5. Вождь команчей

Читателю, конечно, интересно узнать, каким образом нам удалось выбраться из пустыни. Увы, я не в силах развеять ваше любопытство. Сам я о событиях, последовавших после своего нежданного спасения, не знаю вообще ничего. Со слов Виннету мне известно, что он пришёл в себя в стойбище команчей, под надёжной охраной, но не связанный, и двое суток неотступно ухаживал за мной, поскольку здоровье моё оказалось подорвано чуть было не удушившим меня ремнём и последующим сном под целыми горами песка. Искренняя радость и облегчение, с каким встретил мое пробуждение обычно невозмутимый и не проявлявший эмоций апач, лучше всяких слов объяснила мне, что он уже не слишком надеялся на моё выздоровление. Несколько дней мы провели в небольшом вигваме, в неопределённом положении то ли пленников, то ли гостей. Нас не потрудились связать, дважды в день нам приносили еду и воду, во время моей болезни к услугам Виннету были любые травы и предметы, необходимые для ухода за мной; однако выходить из вигвама нам запрещалось, а на улице, за пологом, постоянно дежурило двое вооружённых индейцев. Состояние моё медленно улучшалось, хотя первые дни я почти всё время спал, с трудом выныривая из забытья, чтобы выпить, с помощью Виннету, несколько глотков воды и съесть немного мяса и жидкой каши из перетёртой маисовой муки. Меня душил мучительный кашель, и дело было не в песке, чуть было не похоронившем нас в Виннету в пустыне. Мокрый кожаный ремень так туго перетянул мне горло, что я начал беспокоиться, не сломана ли у меня гортань. Первые дни я едва мог есть, превозмогая острую боль, а говорил мало и редко, с трудом проталкивая слова через саднящее горло. Дыхание восстанавливалось медленно, и лишь неусыпная забота Виннету помогла мне пойти на поправку. Я всё ещё чувствовал себя слабым и измученным, но силы постепенно возвращались в моё тело, а голос, наконец, перестал напоминать скрежет несмазанной дрезины.
Как удалось выяснить из односложных ответов наших охранников, нас нашли в пустыне воины, шедшие по следу трампов. Должно быть, явные следы пут на наших телах, а быть может, и присутствие Виннету, вызвало сомнения в нашей связи с бандитами, и с нами не расправились сразу, вместо этого принеся нас в поселение. Разумеется, это ничего не значило. Если бы выяснилась наша причастность к уничтожению деревни, нас поставили бы к столбу пыток, невзирая на довольно миролюбивое отношение до этого. Позже я узнал - именно это случилось с трампами, которым так и не посчастливилось уйти в Чиуауа. Не могу сказать, что гибель бандитов огорчила меня. Хотя, когда я увидел, что осталось от них после завершения мщения, мне стало не по себе.
Но не буду забегать вперёд. На третьи сутки после моего возвращения в сознание полог нашего шатра откинулся, и внутрь вошли несколько индейских воинов. Не говоря ни слова, нам скрутили руки за спиной, после чего знаками показали, что мы должны выйти наружу. Сопротивляться было бы глупо и бессмысленно, так что мы без спора покинули наше гостеприимное пристанище. Единственное, что мы позволили себе – это обменяться быстрыми взглядами, мысленно соглашаясь с общим решением: команчи не были нашими врагами.
Хотелось бы верить, что они придерживаются того же мнения. Надежда на это, увы, была невелика.
На утоптанной площадке в центре стойбища собралась вся мужская часть племени. При нашем приближении воины расступились, пропуская нас и наших конвоиров в центр, и вновь сомкнулись за нашими спинами. Виннету бросил на меня быстрый взгляд. Губы его тронула короткая угрюмая улыбка. Пробиться через этот строй, в случае необходимости, будет непросто. Женщины, по традиции не допускавшиеся на такие мероприятия, с любопытством поглядывали на нас с почтительного расстояния.
Вождь, сидевший на медвежьей шкуре в окружении полудюжины старых индейцев, при нашем приближении встал и, подойдя почти вплотную, принялся молча разглядывать нас. Это не было пустым любопытством – скорее уж, ритуалом, демонстрацией своей власти и одновременно уважения к противнику. Меня удостоили лишь коротким взглядом, но обижаться было не время. Наконец, вождь повернулся к молчащей толпе, поднял руки, призывая всех к вниманию и размеренно заговорил.
