Непрощенный. Глава 7

Глава 7

К рассвету, как и обещал, Хин вернулся в замок. Дождь лил, не переставая, ветер простужено гудел. В серых клубах тумана, он чуть не заплутал. Продрог, промок, но наконец, разглядев сквозь мряку темные очертания башни и едва различимый желтоватый огонек в окошке, остановил лошадь и долго мок под дождем, о чем-то размышляя. Похлопал неуверенно мешок с арфой – усталый звук был ему ответом – и постучал в ворота.

Хин неслышно проскользнул в башню. Остановился, прислушиваясь. Cпокойно, магией и не пахло. Тени, тихие и покладистые, мирно сидели по углам. Наверху лестницы перед открытой дверью сидел Бран, прислонившись затылком к стене и положив ноги на перила лестницы. Хин подумал, что десятник спит, но ошибся. Бран дернул лохматой бровью, беззвучно сбросил ноги на пол и неспешно поднялся во весь рост. Не суетясь, одернул куртку и застегнул верхний крючок под воротом. Хин мазнул по нему взглядом, обратил лишь внимание на Брановы сапоги. Его всегда удивляло, почему у десятника в отличие от многих других фейрских воинов сапоги пребывают в чистом виде. Впрочем, так же как и его куртка, да и сам десятник. Чем никогда не грешила фейрская армия, так это аккуратностью. Раньше, когда он был человеком по имени Кейрнех, если бы хоть кто-то из его офицеров посмел  появиться ему на глаза в таком непотребном виде как, например, комендант Нарза, он бы на первый раз  вышиб  коменданту зубы. Потому что расхлябанность и грязь это ни какие-то неведомые хвостатые твари, а вполне осязаемые вещи в армии. Тифозные вши, дизентерия, сбитые на марше солдатские ноги, неспособность быстро развернуть боевое построении, потерянные мгновения во время отражения внезапной атаки. И результат у этого всегда один – тысячи смертей и поражение. Теперь ж Хину не было ни какого дела до боеспособности Фейрской армии. Ему было все равно, но сапоги Брана наполняли его приятным чувством, что конец света не так уж и близок.

– Все в полном порядке, – сообщил десятник.

– Я и не сомневался. Иди спать, Бран.

***

– Вот, – Хин положил лютню с новыми струнами на стол.

Эти слова стали первыми, разорвавшими тугую тишину за последние два дня. Айфе к инструменту не притронулась, только тихо спросила:
– Зачем?

Он сел напротив, скрестил руки, долго подбирая слова.
 
– Извиниться, видимо, пытаюсь. Эта музыка сводит меня с ума.

– Вот и спрашиваю: зачем, если тебя так бесит мое пение?

– Да просто не знаю, что хуже: когда ты плачешь, или когда играешь.

– Я не плачу!

– Да уж, – угрюмо согласился Хин, – не плачешь. Ты два дня молчишь, а плачет небо и воет ветер. Уж лучше пой! У тебя красивый голос, ты дивно играешь. Если бы за этим всем я не чувствовал отзвуков магии – заслушался бы. Но твоя магия слишком сильна. Ты делаешь мне больно. Я защищаюсь.

– Я не хотела причинить боль или лезть в душу. И вовсе не собиралась увидеть твое прошлое! Мне просто страшно, и я защищаюсь, как умею.

Слова он различал плохо – так, лишь общий смысл.

«Прав был старик-нойше. Такому, как я, ничего уже не надо: ни золото, ни слава. К чему это все неупокоенному духу, бессмысленно бродящему по земле? - думал он, а сам все смотрел на тонкие, почти прозрачные пальцы, ногти на которых были похожи на розовый миндаль. На выбившуюся прядку, танцующую над щекой в такт дыханию. Глаза, наполненные лиловым предрассветным сумраком, и хрупкая веточка вены, бьющаяся в углублении над ключицей. - Зачем такому, как я, это? Но надо отвечать. Надо, раз уж сам решился завести этот разговор».

– Тебе стоит поосторожней чего-то хотеть… или не хотеть. Тебе под силу открыть такие двери… – Хин осторожно подбирал слова, будто ступая по хрупкому весеннему льду. – Такие, что ведут прямиком в Бездну Теней. И из них за разбуженными тобой призраками прошлого может прийти их хозяин. Тогда, если он тебя учует – не спастись. Здесь сила не поможет, только знания и опыт, которых у тебя нет.

