Людмила

Стояла одуряющая жара середины лета. Работать в такую погоду совсем не хотелось, но работу никто не отменял. Летний зной густо втекал через раскрытые окна, слабый ветерок, такой же горячий, как и все вокруг, лишь слегка шевелил занавески.
Руки двигались медленно, неохотно. Пинцет едва не вываливался из ослабевших пальцев. Обжиг керамики. Работа была нудная и однообразная. Бесконечная череда плиток, в ячейки которых загружались квадраты керамики, чтобы пройти затем обжиг в печи. Шестнадцать квадратов на каждую плитку, множество плиток, несколько тысяч мелких квадратиков в день.
Я вытерла пот со лба и с трудом повернула голову влево, туда, где огромные заводские окна были задернуты длинными, бордовыми шторами. Даже сквозь плотные шторы пробивалось солнце, просвечивая их, как просвечивает тонкий лепесток ушной раковины, делая видной сеть капилляров. Болезненно прищурившись, я тут же отвернулась. Как они горели, эти шторы. Как болели глаза от их теперь уже ярко-алого цвета.
Хотелось расслабиться, заснуть. И проспать где-нибудь в тишине и прохладе до середины осени, когда спадет удушающий летний жар. На миг я прикрыла глаза, представив себе багряно-желтую картину осени, с туманами по утрам и последними грибами с приставшими к шляпкам листами и сухими травинками.
Я почти заснула, когда мой локоть пополз в сторону и коснулся теплого бока печки. Вздрогнув, я широко открыла глаза и огляделась по сторонам – не заметил ли кто моего конфуза? Но, нет. Похоже, сидевшие в отдалении работники и сами были не в лучшей форме. Кто-то, оторвав глаза от микроскопа, со вздохом вытер пятерней запотевший лоб и слипшиеся от пота волосы так и остались стоять, глядя вверх.
Шум вентиляций сливался в равномерный, монотонный гул, вызывая еще большую сонливость. Тонко визжали стоявшие в отдалении станки.
Через минуту все изменилось. Руки мои задвигались быстрее, пальцы сильнее сжали пинцет, спина выпрямилась, выражение сонливости сошло с моего лица. А все потому, что именно в этот момент со стороны коридора раздался голос мастера Анны Оттовны – немки по происхождению. Нужно было стараться как можно лучше, ведь я и так была на плохом счету. Нет, с работой я справлялась не хуже других. Но своей убийственной необщительностью и стеснительностью я умудрилась в короткий срок настроить против себя почти весь коллектив, в том числе и начальство, требующее от своих подчиненных не только хорошей работы, но также активности и умения взаимодействовать друг с другом.
«Душа компании» - так меня часто за глаза, издеваясь, называли коллеги. И не только так. У меня была масса прозвищ, в том числе, и не очень приличных.
«Да, не любят в этом мире молчунов» - часто с тоской думала я, глядя, с какой легкостью и непринужденностью общаются между собой коллеги.
«Да и за что вас любить?» - представляла я себе их возможный ответ.
«Так-то оно так, - думала я, отвечая самой себе, - но куда нам деваться, молчаливым людям? Исчезнуть? Раствориться? Улететь в космос?»

