Марк Шагал - поэт

         
 «Мою ладонь без свечки не оставь...»
               
   Марк Шагал (Marc Chagall, 1887 – 1985 гг.) – живописец, график, иллюстратор, театральный художник, один из мировых лидеров авангарда двадцатого века.
    Мой покойный друг Володя Вовк, живший  в  Минске, однажды привез мне  миниатюрную книжечку с суперобложкой, на которой  распростер крылья  белый  ангел. Книжечка называлась:  «Марк Шагал. Паэзiя». Она содержала стихи признанного мэтра  живописи, родившегося   в конце  Х1Х века в  белорусском городе Витебске.  Родине посвящено  его стихотворение в прозе «К моему городу Витебску»:
     «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками и не опирался на твои заборы.
    Как грустный странник - я только нес все годы твое дыхание на моих картинах. И так с тобой беседовал и, как во сне, тебя видел. … Ты не скажешь мне, что я слишком фантазирую и не понятен тебе. Ты же сам в глубине души своей - такой. Это же твои сны, я их только вывел на полотно, как невесту к венцу. Я тебя  целовал всеми красками и штрихами - и не говори теперь, что ты не узнаешь себя...».
     Будущий знаменитый художник появился на свет в  многодетной еврейской семье. Теперь, по прошествии стольких лет, своим художником его считают и Белоруссия, где он родился,  и Россия,  где он получил  художественное образование, и Франция, в которой он жил и где был похоронен.
       С цветных иллюстраций в книжечке  на меня смотрели подслеповатые глаза витебских  домиков,  над крышами   реяли фигуры влюбленных, мягко светилось лицо миловидной женщины, которую звали Белла. С фотографий смотрело лицо самого Шагала -  дерзкое и шальное в  молодости – и недоуменно-ироничное в  старости. Тексты стихотворений – на  белорусском и русском языках. Составитель не побеспокоился  сообщить, на каком же языке писал маэстро… На русский и белорусский их перевели позже с   родного языка Шагала – идиш. В «Моей жизни», рассказывая о юности, о выборе дороги, он вспоминал: «Едва научившись говорить по-русски, я начал писать стихи, - вспоминал Шагал. - Я словно выдыхал их. Слово или дыхание - какая разница? Я читал их друзьям». «Днем и ночью я сочинял стихи. Их хвалили. И я думал: «Пойду в поэты...».
       Шагал получил традиционное домашнее религиозное образование, непременно включавшее в себя изучение древнееврейского языка, чтение Талмуда и Торы. Это нашло отражение и в картинах Шагала, и в стихах, проникнутых религиозной тематикой. Как отмечает переводчик Д.Симанович в статье «Я подарил творенья дух…»,  Шагал очень любил русскую поэзию, со многими поэтами был знаком. «Редкостным и тонким поэтом» он называл Александра Блока, даже хотел после знакомства показать ему свою юношескую тетрадь, «но отступил перед его лицом и взглядом, как перед лицом самой природы». О Сергее Есенине сказал, что «после Блока это единственный в России крик души». Вспоминал, что Владимир Маяковский преподнес ему свою книгу с дарственной надписью: «Дай Бог, чтобы каждый шагал, как Шагал».
      Шагал знал творчество Александра Пушкина и Федора Тютчева. Вдохновленный поэмой Николая Гоголя «Мертвые души»,  проиллюстрировал ее прекрасными графическими работами. Переводчик  отметил удивительную перекличку, которую можно обнаружить между стихами Афанасия Фета и творчеством Марка Шагала (и в живописи, и в стихах). Это прежде всего темы творчества, полета и любви.
Вот звучит фетовское:
Где кистью трепетной я наберу огня?
Где я возьму небесной краски?

Это похоже на  предощущение художника, который найдет «небесной краски», что сделал Шагал через несколько десятилетий...
     В ранних строках Шагала, написанных на русском языке, также заметно  влияние Фета. Его «Шепот, робкое дыханье» и «Сад весь в цвету // Вечер в огне» как бы продолжается шагаловскими строками, написанными в Витебске в 1909 году:
 
Для Беллы
Вечер. Сад
месяц. Ты
сказка. Ласка
резеды.
 
