Вышел месяц из тумана...

Яковлев почувствовал, что перебрал: туман в голове сливался, как ртутная капля, с туманом вокруг. Весь мир плавал в густом невесомом молоке, создавая такое беспросветное одиночество, что хотелось звать на помощь. Но Яковлев не до такой степени был пьян, чтобы привлекать к себе внимание. Он шёл по фонарям вдоль проспекта, миновал две пересекающие магистраль улицы, в третью свернул, определившись по двенадцатиэтажному многооконному гиганту на углу. Дальше стало трудно разбирать дорогу. Их переулок – сплошная новостройка: ямы да колдобины на дороге, надо добраться до частных домиков, в одном из коих и проживал Яковлев со своей мамашей-пенсионеркой. Жена его пропала. Оставила записку странную, как бред: «Не ищи меня, Валера. Это бесполезно. Я хочу  лучшей жизни. Всё. Светлана». Яковлев думал не раз, почему она не поговорила с ним ни разу, не намекнула, что ей не нравится то или это? Почему не было ни единой размолвки за три года, ни малейшего повода усомниться в крепости их семьи? Детей не было, так это потому, что они «планировали семью» при помощи надёжных средств, понимали ответственность перед потомством. А то, что они подходили друг другу во всём, отмечали все, и сознавали они сами. Отношения Светы с мамашей тоже были слажены, они соглашались друг с дружкой во всём, что касалось быта, особенно, в осуждении выпивок на работе. Фирма их была молодой, новой, сотрудники – бывшие однокурсники технической Академии, сильные дружные ребята под руководством сынка богатого папы Юрика Рыскина – коллектив давно спаянный  и  в меру споенный. Вот и сегодня в предпраздничный предновогодний день под модной серебряной ёлкой, под цветными мигающими гирляндами их тесная компания распила ни один пузырёк. Ну и что? Не пьянство же это, а дань традиции. В остальное время – полная трезвость, работа до праздника или пикника. А Светки нет. Он, конечно, обзвонил всех, кого мог: родных, знакомых, малознакомых… Бесполезно. Заявил в милицию, где над ним чуть ли не смеялись в лицо, но заявление приняли, так как прошло уже больше месяца, а от  жены ни слуху, ни духу, ни плана развода, ни весточки близким.
Брёл Яковлев, брёл… Спотыкался на ухабах, даже приземлился пару раз, благо, снегу немало, не ушибся. Но устал. Так вдруг устал, что слабость навалилась, ноги сомлели. Сошёл с дороги, присел на снег  под деревом, привалился спиной к стволу. От трудного движения было жарко. Яковлев закрыл глаза, притих. Вокруг тоже было тихо. Город в отдалении полнился обычными шумами, но здесь все звуки были словно завёрнуты в вату, приглушены, почти стёрты. Яковлев прислушался к себе и вдруг услышал в груди ноющую скребущую боль. Он определил её как тоску. Тоска эта тонкой струйкой нескончаемо лилась, наполняя всё его существо. «Я хочу лучшей жизни», – вдруг выкристализовалось в его мозгу, и он обомлел, поняв, что это слова из записки Светланы. «Подсказка мне, что ли? Она вот так, не от чего, тоже затосковала? И что?» Почему-то вспомнилось, что в тот злосчастный день тоже стоял густой туман на дворе – осенний туман, ещё более тяжёлый и мрачный. Яковлев услышал пение мобильника в нагрудном кармане, передёрнул плечами в наплывшем ознобе, поднёс трубку к самым глазам. Странно, высветился номер, которого он никогда не встречал в жизни: 00 – 00 – 00 – 02. «Милиция? Да нет же, там 02 и всё», – раздумывал Яковлев, а телефон не умолкал, и Валерию даже казалось, что мелодия его звучит не совсем обычно, напряжённее и ускореннее. Он включил связь. Голос оттуда говорил шёпотом, но придыхания, сам этот шёпот были до родного знакомыми. «Алло, Яковлев? – шелестело в трубке, - ты где, в тумане? Это хорошо, эта среда даёт нам возможность общаться».
