Выпрямление имен. книга 3. Глава 3

Экскурсия по Карасубазару


Как Нестор повести радетель
Руси истории свидетель.
Я взялся долгий путь пройти,
Что мне положено — найти.

Откуда род мой, предки — чьи Вы?
Где ваши хижины, могилы?
Кого я должен почитать?
Склонив колено, долг отдать.


"Появился я на свет, - начал  гид Билял-ага Ильясов, в 1934 году в Карасубазаре. Точнее, в Йылдырым маалле (ныне улица Чкалова) в семье владельца нескольких магазинов Ильяса-эфенди, впоследствии репрессированного по доносу и высланного на Урал.
Экскурсия по городу началась от стен мечети, что на улице  Чобан-заде. «Здесь она единственная действующая в городе мечеть на семь тысяч крымских татар, - говорит Билял-ага. - До революции в Карасубазаре было 17 мечетей, а может, как утверждают,  28.
 "В старом Карасу были разные  маале: Ак-Топрак, Кара Чора, Джарты Папич, Аджем маалле, в последнем, по рассказам моего отца, во время голода 1921-1922 года умерло девяносто процентов населения - крымские цыгане - музыканты, кузнецы, плетельщики корзин, извозчики".

Билял-ага вкратце старается рассказать о каждом домике Йылдырыма, о людях, здесь когда-то живших. Чкалова, 19 - дом мясника Менакаева. "Он и его семья, объявленные кулаками, в Карасубазар больше не вернулись. Дом 36 - здесь снимал жилье местного мыслителя Бекир Чобан-заде. Далее - бывшая мечеть, сейчас в ней проживают восемь семей. А вот улица Пионерская появилась в 1950-е годы на месте бывшего мусульманского кладбища. Недалеко - два азиза (святые места) - Тотай ана и Киз азизлер. Тоже - в чьих-то дворах".
На улице Семашко наш гид останавливается у добротного одноэтажного здания с пустыми глазницами вместо окон. "Это моя школа, в которой я не доучился», - с ноткой грусти произносит Билял-ага. "Кто только в ней не учился, - с улыбкой произнес он».

- Однажды я был свидетелем, как мой отец разговаривал на греческом языке с двумя стариками. Причем говорил быстро, не запинаясь, не раздумывая и не подбирая слов. Потом мужчины ушли, и я спросил: «Так ты еще и греческий знаешь?».
- Это же крымские греки. Они тут до войны жили,- пояснил отец, - а я в детстве своему отцу в кофейне помогал. Пришлось выучить греческий. Греки в кофейне по-русски не говорили.
- Они не знали русский язык?
- На русском языке мы говорили только с русскими, - пояснил отец, - а между собой на татарском, крымчакском, караимском, греческом. Так было проще и быстрее понять друг - друга. Думал – то я на крымчакском, а потом в уме переводил предложение на русский язык.

Утратившие родной язык греки не переставали называть себя греками, хотя по-татарски самоназвание «румей» уже звучало как «урум». Например, текст известной молитвы «Отче наш» в устах тюркоязычного грека звучал так:
«Бизим бабамыз к;клерде отуран, исмин азизленсин, падышахлыгын кельсин, к;к йузунде эмрин не турлу исе, ве йер йузунде де б;йледже олсун. Кунделик ;кмегимизи б;гун бизе вер. Бизим борчларымызы аф эйле, насыл биз де борчлу оланнарымызы аф этериз. Ве бизлери эзийет ичинде брахма, лякин бизлери йаман шейтандан сахлайып хутар».
Тюркоязычные греки Крыма не умели писать по-арабски, на котором стали говорить, поэтому для передачи информации использовали греческий алфавит. Причем, то же самое делали греки, подвергшиеся языковой ассимиляции и в других провинциях Османской империи – в далекой от Крыма Каппадокии и других регионах.

