АСЯ

   Еще один летний день растворился в сумерках. Тихо-то как… Только поленья в костре трещат да полевые цикады стрекочут. Трава полегла под тяжелой росой. Эх, встать бы сейчас на краю поля, вдохнуть вечерний воздух полной грудью. Но встать нельзя, там, за полем – вражья полоса.
Ася крепко зажала в руке письмо-треугольник. От мамы… А вот и две ручонки, обведенные химическим карандашом… Сыновья – Мишенька и Толя… Мише – пять уже в апреле исполнилось, а Толеньке – четыре…
Да не могла она иначе поступить! Не могла! Муж – герой Советского союза, пал смертью храбрых… А она, полная сил и горящая желанием размазать, уничтожить вражину, ступившего на родную землю, будет дома сидеть?
- Отомщу, - сжатыми губами прошептала Ася, - за мужа своего, за сожженные деревни в родной Беларуси, отомщу!

                ************
Страшное слово «похоронка», рожденное войной, стало в деревне навязчивым ужасом. Всю войну почтальоны носили в своих сумках эту скорбную ношу, а дом, куда приходила похоронка, некогда живой, веселый, звенящий детским смехом, горбился, чернел, становился домом вдовьим. Страшно…
Мать Аси, Федора Кононовна,  почему-то верила: пронесет, должен Бог, обязан хоть мать для пацанов сберечь, коли уже батьку то потеряли.

Федора уже давно научилась разговаривать с самой собой, с мальцами то о чем говорить, зачем их души светлые тревожить? Она просто выходила на улицу, садилась на скамеечку возле дома и рассуждала вслух:
- Говорят там уже и фанерный обелиск поставили… пока фанерный… Сколько же их, таких вот обелисков, по всей России сейчас, простых, безыскусных, наспех сколоченных… Аська писала, что везде около обелисков букетики полевых цветов лежат… Писала, что хутор наш в Белоруссии сожгли… Истоптали земелюшку нашу роднёхонькую фрицы поганые… Вот и доченька пошла воевать…

Когда в первые дни начала войны Федора вместе с дочкой и мальцами провожала на фронт Аськиного Мишеньку, казалось, что у нее вынули сердце, оставив в груди пустоту, которую и заполнить то было нечем…
А вот когда и Аська последовала вслед за мужем, у Федоры и глаза потухли, как будто дочь забрала с собой свет ее некогда счастливых глаз…
- И ведь без оглядки ушла. Косы вкруг головы закрутила и ушла… Наверное страшно ей было оглядываться на мирную жизнь… А я то что могла сделать? Аська коль скажет – как топором рубанет… Вот мальцов мне оставила… Доченька, доченька, как же я тебя люблю! Я думаю о тебе днем и ночью! Я молюсь! Услышал бы только Господь молитвы мои за грохотом снарядов и свистом пуль…Вот, начала тебе шаль вязать, вернешься – так может в клуб в ней пойдешь…

                *******
Здравствуй, дорогая моя мамочка! Здравствуйте Мишенька и Толик!
Пишу, пока есть возможность отправить письмецо с понятым, наш старшина после ранения комиссован и едет почти что в наши края, так быстрее и письмо к вам придет…
Скоро, скоро вернусь я к вам с победой, мы уже соединились с войсками Украинского фронта, а сейчас я пишу вам из Потсдама.
Мишенька! Толик! Я вам обязательно привезу мою санитарную сумку. Хоть мальчики и не играют в санитаров, но сумка моя ой сколько полей сражений проползла вместе со мной…
А молитвы твои, мамочка, я чувствую. Когда есть возможность вздремнуть, закрываю глаза и слышу голос твой, даже чувствую, как ты меня по голове гладишь… Спасибо тебе, мамочка! Ты береги себя. Мишенька, Толюшка! Вы там бабушку слушайтесь, во всем ей помогайте!

                ************
- Ну, будя вам, наигрались и давайте домой! – ласково и немного строго Федора загоняла домой своих внуков, которые носились стремглав с хворостиной, норовя спуститься к шумевшей под горой речушкой.

Федора посмотрела вдаль на бордовый закат и снова заговорила сама с собой: «Вот и черемуха уже день другой да цвести начнет… Чувствует сердце мое, что и Аська наша скоро домой вернется. Пойду шаль довязывать… Пусть потом в клуб то королевой заявится…