- Все знают, что случилось семь ночей назад. Белые убийцы напали на поселение в устье Чёрного ручья, пока наши мужчины были на охоте, убили женщин и детей. Белые убийцы заплатили за это преступление своими скальпами.
На этих словах он плавно повёл рукой в сторону, и я, проследив за его жестом, с отвращением увидел, что на воткнутом в землю копьё висят два десятка окровавленных скальпов. Признаюсь, при этом зрелище меня замутило, и пришлось приложить все усилия, чтобы не показать своего состояния стоящим вокруг индейцам.
А вождь тем временем продолжал.
- Все знают, что случилось потом. Смелые воины команчей, идущие по следу бледнолицых, нашли в пустыне двоих людей. Мы хотели поставить их к столбу пыток вместе с нашими врагами, но слова одного из них, вождя апачей Виннету, заронили сомнение в сердца совета старейших. Сегодня воины, ушедшие проверить его слова, вернулись. Теперь команчи должны решить, что делать с нашим врагом, воином апачей, и бледнолицым, вернувшимся из мёртвого сна.
Его слова заставили меня напрячься. Я знал, конечно, что команчи обязательно проверят рассказ Виннету. Мы очень рассчитывали на искусство следопытов, которым славятся все краснокожие, но понимали, что даже в этом случае судьба наша может быть незавидной. Однако то, что в своей речи вождь сразу обозначил моего кровного брата как врага, наводил на неприятные догадки.
Мы с Виннету обменялись встревоженными взглядами, и он, шагнув вперёд, громко заговорил.
- Почему Матто-Тей называет Виннету врагом? Разве между нашими народами сейчас выкопан топор войны? Разве разведчики команчей не нашли следов белых разбойников? Быть может, они сомневаются в словах вождя апачей?
Матто-Тей – «большой медведь» на языке команчей, нахмурился, но ответил вполне дружелюбно.
- Разведчики подтвердили рассказ вождя апачей. Они видели следы сражения и мёртвых бледнолицых. Они также нашли место, где вождь апачей освободился от веревок и, убив двоих врагов, повернул в сторону пустыни. Мои уши хотят верить Виннету. Но пусть он объяснит, что он и этот молодой бледнолицый делали в Мапими, в то время как охотничьи угодья апачей расположены намного западнее?
Говоря по справедливости, вождь слегка кривил душой. Эта местность не зря называлась «Ножницами», и была спорной между двумя племенами не первое столетие. Так что с тем же успехом можно сказать, что это команчи зашли глубоко в землю апачей, удалившись от своих владений. Но напоминать сейчас об этом было не время, и Виннету сделал вид, что не заметил оговорки.
Спокойно глядя на команча, он проговорил:
- Виннету со своим братом, Олд Шаттерхендом, шли по следу белых убийц, разоривших селение команчей. Они и наши враги тоже. В трёх днях пути отсюда они сожгли дом белых людей, убили мужчин, женщин и детей и забрали все их имущество. Мы шли, чтобы наказать убийц. Но сыновья команчей успели раньше. Теперь нам нечего делать на границе Мапими и, как только мы выкурим трубку дружбы с храбрым вождём команчей, мы вернёмся на Рио Пекос.
Уверенная речь Виннету вызвала целую бурю восклицаний. Слышались и восхищённые, и возмущённые голоса. Дав своим людям выразить свои эмоции, вождь вскинул руку.
Подойдя почти вплотную к нам, он медленно обошёл нас по кругу и, вновь остановившись напротив, с угрозой проговорил.
- Виннету слишком самоуверен. Почему он думает, что мы станем курить трубку дружбы с нашим врагом, вождём племени мескалеро, и бледнолицым? Они умрут у столба пыток, как и белые люди, пришедшие в наши земли с оружием.
Лицо Виннету даже не дрогнуло.
- Разве воины команчей трусы? Разве они убивают, не доказав вины? Или они разучились читать следы и не видели, что мы были пленниками бледнолицых преступников? Быть может, разведчики команчей не видели следов от верёвок на руках и шее Олд Шаттерхенда?
