ПОСКОЛЬКУ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ИДЕТ РАБОТА НАД ЧЕТВЕРТОЙ РЕДАКЦИЕЙ РОМАНА, АКТУАЛЬНАЯ И ПОЛНАЯ, РЕГУЛЯРНО ОБНОВЛЯЕМАЯ, ВЕРСИЯ ПО ССЫЛКАМ:
http://www.proza.ru/2019/08/24/972 и http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireo.. (тут с авторской обложкой и фб2)
***
Глава 13. Фестиваль. (Пятница ночь)
***
В городе забили колокола. Возвестили о начале вечерней литургии.
Медленно и гулко ударял барабан, играла флейта. У ворот герцогского парка к свите принцессы и графа присоединились придворные музыканты, облаченные в нарядные бордовые мантии и темно-синие плащи. Заиграли громкий и торжественный марш.
Часы на фасаде ратуши пробили восьмой час вечера. Над головами рыжело пронзительное закатное небо. По приказу капитана герцогской стражи Габриеля Форнолле, юнкера и гвардейцы, приветствуя герцогиню и ее свиту, зажгли праздничные факелы и огни. И слыша музыку, видя их свет, со всех сторон к ним потянулись герцогские гости, придворные дамы и рыцари, что прогуливались по дорожкам и потайным тропинкам живописного вечернего парка, в радостном предвкушении предстоящего праздничного банкета.
Восторженно переговариваясь, находя это шествие новой забавной игрой, компаниями, поодиночке и парами примыкая к колонне. Торжественной многолюдной процессией с музыкой и огнями, прошли по центральной аллее парка за герцогиней и ее свитой, до освещенных пронзительными электрическими лампами парадных дверей дворца, где на ступеньках, держа в руке фужер с игристым вином, как радушный хозяин дома, их приветствовал лично сам Герцог.
Граф Прицци и принцесса Вероника, не спешиваясь с коней, поклонились ему и свернули направо, вдоль фасада здания. За ними последовали все верховые и часть присоединившихся к ним пеших гостей: как понял детектив, те, кого, как и их с Марисой герцогиня и граф заранее и лично пригласили на посвященный празднику, отдельный от общего, свой собственный пир. Остальные же, следуя радушному, но повелительному жесту капитана Форнолле, направились за герцогом Вильмонтом в парадный холл, чтобы присоединиться к основному празднеству, звуки которого: музыка и говор многочисленных голосов, радостным гулом разливались из распахнутых настежь окон вальсовых зал, аудиторий и комнат, наполняя сердца восторженным предвкушением богатого званого ужина, танцев до утра и куртуазных бесед.
Беспрекословно следуя за принцессой и графом, проезжая по мощеной округлым булыжником, засаженной кустами сирени и шиповника просторной дороге, детектив залюбовался убегающим в перспективу трехэтажным бело-синим фасадом дворца и высокими, освещенными теплым, уютным и ярким электрическим светом окнами. Там, за круженными тюлевыми занавесками мелькали силуэты спешно проходящих, занимающихся своими делами кавалеров и девиц, на широких подоконниках стояли горшки с живописными цветами, а рядом сидели или лежали огромные полосатые кошки. Зевали, вальяжно поводили мордочками, наслаждались легким прохладным ветерком и бездельем.
Вдоль всего фасада, на выкованных из железа, увитых металлическими лозами и листьями столбах, зажглись круглые матовые фонари, но в чащобе парка было уже темно: густые сизые тени ползли между кустов, укрывали холодной вечерней мглой живые изгороди, узкие уютные дорожки и запрятанные в зарослях черемухи потайные скамеечки, павильоны и беседки.
Впереди, по ходу движения колонны, между фасадом дворца и деревьями парка, пронзительным закатным пламенем рыжел просвет. Несколько особенно огромных и могучих вязов росли в конце пути, как будто на краю какого-то большого пространства или обрыва.
И вправду: идущая вдоль фасада дворца дорога закончилась просторной, мощеной крупным покатым булыжником площадкой, огороженной с запада широким каменным парапетом с видом на крыши города и залив. Нестерпимо яркое, низкое солнце слепило глаза, клонилось к закату, готовое вот-вот упасть в его бескрайнюю гладь отливающей серебром и рыженой воды. Отражалось в окнах, предавало предметам нереально четкие контуры и холодные вечерние оттенки,
Пропуская всех вперед, принцесса Вероника и ее свита, придержали коней. Граф Прицци возглавил отряд. Как старший, первым остановился и спешился перед высокими и массивными дверьми Малого Дворца: соединенного аркой и галереей с основным корпусом, выполненного в едином сине-белом барочном тоне с остальным архитектурным ансамблем герцогской резиденции, большого трехэтажного флигеля.
Становилось прохладно. Женщины оправляли платки и капюшоны, кутались в плащи. Кавалеры ловко спрыгивали с седел, протягивали им руки, подхватывали за талии и под локти, помогали спешиться. Отдавали юным оруженосцам и пажам поводья лошадей, оправляли перевязи, лацканы мантий и ножны, галантно брали под локти и за пальцы своих спутниц, вели их во дворец.
Вертура и Мариса остались в седлах рядом с герцогиней. Как впервые приглашенные, ждали ее личного приказа, смотрели по сторонам, слушали безмятежные и радостные звуки праздничного парка. Отливающее от стен и мостовой, эхо глушило голоса, смешивало их с бряцанием упряжи, звуками далекого оркестра и цокотом копыт. И, глядя на эти просторные, расчерченные резными белыми рамами, окна над парадными дверьми Малого Дворца, на втором этаже, безошибочно угадав за ними просторную, но уютную, подсвеченную многочисленными мягкими огнями, трапезную залу с накрытыми столами и угощением, Вертура внезапно поймал себя на восторженной мысли о том, что как это на самом деле прекрасно, что они с Марисой тоже в числе приглашенных на это столь непривычное ему торжество, так похожее одновременно и на чинный и торжественный рыцарский прием и на собрание большой компании добрых знакомых и друзей.
- Регина, посмотри, чтоб никого не забыли – когда почти все, кроме свиты принцессы, оставили своих коней и вошли во дворец, властно обратилась принцесса к одной из своих фрейлин и, обернувшись к детективу, художнику и их спутницам, заметив их неловкость, объявила – вы мои гости, а я здесь хозяйка и все принадлежит мне!
Бросила на них стремительный взгляд, сверкнула своими кроваво-красными глазами таким алчным, гордым и жестоким блеском, что Вертуре стало как-то особенно тревожно на душе. При этом ни герцогиня Агнесс, дочь Герцога, ни вернувшийся из дворца граф Прицци, ни кто иной, не сказал ей на это ни слова. Только художник, Давид Гармазон согласно и рассеянно буркнул.
- Угу. Учтем – и неумело поколачивая пятками, подвел своего коня к ограждению площадки, чтобы нарисовать панораму города и моря внизу, под высоким скальным обрывом холма, на краю которого стоял герцогский дворец.
Вертура приложил руку к груди, вежливо и молча поклонился герцогине что все понял. Спрыгнул с коня, протянул руки, помог Марисе спешиться.
Когда последние гости вошли во дворец, военный комендант подал руку, помог спуститься с лошади и принцессе Веронике. Та благородно, но холодно поблагодарила его и как будто бы весело обратилась к художнику и его спутнице.
- Элла. Я там видела у вас о путешествии по провинциальной глуши. Это же вы про Гирту? – с намеком спросила она, указала остальным идти вперед, и, как будто желая обсудить с ними что-то важное, чуть замедлила шаги. Вертура, что был неподалеку, вел под руку Марису, делал вид, что оглядывает просторный и чистый холл, стараясь держаться поближе к герцогине, как к единственной, с кем он был знаком в этом обществе, невольно подслушал их.
- Ну так да! – отвечала столичная гостья, спьяну путаясь в непривычной длинной юбке, хватаясь за своего кавалера – мы же за границей первый раз! Даже и не представляли как у вас тут! Думали какая-то деревня, платки, ложки деревянные, фольклор. Драконы, орки, тролли с мечами по лесам бегают…
- Да, регион не передовой. И даже не экспериментальный… – серьезно согласилась герцогиня.
- Рыцари в латах с граммофонами на конях! – вставил свое слово Гармазон, увлеченный рисованием себя в обществе с принцессой и Эллой с их отражения в высоком зеркале.
- И вы, Вероника тут вдруг оказывается самая главная! Чего мы тут о вас только не наслушались! И с этими красными линзами! – восторженно засмеялась Элла, энергично закивала в знак согласия с художником, начала рассказывать что-то бестолковое, сумбурное и даже пренебрежительное, с пьяных глаз совершенно не замечая той коварной, презрительной и жестокой гримасы, что при этих неаккуратно брошенных словах исказила лицо собеседницы.
- Прямо королева вампиров! – внезапно найдя нужный пафосный оборот, радостно воскликнула она.
- Зря… – покачал головой, тихо пошептал детектив. Мариса многозначительно отвернулась, как будто бы разглядывала какой-то искусно выполненный гобелен, нахмурилась, склонила голову, согласно пожала локоть идущего рука об руку с ней Вертуры в знак согласия с ним.
- Так значит я еще у вас и нежить? – казалось бы снова радостно, как будто вспоминая со старыми знакомыми какой-то забавный юношеский анекдот или только им одним известную шутку, запрокинув голову, со смехом ответила принцесса Вероника.
Вертура насторожился: она снова говорила тем особенным, одновременно веселым и исступленным тоном, не сулящим ничего, кроме беды, а на ее лице играла широкая и при этом страшная, как оскал, улыбка, как будто уже само предвкушение неминуемой коварной расплаты за эти неаккуратно брошенные наивные слова распаляло ее жестокое сердце.
- Ахаха! – засмеялась Элла – ну точно же! И ваш этот красный глаз сфотографировать и такой злобный на обложку! Нет, ну такого мы просто не ожидали. В столичном регионе же как тут, у вас, не показывают… И эта гостиница, где вы нам сказали встать, такая белиберда и тараканий разъезд!
- Это Гирта. Вы знали, на что шли...
- Ага, хотели посмотреть вживую, и такое приключение! Все орут, пьют, дверьми хлопают, всю ночь дудят на волынках! – перебила ее, воскликнула Элла – и эти ваши крепости, замки, церкви! Все такое настоящее, суровое... А природа…
- Элла, Давид – как будто уже совсем устав от нее, кивнула, бесцеремонно и громко перебила ее в ответ принцесса. Ее лицо и голос снова стали спокойными и властными, но в глазах плясал холодный и мстительный огонь непогашенной, неоплаченной обиды – нас уже ждут, пойдемте. И я тут как раз придумала праздничное развлечение на после ужина. Специально для вас. Жаль конечно, что без прямой трансляции: исходящее вещание у нас тут заблокировано. Вы же когда выезжали, видели условия, ставили галку, что внимательно ознакомились с ними? Впрочем, нарисовать и надписать от руки вам же это не помешает, верно? Так что готовьтесь, будет вам эксклюзив для ваших подписчиков с рыцарями под хардбас, прямиком из провинциальной глуши.
- Замечательно! Вероника, вы просто прелесть! – восторженно засмеялась подруга художника и хотела было обнять герцогиню, но та брезгливо отстранилась от нее – а сейчас будет ужин со свечами, стихами и менестрелями? Ах, это все так мило…
Но принцесса не став слушать дальше, отошла от своих столичных знакомых, направилась к Вертуре и Марисе.
- Останетесь у меня. После ужина вам покажут комнату. Пойдемте, не задерживайтесь – бросив стремительный взгляд, сообщила она им коротко и властно. Поспешила вверх по широкой беломраморной, украшенной нарядной, лиловых и алых цветов, ковровой дорожкой, лестнице, где наверху ее уже ждал, галантно протягивал ей локоть, граф Прицци.
- Вы очень заботливы, моя леди – вежливо поклонился, запоздало ответил ей в спину Вертура – это большая честь…
- Юбилей Гирты. Пятьсот шесть лет – обернулась уже с верхней площадки, объявила, смерила их с Марисой внимательным, пристальным взглядом своих неестественных блестящих кровавых глаз, принцесса Вероника. Вертура вздрогнул. Зловещая, украшенная серебряными письменами на незнакомом языке, тонкая алая лента, что была вплетена от затылка в ее длинные распущенные волосы и заканчивалась с каждого конца крупными красно-белыми жемчужинами, была одного цвета с ее кровавыми, алыми перчатками с синими накладными ногтями и тесненными на тыльных сторонах ладоней крестами и охранными символами. Твердые, крахмальные, снежно-белые рукава ее рубахи без всякой вышивки или иных украшений и ярко-красный шелк подола ее платья резали глаза. Тяжелая, морозно-голубая, расшитая серебром мантия из плотной ткани напоминала скорее не парадную одежду, а легкий, способный защитить от кинжала или шального выстрела, доспех.
Вертура отвел глаза, чтобы не смотреть на нее. Только сейчас он обратил внимание, что на ногах у принцессы не как у всех остальных девиц, легкие, надетые специально для праздника, лакированные, выполненные под столичные, сапожки или туфли, а, как и в прошлый раз, в доме военного коменданта, так не вяжущиеся с общей торжественной праздничной атмосферой, все те же самые высокие, массивные и черные башмаки.
- Вы же принц, или вы забыли? – заметив, что он смущен ее вниманием, чуть задержалась на лестнице, строго кивнула ему принцесса Вероника – привыкайте снова быть рыцарем без страха и упрека. Другие мне тут не нужны.
- А, так вы тоже родственник какого-нибудь короля? – уже напирал сзади по лестнице художник, придерживал свою пьяную даму под руку, чтобы она ненароком не оступилась.
- Да. Но только сугубо в мечтах – приложив руку к сердцу, с поклоном многозначительно продемонстрировал Вертура, и они поспешили наверх, к остальным гостям в аудиторию, где уже все было готово к торжественному праздничному банкету.
***
На втором этаже, куда привела их парадная лестница, как и ожидал Вертура, располагалась большая, ярко освещенная закатным солнцем аудитория с высоким, потолком и многочисленными окнами на три стороны. Электрические лампы, которые детектив видел снаружи, частично выключили, и сейчас в зале стояла приятная вечерняя полутьма. Было прохладно: через открытые со стороны залива окна, с улицы веяло дымами печных труб и летящим над крышами города морским ветром. Стоящий над столами густой запах вощеной кожи, одеколона и женских духов приятно смешивался с ароматами жасмина и роз: красный угол и иконы в нем были заботливо украшены цветами, а в пространстве между окон висели густые гирлянды из свежесрезанных листьев.
По всей периметру аудитории стояли просторные, укрытые багровой и лиловой скатертями, заставленные блюдами с закусками, салатами и бутербродами столы, но вместо стульев, как в монастырской трапезной, или казарме, приглашенные сидели за ними на длинных деревянных скамейках. Оставив свои плащи на вешалке справа от дверей, Вертура и Мариса обернулись к иконам в углу, рядом с раскрытым окном, где под лампадами, и венками из еловых веток уже поместили знамя герцогини, а рядом, укрепленный на древко как воинский штандарт, серый стальной крест. Перекрестившись на него, так и остались стоять, в ожидании, когда им предложат пройти за столы.