– Я не буду больше играть! – Айфе резко оттолкнула лютню, струны горестно застонали. Хин остановил рукой несчастный инструмент и снова подтолкнул его к Айфе:
– Я не запугиваю, а лишь предупреждаю. Не говорю, чтобы вовсе не играла, но будь осторожней.

– Я не испугалась, но причинять тебе боль не хочу! Тоже пытаюсь извиниться, если не заметил.

– Нет смысла извиняться. Не стоит пытаться меня понять. Ничего хорошего из этого не выйдет. Я лишь пес на длинном поводке. И все, что тебе померещилось хорошего во мне, – стальные шипы внутри ошейника, заставляющие повиноваться воле короля. Я не тебя спасал, а выполнял королевский приказ. А дернется поводок, вопьются шипы в горло – я уйду и оставлю тебя один на один с судьбой. Постарайся это понять.

– Как скажешь. Мне ясно, что большую часть того, что ты делаешь – по приказу. На вопросы не отвечаешь потому, что так велели. Но в незаметных мелочах, в том, что не ограниченно приказом, ты все равно действуешь по-человечески. Хотя иногда это гораздо сложней для тебя. И сколько бы ты ни убеждал меня – а скорее, себя, – что это не так, я не поверю! Я не стану больше играть на лютне и задавать вопросов.

– Тогда будешь молча смотреть в окно, а твои страхи – плясать смертельный танец на стенах. Тебе надо отвлечься. Послушай! Здесь есть одна книга. Длинная, скучная, слегка познавательная. Историческая, – с сарказмом произнес последнее слово Хин. – Давай ты будешь не петь, а читать. А?

Айфе сжалась:
– Читать я не умею. У нас в семье читал только отец, и то плохо. А меня учить было некому.

Хин прикрыл глаза, подумал и предложил:
– А хочешь, научу? Будет занятие – нам обоим.
 
– Правда?

Хин пожал плечами.

И действительно, на какое-то время  в башне установилось спокойствие. Но ненадолго. Двери, о которых говорил Хин, уже распахнулись настежь. Остановить  разбуженные тени стало невозможно.

***

– Иди есть, принцесса.

– Погоди, не хочу сейчас. Вот дочитаю. Интересно и страшно. Здесь о том, как владыка Фейра победил злобных нергов. Слушай, а кто они? Такие жуткие! Это демоны?

– Почти угадала.

Хин хмыкнул и устроился в потрепанном кресле в темном углу. Перебросил ногу через подлокотник, оперся затылком на резное подголовье и прикрыл глаза.

Айфе читала вслух, некоторые слова по слогам:
«Горели в пламени ненависти города и веси. Кровь залила землю. Проклятый нерг по имени…» –  тут Айфе споткнулась и замолчала.

– Проклятый нерг по имени Кейрнех Непрощенный подошел к городу Валдуму, – спокойно продолжил Хин, – требовал сдаться, но защитники стояли на смерть. Трижды ходил на приступ Непрощенный и трижды был сброшен со стен. И тогда в бешенстве призвал огонь небесный и спалил Валдум, не пощадив никого. Осталось от прекрасного града лишь пятно копоти.

– Кейрнех Непрощенный – это ведь ты?! Ты?! Зачем ты это сделал?
 
Хин молчал.

– Нет, я понимаю, что такое война. Но почему так жестоко?

– Нет, ты не понимаешь, что такое война, – равнодушно бросил Хин, – а я не понимаю, почему так жестоко.

– Так это не ты сжег город? – с надеждой спросила Айфе.

– Сжег я, – Хин обхватил руками колено, низко опустил голову, так что острая лопатка  встопорщилась на спине. Он был похож на статую горгульи со сложенными крыльями на фронтоне храма в Гверле. Каждый раз, видя это страшилище, Айфе испытывала не положенный страх, а жалость к скрюченному болью и печалью существу, навечно прикованному к каменному портику. Из темного угла послышался глухой, надтреснутый голос:

