Тетрадка Окончание рассказа

Она: «Нашли?» А кто искать будет?! Дескать, чабан в будке своей сидит, а мы какого холика по горам скакать станем?
Приезжаем к чабанской будке. Хозяин насовычил глаза. И всё!

«Знаешь, сколько тебе в счёт поставят за пропажу отары?» - спрашивает бабка. - Не 20, не 100, а голов 300 потерялось!
«Хрен, - отвечает, - с ними!» - «Это ж сколько тысяч платить придётся? Какими шишами расплачиваться станешь?»

Искать не стали. Чабану в счёт потерю поставили. А выплачивал ли? Там всё с какой-то головой сделано было, с хитринкой. Колхоз на суд подал документы. С чабана половину суммы скостили. Вот и считай! Это значит, кто-то приехал, увёз с пастбища овец. Ясно – организовали, готовились. Подсчитали, что чабан меньше заплатит, чем по суду припишут. Он согласился платить, и всё сошло ему с рук. У него в то же лето появилась личная машина. И забил он на пропавших колхозных овец! И такое было. А потом кричим на всех углах, что колхозы плохие. Сами же и разворовали, растащили по домам. И сейчас, думаешь, не воруют? Колхоз реорганизовали в сельхозкооператив, а сознание новое в человека вложить забыли. Да и некому этим заниматься. Сегодня главное больше рублей зашибить – легче воровать.

Расстались мы скорее, чем ожидалось. Сосед Кузьмича собрался в райцентр, забежал к Кузьмичу узнать, надо ли чего купить в тамошних магазинах, увидел меня и предложил доставить до дома в целости и сохранности.
- Ты звони, коли чё, - хохочет Кузьмич, прощаясь. - Но лучше гонорар в бутылке к баньке обеспечь!
Я, конечно, обещаю, а у самого внутри аж всё кипит от нетерпения прочитать его записки.


Дома первым делом раскрываю тетрадь и углубляюсь в чтение.
«ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. Сын купил у Сладенького дом, а рядом жила Бутова бабка Аришка. Вот Лёнька Бутов, Колька Бутов, это её сыновья. Соседка ещё была. А выше жил Сват колхозный...

Ну вот, пришла пора – умер Никит Бутов, муж бабки Аришки. Дети смотались в город – бабка осталась жить одна. И Сват колхозный, значит, рассказывал: «Давно это было; света не было электрического. Мылись в банях при свечах, при каганцах. Их ещё коптушками называли. Помылись мы однажды и были уже в избе, когда бабка моя говорит: «Принеси-ка таз из бани». Зачем-то он ей понадобился. Уже и час прошёл; я обсох и бабка тоже. Я пошёл. Захожу, а в бане отбеливает от окна – луна светила в половину силы через облака. Р-р-р-раз – баба голая на полке! Я к-а-к крутанулся на месте от неожиданности и с испугу, да как дал головой об косяк, едва его не вышиб. В общем, выпужала она меня до смерти. Забежал я в дом и бабке своей: «Там кто-то есть, в бане!» Бабка мне: «Ты что, охренел?! Кто там может быть?!»

Взяли фонарик. Или спички? Щас уж и не вспомню. Пошли в баню. А баба та уж из бани выходит. Оказалось – соседка, бабка Аришка.

«Ты зачем сюды?! - подивилась моя бабка. - Как попала?» - «А я... - встрепенулась та. - Чё вы нашерохались?! У вас воды много всегда остаётся. Вы попаритесь, мне помыться хватает воды. Я у вас уже два месяца моюсь. Пойду после вас, погляжу – вымылись! Я и пошла» - «Да нам что – жалко, что ли?! - отвечаю. - Могла бы сказать, упредить! Меня чуть заикой не сделала – рванул об косяк лбом! Ещё бы маленько – и штаны бы наполнил по самый ремень». – «Ой, ой, а то ты голую бабу не видел!» - хохотнула задорно соседка и направилась к своей избушке.
«Ну ты и…» - только и нашёлся я».


«ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. Мама у нас часто и подолгу лежала в больнице. Как попадёт на койку, так месяц-полтора без неё ботаемся в избе и во дворе. Не столько, конечно, мы, как отец.

Он нам, троим детям, одну лапшу только и варил. А её же надо было сразу всю съедать. Не осилишь, она чуть постоит в чугунке – раскиснет, заклёкнет, не вот поварёшку вытащишь из неё. Это сейчас кран открыл – вода в раковину полилась. А тогда же такого счастья не было – воду носили вёдрами чуть не из-за горизонта, из родника. Их два на всю деревню было, и один колодец только, глубиной 25 метров. Ну, да чё теперь о нём, не про колодец речь веду.
И вот, кто захватит чистую чашку первый, тот поел лапшу.

Я тут отвлекусь маленько, чтоб сюжетом не утомлять.
Отец бил голубей. Придёт его дружок: «Пойдём бить голубей!»
Решето ставили на фермерской крыше, и голуби улететь не могли. Тут на них самая охота. Принесёт отец голубей в избу, начинает ощипывать; пух так и плавает. Может и в лапшу попасть, если чугунок не закрыт.