Музыканты неподалеку все вместе обернулись в их сторону.
- Играем вот эту – призывая не отвлекаться без дела, указал медиатором в список тот из них, что был с лютней и в маске с единственным алым глазом во лбу на пустой белой личине.
- Ага – согласился второй, поудобнее пристроил на коленях свой модный электрический тамбурин. Скрипач коснулся смычком струны, подвернул громкость, проверяя, как будет звучать в полную силу. Густо, зконко и стремительно ударил по минору бас. Девица в длинном крахмальном, расписанном алыми магическими письменами, балахоне и маске с огненно-рыжими кленовыми листьями, коснулась длинными ногтями своей арфы, извлекая густое певучее арпеджио.
Услышав первые звуки музыки, гости с интересом и улыбками оборачивались в их сторону: все уже сидели за столами на своих местах, но в отсутствии герцогини никто так и не притронулся ни к напиткам ни к еде.
Так прошло еще минут пять, пока она не вошла. С тяжелым ритмичным грохотом своих тяжелых башмаков быстрой энергичной походкой проследовала мимо столов и окон, властным взглядом королевы окинула многочисленных приглашенных, указала Вертуре и Марисе занять места неподалеку от своего кресла, у северных окон залы с видом на парк и шпиль Собора Последних Дней.
По левую руку от нее встали Фарканто и его рыжая подруга, по правую возвысился, граф Прицци. Пескин, на другом конце зала, принял торжественную позу, приказал музыкантам не играть. Граф склонился к неподвижно замершей рядом с ним герцогине, заговорил с ней, на что та согласно кивнула, немигающим взглядом уставилась на столы. Граф позвонил в колокольчик и, повинуясь его мелодичному настойчивому звону, веселые шумные беседы и смех за столами пошли на убыль и вскоре затихли. С грохотом отодвигая скамьи, гости поднимались со своих мест, обращали взгляды в сторону икон, размашисто и грозно крестились. Встали и музыканты, сняли маски, предупредительно отложили инструменты. Пажи и фрейлины выстроились вдоль окон, тоже осенили себя крестными знамениями. Последними, с недоумевающими и смущенными столь торжественной церемонией улыбками, следом за хозяевами один за другим поднялись и непривычнее к молитве перед едой гости из Столицы. Кто-то что-то шепнул соседу, но на него бросили пристальный, угрожающий взгляд и шутник притих.
Когда все были на ногах, и в аудитории воцарилась полное, ничем не нарушаемое молчание, выждав несколько секунд, сложила троеперстно ладонь, характерным резким жестом намотала на запястье широкий рукав своей рубахи, последней осенила себя крестом и принцесса Вероника.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё… – гулким размеренным и сдержанным речитативом, как перед боем на войне, начал читать молитву граф Прицци, а когда правило закончилось, все снова подняли руки, перекрестились и произнесли «Аминь».
- Благослови Господь Бог наш, Иисус Христос, дары земные, от которых только по великой милости Твоей есть будем – грозно объявил граф, благословил крестным знамением присутствующих и столы.
Пара человек из столичных гостей принцессы, опрометчиво посчитав, что можно садиться есть, загромыхали скамьями, но какой-то рыцарь крепко взял одного за плечо, с готовностью положил руку на эфес, и они тут же вскочили на ноги. Испуганно замерли, вопросительно уставились в сторону не проявившей к инциденту и их персонам ровно никакого внимания принцессу Веронику.
Вертура насторожился. Склонил голову, краем глаза наблюдал за присутствующими и внезапно ставшей такой же гордой, молчаливой и торжественной как остальные рыцари и их женщины Марисой. Искоса поглядывая на него, она чуть повела рукой. Коснулась его пальцев, одобрительно пожала их, и от этого ободряющего прикосновения, в столь торжественный и важный момент ему внезапно почувствовалось, как будто та самая неимоверная и грозная мощь, какая рождается только в стремлении искренней общей молитвы, объединила всех собравшихся в этой зале, прошла через это касание, наполнила и его сердце чувством чего-то очень важного, могущественного и ответственного что сейчас, должно быть, ощущал каждый из присутствующих здесь.
Но чин не был окончен. Все глаза обратились к герцогине. Явился рыжеволосый, весь в веснушках, молодой паж, тот самый, что сопровождал Агнесс Булле, а потом вез знамя во главе торжественной процессии. Под суровыми взглядами старших, стараясь не сбить шаг, но с явным волнением, прошествовал мимо окон, столов и скамей, принес покрытую блестящими черной и багровой глазурями керамическую чашу и, откупорив бутыль, наполнил ее почти до краев ароматным темно-лиловым напитком. Преклонив голову, на двух руках передал чашу графу, на что тот кивнул, поставил ее на стол перед герцогиней.
Высокая и худая, уже немолодая, но наделенная какой-то неуловимой, заставляющей содрогаться сердце, потусторонней красотой, женщина в белом, без всяких украшений, длинном платье и плотной черной накидке, что все это время стояла рядом с ним, откинула с плеча косу. Протянула тонкую белую ладонь, в которой как будто все это время держала маленький и блестящий, должно быть очень острый нож и положила его на стол. Принцесса Вероника без промедлений взяла его и, решительным движением откинув снежно-белый рукав, обнажив запястье, немигающими, пронзительными глазами глядя на собравшихся за столом гостей, коснулась кожи лезвием. Ее глаза замерли, веки дрогнули, ладони напряглись, но она не остановила движения, решительно и медленно повела ножом, разрезая кожу на обратной стороне руки. Густые алые капли покатились, побежали, потекли из под ее плотно сжатого кулака. Зловещими пятнами обагрили идеально-белый, крахмальный рукав и полы нарядных, украшенных морозной серебряной вышивкой одежд. Залили, испачкали светло-лиловую скатерть и белые салфетки. Разрезав руку от локтя до кисти, принцесса опустила окровавленный нож, отложила его, подняла ладонь над чашей так, чтобы кровь, сбегая между пальцев, смешивалась с вином. Придерживая правой рукой левую, пронзительными, немигающими глазами смотрела на собравшихся, в торжественном молчании внимающих каждому ее движению, гостей.
В зале воцарилась полная тишина. Мужчины замерли с неподвижными и суровыми лицами. Женщины оскалились, с внимательным, хищным, и как будто даже завистливым, напряжением. Майор Тинвег опустил взгляд. С силой сжал кулак, и медленно перекрестился. Когда крови было достаточно, военный комендант одобрительно кивнул. Взял с подноса большой лиловый платок с черным драконом и серебряным крестом, с полоном перевязал пораненную руку герцогини.
Когда все приготовления были завершены, она взяла чашу обеими руками, воздела к высокому потолку исступленные, как будто глядящие куда-то в иной, видимый только ей одной мир, глаза, громко и вдохновенно провозгласила.
- Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во царствии своем!
Граф Прицци прищурился, оперся о меч. Глаза его стали внимательными, исполненными стальной, непреклонной холодности, точно также как и глаза и лица других присутствующих в зале мужчин. Под этими взглядами готовности убить любого, кто нарушит это правило, окончательно притихли, как будто сжались от страха столичные гости. Обратили вопросительные, растерянные и испуганные взгляды к герцогине. Он она даже не посмотрела на них. Подняла обеими руками чашу, отпала из нее, передала ее молча протянувшему ей ладони Фарканто и перекрестилась. Молодой рыцарь торжественно подогнул колено, склонив голову, отсалютовал иконам, знамени и кресту и тоже сделал глоток. Передал ее дальше, рыжей Лизе, та Вертуре, он Марисе и так далее, по кругу, по часовой стрелке, пока чаша не обошла по залу всех и не вернулась во главу стола.
- Благословит Отец наш Небесный присутствующих здесь и тех, кого нет сегодня с нами! – низким тяжелым голосом провозгласил военный комендант, отпил и с поклоном вернул чашу герцогине.
- Христос Воскрес! – салютуя ей кресту, воскликнула, выдохнула она твердо и резко, как боевой клич, немигающими, яростными и пронзительными глазами уставилась на собравшихся за столами гостей.
- Воистину Воскрес! – торжественно воскликнули, ответили ей все. Граф Прицци одобрительно кивнул. Пока принцесса стоя допивала оставшееся вино, указал ладонью, дал разрешение садиться.
Загремели скамьи, снова начались разговоры. Графиня Прицци улыбнулась, подобрала длинный подол и полы плаща, села у окна на услужливо подвинутый ей графом стул, чуть в стороне от всех. Неподвижно глядя на гостей, не прикасаясь ни к кубкам, ни к еде, сложила руки на коленях. Пескин улыбнулся, кивнул музыкантам. Те снова недели маски и взялись за инструменты. Заиграла арфа, запела перегруженная лютня, забил бас. Весело зазвенели столовые приборы и фужеры. Истомленные суетным праздничным днем и веселыми гуляниями гости с энтузиазмом принялись за бутерброды и напитки.
- Пятьсот шесть лет Гирте! – громогласно объявил первый тост военный комендант, держа в высоко поднятой руке фужер.
- За государя Арвестина и сэра Булле! – молодцевато ответил ему усатый Пескин.
- Слава Государю! Слава Гирте! – вскидывая кубки, салютуя, стуча ногами, приветственно, радостно и громко отозвались все.
- Слава леди-герцогине! – тряхнул фужером, пролив на стол, воскликнул капитан Галько, с яростным юношеским вызовом глядя на старших и принцессу Веронику. Мрачный князь Мунзе резко пихнул его коленом под столом так, что юный кавалер едва не слетел со скамьи, но было поздно. Герцогиня услышала тост и, резко обернувшись, строго посмотрела в его сторону. Граф Прицци с интересом поднял глаза, но не вмешался. Жена майора Тинвега с размаху ткнулась лбом в плечо мужа, вскинула руку, пытаясь укрыть рукавом задорную кровожадную улыбку.
- Простите, ваше высочество… - попытался оправдаться перед принцессой капитан, что только сейчас сообразил, что спьяну высказался вперед старших, чего делать ни в коем случае не следовало, но та перебила его, не стала слушать извинений.
– Благодарю! – ответила она, с холодной картинной улыбкой - ваша искренность греет мое сердце!
На миг ее взгляд потеплел, стал немного печальным и одиноким, словно сейчас во главе стола снова сидела та одинокая задумчивая девушка, какой впервые увидел ее в доме командора Лилового клуба детектив, но видение исчезло также быстро, как и явилось. Глаза принцессы снова стали непроницаемыми, колючими и ледяными, а голос возвысился, стал строгим, резким и громким, как будто она обращалась сразу ко всем.
- Вы впервые за моим столом и сегодня я прощаю вас. Но на будущее, если мне покажется, что вы пытаетесь выслужиться, я прикажу сбросить вас из окна, в назидание всем остальным, кто считает что лестью и наглостью можно добиться большего, чем прилежным трудом, добрым делом и молитвой.
И она бросила выразительный взгляд на графа, чтобы взял на вид. Капитан же только коротко и благодарно кивнул и опустил глаза. Но герцогине было уже не до него: тихо приказав что-то на ухо одной из своих фрейлин, отвернула от стола на четверть оборота свой массивный стул. Девушка с энергичной готовностью тряхнула головой, перекинула через плечо косу, быстрым деловым шагом подошла к какой-то женщине в дальнем конце зала, обратилась к ней. Выслушав, та что-то шепнула на ухо своему мужу, провела ладонью по его плечам, поднялась, спешно подошла следом за посланницей, подойдя, молча поклонилась герцогине. Граф подвинул ей стул, женщины завели какой-то тихий разговор, по окончанию которого, когда дама ушла, фрейлина снова пробежала вдоль столов, на этот раз позвала каких-то незнакомых Вертуре молодых рыцаря и девушку. Теперь к разговору присоединились граф Прицци и рыжая Лиза. Что у них были за дела, Вертур так и не узнал: Фарканто завел с Марисой какую-то бестолковую шумную болтовню, кричал ему над ухом, разговаривая с ней через его спину. Он был весел и, казалось бы даже пьян, но Вертура, что был настороже, заметил, что его костлявая рука не дрожит, а движения не потеряли сноровки и ничуть не замедлились. Не прикоснулась больше ни к вину и другим напиткам и принцесса Вероника. Иногда она угощалась из стоящего рядом, наполненного разнообразными бутербродами блюда, которое ей предоставил граф Прицци, но стоящий перед ней кубок с лиловым вином так и остался нетронут. По одному, по два человека она подзывала к себе гостей, тихо беседовала с ними так, чтобы в общем шуме не было слышно, о чем идет речь. Среди подошедших, имевших у нее аудиенцию, детектив заметил и капитана Галько с сестрой, и Оливию Кибуцци, и майора Вритте и многих других уже знакомых ему и не знакомых ему людей. Подзывая по очереди к себе, принцесса и подсевшая к ней рыжая Лиза тихо и дотошно расспрашивали каждого из них, внимательно слушали ответы, давали какие-то рекомендации и распоряжения.
В очередной раз подметив про себя, что все не так просто, решил сегодня больше не пить вина и детектив. Среди самых разных напитков он обнаружил на столе один, приятный и неспиртной, с каким-то необычным, ни на что не похожим оттенком, выпив который, он с удивлением почувствовал что начал трезветь. Он угостил им Марису и теперь наливал себе кубок за кубком, расспрашивал Фарканто об истории, оружии и книгах, о которых, как оказалось, тот знал несравненно намного больше, чем сам интересовавшийся этими темами всю свою жизнь, детектив.
Солнце закатилось, стемнело, становилось все жарче и шумней. Пажи и фрейлины распахнули еще несколько окон. Свежий ветер сквозняком ворвался в зал. Наполнил аудиторию далеким веселым шумом улиц, ударами барабанов, пением рожков, треском хлопушек и шипением взлетающих в небо над заливом в преддверии назначенного на полночь большого фейерверка ракет.
Явился флигель-адъютант, что-то шепнул графу Прицци. Тот выглянул в окно, куда уже какое-то время, не принимая участия в общем застолье, с интересом смотрела графиня. Удостоверившись в чем-то, важно продемонстрировал принцессе Веронике свои модные шестиугольные часы с золочеными шестернями, что просматривались через прозрачный циферблат, на что та согласно кивнула, резко поднялась из-за стола и замерла в ожидании тишины.
Граф снова прозвонил в колокольчик. Как по мановению руки зал притих. Моментально, как и не было, прекратились все разговоры и веселье. Все поднялись на ноги. Взгляды обратились к иконам. Граф Прицци выжидающе посмотрел на герцогиню.
- Господь, Иисус Христос, сын Божий, благодарим Тебя, что насытил нас плодами земли – громко, вдохновенно и радостно, чистым и непреклонным, как морской ветер за окном голосом, провозгласила она – но не лиши нас и Царствия Небесного и как даровал Ты спасение своим Ученикам, так и нам даруй. Аминь.
