даст по газам на своей новенькой иномарке, так что только и останется вам в дыму выхлопных газов выкрикнуть вдогонку: «Насосала (-сал), сука!»
Нынешний читатель — мещанин до мозга костей. Про голубую чашку расскажи ему, про «голубых» не надо. Про жидив не треба. Про войну — нахуй! Про любовь давай, про котиков, про борьбу с режимом. Да, почему про «голубых» не надо? Если выйдет книга, где мальчик-гей, добиваясь то одного, то другого представителя мужского пола, получает отказ за отказом, получает как постыдную оплеуху, как плевок в рожу, и, наконец, бросает вызов этому миру…
После того, как даже дед-пенсионер на камейке в парке оказывается старым гомофобом и отказывает ему. Вот, это будет книга заебись! В конце, герой, конечно, должен умереть от СПИДа.
Вообще, говорят, что под тегами #СПИД #ВИЧ писать нынче модно. Если ваш персонаж болен смертельной болезнью (спидом, раком и т.д.) — это писательская удача.
Впрочем, и это скоро отвоняет.
О, где ты мой православный читатель, коего не спугнуть похмельным кислым дыханием?
P.S. О СПИДе я мало знаю. Жалко про сифилис нельзя. Сифилис — начало двадцатого века. Это Булгаков, Есенин, Куприн, Соллогуб… Прошлый век. Да и слово такое — неприятное. То ли дело СПИД, ЛГБТ, РПЦ и прочие стильные аббревиатуры. Ими даже роман называть не грешно.
***
Да, неоднозначные вызвало чувства кино, но однозначно интересное. Первую половину фильма испытывал садистское (сексистское!) наслаждение от мучений героини, а к концу - ее даже стало жалко. Но символическая концовка снова заставила ее невзлюбить. Ритуальное убийство мужчины как инициация, обретение мужества в себе, и единение женщин. Как результат - из девушки-бедняжки, которую хочется жалеть в фрейдистском смысле, героиня превращается в лицемерную стерву, каких много, и снова вызывает лишь злость и недоумение. Очень напомнило "Пианистку" Ханеке, этакая "Пианистка" наоборот. Вообще напомнило Ханеке.

P.S. Так и в феминисты заделаешься, упаси боже.
P.P.S. Про фильм «К чему-то прекрасному».
***
На кухне с читателем, или Великая трагедия оторванной пуговицы
Иногда читатель и писатель находят друг друга. Тогда они долго сидят вместе за одним столом — тем самым круглым столом овальной формы — и влюбленно смотрят глаза в глаза. Писатель сидит торжественно, застегнутый наглухо, а читатель то и дело ерзает на стуле и крутит писателя за пуговицу — ту самую знаменитую пуговицу с сюртука Макара Девушкина, ту самую, что проволок Федор Михайлович через всю судьбу свою.

Пришита была эта пуговка некогда к шинели Акакия Акакиевича. Крутили ее многие с жадностью, как падальщики, силясь оторвать, крутили-крутили — да и оторвали с мясом. Отлетела, незамеченная, покатилась, затерялась. Да к ногам молодого литератора Достоевского и прикатилась. Подобрал Федор Михайлович при тусклом свете лампадки скудельной как звездочку. Отогрел, надышал, начистил до блеска рукавом и понес сквозь все творчество свое, сквозь женщин всех и детей своих, униженных и оскорбленных, — как единственное счастье свое, как единственное горе. Драматическую пуговицу понес как крест на плечах.
***
Карамора летала по ванной за мной
Карамора летала, жужжала,
я убил ее хладнокровной, теплой рукой,
я убил ее, и мне этого мало
я бы высушил всю кровь комаров
я б всосался в них зубами кривыми
и сосал, и сосал бы, пока только мог
кровь сосать их гнилую, и ладно...
***
Сколько раз не увидишь на улице этого мужика, все разы он с собаками. Стоит — руки в брюки. На плечи накинут бушлатик. Кепка, очки, полуразбитые, квадратные.
Всегда задумчиво смотрит. Кого увидит, сразу сажает на глаз, как на кол. И проводит тебя им, будто размышляет о чем, приценивается — спросить не спросить. И все же спрашивает. Будто утка крякнула. Закурить. Если кто удосужится, может напроситься на беседу. Пока человек все равно на остановке стоит автобуса ждет.
Собаки всегда при нем. Своими черно-белом собачьим зрением, они, наверно, видят его таким же голодным псом, как и сами. Иначе как объяснить их с ним духовную близость.