Поцелуешь
иль обнимешь
или скажешь:
отойди.
 
Губит ласка
любит вечер
запах сада
резеды.

Фет был мастером суггестивного стиха, умел создавать тонкое настроение, был своего рода импрессионистом в   словесном искусстве.  То же самое мы видим  в стихах и картинах Шагала.
     В год рождения Шагала у Фета появились строки, под которыми стоит дата - 17 июля 1887 года:
Пока душа кипит в горниле тела,
Она летит, куда несет крыло.

И через три года найдем у семидесятилетнего Фета среди его вершин лирической поэзии:
Окрылены неведомым стремленьем,
Над всем земным
В каком огне, с каким самозабвеньем
Мы полетим!

     Пожалуй, как ни у одного другого русского поэта,  тема  любви, полета вдохновения и души пронизывает строки великого русского лирика: «Прилетаю и петь и любить», «Лететь к вам стихами», «Мой дух окрылился», «Тем отрадней взлетать над землей и одним к небесам приближаться», «Сладко, летя за тобой, замирать», «Но сердца бедного кончается полет», «Когда в полете скоротечном», «И, окрылен дыханием твоим, готов лететь над этой тайной бездной», «И в вечность улетим!».
      Тема полета  - одна из центральных в  творчестве Шагала.  Полетом любви наполнены живопись и  стихи  Шагала. Один из главных его источников, как утверждает Д.Симанович - еврейский фольклор. На полотнах этот полет видит каждый. А вот его и словесное выражение:
 
Устремляюсь к твоим мирам,
улетаю к Твоим небесам...
   
Теперь - туда, в края надзвездные,
 где ночь светла, а не темна...
 
Мне представляется, что для Шагала полет – проявление ангельского начала в человеке. Возможно, это связано с его фамилией, которая созвучна  английскому "сигал" - морская птица, чайка. Характерно, что  «полетность» проявляется у  Шагала   прежде всего сновидчески. Это  указывает на  глубинные, сущностные корни душевной левитации  творца полотен и стихов.  В душе человека живут и ангел и зверь – два потока устремлены  вверх и вниз, они борются  между собой. Мы знаем падших ангелов, низвергнутых с неба, знаем о зверином начале, помутившем разум целых народов. У Шагала летают прежде всего влюбленные – любовь окрыляет человека, отрывает его от прозы жизни.

Старый сон. Я проснулся от сна.
Помнишь,  это было вчера,
я тебя целовал
и объятья твои были чад и дурман –
мы от дерева к дереву
перепархивали с тобою…
                («Столько лет»)

    Художник потерял любимую женщину, которая была его единомышленницей, Музой, моделью для многих полотен. Он тяжело переживал кончину своей Беллы, и скорбь отливалась в поэтические строки,
опять-таки поднимающую тему полета.

Крылья мои
складываются сами собой
и опять раскрываются,
чтобы тебя подхватить
вознести над дорогой моей –
на пути к небесам.
Покуда мой длится полет –
я тебя ищу.
Где ты?
                («Столько лет»)

К четвертой годовщине смерти жены Шагал пишет стихи, опять-таки обращенные к небу:

Нетронуты лежат мои цветы.
Твой белый шлейф плывет,
качаясь в небе.
Блестит надгробье…
                («Белла»)

Образ любимой женщины, как признается художник, станет путеводной нитью  и   в его последнем,  итоговом пути:

Как нежен зов лучей, завет его.
Не слезы лить – а уложив котомку
надежду,
продолжать свой путь земной
                в иную высь, на горний голос Твой…
                (без названия)

Тема полета  обретает у  Шагала  множество оттенков и вариаций.  Сама жизнь воспринимается как полет. Представления памяти – тоже полет:

…….                Двери
распахнуты. В расцветший сад -  в  зенит
взлетает жизнь, на шумных крыльях рея
                («Тот город дальний»)

о, подхвати и воздыми
меня к высотам, облак знойный!
Я слышу колокола звоны
внизу,
где крыши и дымы.
                («Родина»).