От ее слов, от непоколебимости звучащей в них, от ее почти что физически ощутимой грозной и непреклонной веры, что передалась всем присутствующим за столом вместе со словами этой короткой, следующей по окончанию трапезы молитвы, Вертуре внезапно почувствовалось, что сейчас, повинуясь ее воле, за окнами ударит шторм, задрожат стекла и стены. Необычайное волнение охватило его душу, невидимыми тисками сжало сердце, подхватило его в стремительном, неудержимом порыве. И теперь уже не только местные рыцари, но и даже избалованные радостями цивилизации и изнеженные, расслабленные вином столичные гости, повинуясь этому молитвенному слову, истово, с огнем в глазах, вскидывали руки и крестились, проникновенно и твердо, каждый для себя, проговаривали «Аминь!» и «Христос Воскрес!». Последней, чуть склонив голову, перекрестилась и сама принцесса Вероника. Прошептав про себя «Как всеиспепеляющее пламя… Не ненависть, но служение…», снова подняла свои пронзительные глаза на собравшихся.
- Торжественная часть окончена – провозгласила она звенящим строгим голосом - мой дом открыт для всех присутствующих за этим столом на все дни нашего праздника. А вам, Элла, мой маленький подарок специально для вашего журнала и всей Столицы!
И она, властно и непреклонно подхватив под локти изумленных редактора и художника, повлекла их к высокому торцевому окну из которого открывался вид на каменную площадку перед парадным входом в Малый дворец.
Граф Прицци кивнул чтобы подвинули стулья и скамьи, открыли плотные лиловые шторы на северных окнах зала, что в какой-то момент трапезы задернули, чтобы никто случайно не подсмотрел за идущими снаружи приготовлениями. Заинтригованные этими словами, что еще будет там происходить, весело переговариваясь, прихватывая от стола кубки и тарелки, следом за принцессой подались и другие гости. Поднялся со своего места и детектив.
Там, снаружи, перед фасадом флигеля, образовав широкий круг, уже собралась веселая нарядная и многолюдная толпа: пришедшие от террасы с другой стороны парка, покинувшие вальсовые залы и пиршественные столы герцогские гости, землевладельцы, старшины, майоры, банкиры и просто уважаемые и богатые жители Гирты. Сам Герцог в сопровождении мэра города с сыновьями, маршалом Георгом Ринья и другими приближенными вассалами и рыцарями, стояли в первом ряду, о чем-то бойко и весело переговаривались в ожидании начала предстоящего действа.
Из распахнутых дверей дворца быстрым шагом выходили пажи несли пирожные и фужеры. Катили тележки, развозили горячие бутерброды и напитки, а посреди каменной площади, под окнами аудитории, перед парадным входом в Малый дворец, под ярким светом белых и желтых шаров, что держали в лапах сидящие на высоких столбах отлитые из чугуна кошки, темнела зловещая, похожая на цирковую, в какой возят диких зверей, установленная на колеса железная клеть. В ней под замком сидели двое печальных, от усталости и унижения уже безразличных ко всему происходящему, немолодых мужчин в разноцветных вульгарных, желтых, голубых и рыжих цветов, обтягивающих, похожих на цирковые, трико. Их шутовские наряды были оплеваны и заляпаны конским навозом, как и сама телега: похоже, перед тем, как доставить ко дворцу, их катали по улицам в назидание гостям города и жителям Гирты.
При виде подошедшей к распахнутому окну герцогини и ее гостей, приговоренные воздели к ней глаза, упали лицами в пол, заплакали в обреченной немой мольбе:
перед повозкой уже стояла принесенная с рыночной площади потемневшая от крови плаха с привинченными сбоку, маленькими, похожими больше на слесарный инструмент, чем на орудие казни, колодками с кольцами для руки или ноги. Тут же были вбиты и два топора: один, с округлым лезвием, побольше, другой, тот самый, похожий на мясницкий, поменьше.
- Эти двое: приговоренные к высшей мере наказания – демонстрируя осужденных, хорошо поставленным голосом объявил флигель-адъютант – вот тот, который постарше, с бородкой, известный торговец и финансист. За деньги он совращал детей. Второй его подельник, подбирал ему подростков. Чем они занимались все вместе, прочтут в приговоре перед исполнением.
- А, это те самые, которых все так ждали! Отобрали таки развлечение у зевак! – протиснулся через толпу, выглянул наружу, облокотился могучими руками о низкий подоконник, засмеялся барон Тинвег.
- По мне так не лучшая идея. Кровищи потом будет. Ходить пачкаться по ней – скептически глядя на площадку, поморщился какой-то рыцарь, отстраняя свой кубок, чтобы случайно не толкнули под локоть и не разлили.
- Нет – спокойно, но твердо, ответила принцесса Вероника. Взгляд ее стал страшным, неподвижным и одновременно бешеным. Казалось, она едва сдерживает себя, чтобы не выхватить из ножен графа Прицци его оружие и не ударить им кого-нибудь так чтобы было очень много крови, но, всем сейчас были больше интересны сами приговоренные и, похоже, мало кто обратил внимание на то, что ее колотит от ярости и она едва сдерживается, чтобы не распустить руки или не столкнуть художника и его спутницу в открытое окно вниз головами, прямо на мраморные ступени при входе во дворец.
- Я обещала леди Элле незабываемые материалы для их издания из провинциальной глуши! – громко и надменно объявила она, подавив порыв ненависти и, недобро прищурив свои кровавые глаза. Холодным звенящим голосом как будто радостно и беззаботно посоветовала – Давид, вот такое точно посмотрят все. Постарайтесь ничего не упустить.
Видя, что на дворе все уже готово, сцепила пальцы и выразительно кивнула ожидающему внизу ответственному кавалеру. Черноволосый рыцарь с регалиями гвардейского лейтенанта приложил руку к груди, неторопливо поклонился ей и отдал приказ. Герцогские гвардейцы открыли клетку и жестами приказали арестованным выходить. Оба нехотя, как можно дольше оттягивая время неминуемой казни, выползли наружу и без сил упали на колени. Рядом с палачом, человеком в маске без лица, появился священник в плотном черно-лиловом одеянии, в свете фонарей, на его груди слабо поблескивал, отражал свет фонарей и окон, серый стальной крест. Отвернувшись от приговоренных, осенил себя крестным знаменем, подошел к ним, тихо, чтоб не слышали окружающие, заговорил.
- По закону полагается отсечение мужских органов, как орудия преступления, после них рубят совершившие злодеяние руки и в конце пробивают гнилое сердце! – скривившись, приложив ладонь к лицу, словно так, чтобы не слышали другие, манерно, на весь зал, объяснил Фарканто побледневшей Элле и онемевшему от происходящего художнику – леди Вероника постаралась специально для вас. Цените.
И, развернувшись, обнял свою рыжую подругу и увел ее к столу. Следом, выразительно кивнув Марисе, поймав ее за запястье, пошел и Вертура. Та согласно качнула головой и без лишних возражений последовала за ним.
- Рисуйте Давид – услышали они за спиной, мягкий, но при этом холодный и властный голос герцогини, приглушенный грохотом доспехов и колодок за окном: там уже готовили к казни первого приговоренного к смерти мужеложца уличенного в неоднократном растлении детей.
***
По всему зданию полицейской комендатуры, раскатывались, ударяли басами сквозь толстые стены, тяжелые фортепьянные аккорды. Начальник отдела Нераскрытых Дел сидел за роялем, за распахнутыми окнами залы на третьем этаже расцветала огнями магических фейерверков праздничная ночь. С проспекта и реки доносились бравурные звуки музыки и веселые пьяные голоса: город гулял и пел. Река мерцала фонариками прогулочных лодок. На южном берегу, на набережной, перед корпусом Университета горели огни костров. Вокруг них стояли, сидели многочисленные отдыхающие, шагали на ходулях акробаты, дудели волынщики, жонглировали, крутили факелами и огнями на длинных веревках, циркачи.
В полицейском доме в эту ночь было особенно шумно и людно. В длинном коридоре переговаривались мужские голоса, весело и беспрерывно трещал телефон, хлопали двери кабинетов. На плацу, под окнами горели костры и жаровни: кучера ожидали приказов развозить смену караулов. Под навесом летней трапезной, сидели, выжидающе смотрели в, расцвеченную сполохами со свистом взлетающих в небо потешных огней, звездную ночную темноту, готовые к выезду жандармы и полицейские.
На втором этаже, в зале, нес вахту Фанкиль. Сидел за своим столом, читал книгу, иногда поднимал от страниц голову, подолгу и задумчиво смотрел в раскрытое окно. Отсветы пламени плясали на потолке и шкафах, отражались в зеркале у стола дежурного, загадочно мерцали в хвостах летящих мимо шпиля Собора на картине звезд. В кресле у жарко растопленной печки на толстом походном плаще лейтенанта Турко спал кот Дезмонд.
Откинувшись на спинку стула, с силой ударяя по клавишам рояля, инспектор исполнял свой любимый полонез. Тот самый, вдохновенный, торжественный и грустный мотив, что наполнял сердца слушателей, мыслями о чем-то таинственном и важном, словно пробуждая в душах ту самую тоску, по утерянному, давно забытому совершенству, которое отринули Ева и Адам, осквернив себя грехом, за что Бог изгнал их от себя, сделал слабыми и смертными. По их злым делам и темным мыслям, отдал их во власть падших духов и мирских страстей. Как-то давно, услышав эту мелодию, инспектор даже пошел и купил ноты, вызубрил ее до конца и часто играл по многу раз подряд, как будто пытаясь напомнить самому себе о том что давно ушло и больше никогда не будет в его жизни. Проникновенно, вслушиваясь в каждый звук, наслаждаясь, он проигрывал каждый аккорд и переход. Сидел, прикрыв глаза, играл вслепую и, увлекшись исполнением, за этими беспокойным хлопками и треском за окном, за далекими праздничными криками и музыкой, не услышал ни ударов шагов на лестнице, ни тихого шелеста длиннополых одеяний, ни хруста прогибающихся под легкими туфлями половиц. Не прекратил играть, не взял с крышки лежащий всегда наготове под рукой пистолет.
Бесшумно и легко, как тень от расцвечивающих небо над рекой фейерверков, она вошла в сумрачную, наполненную музыкой и огнями ночи за окном темноту залу на третьем этаже. Аккуратно прикрыла за собой дверь. Также неслышно и осторожно, словно чтобы не спугнуть его, подошла к роялю, положила на крышку огромный, составленный из алых, желтых и белых роз, принесенный с собой букет.
Отошла, остановилась у окна. Облокотилась о подоконник, замерла, глядя в темноту сада и реки.
- Ты пришла – не отрывая рук от клавиш, только и сказал он. По его насупленному, грубому и недоверчивому лицу скользнула судорога. Косая, как будто фальшивая, улыбка, печальная от того, что хмурая гримаса, которую он был вынужден корчить, чтобы иметь на службе всегда серьезный, готовый к действию, вид, стала его привычным выражением, озарила его вечно недовольное, напряженное лицо.
- Пришла – согласилась, кивнула гостья. Отстранилась от окна, развернулась. Как будто проверяя, не жмут ли для танца туфли, характерным шагом, прошлась по залу, подошла к инспектору.
Хельга Тралле, куратор полиции Гирты была намного меньше громадного и плечистого полицейского. Быть может, на целых две головы, и только когда он сидел, а она стояла, облокотившись о крышку инструмента, их глаза были почти что вровень. Его карие, с зеленым, всегда по привычке настороженные, колючие и недружелюбные и ее темно-серые. Внимательные, холодные и пронзительные, как пасмурное небо, когда идет холодный октябрьский ливень.
- Сколько лет уже прошло… – стал играть тише, едва касаясь клавиш, ворчливо вздохнул он. Произнес эти слова медленно и печально, словно вспомнив что-то далекое и давнее, но до сих пор греющее его сердце. Что-то, что давно перегорело и ушло, обратилось обрывками ярких радостных воспоминаний, больше похожих на фантазии и мечты, в которые он пытался поверить сам, чтобы хоть как-то скрасить свою одинокую безрадостную жизнь – Помнишь... Да, я знаю, ты же ничего никогда не забываешь, даже при всем желании не можешь забыть… Ну, как тогда, вошла, сказала, что это у нас тут за бардак такой… И Эдмон побитый на диване… Как сейчас помню. А ты за все эти годы ни постарела ни на минуту. Ничуть не изменилась.
- Я же Алая Ведьма, которая пьет человеческую кровь – ее губы чуть дрогнули, словно в улыбке. Подвинув стул, она подсела к инспектору, облокотилась о крышку рояля, положила подбородок на ладонь. Длинные и прямые золотисто-белые волосы рассыпались по ее плечу. В глазах читались внимание, забота и волнение.
- Ты тоже несильно постарел – словно пытаясь его приободрить, сказала она, едва сдерживая улыбку – только седины прибавилось в косе.
- Это еще со Смуты - развел руками инспектор – с нашей бригады неудачников. А какими мы тогда мнили себя героями… И никто так ничего в жизни и не добился. Ни, я, ни Эдмон, ни Борис, а остальных давно уже и в живых-то нету – инспектор тяжело вздохнул и внезапно рассердился - раз ты наш начальник, могла бы назначить меня хотя бы комендантом района, как Фаскотти или Тиргоффа. Ну или хотя бы квартала в конце концов…
- Да. Тогда вы были героями – вздохнула она, как будто, и не слыша сказанных им последними слов – а теперь, год за годом, в праздничную ночь ты как всегда один за роялем. Играешь этот полонез.
- Ну так праздник, а мне что? – надулся, передернул плечами, отпил из фужера что стоял рядом на подоконнике, инспектор – пойти к Борису с Гонзолле и напиться с ними? Или, как Абеларду, завести себе помощницу, которая годится ему в дочки, играть с ней в карты целыми днями и гонять чаи? Попроситься к сэру Августу в клуб? Напиться на лодке? Искупаться в фонтане? Посетить заведение как то, которое Лео с Германом сожгли?
- Таким романтикам как ты не место в комендантах. Тебя обманут, подставят, и Август отдаст тебя под трибунал. И как мне тогда надо будет поступить?
- Довольствие и премию прибавь. Можешь задним числом, за последние пару лет. Сама знаешь, все так сами себе и делают – возразил он, продемонстрировал стоящие на подоконнике, как будто заготовленные заранее бутылки и два фужера – вино будешь?
- Пожалуй – кивнула она и спросила как будто невзначай – с кем собрался праздновать?
- Тебя волнует? – смутился, ответил вопросом на вопрос он. В его голосе чувствовались те особенные обида и досада, какие можно испытывать только к по-настоящему близкому человеку. Он резко отвернулся, опустил взгляд, как будто сосредоточившись, чтобы не разлить вино на пол в темноте. Продавил пробку, скривившись, с усилием и болью вырвал застрявший указательный палец из горлышка бутылки.
