Порожистый в тумане

Сумерки, пар изо рта, холодно, видно дорогу плохо, раннее утро. Я иду вдоль замерзшей реки, тропа спускается на реку, надо идти прямо по льду. Ледок тонкий, слышно, как снизу журчит река, а я тяжеленькая, мне страшно, не хотелось бы провалиться и промокнуть. Иду осторожно, стараюсь прыгать по камням. На мне моя горная хелен-хансеновская, секондхендовская жёлтая куртка, ей сто лет в обед, но лучше куртки у меня нет, для гор и походов, она само то, хоть и зашита, перезашита уже, замок сломан и толком не застёгивается. На ногах горные ботинки Азолы, они тоже уже старенькие, подошва отвалилась года три назад и приклеена суперклеем, но может в любой момент снова отвалиться, однако лучше обуви нет. Брюки вот только городские, осенние, бежевые, чуть короткие мне брюки с тёплым подкладом. Бахил нет, так что, если случайно провалюсь, ноги промочу. Я иду осторожно, ботинки хорошо держут на камнях, это радует. Нагоняю городскую тётю лет эдак пятидесяти, что идёт на работу. Они идёт в пёстрой косыночке, в городских туфлях, в розовой куртке, с сумочкой под мышкой по тропинке по той стороне реки. Я перехожу на ту же сторону, там тропа местных, так что можно идти по льду уверенно. Скорость моя увеличивается.

Вот впереди морена. Спокойно, уверенно поднимаюсь по тропе, лезу вверх, сил много. Ещё темно, а сверху наползает туман. Как же я пойду на Порожистый? Я тот ещё путешественник, мне только в ясную погоду, да по набитой тропе ходить. А в тумане можно запросто заблудиться, да и штанишки у меня городские, и нет с собой ни термоса, ни рюкзака, ни перекуса, так, кусок белого хлеба в кармане, с такой экипировкой недалеко уйдёшь. Наверху, в тумане, я вижу выровненную площадку, огороженную каменными, острыми плитами, наподобие загона для скота. Из тумана ко мне бежит с лаем стая то ли волков, то ли собак. Я откатываю одну плиту, делая проход, и сквозь образовавшуюся щель из резервации вырывается стая отощавших, голодных собак. Все эти собаки породистые, вон скачет коричневый доберман с купированными ушами, там пудель, ещё различаю немецкого дога и питбуля. Собаки дикие и зашуганные.

Тут же, на морене стоит небольшая туристическая деревенька. Здесь никто не живёт. Она построена специально для туристов и состоит из нескольких домов: гостиницы, ресторана, кафешки и церкви. Выглядят эти красивые, нарядные, кукольные домики на единственной улочке, будто декорации к фильму.

Наконец взошло солнце, сквозь туман пробившись лучами оно осветило крышу белой церкви, не православная, а такая строгая, протестантская возможно. На остроконечной крыше сверху засиял, до боли в глазах, золотой крест. Я зажмурилась, прикрыв глаза рукой смотрю на церковь. Я уже давно достала свою мыленку, но она отказывалась фотографировать сумерки в тумане, ей не хватало света и никак не могла навести резкость, долго и муторно жужжа зумом. и сейчас я решила, что это нужно запечатлеть, ведь солнце взошло, а это безумно красиво. Но мыльница снова стала жужжать, я поняла, что слишком сильный контраст, сама церковь ещё в тени, а лишь крыша освещённая и светится ослепительно крест, в общем и этого кадра вы не увидите, на помойку этот пентакс надо отправить.

Я выключила камеру, пытаться что-то снять, только время терять да злиться понапрасну. А так вокруг красиво, так хорошо, небольшой, чистый, как с картинки поселок на фоне гор Хамар-Дабана. Я пошла в кафешку, пустые столики, туристов много, наши бабушки-бабрушки тут, но никто ничего не покупает, цены слишком кусаются, заточены под иностранного туриста. Вижу Ольгу, она говорит мне, что хоть Сергей В и предпочитает брать с собой в походы кунжут на перекусы, но она так больше делать не будет.
- Почему? - спрашивая её.
- Да потому что кунжут только для людей хорош, а собаку им не накормишь, - сетует добрая женщина, показывая мне, на бегающих вокруг голодных собак.
- Вот если бы я взяла с собой, как обычно, бутерброды... а в кафе ничего и не купить, слишком дорого, и магазинов тут нет нормальных.

