Монолог саксофониста, или НЕ история НЕ одной НЕ л

(На сцене саксофон на подставке, прикрытый белой накидкой, как будто на время отсутствия хозяев накрыт от пыли. На сцену влетает нервный и дерганый мужчина)
Да катитесь к черту со своими мнениями! Я не вы!!! Я имею, имею право думать иначе! И не нужно мне в голову засовывать уже кем-то пожеванные мысли, идеи, принципы! Хотите питаться чьими-то экскрементами? Пожалуйста! Но меня ими пичкать не нужно! Как сказал классик: «…слава Богу, отличаем незабудку от дерьма…»! Не могут все быть идиотами!? И да! Вы абсолютно правы, я вас считаю идиотами! Причем всех, причем без исключения! Но одни из вас сразу получили свою лавровую ветвь идиота, другие чуть позже! Мне хотелось верить, что время подчеркнет ваши достоинства, но оно беспощадно открывало мне глаза на многочисленные недостатки, и я выдавал очередной лавровый венок почетного идиота. Я не шучу!
Обращаясь в зал:
Вы не верите!?
Снова с невидимым собеседником:
Конечно, это вы считаете меня идиотом, мол, не может быть один умный, а остальные все в венках дураков!
Обращаясь в зал:
А я вам расскажу, и вы меня, я надеюсь, поймете. Речь о моей семье. Вернее, о семье супруги. Черт бы побрал этот зоопарк в центре города!
Снова с невидимым собеседником:
Ну ничего! Мне есть куда бежать!  У меня есть свой законный холостяцкий угол! Да, мал, да, скромен, да, почти на выезде из города, да, «в нем Риточке будет неудобно рожать»… Зато, когда я дам Риточке развод, она сможет рожать в вашем светлом четырехкомнатном тереме очень удобно и с необычайным комфортом. Только уже от другого, не от меня, а я пожалею бедолагу, ведь Риточка комплектуется не только квартирой в сто квадратов, но и общественным мнением родственников, у каждого из которых на темени лавровый венок победителя в различных номинациях международного конкурса идиотов!!!
Кстати, если уже зашла речь о детях! Поспешу напомнить вам, мои дорогие родственники, что дети рождаются от любви! От избытка чувств двух верных, преданных и искренних людей, а не потому, что…
Начинает говорить якобы от имени родичей, передразнивая их:
« …у тети Симы скоро пенсия, и ей будет удобно пожить у нас, чтобы несколько прийти в себя, быть хоть немного нужной! Родите поскорей. Дядя Яша хочет увидеть маленькие ножки. Анна Германовна так стара, что может не дожить до троюродных внучатых племянников, поторопитесь!»
Это потрясающе! Это ужасно!
А когда-то ведь всё начиналось именно с этой квартиры. С двадцати неудобных, но очень важных квадратов в нашей жизни. Обстановка у меня дома, как и у всех холостяков, – только всё самое необходимое, но нас это устраивало. Меня и ее. Ее и меня…
Снимает белую накидку с саксофона
Всё началось так быстро, так стремительно, так сказочно… Сказочным было само время: снег, предновогоднее ожидание чего-то необычного, детский трепет в душе… И вот как результат… Мы познакомились на новогоднем банкете, с этого момента началась моя и ее история «Не одной любви». Я ее называю «Не одной», потому что более чем уверен, что у каждого в жизни была любовь, страсть, сумасшествие, почти до испуга, до состояния нервных срывов, до крика.
Когда на капли дождя не действует притяжение? Когда стоишь на голове. Они не стекают, а устремляются вверх! Так и в любви всё переворачивается с ног на голову, и уже сила земного притяжения – вечная, патриархально владеющая миром, – не властна над тобой, она не держит и не сковывает ни чувства, ни мысли. Гравитация ускользает, она испаряется, как роса с первыми лучами солнца. А если взлетающие капли видит не один, а оба – начинается сказка, торжество чуда над обыденным абсурдом, который мы привыкли считать нормой.
Думаю, у каждого в жизни хоть раз, но была такая история. Поэтому я и говорю о ней: «История не одной любви». Нас много, все когда-то любили, и мне хочется верить, что не всем, как мне сейчас, пришлось отхаркивать эту проклятую любовь.
Я – фотограф. Профессия многим кажется странной, ведь сейчас каждый сам себе режиссер, не то что фотограф. Всем доступно остановить мгновение с помощью обычной камеры простейшего телефона. Но есть такая профессия – фотограф. Часто мне приходилось видеть приподнятую бровь удивленного собеседника, которая красочно мне говорила за своего хозяина: «За это платят?» Хотя я хороший фотограф. У меня случаются выставки и даже заказы в хороших журналах.
История нашей «Не одной любви» началась шесть лет назад. Меня пригласили в концертный зал для того, чтобы я запечатлел новогоднее настроение лучших представителей благородной профессии – врачей. В тот вечер медицинские работники как дети радовались елке и мандаринкам, не обращая на меня никакого внимания, а я работал, старался, снимал. Концерт они устраивали своими силами, кстати, замечу, среди специалистов в белых халатах немало творческих людей. Пели, танцевали, пародировали. Но больше всего меня поразила она, живая, не такая, как все. Я смотрел на сцену, а видел только ее. Кто она? Кто же она? Артистка? Певица? Из филармонии? Откуда такое диво? На сцене стояла Маргарита – королева вечера! Королева моего сердца. Как-то я это быстро понял…
На самом деле до того момента я такого не понимал ни разу. Ни разу! У меня были привязанности. И эти двадцать квадратных метров не раз становились свидетелями моих побед. Но королев я не встречал. Я думал о любви как о болезни, которую только слабак не может вылечить новой связью. Только нытик и соплежуй не уходит от брака.