Хельга Тралле улыбнулась. Сидела, облокотившись о рояль, смотрела за его приготовлениями. В зале и на всем третьем этаже было темно. Газовые рожки на стенах были выключены. Отблеск особенно яркого сполоха за окном отразился в стекле наполненного кубка в руке инспектора, в блестящей вышивке одеяний гостьи, в золоте ее волос. Хельга Тралле приняла из рук инспектора кубок, отсалютовала ему, но не как недавно Герцогу, формально и сухо как на параде, а осторожно и мягко, чуть поведя рукой, чтобы только наметить жест. Инспектор Тралле молча кивнул. Они стукнулись кубками и выпили.
Так какое-то время они молча стояли у окна, смотрели друг на друга в темноте. С воды, из раскрытых настежь окон, из-за тополей на высоком берегу, доносились удары барабана и бравурные звуки волынок. Гремели хлопушки, звонко и радостно смеялись молодые женщины. Отдыхающие развлекались в лодках, кто-то громко плескался, с веселыми, пьяными выкриками плавал в реке.
- Хочешь, сыграю «Августовскую ночь»? – резким залпом выпив свое вино, внезапно предложил, улыбнулся уже чуть более по-настоящему инспектор – или сама сыграешь?
- Сыграй ты – кивнула она и отставила фужер. Отступила на шаг, приготовилась танцевать. Распустила верхнюю завязку мантии, развела руки в длинных просторных рукавах, похожих на птичьи крылья.
Он снова поместился на крутящийся стул перед клавиатурой, откинулся на нем, вытянул руки и заиграл. Напористые, грозные, удары клавиш сотрясли окна и плафоны светильников, вмиг перебили гул праздничного города, голоса и грохот шагов из коридора на втором этаже. Торжественные и веселые одновременно, наполнили все вокруг густыми ударами басов и мелодичными переливами верхних регистров. В их стремительном, как ручей, потоке, мнился вечерний сад и множество разноцветных фонариков в темноте. Кусты сирени и маленькие фонтаны, дорожки между клумб и прогуливающиеся по ним кавалеры, ведущие под руку веселых нарядных девиц. Влюбленные в пронизанной звездным светом чаще, луна и радостная шумная компания в беседке. Далекие звуки музыки из раскрытого окна, и тихий разговор под деревом в темноте: тот самый, важный, волнительный и необходимый, что навсегда изменит всю оставшуюся жизнь. Уверенные слова клятвы, несмелое касание руки, ладонь приложенная к ладони, и немигающие внимательные глаза, а после – шумный ужин, танцы, игристое вино и легкие закуски, разноцветные фонарики и веселый праздничный квартет.
Чары теплой летней ночи, что прогоняют заботы дня и скорбь. Счастье, когда уходит усталость, и на миг можно забыть о творящимся вокруг зле. То самое чувство, давно ушедшей и почти забытой юности, когда затягиваются душевные раны и можно отринуть все дурное и гнетущее, что за долгие годы накопилось в усталом сердце, и снова почувствовать себя счастливым, свободным и живым.
Инспектор играл. Хельга Тралле танцевала. Длинные полы и рукава ее одежд, струились сверкающими потоками в сумраке. Переливались алым и золотом в свете далеких огней. Вместе с растрепавшимися волосами летели по ветру в такт ее танцу, и, глядя на ее ловкие, стремительные, плавно и умело, с идеальной точностью, переходящие от одной фигуры к другой, движения, полицейскому даже показалось, что танцуя под его музыку, она смеется, и, залюбовавшись этой порхающей в по темному залу стремительной фигурой, замечтавшись о ней, он взял неверный аккорд. Резко оборвав мелодию, испуганно и растерянно, как мальчишка, отдернул руки от клавиш, смутившись, что сам же и разрушил эту прекрасную и завораживающую картину. Но Хельга Тралле сделала неуловимый для глаза, быстрый, как дуновение ветра, шаг и уже была подле него. Полы ее мантии чуть разошлись, обнажив белую с красным рубаху, светлые чистые ключицы и выпавший из-под ворота нательный крест. Ее волосы были растрепаны, нечеловечески-пронзительные и ясные глаза вспыхнули перед его лицом, фосфоресцируя в темноте.
- Тогда играл сэр Роместальдус! – сказала она тихо, восхищенно и торжественно. Ее дыхание не сбилось ни на секунду, только, казалось лицо, и руки были разгорячены настолько, что инспектор невольно отшатнулся, побоявшись, что обожжется, если она подойдет слишком близко.
- Да. Тот самый вальс. Он его играл для нас с тобой – горько кивнул полицейский и, словно бы нерешительно протянув пальцы, коснулся ее руки. Она была действительно горячей, намного горячей, чем даже у охваченного тяжелой лихорадкой больного. Настолько, что он испугался, что еще чуть-чуть, и она вся вспыхнет беспощадным всепожирающим огнем. Весь ее облик дышал нестерпимым жаром, а в просторном помещении с раскрытыми в холодную и сырую августовскую ночь окнами, от ее танца стало тепло и сухо, как будто затопили печь.
Хельга Тралле улыбнулась его жесту, заглянула инспектору в глаза.
Он резко поднялся, обнял ее и ласково привлек к себе. Она прильнула к нему, прижалась щекой к его широкой груди. Он коснулся ее волос, стоял, гладил ее руки и плечи. Она замерла, из ее глаз катились горячие, обжигающие его даже через толстую шерстяную мантию и рубаху, слезы. Инспектор нахмурился, напряг скулы, как будто пытаясь удержаться от накатившей на него горести, но пересилил себя. Еще крепче сжал ее в объятиях, еще крепче прижал к себе. Так прошло еще совсем немного времени. Хельга Тралле отняла от его груди голову, взяла его за ладони, откинулась назад, заглянула в лицо. Ее волосы рассыпались по плечам, внутренний огонь начал утихать. Дышащий пламенем облик снова стал прекрасным, спокойным и отстраненным, как на портрете, когда искусный мастер старается запечатлеть в том, чье изображение он рисует, все самые лучшие и благородные стремления, чувства и черты.
- Зачем все это? – с трудом пересиливая себя, одними губами прошептал инспектор – ты же знаешь…
- Да – кивнула она в ответ.
Он покачал головой, но не выпустил ее руки.
- Если тебе больно, я могу уйти – прибавила она, лаская своими ладонями его широкие плечи. В ее непроницаемых глазах по-прежнему горел тот таинственный и одновременно печальный и теперь немного безумный колдовской огонь, так не сочетающийся с ее обычным строгим и деловым видом.
- Просто побудь немного тут. Этого будет достаточно. Ничего страшного не случится – сдавленно и глухо, как будто убеждая сам себя, прорычал, ответил ей инспектор. И, как будто наконец совладав со всей той бурей эмоций и чувств, что на эти секунды страшной гримасой исказила его лицо, скептически прищурился и склонил голову – пойдем на улицу, прогуляемся, посидим на стене у реки. Я возьму плащ и вино.
- Пойдем – кивнула она, глядя в его счастливые глаза, как будто помолодевшие за эти минуты на много-много лет. Прищурилась так, что морщинки появились у краешков ее глаз и на лбу – а ты все такой же. Бывших героев не бывает. Пригласить меня вечером хлестать вино с печеньем на полуразрушенном бастионе. В этом городе даже Августу такое не под силу.
***
Молодой, интеллигентный и опрятный молодой кавалер чуть старше двадцати, со светлыми волосами, собранными в сложный модный пучок и в мантии бело-голубых оттенков, проводил Вертуру и Марису в их комнату.
Дворец стоял на высокой скале и залы для гостей были устроены ниже уровня парка, смотрели окнами с высоты отвесного склона на крыши и улицы южных районов Гирты. Но детектив нисколько не был против: совсем наоборот, столь скромный по герцогским меркам и королевский по меркам, его, Вертуры, прием настолько смутил его, что он едва не начал расшаркиваться, извиняться и заискивать перед юным пажом герцогини.
Чистая, отделанная на столичный манер в светлые тона, комната, которую отрядили им, была не очень большой, но достаточно просторной настолько, чтобы почувствовать себя в богатом и щедром жилище. Прямо посредине зала, спинкой к стене, ногами к окну, стояла большая, укрытая бежевым мягким, но плотным пледом машинной выделки кровать. Ближе к входной двери, рядом с ней были живописно расставлены, прозрачный, из панели толстого стекла и изогнутых в замысловатом узоре металлических трубок, выполненный тоже на современный манер, стол и исполненные в подобном же виде, похоже из одного гарнитура, два табурета и трубчатое глубокое кресло с плетеной спинкой. По углам комнаты на украшенных лепными цветами и листьями кронштейнах висели, радовали глаз, создавали почти что домашний уют, вазы с красивыми комнатными цветами, названия которых детектив когда-то знал, но потом забыл, а скрытые под стенными панелями выше человеческого роста светильники, перевернутыми конусами подсвечивали обои и белый потолок, наполняли залу мягким уютным светом.
Картину довершали толстый лохматый, как какая-то диковинная взъерошенная шкура, ковер перед кроватью, на который, поднимаясь ото сна, так приятно ставить босые ноги и большое, во всю противоположную входной двери стену, зеркало, что, отражая перспективу, создавало то самое ощущение большого зала, и за раздвижной панелью которого был устроен стенной шкаф-купе.
Но что больше всего порадовало Вертуру, так это балкон с видом на крыши и улицы Гирты, что открывался с высоты отвесного скального уступа за прозрачными, от пола до потолка стеклянными, дверьми. Наддав на ручку и откатив в сторону раздвижную раму, отодвинув с дороги табурет, детектив с восторгом выглянул за высокое каменное ограждение.
Над городом уже стояла ночь, летел прохладный морской ветер. Под утопленным в стену, огороженным с обеих сторон и сверху литыми бетонными перегородками, балконом темнела скальная стена. Вертура еще подметил, что внизу, под ней, кустятся какие-то черные, буйные заросли, а между высоких каменных заборов, разделяющих какие-то непроглядно-сумрачные, скрытые в их тенях дворы, растут огромные разлапистые деревья. За дворами теснились, стояли одной монолитной громадой стена к стене, какие-то темные, старые дома. Отгораживали от скалы и дворов своими черными, едва освещенными светом газовых ламп фасадами кривую и узкую, огибающую холм Булле по основанию с юга, улицу, за которой просматривалась старая крепостная стена, и начинался еще один темный склон. За нм снова начинались дома, а за ними, за бесформенными нагромождениями башенок, труб и покатых крыш, за бесчисленными провалами дворов колодцев, светлела широкая и ярко освещенная электрическим светом улица. Наверное, та самая, на которой, далеко в стороне, наверное, в двух или трех километрах отсюда, за проспектом Рыцарей, стоял дом, в котором поселился детектив.
Пришла та самая высокая и худая девица, Хильдигард, которую Вертура и Мариса видели на банкете. Весь вечер она бегала по залу, без устали выполняла то одно, то другое поручение принцессы Вероники. Без всякого стука или приглашения войдя в комнату, отодвинула зеркало, достала из стенного шкафа свежевыглаженные наволочки, пододеяльник и простыню, начала стелить постель. О чем-то весело заговорила с Марисой, с которой они тут же нашли общий язык, засмеялись над какой-то понятной только им девичьей шуткой, завели свою веселый, бестолковый, но очень важный разговор. Оставшись не у дел, чтобы не мешать ее работе, Вертура отодвинул к балкону свой стул, уставился на нее. Облаченная в опрятное синее платье, белую с золотом рубашку и темно-синюю жилетку, с длинной русой косой и прямой рыжеватой челкой до самых бровей, она показалась ему ровесницей герцогини. На ее простоватом и как будто добром лице играла радушная веселая улыбка, но серые глаза были холодными и неподвижными. Не укрылся от взгляда детектива и ее как будто давно сломанный и немного неправильно сросшийся нос и, мелькнувший белым глубоким шрамом, когда она откинула рукав, вырезанный на запястье крест.
- Берите все что нужно! – как будто и вовсе не замечая Вертуры, весело и звонко обратилась фрейлина к Марисе. Открыла дверь в противоположной балкону стене. Продемонстрировала за ней просторную ванную комнату с блестящим современным краном с горячей и холодной водой, а рядом полотенца, налитый в манерный, столичной выделки флакончик шампунь и терпкое ягодно-травяное мыло.
- Схожу прогуляюсь – заметив как заинтересовала Марису ванна, как она недоверчиво и требовательно одновременно принюхивается к любезно предоставленной ей парфюмерии, сообщил Вертура, памятуя о том, что мужчине не пристало наблюдать за тем, как одеваются или приводят себя в благопристойный вид женщины. Спешно вышел из комнаты, оставив девиц наедине. Мариса же даже как будто и не обратила на него никакого внимания, словно загипнотизированная видом и плеском с напором бьющей в ванну, дышащей паром и горячей свежестью, воды.
- Не заблудись! – только и бросила она через плечо и попросила фрейлину, чтобы распорядилась прислать белого вина и так понравившихся ей за праздничным столом бутербродов с рыбой, хлебом и луком, залитых майонезом и посыпанных зеленью и тертым сыром.
- Нахватать побольше и съесть! – выйдя из комнаты, весело подумал про себя, улыбнулся детектив – а ведь я еще недавно был точно таким же. Но теперь же я принц-изгнанник в гостях у самой леди-герцогини, и вести себя должен соответственно.
Сам же заулыбался своим словам, вспоминая как еще не так давно, в Мильде, чтоб сэкономить пару лишних марок, сам пил из чужих кружек в кабаках, а когда был уже совсем пьян, подсаживался за чужие столы, развлекая публику глупой болтовней, доедал закуску и кашу из чужих мисок.
- Нет, я конечно же тут не для того, чтобы бултыхаться в горячей ванне со сладким чаем и пирожными – рассудил, сказал он сам себе уже у лестницы – хотя я и сам не понимаю, что я тут вообще делаю. Так что тоже надо воспользоваться, а то когда еще пригласят во дворец…
Спохватившись на этих словах, на всякий случай он достал из своей поясной сумки заранее выглаженную, подаренную ему принцессой Вероникой в доме графа Прицци ленту. Пригляделся к ней. Тонкой машинной выделкой по ткани вилась написанная льдистым голубым металлом строка на неизвестном ему языке. Полюбовавшись не нее, аккуратно повязал ее себе на правое запястье так, как это сделала герцогиня перед поединком. Поднялся наверх в зал, где вели не то какое-то совещание, не то просто пили и обсуждали дела, сам военный комендант со своими приближенными, что при виде Вертуры, заулыбались, пригласили его к столу. Но в их глазах не было того радушия запойных пьяниц из подворотни, готовых рассказать первому встречному о том, какие они на самом деле сильные, ловкие и смелые, при этом не преминув нажаловаться на отчего-то всегда несправедливую к ним, непосильную жизнь, так что Вертура предпочел вежливо отказаться и быстро покинуть их общество под предлогом того, что ошибся кабинетом. Пройдя часового на лестничной площадке на посту, как будто невзначай махнув перед ним своей лентой на рукаве, спустился на первый этаж и вышел через боковую дверь под арку, что соединяла Большой и Малый дворцы.