Почти одновременно с греками языковой ассимиляции подверглись часть крымских армян, крымские цыгане, крымчаки и другие. Не случайно фольклор всех этих народов, разных по этническому происхождению и конфессиональной принадлежности, обнаруживает столько общих черт и имеет прямые аналогии в крымско-татарском и турецком фольклоре. Поразительно, что до сих пор тюркский язык живет в селах Северного Приазовья, сохранившись в том виде, в каком «вынесли» его из Крыма средневековые греки, на нем и сегодня поют песни, пишут великолепные стихи.
…В центре городка оказываемся у телеателье. Перехватив вопрошающие взгляды, гид поясняет: «Когда в семьдесят восьмом я вернулся в Карасубазар, на месте ателье еще стояло Шорджами, а во дворе мечети был родник, названный Денъиз къулагъы (Морское ухо).
Знаете, почему река названа Карасу? Цвет дала глубина. А вода в нашей Карасу самая вкусная в Крыму. Напротив Шор-джами был до войны базарчик, рядом - ташхан. Кстати, мой отец восемнадцатилетним пареньком участвовал в массовке в сцене на базаре во время съемок кинофильма «Алим» в 1925-1926 году" . На Алиме надо остановиться подробнее.

Алимка разбойничал. Его имя живет в Крыму, как в Шотландии имя Робин Гуда. Это – разбойник-рыцарь, по понятию народа, особенно по понятию татар. Татары считают его скорее героем, чем разбойником. Они прославляют его подвиги даже в песнях.
Историю Алимки знает в Крыму всякий мальчишка; живы люди, среди которых он геройствовал, целы предметы, почему-либо ознаменованные его именем; но о нем самом уже составились саги.
Алимка был богатырь и вор. Он считался карасубазарским мещанином, и потому воровал в Карасубазаре. Общество караимов, самое зажиточное сословие Карасубазара, тяготясь подвигами Алимки, отдало его за воровство в солдаты. Алимка попал в Бобруйскую крепость и вел себя примерно. По истечении известного срока, сделали в Карасубазар запрос; не желает ли он опять водворить у себя Алимку; отзыв о нем дали вполне хороший. Но караимы единодушно отказались от Алимки.
Говорят, этот отказ глубоко оскорбил Алима. "Коли вы меня, честного человека, боитесь как вора – так буду я настоящий вор!" – сказал он сам себе. Из крепости он бежал и, после разных похождений, прибыл в родной Карасубазар.

С этой минуты начинается Илиада Алима. Он является уже не уличным вором, пьяницей-мещанином, а могучим степным разбойником. Он ездит в одиночку без товарищей и без шайки, верхом на степном скакуне, с ружьем да ножом. Он ни с кем не делит ни опасности, ни добычи, ни богатырской славы. Где он покажется, он властвует; двери перед ним отпираются, нагибаются и головы. Его кормят и поят, одевают и обогревают.
Он ночует в лучшей комнате мурзака, охраняемый им, как повелитель; он выбирает из его табуна лучшего коня и едет на нем, не спрашиваясь хозяина.
Царем крымским степей, крымских дорог – стал Алим. О борьбе с ним нельзя было и  думать. Где только завиделась его шапка, там бегство.
Несколько фургонов, набитых мужчинами сильными и здоровыми, останавливаются по знаку руки Алима и отдают ему все, что он требует. Дворники и хозяева трактира смотрят на этот дневной грабеж в почтительном безмолвии, и готовят заранее угощение Алиму.

Но Алимка – разбойник-патриот, великодушный покровитель бедных. Он не трогает ни одного татарина; бедному дает деньги и платье; татары и боятся и любят его; любят, может быть, сильнее, чем боятся.
Вся ненависть татарина Алимки обращается на караимов; вся ненависть пролетария Алимки – на богатых купцов. Жестоко отомстил он главным притеснителям своим в Карасубазаре. Но этого мало ему. Он один, своею личною храбростью и проворством, блокирует все караимские города; караимские улицы не осмеливаются выехать из Евпатории, Бахчисарая и Карасубазара: торговля заметно останавливается.
Ежедневно новые слухи о новых грабежах Алима: того убил, у того отнял весь товар. Беспокойство распространяется на весь Крым.
Не хотят верить, чтобы Алимка был один; он кажется вездесущим. Сегодня дают знать, что видели Алима у Карасубазара, что он остановил там обоз; евпаторийские купцы пользуются случаем, спешат поскорее в Симферополь, а уже на дороге Алим! Опять пропал товар, купцы избиты, иногда убиты.

