A я такая вот такая боевая неспокойная я

C в е т л а н а   М о р о з о в а


               


 






                A Я ТАКАЯ ВОТ ТАКАЯ БОЕВАЯ НЕСПОКОЙНАЯ Я    
      

         
               
Я родилась Хакасии в августе сорок первого военного года.  Это был год Змеи. Звезды сполна отметили меня своей печатью. Подвижная, вертлявая, стремительная в делах и движениях, первая не нападаю, но если что - мало не покажется. Любопытная и любознательная, как кошка, и всегда старалась быть впереди всех, лидером. Я благодарна за эти качества родителям и Господу.  Назвали меня Светланой, в честь дочки Сталина. Родилась  я черноголовой, но как-то  быстро оказалась белобрысой, до юности меняя этот цвет  на цвет светлого меда, как у мамы. В поколении моих сверстников редко встречались черноголовые, много было рыжих.
В 1946 году мама вышла замуж за Левого Петра Георгиевича, так как мой отец Харламов Александр Иванович считался без вести пропавшим с 1942 года. Левый работал главным энергетиком завода в нашем поселке ЦЗЗ, что означало  Центральный Золотоизвлекательный Завод. Произошло это так - Баба Оля,  дед Евдоким, Нина, Леля-Дуся и я ужинали на кухне. И тут появилась мама с Петром Георгиевичем. Представила его и сказала:
- Вот мой муж, прошу любить и жаловать! Я от вас ухожу к нему жить.
Левый прошел к столу, достал из кармана поллитру, положил возле меня два пряника и поздоровался, пожимая всем руки:
- Петр… Петр… Петр… Петр…
Евдоким тихо сказал Бабе Оле:
- Да это же наш главный энергетик!
В этот же вечер мама ушла жить к Левому. Она работала и иногда  нас навещала,  а по выходным забирала меня домой к Левому. Он жил в доме, где занимал комнату с кухней и отдельным ходом. В квартире была тахта,  три стула на витых ножках, письменный стол на двух тумбах, покрытый зеленым сукном и был красивый резной с витушками шкаф, с зеркалом вместо средней створки.  На столе был красивый стакан с цветными карандашами и, когда я приходила, сразу же пристраивали на низенькой табуреточке к большому  кованому сундуку, давали лист бумаги и карандаши. Я сразу же этим занималась, так как любила рисовать, пока мама готовила вкусный обед.
Левый  был видный собой. Франт, у него было много красивой одежды,  и он иногда ходил с красивой тросточкой. Среднего роста, спокойный, немногословный, носил круглые очки, говорил негромко.  На вид некрепкий,  производил  впечатление сильного человека. Леля-Дуся высказала  бабе Оле свое мнение про него:
- Надежный мужик! На вид мягкий, а внутри – стержень железный! Такому  можно доверять!
В тот же год   мы выехали из Хакасии в Башкирию, по направлению.  Минцветмет  предложил папе работу в Уфе.
 Мама уговорила поехать с нами Дусю Привалову, свою подругу, которая была из дальней нашей родни. Во время раскулачивания, ее семья пострадала. У них отняли землю, на которой они растили рожь и пшеницу, скот, лошадей, дом и все имущество, так как они отказались вступать в колхоз. Старших детей Приваловых – Дусю и Машу отправили в лагеря, а мать и отца с малолетками Васей и Колей увезли  в тайгу на поселение. Приехали рано утром, погрузили в телегу, разрешив взять самые необходимые вещички и одежду,  и увезли в тайгу подальше от родного села. Высадили на поляне, выдав пилы и топоры,  чтобы можно было соорудить землянку. Было лето, они устроились кое-как, тайга кормила до осени. Потом вся семья умерла от голода и холода. Маша так и пропала где-то, а Дуся выжила. Она не раз убегала, но ее находили и возвращали в тюрьму. Перед войной она вдруг появилась у нас. В драном полушубке с заплатами и дырявых валенках из сеней на кухню  ввалилась девушка с обмороженными руками и лицом. Баба Оля кинулась к ней:
- Ой, ты кто така будешь-то, девка?
- Баба Оля, да это же я - У-уся Пиа-вова! – только и смогла прохрипеть Дуся, без сил повалившись на пол.
- Дусенька, девочка ты моя, откуда? Евдоким, тащи девчонку на лавку к печке, обморозилась, да найди самогонку, растереть!
Дусю растерли, обогрели, напоили горячим молоком с медом,  накормили щами и кедровыми орешками, привели в порядок и  вылечили с помощью знакомой старухи-знахарки.  А через неделю – к нам явились энкэвэдэшники и забрали несчастную девчонку, увезя в неизвестном направлении. Баба Оля надела на нее  свою добротную шубейку и отдала свои  подшитые валенки, шаль большую и отправилась молоденькая Дуся продолжать мыкать горе по лагерям да пересылкам. Ее освободили в середине войны. И она пришла к нам, больше было  некуда. Вся большая семья ее погибла от сталинских репрессий, Дуся одна выжила.   Она стала моей няней, я звала ее Леля-Дуся и очень любила ее, добрую, красивую и ласковую,  с глазами, в которых  где-то изнутри  всю жизнь проглядывала грусть.
 Мне шел шестой год, когда мы уехали в Башкирию. Я хорошо запомнила этот переезд поездом. Зима, жуткая холодрыга, с пересадками и вынужденным сидением  на вокзалах, переполненных возвращающимися с войны  военными и уезжающими в родные места эвакуированными во время войны людей. Поездов было мало, до Башкирии мы добирались почти месяц. На вокзалах с едой  было скудно, только кипяток,  хлеб и кое-что от населения, приносящего продукты.   У нас собой был чемодан с сухарями, пряниками, сахаром  и салом и картошкой.
Народу было столько, что стоять даже иногда было негде, пока не схлынет толпа в уходящий поезд.  Во время стоянок, из вагонов народ кидался на станцию набрать кипятку из-под крана и купить еды. На вокзале днем все стоят, ночь настала, полегли на пол, где стояли, подложив под голову вещички. Ворье шныряло везде! Чтобы не потерять меня в толпе, Левый носил меня на закорках. Как-то у него свалились очки, кто-то наступил и они разбились. Была бы беда, если бы не было запасных, которые он для верности связал  потом шнурком за ушами.
От холода и сквозняков люди простывали, разносили болезни,  не имея возможности получить медицинскую помощь. Врачей мало, лекарств не достанешь.  Где-то в середине пути нам пришлось ехать без  остановки   на открытой площадке. Мы едва успели заскочить в последний вагон, а проводница, не заметив нас, закрыла тамбур. Мы долго  грохотали кулаками  по закрытой двери,  пока она услышала нас  и открыла. Хорошо, что мы были в тулупах и лунтаях – меховых сапогах, расшитых узорами из цветных кожаных ленточек,  а на мне еще было накинуто ватное одеяло. Не замерзли, отделались соплями. Но я все-таки потом  где-то подхватила корь. К счастью нашелся врач и нас моментально изолировали в отдельное закрытое купе, где нам было просто благодать. Я была в ужасном состоянии недели две и все-таки выкарабкалась, сибирячка же, кедровыми орешками вскормленная. Дед Евдоким их из тайги кулями летом возил на своей лошадке, которая у него была с тех далеких времен, когда вся семья укатила на ней в тайгу, спасаясь от преследования во  время раскулачивания.
 Семья Евдокима была работящая. После революции крестьянам раздавали землю. Работящий Евдоким с братьями постепенно стал богатым. Зерно молотили на своей мельнице, сеялками, веялками обзавелись, нанимали на работу тех, кто не сумел сам распорядиться своей землей, бездельников. Рассчитываясь с батраками мукой и маслом конопляным, которое тоже сами выжимали. Дома построили, жили, гоя не зная, и тут эта коллективизация, раскулачивание.  Тех, кто потом и кровью работал на своей земле не покладая рук, стали притеснять.  Вот Евдокима-то с братьями тоже  хотели отправить в далекие края, отобрав все нажитое честным трудом на данной им во владение землей. В колхоз-то не хотели – делиться свое нажитое с бездельниками! Хорошо, что семью Евдокима предупредил его бывший батрак, который уже был активистом-коммунистом при сельсовете. Он предупредил  Евдокима, придя к нему ночью, так как уважал деда за честность и доброту, когда у него работал:
- Беги, Евдоким Тарасыч, рано утром придут за вами, ты в списке! Прости, не могу тебя защитить, сам знаешь, что творится. Я тебя всегда уважал, но помочь не могу, подневольный. Беги куда подалече, с глаз долой, пока не нагрянут
 Евдоким тогда с бабой Олей и двухгодовалой дочкой Ниной рано утром, пока не рассвело, уложили на две телеги, что могли, и на лошадях помчались в тайгу, потом до далеких родных, ища прибежища.  Одну лошадь пришлось на мясо пустить, надо же их кормить овсом, а где взять-то его в тайге? Другую сберегли. Так и добрались до ЦЗЗ.
Дед сначала работал на разработках на своей лошади за гроши. Жили в жутких условиях в бараке, малютка Нина было больная.  И Баба Оля уговорила Евдокима:
- Нет, дед, с такой жизнью пропадем! Лошадь загубишь, камни возить ей не под силу, не та порода! А Нине нужна здоровая пища и молоко, иначе погубим девчонку, уже рахит начинается. Давай-ка ты с лошадкой на заготовки в тайгу с ребятами отправляйся, иначе  каюк нам всем будет! Надо как-то выкарабкиваться!
И понял Евдоким, что так жить нельзя, с тех пор где-то подрабатывал, а с весны до осени ездил на лошади в тайгу, орехи кедровые колотил, серу – смолку кедра заготавливал, грибы, ягоды… Рыбу солил и сушил, ему помогали взрослые сыновья, которые тоже рядом жили. Все добытое продавали, доход дал возможность накопить деньжат и купить корову. Так и остепенились. Сначала домик снимали, а когда Саша, отец мой,  на фронт отправился, мама получила квартиру в доме на двоих хозяев, куда все и поселились. Там и остались жить уже без нас, уехавших в Башкирию.
А мы тащились еле-еле на осточертевших поездах. Леля-Дуся во время остановок, на станциях  добывала еду. Как-то в очереди за кровяной колбасой чуть не отстала от поезда, еле заскочила на подножку ступени, поранив коленку ноги, которая у нее с детства была короче и она хромала.  Бедняжка,  она стойко переносила все невзгоды, закаленная лагерными тяготами, все преодолевала героически, моя любимая добрая Леля-Дуся.
На исходе зимы мы добрались  до Уфы, где Левому обещали работу. Но мы так долго тилипали по железной дороге, что место его было  уже занято. И Министерство направило его   в Миндяк, главным энергетиком завода. Там мы до весны жили, снимая комнату у старухи, пока не освободился дом папиного предшественника.
 Старухин дом был на самом краю поселка,  на пригорке. Утром все уходили на работу,  старуха целый день во дворе и на кухне возилась, а я сидела на подоконнике, играя с лысой куклой, у которой с трудом, но все-таки отодрала половину волос. По комнате иногда бегали мыши, они шуршали и попискивали. Я их сначала боялась, мне было страшно, но  потом уже иногда я  смело кидала в них мячом, и они сразу же, недовольно попискивая, куда-то девались на некоторое время ненадолго, и потом снова начинали свою мышиную возню с писком  и шуршанием в безуспешных  поисках крошек хлеба.
 Окно в комнате с утра было разрисовано красивыми снежными узорами,  и я ладошками выскребала и протапливала  дырочки, сквозь которые можно было разглядеть  домики, которыми был усеян  пригорок, и ходили люди. Больше ничего интересного не было. Я ждала, когда  обеду ярко засветит солнышко и стекло полностью очистится  ото льда. Иногда играла мячиком, пеленала несчастную облысевшую куклу, разговаривала с ней  и смотрела книжки  с картинками. Когда наступало время  обеда,   старуха приносила мне алюминиевую мисочку супа и кусочек черного хлеба, с намазанным на нем тонким слоем масла. Суп, с маленьким кусочком мяса, пшеном и картошкой, был невкусный, от него  плохо пахло, как пахнет вода после мытья посуды, и я его ела только чуть-чуть, хоть старуха и ругалась. Хлебушек был вкуснее, я его запивала сладким чаем с молоком. Старуха  со мной не разговаривала, говорила, что  ей некогда со мной цацкаться, дел невпроворот по хозяйству, чтобы со мной возиться! - корова, овцы, куры…  После обеда старуха укладывала меня  спать и уходила к себе.
