Сказки фея Ерофея 64

Глава 64. Крейсер "Аврора", казино и картели
   
События замелькали в Антоновой жизни, как мелькают столбы электропередач за окном скоростного поезда. Замелькали и слились в одно нераздельное свечение – то притухающее, почти гаснущее, то вспыхивающее желтым кадмием с бликами титановых белил.

Через десять дверей в родном дому,
Через десять теней в десяти зеркалах,
Через десять тропинок в темном лесу,
Через десять пещер в могучей горе,
Через десять холодных подземных ручьев,
По десяти хрупким лучам
Дорога твоя к далекой мечте.

Так четверть века назад (а как будто вчера) пел фей Ерофей. Но все эти двери-тени-тропы-пещеры-ручьи имели границы. Пусть иногда нечеткие, расплывчатые, но ощутимые. Жизнь шла от этапа к этапу, от свершения к свершению, от удачи или неудачи к… - и так далее.
Теперь же Антон понял, насколько важным было каждое слово в напутственном заклинании фея. Лучи действительно были хрупкими – они преломлялись, отражались, сливались в единый поток и распадались на тонкие лучики, подобно сыру на мелкой терке. Может, лучей было и десять, но считать Антон даже не пытался. Он несся вперед, никогда не забывая о жарком дыхании Жракона.
Проводник то дышал в спину, то огненно возникал справа или слева, то опалял горячим выдохом ресницы так, что Антону казалось, что это непременно – конец. Но не было конца сумасшедшей гонке.
Солнце и Луна сменяли друг друга, как сектора на столе игроков «Что? Где? Когда?» под стрелкой барабана, - с той же скоростью и с той же непредсказуемостью.
Вот сектор, где в семье Антона царят мир да любовь. Майя поступает на какой-то вездесущий менеджмент (что это? кто это? зачем это?). Антон не спорит – смирился, что дочь будет с дипломом, но без специальности. Поначалу предлагал варианты, пытался вразумить, но Маша назвала все это отцовской гиперопекой и объяснила, что девочке специальность не важна, ей главное – хорошо выйти замуж. Конечно же, не преминув добавить: «А не так, как я».
Маша суетлива и целеустремлена. Вся в заботах о поступлении дочери, на мужа не остается времени. Антон, вдруг избавленный от извечной семейной борьбы, которую все жены во все времена зовут заботой о муже, тихо млеет и трудится, даже не без некоторого удовольствия, на поприще культурной аналитики. Поначалу непривычная, а потому нелюбимая, работа со временем начинает увлекать и приносить радость.
Частые ночные выезды на служебные мероприятия вызывают у занятой своими заботами жены лишь редкие шипения – без особых последствий. Практически предоставленный самому себе, Антон влюбляется в это свободное состояние. И пускается пока еще не во все тяжкие, но в близкие к тому приключения. Зарплата и дополнительные щедроты от отца-руководителя позволяют посещать клубные заведения и быть центром внимания особ прекрасного пола.
Очередной сектор игрового поля, чуть действительно не ставший сектором игрового барабана. Один раз подвыпивший Антон по настоянию еще более подвыпившей профурсетки даже оказался у дверей казино… Но ощутил такой жаркий удар в лицо, что тут же протрезвел и наотрез запретил себе даже думать об азартных играх.
Надо отдать должное Антону – как бы широко он не жил, но никогда не влезал в долги. Антону было лет двенадцать-тринадцать, когда он зашел в кабинет отца, чтобы выбрать очередную книгу для вольного чтения. На рабочем столе Нестора Ивановича лежал толстенный том греческих летописцев. Фолиант был раскрыт на Геродоте, страницы были прижаты широко расставленными лапами чугунного бульдога – отец использовал статуэтку именно для этих целей. Глава была о персах, Антон по привычке пробежал текст глазами.
«Нет для них ничего более позорного, как лгать, а затем делать долги. Последнее – по многим другим причинам, а особенно потому, что должник, по их мнению, неизбежно должен лгать», - этот закольцованный порок удивил юного Антона неоспоримой аксиоматичностью и запал не только в память, но и в логику дальнейшего существования.
