Кипрский дневник

Содержание
Предисловие
Кипр и мы
О истории острова
Пафос
- Экскурс в прошлое
- Вечер в Пафосе
-Набережная
-Дети
-Альфонсы
-Пляжи (Мамашки)
-Снова пляж
-Берег Афродиты
-Мотылек
-Морские камушки
-Пузо
-Шляпа
-Экстаз в камне
Осенние картины
Осенняя тропа
Зима
Весна
-Весенний дождь
-Март
-Дождь в горах
-Весна жизни
-Весна в ущелье
-Май
-Майские дожди
Лето
Деревенская площадь
-Гаврош
-Кипрская ночь
-Развалины
Знакомство
Рембо и Пипица
Разбитое сердце
Лемпа
Кипрская сказка
Мечеть
Церковь святой Параскевы
Разговор с Парнасом
Дороги уходящие в небо
Ущелье
Геккон
Коза
Козел
Цикада
Чертополох
Дождь
Цветет миндаль
Сад
Олива
Брошенный дом
Старость
Зим возраста
Встречи в ущелье
-Акробат
-Змея
-Лягушка
Монастырь Синти
Реки Кипра
Художник и море
Вечер и море
Щторм
Приют для животных
Дак Понд
Венский бал
Театр Риэлто
Британский Кипр
…Глядя на флаги
Кошки Кипра
Поговорим о кошках
-Вечер Фроськи
-Очередные роды
-Сосна и кошка
-Кот Примус
В полночь у камина




Предисловие

«Кипр-это мой остров. Я чувствую себя  великолепно. …Когда я лечу на Кипр, я лечу домой, хотя я понимаю, что буду всегда здесь гостем».
Капитан Кох. Владелец  одной из судоходных компаний на Кипре.
Мне кажется, что многие  когда-то начинали вести дневник. Особенно этим грешат в отроческие годы.  В этом возрасте человек  полон  решимости фиксировать события и поделиться ими с грядущими поколениями. Он идет в магазин и покупает красивую толстую тетрадь, берет ручку и, оставшись один,  садится за стол. Перед ним  чистая тетрадь. Он с хрустом открывает ее и заносит ручку. Кажется, вот он, сокровенный миг, когда польются мысли, и он этими мыслями обогатит человечество и обессмертит свое имя. А иначе чего писать! Его мысли настолько нестандартные, что должны пополнить кладовую человечества. Да чего там нестандартные. Можно сказать, что почти гениальные! Перед ними содрогнутся будущие поколения, с придыханием сказав: «Вот это глыба…!». И… И ничего подобного не происходит. Разве что клякса на бумаге. Летописца клинит, его перекашивает. Он не знает что писать. Все кажется таким несущественным.
Человек перебарывает себя и все-таки начинает писать и опять остановка: чувствует свое лицемерие, фальшь. Приукрашивание действительности. Одним словом, снова не то. Не то, не то! Человек откидывается на спинку стула и задумывается. Как быть? Все отложить? А как же будущие поколения!
Вздохнув, берется снова. И опять не то. Человек начинает задумываться, что он не может быть искренним, не может доверить бумаге свои чувства. Одним словом раздеться публично он не готов.  Тетрадка кладется в ящик стола и забывается. Посему дневников не так и много.
Самое простое - это путевые дневники. Они бесстрастно фиксируют окружающие тебя события. В нем не нужно создавать эпохальных сюжетов. Не нужно высказывать своего высокопросвещенного мнения. Все проще. Писать по принципу ведения вахтенного журнала на корабле: «Что вижу о том и пишу». Но желательно интереснее. Вроде Чехова, который мог написать рассказ даже про чернильницу. Шучу.
Я не Чехов, но записываю интересные события. Будь  это деревенская свадьба, собравшая несколько тысяч гостей или праздник деревни, вылившейся в грандиозный ужин трех тысяч сельчан и гостей под открытым небом. Не упущу возможности описать и окотившуюся кошку. А клин перелетных птиц в небе? Хочется не пропустить ни одно  интересное человеческое лицо, ни  одно событие. И главное не забыть, что увидел. В этом случае тебе поможет дневник.
Итак, дорогой читатель, смело пускайся  в чтение кипрского дневнике и, как знать, может, и у тебя возникнет желание зайти в магазин,  купить тетрадь, ручку и…в добрый путь!