 А когда темнело, приходили мама и Леля-Дуся. Папа приходил поздно. Мама приносила что-нибудь вкусненькое – крабы, пряники с глазурью и намазывала мне на кусочки черного хлеба  масла побольше, чем старуха.  Спала я   на кровати с Лелей-Дусей  в углу за  печкой, там было тепло. Я часто просыпалась по ночам, хотелось есть. Леля-Дуся всегда держала под подушкой два теплых кусочка черного хлебушка намазанных маслом, Вкуснее этого я ничего на свете с тех пор не встречала. Поев, Леля Дуся собирала с подушки крошки хлеба в ладошку и отправляла в рот. После   этого я спокойно засыпала, уткнувшись в  темные волосы Лели-Дуси, которые она днем красиво укладывала, накручивая их на тряпичный   валик вокруг головы, а перед сном распускала. Их было много, они были теплые и  пахли ромашкой.
В начале весны   мы переселились в центр поселка в небольшой дом, который освободила семья бывшего энергетика. Мы привезли с собой из Сибири чемодан довоенных пластинок и патефон, и  обменяли его на молодую корову, которую звали Кама. Мама  работала продавщицей   единственного магазина в поселке, где продавалось все, от продуктов до сапог и лопат. На память от магазина у мамы сохранилась фотография, где она на фоне полок продуктового отдела, заполненных здоровенными буханками черного хлеба, консервных банок с названием на английском языке CHATKA, что  означало Крабы, и бутылками с водкой и портвейном. А потом престала работать до  рождения Ларисы.
 Леля-Дуся работала воспитательницей детского сада, куда я стала  ходить. Там тоже кормили невкусным супчиком, но зато давали очень  вкусную манную кашу и сладкий чай или кисель с кусочком хлеба. Их раздавала Леля-Дуся, кладя в наши протянутые ручки,  при этом она всегда  старалась  отрезать мне кусочек хлебца чуть потолше, чем другим детям.   
А в апреле 1947 года вдруг появился мой папа Александр Харламов. Он считался без вести пропавшим, а на самом деле после окончания Тюменского пехотного училища в августе сорок второго года, он лейтенантом был направлен на фронт. Командовал  взводом, защищая Сталинград на  подступах к реке Дон, которая тек  и в его родной    Ростовской области. Самая первая атака фашистов принесла советской армии большие потери. Отец получил ранение в голову и попал в плен среди сотен таких же бедолаг, которых потом гнали через всю Европу в концлагеря Германии.  Он сумел сохранить себя, четыре года проведя в адских условиях нечеловеческого существования. Выжил и дождался - лагерь освободили американцы. Можно было возвращаться на Родину, но друг отговаривал его:
- Сашка, да ты пойми, нельзя нам домой, нечего соваться на погибель! Мы для энкэвэдэшников  предатели, в плен сдались врагам! - мы не свои уже,  нас  мигом на Колыму упекут. Поехали во Францию, там спасемся!
Но отец не верил, он хотел домой к Тоне и дочке Светочке, которую он еще не видел. Друг отправился во Францию, оказывается,  там у него были родственники, покинувшие Россию еще до революции. И он оставил отцу адрес:
- Запомни на всякий случай, да подумай хорошенько, не торопись на посулы  от наших, загребут, как пить дать! А если что – доберись и найди  меня.
Так оно и оказалось! Свои оказались не свои, живо направили отца в Коми, на госпроверку. Там долго разбирались, а после госпроверки   направили на поселение в Печеру, не найдя особого преступления, за которое дают тюремные сроки в лагерях.
А в сорок седьмом году он  вдруг объявился на Сарале у Евдокима и бабы Оли. Когда вошел в дом, мамина сестра Нина бросилась к нему на шею:
- Дядя Саша, ты жив?! А мы тебя уж и не ждали, давно получили известие, что ты без вести пропавший. Вот так радость!
  Отец не сразу узнал в красивой барышне ту девчушку, которая прибегала к нему на работу из школы на переменке,  чтобы получить пряник с кружкой молока. Отец работал  главным бухгалтером в управлении завода.
Из комнаты выскочили баба Оля и дед Евдоким, все выли, обливаясь слезами  и смеялись от радости, кольцом обхватив отца.  Отец осмотрелся,  и понял - Тони с дочкой нет!
Узнав, что мы уехали с новым маминым мужем, он погостил пару дней, забрал  свою  одежду, оставленную мамой,  и отправился на поезде  в Миндяк. Приехав, нашел Лелю-Дусю. Она устроила его в приезжей и побежала к маме. Мама как раз собиралась закрывать магазин и тут  влетела Леля-Дуся. Запыхавшаяся, она сдернула с шеи косынку и, схватив с прилавка стакан с водой, плюхнулась на стул.  Напилась и, утерев рукой рот, ошарашила маму:
- Тосинька, Сашка приехал!
- Да ты что, откуда?
Недавно приехал, нашел меня, я его в приезжей устроила и к тебе. Он пошел к Петру Георгиевичу.
- Ой, лишенько мне, что теперь будет-то? – заголосила  мама.
-Да не реви ты, самой тошно! А куда деваться? - идти надо, пока не поздно, мужики они как петухи, от них всего жди!
- Я одна пойду, Дусенька, а ты Светлану забери с собой к подружке своей, завтра сразу в садик идите.
Мама шла к дому, не чуя ног. А  в дом уже вошел мой отец. Левый только  пришел с работы и ставил на плитку кастрюлю с супом. Отец сказал  с порога:
- Харламов Александр Иванович.
- Проходи.
Отец прошел к столу. Левый пожал протянутую руку,  представился и спросил:
- Щи будешь?
- Буду!
Когда мама вошла в дверь, мужики мирно хлебали щи, стуча ложками.  Она закрыла дверь, и  стук ложек прекратился. Левый встал, убрал со стола тарелку на кухонный стол и сказал:
- Мне надо на работу, в котельной авария, приду под утро.
И ушел.
 Маму  потрясли  волосы отца, которые стали совершенно белыми. Она плакала, слушая его скупой щадящий  рассказ про эти страшные годы. Отец сказал, что освобожден, устроится и заберет нас, если мама согласна. Завтра вечером уезжает. Мама  обещала ждать. Когда Левый пришел, отец уже ушел в приезжую.
После обеда в детсаде Леля-Дуся сказала мне, что приехал мой папа и хочет меня видеть, ждет нас на пригорке. Мы с ней пошли на встречу. Увидев отца, я прытью помчалась к нему. Он подхватил меня на руки, поднял и прижал к себе. Я обняла его, мы плакали, а недалеко стояла Леля-Дуся и тоже вытирала слезы кончиком платка. Отец, быстро-быстро проговаривая ласковые слова, гладил меня по голове, сцеловывал мои слезинки и  счастливо смеялся.  Он мне понравился! На нем было красивое пальто с серым каракулевым воротником и шапкой, которые он забрал у бабы Оли в Сарале. Потом мы сидели, обнявшись, на большом камне, где он подстелил пальто, и говорили-говорили, счастливые от встречи. Он принес мне в подарок большой кусок сахара, который я посасывала.  А недалеко ходила Деля-Дуся, слушала нас,  утирая слезы.
Потом мы вернулись в детсад,  пора было обедать. Папа поцеловал меня и  сказал:
- Светик мой голубоглазый, цветочек мой любимый анютины глазки, покушай, поспи, а я буду вас ждать  на пригорке.
Спать я никак не хотела, но все-таки уснула. А потом мы с Лелей-Дусей опять рысью помчалась к моему папе, которого я очень полюбила.  Он сидел на камне,  рядом с ним лежал вещмешок, а недалеко на дороге стоял грузовик. Папа сказал,  что он очень любит меня и маму. Сейчас ему надо уехать одному, но он скоро вернется и заберет нас с собой туда, где очень тепло, почти нет зимы и снега, растет виноград,  яблоки и есть море, огромное-огромное. Я  удивилась:
- А почему нет снега,  как же я буду на санках катиться, раз снега нет?
- А мы будем на лодке кататься и рыбу ловить!
Грузовик забибикал. Папа встал с камня, одной рукой кинул на плечо вещмешок, другой поднял меня и прижал к груди. Леля-Дуся   подошла к нам со  слезами, мы дошли до машины. Папа сбросил в кузов  вещмешок, крепко прижал меня к себе  и поцеловал три раза. В глазах его были слезы, кадык на шее ходил ходуном. Он сглотнул, опять крепко меня прижал и,  поставив на землю, рывком взлетел в кузов. Машина тронулась. Он стоял, подняв руку и глядя на нас,  пока машина не скрылась за пригорком. Мы  с Лелей-Дусей в садик не вернулись, пошли к маме в магазин. Он был пустой перед закрытием и мама с Лелей-Дусей вдоволь наговорились. Потом пошли домой.
Папа был недоволен, что Леля-Дуся меня водила к отцу:
- Ты чо, совсем сдурела, Авдотья? Светлане надо ко мне привыкать, а ты ее потащила! На кой черт девчонке какого-то отца знать, которого она не увидит, а будет ждать! Чего ты хотела?
- Дак, жалко мне Сашку-то, намыкался по лагерям-то у немцев и у нас… за что страдал?! - что раненый в плен попал, а не пустил пулю в лоб, защищая Родину? Виноватый, что выжил? Навидалась я таких несчастных, перед людями опозорили, от семьи оторвали, детей сиротами оставили! А бабам каково? - одна-то  вырастить намаешься! И кому она такая нужна, чужих детей никому не надо? Таких как ты  не больно много, на всех не хватит, поубивали.
А когда,  втайне от Левого, она рассказала маме  о нашей встрече, то добавила:
- Что-то не верю я, что освободился Сашка-то! Сначала про какую-то командировку говорил, вроде за семьей отпустили… Чует мое сердце – сбежал Сашка! - что-то не складывается у него. А если так, то плохо! - эти волки рыть будут, пока не вернут, да еще и добавят!
А мама рассказывала мне уже в конце жизни, когда она жила со мной, и можно было говорить обо всем, не боясь репрессий, что она всю жизнь ждала Сашу. Он не приехал, обманул ее, и она  обиделась на него.  Сказала, что  только его одного любила. Даже как-то сгоряча, от злости сожгла его фотографии, где были его фото и брата  Святослава. И уничтожила старые фотографии папы, где его жена-красавица в роскошном платье, папины фото до встречи с мамой на курорте, где он выделялся среди всех –  с тросточкой среди отдыхающих под пальмами в Алупке. Он был франт, всегда носил шляпу и, встретив на улице знакомых женщин, приподнимал ее, такой вот интеллигент.
Мне было неожиданно странным  ее признание, что она только одного Сашу любила. Мама с папой всю жизнь были для меня счастливой любящей парой, необыкновенно понимающими друг друга. Никогда не было ссор между ними, они спокойно решали все проблемы, обсуждая не только семейные, но   и рабочие дела папы. У мамы было всего четыре класса школы, а у папы техникум и незаконченное высшее пред войной, но она, благодаря папе стала очень образованной, читала книги и газеты. Из Миндяка  Минцветмет хотел направить папу в Ригу,  работать там и закончить институт для дальнейшего продвижения карьеры. Но мои родители не захотели, за что я бесконечно благодарна Богу! – отвел нас от возможности покинуть Родину. Папа был человеком с энциклопедическими знаниями. Разбирался во всем, в том числе и в политике. Мама, Лариса и я  тоже от него учились всему, читая книги и газеты.
 В 1948 году мама родила Ларису и престала работать, а Левый удочерил меня,  с тех пор я  звала его папой.  В тот  же год  пошла в школу. Школа  была одна на весь поселок, в нее еще издалека привозили несколько детей, которые жили в Россыпях –  маленькое поселение для рабочих, живущих в районе золотоискательных разработок.  В центре Миндяка было большое озеро, а вокруг начинались Уральские горы. Недалеко от Миндяка была деревня Карагужиха, где жили башкиры и русские, там была речка Миндячка,  километрах в десяти от Миндяка.
Подружкой моей в то время была Ирка,  белобрысая девчонка,  которая в отличие от меня  была дразнилкой и забиякой, а так как я все могла стерпеть, не давая сдачи, то она любила надо мной поиздеваться. Как-то мы  играли возле ее дома в прятки недалеко от сарайчика ля кур. Сарайчик,  высотой чуть выше моего роста, был обнесен сплошным забором с калиткой. Я Ирку искала везде, за стопками поленьев, за деревьями, везде все обегала – нет Ирки! Открыла калитку, где куры, и точно – на насесте за петухами точит. Я к ней, а она соскочила с насеста, выскочила мигом за калитку и прокукарекав мне:
 - Кука-реку, не догонишь, не догонишь!