… - Люда должна сейчас подойти, - говорила кому-то Анна Оттовна, скрытая от глаз рядами металлических шкафов. – Да, на семнадцатый участок. Там как раз керамику гонят. Пусть посмотрит, что там у них с температурой.
«Проклятье! – мысленно выругалась я, и так же мысленно издала продолжительный стон, отразивший все мое негодование и разочарование. – Ну, почему? Почему именно сейчас, когда и так жарко и нечем дышать, почему именно сейчас должна явиться Людмила?»
Теплотехник Людмила появлялась у нас раз в один-два месяца, иногда реже, иногда чаще – в зависимости от того, какого качества выходила обжигаемая керамика. Запуская в печь провода термопары, Люда в течение часа наблюдала за изменениями в температурном графике, преподнося его нам потом на бумаге.
В Людмиле все было прекрасно – правильной формы лицо, изящная фигура, хорошо подобранная одежда. И главное – ее легкий, общительный, смешливый нрав, за который ее все любили. Она всегда собирала вокруг себя людей: многие, проходя мимо, замедляли шаг и останавливались, чтобы поболтать и посмеяться с Людмилой или хотя бы перекинуться парой фраз. Часто вокруг Люды собиралась целая компания, иногда довольно шумная. Признаюсь, я изрядно завидовала этим ее качествам, так как сама была начисто лишена их.
Да, в Люде все было прекрасно. Но было одно «но».
«Начинается» - с трепетом подумала я. Сонливость как рукой сняло.
Да, ошибки быть не могло. И в самом деле, моего носа только что коснулся пока еще слабый, отдаленный, но уже отдающий удушьем, аромат. Это означало, что Люда уже внизу, возможно только что вошла в здание.
Впервые я почувствовала этот запах два года назад – именно тогда я устроилась на работу. Запах, заставивший меня с изумлением оглядеться по сторонам в поисках его источника. И лишь когда рядом со мной вдруг появилась симпатичная, улыбающаяся женщина и запах многократно усилился, я поняла, кто являлся его источником.
«Что? Не может быть, - думала я тогда, заботясь лишь о том, чтобы не вдыхать глубоко. Воздуха не хватало, и когда все-таки назревала необходимость сделать глубокий вдох, я прятала нос в воротник рабочего халата. – Не может быть, чтобы у такой привлекательной женщины был такой омерзительный парфюм».
Парфюм был поистине ужасен. Он совершенно не подходил облику и характеру Людмилы. Ничего подобного мне вдыхать еще не приходилось, и я чувствовала себя ошарашенной, сбитой с ног. Час, проведенный в обществе Людмилы, стал для меня настоящей пыткой. А потом эти часы пошли один за другим, я пыталась привыкнуть, но каждая новая встреча с убийственным ароматом Людмилы ошеломляла меня, как и в первый раз и едва не сводила с ума. Я поняла, что и среди не очень значимых вещей есть то, к чему привыкнуть нельзя.
Сама Люда, казалось, ничего не замечала. И это было настолько невероятно, что я не переставала задаваться вопросом, а все ли в порядке с Людмилой? Может, она больна? Может, у нее нарушено обоняние?
Вопросы отпали сами собой, когда Люду однажды угостили кусочком праздничного пирога. Людмила с воодушевлением отметила его чудесный аромат, и стало ясно, что с обонянием у нее все в порядке.
«Что это за…- размышляла я после первой встречи с Людмилой, тщетно пытаясь подобрать сравнение для запаха ее духов. – Что за…удушье? Что за…отвратительные, пыльные, душные тряпки? Тряпки, снятые с древних, давно умерших и высохших старух».
В картинах, нарисованных моим воображением, падали со стульев сухие мумии женщин, поднимая облака удушливой коричневой пыли, отваливались от удара головы, руки, ноги. Раскачиваемые ветром, висящие на веревке, расшитые бисером шали, платки и прочие предметы одежды, издавали удушающий запах, бросая его мне прямо в лицо. Они были насквозь пропитаны духами Людмилы.
Я встряхивала головой, стараясь избавиться от наваждения, но вид и запах развевающейся одежды мертвецов преследовал меня и позднее.
От запаха Людмилы страдали все: начиная от руководства, знающего толк в хороших духах, и заканчивая простой уборщицей, которая поначалу и вовсе с хрипами хваталась за горло, будучи изрядной клоунессой.
Но, то ли из вежливости, то ли еще по какой причине, никто не решался указать Людмиле на этот ее недостаток. Однако, стоило Люде покинуть участок, как работники, наконец, давали себе волю:
- Фу-у, ну и вонь…
- Ничего себе, и это духи?!
- Меня чуть не вырвало…
- Надо открыть окно…
«Интересно, где Людмила покупает свои духи? – размышляла я, когда запах выветривался и в голове появлялась ясность. – Может, ей их дарят? Вряд ли. За такой подарок можно и по физиономии схлопотать. Значит, она достает их сама? Не в хорошем магазине, это точно. Подвал!  Тусклый, грязный, мрачный подвал – подпольный цех по производству этой душной отравы, где работают нелегалы-гастрбайтеры, не чувствительные к запахам, иначе давно бы умерли от удушья».
Таковыми были мои фантазии. Думаю, они не сильно отличались от действительности. Люда, скорее всего, брала свои духи в обычном магазине парфюмерии и бытовой химии, и это была самая вульгарная, низкопробная, дешевая вонь, возможно, и в самом деле состряпанная в каком-нибудь подвале.
Проблема состояла еще и в том, что духи Людмилы оказывали крайне негативное воздействие на нервную систему, вызывая головную боль, тошноту, раздражительность, спутанность мыслей. Одним словом, действовали, как боевой, отравляющий газ.
Возможно, другие работники этого не замечали, ведь это мне, а не им, приходилось в течение целого часа находиться в непосредственной близости с человеком, источающим удушье. И именно я в полной мере прочувствовала на себе всю силу отравляющего воздействия Людиных духов.
Вот и сейчас мне предстояло пройти то же самое испытание в этот на редкость знойный солнечный день середины июля.

