Глава 4

IV



Ксавье шарахнулся назад подальше в тень, зажав руками рот и давясь воздухом.
Человек, стоявший в проеме приоткрывшейся двери, на мгновение замер, почуяв неладное, и слегка пригнулся, тревожно вглядываясь в ночную тьму.

Ксавье почти не дышал и опустил глаза, всерьез опасаясь, что тот, за кем он следил, почувствует враждебный взгляд даже в темноте.

Они стояли так довольно долго, но терпение Ксавье было вознаграждено: его враг все же вышел, и, хотя был насторожен, настоящего источника опасности так и не обнаружил. Он пошел вдоль улицы, придерживаясь глухой тюремной стены, не имевшей с этой стороны ни окон, ни даже их подобия. Шел быстро и тихо, изредка оглядываясь, но так и не заподозрил, что темнота скрывала позади его преследователя.

Ксавье проделывал это не первый раз и уже приспособился к его настороженной манере заранее зная, где нужно остановиться и отстать, а где можно прибавить шагу, чтоб не потерять противника из виду – этого Ксавье боялся больше всего. Хотя раз за разом они шли одной дорогой, но Ксавье с нетерпением ждал, когда этот маршрут изменится, а что он должен измениться, в этом не было сомнений. Ксавье отчаянно уверял себя в этом, что рано или поздно они пойдут туда, где он получит ответ на все свои вопросы и разрешит все сомнения. Потому что если это не так, если он ошибся...

Нет, он не мог ошибиться! И потому должен быть терпелив и внимателен. Рано или поздно...

Черная фигура впереди нырнула под арку, скрывавшую в глубине дверь, лязгнул замок, и на улице снова стало тихо. Ксавье разочарованно вздохнул – не сегодня. Он постоял несколько минут, впрочем, ни на что не надеясь, и медленно побрел прочь. Идти было некуда – дома его никто не ждал, да и дома, по большому счету, у него не было. Вернее, не стало, с тех самых пор, как ему сообщили имя очередного преступника, которого он – палач города Лилля – должен был согласно с законом заклеймить за все содеянное.
У него больше не было дома и семьи, только четыре стены, помещение, куда он приходил спать, и где он больше никогда не почувствует себя дома. Никто в целом мире больше не назовет его "Ксавье". Теперь он только палач.
Он полез в карман и достал бутылку, заткнутую тряпкой. Он стал много пить в последнее время, но никому не было до этого дела.

Ксавье выдернул тряпку и приложился к горлышку - он может пить, стоя посреди улицы, наплевав на любые приличия и ни с кем не считаться. Да, никто не скажет ему и слова – в этом преимущество быть палачом.
Но если другие шарахаются от него, то куда деться от самого себя?
Ему стала неприятна мысль, что его могли увидеть. Горбясь, он скользнул к ближайшему дому, укрывшись в тени и с отвращением отшвырнул бутылку, устыдившись своего поведения. 

Под ногами у Ксавье появилось что-то темное и оно двигалось. Тупое недоумение, результат выпитого, тут же сменилось испугом: Ксавье прошиб пот и мгновенно пришло отрезвление, словно с потом вышло все вино. Темная полоска тени двинулась дальше вместе с человеком, который эту тень отбрасывал, и от которого Ксавье едва успел отвернуться, пряча лицо. Теперь он уже не боялся, что его увидят пьяным, напротив, он даже присел и оперся на землю очень надеясь, что для проходившего мимо он действительно будет всего лишь пьяным, не заслуживающим внимания.

Сын тюремщика зацепил ногой бутылку, брошенную Ксавье, презрительно сплюнул в сторону и быстро пошел дальше не забывая оглядываться. Его тревожили неясные чувства и его чутье, которому он доверял всегда и во всех случаях, но рассудок не счел опасным пьянчугу, не способного даже подняться на ноги, и в этот раз молодой тюремщик положился на рассудок.
Ксавье охватила свирепая радость – наконец! А ведь он мог уйти и пропустить этот случай! Сколько дней, бесконечных часов и мучительных минут он выжидал, подавляя отчаяние надеждой на месть.

Наконец!

Ксавье нисколько не сомневался в своих предположениях: этот парень приведет его куда нужно. Он осторожен, переоделся и наверняка вооружился, но Ксавье был уверен, что удача на его стороне. Он дождался!
И ничто на свете не помешает ему теперь.


*****

В тюремной камере совсем темно. Но если подойти к стене и подняться на цыпочки, можно дотянуться до маленького оконца. Там, с той стороны – свет луны. Такой яркий, что можно разглядеть мельчайшие трещины на черепице покрывающей крышу караульного помещения.
Ксавье терпел, сколько мог, но судороги в икрах заставили его со стоном опуститься на темный, грязный пол.
 