И умчалась прочь. Пока я рот разевала, она веревку на щеколде узлом завязала так, что я его,  как не старалась, не могла развязать. И что мне делать? – я даже заплакала от обиды, Ирка ведь такая, что можно до вечера не дождаться!  А потом все-таки сообразила, зубами размочалила веревку и   нашла стеклышко, чтобы перерезать. Немного повозилась,  стащила веревку  и выскочила, не закрыв калитку, назло Ирке, пусть  родители  выдадут ей, замучится за петухами бегать! Этот случай пошел мне на пользу. Я поняла, что надо давать сдачи, если тебя хотят обидеть несправедливо. Когда мы встретились на следующий день, она сказала:
- Ты чо наделала? - я же пошутила, просто побежала поесть, а потом про тебя забыла. Папа пришел, узнал про тебя,  меня ремнем отхлестал, а когда мы пришли, ты уже убежала, куры разбежались,  и папа заставил меня загонять кур. Я еле справилась, а папа смеялся и  не помогал.
- Вот и хорошо! А  я тебе еще добавлю, чтоб знала!  - теперь я тебе такое выдам, что не обрадуешься, если посмеешь шутить со мной!
Схватила стоящую возле крыльца метлу и  погоняла ее по двору. Она с тех пор присмирела и больше не задиралась.
А я завела необычную подругу. Через дорогу от нас жил прокурор по фамилии Цапин, с женой, которую все звали  Цапихой. Она не работала,  целыми днями пела и играла на пианино. Услышав  впервые ее пение и игру, я подошла к калитке и стояла, слушая волшебные звуки пока она не вышла, увидев меня из окна. Очень красивая молодая женщина была одета в атласный длинный китайский халат, расписанный павлинами.
- Ты, кажется, дочка Антонины Васильевны, которая портниха? Нравится, как я пою?
- Очень!
- Я Инесса Владиславовна, а тебя как тебя зовут?
- Светлана.
- Красивое имя, ну, заходи, поиграю тебе.
В комнате кроме пианино было много книг и интересных вещей. На пианино стояли канделябры со свечами, много ваз с засушенными цветами в красивых хрустальных и фарфоровых китайских вазах с павлинами и пейзажами, разные шкатулочки, ковры и мебель красивая, Инесса сказала – из карельской березы. А пока она пела мне и играла, я с любопытством рассматривала корешки книг.  Марина Цветаева, Анна Ахматова, Чехов, Блок, Гюго, и еще много не известных мне .авторов… Заметив мой интерес, она  спросила:
- Любознательная ты и, видно, любишь читать?
- Очень!
- А что ты читала, такая маленькая,  в какой класс ходишь?
- В четвертый пойду.
Услышав  ответ, она удивилась и похвалила:
- Да  ты интересный человечек! - будем с тобой дружить, приходи иногда  после школы.
И я приходила к Инессе.
Леля-Дуся, узнав об этом, спросила:
- Ты ходишь к Цапихе, чего  там делаешь?
- Она интересная, нее много  книг, стихов, она мне дает их почитать, И еще играет на пианино и красиво  поет арии из оперетт. Она ходит в таком красивом атласном халате китайском с павлинами, а перед приходом мужа готовит ужин и переодевается в красивые платья, которых у нее много, даже длинных до пола. Целый день только кофе пьет из маленьких красивых чашечках с печеньем и конфетами, меня угощает. А потом говорит:
- Иди домой, Светочка! Васенька скоро придет, надо ужин сварганить и себя привести в порядок – прическу с плойкой соорудить, накраситься да нарядиться перед любимым мужем!
- Ишь ты, какая цаца! А  что за арии поет?
- Ну,  например,  арию Периколы из оперетты и арию Сильвы. Красиво так  поет и танцует тоже. Вот слушай, как красиво - Ты не умен, ты и дурняшка, ты просто глуп и не умен, затем что-то еще,  забыла. А в конце – Ка-ак люблю я тебя, мой разбойник, любя,  я ведь жить не смогу и ни дня без тебя… затем опять что-то тра-та-та, красиво так… Она меня учит танцам и манерам, которые у нее от матери. Мать в институте благородных девиц училась до революции, а Изольда училась на артистку оперетты. Она родилась в Москве, а мама и отец  работали в театре Оперетт.  Мама была артистка, а дед дирижер,  поэтому Инесса Владиславовна поет и играет на пианино. А еще учит меня танцевать вальс и танго. Говорит, что очень любит танцы, а танцевать  не с кем, никто здесь не умеет  танцевать вальс и танго по настоящему, так что она рада меня учить, говорит, что я какая-то пластичная, все у меня хорошо получается. А еще говорит, что надо всегда улыбаться, это чтобы красивой быть еще больше и всем нравиться.
- А пластичная - это чо тако?
- Ну, что-то вроде как, я красиво двигаюсь,  гибкая,  хорошо  слушаю ее в танце и она рада со мной танцевать. У нее пластинки такие интересные – « Ах, эти черные глаза», « Был день осенний» и других много. И вальс учит танцевать, но это другое…

- А как она здесь оказалась?
 - Эвакуировали из Москвы,  ее муж там учился и работал потом, а  здесь жили его  мать и отец, отца на фронте убили, мать  умерла,  а они остались здесь.
А через год мы переехали в другой дом в центре Миндяка, где у нас были две комнаты с кухней, большой огород, сарай для коровы и сад, где росли  большие белые березы.  Там у меня появились новые друзья, Огаревы. И надо было помогать  маме,  водиться с маленькой Ларисой, которая  бегала за мной «как хвостик» - говорила Леля-Дуся. Она уже работала в столовой, где  заведующей работала Вера Георгиевна Симакова, сестра Петра Георгиевича, папиного друга, главного инженера завода, с семьей которого мы подружились.
 Вера Георгиевна недавно приехала с Украины с сыном Юрой, которому было шестнадцать лет.  Муж у Веры Георгиевны  погиб в  боях под Минском, а молодая Вера  с сыночком были угнаны в Германию. Там она работала на заводе, а Юра все  время  мальчишкой бегал по помойкам, добывая пропитание себе и маме возле столовой для немцев. После возвращения в Харьков, они проходили проверку, после чего им разрешили приехать в Миндяк. Как они выжили, одному Богу известно, говорила Вера Георгиевна.  У них на руках были выколоты номера.
 Дядя Петя подарил Юре мотоцикл. Мотоциклу нужен был ремонт, мастера наши не умели наладить его  и  он пылился  в сарае, пока Юра не появился. А Юра был рукастый, всему научился, помогая немцам, чтобы подкормили. Увидев мотоцикл, он заказал дяде Пете запчастей, тот привез их из Магнитогорска и Юра все отремонтировал. Когда он выкатил его из сарая, я обалдела, увидев впервые такую сверкающую лаком и блеском стали, красивую машину.
- Дядя,  а это че такое?
- Трофейный мотоцикл, американский, зовут  Харлей. Дядя Петя привез  из Германии, с войны. Меня зовут Юра, а ты вроде Светлана, подружка Наташки нашей? Я видел, как ты с мальчишками на шпагах воюешь лихо, спуску не даешь. Как   королева Марго, я тебя иногда буду так звать, ладно?
- А кататься научишь?
-  Мала еще, не по силам пока, но порулить дам. Садись, королева.
Юра нас с Наташей катал на Харлее. А мне иногда  давал  порулить, сажал впереди, мы ехали, а он и помогал вертеть рукоятками мотоцикла. Это было здорово! А еще Юра научил меня свистеть. Когда я услышала, как он громко свистит, пристала – научи да научи. Он сначала отказывался, девчонка  же, а потом я ему так  надоела просьбами своими, что он сказал:
- Ну, и приставала же ты, точно, королева Марго! - от тебя не отвяжешься! Достала меня, зачем тебе это? Ты же не мальчишка! - тетя Тоня заругает меня, если узнает!
- Да ничего узнает,  нам это надо? - мы  не скажем, а я песни петь научусь с музыкальным свистом,  и вообще… Как свистну – все мальчишки попадают!
Несколько дней, спрятавшись за сараями, Юра учил меня свистеть песенки сквозь зубы и  особо громкому свисту, засунув пальцы в рот:
- Слушай меня! – надо,  главное, собрать воздух, что есть мочи и  выстрелить им, как пулей из пистолета!
- Как это – выстрелить?
Я все-таки  научилась! Как у Юры получался мощный хулиганский свист, словно я Соловей-разбойник – хлесткий,  оглушительно звонкий и сильный. Юра даже не ожидал:
- Ничо себе, девка молода! - ну ты и даешь!  Малявка, а выдала как мужик здоровенный! – откуда силенки-то?
- Да при чем здесь силенки!  Ты же сам учил - надо просто дыхнуть что есть мочи и мигом   стрельнуть как  из  пистолета. Стараюсь, вот и смогла!
С Юрой я дружбы не теряла, иногда помогала чистить мотоцикл. С ним было интересно, он рассказывал про красивые дома в Германии,  молчал только про жизнь свою там, на  мои вопросы не отвечал, и я престала его тревожить, поняла, ему это больно. Он работал слесарем и ходил в вечернюю школу, закончил и поступил в Магнитогорский Горно-Металлургический институт, стал инженером.
И я с тех пор  могла пальнуть-свистануть такое?! – чтоб знали! А кличку королева Марго мальчишки подхватили и частенько звали меня так.  Я не возражала,  всегда могла за себя постоять, закаленная мальчишескими играми, в которые девочки, как правило, не играют.
 Я не теряла дружбы с Инессой, иногда навещала ее. Она была рада мне. Как я поняла, подруг у нее не было.  Все считали ее гордячкой, а она просто была другая.  Не похожая на других, выше многих на голову по культуре,   ей было скучны   бытовые интересы, вот и была одинокой.
Она меня многому научила.  Говорила, что у настоящей женщины должны быть безупречные манеры, тогда она будет как настоящая принцесса, и много читать надо, чтобы получить хорошее образование и была любимая работа, тогда жить будет интересно и многого можно добиться. Ее уроки я хорошо освоила,  они действительно помогли мне в жизни.
В нашей школе было несколько классов, которые размещались по периметру большого зала, где в углу стоял 20-литровый алюминиевый бак с краном и  на цепи прикреплена алюминиевая кружка. Между классами были встроены печи для отопления.  Сидели мы с Манькой Гришиной, на последней парте, спиной к печке. Там всегда было так тепло, что мы прилепляли к стенке печки  кусочки черного вара или свечного воска, растапливали его и жевали. Манька,  была болтушкой-хохотушкой. Смешная рожица ее была краснощекая,  словно намазанная малиновым вареньем. Нам всегда  было над чем похохотать, только палец покажи,  и все! - не удержаться, и  весь класс тоже начинал сыпать смешочками,  как горох! А как-то  этот смех превратился в слезы для всех  учеников. Дело в том, что Колька Зинин в начале осени решил подшутить над Танькой Ванютиной. Притащил стручок красного перца и, разломав его,  мазнул ее по щеке. А потом добрался до Маньки. Гришиной и по носу прошелся. Я  решила ей помочь, стряхнула красную пыль и крошки с ее носа. А она рукой отмахнулась, да  задела Кольку по уху. Ухо загорелось,  и пошла цепная реакция, заражая всех, кто оказывался рядом. Уже было не до смеха,  кожа горела нестерпимо. Анна Николаевна сообразила и дала команду:
 - Все на выход! Бегом к бачку и бочке, куда вода с крыши стекает, бежать всем домой и к людям, где вода!
Врачей-то школе не было! Я, орущая от невыносимой чесотки, еле домчалась  до дому.   Подскочила к бочке с дождевой водой и долго промывала открытые участки кожи, пока не появилась мама, услышав мой вой.  Она быстро меня промыла,  смазала каким-то маслом, потом  вкусно накормила   и все прошло. Я успокоилась и улеглась на диван с книгой,  радуясь -  на сегодня школа закончилась! 
Наша Анна Николаевна была молодая и красивая, всегда носила белую блузку с бантом, голубую жилетку и черную юбку. Ученицам полагалось ходить в форме –  коричневые платья с белым воротничком и манжетами, по будням поверх платья носили черные фартуки с крылышками, а по праздникам – белые. Но семьи детей войны, испытавших потери близких и родных, холод и голод,  в большинстве жили бедно. Страна, где вся промышленность работала на победу,  только-только начинала восстанавливать  предприятия для производства необходимых людям товаров, выкарабкиваясь из послевоенной разрухи. Поэтому классе форму носили только я и дочка директора завода, тоже Светлана, остальные были одеты  в домашнее.  У нашего  соседа Огарева,  зам директора завода, было трое детей,  Вадик и Витя. Они носили пальто, перешитые из шинели отца, донашивая их по старшинству, а Эдка - потертую шубейку из старого каракуля бабкиного манто.
Я дружила со Светланой  и с Вадькой Огаревым, он был на год старше меня.   С Эдкой  в куколки играть  мне было не интересно, разве что в классики скакала иногда,  или через веревочку. А Вадька умел все - играть в шахматы, шашки, домино, в карты – в дурака и пьяницу. Научил меня играть в пристенок, в лапту, драться на шпагах… Играли в жостку, это такая штука – пришивали  к кусочку шкурки с длинным волосом  лепешечку свинца и долбали его, подкидывая ногой на счет.