Кипр и мы
Все! Мы откинулись в удобных креслах обширного салона «Боинга», делавшего перелет Москва-Пафос. Позади хлопоты по открытию виз, покупка билетов, сборы.
Удивительно быстро и, главное, доброжелательно прошли таможенный досмотр и пограничный контроль. Пограничники с подчеркнуто вежливыми лицами внимательно рассмотрели твою фотографию сравнили с оригиналом и, по -видимому, остались довольны сходством. Для меня это было приятной неожиданностью, так как я постоянно вызываю настороженность у этих строгих парней. Они,  то звонят куда-то, то тшательно листают что-то на коленях. Какие ассоциации у них вызывает моя среднестатистическая славянская физиономия, я не знаю.
Интересный мы народ, русские. В вечном конфликте с государством. Если нас тщательно проверяют пограничники и таможенники, мы ворчим, что достали. При происшествиях в аэропорту кричим: «Куда они смотрят». Ну, это так, к слову, пока пассажиры заполняют салон. Настроение у всех приподнятое. Да и оно понятно: погоды в Москве в марте не очень, а впереди…  Подумать только: впереди Кипр! С его вечным летом.
Искаженный динамиком раздался голос первого пилота. Он рассказал нам о дальности, времени полета. Даже потолок полета не забыл. Ужас и только. Такая высота. Человек, земляной червь, так зарвался и взлетел. Пока я ужасался, пилот пожелал нам всяческих приятностей в полете, пообещав прохладительные напитки и обед. Вот это очень даже кстати. Миролюбиво хрюкнув, динамик затих.
Ладно. Посмотрим, что нам стюардессы за прессу подготовили в кармашке переднего кресла. О! Журнал. И какой тяжелый. С глянцевыми фотографиями. Одним словом смотрибельный. А чего? Европой становимся! А она, старушка, давно уже ничего не читает, только картинки рассматривает. Посмотрим и мы. Понятно: журнал кипрских авиалиний. Вот и остров Кипр на развороте. Уютно так расположился в северо – восточной части Средиземного моря. Ковшичек напоминает. И сколько из-за этого ковшичка событий произошло!  Смотрим дальше: реклама - летайте самолетами Сайпрус линий. Да ради бога, ребята! Снизьте тарифы и мы ваши! Недвижимость. Тоже ничего. Плавали, знаем. Дешевый сыр только в мышеловке. О! вот это уже интересно. Пятидесятилетие освобождения Кипра от колониальной зависимости! Интересно. Сколько я пытался выяснить эту часть истории Кипра, но безуспешно. Очень скудная информация. Итак, Лондонско-цюрихский договор 1960года.
- Вы забыли пристегнуть ремень- - перед мной стояла обаятельная стюардесса и с улыбкой подсказала - Застегнитесь, пожалуйста-. Это мы запросто, мысленно согласился с ней я.
Вот и взлетная полоса. Как- то не особенно читается. Оно и понятно. В совершенно чуждую среду врезаемся. Нет! Я не о катастрофах подумал. Упаси Господь. Просто, меня о бренности всегда тянет подумать, когда взлетаем. Да и не удивительно. Можно сколько угодно петь: «Мы дети Галактики…». Но мы дети матери - Земли и наше место на Земле.
Пока я блажил про себя, самолет вырулил на взлетную полосу и грозно взревел турбинами. Во мощь!
«Отче наш! И еже си на небеси…Да благословится царствие твое…».- Чего смеетесь? Я эту молитву всегда читаю, когда взлетаем. Хорошо, что дед научил читать, а уж выучить сам догадался.
« …Да придет царствие твое…»- во как повернул! Вся Москва боком легла и в иллюминатор заглядывает. Нахальная такая, словно в замочную скважину подсматривает.
«…Да сбудется воля твоя…». Самолет врезался острым носом в белое месиво облаков и окунулся в глухоту. Даже звук и тот стал как из-под одеяла. Вот ведь человеческий гениус! Как идет!
«Яко на небесях и на земли…». Пропороли ватное одеяло и вырвались на простор. Чудеса! Внизу облака, как хлопок расстелились, а вокруг простор бескрайний.
Опять динамик заскрипел. Это пилот пассажиров проинформировал, что мы набрали нужную высоту, взяли курс, теперь можно и вздохнуть. Но на всякий случай дочитал: «…Не вводи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». Какое искушение! Быстрее бы до Кипра добраться, а там Пафос. Нигде так себя уютно не чувствуешь как  в этом уютном городке. Ладно, долетим, раз взлетели.