Запах усилился, и я почувствовала учащенное биение пульса - волнение, как всегда, настигало заранее. Со стороны коридора послышалось веселое щебетание Людмилы. Я почувствовала досаду. И так всегда. Ей обязательно нужно было переговорить с каждым встречным вместо того, чтобы сразу пройти к своему рабочему месту, и это было ужасно, ведь чем дольше находилась в цехе Людмила, тем дольше сохранялось присутствие ее «аромата».
Прошло еще минут двадцать прежде, чем на участок впорхнула симпатичная, стройная женщина в цветном, летнем платье, крича кому-то через плечо запоздалый ответ.
- Здравствуйте, - с улыбкой поздоровалась она.
Я ответила. Люда, между тем, взгромоздила на печь черный ящик термопары и принялась подключать свое оборудование, тихо напевая при этом какой-то знакомый мотив. Она знала, что заводить со мной разговор бесполезно, ибо я всегда ограничивалась короткими, односложными ответами типа «да», «нет», «не знаю», «наверное».
Как и в первый раз аромат Людмилы с силой ударил мне в нос, заставив прокашляться.
- И вечно эта девушка кашляет, - говорила иногда Люда кому-нибудь из наших работников. – Она болеет? У нее что-нибудь хроническое?
Но те лишь пожимали плечами. 

Душным облаком запах окутал меня с головы до ног, завладев сознанием, притупив мысли. Он был подобен пыльной подушке, кинутой на лицо, или тягучему, пока еще не застывшему меду, в котором я барахталась, точно упавшая муха, увязая все больше и больше.
Снова перед глазами проплыли сидящие на стульях мертвые, сморщенные старухи с накинутыми на плечи древними, пропитанными отравляющим составом, шалями. За их спинами проплывала жаркая, безжизненная пустыня.
Отогнав видение, я крепче сжала пинцет и попыталась сосредоточиться на работе.
- О, какими судьбами! – послышался за спиной голос наладчика Геннадия. Так он всегда приветствовал Людмилу. – А мы все ждали, когда это вы к нам заглянете!
Люда весело рассмеялась в ответ.
«Ждали?! – мысленно завопила я. – Ждали? Вы это серьезно?»
- Вот именно, ждали! – лукаво произнес Геннадий, будто прочитав мои мысли, и усы его заходили ходуном от мелкого хохота.
… Мне ничего не оставалось, как, скрепя сердце, продолжать работать под густой бас Геннадия и звонкий щебет Людмилы.  Иногда к ним присоединялись проходящие мимо работники, образуя целую компанию, голоса которой со временем сливались для меня в единый, жужжащий, хохочущий шум. О чем они говорили? О самом разном. О погоде, о машинах, о дачных участках, о том, как изготовить домашний яблочный сок и так далее.
Запах Людмилы кружил мне голову, наполняя ее туманом. Руки двигались чисто механически. На лбу снова выступил пот, на этот раз холодный. Не взирая более на приличия, я спрятала нос в воротник халата. Как приятно было бы сейчас оказаться в тенистом лесу, и чтобы рядом журчал прохладный ручей, и чтобы не было кровососущих насекомых. Вместо этого нужно было сидеть за рабочим столом, рядом с печью, от которой тоже исходил хоть и не сильный, но все-таки жар, и терпеть за спиной надоедливую болтовню сразу нескольких человек, а также кошмарный запах, действовавший точно дурман.
Я встала и прошла к другому концу печки, чтобы снять с вышедших плиток уже обожженные детали. Надела перчатку, чтобы не обжечься и, невольно взглянув в окна, занавешенные горящими от солнца шторами, вспомнила совсем другое, очень далекое лето. Это было давным-давно, еще во времена раннего детства. Я стою на берегу реки, за моей спиной возвышается обрыв, с которого я только что спустилась вниз по вырезанным прямо в земле, рукотворным ступеням. Ива полощет листья в воде. Там, под деревом, на зеркальной водной глади тихо покачиваются две лодки. Кругом тишина. Абсолютная свежесть воздуха. Пахнет рекой, пахнет травой. Пахнет самим летом. Разве могла я тогда подумать, какой отравой мне придется дышать в своем прекрасном далёко? А вот другая картина. Зима. Я опять на берегу реки. Только что скатилась сюда на санках. Впереди, сразу за рекой, белеет бескрайнее, заснеженное поле. Воздух чист, ничего лишнего. Лишь неуловимое нечто слабо порхает в нем, и дает волнующее ощущение еще далекой, но уже приближающейся весны. Я вглядываюсь в заснеженную даль, в глазах мельтешит от напряжения. Внезапно, я различаю двигающиеся на том берегу две маленькие, черные точки. Сердце мое замирает от ужаса. Волки! Я разворачиваюсь и бегу, таща за собой санки. Ноги вязнут в снегу. Спотыкаюсь и падаю лицом вниз, один валенок остается торчать в снегу. Оборачиваюсь назад, но не могу ничего разглядеть из-за налетевшей снежной круговерти. В ушах нарастает тонкий, надоедливый звон.
…- Держи-держи, осторожней! – услышала я вдруг знакомый голос, и начала медленно возвращаться к реальности.
- Как она, ничего себе не разбила?
- Не знаю. 
- Что случилось?
- Обморок! Воды принесите! Или лучше спирту нашатырного!
Я приоткрыла глаза и сразу над собой различила полуметровые усищи наладчика Геннадия.
- Лежи-лежи, не вставай пока, - велел он. – Сейчас нашатырь принесут.
Рядом нарисовалось встревоженное лицо Людмилы. 
- Да, нельзя в такую жару работать, - с сочувствием произнесла она.
Я слабо махнула рукой, стараясь дать Людмиле понять, чтобы она отошла подальше, иначе я не ручаюсь за свой желудок.
- Что? – переспросил Геннадий, наклоняясь к моему лицу.
- Пусть уйдет, - через силу произнесла я.
- Что она говорит? – снова встряла Людмила.
- Ничего, - в замешательстве ответил наладчик. – Не слабо, видимо, перегрелась…