Со стороны обрыва здесь был устроен просторный открытый балкон с каменным, украшенным толстыми декоративными колоннами, парапетом. Стояли скамейки и стол. Какие-то люди, большой компанией сидели за ним, держали в руках трубки и фужеры. Бойко и весело обсуждали, что в числе прочих приглашенных принцессой Вероникой гостей, сегодня должен был присутствовать и тот самый безнадежно влюбленный в нее, герцогиню, маркиз Борис Дорс, одиозный племянник епископа Дезмонда. Для смеха ли, или ради чего еще, никто точно не знал, она в очередной раз позвала его на праздник, но он то ли в опять проигнорировал приглашение, то ли фельдъегерь так ни разу и не застал его, чтобы вручить депешу в руки лично, но в любом случае сложилось так, что незадолго до фестиваля он вроде как уехал из города и его уже как третий день никто не видел. Вертура еще подумал, что тоже надо бы навестить друга, попытался вступить в разговор, узнать подробности, но в компании к нему отнеслись с недоверием и даже открытой враждой. Какая-то девица, которой он не понравился, нахмурилась, нагрубила ему, а ее кавалер принял агрессивную позу, угрюмо уставился на него, изъявляя явное желание начать конфликт, так, что и тут Вертуре пришлось извиниться, откланяться, развернуться и пойти прочь, пока прямо не указали на дверь.
Направившись на площадку перед парадным входом дворца, проходя вдоль высоких арочных окон, от нечего делать, детектив заглянул через них в какую-то похожую на трапезную, сводчатую аудиторию, где сидя за отдельными столами, мужчины и женщины порознь, ужинали младшие фрейлины и пажи. Под иконами горела лампада, на конторке лежал гроссбух, и тот самый, совсем недавно заведовавший казнью, почему-то показавшийся Вертуре весьма неприятным черноволосый лейтенант, помечал в нем тех, кому было положено дежурство в ночную смену.
Дойдя до торца здания, детектив повернул за угол и вышел на маленькую площадь перед парадными дверьми Малого дворца, туда, где еще недавно казнили двоих мужеложцев, растлителей детей. Зрители представления уже давно разошлись, колодки, телегу и тела убрали и сейчас о свершившемся действе напоминали только следы белого кварцевого песка между брусчатки, которым посыпали лужи крови, а потом подмели.
Здесь все было как-то по-особенному спокойно и безмятежно. В зубах и лапах чугунных кошек на фонарных столбах ярко горели бело-голубые и желтые, электрические светильники. В стороне, между деревьев парка, в беседке, поставив рядом на скамеечку фонарики и кубки, сидели, тихо переговаривались, какие-то люди. Романтическая пара, держась за руки, прогуливалась по аллее верхом. Вертура остановил спешащего куда-то пажа с каталкой и спросил у него тот эликсир, что он попробовал на банкете. Парень весело улыбнулся и налил ему полный кубок. Но детектив потребовал всю бутылку и, забрав, неуклюже поставил ее вертикально в поясную сумку, чтобы не разлить. Направился к парапету, поставил на него питье, воззрился на город внизу, темное ясное небо, крыши, проспекты и залив.
Пробирающая ночная прохлада сменила ветреную и солнечную дневную жару. Пронзительный морской ветер летел над крышами домов, навязчиво шелестел кронами деревьев. Вертура был несколько озадачен: от первого глотка этого таинственного бодрящего напитка ему стало как будто холодно, но он сделал еще один, и теперь ему показалось, что от этого тонизирующего зелья его восприятие начало меняться, становиться как будто чутче, тоньше и острее. Допив же напиток до конца, с некоторым удивлением он внезапно обнаружил, что почти протрезвел.
Любуясь панорамой, достал табак. Выдохнув дым, сделал большой глоток. Глядя на нагромождения мансард, светлые линии улиц, шпили храмов и огни города, впечатленный важностью и красотой момента, как настоящий рыцарь из романтической книжки, замер с фужером и трубкой в руке.
Что-то бесповоротно изменилось в его душе, все тревоги, дела, страхи и заботы отступили. Остались где-то далеко внизу, в городе, в прошлом, как будто их никогда и не было. И, слушая далекий, мерный и звучный бой колоколов, глядя на огни темной ночной Гирты, на темные стены крепости на горе, зарево далекого маяка и светлое устье реки, ему внезапно подумалось о том, как это все прекрасно, спокойно и тихо, и что было бы замечательно навсегда остаться здесь.
Неспешно переходя от одной подобной мысли к другой, внезапно он отчего-то подумал о принцессе Веронике, о ее тяжелых башмаках и вплетенной в ее красивые, слегка растрепанные, длинные волосы, тонкой алой ленте. Как наяву увидел ее тщательно отглаженные широкие и твердые, ослепительно-белые, окровавленные рукава. Представил себе ее одновременно утонченный и реликтово-грозный, непреклонный, как все эти земли, весь этот город, холодная река и еще более холодное северное море, облик. Бросил быстрый взгляд на повязку на руке. Где она сейчас? Он не видел ее ни среди людей графа Прицци, ни в большой компании у стола под аркой, ни среди гостей в холле, ни в беседке. И, повинуясь какому-то, самому ему до конца неясному порыву, он забрал с парапета свои бутылку и кубок, вошел в парадные двери дворца и пошел наверх. Став невольным слушателем какого-то тревожного, случившегося под лестницей в арке разговора, поднялся на третий этаж, прошел каким-то сумрачным коридором мимо двери с латунной табличкой «Е. В. Динтра» и очутился у высоких темных дверей, ведущих в расположенный прямо над пиршественной залой кабинет.
В коридоре было тихо, безлюдно и темно. За окнами внизу, горел белый холодный фонарь, светил в потолок. Но удивила Вертуру не сколько сама дверь, высокая, большая и массивная, сколько ее начищенная до блеска, сверкающая в слабом ночном сиянии, бронзовая ручка, выполненная в виде безликой, увенчанной лисьими ушами, головы. Никто из несущих вахту, или встреченных им по дороге гостей не остановил его, не сказал ему ни слова. Так что, не найдя рядом никаких табличек или знаков, из какого-то бездумного любопытства, он взялся за эту странную ручку и, надавил на нее. Дверь оказалась не заперта. Не отдавая себе отчета в своих действиях, Вертура открыл ее и вошел. Оказался в какой-то темной и просторной, погруженной в ночную полутьму зале, по интерьеру похожей не то приемную, не по какую-то гостиную. С интересом оглядываясь по сторонам, сделал несколько шагов то толстому, глушащему все звуки ковру. Завертел головой, заморгал, пытаясь присмотреться в темноте.
Левый угол комнаты, со стороны двери был обставлен как маленький домашний сад. На просторном, украшенном сложной резьбой, тускло блестящим свежим лаком столе, под окном у западной стены, стояли ящики с живыми цветами и кувшины с огромными, источающими глубокий приятный и одновременно душный аромат, украшенными праздничными бантами, букетами. Напротив стола, как будто для того, чтобы можно было любоваться ими, была устроена подвешенная на цепях скамеечка-качель, а рядом, над столом-бюро, прямо в воздухе, чуть подрагивая, парил, не касаясь поверхности, озарял угол и стену, тусклый, чем-то похожий на маленькую шаровую молнию неяркий желто-фиолетовый светильник. В его дрожащем сиянии Вертура примети глянцевую обложку: «Крестоносец» - прочел название, с некоторым изумлением узнал популярный ежемесячник о подвигах веры, непримиримости и истории и учении Христовой церкви, детектив. Рядом с журналом поблескивали буквами заглавий несколько толстых, переложенных закладками, похожих на учебники, книг.
Как и в герцогской канцелярии, над лакированными стенными панелями здесь тоже были электрические лампы, но сейчас они были сильно приглушены, едва озаряли зал призрачным, ночным светом. В его слабом, как будто лунном, сиянии загадочно, смотрели на вошедшего со стены портреты короля Арвестина и еще какого-то неизвестного Вертуре, рыцаря, облаченного в доспехи, мантию и плащ. Между высоких, расчерченных ромбами, как и в зале, внизу арочных окон, стояли книжные шкафы, на подоконниках громоздились папки, как будто со сводками, как у полицейского дежурного, а посреди зала, на просторном столе лежала карта. Но больше всего Вертуру привлек телефон. Такой же вычурный и массивный, почти как в кабинете герцога Вильмонта, по виду похожий на замысловатый рыцарский шлем, он тускло поблескивал на подоконнике, рядом с составленными в один несколькими столами, на которых, прямо поверх бумаг лежал укрытый в округлые изогнутые, похожие на иноземные, ножны меч.
- Наверное, чей-то кабинет и его забыли закрыть – подумал Вертура. Засомневавшись, стоит ли задерживаться, пока не вернулся хозяин и не застал его врасплох, бросив последний взгляд на маленький иконостас с распятием, под которым горела лампада и на конторке, лежала раскрытая книга, он уже было развернулся и пошел обратно к дверям, но по пути, заинтересовавшись шаром у скамеечки, не удержался и шагнул к нему. Он уже было протянул руку, чтоб проверить, действительно ли он парит в воздухе, без всякой опоры просто так, как услышал за спиной холодный и властный голос, что заставил его резко вздрогнуть и похолодеть.
- Я видела вас внизу – поднялась из кресла с высокой резной спинкой, что стояло боком к торцевому окну и столам с мечом, холодно обратилась к Вертуре принцесса Вероника. Склонила голову и строго прищурилась – гостеприимство Гирты. Слышали о таком явлении?
Детектив попятился, стыдливо потупил глаза и спешно поклонился. Он так и не понял, как это получилось так, что войдя, он не смог распознать, что зале он не один. Но гораздо больше сейчас его изумило совсем другое: глаза принцессы снова были темными, а не красными, и сейчас она была облачена уже не в праздничный наряд, а похоже в повседневную, наверное столичную, одежду: черные, из толстой парусиновой ткани широкие и мешковатые брюки с просторными карманами на бедрах и такие же, черные, из какого-то бархатистого искусственного материала туфли, сменившие ее тяжелые массивные башмаки. На ее плечах была накинута длинная, до колен, незастегнутая, с нарочно оторванными пуговицами, рубашка из толстой в красно-коричневую клетку наискосок фланели, почти как у графа Прицци, и только снежно-белая запашная рубаха, такая же, как та, рукава которой она залила кровью во время трапезы, только новая, свежевыглаженная и чистая, была самой обычной, местной. Широкий пояс из твердой черной кожи, украшенный массивной железной пряжкой, с фрактальным узором из цветов и угловатых геометрических фигур и блестящие алые заколки у висков в как будто специально слегка растрепанных так, чтобы было модно, длинных прямых волосах, дополняли усталый образ отдыхающей, после тяжелого рабочего дня, но при этом всегда обязанной иметь подобающий внешний вид, герцогини.
- Благодарю вас… Ваш прием восхитителен… - нашелся Вертура, еще раз поклонился и попятился к двери – я ошибся, пойду… простите меня, моя леди…
- Не прощаю – со слабо скрываемым пренебрежением ответила она ему, зловеще улыбнулась, сделала предупредительный жест – что, уже хотите уйти?
- Ваше высочество… – поджал плечи, в раскаянии опустил голову детектив.
Она стояла у стола, рассматривала, словно оценивала его. На ее губах появилась коварная улыбка, как будто она раздумывала, как бы разыграть с ним какую недобрую шутку, но, похоже, все-таки решив пощадить, приподняв бровь, с выжидающим видом обратилась к нему, словно приглашая его сказать что-нибудь первым.
- Вы читаете мысли? – спросил он, чтобы не молчать, хоть как-то оправдаться, бросил он первое, что попалось на язык.
- Возможно – обходя стол с картой города и все также пристально разглядывая его, как будто отстраненно-задумчиво ответила она. От ее внимательного, словно пронизывающего все глубины его души взгляда становилось неуютно и даже страшно: что еще она может придумать или спросить его так, чтобы он сказал какую-нибудь непростительную глупость, совершил свою последнюю и роковую, что, возможно, будет стоить ему жизни, ошибку. Вертура поежился. Ему показалось, что в кабинете стало намного холодней, чем снаружи, на улице, за стенами.
- Это удивительно. Но – надменно сообщила принцесса Вероника, подойдя к нему в упор так, что ему пришлось попятиться, чтобы сохранить дистанцию с ней. Заложила за спину руки и, вскинув голову, прямо, без обиняков, словно желая дать ему пощечину, заглянула ему в глаза. Она была ниже его на полголовы, но при этом крепкой и, казалось бы наделенной какой-то немыслимой, несоизмеримой с ее хрупким человеческим обликом злой, безжалостной и необузданной, готовой в любой момент вырваться наружу, силой, от ощущения которой у Вертуры тут же возникло желание сжаться еще больше, уменьшиться так, чтобы она прошла мимо него, не тронув и не заметив.
- Вам ничего не надо от меня, мне ничего не надо от вас – пронзительно и неподвижно глядя на него, доложила все тем же строгим голосом герцогиня - так не бывает в Гирте.
И, словно смягчившись, прибавила.
- Впрочем, это можно исправить. Покачайте меня.
Она обошла его, села на скамейку и, облокотившись о спинку, поджав ноги и подперев локтем голову, в гордом высокомерном ожидании обернулась вполоборота к детективу.
Огни светильников окончательно погасли. Остались только отсветы фонаря на потолке и тусклый шар на столике у ее руки. Вертура еще подумал, что в любом случае он пропал и, поставив свою бутылку рядом с книгами, по-простецки, как дворовый ухарь с дудкой, сел рядом с ней. Упершись ногами в пол, начал качать скамейку, чем окончательно развеселил ее, отчего она даже чуть улыбнулась, и, как показалось Вертуре, немного смягчилась.
Некоторое время они сидели молча, пока принцесса снова не заговорила с ним.
- А где ваша приятельница? Анна Мария Румкеле. Как вам эта женщина?
В ее голосе проскользнули нотки, как будто она спрашивала о том, как ему подаренная недавно лошадь, хорошо ли идет, здорова, не хромает ли.
- Вряд ли можно было бы желать кого-то лучше… – понимая, что врать бесполезно, ответил как есть детектив и, заметив, что принцесса ждет от него еще слов, продолжил – она хорошо исполняет свой долг…
Принцесса не сказала ничего. Строго и требовательно, уже без тени улыбки, заглянула ему в глаза, как будто ждала отчета по какому-то чрезвычайно важному государственному поручению, и сейчас он должен был дать один единственный верный и очень важный, но ведомый только ей одной, ответ. Ему стало стыдно и страшно, что он зря тратит ее время, и она ждет от него явно не формальных служебных характеристик Марисы, а каких-то совсем других слов. Он чуть задумался и произнес первое попавшееся, чтобы хоть как-то выиграть время и собраться с мыслями.