У меня в  комнате, где я жила с Лелей Дусей, над  кроватью была полка с книгами. С раннего детства я любила сказки, и Леля-Дуся мне их читала пред сном.  Первая книжка известных русских сказок была большая и толстая,  в  сером переплете и без картинок, оформлена только заглавными названий в виньетках из цветов.  Я по этим виньеткам искала то, что надо – про Дюймовочку, Емелю-дурака, Крошечку-Хаврошечку, Конька-горбунка, и Леля-Дуся читала мне. Я засыпала под ее ласковый тихий говорок. 
Книги привозил папа, покупая их в Верхнеуральске, он очень любил читать. В первом   классе нас навестила Анна Николаевна и  была удивлена количеством книг  на полке. Сказала:
 - У  ребят  дома одни учебники, художественные книги только у Светланы!
Я  быстро научилась читать, книги были для меня самой большой радостью, очень любознательная, я интересовалась всем, читала запоем. Помню, ночью втайне от родителей читала  книгу «Васек Трубачев и его товарищи», светя под одеялом здоровенным шахтерским фонарем. Родители все же просекли, и фонарь  спрятали.  Любила «Тимура и его команду»,  «Судьбу барабанщика» Гайдара, приключения Стивенсона и Жюль Верна. Рано прочла «Графа Монте-Кристо», про  мушкетеров и  « Молодую гвардию».
Нас воспитывали не столько родители, как больше всего  воспитывали книги. Любовь и верность к Родине, патриотизм, дружба, равенство, борьба со злом и  стремление к справедливости - это был главный посыл в наши души! Человек воспитывался в уважении к старшим и к людям всех национальностей нашей огромной страны, где каждый человек – друг, товарищ и брат. Все было направлено на развитие нашей культуры и образования - кино, радио, книги, музыка были  нацелены на это. Много было литературных спектаклей и музыкальных радиопередач,  выпускались пластинки, чтобы люди знали классические произведения известных композиторов, оперы и оперетты.  Нас оберегали  от негативной информации, в кино не было ужастиков, только - счастье, радость и любовь. Даже во время войны фильмы были такие, словно нет войны, мы просто не сомневались, что победим,  и все будет хорошо. Никто не слышал о каких-то катаклизмах, разрушениях, авариях, преступлениях, в кино нас  оберегали от страшных сцен насилия, безнравственности. Мы верили, что  живем в самой счастливой стране мира и скоро  построим Коммунизм, где вообще  будет жизнь, похожая на сказку.
После смерти Сталина Никита Хрущов перевернул  все,  взорвав полусонное сознание людей,  раскрыв  правду о культе Сталина, о чем  все   догадывались, но не смели говорить, терпели.
Хорошо помню день похорон Сталина. Я была уже пионеркой, председателем Совета отряда. Нас построили колоннами в зале школы на пионерской линейке.  Из репродуктора лилась траурная мелодия с трансляцией происходящего, все стояли в черно белой одежде, подняв руки в салюте. Я внезапно осознала, что подняла левую руку, как левша. Очень испугавшись этой оплошности, я стала осторожно и медленно менять руки местами, наблюдая, чтобы никто не заметил. Не заметили, все стояли,  опустив глаза. Меня, с перепугу, что делаю что-то неправильное и недопустимое,   окатило жаром,  я устала двигать руками, по ним уже забегали иголочки,  пока  не остановилась менять руки  местами. Тогда    вздохнула  свободно и перевела дух.
 Стоять во время трансляции в застывшей позе пришлось, казалось, вечность. Половицы пола изредка поскрипывали, все тихонько преступали ногами в валенках, из которых, мокрых  от таявшего снега, уже  пар валил. Наконец дождались, траурные мелодии  закончились и объявили   команду « Салют окончен».  Единый облегченный вздох прокатился по  линейке.  Все мигом разбежались, оставив мокрые следы от растаявшего снега и несколько лужиц,  кое-кто  описался.
Дома мама плакала, а папа ее успокаивал. Поправляя очки, он слегка кривил рот в легкой усмешечке. Вечером сели за стол выпить за упокой.   Леля-Дуся есть и пить отказалась,  сказала, что в животе мутит. А перед сном я услышала, как она плачет и шепчет:
- Папа, папа! - услышал Господь твое желание, хоть и поздно! Больше нет Усатого! Я одна дождалась, без вас  осталась, дорогие мои папа, мама, сестричка Маша и маленькие братики Васенька и Колюшка!
Она всегда тихонько молилась перед сном. Я  спросила:
- Леля-Дуся, ты о чем?
- Спи, Светочка, это я так, вспомнила одного... Не говори никому,  о чем  молюсь.
А я об этом вспомнила и поняла  про  этого  Усатого спустя десятки лет.
При Никите что-то стало заметно меняться к лучшему в нашей жизни. Даже в одежде. Начальство – горные инженеры,  сменили военный стиль униформы - черные гимнастерки,  галифе и сапоги на костюмы с галстуками, стали носить длинные кожаные пальто. Моду диктовал Хрущов, он носил фетровые шляпы осенью  и соломенные летом, украинские вышиванки,   светлую одежду, мужики  следом так же наряжались. Женщины стали носить более яркую одежду, модницы форсили в  пыльниках - так назывались какие-то странные шелковые светлые халаты, которые летом надевали поверх платьев. Башкирский праздник Сабантуй отмечали все, выезжая в лес. На траве расстилали л клеенки с угощеньем, и садились вокруг на землю, расстелив подстилки. Женщины в этих своих пыльниках и туфлях на каблуках, в соломенных широкополых вьетнамских шляпах или под китайскими расписными зонтами из шелка, с надетыми на руку маленькими  сумочками – ридикюлями, тоже из Китая. Такие, наряженные, как на бал, сидели на полянах   посередь леса.
 В магазинах появились заморские ткани и одежда,  народ потихоньку выбирался из бедности.
На радость детей, стали иногда привозить из Верхнеуральска мороженое в огромном  алюминиевом ящике на колесах. Мороженое   доставали оттуда специальными стаканчиками. Их макали в горячую воду, черпали  мороженое  и выдавливали на лепешечку теста, прилепляя ее сначала с одной, а потом  с другой стороны батончика мороженого. Это было так вкусно! А у  тети Веры, которая  работала зав столовой, появился бачек для изготовления мороженого. Она как-то принесла его к нам. У него внутри был еще один бачок,  в который  закладывали густые  сливки и сахар, а в большой  насыпали  мелко раскрошенный лед, заполняя пространство  между бачками. Все ставили на  специальную подставочку и  начинали этот бачок быстро крутить, постепенно сбивалось мороженое. Только надо было долго вертеть, чтобы было круто. У нас это получилось не очень круто, но нам понравилось, и  мы вдоволь полакомились. То, что получилось, тетя Вера назвала коктейл-мороженое.
 Она узнала в Германии много интересных блюд и  научила  маму всем кулинарным премудростям.  Мама нас баловала то бефстроганым,  то польским бигусом, то гурьевской кашей, то фаршированным судаком и разными пирогами типа «дружная семейка», где пирожки лепились в шарики и собирались в один большой круглый пирог. Мама была на все руки мастер. У нас был сепаратор, и мама сбивала масло, делала из него толстые лепешки и уносила в ледник. А еще  варила вкуснейший мягкий сыр, вкус которого я помню до сих пор.  Нигде не встречала ничего похожего на эту потрясающую вкуснятину.
В пятом классе  Нина из Сибири прислала мне на день рождения две книги, одна в красивом зеленом переплете с  золотыми буковками «Овод» и  маленькую книжечку «Мцыри» с графическими картинками. Я прочитала о итальянском несгибаемом революционере и была очарована  лермонтовскими стихами. Я сохранила эту книжечку стихов  и до сих пор она меня восхищает. Позже, из-за этого я стала иногда писать стихи. В десятом классе на выпускном экзамене даже рискнула написать сочинение на вольную тему в стихах про девчонку-стилягу, чтобы всех одним махом поразить своей «гениальностью», выпендрилась! Это было время начала шествия по стране  поколения знаменитых шестидесятников, которые взорвали пространство страны своим смелым отношением к жизни, наполненным свободой стиля и творчества. Мы балдели от их стихов и прозы. Стиляги мне нравились. Но я не посмела  об этом признаться  в сочинении, да еще в стихах. Написала то, что соответствовало  идейной комсомолке, вопреки своему убеждению. Еще бы я посмела иначе! - да меня бы так прокатили, что не видать  мне аттестата зрелости, а значит и высшего образования! Гуляй, девка молода, паши по жизни простой работягой, век не видать тебе свободы и любимой творческой работы! Стихотворение мое,  под внезапно вспыхнувшим вдохновением скоропостижно написанное,   осуждяло стиляг. Мягко так, с легким сожалеющим укором, вроде как - ну, что поделаешь,  несмышленыши они, не ведают, что творят! Запомнились   некоторые строчки:
Девчонка-стиляга идет тра-та-та
В узких брючках, куда-то та-та
Тра-та-та что-то там еще, 
В лиловой помаде рот,
Чего-то еще тра-та-та там,
Лица бледный цвет, нездоровый,
Аристократичский цвет (!!!)
 И еще там тра-та-та там…
И ведь прошло на ура! -   пятак схлопотала  безошибочно. И сходу всех умыла!
Училась я хорошо, больше было пятерок, чем четверок. Любила историю и литературу, рисование, химию и математику, физику терпеть не могла. Дома, заучивая уроки, ходила с учебником за мамой - куда она, туда и я, мне   было лучше запоминать, проговаривая текст.
 Мама с детства любила рисовать и этому учила меня. Еще до школы  купила мне маленькую картонную палитру с красками, ее надо было держать на ладони, просунув в отверстие большой палец. Из своих волос мама смастерила кисточку с ручкой из лучинки.  Возле крыльца у нас на клумбе росли большие красные маки,  мама стала рисовать и красить на бумаге эти цветы. И я на другом листочке тоже мазюкала  красками, следя за  мамой.
- Ой, плохо! У тебя красивее, только зачем ты не все лепестки  докрасила, остались белые места?
- А ты смотри внимательно на цветочки, там есть цвет не красный, а белый блестящий, потому что на то место попадает  солнышко.
 Спустя много лет я узнала, что это белое пятнышко называется блик. Вот такая была моя мама с четырехклассным образованием – талантливый самородок! После рождения Ларисы она активно занималась хозяйством. У нас была корова, куры и индюки, огород. Корова каждый год рожала теленка. Была кошка и маленький рыжий песик Трезор, который маму везде сопровождал. Он вскоре  куда-то пропал, мы о нем очень горевали, но так и не нашли. Летом  ездили  за клубникой, которой были усыпаны  окрестности поселка,  и мама варила варенье.
 Она не сидела без дела. Украшала дом разными   салфеточками, вышивала  большие картины по специальным шаблонам, привезенными папой.  В доме их было несколько,  под стеклом в рамках.  Одну из них «Девушка с кувшином» по картине Гойи,  я до сих пор помню. Потом они куда-то делись, кажется, мама их дарила знакомым при переезде в другое место. А главное, она стала классной портнихой! В свободное время шила бабам платья, хорошо этим зарабатывая. Журналы мод с выкройками привозил папа. Кроме того ей помогали фильмы, трофейные и наши. Мама зарисовывала фасон и творила  красивые платья, которые в кино носили Валентина Серова, Любовь Орлова и голливудские звезды.  То, что выпускала наша промышленность, не могло удовлетворить запрос советских модниц, так что клиенток у мамы было в избытке. Цену назначала не дорогую, а денег получала больше папы. Я и Лариса ходили в самых модных одеждах, как  в кино.
Мама была очень изобретательна, могла быстро найти клиентам то,  о чем они  мечтали. На любой вкус  моментально находила такой фасон, который они принимали безоговорочно, считая, что только у них будет самое красивое платье. Приходя, говорили:
- Тоня,  сшей мне такое платье, ну, вот   не знаю,  какой фасончик, но чтобы не у кого такого не было, а только  у меня,  такое красивое, чтобы все попадали  от зависти! Сделаешь? – ну вот, очень надо!
- Да ты, Зин, такая видная красавица, что на тебе любое платье будет сидеть, как на артистке! Я как раз видела недавно,  в кино мелькнуло на одной звезде – упасть и не встать!  Самый раз для тебя, королевой будешь! Вот смотри, тут присборим слегка, чтобы подчеркнуть валанчики, а здесь беечку пустим беленькую и пуговичками украсим,  у меня есть такие,   как шарики с золотом! А юбку-годэ сделаем попышнее и подлиннее,  во будет!  - класс! Точно, обзавидуются бабенки!   