Вождь колебался. Я с трудом сдержал улыбку, мысленно зааплодировав тому, как красиво Виннету поставил его в безвыходное положение. Признать, что его лучшие воины не смогли составить картину произошедшего по настолько явным следам – значило согласиться с тем, что команчи ничего не стоят, как следопыты. Но и отказываться от своих обвинений вождь не хотел. Полагаю, это была очень редкая удача – взять в плен одного из вождей своих злейших врагов. Команчи очень хотели поставить Виннету к столбу пыток. Я был лишь приятным дополнением в этом праздничном событии. Но Виннету одной фразой лишил вождя возможности казнить нас. Среди индейцев, если они не забыли окончательно о чести, не принято убивать без повода.
Наконец, вождь нехотя кивнул.
- Команчи – опытные следопыты. Мои разведчики видели, что Виннету в одиночку сражался с бледнолицыми трусами и многих убил. Виннету свободен и может оставаться в нашем лагере, сколько пожелает, и уйти, когда сочтёт нужным.
Вождь подал знак, и шагнувший вперёд воин перерезал верёвку, стягивающую запястья моего побратима, и так же, без слова, вновь смешался с толпой. Я облегчённо выдохнул. Это была невероятно редкая удача! Апачи и команчи враждовали не одно поколение, и иначе, чем чудом, такое решение назвать было трудно. Но, как выяснилось, расслабляться было рано. Неприятный сюрприз вождь оставил напоследок.
- Матто-Тей и лучшие воины команчей будут рады выкурить с Виннету трубку мира. Он – гость команчей. Однако бледнолицый должен умереть. Белые преступники погасили жизнь в нашем селении. Они грабят и убивают, они стреляют бизонов, оставляя туши гнить в прерии. Все бледнолицые – наши враги. Спутник Виннету станет к столбу пыток и докажет, мужчина ли он или трусливая скво!
Я стиснул кулаки так, что верёвки врезались в запястья и, стараясь не показать сжавшего внутренности дурного предчувствия, твёрдо встретил взгляд вождя. Произошедшее, несмотря на мою, как мне казалось, готовность к любому исходу, стало для меня неожиданностью, и на несколько секунд я растерялся, не зная, что тут можно ответить. И прежде, чем я всё-таки успел открыть рот, вновь заговорил Виннету.
- Олд Шаттерхенд не умрёт возле столба пыток. Он – друг команчей, и будет жить ещё долго, не раз доказывая свою смелость!
В спокойном голосе Виннету прозвучала сталь, и я бросил на друга благодарный взгляд. Не сомневаюсь, что если бы меня прямо сейчас потащили к столбу, он бросился бы мне на выручку, не задумываясь. К счастью, команчи не спешили. А значит, нам нужно было найти способ решить все миром.
Вождь тем временем презрительно скривился и повернулся к своим людям, с насмешкой указывая на нас.
- Виннету, должно быть, ушиб голову! Ему кажется, что бледнолицый сможет жить после всех испытаний, которые приготовят ему воины команчей!
В ответ ему раздался дружный хохот. Я стиснул зубы. Виннету же, казалось, не заметил оскорбления. Бросив на меня тёплый взгляд, он вновь повернулся к вождю и спокойно, легко перекрывая своим голосом гул толпы, проговорил:
- Белый брат Виннету не окажется возле столба пыток, и дети команчей не будут упражняться на нём в меткости. Его сердце открыто и для апачей, и для команчей, он любит всех краснокожих, и никогда не был врагов ни одного честного человека, будь его кожа красного, белого или чёрного цвета. Команчи – не трусы и не лжецы. Они не станут убивать своего друга.
- Друга?! Ни один белый не может быть другом команчей! Они все воры и убийцы, они угоняют наших коней, уничтожают наших бизонов, перекапывают нашу землю в поисках золота. Белые обещают нам ружья и огненную воду в обмен на шкуры и золотые самородки, но, когда мы соглашаемся на обмен, они убивают наших послов! А что делает Большой Белый Отец в Вашингтоне? Почему он не наказывает своих людей, когда они нарушают договор о мире?