  Так что там пишут про освободительное движение острова в 1954-1959 годы?  Конечно, большую половину этого движения я проследить в силу малолетства не мог, но уж 1960 год мог бы и запомнить. Учился я в первом классе,  уже октябренком был. А чего смеетесь? 1960 год. Это же Куба! Мы в школе песню: «Куба, любовь моя! Остров зари багровой…» наизусть хором учили. Фиделя Кастро каждый школьник знал.
  «Слышишь печатный шаг! Это идут барбудос…». Ведь знали! Да я до сих пор помню, что эту песню Иосиф Кобзон пел. Молодой такой … и волосы еще свои были. А вот про освободительное движение на Кипре не помню. Да и не удивительно. Жил  в поселке. Так у нас и телевизора не было. Не именно у нас, вообще телевизоры не продавались. Не было их и все тут. Так что Лондонско-Цюрихское соглашение мог и проследить. Шучу, конечно.
Но ведь что в памяти отпечаталось! В мире шел процесс освобождения колониальных стран. С плакатов, с открыток,  на нас смотрели мускулистые парни, руками, рвущие оковы. Были они, эти парни, красного, черного и желтого цвета. И кругом лозунги: «Миру - мир!», «Мир во всем мире!». Все это было. Но было и то, что мы боялись войны. Третьей мировой. Слава богу, все обошлось.
А вот 1974 год я хорошо запомнил. Греция, хунта, черные полковники. Мы, матросы Военно-Морского Флота СССР, (был такой Флот, кто не знает, был) сбившись в плотную кучку в тесном матросском кубрике, выдавливали из отчаянно хрипящих «Спидол» и «Альпинистов» информацию. Мы слушали «Голос Америки», подвергая себя опасности завтра же сесть суток на десять для начала на гауптвахту за нарушения устава и хранения приемников. На кораблях и в частях ВМФ хранить фотоаппараты и приемники, было запрещено категорически. Конечно, отцы-командиры нам рассказывали о том, что в Греции идет борьба за демократию с «черными полковниками», что произошел мятеж на Кипре, услышали имя архиепископа Макариоса. Мы, матросы, слушали и ничего понять не могли. Кто кого освобождает? Кто такая хунта?
Но знали одно: что если к Советскому Союзу обратится Греция или Кипр за помощью, то наша страна во имя демократии и свободы эту помощь окажет. Пойдет на все, но окажет. Мы это знали и боялись, так как понимали, что Греция и Кипр находятся в Средиземном море и без флота не обойтись. Будет задействован Военно-Морской Флот, пойдет боевое дежурство, и прослужим мы не три года, а все четыре. А мы хотели домой, к мамам. Правда, ни Греция, ни Кипр к нам не обратилась за помощью, но заявление о том, что мы пойдем добровольцами защищать интересы мира во всем мире, замполиты с нас собрали. Вот тогда я в 1974 году про Грецию и Кипр и узнал многое.
«Приготовьте ваши столики» - зазвучало радио. Как быстро летит время! Улыбчивые стюардессы предлагали соки, вино, воду.
« Какая вода! Нет уж, нам винца, пожалуйста. И побольше, побольше. Там где края. Вот хорошо, умница». Прихлебывая ароматное красное вино, снова углубился в чтение статьи. Черт возьми! Ну почему так мало информации об этом периоде? Обьективной, понятной.
Потом был университет, МГУ имени Ломоносова. Ленинские горы. Советские студенты, иностранцы. Нас, молодых коммунистов, знакомят со студентами-коммунистами из других стран. Их было много. Многих направила учиться компартия своей страны. Вспомнил грека-коммуниста Георгиса Кулидиса, финна Пенти. Оба не закончили университет. Их отозвали свои компартии. Эти парни внушали уважение. Жора Кулидис. Красавец-грек, с длинными роскошными кудрями, кумир наших девиц. Чтобы его в строй отряде не доставали местные красавицы он им представлялся: «Я хохоль».
А сколько было разговоров в строй отрядах! В степи, в отблесках костров. Пламя выхватывало чеканный профиль Жоры, четкий облик кубинца Хосе, негра Серхио. А рядом мы, советские студенты. И разговоры, споры. Мы и наши друзья знали одно, что есть такая страна, Советский Союз, которая придет всем на помощь, если потребуется.