– Сжег я. Валдум построили мы, нерги. Великолепный город – его белые башни, дворцы и храмы воспевались менестрелями. Баот Фейр осаждал его три месяца. Он ходил на приступ не трижды – его сбрасывали со стен много раз. Перед Литой я, наконец, прорвал кольцо окружения под Гвионом и пошел к Валдуму. Они ждали меня, надеялись. Я действительно Непрощенный. Я себе так и не простил  опоздания. В Валдуме находились сестра и племянники. Баот не принял боя и снял осаду. А в момент отступления забросил в Валдум какую-то дрянь. От нее началась эпидемия, за сутки выкосившая город. Ни один не выжил. Но этого им показалось мало. Когда я вошел в город, то нашел там не трупы, а оживших мертвецов. Они бросались на нас и убивали. Некоторых из них я знал. У многих в моем войске в Валдуме остались друзья и семьи. Я не помню ничего страшнее того, что увидел на улицах Валдума. Я вывел войска из города и сжег его.

Жуткая тишина наступила после этого. Казалось, даже ветер сбежал, перестал баловать со ставнями и урчать в дымоходе.

– Нерг! – внезапно вспомнила Айфе. – Ты говорил – четыре клана: Нерг, Лорн, Фейр и Кадугаун. Так?

– Так.

– Ты говорил – Нерга больше нет.  А ты?

– Я призрак, тень.

– Но... сколько же тебе лет?! Кто ты? – внезапно Айфе осознала, что война, о которой она читала, произошла несколько веков назад. А Киан Эстварх рассказывал о Непрощенном, пришедшем к границам Гверлы лет шестьдесят назад.

– Я – Кейрнех, последний лорд Нерга. Мне бы погибнуть на второй эрвийской войне. Но не вышло. А теперь я – никто, и лет мне нисколько. Потому что я не живу.

– Нет! Ты – живой. У тебя… – Айфе пыталась подобрать слова, – …у тебя теплые руки. Ты дышишь, я видела твою кровь. Ты – человек.

– Расскажи это владыкам Фейра, – зло рассмеялся Хин.  – По доброй эрвийской традиции врага мало убить. Следует уничтожить его так, чтобы  у остальных кровь стыла в жилах. Растоптать, вывалять в грязи...

– Расскажи про ту войну, – попросила Айфе, закрывая книгу. – Расскажи не то, что написано здесь. Я хочу знать твою правду.

– Мою правду?

– Да, потому что у победителей она одна, написанная в книгах и спетая в песнях. А у побежденных – другая, навсегда зарытая под курганами.

– Я не знаю правды, Айфе. Когда-то нам, могучим эрвам, казалось самым важным доказать силу. Ничто не могло остановить. В этом и состояла правда. Мы не могли без зависти смотреть на чужую землю, славу и власть.

 Мы, Нерги, первыми развязали братоубийственную войну. Сцепились намертво, беспощадно, со своими же родственниками Лорнами. Рвали друг друга на части. Кадугаун и Фейр благоразумно хранили нейтралитет. До поры до времени. Нерги победили и не пощадили никого, стерли род Лорн с лица земли. Победа досталась тяжело, – Хин встал и подошел к окну. Что он хотел высмотреть в темноте, Айфе не знала. –  Но когда мы, окровавленные и истощенные, вопили от радости на развалинах Лорна, пришли Фейры. И их союзники Кадугаун. Тогда пришло наше время умирать, уходить во тьму. Отдавать только что завоеванное новым победителям. Вот и вся правда: мы не ценили того, что имели. Мы гнались за болотными огнями – и провалились в трясину. Теперь я отдал бы все, только бы прикоснуться к ласковому вереску Нерга, вдохнуть его ветер.

– Где твоя родина? – тихо спросила Айфе.

– Остров Нерг, далеко. Так далеко – не вернуться, – он опустился на пол, прижавшись спиной к ее стулу.

– Там красиво?

– Моя родина красивая. Лазурное море плещется о подножия меловых скал. Они светятся под лучами солнца, ярче, чем маяки. Когда возвращаешься домой, видишь эти белые скалы за много миль до берега. Холодный, горьковатый ветер волнует серебристо-лиловый вереск под прозрачным, высоким небом. Нигде больше нет такого неба.

Она повернула голову, заглядывая через плечо. Хин легко улыбался. Айфе привыкла к совсем другим его ухмылкам – от которых мороз пробирал.

– Ты хочешь туда вернуться?