 Форма слова архаическая форма «облак» отсылает читателя к библейскому преданию о том, что именно огненное облако водило  израильский народ по Синайской пустыне после исхода из Египта.

Умершей матери виденье
в вечернем воздухе парит,
она едва сквозь слезы дышит…
                («Мать»)

Образ умершей матери видится Шагалу парящим в вечернем
воздухе. В данном случае полет видения (или призрака) – это одновременно и проявление традиционных представлений о душах, отлетающих в горний мир, и горькое воспоминание о любимой матери. Шагал вспоминает (или воображает) как мать, под шум снега и свист ветра, качает в ночи его колыбельку:

А ночью - ангел светозарный
над крышей пламенел амбарной
и клялся мне, что до высот
мое он имя донесет…
                («Ангел над крышами»)

     Здесь мы видим реальные приметы провинциального Витебска (амбарные крыши), и символическое отражение мечтаний Шагала о  его великой творческой будущности. Именно Ангел светозарный, по поверьям,  водил кистью  художника, влагал в уста поэтов божественный талант.

Лишь та страна моя –
что в сердце у меня.
…...................................
… Кругом стоят руины
давнишние, из детства моего.
А  жители блуждают в воздухах
и крова ищут, временно селятся
в моей душе.
                ( «К вратам высот»)

     Шагал всю жизнь хранил лица людей и облик родного города,
которые были источником его вдохновения, именно они населяли волшебную страну памяти,  которую с античных времен называли –
Элизиум. Поразительно, что жители не бродят по закоулкам памяти,
а «блуждают в воздухах», прежде чем поселится в душе Шагала.

Я подарил Творенья Дух
вам,
мои братья бессловесные.
Теперь – туда, в края надзвездные,
где ночь светла, а не темна…
…И песни наши, вновь чудесные,
услышат земли поднебесные
и стран небесных племена.
                («Без названия»)

     Здесь тема полета явно навеяна и творческими, и религиозными переживаниями Шагала. Он вспоминает, как расписывал плафон и стены фигурами танцоров, скрипачей, птиц и животных… Художник ощущает себя Демиургом - творцом мира, в который он  вдохнул дух  жизни. Тема творца обращает мысль поэта в «края надзвездные, где ночь светла, а не темна». Поэт намекает на ту заоблачную область, где обитают души умерших.
«Страна небесных племен» - это рай.
       Размышляя о теме полета у Шагала, осознаешь, что эта тема весьма значима в концепции мира и человека, которая была характерна для русской и мировой культуры. Суммируя образы и воззрения русских поэтов и философов, выстраиваешь некую триаду, которая характеризует путь человека от низменного зверя к парящему над косной землей ангелу. Еще А.Чехов наделял своих многих отрицательных персонажей чертами зверей и пресмыкающихся. Помните его Наташу из пьесы «Три сестры»? – «шаршавое животное»… Он ввел в литературу образ «человека в футляре» - человека, обретающегося в своего рода духовной пещере, человека с толстой кожей, не способного ощущать чужую боль. Таким людям Чехов противопоставляет персонажей, как бы вообще лишенных кожи.  Они чувствуют чужую боль как свою, они страдают от несправедливости  этого мира. Чехов называл их «сыны человеческие». К этой когорте он относил Иисуса Христа и некоторых своих персонажей – студента Васильева («Припадок»), обитателя палаты № 6 Рагина, трех сестер из одноименной пьесы. Вершинин говорил о роли таких  «обнаженных душ»  в развитии  всего человечества:  сегодня вас три, завтра вас станет шесть, потом двенадцать, и когда вас станет большинство – какая прекрасная наступит жизнь на земле!
    Это как бы левый и правый фланги триады,  в центре которой – сам человек. В ней символически проявился переход от зверя к человеку и потом - к ангелу. Что-то подобное ощущается в живописи П.Филонова. Его злые люди обладают звериными чертами, а в глазах домашних животных (лошади, собаки), напротив,  светится человеческий ум и доброта. Марк Шагал, судя по всему, также разработал свою типологию персонажей. Его парящие герои – как бы переходная форма между человеком и ангелом - высшей формой духовной жизни. Характерно, что противоположная  часть этой типологии представлена негативными – я бы даже сказал – звериными образами фашистов, творцов безжалостного Холокоста.