Брак для меня, как для холостяка со стажем, – это якорь. Якорь – это финал! Став на якорь, ты уже не движешься, сматываешь паруса и привыкаешь к мысли о том, что все порывы свежего ветра в жизни предназначены не для тебя. Конечно, стоя на одном месте можно снова поднять парус, но тут случится одно из двух: либо порвется якорная цепь – и снова в плаванье, либо паруса разорвет ветер перемен. Но никогда ты уже не будешь прежним, независимым «кораблем» из доякорного периода, движущимся по заданному только тобой курсу.
И вот я вижу ту, которая заставляет меня думать о якоре, как о чистой гавани, которую я давно искал, сам того не понимая, а не о наказании, как думал всегда. Я увидел тебя. И я струсил! О, как я перепугался! Быстро закончил работу и бежал, бежал от новогодних серпантинов и бенгальских огней.
Обрабатывая этот материал после праздников, я заметил, что именно твои фото я откладывал на потом, боялся за них взяться, трусил. Но заказ есть заказ и… Черты твоего лица, синева глаз меня снова манят морскими глубинами…, а там где-то якорь... Стоп, нет! Нет! Я профессионал. Работу сдам и… развеюсь! «Как много девушек хороших…»
Работу сдал, но пройти мимо пяти ребят, что курили в белых халатах, не смог. Именно они аккомпанировали на сцене, когда ты пела! Я мялся, не зная, как спросить о тебе, я даже имени-то твоего не знал. А они вот стоят, мерзнут и, уже докурив, почти уходят…
– Эй, – окликнул я их, – подождите, расскажите мне, кто та красавица, что пела с вами на новогоднем огоньке?
Они переглянулись.
– Ритка, что ли? – спросил тот, что играл на гитаре.
А я подумал: «Какое красивое имя – Маргарита…»
– Как ее найти? – не унимался я. – Мне ей нужно отдать фото…
Я соврал и покраснел. Ведь фото уже отданы. Но замерзшие медики, выбежавшие на минуточку в курилку, на это не обратили внимания. Тот, что играл на ионике, замерзнув окончательно, проскрипел сквозь зубы:
– В областной, кабинет УЗИ. Всё, бывай.
И они исчезли за дверями, а я и не жалел, ведь что они мне могли о тебе рассказать? Кем ты работаешь? На каком этаже? Мне было важно нечто иное, только мое, особенное.
Я хотел еще рассказать о том, что немного играю на саксофоне, вернее, теперь не играю вообще, а раньше играл много, у меня есть музыкальное образование… Так хотела мама. Музыка всегда была частью меня, я искал в ней себя, я сравнивал людей с произведениями великих музыкантов. Когда стал фотографировать, я не видел красивых и некрасивых лиц, я для каждого подбирал музыку, и она звучала индивидуально, по-новому, особенно. В тот день в моих ушах звенела вот эта мелодия «…».
Играет саксофон
К сожалению, теперь мне сложно будет ее сыграть, я давно не брал в руки инструмент, и мне кажется, что я потерял себя и свой дар озвучивать жизнь, когда бросил сакс в этой квартире. Ведь в той, где мы стали жить после свадьбы, на него не было ни времени, ни сил, ни общественного одобрения твоих родных, Маргарита…
Сакс для меня был всем, он озвучивал каждое мгновение.
Вот так я в первый раз увидел море…
Играет саксофон
А так на заднем дворе школы рыжая лопоухая Найда родила восемь теплых комочков.
Играет саксофон
Так звучало поступление в вуз…,
Играет саксофон
… а так умирала мама...
Играет саксофон
Но ни разу, слышишь?! Ни разу меня не покидала музыка, а теперь я чувствую тишину, я не слышу своих мелодий, внутри пустота. У меня уже давно не получаются те фото, какими я их мог сделать раньше. И это как-то случилось постепенно, но так сразу… Прошло всего каких-то шесть лет, а у меня и якорь оборван, и парусов нет. Шесть лет от начала до конца… Как бы я это раньше озвучил? Что бы сыграл? Как бы прочувствовал?.. Ничего не получается… Жаль. (пытается извлечь звук из сакса)
Но в тот день музыка в ушах звенела, и это было незабываемо! В кабинете УЗИ я был уже через четверть часа, но там меня встретила совершенна другая девушка. Ты, Маргарита, уехала в отпуск. Сказать, что это было ударом для моего окрыленного сердца – не сказать ничего, но тем не менее, в голове звучала музыка… Да, месяц я прожил мыслью о том, как познакомлюсь с тобой, ожидание, казалось, немного сводило меня с ума, но не мой сакс… он как раз работал. Каждый вечер я писал музыку, каждый вечер приближал меня к нашей встрече. Мне даже стало казаться, что романтичнее кабинета УЗИ места для нашего знакомства и не сыщешь.