При этом мама брала карандашик и быстренько чирикала на листочке такую картинку, что устоять невозможно. Клиентка была довольна, а уж шить мама была мастерица – безупречно все делала!  Клиентками были жены начальства, учительницы,  врачихи  и продавщицы. Каждая, чтобы угодить знатной мастерице, тащила маме дефицитные  продукты, лекарство, ткани, туфли, дамское белье…
Мамины  подруги Симаковы тетя Рита и тетя Вера  были самые заметные модницы, как и мама. Они носили платья из дорогих тканей - панбархата, крепжоржета, крепдешина и шелка, сшитые по самой высокой моде из голливудских фильмов. Особенно отличалась тетя Вера. Она была очень большая и красивая. Говорила, что наголодавшись во время войны, «из тростиночки выросла в большую кукурузу весом в центнер». Это при росте-то  в полтора метра. Несмотря на  молодые годы, которые она с пятилетним сыночком Юрой провела  в страшном  лагерном аду, осталась молодой и красивой.  Всегда была веселая и смешливая, с юмором, любила петь красивые украинские песни и частушки.
Бабы удивлялись:
- Вера, как ты могла сохраниться молодой после того, страшнее чего нет на свете?
- Эх, бабы,  дак я этим весельем-то и бомблю всю жизнь в то страшное прошлое, чтобы убить память о нем, проклятом! - убить навсегда, без остатку, чтобы  не вспоминать! 
В Миндяке были праздники, когда народ отдыхал, отмечая их хождениями в гости   друг к другу. Пили, пели, танцевали. Леля-Дуся очень хорошо пела русские народные песни – «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина», «Под окном черемуха колышется», «Бежал бродяга с Сахалина», «Лунная дорожка, огонек горит, молодая пряха у окна сидит, молода,  красива, карие глаза, по щеке разлита светлая слеза». Часто просили:
- Дусенька, спой, певунья ты наша, из Руслановой что-нибудь для души, мы подпоем…
И  она пела так,  что все замолкали, боясь нарушить трогательную прелесть русской песни, в которой  всегда найдется то, что за душу берет. А Дуся пела так душевно, что иногда глазки ее влажнели от слез. Она утирала их платочком  и стыдливо, словно извиняясь, улыбалась всем.
Никаких особых праздничных мероприятий не было, кроме собраний на работе, где раздавали грамоты за хорошую работу,  премировали подарками в виде отрезов на платье или  денежной премией. Праздники – это Новый год, 7 ноября1 мая, 9 мая, Пасха  и Сабантуй. Церкви не было, но яйца в Пасху непременно красили луковой шелухой и ходили с ними по гостям, стукаясь, кто победит.  В праздники по домам бегал Костя Немтой. Так звали молодого немого парня лет двадцати, которого знал весь поселок, он приходил в дома, что-то мычал и улыбался – поздравлял. В ответ ему  дарили еду, которую он складывал в тряпичную торбу и подносили стаканчик-соточку браги, которая была у всех готова к празднику в бидонах или бочках. Больше не давали, чтобы не опьянел, да  он и сам отказывался.
Дом наш стоял в саду, разделенном на две части, в одной  росли только большие березы с белыми стволами, по которым я любила лазить. Под березами стоял стол с лавками, врытый в землю. Там мы летом пили чай с вареньем. Остальное пространство сада было занято огородом, где росли овощи. Сарай для коровы размещался на краю сада с выходом на улицу в сторону дороги, по ней пастухи гнали скот из поселка на выпас.
Как шумели березы в саду, когда они распускали свои сережки, как шелестели золотые листочки осенью! - этот шелест детства мне не забыть никогда! Весной мы делали зарубки на их стволах  и привязывали отводные трубочки, по которым сок стекал в банки. Мы его пили, он был очень вкусный.  Я всю жизнь меняла города, многого навидалась в разных уголках нашей огромной страны, но такого  шелеста, запаха и золота берез мне больше не довелось услышать! Да и сок драгоценный тоже исчез, забыли, а зря!
А я  развлекала друзей-мальчишек приключениями  из книг,  умело оранизовывая игры на основе этих историй. Лихо фехтовала на шпагах, так как была очень ловкой  и левшой, что давало некоторые преимущества. И в футболе-волейболе спуску не давала. Только у меня был волейбольный мяч, который папа привез. Мальчишки меня, поддразнивая звали  командиршей,  признавая мои организаторскими способности и превосходство перед ними, благодаря знаниям, устремленности к приключениям, играм и справедливости. Им было интересно, со мной, заводилой, не соскучишься!
Когда мама, еще беременная, работала в магазине,  с ней случилась беда. То ли дверь забыла закрыть, уходя на обед, то ли, бандиты умудрились крюк откинуть изнутри и проникнуть в магазин, но грабанули самое дорогое в магазине – наручные часы. И смылись! Мама  в слезах помчалась к  папе. У него на работе была  лошадь с  тарантасом, и они немедля помчались в милицию. В милиции пообещали найти воров и ждать. Выйдя на крыльцо, папа каким-то чутьем сообразил, где искать грабителей и помчался по дороге к  Верхнеуральску, подобрав какой-то сучок-кривулину.  Гнал тарантас так, что  скоро догнал парочку с кошелкой. Они резво чесанули от него  и  папа  понял – они! Размахивая сучком-пистолетом, заорал что есть мочи:
- Стоять, суки,  мигом перестреляю!  Бросай мешок и тикайте! - я снайпер,  не шучу, гады!
Бандюки, увидев бешено орущего  очкарика, размахивающего «пистолетом»,  бросили кошелку и рванули в кусты. Папа выпрыгнул из тарантаса, в кошелке было  украденное. Благодаря папиной смекалке и смелости, мы  избежали большой беды. Несмотря на беременность,  маму  упекли бы в тюрьму  надолго! - такие были времена!
Помню  денежную реформу. Ее объявили, и дали немного времени для обмена денег на товары. Все кинулись в магазин  закупать все, что можно и нужно. А того, что можно и нужно, было мало, Люди кинулись в очереди, сметая с полок все, даже скукоженные от старости огромные рабочие ботинки и прочее, что еще осталось не купленным. На следующий день, когда появились  новые денежные знаки, на улицах валялись старые деньги. Скомканные, брошенные в лужи, разорванные в отчаянии людьми, которые  не смогли их обменять на товар. Много  было пострадавших и  недовольных этой реформой! То было выгодно только государству. 
А вскоре, уже после рождения Ларисы, ночью пришли  за папой из органов и увели в неизвестном направлении. Мама  были в отчаянии. Вроде как увезли уже куда-то, но ничего не говорили об этом. Папа вернулся только через месяц. За это время она очень похудела, плохо спала и была в таком отчаянии, что мы с Лелей-Дусей боялись за нее, казалось, она не  справится  и не выйдет из депрессии. Они молились по молитвам, множество которых знала Леля-Дуся. И Господь услышал их мольбы, папа неожиданно вернулся. Оказалось, что  возили его в ЦЗЗ, где случился пожар на заводе. Проводили расследование и за халатность привлекли папу, он, вроде бы не соблюдал технику безопасности, работая главным энергетиком и допустил оплошность в свое время.  Но папа, всегда все скрупулезно  соблюдая, всегда составлял необходимые документы и приказы. И смог найти их, там были его распоряжения о необходимости соблюдении в разных случаях условий безопасности. Виноваты были те, кто  эти приказы не исполнял, что и было доказано. Хранил нас Господь! Когда папа узнал, что мама молилась за него с Лелей-Дусей, он, убежденный коммунист, не верующий в Бога, сказал:
- Спасибо вам с Авдотьей, если бы не вы, кто знает, как бы вышло. Я уже думал - каюк мне пришел! – а тут вы…  Не зря ведь Сталин  в начале войны призвал священников молиться за Россию, они ездили по фронтам перед боем! -  и мы победили, с Божье помощью!
Я была еще та штучка!  - выдумщица на приключения. Придумывала разные походы на речку Миндячку, например, клад искать. Придумывала что-то искать спрятанное мною незаметно, готовила заранее карту зашифрованную и мы искали эту вещь, например, несколько старых монет, которые у папы сохранились с давних времен. Ну, эти монеты, конечно же, первая находила я, чтобы они мне достались, и я их возвращала туда, откуда взяла. Ловко всех дурачила, но, интересно же было всем, а мне особенно – дурачить всех! Играли и в другие игры, ловили пискарей на уху.  Собирала команду,  человек восемь активных девчонок и ребят. Все  в красных галстуках строились в шеренгу и, с песней « По улице шагает веселое звено…» или « По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год…», топали около часа по проселочной дороге, попутно собирая в корзинки клубнику, которой были усыпаны холмы.
Как-то  ранним летом дошли до речки, а она разлилась  почти до берегов. Устроились на берегу ловить пискарей. С нами навязался  десятилетний Витя, брат Вадика.  Он бегал на берегу и вдруг, споткнувшись о камень, скатился с пригорочка прямо в реку. Бултых и, захлебываясь,  замахал руками, а река уже несет его по течению. Все застыли, как-то не очень понимая, что делать. Я первая сообразила, что Витя  тонет,  была к нему ближе всех и скакнула в воду, даже не успев испугаться, что это может быть опасно. Но к счастью, для моего роста оказалось неглубоко, вполне можно схватить его за торчащую над водой  руку. Вода мне была чуть выше груди и,  пока все рты разевали, я вытащила Витю  на берег. Он рыдал и плевался водой.  Мы его успокоили, Вадик снял с себя рубаху, стащил все мокрое с Вити и переодел его в свое сухое. У костра высушились. Все меня жутко зауважали, как же спасла Витю - героиня! Но кто-то болтанул, родители обеспокоились и надолго запретили мне эти пионерские походы.
Папа, заметив мой интерес к активным играм с мальчишками, не возражал против дружбы с ними, даже купил мне велосипед, мяч волебольный,который на нашей улице был только у меня. А мама, наоборот, считала, что это все не для девочки, звала меня мальчишницей.
Я спорила  с ней:
- Мама, что плохого в том, что я дружу с мальчишками, с ними же интересно играть. А девчонки  только и знают, что в классики играть, да кукол кутать в тряпки и баюкать. Ну, это же скучно, а мне интересно драться на шпагах, бегать, лазить по деревьям, в футбол играть... История показывает, что  многие женщины были во главе мужчин, как Жанна Д, Арк, или наша  Великая Екатерина. Она  правила  Россией лучше мужчин, и они ей подчинялись. Так что же плохого, если я умею командовать мальчишками, раз они меня слушают как командира? Я ведь по сравнению с ними, знаю гораздо  больше чего, чем они, благодаря чтению книг, любопытству и желанию узнавать про все. Командуют ведь только умные, смелыее и умелые, не важно, мужчины или женщины.
 Я была активной без меры. Мама меня иногда останавливала:
- Да куда ты опять торопишься, непоседа моя? - помчалась она опять скакать где-то,  пока не замерзнет шальная  девчонка? Такая же суматошная и строптивая, как твой отец. Все-то ей надо знать, всюду лезет вперед всех! Какая-то не такая, как все, все тебе  не так, да не эдак. Все по своему норовишь, поперечная!
- А я хочу не как все, а лучше! Как все неинтересно и скучно!
А  я действительно  любила то, что  мало кто делал. Например,  лазить  по деревьям и на крыши сараев. Девчонок это не привлекало, а мне – самый раз. Даже штанами зацеплялась иногда на какой-то внезапно выскочивший сучок, гвоздь, а мама потом мне царапину на заднице будет бесконечно мазать йодом и заплатки на штаны ставить. Но как же хорошо было  скатиться зимой с пологой крыши сарая и ухнуться  в сугроб!  Мы также катались с горы, которая начиналась сразу возле школы,  ходили на каток на берегу озера. После этих катаний я приходила домой  в мокрых от снега шерстяных шароварах и валенках, с красными щеками, шмыгая соплями.
 Однажды я простыла и неделю проболела. Очень этому была рада, так как в школу не ходила, а валялась в кровати и читала книги или орала песни, которых знала уйму. Маму это удивляло! – как можно распевать во все горло, если болеешь? Хваталась за термометр и удивлялась, что температура, а я пою. Я в то время посмотрела трофейный фильм про мальчика-дирижера и решила стать дирижером. Слух у меня был очень хороший, и я пела, махая руками в такт песни.  Мне действительно это помогало, становилось лучше.
 И папа купил мне аккордеон, очень красивый и нарядный. Но так как в Миндяке не  нашлось учителя, то  я только долго пыталась что-то играть,  и потом аккордеон продали. Только после окончания школы, уже в Казахстане, я стала учиться игре на скрипке  в музыкальной школе для взрослых. Я тогда не поступила в институт, куда меня  хотели засунуть родители, чтобы я стала строителем. А я  этого никак не хотела, к экзаменам не готовилась и бегала по Новосибирским театрам,  музеям и выставкам. Когда вернулась домой, папа устроил меня на работу маляром, сказал:
- Маляр – это малер,  по латыни художник. Ты же любишь рисовать, вот и поработай, раз учиться не хочешь!