Мужик с собаками любит тереться у магазина. Если скопились коробки, хватает — тащит на помойку. За это к вечеру может что отломится.
Неловко было видеть мужика рано утром без собак, в другой, не свойственной ему одежде, похожей больше на ребячью пижаму, и с разбитым наполовину еблом. И без очков.
Думаешь, верно, кто-то из бухающего молодняка от****ячил служивого, сам собачачник — мужик смирный, он бы не стал. На смирных мужиков и собаки не лают, смирных и водка долго терпит.
Думаешь-грешишь на одного гоповатого, с прической «ежик». Они с ним вместе недавно на чужих огородах батрачили. Молодой копал, старый ерзал на коленях меж грядок, собирая колорадских жуков. Он мне еще рукой помахал. И тряхнул старой кудлатой головой изрядно. Будто соглашался на что-то, что сам мне мысленно и предложил. Мне все время кивают головами странные местные люди. Они видят в моем размытом общем лице, что-то близкое, каждый находит в нем что-то знакомое, пусть, может, и давно забытое, чужое теперь, но кивнуть надо — так, на всякий случай. Вдруг, и правда. Он.
Наверно, не поделили чего-то. Там еще баба с ними была. Наверняка, из-за бабы все. Бабы в таких делах служат всегда катализатором. Впрочем, какая разница. ****о разбитого сразу не вернешь. Нужно время.
Тем временем ходит Егорка (пускай будет он Егорка) своей привычной траекторией. Егорка, это еще один алкоголик. Неопределенного возраста он, маленький щупленький — дохлый. Зубы у него выпали все, и морда скукожилась, еще немного и станет как пробка. Кажется, ветер подует, упадет Егорка в куст, и не встанет уже, прорастет травой.
Зимой он бежал за мной, хотел спросить, и поскользнулся, упал, завертелся на льду в фристайле, и рука умоляюще взывала ко мне. Я даже остановился, подождал, пока Егорка на четвереньки встанет и с четверенек поднимется. Попросил он три рубля. Не более. Решил дать, раз три. У меня никто никогда не просил три рубля. Никогда не было такой глубокой символической просьбы в словах из уст бродяги, обращенных ко мне. Я испугался, что Егорка обманет меня, увидит, что даю три, и попросит еще — пять, семь, десять. И разрушится магия чисел, поплывет, смешается все в одной каше, нельзя будет загадать несбывшегося желания второй раз. Но Егорка не обманул. Взял ровни три рубля и поплыл. Заскользил на льду куда-то в сторону домов, где знал, что делать.
В этот раз Егорка встречен был у магазина. В футболке красно-черной с надписью «Вагнер», в честь чемпионата мира. Он вошел, и сразу же продавщица, дородная, плотная баба, наехала на него с ящиком в руках, запыхтела: «А ну открывай быстрей дверь, чего мямлишь? Ну, быстрей! Ну, быстрей же!» Егорка закрутился, завертелся на усталых ногах, но дверь с горем пополам открыл. «Не мужик, — дружно подумали бабы и засмеялись. — Такой в постели много ненавертит». Егорка подошел, деловито облокотившись на витрину, осведомился: «Почем килограмм картошки у вас?»
Ему ответили дежурно. Вернувшись, дородная, прикрикнула: «На витрину не облокачивайся!»
Егорка с нужной информацией поспешил откланяться.
***
Вчерась случайно наткнулся на ****скую статейку. Оказывается, Вани (как их (нас) прозвали в феминистическом сообществе) пытаются с криками «шлюхи» тушить огнетушителем бешенство матки, разыгравшееся на фоне чемпионата по футболу. А те, в свою очередь, отбрыкиваются, мол, наша ****а, и мы ее кормим. Не знал об этом скандале. Позиция ****ей понятна. Удивляет запоздалая реакция Вань. Выходит как в том анекдоте: иду по лесу, слышу — ебут, оборачиваюсь — меня.
Нас же тоже ебут, Ваня. Давно ебут. Со скрипом. Насухую. Альфа-самец у нас один — Путин. А ты удивляешься. Стоит ли с ***м в жопе плакать о ****е? Потеряв голову по волосам не плачут. Я понимаю, ты ждал великого эсхатологического ****еца, а миру грядет банальная тупая ****енка. Так это же еще только цветочки. То ли еще будет. Слезь с ***, второй вынь изо рта, и тогда махай своим мечишкой, Ванюша, что же ты?
P.S. Поеду скоро в Московию и сам посмотрю на этих обезьян, так ли уж ****ство там зацвело. А когда его там не было?