Романтикой наша встреча даже не пахла – ни цветов, ни комплиментов не было. К началу февраля я подхватил воспаление легких и в жутком состоянии в рентген-кабинете столкнулся с тобой. Что-то промямлил, что-то нелепое заиграло в ушах… Что-то нелепое, как и я сам в той ситуации. Еще месяц я провалялся в больничной палате, теперь, находясь уже почти рядом с тем романтичным кабинетом УЗИ, но даже не смея представить, что зайду в него в столь жалком состоянии. Из окна своей палаты я часто видел, как ты бежишь на работу – лучшие минутки, украшавшие мой больничный день. Как-то к нам в палату привезли дядю Осю, веселого старичка, медика-психиатра в прошлом. Он много рассказывал о своей практике в военных госпиталях. В палате повеселело. Еще веселее стало, когда дядю Осю зашла проведать ты. Я опешил. И опять без цветов, и снова в трениках. Ты пробыла у нас ровно две минуты и выскользнула за дверь, а твой белоснежный хрустящий халат еще долго волновал мой затуманенный инъекциями рассудок. Я даже подошел к тому месту, где ты стояла, и положил руку на спинку кровати дяди Оси, именно туда, где лежала твоя рука.
– Понравилась? – спросил психиатр.
Я смутился, в этот раз мое смущение было замечено.
Через три дня ты пришла снова, но уже не застала меня врасплох. Во-первых, я чувствовал себя гораздо лучше, а во-вторых, практически не снимал нормальную одежду, надеясь, что ты оценишь все мои мужские достоинства и заметишь меня. На фоне больных в палате я вообще выгодно выделялся. Ты обратила на меня внимание, как мне показалось, дядя Ося был к этому причастен. Меня выписали через неделю, и уже с цветами я явился к тебе в рабочий кабинет, нарушив целостность очереди под ним и немного повысив градус ледяного настроения ожидающих. Я не хочу описывать то, как всё закрутилось: у всех всё бывает по-разному, но чаще всего мы понимаем, по какой схеме работает любовь: взгляды, слова, руки, объятия… Вы понимаете, о чем я…
И именно на этих неудобных двадцати квадратных метрах я играл тебе свою любовь, именно здесь нам не было тесно, и вот именно здесь я сделал тебе предложение, а ты его приняла. Ты стала для меня органичной естественной мелодией. Моей музой. Я писал – ты восхищалась, я фотографировал – ты хвалила, отдыхал я или работал – ты всегда находила повод гордиться мной! Я был нужен, а не должен, как это часто бывало у меня с другими женщинами. Я был понят, я был окрылен! Конечно, девушки до тебя меня тоже окрыляли, но ритм тех мелодий, что я написал в годы поиска, был рваным и теперь даже пугал меня. Неужели это я сочинил? Музыка должна быть ровной и возвышенной одновременно. Ты стала для меня всем.
Во-первых, ты стала для меня уютом. Я его никогда не искал и был рад тому, что могу прекрасно адаптироваться в любых спартанских условиях, да еще и написать в этих условиях какую-то «легкую» мелодию (с рваным ритмом, как теперь оказалось). Что такое уют? Думаете, это диван у стенки и телевизор напротив плюс витающий запах блинчиков по дому? Возможно, и так, но я предпочитаю думать, что уют – это умение, навык, приобретенный или врожденный, тут кому как повезет. Уют и умение его создавать – это сугубо женский талант, присущий далеко не каждой представительнице прекрасного пола. Уют – это высшая мера комфорта, удовлетворенность собой и миром, который нас окружает, умение беречь и накапливать в себе, отдавать не жалея, а не воевать за каждую пядь полученного или отданного. Воевать – это вообще мужское дело, и завоевывать тоже, даже если ваш мужчина фотограф. Уют женщины – это не игра на публику, для всеобщего обозрения, а наоборот, желание не быть замеченной в толпе, нежелание быть оцененной посторонними. Уют – это любовь, в которой не нуждаешься, а наоборот, сам ею можешь одарить нуждающегося, при этом абсолютно ничего не утратив.
Ты мне подарила этот уют, ради него я был готов не только стать на якорь, я был рад навеки превратиться в музей, как «Аврора», без права передвижения по водной глади.
Вот с этого момента и начинается новая история, «История одной не любви». Так сказать, начало конца! Но тогда я этого еще не понимал. Казалось бы, что может быть прекрасней! Ведь она сказала «да». В моей голове, как ни странно, звучал не марш Мендельсона, а что-то вроде этого.
Играет саксофон
Я не верил счастью своему. Она сказала «да»! Но, теперь я точно знаю, всё начинается только для того, чтобы закончиться! На этой планете стопроцентная смертность не только людей, но и прекрасных, сказочных отношений.
Итак, «История одной не любви» началась ровно в тот день, когда мы подали заявление в ЗАГС. Это не совпадение, ни в коем случае, а прямовытекающие факты – один из другого. Не поймите меня неправильно, я не отношусь к тем людям, у которых штамп в паспорте отбирает дар речи, потенцию и свободу. Нет! Наоборот! Я ее обретал в тот день, узаконивал, что ли… Но когда в ЗАГСе нас спросили стальным и безразличным голосом: «Роспись будет обычной или торжественной?» Я опешил, ведь подобную процедуру мы проходили оба в первый раз. Теперь бы я, конечно, подготовленный пятью годами брака и трамплином – самим бракосочетанием, сказал бы: «Торжественное? Никогда! Ни за что!!! Ни в коем случае…», и скорее всего на этих словах у меня бы задергался глаз и потекла слеза. Но тогда я, наивный кораблик, спросил: «А в чем разница?» И мне тем же стальным голосом ответили: «Торжественная стоит дороже». Конечно, мне в такой важный для нас обоих момент стыдно было экономить, и мы заказали торжественную. Хотя на самом деле ни моя будущая жена, ни я сам не хотели мероприятие делать публичным. Пожалуй, я не хотел этого больше, ведь у меня из родни только отец, его я пригласил, но он учтиво отказался, сославшись на длинный путь, который ему уже сложно проделывать.