- Я так понимаю, вы знаете обо мне все…
Принцесса чуть кивнула в знак подтверждения его слов, по-прежнему ожидая, что он будет говорить. Вертура отчаялся. Сейчас он точно знал, что этот вопрос очень важен и от ответа, скорее всего, будет зависеть его жизнь, но абсолютно не понимал, чего конкретно от него требуют. Он с тоской подумал о Марисе, о том, что случилось между ними, и что теперь он, как мужчина, несмотря ни на что, несет за нее прямую ответственность.
- …Она… - мысленно перекрестившись, начал он - я никогда не встречал таких, как она. Да, у меня никогда не складывалось общение с простыми женщинами. Почти всегда они видели во мне наивного простака, неудачника, упавшего с луны идиота, отшибленного мечтателя, а со сложными все еще хуже, такие даже не снисходят чтобы принять у меня руку, когда выходят из коляски или спускаются с лестницы. Считают меня, неучем, бездарем, хамом и ничтожеством. Да, объективно они правы. Вы сами знаете кто я такой, моя леди. Что я совсем не принц и даже не нищий рыцарь. Думаю и она бы не посмотрела на такого как я, если бы мы встретились просто так где-нибудь на улице или если бы нас представили друг другу в компании друзей… Но, похоже, Анна как будто совсем не такая как другие. Непростая. С ней нелегко… И да, это служба. Ей приказали следить за мной, быть рядом и днем и ночью… Наверное… Не знаю, так надо, или нет, но, похоже, это ее выводит. Она то добрая, то злая, то ласковая, то бешеная... Это печально. Временами с ней просто невыносимо…
- Она ждала какого-то славного и идеального принца из книжки, которую сама не потрудилась написать, а прислали вас, и никто у нее не спрашивал, похожи вы на ее придуманного героя или нет – внезапно, как будто тоже пожелав высказаться, холодно и строго перебила его принцесса. Протянула ему пустой фужер, чтобы он налил ей тонизирующего напитка – впрочем да, характер у нее и вправду паршивый. Будет наглеть – дайте ей затрещину, чтоб прикусила себе язык. А что касается предпочтений - кто ее спрашивает? Это ее долг. У каждого есть свой долг, и Бог не спрашивает ни вас, ни меня, никого, хотим ли мы его исполнять или не хотим. Никто не спрашивает разрешения у топора, хочет ли он колоть дрова или лежать в стороне. Им берут и колют. А если он не может колоть или не годится, его бросают в переплавку, в печь.
Она сделала большой глоток, некоторое время смотрела на Вертуру, и внезапно он снова почувствовал, что ее колдовская сила ушла, и сейчас она смотрит на него самым обычным человеческим взглядом. Внимательным, задумчивым и печальным, как будто до этого она вовсе не заглядывала ему в душу, не читала его мыслей. Именно такой, живой человеческой женщиной, а не воплощенным лунным отблеском, он также, всего на миг, увидел ее при их первой встрече, на террасе в доме графа Прицци, и теперь снова был изумлен той переменой, что, пока они разговаривали, случилась с ней. Глубокая скорбная печаль и ледяное, напряженное одиночество стояли в этих темных, почти черных глазах, глядящих на него поверх фужера, который она держала у лица, как будто делая вид, что пьет, в руке. Казалось, что вот-вот, и сейчас из них польются безудержные горестные слезы, но, отчего-то детектив чувствовал, что у герцогини больше не осталось слез. Только стылая, давно перегоревшая и безразличная ко всему тоска читалась во всем ее облике, взгляде и движениях. Принцесса чуть подвинулась, коснулась плечом его плеча. Села поудобнее, поджала ногу, положила руку себе на колено. Широкий и длинный белый рукав откинулся с ее локтя. Рана, которую она нанесла себе сегодня уже почти затянулась. Остался только темный, рассекающий запястье, след. На пальце правой руки матово мерцало, похожее на обручальное, тусклое железное кольцо.
- Когда Карл Булле пришел на эти земли – прикрыв глаза, как будто слова, произнесенные вслух, напоминали ей о том, о чем ей ни в коем случае нельзя было забыть, произнесла она монотонно, как будто вспоминая заученные наизусть строки из учебника – здесь были только черные камни, дул морской ветер и стоял Собор Последних Дней…
***
Вертура внимательно слушал ее историю об основании Гирты, о давно прошедшей войне. Он много читал об Осаде. Когда пятьсот лет назад с юга явились черно-белые безымянные сущности, пригнали из пустынь и степей орды беспощадных черных варваров, иноверцев, людоедов и убийц, истребляющих на своем пути, приносящих в жертву своим кровавым, воплощенным божествам всех тех, кто отказывался снять крест, принять их нечестивую веру, пленных, женщин, стариков и детей. Когда горели небо и земля, и вся военная мощь Трамонты и Ордена не могли противостоять их чудовищному и неумолимому продвижению. Когда казалось, что наступил конец последним христианским королевствам и люди в осажденных городах думали только об одном, как бы поскорее умереть с оружием в руках за Христа, унеся с собой в Его славу как можно больше вражеских жизней. Когда необычайно мощная и протяженная аномалия искажения пространства и времени, какой не наблюдали ни до, ни после тех скорбных лет, накрыла все земли севернее и западнее реки Эсты, восточную Мориксу, Лансу, Акору и Столицу. Когда падали воздушные суда, не работало электричество, не детонировали порох и пироксилин, отказывали, сами по себе загорались машины, сходили с ума солдаты, оживали мертвецы, менялись, обращались чудовищами люди и звери. Когда почернело небо, померкли солнце и луна, а с Басора пришли полчища белого халифа Джебраила, разбили вышедшую им навстречу объединенную армию Северного королевства, и осадили Лиру в нечестивом желании разрушить и осквернить Собор Двенадцати Апостолов - один из последних оплотов и символов Христовой Церкви. Когда иссякли все запасы расщепительных снарядов, хлора и белого фосфора, которыми жгли орденские суда и артиллерия все пребывающие и пребывающие с юга бесконечные орды людей и ужасных чудовищ из радиоактивных степей и черных пустынь расплавленного стекла, далеко на юге, за рекой Эстой… Тогда светлейший государь Александр, отец нынешнего короля, Арвестина, приказал одному из своих вассалов, герцогу Карлу, самому первому Булле, поспешить со своей дружиной к морю, в устье реки Керны, что лежало в девятистах километрах к северу от Мильды. Туда, где в те времена был только маленький рыбацкий поселок, и основать там порт, через который можно было бы безопасно передавать морем грузы с острова Аркна и с Архипелага, из королевства Трамонты. Отправлять их оттуда на восток и юг, в районы боевых действий.
Как строили город, как началась война с ковенантом Многоголового Волка, что испокон веков правил здесь, на севере, собирал с живущих в тайге свою нечестивую дань, считая себя полноправным властителем этих земель. Как сражались с его вожаками и беспощадными, кровавыми и вечноголодными желтоглазыми оборотнями-ведьмами, что носили ожерелья из человеческой кости и обладали умением повелевать потусторонними силами, совращать умы и внушать людям страх своими чудовищными злыми чарами и кровавыми жертвами.
Противостояние на юге и западе было долгим и тяжелым, все было брошено на победу. В те суровые времена, когда Столица в Ледяном Кольце на востоке оказалась в осаде атаковавших ее орд, из последних сил держались немногочисленные оставшиеся христианские твердыни на северо-западном побережье, и мир стоял на грани падения в первобытную, беззаконную, безбожную тьму и была основана Гирта. В считанные месяцы машинами Трамонты были возведены две крепости на скалах по берегам залива и городские стены на северном берегу реки. Отреставрированы старые, еще античные, бетонные пирсы, расчищены поля, выстроены дома и склады, вырыты карьеры, построены заводы, дороги, электростанции и сталелитейные печи.
В любую погоду, день за днем, в порту швартовались огромные, приходящие с запада, из-за моря, железные корабли. Под неусыпным светом прожекторов работали бригады, разгружали, переваливали амуницию, детали и припасы на баржи и грузовики, что колоннами уходили к перевалу на восток, на войну по наспех уложенным бетонным дорогам и реке. Те из них что возвращались, привозили с собой людей, искавших спасения от голода и тягот, как думали тогда многие, уже безнадежно проигранной войны… Так продолжалось несколько лет, но в противостоянии наконец наступил перелом. Были разработаны новые технологии, усовершенствованы производство, оружие и броня. Новые системы и искусственные сущности заменили выведенные из строя, непригодные и устаревшие образцы. Иссякли, истощились орды, отравленные новыми боевыми агентами и современными вирусами. Горами обугленной гниющей плоти и оплавленного металла, под орудиями новых, стойких к искажению воздушных судов и артиллерийских систем, обратились вражеские чудовища и демонические машины. Осада со Столицы была снята, а нулевой регион полностью отчищен от врагов. Надобность в новом порту отпала. Перестали приходить железные суда – Трамонта и остров Аркна переместили свои маршруты ближе к линии соприкосновения на юг, в Мильду и Лиру. Больше не появлялись огромные, заслоняющие полнеба, никогда не садящиеся даже на водную гладь, трансконтинентальные воздушные корабли. Покинули город строительные машины и оснащенный самым современным оружием гарнизон. Уехали, вернулись в свои земли и многие из тех, кто бежал от захватчиков, и молодой герцог Булле, его друзья, рыцари и епископ, остались предоставленными самим себе.
Так жители крепости, сталевары, мастера, рабочие-горняки, рыболовы и небольшая группа дружинников во главе с молодым градоправителем, оказались наедине с теми, кто, правил здесь до них. Чудовищами, что, пока по дорогам ходили вооруженные огнеметами и эмиссионными орудиями конвои, а по небу проносились штурмовые суда и живые, беспилотные, без промаха атакующие с неба зонды, сидели тихо, трусливо прятались в далеких селах, в холмах, скалах и пещерах в непролазной лесной глуши, как только высокотехнологические войска и автоматы Трамонты покинули устье Керны, не преминули тут же заявить о том, что они не потерпят чужаков на своей земле.
Убедившись, что теперь против них только пришлые люди, дотоле заключившие ковенант с местными старейшинами, что испокон веков проживали в этих землях, Многоголовые жрецы и вожаки объявили новой королевской администрации воину на уничтожение. Крепость стояла как в осаде. Война на востоке и юге была не окончена, и у объединенной армии Северного королевства не было сил помочь новой Гирте. Так, что живя в постоянном напряжении и страхе, многие из горожан смутились и, следуя тем, кто уже жил здесь до основания герцогства, нечестивыми жертвоприношениями и дарами, отринув веру Христову, тоже начали ублажать оскверненных Волчьим семенем старейшин и их хозяев, Многоголовых Вожаков и их ведьм. Любыми способами и средствами, предательством, кровосмешением и ложью, пытаясь выкупить свои покой, имущество и жизни. Так шли год за годом, герцогство погружалось в беззаконие и хаос. Отчаяние и страх завладели сердцами людей, и ни епископ с причтом, ни молодой Герцог, ни его немногочисленные майоры и полковники, как ни старались, не имели ни возможности, ни сил победить в этой новой вероломной войне. Волки и их прислужники нападали на деревни и хутора, грабили на дорогах, убивали скот и людей. В насмешку над Христовой верой оскверняли, поджигали храмы, громили монастыри. Изможденные постоянными набегами, запуганные кудесниками, старейшинами и знахарями селяне, лишившись всякой воли к сопротивлению, отдавали им свое имущество и урожай, приводили к ним своих сестер и дочерей. В стычках гибли самые смелые и самоотверженные из рыцарей. Полицейские, шерифы и наемные артели отказывались выполнять свои контакты и долг, боясь расправы над своими женами и детьми, и герцогу Карлу, у которого едва хватало сил и средств, чтобы только оборонять ближайшие окрестности Гирты, только и оставалось, что со скорбью наблюдать за тем, как все что ему дорого, все, во что он вложил столько сил и лет своей жизни, рушится и разваливается на куски. Слушать от землевладельцев и управляющих наглую ложь, считать потери, смотреть как горят дома и гибнут его люди, не в силах противостоять бесконечному и все усиливающемуся жестокому напору отступников и наущающей их нечисти.
Тогда всем казалось, что это конец. Что так будет продолжаться до тех пор, пока нескончаемая чреда убийств, предательств и смут окончательно не сломит волю, не уничтожит или заставит бежать прочь из этих земель, последних, верных короне и Христу, Герцога и его отважных рыцарей. И напрасно герцог Карл отсылал гонцов на восток с отчаянными просьбами о помощи: еще не закончилась прежняя война, как началась новая смута. Ослабленная, обескровленная королевская армия, больше не могла контролировать бывшие в подчинении короны земли. Конфедеративное Северное Королевство оказалось на грани распада и новой войны. Новые конфликты за мелочные сиюминутные выгоды очагами проказы вспыхнули между герцогством Лирой и баронством Мильдой. На востоке пожелала выйти из состава Конфедерации Камира. На море вступили в противостояние флоты Лансы и Акоры. Ни у кого не было ни сил, ни желания помогать новому, далекому от всех торговых путей и сфер влияния, лежащему в северных таежных землях герцогству. И только Господь Бог услышал стенания и молитвы тех, кто остался верен Ему и ни под каким предлогом, ни за какие посулы, ни под какими угрозами, не предал Христовой веры. В один день на прием к герцогу Карлу пришла женщина чужих кровей. Темноволосая, как жители города на берегу ледяного океана на севере, Мирны, с темно-серыми глазами, она заявила, что станет его женой, потому что она дочь Лунного Дракона, и пока его кровь будет биться в сердцах потомков рода Булле, будет хранима, никогда не будет захвачена и разрушена врагами, не падет Гирта. Рыцари Герцога только посмеялись над ней, сказали, что она обычная попрошайка, и хотели выгнать ее прочь, снабдив на дорогу краюхой черного хлеба и парой мелких монет, но герцог Карл был удивлен ее речам и приказал назначить ей аудиенцию. В разговорах и прогулках с ней он проводил долгие часы, посвятил ее в государственные дела, и вскоре
помолвился с ней, венчался и назвал своей женой. А осенью случилось страшное: Герцог публично объявил, что сам готов вступить в ковенант с Многоголовым Волком и отречься от Христа. Долго велись переговоры, и наконец, начались приготовления к торжественной и нечестивой церемонии, в которой должны были участвовать как все старейшины, вожаки и ведьмы, так и все рыцари, священнослужители, старшины и землевладельцы Гирты. Были сброшены колокола и кресты с церквей, что очень устрашило и взволновало всех, были приглашены в город и без всякого стыда ходили по улицам дикие лесные старейшины, кудесники и вожаки. А в день Рождества была назначен страшный ритуал отречения, что, как выставили обязательным условием Волки и их пособники, должен был пройти в Соборе Пришествия Христова на оскверненном их семенем алтаре… Многие ужаснулись этим новостям, но солдатам и рыцарям было велено жестоко подавлять всех несогласных с новой политикой Герцога, что во всеуслышание объявил, что раз Бог не хочет помочь, помогут Иные Силы, с которыми он намерен заключить кровавый союз, также как и все другие до него, жившие на этой земле.