И тут я возвращаюсь к лапше. Вот она делается такой… Если засохла в чугунке или в чашке, то выход один – квасить. К тому времени уже чашки кончились, ложки кончились чистые. Из чего есть и чем черпать? Тогда отец грубку натопит, воду согреет, отпарит всю посуду. Перемоет! Заходишь с улицы – жилым не пахнет в хате.

Когда же мама из больницы возвращалась, она с собой жизнь в хату приносила, по углам размещала. По двору-то она не была приспособлена работать из-за болезней. Тут мы ей и дров принесём, и золу вынесем, и воду зимой на санках из речки привезём.
 
Радостно с мамкой, тепло, уютно. И на лапшу уже не глядим, и за грязные чашки не боялись. По-другому всё шло».


«ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. Дед Дударев давно жил; ещё колхоз «Пахарь» был. Он разводил картошку, накормил хоть краянских (живуших на окраине деревни). Глазки выковырнул из клубней и посадил в огороде. Садил не как сейчас, по лункам, а подряд, в борозду.

Разрослась она под землёй-то – подряд надо копать. И пристал (приморился) дед, на работу не мог ходить; сидит на завалинке.
А тут родственник пришёл из армии. Весь колхоз, от мала до велика, в поле, а дед посиживает себе. Увидел родственника, спрашивает: «Ну, чё теперь, унук? Армию отслужил, теперь вот жениться надо». Тот: «О, нет, дед! Надо мне костюм справить, хромовые сапоги сладить».

Тогда почему-то модно было: пиджачки на плечи накидывали, косоворотки какие-то носили… И хромовые сапоги в калошах. Блестучие калоши были. Помню, Витька, Ванька Юракины ходили так.

Дед качает головой: «Знаешь чё, унучок? По нашей нужде ты так женщин никогда и не узнаешь! Пока всё справишь… Жениться надо сразу, а потом наживай, что хочешь».


«ИСТОРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ. (И пока, думаю, последняя). Вот про облигации. Брат был у моего отца, дядя Ваня. Иван Петрович. Неграмотный, без образования, но шибко умный, смекалистый, имел понятия в технике. И потому был не то механиком, не то помощником бригадира.

А при МТС был какой-то Корягин. А у всех начальников в то время были облигации. И первая газета с таблицей выигрышных облигаций попадала почему-то Корягину. Он как номера узнавал, собирал на совещание всех начальников МТС, больших и помельче. Ну, и делал застолье. Выпьют мужики по стопке, и он прям начинает: «Показывайте свои облигации, давайте меняться». Подчинённые раскладывают их на столе, Корягин видит выигрышные и обменивает: чужие берёт в обмен на свои.

И вот у дяди Вани в какую-то хорошую сумму выиграла облигация, но он не знал, поэтому согласился на обмен. Считалось за честь: Корягин начальник, не глядя, меняется. И дядя Ваня обменил. Говорят, на пятой точке после этого волоса целый день рвал, когда узнал о выигрыше.

А потом Горягина прижали за какие-то махинации и попутно вызнали про натуральное жульничество с облигациями. Рассказывала, знаешь, бабка Ленка, тёща. Выходила замуж за Попонина, какого-то деда, он тоже при начальниках состоял, туда ездил и знал суть «игры». Но моложе других был. Те уже битые да тёртые, а он вокруг них крутился».

Через три чистых страницы, на четвёртой, нахожу ещё одну запись. История ли, не история, но, видимо, Кузьмич записал для себя, чтобы не забыть, да заели его домашние дела – забыл-таки, не дописал.

«Я на «молоканке» работал – как отшельник! Не как в коллективе, чтобы зарплату получать вкупе со всеми. Сенаж готовили, всякие другие осенние уборочные работы вели. И тут коллективная работа. Все зависят друг от друга. Напился комбайнёр – дело стало. Он сам спотыкается, и мы, шофёры, сидим без дела рядом. Если мы закутили – он без работы остался, тогда вместе с нами гуляет. И снова спотыкается.

И как начали работать?! Илья Шипилов, Степан – старые, друг перед другом рвут (в смысле работали) – кто больше?! Вот как началась перестройка, как-то дальше получилось: «Тебе что – больше всех надо?» И какая-то злоба; начали друг на друга: ры-ры-ры. «Ты чего мотаешься? Куда рвёшься?» Утром приходишь за путёвкой и, кажется, на голову, грубо говоря, тебе наклали того, что не тонет, и голову этим помыли. А ведь до этого с удовольствием возвращались в парк, подсчитывали, кто сколько заработал. Да и вообще: уборка – кто больше сделал! Рвали, метали! Не дай бог, машина сломалась. Зарплаты нет. Три дня простоял – мужик бегает по гаражу: надо выезжать! А потом-то скатилось к тому, что в последние годы всё – конец».

- Ты нашёл свою школьную тетрадку? - спросила из-за спины жена. - Не слышен и не виден, будто и нет тебя дома.
- Почитай, - улыбаюсь в ответ и подаю жене тетрадку. - По моей просьбе Кузьмич за авторучку взялся!