Я приезжий и начинал в этом городе с нуля. Эти вот двадцать квадратных метров – не подарок судьбы, а плод кропотливой работы и, спасибо Господу, в нужное время встреченных хороших людей. У Риты же всё обстояло иначе. Из ее рассказов мне было понятно, что у нее многочисленный штат родственников, которым бы очень хотелось поздравить мою будущую супругу со столь неординарным событием, как бракосочетание. Боже, какой же я был идиот! Поздравить они хотели? Как же! Это были торжественные смотрины меня. И оценка моих качеств, талантов, возможностей и так далее. Цель смотрин – выяснение, подходит ли этот «великовозрастный нищеброд и совратитель Маргаритке-красавице, милой девочке, лапочке, душке, ангелочку…» или нет! Конечно же, многие уже заранее знают ответ на этот вопрос.
Я не пошел просить у родителей Риты ее руки и сердца. Банальная причина – я работал. Много работал. Как мне казалось, это оправдывало «мое наплевательское отношение к традициям родительского дома невесты». Мужчина – лев, мужчина – кормилец, мужчина – добытчик, даже если он фотограф, он вкалывает. Ведь ему брать в жены любимую, а не ее родичей. Тем более, как я себя утешал, «с ними мне детей не крестить» – и был дураком! Если бы вернуть всё вспять, я бы попросил ее руки, и, может, это спасло бы меня от заранее уготованного родительского гнева. Хотя, как мне кажется, это самый бесполезный опыт в моей жизни. Он не учит, как делать правильно, он учит не делать этого вообще. Я больше никогда и никого не буду просить выйти за меня замуж, тем более сватать! Пока эти годы я хотел понравиться родичам моей дражайшей супруги, забыл, зачем старался! Всё время, прожитое в браке, я мерял фарватер собственного терпения. Да, вы правы, я сложный человек, но я ведь не иду к вам со своими сложностями, это вы лезете ко мне в душу, не снимая обуви.
К зрителю:
Вряд ли вам пока понятно о чем речь. О самом интересном я еще не заговорил, но «История одной не любви» уже началась.
В тот вечер, после поданного нами заявления, здесь, на этих двадцати квадратных метрах, мы были на седьмом небе от счастья. Бутылка красного шампанского, джаз и любовь… неприкрытая, обнаженная, простая и оригинальная одновременно. Мы наслаждались друг другом тогда. А вот уже через месяц я познакомился с тиранией и вероломством двадцати пяти пар любопытных и наглых глаз, не смотрящих в мою сторону, а разглядывающих меня, как некое заморское животное. Бог с ними, пусть бы разглядывали, но я так готовился к этому дню! Копил на костюм, который никогда больше не надену, да он мне и не нужен для жизни, на цветы, на угощение тех, кто теперь меня вот так без удовольствия разглядывал. Я хотел быть на уровне. Первый промах был в том, что чем больше я этого хотел, тем меньше у меня получалось. Опять-таки, соглашусь я не ангел, и это мои новоявленные родственнички имели право заметить с помощью своих сверлящих взглядов. Но они же не только увидели и пошли наслаждаться сплетнесплетением, они впоследствии стали подглядывать за нашей жизнью.
Второй мною допущенный промах заключался в том, что я снова пошел на поводу. Но уже не у своего мужского начала, как в ЗАГСе: «Что ж я, сэкономлю на любимой женщине?», а у общественного мнения…. Ненавижу себя за то, что не умею сразу понять, где таится подвох. И не умею держать паузу.
На свадьбе Маргарите и мне подарили четырехкомнатную квартиру. Удача? Конечно. Но если не знать, что эта квартира находится на одной площадке с родителями Марго, под квартирой тети Марго, над квартирой кумы мамы Марго и т.д. Многоэтажный дом был занят родственниками с первого по последний этаж. Мне теперь эта заранее выкупленная для «семейного счастья» Маргариты жилплощадь напоминает место на кладбище, которое предусмотрительно приобретают продуманные хозяева. Если семья небольшая, то места на три, а если большая – то на десять! Ну чтоб на Пасху в разные места не мотаться. И вот так приходят они еще живые к уже усопшим, а тут их земелька дожидается, прикупленная на всякий случай по акции: «Приведи друга, получи скидочку».
Так нас с Марго ждал этот четырехкомнатный монстр, в котором моя жена мне казалось не такой уютной, как на прежних двадцати квадратах. Я хотел перевести в новое жилище свою мебель, но всюду снующие родственники, а теперь они были везде: в лифте, у подъезда, в магазине за углом, – запретили мне тащить в этот могильный холм «свои лохмотья» и «помогли» нам с обстановкой. Я протестовал, но Марго меня утешала, говоря: «Не трать себя на войну. Тебе еще творить, ты же гений, ты же художник». И пока она мне это говорила, я, конечно, таял и соглашался. Впрочем, до появления Барсика, жить было можно. Это с его появлением жизнь стала адом. Точнее, я так думал до тех пор, пока не появились Гектор и Чиполлино!
Вы думаете, я сошел с ума? Просто забегаю наперед, всё по порядку. Всё по порядку.