Как так вышло, что он оказался здесь? Пытается заглянуть в окно, так же, как совсем недавно заглядывал в другое. Тогда он тоже был в темноте, а с той стороны был свет. Вот только он был свободен… Неужели наказание настигло его так быстро?

Он яростно сжал кулаки – нет! Это не может быть наказанием, потому что он все сделал правильно. Она заслужила это!

Эта женщина, погубившая его брата.

Когда сын тюремщика, сам того не зная, привел его в их убежище, Ксавье увидел в этом божий промысел. Он смотрел, как эта женщина разговаривает со своим спасителем, и больше всего это походило на торг. Ксавье не мог слышать, о чем они говорили, но их жесты и выражения лиц были совершенно откровенны – им некого было опасаться и не от кого скрывать свои чувства. Откуда им было знать, что через окно, из темноты ночи, за ними наблюдает их судьба.

Сейчас Ксавье жалел, что не мог услышать их разговор. Наверное, тогда он бы не оказался здесь. А может быть, все было бы также, ведь он не знает точно, о чем они говорили. Вряд ли тюремщик так уж доверял ей. Похоже, он тогда требовал плату и был очень настойчив, но она возражала, о чем-то просила. Быть может, сказала, что деньги не у нее, а у несчастного кюре. В конце концов, это он пытался сбыть священные сосуды, когда их поймали.

Его наивный влюбленный брат!

Взял всю вину на себя, уверял, что она лишь бежала с ним из монастыря и ничего не знала о краже. Им удалось немного поговорить и Ксавье видел в какой болезненной эйфории был его брат. Он мог думать только о той женщине, о том, как ее защитить, он не понимал, к чему его приведет ложь.
Он понял после, оказавшись лицом к лицу с палачом, но был уже бессилен что-либо изменить. Они оба были бессильны.

В материалах следствия виновным был только его брат, а что было у него – Ксавье? Лишь несколько фраз, оброненных смертельно испуганным человеком, перед лицом которого дымился металл, красноречивое выражение глаз и то, что он знал своего брата.

Он всё знал, но у него не было доказательств – во время следствия брат позаботился об этом. Даже верни Ксавье силой эту женщину назад, что грозило беглой монахине – всего лишь строгое покаяние?
Нет, он правильно поступил, сделав то, что сделал. Она должна была быть покарана за свое преступление, даже если об этом преступлении знали лишь они двое – он и брат.

С ней нетрудно было справиться. Слишком юна, слаба, женщина. Ей неоткуда было ждать подмоги и страшно звать на помощь. Иметь дело с палачом или отдаться на милость случайных людей, которые сдадут ее властям – выбор так себе. По крайней мере, Ксавье был к ней справедлив, она получила ровно то, что заслужила. Он не мучал ее, сделал все быстро и даже оставил мазь, чтоб обработать ожог. Правда, скорее по привычке, чем из сострадания. Хороший палач должен уметь обращаться с жертвой, она не должна умереть от шока или последствий клеймения, это вызов его профессиональному мастерству.

Она выживет, ничего ей не сделается. Но вот ее жизнь клеймо превратит в ад.
Для нее было бы лучше, если бы были доказательства. Кто знает, может ей удалось бы размягчить судей своими ангельскими ужимками.
Но доказательств у Ксавье не было.
Так же как не было доказательств, что это сын тюремщика помог им освободиться и именно поэтому сейчас Ксавье здесь – в камере. Они обвинили его в том, что он помог брату сбежать.

Это был не он, но у него не было доказательств.





Художник - Стелла Мосонжник.

Иллюстрация размещена с ее разрешения.


Рецензии
Трагедия палача пусть кратко, но обрисована у Дюма. А вот эпизод клеймения "испуганного человека", "который знал своего брата", подчеркивает чувство долга исполнителя приговора: он не просто поставит клеймо, но поставит как положено, без снисхождения, хотя ставит как себе. И ей клеймо ставит, так как должно, потому что нет доказательств для закона. Получается, если бы ее суд приговорил хоть к чему-то., он бы не тронул?
Палач - собрат по несчастью Атоса: много власти - много ответственности.

Диана Евгеньевна Корсунская   05.08.2018 18:34     Заявить о нарушении
Я думаю - да. Он бы ее не тронул. Если бы суд оказался снисходительным, палач мог по этому поводу печалиться, но он бы принял приговор.
Если бы он в принципе считал именно себя последней инстанцией, то он бы попытался спасти брата. Но он его заклеймил, по-моему, это доказывает, что он слуга закона и именно закон ставит выше, как бы тяжело это ни было. И раз он таков по отношению к брату (!), то таким же он будет и по отношению к Анне. Т.е. его действия - не самоуправство, а исполнение закона (в его понимании).

Интересно, что за казнь миледи он себя упрекает впоследствии, а вот за клеймение - никогда.

Ксеркс   06.08.2018 03:37   Заявить о нарушении