– Вернуться нельзя и вернуть тоже. Когда мы потеряли Валдум, а с ним и Ниоский полуостров, когда войска Кадугаун и Фейр высадились у белых скал, вереск превратился в пыль, скалы покрылись копотью, море стало буро-серым от крови и пепла. От сотен могучих воинов и магов семьи Нерг осталась жалкая горстка перепуганных женщин и детей. Способных сражаться мужчин нашей крови – только семеро. И один-единственный еще державшийся замок. Мы хорошо помнили о судьбе рода Лорн. Ведь это мы, опьяненные кровью и победой, стерли их семью с лица земли. Теперь пришла наша очередь. И мы…. Мы попробовали переиграть судьбу, спасти остатки Нерга. Дети и женщины ушли в другой мир. И остались живы. По крайней мере, хочется на это надеяться.

– Как это – в другой мир? В Бездну Теней? Не понимаю.

– Нет, не в Бездну! Как бы тебе объяснить? Мириады различных миров плывут в пустоте. Их много, как пузырьков в бутылке с забродившим вином. Если встряхнуть бутылку, пузырьки-миры будут двигаться, иногда сталкиваясь друг с другом краями. Но на короткое время. В этот момент можно перейти из мира в мир. А потом пузырьки разлетятся в разные стороны, и найти, куда они подевались, невозможно. Соприкосновение длится не более трех суток. – Айфе услышала короткий злой смешок. – Что дальше – не имело значения.

Наступила тоскливая пауза. Айфе не знала, какой вопрос задать, чтобы не спугнуть, заставить рассказывать дальше. Но пока она размышляла, он продолжил – воспоминания душили. Собеседник не требовался. Хотелось освободиться от бушующих в душе теней.

– Магии в нас плескалось на донышке, восстановить израсходованные силы не осталось ни времени, ни возможности. А открытие врат в другой мир требует огромной силы. За это платят кровью и смертью. Но цена значения не имела. Тяжело раненный Уэйн сказал:
– Мне не устоять на ногах и не поднять меч, – и перерезал вены на обоих запястьях.

 Его кровью мы писали, значок за значком, координаты перехода. Каждая цифра и руна врезались в память навечно. Угасающее дыхание Уэйна наполнило пентаграмму легким туманом. А когда последний знак замкнул круг – туман развеялся, и стал виден новый мир. Такой же, как наш Нерг. Ласковое море, высокие скалы и душистый вереск. И туда, в неизвестность, ушли женщины и дети. Их повели дряхлый старик и четырнадцатилетний мальчишка. А мы остались, чтобы дать им время уйти – надписи уничтожили, но сильный маг мог «поднять» след портала. Но через трое суток миры бы разошлись слишком далеко, связь разорвалась и погоня потеряла бы след.

Через сутки враги ворвались в замок. Из Нергов в живых осталось трое: Урнах, Фахтна и я. Мы стояли на лестнице, ведущей в Ветреный зал.
 
Урнаха убили первым. Смертельно раненого Фахтну добил я, чтобы живьем не взяли. Я остался один на залитых кровью ступенях. И все медлил, не решался убить себя. В узком повороте лестницы продержаться можно долго. А магией в замке не сильно-то разгуляешься – стены насквозь заговорены. Для нападавших воспользоваться боевым заклинанием означало больше навредить себе – сильнейшая отдача, неуправляемый рикошет.

Но я просчитался. Они все же ударили магией, погубив своих бойцов, дравшихся со мной. Меня оглушило, кинжал выпал из руки, кровь потекла из носа и ушей. Я покатился по ступеням. С меня стащили доспехи и долго, с удовольствием, били. Потом, не найдя никого, стали пытать. Они восстановили часть формулы перехода по магическим следам. А недостающие цифры собирались вытряхнуть из меня. И я назвал их – кажется, на вторую ночь. Не помню. Знаю только, что не мог уже смеяться, когда они открыли портал: за белесой завесой тумана – только непроглядная тьма.
 
...Масло в лампадке выгорело дотла, огонек потух. Темноту едва рассеивал блеклый лунный свет. Хин сидел на полу за спинкой стула и разговаривал не с ней – быть может, с луной, или с тьмой, или с призраками, разбуженными его словами. Айфе боялась дышать, чтобы не потревожить рваный ритм вдохов и слов за спиной.