…Через несколько минут я, почти полностью придя в себя, сидела в тишине и прохладе раздевалки, откинувшись на спинку старого кресла. Напротив меня на стуле восседала Анна Оттовна и безуспешно пыталась добиться  ответа об «истинной» причине моего обморока.
- Нет, я не беременна, - в который раз повторяла я.
- Тогда в чем дело? Жару не переносишь? Надо было сказать, мы тебя в другое место определили бы. Говорить надо, а не молчать.
- Не в жаре дело, - сказала я, задетая словом «молчать». – Я же говорю, духи эти невыносимые…
- Да, духи у нее – сущий кошмар, - согласилась Анна. – Я сама их с трудом выношу. Но упасть в обморок из-за духов? Такого у нас еще не было.
«Теперь есть» - подумала я, мечтая о том, чтобы поскорее вырваться домой.
- В общем так, - подытожила мастер, - завтра идешь к врачу. Пропущенный день потом отработаешь или возьмешь за свой счет…
- Не пойду я к врачу! – взвилась я. Идти к врачу? Сдавать анализы? Тратить целый день впустую, а потом еще отрабатывать его!  К тому же, я панически боялась сдавать кровь, ведь каждый раз во время ее сдачи хлопалась в обморок так же, как и сегодня. Терять сознание во второй раз за столь короткий промежуток времени мне совсем не хотелось. 
- Тогда мы не сможем допустить тебя до работы, - твердо заявила мастер, и я почувствовала, что спорить тут бесполезно.
- Но почему?
- Мы не знаем, что с тобой. Вдруг, у тебя какая-нибудь патология?
- Нет у меня никакой патологии! – взорвалась я. – Это все духи ее вонючие!
- К врачу сходишь! – рассердилась Анна Оттовна. – Или клади заявление на стол! А Люде я скажу, чтобы не душилась так сильно…
Но Люде ничего не сказали, чтобы не расстраивать ее.

…Через две недели на моем месте сидел уже другой человек.
               
                ***
               
                Апрель, 2018 г.