У него везде были агенты. Кто они были? Исчислить трудно; скорее всего – все татары. Алим никогда не носил одного платья два дня сряду; у каждого мурзака он переодевался заново. То он мурзак, то он чабан, то он военный. Следы его обрывались на каждом шагу, да никто и не выдавал его. На народ такое вездесущие, такое всесилие Алима производило необыкновенное впечатление. Его считали заколдованным, его сила почиталась сверхъестественною. Пойти против него мог тот, у кого две головы на плечах. Видели собственными глазами, что с ним, с одним человеком, с бедным карасубазарским мещанином, не может справиться ни начальство, ни войско. Отряды солдат были вызваны с исключительной целью поимки Алима. По дорогам ходили патрули; полиция, жандармы, сами обыватели то и дело были тревожимы устройством ночных облав и экстренных обходов.

Всячески пытались изловить Алимку: подкупом, хитростью, открытою силой, а он преспокойно разъезжал по своим обычным дорожкам, на знакомой всем лошадке, заезжал поесть в трактиры на больших дорогах, при дневном свете, не стесняясь публикою, даже гулял по губернскому городу, посмеиваясь над полицией, как будто дело касалось совсем не его. Однако поймали-таки Алимку. Оставновил он раз на большой дороге карету с шестеркой почтовых лошадей. В карете был генерал с дочерью, гласит сказание, на козлах лакей и ямщик, на лошади другой ямщик. Алимка был один на своей лошадке. Он приказал людям не трогаться с места, а генералу велел выбросить бумажник. Генерал стал ругаться. гнать ямщика, но Алим поднял ружье и дал пять минут срока. Ямщики стояли, как вкопанные, а генерал стал торопиться доставать бумажник. Обычай Алима при нападении был всегда один: он становился от дороги несколько поодаль, и требовал, чтоб остановленная им публика выходила из экипажа, оставляя на земле деньги и пожитки, и удалялась шагов на 50. Когда приказ исполнялся, Алим спокойно подъезжал к экипажу, выбирал, что ему было нужно, и ехал затем так же спокойно назад. Редко он прибегал в силе, к выстрелам; обыкновенно достаточно было одного его имени, одного вида, а поднятое ружье смиряло всякого храбреца.

Ограбленный генерал не мог простить себе своего позора; он был заезжий, и никак не хотел понять обаяния алимкиной славы, от которой опускаются руки у четырех перед одним. Он поехал в Одессу и поднял шум. Приказано было принять чрезвычайные меры для освобождения Крыма от степного царька. Поняли, что его сила в татарах; что без поголовного прикрытия его татарами, он не долго бы геройствовал. Стали доезжать татарские селения, в которых чаще скрывался Алим, военными постоями, стали налагать денежные пени; словом дали почувствовать татарам, что они отвечают за подвиги Алима. Больше всего сердит был на Алима один русский мужичек, здоровяк и молодец не хуже самого Алима, волостной голова в селении Зуях. Он дал себе слово поймать Алимку и гонялся за ним, где только мог, как борзая за волком.

Раз он совсем было окружил и схватил его пьяного. Народу было много, но богатырь Алим отбился от всех, отрубил одному руку и ускакал в степь; за ним гнались, деваться было некуда, и Алим решил спастись в Симферополь. Он выехал в город ночью, и чтобы долго не разыскивать помещения, завернул в городской сад, прямо против дома губернатора. Там в беседке, в которой мы так часто наслаждаемся музыкой богемцев, лег он себе отдохнуть от похмелья и от трудов недавней схватки, привязав тут же к беседке своего знаменитого конька.
На беду его был праздник, и полицейский обход подбирал в саду запоздавших пьяниц. Наткнулись на коня, потом на спящего Алимку; посвятили фонарем: татарин-городовой с ужасом узнает Алимку; глядит на лошадь – Алимова! И татарин и рекрута, бывшие в обходе, хотят дать тягу; однако опомнились, видят, что сонный, начинают вязать. Алим был пьян, не мог расправиться по обычаю; рекрута сидели у него на руках и ногах, и он волочил из на себе, стараясь сбросить; их было шесть на одного; насилу удалось им втолкнуть его под скамейку; тут его прижали; послали за подмогою, пришло еще людей, но и с ними едва удалось связать Алима.
– Эх, кабы не пьян, – говорил Алим, когда его вели в острог.