Такая свобода и внимание женщин стали вызывать у Антона все более учащающиеся приступы самолюбования. Жракон проявлялся то по правую, то по левую руку, дышал грозно, но при этом был более-менее миролюбив. Такое поведение проводника убедило Антона, что движется он, в общем-то, в правильном направлении и можно продолжать в том же духе. В одном из таких приступов Антон приобрел автомобиль. Подержанный, не очень дорогой, но «видный». Дорогой пришлось бы брать в кредит, а кредит – это тот же долг. Правда, истину сию Антон осознал только в тот год, когда Ерофей заболел чумкой. С тех пор о кредитах Антон думал так же часто, как и о казино, - никогда.
Планов на этот автомобиль было множество – он как бы становился Антоновой крепостью. А в крепости можно было спать, заниматься любовью (не с женой, естественно), мчаться по ночным дорогам, подставляя лицо ветру, врывающемуся в открытое окно…
Но автомобиль мертвым грузом стал на платной парковке: по делам Антона возила служебная машина, а не по делам… А не по делам – Антон был пьян. А какой же вменяемый русский садится за руль в нетрезвом состоянии?
Мало того, этот автомобиль стал отправной вехой в новом витке напряженности в отношениях с женой. После нескольких громких, но все равно неудачных попыток заставить мужа куда-нибудь свозить семью, Маша прозвала авто крейсером «Авророй» - судном на вечном приколе. Кличка закрепилась, и теперь сам Антон так называл свою машину.
- Что, - спрашивал он у запылившегося крейсера, - пора тебе, Аврорушка, аккумулятор менять? А то как тебя на мойку-то перегонишь?
Чтобы не ждать от отца очередных (или внеочередных) премиальных, Антон решил подключить врожденную смекалку и личное обаяние. Это позволило ему увеличить плотность поступающего финансового потока. Теперь, работая с клиентами информационного канала, Антон дружеской улыбкой намекал, что именно от него, ведущего специалиста, зависит модус, качество и содержание подаваемого в эфир материала. И получал благодарности. Много благодарностей. Собственно, количество этих «даров судьбы» и позволило Антону обзавестись крейсером «Авророй».
Жракон полыхнул в самый что ни на есть чувствительный зад. Выглядел этот всполох следующим образом.
- Антон Нестерович, задержитесь на секунду, - попросил папа голосом Генриха Мюллера в исполнении Леонида Броневого после очередного служебного совещания.
Антон с улыбкой подошел к папиному столу. Лариса как раз подавала Нестору Ивановичу очередной снифтер коньяку. Папе наверняка был нужен собутыльник для очередной ежеутренней дегустации.
- Еще раз, - сказал отец, - и лишу дворянства.
Сказал тихо, при Ларисе. Администратор, которой было уже за восемьдесят, но которую никак нельзя было назвать старушкой, посмотрела на Антона с мудрым участием. И с укором. Антон сразу понял, о чем идет речь, по-военному вытянулся, разве что не звякнул воображаемыми шпорами и отчетливо заявил:
- Никогда! Разрешите идти? – и вырвался из кабинета, где сразу стало как-то по-особенному душно, во влажную тишь коридора. Вырвался так, как тот самый курьер, что должен доставить генеральскую депешу аллюром в три креста.
И не было в этом «Никогда!» ни тени сарказма, ни малой толики иронии. Антон проникся. Он даже вздумал сделать себе татуировку «Никогда!» на правой руке, чтобы всегда помнить свой позор. Но потом вспомнил, что татуировки делают либо колдуны - для ритуальных действий, либо пираты - как иллюстрацию социального пофигизма, либо сектанты - в знак принадлежности к секте, либо глупцы - по неосторожной прихоти. Антон не был ни колдуном, ни пиратом, ни сектантом ни, тем более, глупцом. Поэтому не стал делать необратимые дыры в кармической оболочке.
Отношения в семье тем временем развивались скачками – от бурной взаимной идиосинкразии до полной индифферентности. Похоронив надежду отшвартовать крейсер «Аврору» от вечного прикола, Маша махнула на все рукой и потребовала денег – на путешествия. Она где-то вычитала, что опрошенные перед смертью люди каялись только в одном – что не успели посмотреть мир. И Маша решила, что она-то каяться точно не будет!
Антон понимал, что такие «опросы перед смертью» социологи формируют по специальным заказам туристических картелей, но спорить не захотел – деньги стал выделять исправно. Так было проще. Хотя сам компанию жене составлял редко. Так тоже было проще.