Интернациональный стройотряд! Дружба фройншафт! Целина! Идут, взявшись за руки, кубинцы, греки, немцы, негры. Счастливые, молодые. Попробуйте сломить такую силу!
- Вы что будете, мясо или рыбу?-. Я какое-то время смотрю на склонившуюся ко мне стюардессу и не понимаю вопроса. Какая тактичная женщина! Она как будто поняла, что творится у меня в душе и,  поставив поднос передо мной, ушла.
Уф! Увлекся воспоминаниями. Глотнул винца, развернул фольгу и с удовольствием съел предложенный обед. С сожалением посмотрел на опустевший стакан.
А память, память, как заведенные часы беспощадно преподносила новые факты. Прошло двадцать лет. Рухнул СССР. Умер, но умер некрасиво. Не так как уходит в небытие красивый древний старец. Не так как отлетает сухой лист от ветки. Все было не так. СССР упал, подточенный внутренними червями.
  Где вы друзья молодости, беспечного студенчества: Хосе, Георгис, Осман, Пенти? Дай вам Бог, чтобы все у вас было хорошо.
- Давайте ваш поднос-. Это стюардесса забирала у меня остатки обеда. У меня, бывшего гражданина СССР, а ныне «совка», летящего на Кипр.

О истории острова
История Кипра  своеобразна. Всюду греческая культура, да и сами киприоты, в основном, греки. Но что же было до греков? Кипр как остров существовал до греческой колонизации. Потом пришли арабы. Затем турки. Потом англичане. Турки со слезами расстались с милым для них островом. Но на то они и турки, чтобы ничего не прощать, все затаить в себе. И потом, когда все уже все забыли, внезапно о себе напомнить. Кто-кто, а Россия их помнит и знает. Россия от них настрадалась, не меньше чем греки, болгары, да и киприоты тоже. Англичане подсуетились и отсобачили себе этот благословенный край. В обмен на помощь войны с Россией.
В пятидесятых годах начались акты неповиновения британским властям. Затем они вылились в боевые действия. Все бы ничего. Кипр на своем веку видывал многое, отошел от военных передряг и на тебе: 1974 год - вламываются турки.
Вот здесь все начинается. Я говорю не о военных действиях турок при полном невмешательстве мирового сообщества. Молчу про вечную союзницу киприотов Грецию, которая отмолчалась, когда пошла резня на острове. Затем все остановилось. Стоит до сих пор. Зеленая линия, она же демаркационная. Ну и что, скажите вы. Что ты хочешь этим сказать? Этим я хочу не сказать, а показать историческую культуру киприотов. Сложнейшая история, полная противоречий. Но видели ли вы в прессе, по телевидению развешенное грязное белье и историков с наслаждением перетряхивающих свое же исподнее. Вот то-то и оно. На Кипре вы этого  не увидите. Все туристические буклеты крайне лаконичны, больше на древнюю историю напирают. Если хочешь изучать реальную ситуацию на Кипре, вот, пожалуйста, в библиотеке серьезные труды. Но на греческом или английском. Я у одного краеведа, владельца прокатного агентства машин, поинтересовался по кипрско - турецкой проблеме и посетовал, что нет переводной литературы на русском языке. Майкл, ( он закончил в Оксфордский университет), прихлебывая ароматный кипрский кофе, хитренько посмотрел на меня и сказал:
-А зачем? Это наши проблемы и нам в них разбираться. Интересуешься, изучай язык, читай, но не лезь к нам со своими выводами, основанными на статьях в Интернете.
Представляете как мудро. Мы же за годы перестройки и неистового реформаторства настолько испохабили свою историю, что даже не знаем какие даты отмечать. Про Смутное время вспомнили. А почему про Смутное, интересно.  Я вот в день Куликовской битвы отдыхать хочу. Ну, это так, к слову. Умный человек Майкл. Он своими рассуждениями напомнил мне норвежца Бьерна Селиуса, который сказал:
- Норвегия страна маленькая, беречь себя нужно. Так легко раствориться в этом мире.
Вот и Майкл боится раствориться. Боится потерять свой этнос. Он, кстати, очень недоволен грандиозным строительством, развернувшимся на Кипре. Он с тревогой говорит о стремительно застраиваемых склонах гор. Что скоро с высоты можно будет видеть только черепичные крыши, разрезанные улицами.