– И тогда они поставили мне клеймо под лопаткой.  Так я стал Хином, выполняющим любой приказ. Каждый, кто носит венец повелителей Фейра, может сказать: «Я так хочу!» – и я исполню его желание. У меня нет выбора. Я бессмертен. Но меня можно убить. Меня убивали сотни раз, иногда довольно долго и изощренно, чтобы отучить от попыток сопротивления. Но я все равно оживаю и снова готов отвечать: «Слушаю и повинуюсь». Каких только идиотских желаний поначалу я не исполнял, на что только не хватало их фантазии... с этим у Фейров проблем нет. Потом игрушка приелась. Меня отослали на рудники Эр-Равведы. Там больше года никто не выживает. Легкие выгнивают, ты их выкашливаешь и умираешь. И я умирал – и снова воскресал у проклятого рудничного колеса. Не знаю, сколько раз. Много.

 Пока в голову очередному Фейру не пришла мысль стать императором. Но что-то у него не складывалось. Тут кто-то умный вспомнил, что Кейрнех Нерг считался одним из лучших стратегов и удачливых полководцев. Тогда меня достали из Эр-Равведы, отряхнули, дали отлежаться, чтобы кровью кашлять перестал. И, указав пальцем на жаркую, пустынную Мхету, где Фейр положил уже огромное войско, приказали: «Я так хочу!». И я пошел завоевывать Мхету, всего с десятью тысячами. Потом Найрис. Затем горный Ассуран. После меня в Ассуране остались лишь обугленные камни. Горцы не сдавались. Единственный выход – уничтожить всех. Но они так и остались свободными, хоть и мертвыми. И их горы тоже остались непокоренными. Да, на карте это Ассуранская провинция Фейра – но это пустынные дикие края. Говорят, там до сих пор живут духи ассуров. Селиться в тех местах никто не хочет. Горы беспрерывно трясет, они все еще сражаются, как сражались горцы. Я помню, словно все случилось вчера. Ассуры перед последней, безнадежной битвой сняли доспехи и нарисовали на лицах боевые узоры. Они так и бежали на нас, почти голые, размалеванные краской, – молча, страшно, прямо на копья, под градом стрел.

– Почему они сняли доспехи?

– Потому что в доспехах бежать тяжело. И от наших стрел и копий доспехи не защищали. А они хотели добежать, дотянуться до нашего горла перед смертью. А краска на лицах – чтобы богиня Удачи увидела и дала возможность исполнить их последнее желание. Жуткое и одновременно красивое зрелище. Богине понравилось. Под их диким напором сломался левый фланг. Будь их больше, я мог бы и проиграть. Но они все погибли, исполнив последнее желание, забрав много моих воинов с собой... Если бы мне когда-нибудь предложили: «Делай, что хочешь, Хин, поезжай, куда пожелаешь», – я бы поехал в Ассуран.

– Ты же говоришь – там жить нельзя.

 Хин поднялся, обошел стол и сел напротив.

– Мне там самое место. Только никто не скажет: «Делай, что хочешь». Мне вечно выполнять чужую волю. Либо – Меч.

– Что за меч?

– Единственное, что может дать мне свободу. При разделе трофеев Фейры получили меня, а Кадугауны – Меч. Долгое время у меня не было надежды. А потом бывшие союзники разругались. Началась третья, последняя война между эрвами. Вы, Кадугауны, ее проиграли, но твоя прабабка, проклятая ведьма!.. – он внезапно осекся. Зрачки его расширились провалами в Бездну. Айфе стало холодно и страшно.

– У вашего проклятого рода, – Хин медленно поднимался, – страшная сила! Вы можете залезть любому в голову и в душу, как ядовитые змеи.

Он все поднимался, нависая над ней. И Айфе отчетливо поняла, что сейчас ничто не может его остановить.

– Не смей лезть мне в душу! – зашипел он. – Убирайся вон! Пока я тебя не убил!
Айфе метнулась в сторону. Хин одним махом перевернул стол – дерево хрустнуло, что-то тоскливо задребезжало. Противно скрипнул ставень, зашипел ветер, запутавшийся в расколотой черепице, загудело в голове. Хин замер, уставившись вверх – вокруг свисающего с потолка светильника ночными мотыльками плыли туманные создания. Лунные отсветы на полу поднимались, наполнялись свечением и объемом.
 