Боже мой, как же мне стало стыдно от этих слов! Я понимал, что команч, по большому счёту, прав. То, что творили подобные Джонсу подонки на землях индейцев, было чудовищно и омерзительно. И, как ни тяжело было это признавать, армия зачастую действительно решала споры в пользу соотечественников, какими бы преступниками они ни были, вместо того, чтобы защитить индейцев от произвола белых мерзавцев.
А вождь тем временем продолжал.
- Вожди бледнолицых обещают нам мир; но они нарушают своё слово, позволяя преступникам со светлой кожей и чёрными душами убивать и грабить нас. Нет! Все белые – наши враги. Команчи будут убивать каждого бледнолицего, который ступит на нашу землю. Хуг!
Ну, это было уже слишком! Я не выдержал.
- А разве команчи могут приказывать бешеным койотам, которые грызут и рвут всех на своём пути? Или они не видят, что бледнолицые преступники не щадят никого – ни краснокожих, ни собственных сородичей? – негромко проговорил я. Но как раз в этот момент индейцы замолчали, слушая своего вождя, и мои слова разнеслись по всему стойбищу.
Вождь с гневом посмотрел на меня.
- Молчи, собака! Тебе не давали права говорить.
- Разве? Я такой же воин, как и ты, и имею право подавать свой голос и на совете воинов, и на суде чести.
Команч с презрением посмотрел на меня и обернулся к Виннету.
- Молодой бледнолицый говорит красивые, но пустые слова. Пусть отвечает Виннету: этот человек имеет право говорить?
- Да, - спокойно откликнулся Виннету, бросив на меня одобрительный взгляд. – Этот бледнолицый – великий воин, младший вождь апачей-мескалеро и мой кровный брат. Он убил большого серого медведя одним ножом, победил в поединке Мэтан-Акву сильнейшего воина кайова, в одиночку освободил из плена меня и моего отца, Инчу-Чуну. Он сражался с бледнолицыми убийцами, сжегшими деревню моих братьев-команчей, и многих убил, а ещё больших лишил сознания. Его имя Олд Шаттерхенд, потому что кулак его валит с ног любого воина.
Это была необыкновенно долгая речь для сдержанного Виннету, и очень импульсивная. Я почувствовал, как краска приливает к моему лицу. Разумеется, Виннету не сказал ни слова неправды, но такое перечисление моих, прямо скажем, не особо многочисленных подвигов смутило меня.
Впрочем, индейцы относятся к этому иначе. Для них подобное восхваление равнозначно вежливому расшаркиванию джентльменов, при котором происходит обмен именами и титулами. Виннету, по сути, представил меня команчам, дав понять, что я имею право вмешиваться в разговор воинов.
Действительно, теперь индейцы поглядывали на меня почти с таким же уважением, как и на самого Виннету. Вождь, задумавшись, согласно покивал головой.
- Олд Шаттерхенд – великий воин. Тем больше чести для команчей лишить его жизни. Мы приготовим для него самые страшные пытки, и он докажет свое мужество, выдержав все их без стона.
Мне очень хотелось высказаться, что я думаю насчёт этих варварских обычаев. В последний момент мне удалось сдержаться. То, что сказал вождь, было проявлением огромного уважения. Моя «автобиография», озвученная Виннету, была для этих наивных детей природы куда более весомым аргументом, чем все титулы и дипломы, которые может предъявить в доказательство своего авторитета белый человек. Поэтому я ответил сдержанно и со всем возможным достоинством.
- Я благодарю Матто-Тей за его слова. Это огромная честь для меня, и мне жаль лишать смелых воинов команчей удовольствия насладиться моей смертью.
Вождь, чьё лицо разгладилось было при моих первых словах, к концу фразы вновь нахмурился, недоуменно глядя на меня.
- Разве Олд Шаттерхенд не слышал моих слов? Все бледнолицые – враги команчей. Он не уйдёт из стойбища живым.
- А разве вождь команчей не слышал моих слов? Я спросил, трусы ли команчи или отважные воины. Воин сражается со своим врагом и не направляет оружие на своих друзей. Лишь подлец убивает без разбора, всего лишь из жажды крови. Разве команчи таковы? С каких пор краснокожие воины меряют целый народ по худшим из его сыновей? Среди волков тоже попадаются те, что питаются падалью. Быть может, Матто-Тей хочет сказать, что все волки являются койотами?