 Я там работала до лета в бригаде, где был один мужчина – бригадир, а остальные 12 девушек, которые  разговаривали на том русском языке, который  называется ненормативным. Я к нему не привыкла и еле терпела. Но мои доводы не могли остановить никого, надо мной только посмеивались. Тогда я стала во время работы громко распевать песни,  чтобы ничего не слышать. В строящемся доме была великолепная акустика. Песни мои разносились по всему дому и  всем нравились, особенно, то, как я пела.  Маляры с удовольствием слушали мои песни,  разные народные, частушки  и арии из оперетт и опер. Иногда женщины просили:
- Светик, спой «Ивушку», или еще что, «Бродягу» например!
И присоединялись, а я пела, махая кистью с краской по стенам. Мы приходили на работу и переодевались в комбинезоны, и на обед я бегала домой, не переодеваясь, жили мы недалеко от строящихся домов.  В этом, не вполне чистом комбинезоне, быстренько помыв руки, я садилась за стол. Папа приходил из своего управления на час позже. Торопливо поев, я вынимала из футляра свою скрипку и самозабвенно пиликала то, что было задано. С тех пор я обожаю скрипку. Любовь к ней на всю жизнь привил мне мой молодой учитель,  потомственный скрипач из Москвы, который играл мне на старинной скрипке Амати, принадлежащей еще его прадеду. Он меня хвалил, говорил:
- У тебя абсолютный слух, девочка, тебе надо учиться дальше,  большие способности!
Я  проучилась в этой школе только один год, так как потом мы уехали из Казахстана снова в Башкирию,  в город Сибай, где уже  жили наши друзья Симаковы, и дядя Петя  уговорил папу приехать к ним  главным энергетиком завода. До этого я ездила в Ленинград поступать в Химико-Технологический институт. Мои родители хотели видеть меня только инженером. А я опять не собиралась быть инженером,  бегала по прекрасному  городу в театры, на выставки  и музеи. И опять вернулась домой, уже в Сибай. То, что я так безрассудно тратила время, наверное, мне  было надо, чтобы  познакомиться с тем,  чего мне не  доставало в детстве –  с высокой культурой. Именно эти, казалось бы,  бессмысленно потраченные годы, дали мне понять, что мне надо, найти свой путь.
 В Сибае папа устроил меня в электроцех, где я работала электрообмотчицей с зарплатой 80 рэ. Рядовой инженер получал  120.  Бригадиром был  мужик, остальные молодые женщины. Работа была трехсменная. Опять грязь и однообразная тупая работа, разве что мата там  не было. Самых молодых девок раз в неделю  по утрам посылали на выгрузку угля из вагонов уголь. Вагон  подгоняли к месту, где вдоль рельсов  был огромный котлован для ссыпания  угля из вагонов. Мы забирались в вагон, открывали двери, уголь ссыпался в котлован, а остатки угля из вагона  мы огромными лопатами вышвыривали следом. Работа длилась часа два, после чего нас отпускали домой. От работы с тяжеленными лопатами у меня на ладонях лопались мозоли, дня три заживали. Электрообмотчицей я проработала до лета. И опять готовилась к поступлению в институт.
 В Сибае в тот год открылся приемный пункт для абитуриентов в Магнитогорский Горно-Металлургический институт, родители опять заставили меня сдать туда документы для поступления под их присмотром. Это у них получилось, я стала студенткой.
Студенческая жизнь была интересной. Я познакомилась с ребятами из институтского ансамбля «Джаз-Банд», руководил которым Толик, приятель подружки Лии. Толик играл на пианино, скрипке и саксе. На посиделках, которые мы частенько устраивали в нашей комнате в общаге, выплясывали рок-н-ролл,  буги-вуги, а когда пели песни, я лихо выстукивала ложками по стаканам. Толик  заинтересовался мною и пригласил на репетицию. Где мне так понравились ударные инструменты, что я  напросилась попробовать постучать-побарабанить, Там был какой-то чарльстон, и я  выдала такое, что парни выли, орали и хлопали в такт мне, так я их развеселила своим вдохновенным импровизированным грохотом. А в конце проорали «бис» и приглашали вступить в свой банд. Но я не поверила их комплиментам,  и не решилась, постеснялась! - они же асы, а я  так, мимо проходила.
  Учить математику, физику, технологию материалов и сопромат было  муторно, У нас был какое-то ускоренное обучение,  за 2 года мы прошли 3 курса. Весной я не сдала экзамены – осточертело все! И не стала пересдавать. Меня  внезапно осенило,  я  прозрела и с абсолютной уверенностью решила, что хочу быть только архитектором! Моментально забрала свои документы  о неоконченном образовании. А возле деканата встретилась с парнем, который забрал диплом об окончании института. Он шел мне  навстречу, вдруг схватил меня за руку и остановил:
- Светлана, это ты, откуда?!!
- А ты кто такой, что-то не припомню!
Показалось, что я его где-то видела.
- Да это же я, Петя Андреев, ну, тот, кто влюблен был в тебя и от ревности тебе  нос разбил в клубе. Прости меня, мы потом с матерью к брату уехали. Я плакал от злости, и уехал. С тех пор не могу забыть тебя и виню, что обидел! Как хорошо, что я тебя встретил! Прости меня! Ты такая же красивая, даже еще красивее! Прости меня, дурака, не дает мне покоя этот случай! Прости и забудь!
- А, это ты, Отелло? Да как же забыть-то? – навек запомнила, как нос распух, а мой приятель делал вид, что не заметил, трус!
-Ты прости, Света! Я ведь тогда с тобой хотел попрощаться, мы на следующий день собирались с мамой ехать к брату. Вот я и взбрыкнул от злости, что ты  каким-то парнем будешь дружить, а я уеду навсегда, и ты меня забудешь.
 Мы поболтали, вспомнив школьные годы. Интересно, что мы учились в одном институте, а встретились, когда Петя  защитил диплом с красной корочкой, а я бросила учебу. Он очень удивился этому:
       - А в чем дело?
- Да как-то все текла по течению. Не могла противиться родителям, а сама металась в поисках. Но ничего зря не бывает, Петя! я за это время окончательно прозрела, теперь буду целеустремлено идти к цели! Я ведь ничего по жизни не хочу, кроме свободы и творчества – кино,  журналистика, музыка, живопись, архитектура. Это же не работа, а хобби!. Пока не получила достаточных знаний, выбора не делала. Всего хотела, и только сейчас прицельно определилась, буду архитектором!  Архитекторы все были художниками, скульпторами… Архитектура диктует стиль не только городской среде и в ландшафтной архитектуре, но и моде - на мебель, одежду, посуду, прически, практически на все! – архитектура праматерь всех искусств.
 Мы в тот же день разъехались – я в Сибай, откуда мы  сразу выехали в Усть-Каменогорск, а Петя по направлению отправился в Свердловск. Он  был женат, сказал, что у него дочка, 2 годика, зовут, естественно, Светлана. Петя многого добился, работал директором какого-то завода, я как-то случайно об этом прочитала в газете про него, народного депутата РСФСР. Вот таким стал тот мальчик, с которым мне не о чем было говорить в далеком детстве! – дундук и пентюх!
Я все вспомнила про него. В четвертом классе у нас появился новый мальчик, недавно приехавший в Миндяк, Петя Андреев. Мальчишки сразу же стали его прощупывать на прочность.  Признанный вожак Борька Куприянов  стал к нему придираться, провоцируя на драку. Петя сначала не реагировал, пропускал выпады, словно не замечая. А Борька наглел, и добился. Петя  не выдержал, когда Борька вылил из его чернильницы почти все чернила в свою и, ухмыльнувшись, потопал к своей парте. Петя внезапно подставил ему ногу наперерез и Борька мигом ляпнулся на пол. И тут-то  Петя выплеснул ему на голову остатки чернил. Чернил было мало,  они пролились только на голову и Борькины уши. А Петя протянул обидчику руку и, подняв его, сказал, приложив руку к груди:
- Ой, извини, я нечаянно, хорошо не на одежду. 
Взял промокашку и старательно растер чернила на голове обидчика, чтобы не пролились на одежду. Борька вдруг скривил лицо в жалостливую гримасу и заплакал от унижения. С тех пор корона перешла Пете,  это признали все.  Король повержен! - да здравствует король! А Петя снова показал себя на переменке. Один первоклашка достал  из кармана калачик, но  не успел откусить, как к нему подскочил наш задиристый Вовка Иванов. Схватил малыша за ухо и  калач забрал. Петя рядом был, он этого Вовку схватил двумя руками за уши и дернул:
- Верни, где взял!
- Да пошел ты! - больно, отпусти!
Калач вернул, а Петя все уши дергает и требует:
- Обещай, что больше не будешь обижать малышей!
- О -  о-ой! Ладно, отпусти, я пошутил, не буду!
- Обещаешь?
- Зуб даю!
Петя еще раз дернул  и отпустил его пылающие уши. Вот такой герой!
И этот герой стал приставать ко мне, дергал за косички, катышками промокашки в меня кидал. А еще ко мне приставал Генка Коркин, он писал мне записочки с разной чепухой и передавал во время уроков. Петька сидел недалеко,  и я видела, как ему это не нравится. Как-то на переменке Петька подошел к Генке и что-то сказал. Генка засмеялся в ответ, тогда Петька долбанул его кулаком по носу так, что хлынула кровь. Генка помчался к умывальнику и долго смывал кровь. Учителя этого не заметили. Но с тех пор записочек Генка мне не писал. А Валька Егорова мне потом сказала, что слышала, как Петька пригрозил Генке, чтоб тот больше не лез ко мне. Ясно!
 Петька стал появляться на катке, который заливали на берегу озера. Я туда ходила с Вадькой, он мне привязывал коньки к валенкам, а потом бегал с мальчишками играть в хоккей. Как-то шнурок на коньке лопнул, я упала, и тут подскочил Петька, ловко шнурок связал и прикрутил конек к валенку так крепко, как Вадька не умел.  И навязался пойти вместе со мной до дому, сказал, что ему по пути к тете. С тех пор он мне коньки привязывал,  домой провожал и портфель носил. Но я его побаивалась, считала хулиганом и вообще не интересным. А Вадька все знал, и  мы любили с ним говорить о книгах.
Как-то после катка Петька провожал меня, уже смеркалось, дойдя до нашей калитки, Петька вдруг потянулся ко мне и холодными губами клюнул в щеку. Я отскочила за калитку и оглянулась. Хорошо, что мама из окна не смотрела, и  людей близко не было! После этого Петька неделю не смотрел на меня и не ходил за мной с портфелем.
 Потом я была на дне рождения у Светланы. После чаепития и игр с песнями, я собралась домой. Света вышла меня проводить, во дворе мы присели возле сугроба пописать, И  я призналась:
- Свет, недавно после катка Петька провожал меня и поцеловал.
- Да ты чо! – по настоящему, в губы?
- В щеку.
- Ну и как тебе?
- Да никак, у него губы холодные и мокрые.
- А девчонки говорят, что он тебя любит, клеится!
- Да пошел он! - с ним неинтересно, поговорить не о чем, пентюх какой-то! Вот  Вадька  все знает и умеет.
Но Петька  снова носил за мной портфель. Портфели тогда были не у всех, в нашем классе только у меня, Светы и Генки Коркина. Остальные ученики носили  полотняные или  парусиновые серые торбочки  с  пояском через плечо.
Скоро наступила весна, потом каникулы. Наш класс отпраздновал окончание учебы походом в горы, где начинались нагромождения камней и скал, среди которых текла неглубокая гремучая речка, с водоворотами. Очень  живописное было местечко.  Мы нашли небольшую  полянку, развели костер и стали печь картошку,  расположившись вокруг на камнях. Как  всегда, пели песню. Когда закончили  Петя вдруг встал и объявил:
- Дорогие зрители, представляем следующий номер,  танец «Яблочко», исполняет артист Петр Андреев!
И такое выдал?!! Ловко вытанцовывая ногами всякие выкрутасы, шел вприсядочку и крутился вокруг себя, как настоящий танцор. При этом он держал в руках оловянные ложки, которые у него лихо проигрывали мотив, сохраняя танцевальный ритм, а он, задорно скалив зубы, пел:
- Эх, яблочка, да куда ко-отишша, ко мне в рот попадешь, да не варо-отишша!..
Мы обалдели! Ну,  вот никто не мог ожидать от Петьки такого концерта. А он, выписав очередной круг ногами, вдруг сделал прыжок и, лихо кувыркнувшись, приземлился на ноги, раскинул руки и громко крикнул – Ап!
Мы похлопали артисту. И посыпались вопросы:
- Ты откуда такому научился? - как артист, как в кино!..
А он стоял и улыбался:
- Да братан у меня служит в армии, научил. Он там в ансамбле пляшет на концертах.