Когда же наступил назначенный день, к Собору явились все старейшины, кудесники, жрецы и их ненасытные, в ожерельях из человеческих костей, ведьмы, а с ними, с их приближенными, сродниками и детьми, явился и самый главный и старший из Вожаков. Тот, чье имя впоследствии было вычеркнуто из всех архивов с приказом навсегда забыть.
Брызжа слюной, демонстрируя всем свою похоть и нетерпение, в своем чудовищном нечеловеческом обличии, не страшась ничего, скаля свои многочисленные пасти, сверкая множеством алчных глаз, он вышагивал по улицам города, направляясь к дверям церкви. В знак своего превосходства, в этот день он должен был лично войти на алтаре в герцога и герцогиню и осквернить их, скрепить этот пакт между ним и правителями Гирты. Ведь нет для язычников, колдунов, богоненавистников, подлецов, лгунов, предателей, растлителей и вероломных мошенников больше той мерзостной радости, чем глумиться над Христовой верой, а вместе с ней над всем хорошим, благородным и честным, что только вместе с ней, возможно на этой печальной и скорбной земле…
Но случилось все совсем иначе. Когда все собрались, и безбрежная, нечестивая, торжествующая своей победе, многолюдная толпа со своими богомерзкими флагами, тотемами и фетишами, оглашая заснеженные улицы и проспекты гулом барабанов и трещоток, с отвратительными языческими песнопениями подошла к дверям церкви, солдатам и рыцарям был отдан приказ напасть на них.
Бесконечным потоком лилась кровь. Текла по площади и ступеням храма, стекала с набережных и моста на лед Керны. Не щадили никого. Стреляли, рубили, топтали конями женщин, стариков и детей, всех, кто вместе со своими жрецами пришли принять ковенант, злорадно насладиться бесчестием Герцога и Герцогини.
Весь день и всю ночь накануне Рождества Христова продолжалась расправа на улицах Гирты. Тем, кого не затоптали конями, вместе с тотемами, знаменами и бубнами, бросали в разведенные тут же на площадях и перекрестках костры. Мчались по дорогам отряды, врывались в села и деревни, вытаскивали из домов на снег тех, кого заранее внесли в составленные в тайной герцогской канцелярии списки. Рубили головы кудесникам, старейшинам и жрецам, жгли их дома, выгоняли на стужу в тайгу их семьи. Хватали Многоголовых вожаков, везли в город, тащили к реке, рубили руки и ноги, бросали с моста в ледяные полыньи.
И весь день, и все последующие дни и долгие недели, пока шли казни, днем и ночью по всему герцогству торжественно звонили колокола, что поспешно подняли на колокольни. Стучали топоры мастеров, поднимающих обратно на храмы кресты. Служил литургию, причащал солдат, горожан и рыцарей, перед убереженным от осквернения алтарем в соборе Пришествия Христова, епископ. Стояла на твердокаменно полу на коленях, слезно молились о спасении города, просила прощения у Господа Бога подсказавшая эту страшную уловку герцогу Карлу, что лично руководил, атакой и арестами, герцогиня Мария.
Так хитростью, отвагой и волей Божией был побежден Ковенант. Так огнем и мечом, послушанием и твердой решимостью, восторжествовала Христова вера.
Так, устояла Гирта, спасенная мудростью и хитростью, праведной и отважной женщины.
Прошли века. С тех пор было еще много войн, бессчетной была чреда страшных и трагических событий. В горниле битв и смут погибли многие из герцогской семьи. Были казни предателей, мошенников, воров, мздоимцев и убийц. Были налетчики-поморы с северных островов, бородатые разбойники с круглыми щитами из Фолькарта и Ирколы, были войны с Мильдой. Горели берега Браны, реки по которой прошла граница между баронством и герцогством. Был первый, неудачный поход на юг, в попытке отвоевать Басор, свергнуть белого халифа Джебраила и истребить его нечестивых идолопоклонников, которым поют анафему на литургии накануне Пасхи Христовой, в дни Светлой Седмицы. Была большая война, когда объединенные армии западных держав при поддержке Ордена вторглись в Ледяное Кольцо, что едва не окончилась распадом всего Конфедеративного Северного Королевства. Было еще очень много трагических, страшных и позорных страниц в истории последнего союза христианских монархий. Не меньше их было и в летописях Гирты, но не было в ней больше ни многоголовых оборотней, ни жестоких жрецов, ни их безумных, беспощадных, вечно жаждущих крови желтоглазых, носящих ожерелья из человеческой кости ведьм. Не было до тех пор, пока однажды старый добрый герцог Конрад, отец нынешнего герцога Вильмонта и его сестры Клары, не вернулся из поездки на север с беловолосой, статной и голубоглазой женщиной по имени Сив. Не назвал ее своей женой и новой леди-герцогиней.
***
- Вы восхищаетесь Марией Булле – словно очнувшись от какого-то колдовского сна, в который как будто, ввела его принцесса своим мысленным прикосновением, пытаясь осознать, был ли он сам свидетелем тех жутких событий, или это его возбужденный магическим эликсиром разум, повинуясь ее словам, сам обратил этот страшный рассказ живыми, яркими и кровавыми образами и картинами, тихо произнес детектив.
- Верно – ответила она. Ее глаза снова обратились к нему и яростно вспыхнули. Она сидела, поджав колени и положив на них руки, совсем близко к Вертуре, почти бок о бок с ним. Казалось, проговаривая слова, она сама пыталась убедить себя, напомнить себе что-то очень важное и необходимое. Словно задумавшись на миг, погрузившись в свои тяжелые и печальные мысли она замолчала на несколько долгих секунд, но, тут же спохватившись, снова протянула руку, чтобы он вновь наполнил ее фужер.
- Иначе не победить – согласился Вертура – это только в житиях святых смирение останавливает пулю и Господь разверзает море перед ногами преследуемых фараоном евреев. А нам остается только ум, вера и меч.
- Да – ответила она твердо. В ее голосе звучала скорбь, как у человека, принявшего какое-то нелегкое и страшное окончательное решение, которое, скорее всего, будет стоить ему жизни – Господь дает власть, возможности, мудрость, силу и волю тем, кому считает нужным, и отринуть его дар, предать по слабости, ханжеству, лени или мнимому смирению, забиться в угол, спрятать голову в песок, сказать «не мое дело» - равносильно предательству. Потому что за таким человеком идут другие, на него смотрят, с него берут пример, и если он бросит все, сложит с себя полномочия, делегированные ему Богом, кто еще вступится, кто протянет руку нуждающемуся в помощи, кто защитит их? Грехи упавшего зачтутся ведущему. И нет разницы кто ты. Герцог, рыцарь, священник или полицейский. Таков закон, и каждого из нас будут по нему судить.
Как будто ударила невидимая молния. Детектив вздрогнул. Иным взором он снова видел рядом с собой не хрупкую темноволосую девицу в долгополой клетчатой рубашке, фантазирующую за фужером вина о перспективах политики, а облаченную в тяжелую, морозных цветов зимы бело-голубую мантию грозную и непреклонную герцогиню, в беспощадном и пронзительном лунном ореоле, какой он сегодня уже видел ее перед трапезой, на лестнице. Как наяву, видел ее твердые накрахмаленные, идеально белые рукава, густо испачканные в крови, на руках алые перчатки с светло-синими накладными человеческими ногтями, тяжелые черные башмаки, и вплетенную по центру от затылка в длинные и прямые темно-русые, чуть отдающие рыженой, волосы, зловещую алую ленту с тонкой, едва различимыми магическими письменами и кроваво-красными, как кровь и кость, блестящими жемчужинами на каждом конце.
- Вот почему сэр Август и многие другие пойдут за ней. Они убьют любого кто встанет у нее на пути – подумал про себя, испугавшись, что сейчас она властна сделать с ним все что угодно, детектив, но видение уже исчезло. Дикие и властные глаза принцессы погасли, снова были печальными и смиренными. Лицо и черты стали изможденными и грустными, как будто события сегодняшнего дня, а особенно трапеза и этот разговор, отняли у нее слишком много сил.
- Не всех. Только тех, кто своими злыми деяниями заслуживает этого – как будто бы он сказал все это вслух, ответила принцесса. Чуть повернувшись, когда он очередной раз качнул скамеечку, привалилась к нему боком, отчего Вертура вздрогнул. Он испугался, ему внезапно подумалось, что вот-вот и она положит голову ему на плечо, приласкается к нему как к мужчине.
- Я могу и сама – печально и тихо рассудила принцесса Вероника - обратиться драконом, всех уничтожить, испепелить... Но обязаны именно они. У каждого свои обязанности, свой долг. Герцог обязан приказывать, священник исповедовать и причащать, палач рубить голову, солдат служить. И вы будете должны, когда я прикажу. И Анна и все остальные.
- Она может приказать мне обнять себя, и быть ласковым с ней. А может и не приказывать, и в несколько прикосновений сломает даже самую крепкую волю своей непомерной силой и все будет по желанию и с радостью. И герцогское ложе и отрубание головы – стремительно подумал детектив, содрогаясь от того, что своим плечом чувствует твердое и необычайно горячее правое плечо герцогини – но последнее слово всегда будет за мной, как не будет оправдания и на Страшном Суде. Анна… Быть может она мне не жена и не любимая, но сейчас, волей Господа, мы вместе с ней и, какой бы гадиной она не была, она подневольный человек и я должен быть бережным, благородным и честным с ней.
Принцесса Вероника, казалось, внимательно прислушивалась к нему, словно ожидая каких-то его слов, и как только он проговорил про себя все эти свои отчаянные спутанные мысли, развернулась и, непринужденно отстранившись, потянулась за своим фужером, подставила ему, чтобы снова налил. Коснувшись его губами, спокойным и сдержанным, немного веселым светским, почти дружеским тоном, как будто до этого они только и беседовали о политике и сплетнях, заявила.
- Кстати, об Анне. Как вам ее коса? Как вдова, она обязана носить ее. Но ей лучше без. А один рыцарь даже пошутил, что мы с ней похожи. Как две сестры.
Принцесса многозначительно повела уголком губ и, сделав еще один большой глоток, словно уже потеряв к детективу всякий интерес, приказала.
- Ступайте к ней, она устала ждать. Не задерживайтесь, иначе вы снова ее обидите. Что же касается ваших сомнений относительно доверия – герцогиня сделала выразительную короткую паузу. Ее взгляд снова стал властным, непреклонным и ледяным – она умрет за вас, если будет нужно. У нее такая инструкция. Но если с ней что-то случится – умрете вы.
Она вытянула ноги, резким энергичным движением остановила скамью, обозначив, окончание аудиенции. Все слова были сказаны, не осталось ничего тайного, или недоговоренного. Вертура поднялся, молча, благодарно и торжественно поклонился в пол и покинул кабинет. Спустился по лестнице вниз. Прошел по коридору до своей комнаты. Как объяснил ему молодой паж, коснулся автоматически распознающего руку замка на двери.
***
В комнате было сумрачно. Мариса безмолвно лежала на кровати, смотрела в потолок, ждала его. При появлении детектива она села, оперлась руками, склонила голову, посмотрела печально и с укором, как невеста, ожидающая с войны своего рыцаря. И сейчас, как и сказала принцесса Вероника, она и вправду была без косы. Длинные темно-каштановые, распущенные волосы рассыпались по ее плечам и спине. Начисто вымытые и причесанные, тяжелые рыжеватые пряди, мерцали в слабом свете низких светильников, красиво обрамляли щеки и лоб. Глаза смотрели одновременно горько и смиренно. Она была облачена в свежую темную, стоячую от крахмала рубаху и свою черную бархатную юбку, и, глядя на нее, детектив внезапно для себя обнаружил, что до сих пор он даже и представить себе не мог, что она может быть такой притягательной, благородной и величественной. Как будто бы какое-то иное, совершенно чуждое земным страстям и мыслям, чистое, печальное и доверчивое, но при этом сильное и волнительное чувство озаряло весь ее облик исполненным ожидания и надежды внутренним светом.
Без лишних слов он подошел, упал перед ней на колени, взял за руки, заглянул в лицо.
- Прости меня… - только и сказал он ей.
- Ну и что ты делал? – спросила она, грустно улыбнувшись, кивнула на повязку на его руке. Ему показалось, что она едва сдерживаться от разрывающих грудь слез, изо всех сил стараясь не показать, не выдать, как ей больно и обидно, как она огорчена тем, что он ушел и оставил ее одну.
- Леди Вероника говорила о твоей косе… Ты распустила волосы. Так гораздо лучше, ты очень красивая.
- Ага, спасибо. Я ее уже ненавижу – сокрушенно покачала головой, сообщила она – когда-нибудь я обращусь драконом и растерзаю ее и всех ее омерзительных позеров-рыцарей.
Вертура внимательно посмотрел на нее. Расстегнул пряжку портупеи, снял перевязь и мантию, положил на стол ножны и меч.
- Сейчас приду – пожав ее ладони, сказал он ей и спешно направился в ванную. Он вернулся через десять минут. Умытый, с чистой, но со все еще мокрой головой, в одной длиннополой свежей черной накрахмаленной рубашке, которую нашел рядом с полотенцами.
Мариса стояла на балконе босиком в накинутом на плечи поверх рубахи плаще. В задумчивом ожидании привалившись плечом к бетонной перегородке, курила, смотрела на город, на ясную почти, что по-осеннему холодную и свежую звездную ночь над Гиртой.
Он подошел к ней, встал немного позади. Она сделала полшага назад, повела плечом. Он аккуратно, но властно и безмолвно обнял ее. Она откинулась в его объятия, мягко ткнулась в его подбородок затылком. От ее волос веяло свежим ароматным шампунем и лавандой, которой она полила их. Вертура еще крепче обнял ее. Она ласково коснулась его рук, которыми он держал ее, одной за талию, другой за грудь, провела по ним ладонями, свела его пальцы со своими. Без слов повлекла его обратно в комнату, к столу, рядом с мягкой и просторной, укрытой черным, с золотым кантом, одеялом, постелью, на котором, между блюдом с бутербродами, кисетом табака и ножными с мечом стояли два кубка, что она предусмотрительно наполнила горьким белым вином для себя и детектива.
***
Ему снился вихрь, в котором, преодолевая сопротивление воздуха, с немыслимой скоростью безмолвно, как это бывает только во сне, мчался, оставляя за собой неудержимую ударную волну дракон. Огромный и сумрачный, с обратной стороны луны, непроглядный как космическая тьма за пределами света солнца и звезд, одновременно похожий на поток темноты и тяжелый и мощный штормовой ветер, он накрыл его своим крылом, был рядом с ним здесь. Вертура вздрогнул и проснулся. Крылом оказалось мягкое и объемистое черное одеяло, которым его укрыла лежащая рядом с ним на животе, щека к щеке Мариса. Ее рука лежала поперек его груди, длинные волосы рассыпались по плечам. За распахнутой дверью балкона стояло тихое и темное ночное небо. Светильники были приглушены, комната полнилась таинственной звездной синевой. Глаз Марисы, моргая над локтем, блестел в темноте.