Темнота в углах густела и шевелилась. Скрипела рассыхающаяся лестница, словно по ней поднимался кто-то грузный. Скреблось и шелестело в дымоходе. Хин сделал осторожный шаг навстречу, протягивая к Айфе руку.

– Тише, тише! – попросил он, и Айфе могла бы поклясться, что в первый раз видит страх в его глазах. Она отпрянула, зацепилась за ножку стола и чуть не упала. Он поймал ее за локоть и потянул к себе. – Ну, все-все. Успокойся! Только успокойся.

Айфе судорожно вздохнула. Порыв ветра распахнул дверь, ведущую вниз. Девушка ощутила, как ледяная капля пота катится по позвоночнику, – она точно помнила, что дверь закрыта на засов.

– Только не закричи, иначе – конец! – выдохнул Хин ей в ухо, прижимая ее голову к себе. Темнота в проеме двери сгущалась, обрастая  тонкими иглами, встопорщенными на горбатом загривке. Узкая, хищная, безглазая морда поворачивалась, словно принюхиваясь. Айфе закрыла глаза и вцепилась пальцами в ткань мужской рубашки.
 
Хин прикрыл ее голову второй рукой и повернулся к страшному гостю спиной. Клеймо раскалилось, выжигая легкие. Морда скривилась, обиженно фыркнула,  и застонала лестница под неподъемной тяжестью.

Айфе не знала, сколько времени они так простояли.

– Ушел, – сказал, наконец, Хин.

– Что это было? – прошептала она.

– Тебе видней. Ты, Поющая с Тенями, открыла эту дверь. Я тебя предупреждал.

– Почему он приходил?

– Заскочил на огонек. Полюбоваться на мои воспоминания и твои страхи. На счастье, не заметил тебя.

– А... ушел почему?

– Печать увидел. Моим клеймом даже он подавиться может. Ему тоже, наверно, бывает страшно, – Хин оторвал ее судорожно стиснутые пальцы от своей рубашки. – Отпусти меня. И так дышать нечем.

Он поднялся по хлипкой лестнице в углу, ведущей к люку на третий ярус башни. Ударился плечом в проржавевшую крышку. Резко звякнуло железо о камень – и Хин растворился в черноте проема.

Лезть за ним глупо и высоко. Но оставаться одной в комнате казалось еще страшней. Лестница скрипела и качалась. Пока Айфе взобралась на третий этаж, сердце едва не выскочило наружу. Там, наверху, обнаружилась открытая площадка, окруженная зубчатой стеной в два человеческих роста. Айфе сразу закоченела на ледяном ветру:
– Кей! – но голос тонул в холодной, противной мряке.

– Кей! – закричала она отчаянно.

– Не ходи сюда! Здесь высоко и парапет низкий, – но Айфе уже нащупала в плотном тумане еще одну лестницу, ведущую к деревянному настилу у самых зубцов. Страх не найти Хина оказался сильней боязни высоты.

– Что ты творишь? – устало спросил он, протягивая руку, чтобы помочь девушке забраться на узкий настил. – Что тебе еще от меня надо?

Айфе глухо ахнула, глянув вниз, где под тонкими щупальцами тумана влажно поблескивали плиты двора.

– Я предупреждал. Ты же боишься высоты.

– Там страшнее. Одной. Так что это?

– Магия, с которой ты не можешь справиться.

– Откуда это берется?

– Ты унаследовала силу Ингерн. Эх, если б все сложилось по-другому... Что толку говорить об этом? Мы передрались, перебили друг друга. Размылась наша кровь, ушла сила. По сравнению с настоящими эрвийскими магами, нынешние Фейры – бесталанные ремесленники. Не могут даже толком сплести магического заклинания, пользуются только древними артефактами. Язык наш забыт и утрачен. А магия – это во многом язык. Его уже почти никто не помнит.

– Неприятный, грубый язык.

– С чего ты взяла? – возмутился Хин.

– Когда ты ругаешься, кажется, что металл скрипит о камень.
 
Он хмыкнул и замолчал надолго. Айфе корила себя за глупое замечание. Заговорил он внезапно. В четком ритме слов зашелестел листвой ветер, защелкали по крыше первые крупные капли дождя, заурчал прибой, играя с галькой, вдали раскатился гром, молния скользнула вдоль горизонта.

– Это стихи? – заворожено спросила Айфе. Он кивнул.

– Как красиво...