Я вижу их, оборванных, босых
и онемевших – на иных дорогах.
Их братьев наших. Наших – Модильяни,
и Писсаро, и Сутина, их тащат на веревках
потомки Хольбейна и Дюрера – на смерть
в печах.
                («Памяти художников – жертв Голокауста»)

    Эти строки  произвели сильное впечатление на Евгения Евтушенко: «…Мне больше всего нравится у него стихотворение о тех художниках, которые погибли во времена Холокоста... Шагал, чувствовавший драгоценность человеческой жизни, как будто воспринимал всей кожей, что вместе с этим дымом из зловещих труб гитлеровских лагерей смерти уходят несостоявшиеся … великие художники…»
    К сожалению, я  не знаком с  еврейским фольклором (разве что с анекдотами про Абрамовича). Но  устремленность в  полет, в небесную ширь мы  встретим и в  арабском фольклоре,  и в европейской традиции, и в русских народных сказках, По Фрейду, полеты связаны с юношеской сексуальностью. В связи с  этим вспоминается  полет юной Ани Раневской на воздушном шаре над Парижем…У  Шагала  «полетность»,  несомненно, связана также  с  любовными переживаниями  автора  картин и стихотворений, его  страстное  и чистое чувство  к будущей  жене.
     Профессиональным  писателем Шагал не стал, но  живопись слова преобразовалась у  него в  палитру  красок.  Шагал писал белые стихи:  медитация, сиюминутное рождение образа -  без плана и намерения.  Именно так обычно и рождаются стихи.  Вот, вчера я  написал кучу стихов, не думая, не ведая, что появится за  первой строкой.  А за ней приходили другие строки, образы -  здесь и  сейчас, прямо из ничего… Пять минут  назад я не предполагал, что  во мне это есть. Так, очевидно, писались картины, и стихи сам Марк  Шагал. Мир поэзии великого художника, как отметил переводчик   Д.Симанович, часто сливается с миром его живописи и графики. Не кистью и красками, а словом мастер выражал свои мысли и чувства о жизни, о себе, о том, что его окружало.
    Стихотворный поток мыслей, образов, ассоциаций,  воспоминания  свободно перетекали из небытия в  бытие,  угловато наслаиваясь,  нагромождаясь друг на друга.  Женщина вдруг занимала полнеба, - или, напротив, крошечные человечки заполняли улочки  игрушечного городка.  Фантастически разноцветный  букет  вырастал под матицу,  лелея  на хрупких лепестках томную, счастливую ню…
      Шагал обладал замечательной способностью соединять несоединимое,  совмещать вещи,  весьма отдаленные во времени и пространстве.  Любопытно пронаблюдать процесс  «доработки» стиха («Картина»). В сущности, это не доводка (то есть, уточнение подробностей,  усовершенствование ритма и проч.) -  это создание параллельного текста  с обновленными образами, ритмами,  деталями.  Не представляю, чтобы Шагал мог создавать  точные копии своих полотен  - у  него всегда получалось бы новое, иное… Вот примеры:

- Я просыпаюсь в отчаянии нового дня,
моих надежд еще не прорисованных

Стало:

- Просыпаюсь в  страданиях
встающего дня и в надеждах непрорисованных…

Или:

- Я бегу наверх к кистям засохшим
и распинаюсь как Христос
прибитый  гвоздями к мольберту…

Стало:

- Я  распят с  утра,  как Христос
там  себя пригвождаю  к мольберту…

Было:

- Там черный  цвет,
там красный, синий уложился.
И меня тревожит
Ох как меня   тревожит.

Стало:

- Что, со мною покончено?
но картина еще не закончена
все в ней мерцает, переливается… Стой!
Тут мазок!  Голубой. Тут зеленый.
Красный. Цвета улеглись.
Наступает покой.