Посадили Алима в секретную, под строгий караул; но не долго укараулили. Алим подговорил часового солдата; тот опер ему штыком дверь, и оба бежали из острога. Через стену перелезли, поставив дверь на дверь; а двери заранее сняли с петель.
Поймали Алима и второй раз. Тут выдал его свой же брат – мурзак. Облаву устроили с большими предосторожностями. Целый батальон, переодетый в разные костюмы, разными дорогами был послан к назначенному месту. Алим кочевал у чабанов; мурзак навел на них.
Солдаты навалились кругом, и чтобы не ошибиться, перевязали всех чабанов, с ними попался и Алим.
На этот раз не откладывали в долгий ящик: пустили Алима, как беглого солдата, по зеленой улице. Когда узнали, что Алима будут гонять сквозь строй, сбежались стар и мал; не было ребенка, – говорили мне очевидцы, – который бы тогда остался дома.

Солдаты ненавидели Алима за вечные патрули и ночные походы по степи, в которые гоняли их по его милости. Они колотили его насмерть с беспримерным ожесточением; палки, – говорили мне, – едва были видны, только слышался свист и удары, словно дробь били. Алим беспрестанно падал под градом ударов, но оправлялся и шел далее, не издавая звука; окровавленное мясо висело у него на спине клочьями.
Всей прогулки он не выдержал и упал без чувств; когда он выздоровел, ему досчитали недоданное; он не выдержал и второй раз, и только на третьем приеме расквитался окончательно.
Говорят, что после того Алим бежал в Турцию и живет там до сих пор в богатстве и спокойствии. Это, очевидно, татарская фантазия, венчающая своего героя благочестивым концом. Очень может быть, что вообще из переданного половина преувеличения; но в такой форме живет в Крыму память о знаменитом крымском разбойнике Алиме.
Карасубазарским начальником в то время, а это случилось в 1850 году, был Павел Михайлович Жизневский, тоже славившийся богатырской силой”.  Рассказ гида на этом закончился.

 Переходим к статье "Крымский город Карасубазар» турецкого исследователя Зейнеп Озьдем. В ней она  отмечала, что в Карасубазаре когда-то было 32 малле (улиц). Из них три маалле относились к не мусульманам: маалле Рум, маалле Чешме, маалле Кенисе.
Много людей прибыло в Карасубазар из Анатолии (Анадолу). Ими были выходцы из различных турецких областей (эялетов и санджаков), таких как Кастамону, Болу, Сафранболу, Тире, Чанкыры, Трабзон, Сивас, Токат, Амасия, Ван, Диярбакыр, Эрзурум, Малатья и Урфа. Некоторые переселенцы сбежали из родных мест по разным причинам, другие из них прибыли в Крым с торговыми или просветительскими целями.
  Эвлия Челеби указывает на то, что в городе было 5 медресе (религ. учебн. заведений) и 8 мектепов (школ). Один из мектепов находился на маалле Чорум, а медресе Мехмед Эфенди располагался на маалле Реджеб Эфенди. Другие 2 медресе назывались Хаджи Субханкулу Гази Ага и медресе Хаджи Яхья.

 В Карасубазаре также имелись питейные заведения: бузахане и мейхане. Эвлия Челеби говорит о том, что в 1140 тюкянах (лавках) было около 105 бузаджы (продавцов бузы), 10 кофеен (кавехане) и 40 мейхане. В городе было несколько рынков (базаров): Чаршы  Юкары (Верхний), Орта (Средний), Ашагы (Нижний) и прочие: Чаршы Шейх Абдульазиз, Чаршы Калгай, Чаршы Сюк-и Суфий, Чаршы Эфенди, Чаршы Сараджлар, Хаффафлар и Баккаллар.
 В центре города располагались следующие базары (рынки): Базар Шор, Базар Давар (невольничий рынок), Базары Ат (лошадиный) и Мырза. Базары (чаршы) являлись "кровеносной системой" города. Жизнь кипела с утра до вечера. В таких местах можно было стать свидетелем различных событий".