У Марго через три месяца был день рождения. И заботливая теща подарила нам фикус, который мы в силу своей занятости забывали поливать. Ну, Маргариточку-то, понятно, родительница простила, ведь у дочери стопроцентное алиби: она ведущий специалист, постоянная занятость, очереди под кабинетом, уважение коллег, семинары, вебинары, коучинги!!! А я, серость, что, не могу цветы полить? Выражая именно это всем своим видом теща проходила мимо меня, гордо неся в руках лейку из своей квартиры в нашу. Доминируя и словно говоря: «Я забочусь об ауре в вашем доме, озеленяю, облагораживаю, окислородиваю, что бы вы делали без меня, особенно ты?» Ты – это значит я. «А вы даже лейку не можете купить. Да что лейку, мы тебе квартиру, мы тебе мебель всю, а благодарности ноль». Я стал уходить из дома, чтобы не видеть, как теща заливает уже подгнивающий от избытка влаги цветочек. И снимал маленькое фотоателье четыре дня в неделю. Нажив тем самым в лице тещи злейшего врага.
Еще одним звоночком стали наши ужины. Я долгие годы был холостяком, готовлю прилично, а вот Рита – мамина дочь, и готовила ей всегда Ада Львовна – имя, знаете ли, у тещи такоеПоэтому я часто готовил дома, и когда Марго возвращалась с работы, мы ужинали, и забывались сложности этого дня. Она с аппетитом поглощала всё, что я с большим старанием делал для нее. Теперь же, когда у нас появился фикус, а у меня фотоателье, готовить я стал реже, и Марго часто стала заходить к мамочке. ВоооооТ!!! И там начинался прессинг. Я это чувствовал, жена возвращалась подавленная и расстроенная. Ничего мне не рассказывая, она просто валилась с ног, говоря о том, что устала на работе. Я догадывался, что Ада Львовна может получше любой работы «укатать». После я слышал, как она меня припечатывала не самыми лестными словами в кругу друзей, обсуждала неправильный выбор Риточки-Маргариточки, и всё это происходило при моей супруге. Конечно, будешь тут падать с ног, после такой профилактики. Слава богу, фикус пропал – не выдержал водных процедур. Мы с Ритой это отметили, втихаря. Но уже через день появился Барсик. Барсик – это кот. Его подарили на юбилей дедушке Маргариты – Карпу Мееровичу Френзель, в прошлом ведущему хирургу города. Но у него в квартире, что в нашем же доме только двумя этажами выше, котов держать было нельзя. Потому что у внука Сенечки аллергия на шерсть. И Барсик переехал к нам по решению закрытого консилиума родичей, на который возражающую сторону в лице меня не приглашали. Итак, у нас появился линяющий кот, лоток в ванной, миски на кухне и Карп в прихожей. Карп, как вы помните, это дедушка. А также Ада Львовна со словами: «…Кто же малыша кормить-то будет?.. Не этому же поручать?..» «Этому же» – это я, ваш покорный слуга. Кот – не фикус, жрал и только хорошел, а я взял ателье под себя на все семь дней.
Как раз в то время ко мне зашла милая, я бы сказал очаровательная, дама, и я был искренне восхищен ее внешностью и умением себя не пафосно, но роскошно подать. Она попросила меня сделать несколько ее фото, и оставшись довольной результатом, пригласила меня поработать в ее студии, снятой специально для журнала с перспективными девушками-моделями. Я обо всем рассказал Марго. И про чувственную хозяйку студии, и про девушек-моделей, и про контракт. Жена была счастлива, наконец-то у нас появятся приличные деньги! Но ей не хватило самообладания, чтобы удержать эту информацию в секрете, и она поделилась новостью со своей семьей. Ха! Что тут началось! Меня, конечно же, обвинили в неверности! И каждый день находили тысячи поводов заглянуть к нам, чтобы проверить, чем я занимаюсь в свободное от работы время. Тут и появился Гектор, с которым мне предлагалось бродить под окнами дома всё свободное время, потому что «Роза Арнольдовна, двоюродная тетя моей жены, уже не в тех годах, чтобы часами находиться на свежем воздухе, а у псинки что-то с ногами и ей полезны прогулки». Так считали все родственники. И имели на то право, потому что диагнозы у нас в доме ставились еще до того, как мы успевали задуматься, а не чихнуть ли. Вся твоя родня, Риточка, – медики. Да кто против? Пусть. Но они же медики, во все сующие свой нос и не терпящие противоположного мнения.
Еще на свадьбе твоя тетя, на данный момент покойная, придавила меня к стене с вопросом, кто я по гороскопу. И, не ожидая ответа, сама назначила меня Козерогом: «Да, да, я вижу у вас такие круги под глазами. Вы типичный недосыпающий Козерог».
– Да нет, – сопротивлялся я. – Я не Козерог!
– Значит, вы типичный Овен, я вижу в вас что-то рогатое, у всех рогатых есть морщины на лбу – это от упрямства! Вас не мучит печень?
Я начинал звереть:
– Нет, не мучит, я здоров как бык!
– Так вы Овен? Я так и знала!
И была готова вынести мне следующий диагноз, но я прервал ее:
– Я – Лев!
После этого бабка поджала губу:
– Я так и знала, – сказала она, – я так и думала…
И побежала оглашать эту сногсшибательную новость гостям. После чего я понял, что в этом семействе рогатых любят больше, чем кошачьих. Если бы я не ушел следующим этапом, судя по всему, был бы козел в нашей квартире!