Я потом у него научилась ложками выстукивать и по стаканам выколачивала мелодии. Его уроки я запомнила навсегда и частенько этим пользовалась, особенно, когда училась в институте. 
 А потом произошло вот что. В Миндяке мы бегали в клуб смотреть кино. После войны в СССР появились  трофейные фильмы. Это были  голливудские  и европейские фильмы знаменитых известных всему миру режиссеров.  Мы узнавали про неизвестную нам  жизнь,  которая зачаровывала своей сказочно красивой нездешностью, наполненной  потрясающей музыкой -  « Большой вальс», фильмы Чаплина, «Бродяга» и многие другие. Как-то Петька позвал меня в кино.  «Чапаев» шел, а я уже с Вадькой договорилась идти и  сказала ему об этом. Он молча повернулся и ушел, обиделся.
В кино мы с Вадькой устроились на лавках в середине зала, я сидела у прохода. Кино началось, сначала, конечно новости, а когда начался фильм,   с передних рядов по проходу выскочил мальчишка, пробегая мимо меня,  он вдруг махнул рукой и  трахнул меня по носу так, что хлынула кровь и в носу загорелось. Я успела вытащить  платок и останавливала кровь. Из глаз текли слезы, было очень больно. Хлопнула входная дверь, выпустив мальчишку. А  друг Вадька сидел, не отрывая глаз от экрана. Неужели не заметил ничего, или  специально делал вид?  Я его потом спросила об этом, когда вышли из клуба.  Он сделал изумленное лицо и спросил:
- Ты про што?
- Да про мальчишку, который меня по носу трахнул до крови!
- Да? – когда? А я и не заметил!
- Да ты чо! - я носом хлюпала от крови и плакала, а ты, значит, не заметил?
С этими словами я сильно тюкнула ему в нос кулаком, его нос мигом окрасился багрянцем, а я добавила:
- Все-то ты видел, ты просто струсил, козел! Пошел вон, не друг ты мне!
Но я, конечно, все Вадьке простила и наша дружба продолжалась. Я была великодушной, прощала всех и не держала зла.
С тех пор я больше не видела гордого Отелло-Петьку, который был первым, кто меня любил и поцеловал. Он уехал, а я продолжала учиться. Нашу Анну Николаевну заменили другими учителями,  они вели  уроки истории, математики, литературы, рисования... Я очень  любила уроки рисования. Их вел  бывший фронтовик, ему на фронте оторвало ногу,   и он ходил на самодельном деревянном протезе из чурбака. Носил   одежду, оставшуюся после фронта – гимнастерку, галифе и шинель. У него были огненно-рыжие волосы и усы,  как у Чапаева. И звали его Василий Иванович. Он меня особо выделял за усердие и хвалил. Сказал как-то:
- Тебе надо учиться живописи, Светлана, из тебя может получиться хороший художник, если будешь учись у великих мастерству. Тебе нравится рисовать?
- Очень!
- Не бросай то, что Господь  дал тебе, не зарывай свой талант, стремись раскрывать его, и топай к самой высокой цели!
И я с тех пор всегда рисовала. Особенно любила рисовать шаржи. У меня это хорошо получалась, я умело выделяла  смешные особенности людей, развлекая всех своими картинками. И еще одно увлечение у меня появилась, я создала кукольный театр. Появилось много книжек для детей про всякие самоделки. Для меня прошло время драться на шпагах с мальчишками, играть в карты и домино, осталась на всю жизнь только привязанность к шахматам и творчество. Кроме пения и  рисования появилось желание ставить кукольные спектакли. У мамы было много обрезков разных тканей, из которых я мастерила куклы. Делала головку из ваты и шерсти для волос, ножки и ручки, шила  одежду и крепила это  все  на тюбики от губной помады, в которые можно было  просунуть пальцы рук, и  вот она! -  готовая артистка. Первая парочка кукол изображала знакомых врачей - Лилю и Марка. Это были смешные персонажи, детей у них не было.  Марк – горбоносый коротышка-толстячок с огромной копной вьющихся волос и здоровенная долговязая Лиля с необъятными формами зада, грудей, ног и рук.  Мама  часто шила Лиле наряды, а Лиля любила пообщаться  с мамой, посплетничать и попить чайку с рюмочкой Кагора. Рассказы ее всегда велись вокруг Марка:
- Эта стервозная Люська-рентгенолог  покою Марку не дает,  пирогами прикармливает,  носит варенье и курить зовет в коридор на подоконник, чтобы все видели. Я отвадила от него Надьку-санитарку, так теперь эта худосочная  дылда – не грудей ни зада, привязалась к Марку как липучка! Ну,  она у меня попляшет! Скоро собирается ко мне зуб золотой вставлять, как будто это ее, страшилу белобрысую, украсит! - уж я ей вставлю, походит она у меня!
 Я сделала смешные и очень похожие на Марка и Лилю куклы и показывала маминым подругам сценки из их жизни. Мамины бабы  хохотали до слез, когда я показывала им этот театр. Приходилось только прятать  кукол, чтобы не попали Лиле на глаза. Но, Лиля их все же увидела, я случайно  забыла их спрятать, а она, увидев этих персонажей, узнала себя и Марка, долго хохотала и упросила меня показать спектакль. Я осмелела, поняв, что Лиля все поймет правильно, не обидится, и выдала ей по полной программе.  Доставила ей большое удовольствие! - как-никак Лиля провела детство в Одессе, там юмор понимают! Лиля ржала как сивая кобыла, а под конец, вытерла слезы  и сказала:
- Молодец, Светик,  классный театр устроила! - дуй уперед, девочка, радуй людей своими талантами. Давно так не хохотала! Спасибо, Светулечка,  словно  в ридной Одессе побывала!
Ну, не могла я жить спокойной жизнью, жизнь моя должна была  быть игрой, наполнена интересными событиями, которые я сама создавала, чтобы скрасить  ее обыденность. Душа моя не хотела покоя, ей надо было жить весело, на всю катушку радоваться жизнью. Любила сочинять всякие небылицы и удивлять ими доверчивых друзей. Как-то, начитавшись фантастики,  Вите Огареву наплела всего, приукрасив еще и от себя чего-то, что самой нравилось, про невиданные планеты, звезды,  космические корабли и полеты в другие миры. Витя слушал, раскрыв рот, пока я увлеченно несла ему всякую ерепень, радуясь сама своей трепотне. А на следующий день Витина мама пришла к маме на примерку  и рассказывает ей:
-  Витя  утром проснулся и рассказал, что он ночью с вашей Светой летал в какие-то миры. Я посмеялась, что это ему сон приснился, а он все доказывал, что это не сон, а правда – летал! Стал даже искать какой-то  камушек, который  там нашел. Я с трудом его убедила, что ему приснилось, не  верил. Ну и выдумщица ваша Света, такого напридумывает! - хоть стой, хоть падай, а глупая малышня ее сказкам верит.
Вот такая я штучка!
После окончания шестого  класса мы уехали из Миндяка. Минцветмет переводом направил  папу  в город Джетыгару. Леля-Дуся уже уехала в Ашхабад к давней подруге, а к нам приехала  Нина,  она поехала с нами в Джетыгару. Это было время освоения целинных земель в Кустанайских степях. Со всего  Союза приезжали по зову ВЛКСМ молодые люди строить села и растить хлеба. Поэтому по  выходным в  городе было неспокойно,  с целины приезжали целинники, ходить в кино, пить водку и танцевать на танцплощадке в большом красивом парке, где цвела акация.
Мы жили  в большом двухкомнатном доме, где была терраса и встроенная уборная, а вокруг дома был  маленький садик с кустами акации. Рядом была водокачка с водой, а в Миндяке  летом я носила на огород большие ведра с водой каждый день, огород поливать.  В Джетыгаре  мы впервые увидели арбузы. Он были небольшие, величиной с головку младенца,  тонкокожие и очень сладкие. Их привозили ранней осенью и они  навалом валялись  в огромном ящике возле магазина.
 Недалеко от города была  речка, куда  мы с девчонками ездили купаться, а кругом –  синее-синее небо и степь,  пахнущая ковылем, желтая, и бескрайная   до горизонта! – это было очень красиво!
Через год, родители отправили меня в лагерь, я была еще пионеркой. Мне там понравилось - игры, походы,  купания в речке. А в конце был  концерт на летней эстраде и прощальный костер. Я участвовала в концерте со своими куклами, которых прихватила из дома. Мне долго хлопали, как настоящей артистке, чему я была рада, а ребята еще и вызвали меня на бис. Спектакль я устроила из смешных сценок  лагерной жизни.  А вечером был костер, где мы пели песни, веселились и одновременно жалели, что приходится расставаться с новыми друзьями.
В Джетыгаре  меня приняли в комсомол. И там у нас случилась беда. За обедом мама неловко схватилась полотенцем за ручку трехлитрового чайника, он опрокинулся, и кипящая вода хлынула на колени Ларисы, едва прикрытые платьицем. Лариса  страшно закричала от боли, ноги ее от бедер до колен мгновенно покрылись красными пятнами и лоскутами кожи. Папа мигом вскочил и, схватив ведро с водой, стал поливать Ларисины ноги, крикнув маме:
- Тащи простыню!
Пока мама прибежала с простыней, он продолжал лить воду на ноги. Потом сунул простыню в ведро с водой, намочил ее щедро и,  взяв на руки мою орущую сестренку, скомандовал маме:
- Расправь простыню, сверни ее в два раза,  тихонько и осторожно покрой ноги, и снова пролей водой все.
 Затем он аккуратно поднял Ларису на руки так, чтобы  она горизонтально лежала,   велел мне наполнить чайник холодной водой, и выскочил на улицу,  крикнув мне:
- Светлана, беги за мной, быстрее!
До больницы   надо было бежать полкилометра,  Папа  бежал так, что я еле успевала за ним, останавливаясь на секунду,  чтобы плеснуть водой  на простыню. Папа так дышал, что мне было страшно. Дверь больницы была распахнута от жары,  и он заорал, добравшись до нее:
- Доктор, помоги!
 Выскочил молодой мужчина в белом и,   осторожно подхватив Ларису, понес ее в сени. Папа обмяк и,  прислонившись к перилам лестницы, еле отдышался, потом мы вошли. Врач обрабатывал ожоги какой-то остропахущей мазью и сказал:
- Молодец, мужик, все правильно сделал! Коллега?
- Нет, первая жена врачом  была, погибла на фронте.
Ларисочка вела себя стойко, недели две терпела, лежа на спине. Она тоже  любила книги, и мы с Ниной ей по очереди читали. Папа соорудил ей над кроватью дугу из стального прута и накрыл простыней, чтобы кожи не касалось. Было знойное лето. Мы с Ниной всячески стараясь помочь сестренке перенести эти страшные дни. Все прошло хорошо, не оставив следов. Больше всех страдала мама, переживая свою вину.
В Джетыгаре возле небольшой речки был парк, где росли кусты акации и тополя, клумбы с цветами, карусель, чертово колесо, эстрада  и танцплощадка. В воскресенье там была с утра  до вечера масса людей. Нарядно одетые, они прогуливались по парку, а вечером на эстраде играл духовой оркестр и под его музыку все танцевали. Рядом с парком был кинотеатр, где кино шло три раза в день. На колоннах у входа в кинотеатр были развешаны громкоговорители, транслирующие то,  что происходило в кино так, что все хорошо было слышно  в парке.
Мы с подружкой Галкой  с весны торчали в парке с учебниками, слушая  иногда киношную трансляцию. Однажды я задержалась там одна. И вдруг м услышала льющиеся из громкоговорителей звуки удивительно красивой песни на незнакомом языке. Ее пела женщина, чей голос просто очаровал меня, потом пошла трансляция фильма. Я вскочила со скамейки и помчалась к клубу. На колонах кинотеатра на  афише было написано,  что идет аргентинский фильм «Возраст любви», в главной роли Лолита Торрес. Я вернулась в парк и досидела там до окончания фильма, прослушав всю трансляцию. Пение Лолиты Торрес и музыка фильма  были для меня как волшебство, которое я не могу сравнить ни с чем, что могло бы на меня так действовать. Все мое существо просто было заполнено этими звуками, они не оставляли меня даже по окончании фильма. Такого мощного эмоционального состояния абсолютного счастья, любви  и блаженства я никогда не испытывала.
Потом помчалась домой и выпросила у мамы деньги на сеанс, куда еще можно было ходить детям до  шестнадцати.  Фильмы шли по три сеанса в день. Этот фильм шел несколько дней,  люди толпами валили на него. Я его посмотрела три раза, больше мама  денег не дала, впереди были экзамены. Подготовку к этим экзаменам я проводила с Галей в парке под аргентинскую музыку и песни, которые чарующим голосом пела Лолита Торрес. За это время я эти песни записала и выучила, а потом пела их дома на аргентинском языке, старательно подражая великой актрисе. Спустя несколько лет я снова увидела этот фильм и сходила на него еще 10 раз. До сих пор Лолита Торрес не перестает меня так же сильно волновать, как ту девчонку, которой я была,  впервые услышав ее.