Много сейчас говорится о греческо - турецком конфликте. Он был не простой. Здесь нужны оценки и греков-киприотов, и турок-киприотов. Но не нами, которые в своей истории разобраться не могут, но хлебом не корми, дай в замочную скважину чужой двери посмотреть. Проходит время и еще пройдет немало, разберутся люди и, я уверен, не с таким результатом, как у нас в 1991 году после распада Советского Союза.
Здесь уместно привести пример последствий войны 1939-1940годов Советского Союза и Финляндии. Постыдная была война, что и говорить. Финны до сих пор тяжело эту войну переживают. Но в этот день их старики поднимают стопку водки и говорят:
-Ну что же, что было, то было. Давайте жить дальше.

Пафос
Экскурс в историю
Все реже встречается типично кипрское жилье: одноэтажное, с входом посредине. Дверь, как правило, двустворчатая, со стеклами закрытыми кованой ажурной решеткой. Перед дверью что-то вроде небольшой террасы, огражденной коваными, как и дверная решетка, перилами. Красиво. Решетки не из металлического прутка, а с любовью выкованы. Решетка ажурная, воздушная. Рядом с дверью - окно. Окно забрано жалюзи и не открывается. На двери традиционная для кипрских домов стукалка, вроде колокольчика. Только выглядит она в виде головы льва с кольцом в пасти. Вот кольцом и стучи. Или в виде чайника. Хочешь о себе заявить, побарабань ручкой. Но так выглядит далеко не каждый дом. Сколько я проходил улиц и центральных и периферийных, все реже и реже попадаются кипрские уютные домики. Радуешься, если попадается изьеденная жучком дверь, которая помнит не одно десятилетие, или решетка, тоже изьеденная, только ржавчиной. Любим мы, туристы, этих свидетелей ушедшего времени. Но киприоты живут здесь каждый день и хотят жить в удобных современных домах. Они с охотой покупают современные квартиры, а дедовский дом…  А что дедовский дом. Он, оказывается, стоит на одной из перспективных под застройку улиц. Цены на землю, ой какие! Вот и становится еще меньше на один уникальный домик на тихой улице. Меньше садов вокруг домов. Все больше бетонных площадок для хозяйского любимца-авто. А цветы? Ничего, в горшках постоят.
Но не все так безнадежно для нас, любителей старины. Нужно отойти от таких улиц как Макариоса, и уйти в переулки, где еще названия улиц на табличках дублированы на турецком языке. Нужно идти тихо-тихо, сига-сига, как бы сказали киприоты, и, незаметно, заглядывать в открытые двери мастерских. Может и повезти. Вы увидите сгорбленного за старой швейной машинкой такого же старого, как и машинка, киприота с серебряными усами. Он сидит на типично кипрском деревянном стуле, оплетенном для удобства виноградной лозой. Рядом может сидеть  киприотка, старая женщина, вся в черном. Или друг хозяина лавки не менее старый человек. Они о чем - то беседуют, не прерывая работы. Потом встают и, не закрывая мастерской, идут в кофейню.
Кофейни на Кипре, это особый разговор. Кипрские кофейни, это не кафе для туристов. Они для самих киприотов. Они не выпячиваются на шумные улицы, не блестят мишурой рекламы. Там тихо. В них остановилось время. Кипрская кофейня - это отдушина для кипрского мужчины. Молодежь туда не заходит. Там отдыхает старшее поколение. Они играют в нарды, читают газеты, молчат. И, конечно, пьют великолепный, отлично сваренный кипрский кофе, запивая его холодной водой. Нет там и вездесущих европейцев. Когда я зашел в одну из кофеен на окраине, то сразу понял, что я другой человек, из другой жизни, мне здесь делать нечего. Но кофе выпил. Завсегдатаи простили мне легкомысленность одежды: шорты и майку. Но в кофейню, как я понял, мужчины так не заходят. Белая рубашка, причем с длинными рукавами, черные шерстяные брюки и черные полуботинки. Таков дресс - код пожилого киприота, коротающего время за чашечкой кофе.