Гектор – это мини что-то, очень мини, скажу вам честно, я на это мини пару раз умудрился сесть и не знаю, как не сломал этого пса. Зачем с ним гулять, мне до сих пор непонятно: пробежав по всем четырем комнатам нашей квартиры, он изматывается больше, чем солдат в конце курса молодого бойца на марш-броске. Но традиции этого дома требовали замучить меня, и под пристальным взором родственников я таскал это «мини» по лужам, а потом мыл ему лапы, пока собака трусилась от холода под батареей.
Кроме вездесущей Ады Львовны, были еще Вера Аароновна, Лидия Семеновна, Нина Марковна… Это костяк, так сказать, а также их мужья, дети и внуки. Я не нравился всем подряд. Опасным стало то, что все те, кому я не нравился, всё больше и больше наводняли наш с тобой дом, Риточка…
Потом у нас появился Чиполлино – попугай, с которым к нам зашел двоюродный брат Ады Львовны – Пейсах Давидович. Зашел и поселился у нас на диване, потому что из квартиры гонит его дражайшая половина – Роза Моисеевна. Я проявил сострадание к мужику, думаю, ладно, пусть побудет день-другой, а там само собой уляжется. То ли тетя Роза по мужу соскучится, то ли дядя Песя простится с попугаем и вернется на два этажа ниже. Но нет, в прихожей появились его тапочки, на диване подушечка, в стаканчике зубная щеточка! И длится это уже третий месяц!!!
Всё давно шло к тому, что нам пора съезжать. Но на вопрос, поднятый мной, о переезде с дареной жилплощади, которой в зубы не смотрят, как и ее дарителям, мне был дан тобой, Рита, четкий ответ:
– Я так измоталась из-за этих ваших дрязг, что просто не могу больше этого терпеть. Мама говорит: «разводись», тети настаивают, что ты мне изменяешь, дяди твердят, что ты и гвоздя в доме не забил. Хочешь, давай переедем, но я уже не знаю, хочу ли этого.
И на этом музыка оборвалась. Да! Она в меня не верит, она не верит мне, она не верит в нас!!!
Я не знал на самом деле, что у Риты еврейские корни. Она говорила мне о тетях и дядях, но не рассказывала о том, что три заветные фамилии, имеющие огромный вес в сфере медицины, правят бал в ее семье: Френзель, Хольцман и Глузман. У Риты же по папе фамилия была обычная – Симонова. Но случай заключения брака с «плебеем» Ада Львовна старательно обходит в своей биографии. После теща была еще дважды замужем, и там уже «промахов» не было. Соответственно, она считала меня «промахом» в биографии Риты и по многим причинам ждала, когда же этот «промах» закончится, чтобы ее единственная дочь смогла, расправив крылья, выпорхнуть замуж за достойного человека.
Я знал об этом, и это давило на меня. К тому же, имея дома теперь множество ненавистных животных, я туда не торопился. Не хотел и не хочу быть должным идти домой, я хочу хотеть туда идти! Но Рита меня не слушала и не слышала. Прочно зажатая мнением семьи, она утратила веру в меня, и я понял, что блеск в ее глазах не вернуть. Я стал ночевать в ателье. Фотографии получались паршивыми, я утратил свой особый стиль и интерес к работе, плохо спал и ел, зато начал пить. В качестве примирения, Рита пригласила меня в нашу же квартиру на мой же день рождения, где за столом сидели всё те же лица, что и без моего присутствия, прекрасно ели и пили, только вот не за мое здоровье, а совсем наоборот. Пожалуй, этот театр стоит описать.
Тогда Ада Львовна пригласила какого-то телевизионщика и хотела показать, как дружно живет ее большая знаменитая белохалатная семья. Одним праздником убить двух зайцев: и зятя вроде не обидеть, и репортаж хороший сделать. На мое кривое лицо телевизионщик не обращал внимания. А теща всё говорила о том, что я прекрасно играю на саксе, и какую музыку пишу, и что меня бы в филармонию… И так далее.
Лицемерие лилось через край, и я ушел из-за стола, даже не потрудившись выдумать причину. Рита молчала, понимая, что тут словами уже не поможешь. Она бы могла пойти со мной в мое фотоателье, где была приготовлена бутылка портвешка, и какая-то нехитрая закуска. Мы могли бы как в старые времена отметить праздник. Но она осталась в четырехкомнатном хранилище лжи и ненависти ко мне, чтя фарс, именуемый семейными традициями.