- Я соглашаюсь с ней, что кунжут - это не для собак, хотя..., неужели Сергей В ест в походе кунжут?

Кроме Ольги я вижу ещё несколько знакомых лиц, тут и Наташа Буркот, и Лена Парфенова, и мой Саша. Я договариваюсь с ним, что пойдем на Порожистый завтра, взяв с собой рюкзак с провизией. А сегодня это так, прогулка, адаптация. Показывая на стаю собак, я говорю, что надо рассказать Сордине об этом, она придёт и спасёт всех этих потеряшек. Иначе я никак не могу объяснить появление стольких породистых собак в горах. Видимо они все потерялись в разное время, отбились от своих хозяев-туристов, бегали в горах голодные и сбились в стаю, так легче выжить, а местные работники, чтобы эти собаки не распугивали иностранного, богатого туриста, загнали их в ту западню из камней на морене и оставили умирать от голода. А я их выпустила.

Собаки прыгают и бегаю вокруг, мельтешат, голодные и испуганные, они откусывают у прохожих пуговицы и глотают их целиком, одной женщине отгрызли подол кожаного плаща, в минуту превратив его в куртку. Голод такой сильный, что они готовы грызть камни, и лишь страх перед человеком не даёт им наброситься на нас, но кажется, протяни только руку и откусят палец. У меня есть лишь кусок белого хлеба, этим никого не накормить. Я глажу изголодавшегося по ласке добермана, он дрожит, отвыкший от людского прикосновения, привыкший лишь к побоям. Боится, но и тянется. Шкура его подрагивает, глажу, и плачу, одни рёбра и кожа - всё, что осталось от некогда красивейшего животного. Нет, надо их забрать отсюда с гор вниз, завтра приду с едой и с ошейником и поводком или с веревкой? Но их слишком много. Дог среди них самый упитанный, если можно так сказать, как самый крупный, он отбирает любую еду у остальных, он такой большой, что даже я его боюсь. Он летит на всех парах к нам с доберманом, окрас палевый, брыли, слюна в разные стороны, думая, что тут есть, чем поживиться. Я поднимаю руку, он тут же шарахается, боясь, что я его ударю, но я лишь даю команду знаком и голосом - Сидеть! Дог садиться. Ого! так мы знаем команды. Лежать! я делаю рукой жест лежать, дог радостно ложиться. Ну, какой молодец, отщипываю кусок хлеба и кидаю собаке. Он ловит на лету. Теперь он мой лучший друг, у неё есть хлеб, он вьётся и ластится ко мне, выпрашивая ещё кусочек, нет просто так не дам, заработай. Я проверяю, знает ли команды доберман, а питбуль, да, все они с трудом, но вспоминают команды, дающие им хлеб. Есть там один мальчик собака, он тоже знает команды, но он умеет ещё и говорить, эдакий Маугли, смуглый мальчишка с длинными, чёрными, спутанными волосами, похожий на индейца или мексиканца лет семи, внимательные, дерзкие глаза угольки, он ложится и садиться по команде и получает свой кусок хлеба.

Эти собаки вокруг меня, они ластятся ко мне, кружатся в вальсе, мелькают породистые, худые спины, хвосты, морды, уши, лапы, глаза, а хлеба больше нет, нет хлеба, питбуль пытается мне покусывать то ли всерьёз, то ли играя, ловит мои руки, я не позволяю ему слишком сжать челюсти, разжимаю коричневую пасть. Мне очень жаль этих брошенных собак. Но тут звонит будильник, и я иду готовить свои мальчикам завтрак, в холодильнике всего три яйца, а нас четверо, поэтому я остаюсь без яичницы, я могу обойтись и бутербродом, тем более, зная, что там, во сне осталась свора голодных псов, кусок в горло мне нелезет. Надо сегодня купить яйца.

13 июля 2018