Вождь уже открыл было рот, чтобы гневно ответить мне… Да так и застыл в этой позе. Я мысленно улыбнулся, крайне довольный собой. Пусть попробует ответить на этот вопрос. Вряд ли кто-то из команчей согласится, чтобы его называли трусом.
Виннету одобрительно посмотрел на меня, и я, не решаясь даже на улыбку, ответил ему долгим взглядом.
Наконец, вождь сумел справиться с растерянностью и сердито сказал, с раздражением глядя на меня.
- Олд Шаттерхенд говорит так, потому что боится смерти. Команчи отважные воины, они не станут убивать невиновных. Но пусть Шаттерхенд докажет, что он не враг нам.
- Разве среди пойманных вами белых преступников не было человека со сломанным носом?
Со слов Виннету я знал, что побитый нами бандит уцелел во время его бегства, стоившего трампам троих человек. Вождь переглянулся с сидящими возле тотемного столба стариками.
- Был. Почему белый спрашивает о нём?
- Ты слышал моё имя. Я не люблю оружие, но могу свалить с ног любого врага. Быть может, команчи видели на бледнолицем раны от ножа или пули?
- Ты хочешь сказать, что сделал это кулаком? – удивился команч.
- Нет, - честно признался я. – Я был связан, и не мог использовать руки.
- Тогда ты лжёшь.
В голосе команча прозвучало торжество. И тут вмешался Виннету.
- Олд Шаттерхенд никогда не лжёт, - с гордостью за меня прозвучали его слова. – Виннету сам видел, как все произошло. Мой брат был связан, но все равно смог заставить замолчать своего врага, разбив ему лицо и лишив его сознания.
Говоря по чести, апач слегка покривил душой. Сознание бандит потерял как раз после вмешательства Виннету. На моём счету был только свёрнутый на сторону нос. Но сейчас было не время восстанавливать справедливость. Поэтому я промолчал, лишь послав другу укоризненный взгляд. Виннету проигнорировал его. А команчи, услышав эту историю, возбуждённо зашептались, уважительно поглядывая на меня. Я заметил, как несколько воинов покрепче перехватили свои копья. Поистине, хоть плачь, хоть смейся! Чем больше уважали меня индейцы, тем меньше было у меня шансов покинуть их стойбище на своих ногах.
Вождь же колебался. Будучи врагом трампов, я никак не мог быть одновременно и врагом команчей – ведь никаких других прегрешений перед этим племенем у меня не было. Слова Виннету не понравились Матто-Тей. Сказать прямо, что подозревает апача во лжи, он боялся. Но и признать его правоту не мог. Наконец, он нашёл компромисс.
- Матто-Тей знает, что молодой вождь апачей – смелый воин, чьих уст никогда не касается ложь. Но Виннету может заблуждаться. Команчи верят в добрые намерения Виннету, но не могут отпустить бледнолицего. Мы будем просить совета Великого Духа. Олд Шаттерхенд будет сражаться в поединке с воином команчей, и если победит – мы назовём его нашим другом и выкурим с ним трубку мира.
Что ж. Это уже было лучше, чем просто столб пыток. Я мог побороться за свою жизнь и, прямо сказать, мог вполне рассчитывать на победу. Но Виннету нахмурился. Я видел, что такое предложение ему не нравится, но возразить было нечего: это, действительно, была обычная практика индейцев. О чём было говорить, если мне самому когда-то пришлось бороться против Инчу-Чуны, чтобы доказать свою невиновность!
Я чуть шевельнулся, чтобы коснуться плечом его плеча, и апач, повернувшись ко мне, внимательно взглянул в моё лицо.
- Мой брат считает, что должен сражаться. Но сейчас он ошибается. Он ещё не оправился от своих ран.
- Нет, я хорошо себя чувствую, - так же тихо откликнулся я, надеясь, что команчи, занятые обсуждением нашей судьбы, не услышат нашего негромкого разговора. Я слегка покривил душой – горло моё по-прежнему саднило, и я чувствовал лёгкую слабость в конечностях. Но это нельзя было назвать по-настоящему серьёзной проблемой. Я указал глазами на ожидающих ответа команчей и добавил, - Смотри, воинов становится все больше. Мы не сможем пробиться из стойбища, если решим сражаться.