Меня злит то, что вся родня Марго, ни черта не понимая в искусстве, имеет право на хоть какую-то точку зрения на мое творчество. А еще больше меня бесит то, что они считают бессмысленной тратой времени писать музыку. И сакс я оставил здесь по той же причине – им не интересен этот инструмент, звук, который он издает. То, чем я живу, им вообще ненавистно. «Пойди лучше с Гектором погуляй». Не раз я слышал эту фразу, как только они видели, что я беру ноты в руки. Зато в обществе первое и единственное, чем они могут гордиться, это то, что муж Риточки пишет музыку. Потому что больше-то им гордиться нечем! А на самом деле игру они мою не переносят. Я пытался как-то исполнить им блюз, написанный для тебя, моя дорогая, но ты и сама помнишь, что в середине произведения дядя Ося встал, сославшись на то, что у него простата и ему срочно нужно посетить туалет. Тут же на него посыпались рекомендации всех присутствующих медиков, как лучше лечить этот пикантный недуг. А это значило, что сто процентов моих слушателей променяли мое искусство на… хрен дяди Оси. Кстати, это тот самый хрен… бррр... дядя, что лег тогда в мою палату и которого ты приходила проведать. Именно ему я признателен за то, что ты обратила на меня внимание, и именно его я ненавижу за то, что его длинный нос не ограничился нашим с тобой знакомством, а полез в недра отношений. Дядя Ося – известный психо… психо… тренер, наверное, потому что он не лечит, а калечит, как и большой спорт. Дядя Ося добивается результата от человека, выжимая из него все подробности до последней капли, а после берет деньги, не спрашивая, что дальше творится с человеком. Дядя Ося на заре своей карьеры был знаком с профессором Рубинштейном, чем очень гордился. На практике он применяет гештальт-психологию, проще говоря – выговорись и тебе полегчает. Будучи древним пенсионером, он практиковал ее на домочадцах, в частности на моей супруге… И она выговаривалась, конечно… Меня-то дома не было, с кем ей еще говорить? А вот уши дяди Оси всегда под рукой. Она-то, глупая, думала, что он ей помочь хочет, а он просто хотел покопаться в наших отношениях. Зверь, а не дядя. Как-то он застал меня лежащим на диване без дела, и, как ни странно, не предложил выгулять Гектора, а порекомендовал подумать вслух, т.е. развить мысль, тревожащую меня. Я, послушав его, задумался, с чего бы я начал развивать мысль… И понял, что мои мысли для них всех – это бомба, это взорвет им мозг. Моя неблагодарность его родным, во-первых, моя дерзость, во-вторых, неуважение к старшим, в-третьих… Я, молча, так досчитал до «в-сто двадцатых», пока мой молчаливый собеседник сверлил меня любопытным взглядом в ожидании интересненького. Вслух же сказал:
– Да бог с ней, пусть остается недоразвитой.
Дядя Ося опешил и, криво глянув на меня, тихо спросил:
– Кто остается недоразвитой?
– Мысль, – ответил я, – которую вы попросили развить, пусть уж лучше остается недоразвитой.
Но на самом деле она, в смысле мысль, уже не могла оставаться в состоянии эмбриона, она росла и вот… результатом этой мысли есть «История одной не любви». Жену утешают где-то там штатные психологи, урологи, кардиологи. Меня же без парусов, якоря и музыки, но с чемоданами встречают двадцать квадратных метров. Я ушел уже десять часов назад! Я уже десять часов свободен. И как я расходую свое свободное от оков время? Я снова и снова о них думаю. Хватит!!! Больше нет сил!!!
Берет в руки мобильный телефон:
Может, позвонить Витьке и нажраться, он тоже в разводе, он поймет… Хотя... Я вряд ли этого хочу на самом деле… Ведь то, что со мной происходит теперь, – это отпевание чувств, как похороны. Как панихида по чему-то близкому. Тут важна каждая мысль, каждое слово, произнесенное мною над этим усопшим, только я понимаю смысл происходящего так тонко. Никто из посторонних не поймет меня так, как мне бы того хотелось. Ведь, когда разводился Витька, я был с ним, но на самом деле очень хотел, чтобы он поскорее напился и заснул. Я не понимал его боли и всё, что мог сказать: «Держись, брат» и «Все беды от баб». Я хотел, чтобы он как можно быстрее перестал нуждаться в моем присутствии… Так что тут мне вряд ли кто-то поможет, каждый сам за себя.
О, теща звонила десять раз. Что-то, наверное, забыл забрать. Ничего, Ада Львовна, ничего... Выкинете, в конце концов, или Гектору подстелите, или Барсику.
Парадокс: больными наши отношения сделали медики, ставя нам постоянные диагнозы. Рассматривая, пальпируя, копаясь в нас, а на самом-то деле до их участия организм был абсолютно здоровым.
Иногда окружающие нас люди просто подчеркивают вкус одиночества. Как сладкая клубника – вкус хорошего сухого шампанского. Часто, оставаясь без весомых причин в фотоателье, я думал о том, что всё имеет свой закат и только ночь заканчивается рассветом. А может, в ошибках рождаются лучшие картины? Может, это временные трудности, может, нужно не быть циником, может, это я во всем сам… О, дядя Ося звонил…Это смешно. Они даже номера моего никогда не знали… Теперь я им стал нужен... Зачем? Что, Гектора некому сегодня выгуливать? Люди, окружившие меня, стали просто реквизитом… Все пять этажей Глузман, и три Френзель, и все оставшиеся Хольцман.