— Светка, ты? – почему-то перейдя тоже на шёпот, с усилием выдохнул Яковлев.
— Не знаю. Для тебя я Светка, может быть. А  вообще… Слушай, не прерывай, мало времени. Тут хорошо, тут счастье, тут всё-всё, что бывает в мечтах. Только тебя нет. Это потому, что ты не мечта – реальность, но там, не здесь… Яковлев, иди сюда, если хочешь. Надо только сильно захотеть. Иди…
Голос растаял. Всё молчало вокруг. Только красная точка светилась на мобильнике, надо было её нажать. Но Яковлев медлил. Страх сжал его тисками. Туман сгустился до плотности угля, ночь без мерцания, без просвета. Он вспомнил о маме, как она ждёт его, как снова будет говорить бодрым, излишне бодрым голосом, скрывая тоску по Светке. Света… Волосы, как этот туман, тёмные и плотные… Густые. Синие глаза на бледном лице… Но… Мама!
 Нужно было нажать кнопку. Он нажал. Сквозь гущу тумана в небе проступило жёлтое круглое пятно и стремительно понеслось к земле. Огромный, яркий, как близкий фонарь, месяц завис перед лицом Яковлева. Сквозь кругло его свечение, как сквозь окно на Яковлева смотрело Светкино любимое и ослепительно юное лицо. Глаза её сияли, как огни, лучились, переливались, губы слегка улыбались, так же, как улыбались при их свиданиях. Яковлев не мог отвести взгляда от её лица. Снова запел  в руке телефон. Яковлев, не опуская глаз. Поднёс его к уху. Шёпот настойчиво повторил: «Иди. Иди сюда. Иди, не отключайся…» Яковлев понял, что надо встать и пойти по тоннелю в тумане, соединяющему его с жёлтым горящим кругом. Хотел ли он этого? Да! Но не встал, не пошёл, вздохнул, разрывая болью горло, закрыл глаза и на ощупь нажал кнопку отключения. Синий луч блеснул сквозь сомкнутые веки. Раскрылись глаза и увидели холодную сталь этого луча под самым сердцем. Лезвие пронзило тело. В голове заболело, завертелось и стало беспросветно.
Мама Яковлева не спала всю ночь. Впервые за всю их жизнь сын не ночевал дома, не позвонив матери. Конечно, он мог остаться у женщины, и это неплохо при его постоянной тоске в последнее время. Но мог бы позвонить, зная, что мама беспокоится, боится за него. Да…  Время такое: грабят, убивают, похищают…  Вот со Светочкой что-то непонятное. Ещё и этот туман! Такая от него тоска, беспомощность!
Чуть просветлело за окном, мать оделась и вышла за порог. Калитку нашарила, побрела по переулку, вглядываясь в патоку тумана. Прошла шагов сто, не увидела, ощутила у дерева тёмную фигуру, подошла близко. Сын!  Схватила руку – холодная. Ужас пронзил грудь, как нож, который торчал из тела сына. «А-а-а! Сыночек! Валерочка!..» – мать припала лицом к лицу сына. Оно отозвалось живым теплом. Мать, загоревшаяся надеждой, расстегнула молнию на куртке сына. Оказалось, нож вошёл косо, не вглубь, хотя кровью набрякло вокруг раны. Мобильник был цел, не украден ни кошелёк, ни норковая шапка. Скорая подъехала быстро. Поехали в больницу.
Сколько ни спрашивали Яковлева, ничего он не смог прояснить. «Задремал у дороги, кто-то пырнул ножом. Не видел, не знаю» – вот и всё.  Тот же сказ и маме. А что он мог рассказать?  Только после больницы перестал вспоминать жену свою, перестал искать её, да и скучать, как видно, перестал.  Две небольшие странности стала замечать за ним мама: в туман он непременно уходил из дома, садился под старым тополем, где нашёлся пораненный, и сидел почти всю ночь. Правда, туманы в этих краях явление не столь частое. А ещё, как народится полная луна, выйдет на крыльцо и смотрит, смотрит ввысь, а потом войдёт в дом и всё приговаривает: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, вышел месяц из тумана…» Такая у него присказка появилась. А так, всё нормально.