Ответить Виннету не успел. Вождь команчей нетерпеливо махнул рукой и с презрительной интонацией бросил в нашу сторону:
- Почему Олд Шаттерхенд молчит? Или он испугался поединка?
Молчать дальше было нельзя. Я коротко улыбнулся другу и решительно шагнул вперёд.
- Я не боюсь поединка и буду драться. Каковы условия?
- Обычные. Ты будешь сражаться с воином команчей до смерти одного из соперников. Ваши левые руки будут связаны веревкой, каждый получит по ножу и томагавку.
Что ж. Опять убийство. Если я справлюсь с команчем, мне придётся убить его. Как же мне не хотелось этого делать! Все в моей душе восставало против убийства ни в чём не виноватого индейца. В конце концов, это белые преступники вынудили их на войну, заставив взять в руки оружие для защиты своих женщин и детей. Но можно ли было найти другой способ?
Я посмотрел на Виннету. Он бросил на меня предостерегающий взгляд, несомненно зная, что у меня на уме. В любом другом случае я почёл бы за лучшее послушаться своего друга и учителя. Но сейчас на кону стояла человеческая жизнь. Я просто не имел права смолчать!
Я повернулся к команчам и решительно кивнул.
- Я согласен. Но почему мы со смелым воином команчей должны убивать друг друга? Я не враг команчей. Я люблю всех краснокожих, и презираю мерзавцев, убивающих женщин и детей, какого бы цвета не были их лица. Мы будем сражаться до сдачи одного из соперников. Великий Дух не будет рад, если мы станем убивать друг друга, словно дикие звери.
Команчи недовольно зароптали. Я не глядел на Виннету, понимая, что вряд ли его порадовало моё упрямство. Во второй раз я выступал против жестокости индейских обычаев; и был уверен, что на этот раз мой побратим не поддержит меня, как случилось в случае с казнью Рэттлера. Я и сам понимал, что мое выступление может оттолкнуть от нас команчей, и свести на нет то уважение, которого я смог добиться своими уверенными ответами. Но мог ли я поступить иначе?
Матто-Тей презрительно скривился.
- Бледнолицый боится смерти!
- Нет, не боюсь! Но я ненавижу ненужное убийство. Воин команчей может убить меня, если сможет победить. Но я не стану этого делать, и если выбранный Матто-Тей боец признает своё поражение, сохраню его жизнь. Я хочу быть другом команчей и не желаю отнимать жизнь ни одного из них!
Индейцы взволнованно зашумели, обсуждая услышанное. Я замер, боясь дышать. Но почти тут же я с радостью увидел, что мои слова произвели на индейцев впечатление. Многие воины согласно кивали; видно было, что мой ответ пришёлся им по душе.
Конечно, я понимал, что команч, если ему удастся справиться со мной, не станет меня щадить. Но надеялся, что мне не придётся рассчитывать на милосердие этих кровожадных детей прерии.
Вождь всё ещё колебался; но неожиданно в спор вмешался Виннету.
Шагнув вперед, он поднял ладонь, заставляя утихнуть становящиеся все громче возгласы, и спокойно, с достоинством заговорил.
- Олд Шаттерхенд сказал хорошие слова. Он не хочет, чтобы новая кровь вставала между народом белых людей, команчами и апачами. Если Матто-Тей не боится, пусть он примет предложение Шаттерхенда!
Вождь подумал и, наконец, без особой охоты кивнул. Но Виннету ещё не закончил свою речь.
- Команчи и апачи часто выкапывали топор войны, - медленно проговорил он. – Виннету приходилось сражаться со многими команчами, и все они были смелыми и отважными воинами. Но неужели отважные враги апачей успели стать трусами?
Индейцы возмущённо зашумели. Виннету с достоинством выпрямился. Не опуская головы, он твёрдым взглядом окидывал схватившихся за оружие врагов. Мне стало не по себе. Что он делает? Ведь мне почти удалось добиться соглашения! Мне показалось, что сейчас выдержка команчей закончится, и они кинутся на нас. Но к счастью, я недооценил вождя. Подойдя к апачу, он медленно оглядел его с ног до головы и с угрозой спросил.