Вы думаете, я не люблю евреев? Многие могут обвинить меня в антисемитизме после моих тирад. Но на самом деле это не так. Было время, когда я перебивался хлебом и водой, игрой на саксе в переходах. Жил по общагам работал на свадьбах. Как-то ко мне подошла пожилая дама и предложила давать мне уроки игры на моем же инструменте. Она была умнейшей женщиной с гениальным слухом. В узкой подземке несовершенный звук моего сакса разорвал ей сердце и ухо, как я понял, и она меня взяла под крыло. Эти двадцать квадратов, кстати, ее заслуга, она их мне помогла получить. Ее звали Елена. Елена Лазаревна. Отчество не вызвало тогда никаких ассоциаций, ведь было время, когда я еще не делил людей на... ну вы поняли… А потом ее не стало. Я пришел на могилу и увидел надпись на надгробии, заботливо поставленном любящими и скорбящими родственниками: 1937-2000 Кукинкейзерман Энтерохул Лазаревна. Вот вам и бабушка Лена. Так что не всё в этом мире можно поделить на черное и белое, на русских и евреев, на сладкое и горькое…
О-о-о-оооо!!! Мой телефон раздали всем девяти этажам, и теперь члены совета решили сообщить что-то важное. Но слушать мне это совсем не нужно. Вряд ли люди с низким мнением о моих достижениях, творчестве и вкусах смогут повлиять на принятое мною решение. Единственная, кто еще не позвонил на этот, вчера еще всеми забытый номер, – это ты, Маргарита. Я могу, конечно, сам набрать. И хочу. И нужно. А что сказать? Скучаю? Жалею? Нет, не жалею. Это факт! Жаль только, я здесь сам. Вот если бы зазвучал мой сакс, я бы подлатал паруса и снова в путь. Но он меня предал, он меня больше не слушается, а всё потому, что когда-то я променял его звуки на комфортный быт… Боже!!! Как я был глуп!!! Она и так знает, если еще не все мозги ей выцарапали ложечкой психиатры с терапевтами, что я безумно скучаю и очень люблю. Но уже никогда не вернусь туда. Это я не с ней порвал якоря, а с ними! Позвонить? Но как я буду жалок, выпрашивая ее голос, ее прощение, хотя я не хочу, чтоб меня прощали, мне наоборот нужно одобрение, поддержка, я хочу, чтобы она была здесь, рядом, а не там, с ними. Ведь когда-то мы были счастливы здесь! Можно сказать, что мы растем, и отношения растут, растут потребности, а с ними должна прирастать жилплощадь. Но я готов купить палатку для туризма и гамак, и дачу, и лодку – но не вернуться туда. Нет! Хочу кормить комаров! Пусть лучше они с меня пьют кровь, чем… ну вы поняли. Когда-то, в «доякорном» периоде, мы мечтали о саде и своем доме где-то за городом, глупые романтики. «Дом должен быть около метро и магазина! В четырех остановках от работы и максимум сорока минутах от центра!» О яблоневом саде никто не говорит и о том, чтобы песочница возле дома привлекала всех ребятишек округи. Если она всё это помнит, почему сама не позвонит? Почему звонят они? Зачем вообще нужен этот телефон, если я не могу сказать того, что думаю? Как же ей всё это объяснить? Как же это вернуть, как же сыграть? Может, всё уже потеряно? Может, ничего и возвращать не нужно? Ты привязалась к Барсику и Чиполлино? И к стабильному аду… Почему она не звонит? Я же знаю, она уже вернулась, скорее всего, Ада Львовна встретила ее у подъезда с новостями. Я, как урод, ушел, чтобы не объясняться, пока жена была в отъезде…
У нее, кстати, немного щемит сердце, когда она волнуется, и дергается жилка вот тут, у виска. Вряд ли она захотела есть, хотя теща, скорее всего, наготовила всего и побольше. Думаю, уже часа два она в курсе моего бегства… и что же там происходит? Может, ей плохо? Может, вся эта стая коршунов звонит мне сообщить, что Маргарита в кардиологии?
Не будь тряпкой! Выжди!!! Даже если она в больнице, трубку возьмут родственнички. Не нужно торопиться слышать о себе то, что ты и так наверняка за эти пять лет жизни с ними усвоил. Подонок, гад, трус, мерзавец… вроде всё. Аж полегчало, прямо как с тещей поговорил. Нужно уметь ждать и молчать. Молчание громче крика. Вы замечали, что на похороны приходит больше людей, чем на день рождения? Потому что виновник мероприятия молчит, наверное… Нужно затихариться. И попробовать заснуть… Утро вечера мудренее. А она сможет заснуть? Даже когда мы ссорились, мы засыпали вместе, кроме тех случаев, когда я сбегал в фотоателье… А как она тогда спала сама? Да и вообще, а когда мы ссорились? Не помню… Из-за Фикуса, Барсика и… так к черту эту ферму, и ни будет никаких ссор! Но как их выгнать из не моей квартиры? Она ведь мне не принадлежит… Но мне принадлежит моя жизнь. На это теща бы сказала: «…вот иди в коммуналку и живи своей драной жизнью». Она права, Рите здесь делать нечего. Куда мои глаза смотрели раньше? Я же видел, что она не сможет так жить…
Но как же я думаю, а? Я не думаю, как настоящий холостяк, я всё меряю словом «мы», а пора бы переходить на «ты» и «я». Уже десять часов как холост! Привыкай. О, звонят уже дальние родственники из соседних подъездов…. Не звонит только один нужный мне человек. А если она позвонит… А если она позвонит… Что будет?
Думаю, начнется «Не история одной любви»…
Ведь история – это то, что в конце имеет жирную точку, а не история – это не до конца поведанная действительность, имеющая право на продолжение, с тремя короткими точечками, ожидающими развития сюжета. Я хочу, искренне хочу, чтобы это была «Не история одной любви!», чтобы я снова смог слышать твой голос, а ты мою музыку. Сейчас я и сам ее не слышу, но стоит только к одной жирной точке приставить еще две, как я, больше чем уверен, сумею, напишу лучшую музыку в своей жизни… Хочешь ли этого ты?
Гаснет свет. Раздается телефонный звонок. Он берет трубку… Начинает играть музыка.
Пащенко Н.В.