     Как видим, в первоначальном варианте  нет и намека на покой, на гармонию, которые охватывают творца  в итоге творческих исканий.
         Странные сочетания цвета и образа посещали художника и поэта Шагала. Как, к примеру, толковать его строки:

Я помню время –
я был двуглавым. Обе головы
скрывались под одной вуалью неги –
и обе улетучились,
как розы багряной аромат
                («К вратам высот»)

     Можно ли это толковать как символическое проявление двоесущности творческого начала Шагала? Одна голова – художник, вторая -  поэт. Не знаю, не знаю… Иногда кажется, что душа Шагала покидает тело и совершает астральные полеты:

…А я - где я? Бог весть где затерялся.
Меня вы не ищите. Не найду
себя я сам. Я жизнь свою покинул,
ушел…
                («Тот город дальний»)

     Шагала, в отличии от поэта-профессионала,  не тревожит общая  идея стиха,  заставляющая  идти к   устоявшимся  формам четверостишия, сонета, катрена,  и  тому подобное; не подвигает к композиционным  ухищрениям вроде  «кольца» (когда начало и конец как бы смыкаются). У Шагала – иначе: он может начать во здравие, а кончить за упокой. Но есть стихотворения, от начала до конца проникнутые одним настроением, скрепленные одним образом. Вот стихотворение «Слезы мои», навеянные  суровой печалью старозаветных и новозаветных   образов:

Слезы мои – это камни падают…
   ………………
День за днем  я  несу свой крест...
И пинают меня, и за руки взявши – ведут.
И меркнет свет, и день превращается в ночь...
Боже мой,
Боже мой, для чего ты  меня оставил?
                («Слезы мои»)

      У художника, воспитанного в   патриархальной иудейской семье, заброшенной судьбою в глухой, провинциальный Витебск, просыпаются  евангельские мотивы, чувство родства с  Христом, который некогда отринул Завет предков… В стихи Шагала  вдруг прорывается моление Христа в минуты страдания на  смертном кресте. Творчество для Шагала – путь на Голгофу самоотречения,  распятие на   мольберте отчаяния и воскрешения в  гармонии красок… Может, это еще и потому, что в  иудейской традиции, как утверждает Анна Гершович, было запрещено  изображение  человека  и животных – дозволялось изображать лишь цветы и орнаменты… В начале XX века, однако, произошла революция в изобразительном искусстве Европы и России. Она была связана с ломкой традиций и созданием новой эстетики авангарда. Большая роль в этом движении принадлежала художникам именно еврейского происхождения.  Могу предположить, что, не имея возможности изображать человека  (Левитан, когда потребовалось в пейзаж ввести  фигуру прохожего, просил об этом Николая Чехова),  еврейские художники  превращали человека в  абстракцию, в  набор  кубов, треугольников, параллелепипедов…
       Это отчасти касалось и Шагала. К   мукам творчества   добавлялись, как мне кажется, еще и муки  надрыва  в отношениях с нравственными императивами  веры избранного  народа… Очень уж проблематично жить в современно европейском обществе и  держаться ветхозаветных традиций… Так, между прочим, было с  Б.Пастернаком, у которого в романе «Доктор Живаго»  вдруг  появляется  цикл евангельских стихотворений…
     Тем не менее, Шагал всегда подчеркивал свои израильские корни. В письме в редакцию американского  издания «Идише культур» он писал: «Как бы то ни было - еврей я всегда...».  Для нас же, обыкновенных любителей  поэзии и живописи, в  Шагале главное -   не его национальная  специфика, но  всеобъемлющее  всечеловеческое начало, которое делает его близким и русскому, и французу, и  китайцу.
   
Литература по теме:

Шагаловский сборник. Витебск, 1996.
Марк Шагал. Моя жизнь. М., 1994.
Марк Шагал. Ангел над крышами. М., 1989.
Марк Шагал. Паэзія. Мн., 1989.
Фет А.А. Стихотворения. М.-Л., 1963.
Беседа Д.Симановича с Е.Евтушенко. 6 июня 1995 г.
Шагаловский сборник. Вып. 2. Материалы VI-IX Шагаловских чтений в Витебске (1996-1999). Витебск, 2004.