- Ты разговаривал пока спал, искал свой меч – прошептала она ему – ты оставил его без присмотра. Я могла заколоть тебя им.
- Я специально оставил его для тебя – также тихо отозвался Вертура, касаясь ее пальцев, которые тут же ласково сомкнулись на его руке – если ты посчитаешь нужным, всегда можешь воспользоваться…
- Твоя принцесса не одобрит – перебила его, чуть улыбнулась Мариса – похоже, она взялась за тебя всерьез. Хочет сделать из тебя одного из своих мальчиков, что, когда придет время, будут завоевывать ей герцогский престол и полягут за нее, когда она прикажет им.
- Ты же тоже за нее? – шепотом спросил, лаская ее руку детектив.
- Возможно – сжала его пальцы, ответила Мариса. Ее глаза блеснули сумасшедшим огнем точь-в-точь как у принцессы Вероники – как ты сам говорил, надо же делать в жизни хоть что-то хорошее и полезное.
***
Жарко горела печь. Кислым смрадом чадили газовые рожки. На улице прямо под распахнутым окном, под рябиной, пьяный сержант грубым надрывным от усталости голосом рассказывал кому-то несмешной, повторенный уже по десятому разу, анекдот. Стоял самый тихий и темный ночной час. Дрова в печи почти прогорели, обратились багровыми углями, тускло переливающимися за матовой дверцей топки в темноте. Инспектор Тралле давно прекратил свою игру, ушел не сказав ничего и так и не вернулся. Народ на улицах затих, переместился на квартиры, в салоны и распивочные. Только редкие хриплые голоса, да внезапный одинокий вой усталой гармошки, иногда доносились до окон через плац с воды и празднично подсвеченного проспекта. Ощущение разочарования, что всегда остается после таких веселых дней, уже витало в ночном воздухе. Еще пока ненавязчиво, но уже тревожно нашептывая, что еще совсем чуть-чуть и праздник, едва успев начаться, уже скоро пройдет. Из веселого, беззаботного и пьяного куража, обернется вялым, нестерпимо мучительным, кажущимся бесконечным и неимоверно тяжким, утренним похмельем. Придет осень, пойдет холодный дождь и снова наступит серая, полная разочарований и печали жизнь, перемежающаяся сном, бессмысленной и бесконечной службой и еще более бессмысленным отдыхом дома на диване у печки, или за столом в кабаке…
Зашел капитан Глотте, принес большую папку, со злорадством скривил рот, рассказал в подробностях о праздничных гуляниях майора Тинвега, о которых Фанкиль уже успел наслушаться из отдельных осторожных реплик на плацу и в длинном коридоре здания комендатуры за дверью отдела.
Какие-то неудачники, не то чужаки, не то пьяные настолько, что не поняли, к кому пристали, что-то не так наговорили майору и его жене, когда те, в отдалении от знакомых, наслаждались прекрасным пейзажем на темной набережной залива. После короткой драки, майор, князь Мунзе, маркиз Раскет и еще несколько рыцарей, что после ужина в герцогском дворце поехали отдыхать, кататься по ночному городу, ворвались в дом, куда убежали оставшиеся задиры, нашли их комнаты и разгромили их. Дальше было больше. Под раздачу попали домовладелец, двое жандармов и местный вор, с которым те, зная его в лицо уже много лет, все никак не могли справиться, на все заявления писали отписки. По приказу майора квартирьера окунули головой в грязный ночной горшок, нерадивых жандармов бросили в реку, а вора повесили на фонарном столбе. Окончательно разбушевавшись, собрав большую компанию молодежи, поехали загород. По дороге стреляли, устроили драку в питейной, катаются там и до сих пор не утихомирились.
- Мастер Тинвег заходит и говорит «отдыхаем культурно!» – хрипло и резко засмеялся капитан – и плеткой всех подряд. А леди Тинвег смеется на весь дом из-за его спины. С улицы слышно. Опять ножом кого-то порезала.
- Надеюсь, нас это не никак касается? – внимательно, не перебивая, дослушав анекдот, напустил на себя меланхоличного безучастия, уточнил Фанкиль. Подумав немного, все-таки не удержавшись, прибавил – а что? Не в моей компетенции, конечно, мастера Тинвега судить, но вообще, раз некоторые по-хорошему не понимают, отколотить, чтоб лишний раз рот открыть боялись, тоже выход.
Капитан скривился еще больше так, как будто рассказал все это только для того, чтобы услышать именно эту реплику. Прищурил отекшие, красные с недосыпу, глаза.
- Вот это лично вас касается, Лео – бросил на стол папку с бумагами – снежок этот наш черный сбежал и уже набезобразничал. Будете его ловить.
- В розыск поставьте – раскрывая папку и без всякого интереса заглядывая в нее, все также безразлично ответил рыцарь – как мы его по-вашему поймаем? Нас тут всего два с половиной человека сидит.
- Мне без разницы, приказ сэра Гесса – ответил капитан, присел за стол – мы этим заниматься не будем. У нас крадунов, хулиганов, негодяев полные клетки. Класть некуда уже. Заперли тут в сарае одних, а те через крышу вылезли. Завтра внеочередная порка. Сразу не назначили, как всегда, как будто и не знали по прошлому опыту, поменяли расписание дежурств, а внеочередные наряды не поставили. У меня парни без смены уже вторые сутки, а вы тут бездельничаете сидите.
- А что он и вправду каннибал что ли? – зевая, уточнил, занося приказ в журнал Фанкиль.
- Каннибал ваш мертвый, между прочим, тоже где-то бегает – упрекнул его капитан - вам мэтр Фарне рапорт еще не приносил? Это вы мэтра Трасса тогда, во вторник, сожгли.
- Значит два каннибала – меланхолично уточнил, пометил в журнале Фанкиль, взялся за подшивку – и это все тоже нам? Как всегда, или что-нибудь действительно интересное? - раскрыл, начал читать по диагонали вслух длинный, приложенной отдельной докладной, список.
- Все как в прошлый раз. И эти коктейли, с которых никто не знал какой стороной поворачиваться к очку, и попугай, кричащий «Не от Бога Герцог». Памфлет про сэра Августа, который мочился духами. А что такого? Он-то может, если захочет, кто ему запретит? И этот политический спектакль, и насильник с двумя… Серьезно? А эти… дамы вообще были трезвыми? И карета Ринья и что там еще?
- Вы не читайте, там читать нечего – криво улыбнулся, кивнул капитан, постукивая пальцами по столу - все равно никто не будет этим заниматься. Это все в архив.
- Да, видел уже сегодняшний циркуляр… На ярмарке продавали ипсомобиль мастера Роффе – все же продолжил, с выражением и издевкой продекламировал Фанкиль - за двадцать семь с половиной серебряных марок. И продали. Целых шесть раз. Неустановленный пожилой мужчина давал всем поглядеть в свой телескоп, через который все были голыми. Интересно, а в сторону гостей сэра Булле, тоже смотрели? Надо уточнить. Акробаты. Живой лестницей в виде уличного спектакля забирались в дома, выносили ценности. А этих почему искать не будете? Заплатили уже? Кому? Сэру Гессу, или Тиргоффу? Вы, Герман, лучше радуйтесь, что станции выставили так, что ничего не искажалось, а то бы тут еще и огнеглотатели по улицам ходили, ручных демонов гладить давали за пару монет, мешки денег фальшивых наколдовывали и порталы в небо ставили с обзорными пролетами над Гиртой... Только вот что это за слухи о том доме на Кузнецов двадцать четыре? Проверяли? Болтовня или состав преступления все же был? Все понятно. Ладно, Герман, оставляйте, будем разбираться с Валентином.
***
Ушел полицейский адъютант, что принес в квартиру куратора полиции Гирты подписанную капитаном оперативного отдела Александром Кноцци и майором Гессом сводку и анонимный, составленный из алых, желтых и белых роз, букет. Ушла, забрав его, и Хельга Тралле. Ева осталась одна в квартире.
Закрыв за хозяйкой дверь, весело побежала в их с Марисой комнату, зная, что сестра не придет ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а может и вообще навсегда переселится на улицу генерала Гримма, сдвинула их кровати вместе в одну так, как будто бы так они всегда и стояли здесь. Надела нарядную темно-зеленую пелерину с капюшоном, расчесала волосы. Уложила челку перед зеркалом, подрумянила свои нежные, округлые щеки, натерла жирным кремом, скулы и лоб, чтоб блестели. Окинув взглядом квартиру, убрала лишние вещи с прикроватного столика, подравняла коврик и обувь в прихожей у вешалки.
Все было готово. Потянулись томительные и бесконечные минуты ожидания. Ева налила себе кофе. Сидела у окна на кухне. Смотрела на пустые кубки и бутылку с самым лучшим вином, которое ей было разрешено брать из буфета, на подаренную ей сегодня утром Даскином кованую железную розу, которую она положила рядом на столе.
Она ждала его. Но время шло, а его все не было.
Стояла глубокая ночь. Все, кто искал компании и веселья, уходили за мост на южный берег. Там, за рекой, на набережной перед университетом, на Рыночной площади, перед герцогским дворцом, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей, горели костры, стояли вынесенные из домов на улицы и скверики столы и скамейки. Катались телеги с которых торговали горячими бутербродами и напитками.
Там будут пировать всю ночь, праздновать ежегодный юбилей герцогства…
Уже далеко заполночь явился срочный курьер. На его звонок, Ева радостно встрепенулась, побежала к двери. Вручив письмо, он было начал рассказывать о приключениях князя Мунзе и майора Тинвега, но Ева не стала его слушать и выставила вон. Вернулась к столу, налила себе чаю. Уставилась в окно. Там, внизу, горели фонари. Теплился ряд окон полицейской комендатуры. Рыжими точками пылали жаровни на плацу и у конюшен левее от окна и ниже по проспекту Рыцарей. Горели как будто совсем далеко в какому-то другом мире, все тем же, как и во все другие точно такие же тоскливые и одинокие ночи ровным, казалось бы призрачным и далеким светом, от которого становилось еще более одиноко и тоскливо на душе.
Так прошел еще час. Но вот внизу, на проспекте, совсем затихли последние музыка, песни и веселые крики. Угомонились, разошлись по комнатам отдыхать перед завтрашним праздничным днем гости в квартире леди Магно - известной придворной дамы и жены крупного землевладельца и вассала герцога Вильмонта, что жила этажом ниже. Хельга Тралле так и не вернулась, и было порадовавшаяся ее так удачно совпавшему с приездом Даскина, уходу Ева, с досадой подумала, что лучше бы она не задерживалась и пришла как можно скорей: в квартире на седьмом этаже, выше которой были только чердак и крыша дома, стало как-то совсем неуютно, страшно и тихо. Только тяжело и мерно, тоскливо отбивая секунды, тикали часы.
Ева сидела за столом, пила чай, от нечего делать, начала читать циркуляр для служебного использования о сегодняшних происшествиях. Прочла о том, что прошлой ночью люди графа Прицци приехали в расположение бригады Келпи и какой-то пьяница во время разговора графа со старшиной отряда, бароном Тамброй, изволил шутить о смерти старшего сына командора Лилового клуба в стычке, что случилась шестнадцать лет назад на дороге на Эскилу, к югу от Гирты. Что после этого была драка со стрельбой, а заезжие феодалы и их сержанты были частью разоружены, раздеты и отправлены восвояси, в ночь, голыми без белья и снаряжения. Самого же барона граф отвез в тюрьму и обещал назавтра обмазать лошадиным навозом и, вместе с его ближайшими вассалами и друзьями, выпустить голым на плац перед конным турниром на потеху и в назидание зрителям. Прочла о том, что в какой-то квартире бесследно исчезла целая семья, и двери были заперты изнутри на засов. Что сгорел дом, где жила некая женщина, о которой шептались, что она маг и умеет предсказывать предстоящие события. Свидетели сообщили о том, что перед самым пожаром видели ее внезапно, без всякой причины, вспыхнувшую фигуру и слышали ее отчаянный крик.
Но больше всего привычную к подобным сводкам наперсницу куратора полиции Гирты взволновала сводка о взрыве кареты Ринья. Как указывалось в докладе, какой-то неизвестный мужчина внезапно подбежал к ней и забросил в ее окно гравитационную, какие используют на рудниках для дробления породы, бомбу. Погибло шесть человек – в том числе кучер, полицейский у ворот и двое лакеев. Все они, вместе с лошадьми превратились в изуродованные до неузнаваемости, перемолотые как в мясорубке ошметки. Что случилось с тем, кто принес бомбу и был ли он сам среди погибших, следователь пока не установил.
Ева взяла фужер, но так и не притронулась к вину, в очередной, бесчисленный, раз прислушалась к темноте в коридоре и на лестнице. Не ударит ли внезапный, резкий и веселый напористый звонок, не загремят ли звуки знакомых шагов на площадке у дверей, не послышится ли веселый голос, что позовет ее на прогулку по ночным улицам Гирты… Но все было напрасно. Он не пришел и она осталась одна в пустой запертой квартире. Одна на всей земле и страх того, что приоткроется дверь соседней комнаты, заскрипит половица под тихой крадущейся ногой, мелькнет отражением в зеркале незнакомая фигура, коснется плеча холодная рука, вспыхнут светящиеся глаза перед лицом, послышится чужой и страшный голос, и никто не спасет, кричи не кричи, не поможет, холодным, лишающим воли ужасом, закрался в ее сердце.
- Все это вздор – хлопнула она рукой по столу, сказала она вслух - это все Анна. Она такое придумывает, рассказывает, а теперь ее нет, развлекается там как всегда. А я, как всегда, одна, и Эдмон опять не пришел. Как всегда обещал, и теперь его нет. Что за человек он такой? А я все жду его, каждый раз, год за годом… И ведь замуж пора давно уже…
Ева погасила свет на кухне, вернулась в их с Марисой комнату. Зажгла перед иконами свечу, прочла молитву. Положила крест в изголовье рядом с подушкой, а на другую сторону постели свой меч. Разделась, еще раз внимательно прислушалась к тишине в квартире и легла на кровать, на которую предусмотрительно, еще с вечера, положила одетые в свежие, политые одеколоном наволочки, две подушки для себя и Эдмона, что обещал прийти сразу, как только выполнит доверенное ему Хельгой Тралле поручение…
За окном громыхнула петарда. Эхом отразилась от стен. Какая-то уже изрядно подвыпившая, изнуренная весельем компания вывалилась из подворотни соседнего дома. Оглашая двор надрывистыми выкриками, направилась через арку на проспект.
***
Доктор Эф.
https://vk.com/id686957
Гирта. бывш. путешествие на север. Глава 13
© Copyright: Михаил Фиреон, 2018
Свидетельство о публикации №218071201736
Свидетельство о публикации №218071201736
Рецензии