- Что имеет в виду Виннету? Он посмел назвать воинов команчей трусами?
- Нет, - решительно откликнулся тот. – Виннету знает, что команчи не совершают подлостей. Но почему они тогда хотят сражаться с Олд Шаттерхендом? Или они не помнят, что он был ранен белыми убийцами, и раны его до сих пор не зажили? Матто-Тей думает, что такая победа принесёт славу его воинам?
Вождь угрюмо молчал. Глаза его метнулись ко мне. Он цепко осматривал меня, ища признаки того, что мой побратим лжёт; но, судя по всему, мой болезненный вид убедил его в правоте Виннету. Наконец, вождь вновь повернулся к нему и с неохотой спросил:
- Виннету просит, чтобы поединок был перенесен на день, когда Олд Шаттерхенд восстановит свои силы?
- Нет, - спокойно откликнулся мой друг, и я с изумлением посмотрел на него. В мою голову вдруг закралось очень нехорошее подозрение – и действительно, когда Виннету снова заговорил, я понял, что именно он задумал. 
- У нас нет времени быть гостями команчей. Пусть Маниту скажет своё слово сегодня. Виннету будет сражаться на суде чести вместо своего брата. Его победа или поражение решат нашу судьбу.
Ответом ему был целый гул возмущённых голосов. Признаюсь, я чуть было не присоединился к этому гвалту, и лишь осознание, что мое вмешательство сейчас только сделает хуже, заставило меня, стиснув зубы, промолчать.
- Сейчас решается судьба не Виннету, а Олд Шаттерхенда! – перекрикивая своих воинов, яростно отрезал Матто-Тей. – Виннету не может сражаться, отстаивая чужую жизнь.
- Нет, может, - твёрдо возразил мой друг, и в его глазах блеснула сталь. – Олд Шаттерхенд и Виннету – кровные братья. Они – не два человека, а один, живущий в двух телах. Кровь Виннету течёт в жилах Шаттерхенда, а кровь Шаттерхенда течёт в жилах Виннету. Нет разницы, кто из нас выйдет на поединок. Виннету будет сражаться на суде Маниту за своего брата, и если воин команчей одержит вверх, станет вместе с Олд Шаттерхендом к столбу пыток. Если же воин Матто-Тей проиграет, мы выкурим трубку мира и расстанемся с команчами, как друзья.
Это была необычно долгая и пламенная речь для сдержанного Виннету. Признаться, даже мне самому стало не по себе от той страсти и уверенности, с которой прозвучали слова апача. Команчи тоже растерянно примолкли. Воспользовавшись моментом, я шагнул вперёд и решительно стал рядом с другом.
- Виннету, это неправильно. Ты не должен сражаться вместо меня. Я…
Апач резко поднял руку, жестом обрывая меня, и я с досадой замолк, видя в глазах своего кровного брата стальные искры.
- Олд Шаттерхенд отважный воин, но он молод и неопытен. Он стал вождём апачей позже Виннету. Сейчас он будет молчать. Хуг!
Во взгляде Виннету, брошенном на меня, была такая решимость, что я невольно шагнул назад. Моё сердце протестовало против того, чтобы уступить другу этот риск. Но было понятно, что возражать сейчас бесполезно. И даже опасно. Сейчас я был не другом и кровным братом, а молодым воином, осмеливающимся спорить с вождём. Наказание за это у индейцев было суровым. А авторитет вождя, не сумевшего заставить промолчать дерзкого подчинённого, неизбежно рушился, и восстановить своё доброе имя после этого было очень непросто. Я смирился.
Старейшины и вождь тем временем закончили совещаться, и самый древний, полностью седой старец выступил вперёд.
- Молодой вождь апачей хорошо сказал. Великий Дух любит своих детей, какого бы цвета ни была их кожа, и кто бы ни был их отцом и матерью. Кровные братья должны разделять судьбу друг друга. Для Маниту не будет разницы, кто из двоих станет сражаться.
Вождь с досадой покосился на своих сородичей, но возразить не посмел, и неохотно кивнул.
- Пусть будет так.