В Джетыгаре мы  прожили два года и опять отправились на новое место. Это был город Зыряновск, где папу назначили главным энергетиком Свинцово-цинкового комбината. Там работали шахтеры. Город находился в Восточном Казахстане, недалеко была  реки Бухтарма возле Алтайских гор.
Я пошла там в девятый класс школы была имени Сталина. Там мне очень повезло. Учительной литературы была уже не молодая Тагзима Габидулловна Гибайдулина, татарка. Она была влюблена в русскую литературу и преподавала ее так, что ученики полюбили ее уроки. Вела их, удивительным образом  преображаясь в персонажей и авторов. Мы словно спектакль смотрели, слушая ее, до  того она была артистична и убедительна.
Это было время особого внимания к культуре и образованию. В Зыряновске был очень хороший книжный магазин, куда привозили много многотомных изданий известных авторов, продавались они  по подписке, которая проводилась в выходные дни. В эти дни мы с папой с раннего утра шли к магазину, где до открытия собиралась приличная толпа, чтобы по очереди подписаться на издания книг Майн Рида, Стивенсона, Жюль Верна, Достоевского, Гайдара и многих других известных и любимых читателями авторов.
Народ тогда читал много, все стремились получить образование, культура была довольно востребована обществом. В городах для школьников организовывали разные семинары, олимпиады. Тагзима Габидулловна как-то собрала пятерку лучших учеников девятого класса, любителей  литературы, и в зимние каникулы отправила в Усть-Каменогорск на литературную олимпиаду посвященную Пушкину. Ехать надо было поездом, который утром выезжал от станции, находящейся недалеко от Зыряновска. Чтобы не вставать рано и ехать автобусом до станции, мы решили выехать до станции вечером, переночевать у тетки одного ученика и утром прийти на поезд.
Приехали поздно. Пока поужинали – пора спать.  В деревенском доме были  две комнаты и кухня. В оной комнате парней уложили на пол, подстелили тулуп и накрыли одеялом. А нас с Ольгой отправили на печь, там было тепло. Эту ночку я не забуду никогда. В то далекое время в домах частенько заводились клопы. У нас в доме их не было, а здесь эти отвратительные маленькие твари накинулись на нас с Ольгой. Это было  невыносимо! - все тело горело и чесалось, да еще было жарко от печи. Мы три раза слезали с печки и выскакивали в сени, чтобы охладиться. Вытряхнув с себя этих тварей,  возвращались на свое лежбище и засыпали на некоторое время, чтобы снова выскочить на холод. Хорошо, что не простудились.  Странно, что парни наши спали спокойно! Может они были такие толстокожие, что клопам было не по зубам, или они были невкусные, не то, что мы, такие молодые и красивые! - кто их поймет, этих противных насекомых?
Мы с Ольгой не выспались, хорошо, что в поезде можно было лечь на лавки и поспать, укрывшись пальто. Народу было много, но все разместились в три этажа. Через шесть часов прибыли в Усть-Каменогорск, где нас встретили и отвезли в школу, накормили и покатали на автобусе – показали достопримечательности города, в котором побывал великий Рэрих перед своим путешествием в Гималаи. В пять часов нас снова накормили и повели в большой актовый зал, где проводилась олимпиада.
Там первым  выступил молодой, но уже известный казахский поэт из Алма-Аты Олжас Сулейменов, он читал свои стихи. Потом выступали ученики, читая любимые стихи поэтов и свои. От наших зыряновцев выступала я. Читала наизусть «Евгения Онегина», пока меня не остановили, похлопав по знаку ведущей праздника учительницы литературы. После дискуссий и обсуждения творчества Пушкина, участникам выдали грамоты, а мне  даже подарили барельеф Александра Сергеевича в бронзовой окантовке на полированной  дощечке  с автографом. Я его храню до сих пор! В девять вечера нас покормили и  отвезли на вокзал. В шесть утра мы приехали на свою станцию и автобусом добрались до Зыряновска, очень довольные поездкой. На уроке литературы после каникул я рассказала об олимпиаде и похвасталась барельефом Пушкина. Он всем понравился, такой красивый,  гладили ладошками.
А я еще  стала ходить  в Дом культуры на бальные танцы. Там нас учили танцевать вальс, па-де-катр, па-де-грас, еще что-то  и, конечно, же - танго. Мальчики и девочки 13-15 лет становились парами и под музыку  учились всем необходимым танцевальным движениям, и пластике тела,  Руководила этим хореограф Глафира Германовна, она  до этого училась в Москве. Очень строгая и придирчивая, она не допускала ни малейших ошибок. Красивая, элегантно одетая, с волосами, красиво уложенными в пышную прическу, она, тем не менее, не стеснялась допустимых выражений за наши оплошности и орала на нас, как базарная торговка. Несмотря на безупречные манеры и аристократический вид, Глафира была довольно хамоватая особа, несмотря на ее хрупкость, мы звали ее между собой Глыба. Она считала, что при таком к нам отношением, до нас все лучше доходит, вроде как заряжает на бой, желание доказать, что мы еще покажем, чего стоим, давит на самолюбие!   Сходу приступала безжалостно шпынять нас:
- Сергеева, ты чо такая неповоротливая? – ты хочешь быть балериной или  коровой! Проснись, подтянись и двигайся поизячнее… да поживее… и - с улыбочкой, улыбочкой!… радостно лыбься… словно от счастья невыносимого… да держи эту улыбочку всегда и всюду, как приклееную, тогда из тебя что-то приличное получится! – да носом-то не хлюпай, слезами-то меня не проймешь! - все равно ведь сделаю из тебя принцессу!.. А ты, Гаврилин, чего голову-то опустил? Ты же не мерин понурый!.. ты нам графа изобрази, Гаврилин,.. бравого гусара нам выдай!.. чтобы наши дамы влюбились в тебя,.. а ты их в скукоту вгоняешь!… как старый козел!  А ну, живот втяни… и задницу тоже, да отставь ее назад… и в струнку вытянись! – гусар должен быть бравым, как боевой конь!.. а не  старая кляча.. смотреть тошно!..
Значит так, теперь  к вам обращаюсь, голубушки-принцессы, юные создания! – если хотите быть красавицами, как Вивьен Ли, делайте как я говорю – изячнее двигатесь! – если хотите, чтобы нынешние принцы перед вами штабелями падали! Да животы и задницы втягивайте, чтобы к позвоночнику прилипли, да держите  их так даже во сне! И подбородок выше, словно корону на голове несете. Вот так и ходите,  ни на секундочку не забывая, что вы принцессы, а не базарные бабы распустехи!
- А сама-то,  как базарная  баба, молотит нас языком своим, как кувалдой по башке! - хорошо, что не матом,  Глыба, она  и есть Глыба! – шипела сзади меня Нинка Чернышова, которую она больше всех доставала.
И ведь добилась своего наша Глафира-Глыбаа! - научила нас танцевать, все премудрости  танцев освоили! Я больше всего полюбила танго, впоследствии несколько раз блеснула с умелыми партнерами, Жаль, что этот необыкновенный танец незаслуженно забыли. А я всю жизнь следила за подбородком, чтоб всегда вверх торчал, а живот и задницу держала прилипшей к позвоночнику, держа струнку. 
В новогодние каникулы школьникам старших классов устраивали Новогодний бал-маскарад с елкой в Доме Культуры. Зал был украшен гирляндами и бликами зеркального шара под потолком. Взрывались конфетти разноцветные,  все танцевали и лакомились сладостями в буфете.  Мы  пошли на бал с подружкой Валькой Машкиной, нарядившись шахматными королем и королевой, Мама нам сшила красивые белые костюмы. Вале-королеве - роскошное из белого ситца платье с блестками и снежинками, а я была королем  как мушкетер, с ботфортами и шпагой, а на головах - короны из фольги. Мы отхватили приз – нам подарили фарфоровую статуэтку Пушкина и бронзового Горького. Мы с Валей их разыграли, мне достался юный Пушкин, сидящий за круглым столиком, он писал пером стихи, бронзового Горького забрала Валя.
Мне всегда не хватало  лицедейства я старалась жить интересно, что-то придумывала, чтобы скрасить  монотонные будни, добавить праздника, веселья. Как-то в библиотеке нашла маленькую старую брошюрку, кажется, автор был Арутюн Акопян. Она была о том, как морочить всех фокусами, простыми и примитивными, но удивительно загадочными и интересными. Я ее не вернула, жалко было расставаться с таким сокровищем, оставила себе. В библиотеке наврала, что она случайно сгорела,  и взамен принесла  ненужную  мне книжку. На каком-то школьном празднике, который проходил в актовом зале, мы с Валькой Машкиной выдали представление. Я – фокусник, в мамином китайском разноцветном атласном халате  с павлинами и в чалме, с нарисованными закрученными усами, Валя в длинном мамином платье из малинового панбархата с белым воланом-жабо – ассистентка. Передо мной был стол, накрытый скатертью. Валя вызывала из зала жертву, и мы дурили всех. Я просила жертву – Зайца, как я его называла,  написать на листе бумаги что-нибудь четко и ясно за специально поставленной на столе ширмой, где было написано «Мировой иллюзион». Потом Зайца выставляли из-за стола с этим листком бумаги, который он складывал и прятал в кармане, а я входила за ширму, ловко вытаскивала из-под скатерти подстеленную копирку и бумагу с отпечатком написанного, читала это и  прятала в карман, и снимала со стола  ширму. Делала всякие смешные пассы руками, чесала в затылке, заглядывала под стол и вокруг, как старик Хоттабыч приговаривая – Трах-тиби,-дух-тарах-тах-тах. И тут начиналось представление, которое мы с Валей изображали, переговариваясь с Зайцем смешными нелепыми вопросами. Ответы, которые он давал, были тоже, естественно, нелепыми и смешными, но я из них как-будто бы делала свои выводы и по буквам составляла то, что написал Заяц. И еще кукую-то фокусную дурь заморачивала с другой жертвой. Все просто и гениально, проходило на ура! Среди других выступающих я пользовалась особым успехом, судя по аплодисментам. С этого момента стала знаменитая и известная как Светка-фокусница.
Жизнь моя была насыщена множеством интересных событий. Я стала архитектором, закончив архитектурный Политехнический институт В Алма-Ате была направлена на работу Военморпроект во Владивостоке. Жила на берегу Амурского залива, где из окна видно было море и сопки,  Там я участвовала в проектровании Шатаба Тихоокеанского Флота возле Бухты Золотой Рог. Наиболее значимые мои работы следующие:  по моему проекту на Камчатке  в !972 году был сооружен памятник погибшим подводникам первой погибшей атомной подводной лодки К-!29 возле острова Гуам, санаторно- курортный комплекс в Бухте Шамора под Владивостоком, автовокзал  в городе Новый Узень в Казахстане, здание проектного института Казахтранспроект  в Алма-Ате.
 Я работала главным архитектором г, Свободного в Амурской области, где сейчас космодром, главным архитектором города Усинска в Коми АССР – Всесоюзной Ударной  Комсомольской стройки на границе Полярного круга, для освоения и разработки новых нефтяных месторождений. В девяностые годы работала директором Усинского  филиала от Советского Фонда Культуры, мы занимались росписями и монументалкой  общественных зданий города и района – школы, детские сады, клубы, кафе, бассейны, Дом пионеров, Аэропорт и другие  здания.
 С 1993 года  – на пенсии, пишу картины и книги, участвую в областных выставках Нижегородской области, где живу. Я активный человек, всю жизнь занимаюсь любимой творческой работой,  раскрываю свои таланты на радость людям. Я реализовала свои мечты, я счастлива, потому что стремилась к самым высоким целям. И все это – от стремления учиться и заниматься самосовершенством.
Время, в котором прошло мое детство и  школьные годы,  несмотря на испытания, которые людям  нашей страны пришлось перенести в то далекое непростое время, все воспринимают неоднозначно. Но у нас, детей войны осталось главное впечатление о нем! -  мы  были счастливы, живя тогда в СССР. Нас воспитывали в уважении, дружбе, равенстве и любви ко всем многочисленным народам нашей многонациональной России. Мы стремились получить образование, чтобы работать на благо Родины. Нас учили быть патриотами  в стране,  которую мы любили и считали самой великой и прекрасной  страной Мира.
Я бесконечно благодарна моим родителям и Господу за то, что  мне дана была возможность родиться в стране, которая, народ которой, несмотря на трудные времена, нашел силы вернуть себе гордое имя Россия, герб, флаг,  былую мощь и державность. Да благословит нас  Господь на все времена!