Любят старики посидеть на улице. Опершись руками о палку, сидят они, свидетели истории Кипра, и наслаждаются покоем. Это великое дело - покой для старого человека, который знает, что у него обеспеченная благополучная старость. А главное - уважаемая. Стариков на Кипре берегут. Из открытой рядом двери выходит средних лет женщина и подает старику все ту же традиционную чашечку заварного кофе. Пить ее он будет долго, этот старец, свидетель истории Кипра. Спросите у него по английски,  и он, вам на удивление, бодро ответит, причем грамотнее чем вы. Этот старик посещал школу еще при английской оккупации, и знание языка было для них нормой. Но заканчивается тихий переулок. Впереди перекресток. Здесь разместилась авторемонтная мастерская. Визг пилы по металлу, брызги сварки…пошел я отсюда.
Вот запруженная машинами улица. Движение одностороннее, и машин - как зубной пасты в тюбике. Медленно продавливаются. Но не гудят раздраженно. Вообще киприоты достаточно воспитанно ведут себя на дорогах. Выдержанно. Терпеливо пережидают пока стайки бестолковых туристов перебегут дорогу в неположенном месте прямо перед машиной. Улица медленно обтекает высокую стену. Остановись, турист. Подними голову, и ты будешь вознагражден. Стена, это часть двухэтажного дома, только с другой стороны. И над ней сделана площадка, огороженная бюллюстрадой каменной кладки. Мне, кажется, что здесь жили англичане, но название улицы с дубляжем на турецком, опровергают это. Потом эта улица в като Пафосе,  в старом городе. Скорее всего, там проживал да и проживает, наверняка, богатый киприот, который вечером наслаждался с площадки видом затихающей улицы.

Вечер в Пафосе

Наступал вечер. Остров постепенно менял декорации. Знойный расплавленный день уступал место дурманящему вечеру. Белесое, прозрачное небо взьерошилось мелкими чешуйками облаков, затем по небосклону пошли длинные курчавые перья. Небо приобрело вид легкого кокетливого кружева.
Море облегченно вздохнуло. Весь день, изматывая себя длинными накатистыми волнами, оно к вечеру залегло. Успокоилось. Море, вылизывая колючие каменные берега, напоминало кошку, ласкающуюся к хозяину.
На улице появился народ. Первыми были люди,  в традиционных черных, но обязательных для их сословия, брюках и туфлях. Это шли облаченные местной властью муниципальные чиновники. Целый день они представляли собой властные структуры. И сейчас, оставив власть в надежной тиши сейфов, они шли, скользя усталыми взорами, по вверенной им территории. Все ли сделано? А столько задумано, столько нужно успеть. Им вслед смотрели многочисленные работники кафе и кафешек, таверен и ресторанов. Этот лотерейный билет не про них. Для них день только начинается. Сейчас, освеженные послеобеденным  сном, высыплет туристический люд с одной мыслью в голове:
-Куда податься?- Вроде там были и там были. Все перепробовано. Мезе, клефтика, все, конечно, здорово, но…Чего бы еще…Вертя в руках различные проспекты, они напряженно думают. Их можно понять, отпуска короткие, а дни летят похожие один на другой.
Вот явно бюргер и бюргерша разрешили проблему питания и бодро куда-то двинулись. Высокие, плотные. Он с серебристым ежиком на голове, она - в жестком перманенте. Они явно нуждались в плотном качественном ужине. Это не американцы: они тратить жизнь и здоровье во имя фаст- фудов не станут. На остановке автобуса скучковалась стайка старушек. Еще не старых: для европейцев  лет, этак под семьдесят-семьдесят пять. Сухонькие чистенькие. Седовато-сиреневые волосы тщательно уложены в аккуратные прически. Белозубые улыбки лишь легким клацанием выдают  ненатуральность зубов. Мило щебеча, они, подталкивая друг друга, садились в подошедший автобус. На них с тоской смотрел зазывала местного ресторана: - ушла добыча.
Между тем вечер разгуливался. Воздух густел. Легкая дымка прикрывала море, цеплялась за сучья деревьев, обволакивала их. Контуры деревьев начинали размываться и становились легкими, как мираж.
По вэю, идущему в пригород коралбэй, начинает уплотняться движение. Модные дорогие машины неслись наперегонки, распространяя вокруг себя самодовольство и самодостаточность. Молодые люди, небрежно гарцуя на дорогих аппаратах, отрешенно смотрят на вас из-за затемненных стекол. Что и говорить. Жизнь у этой золотой молодежи удалась…продажей папиного или дедовского участка. Все меньше и меньше остается в Пафосе свободной земли. Она баснословно дорожает. Строительные компании буквально гоняются за владельцами выгодных земельных участков. Старики, как люди крепкой закалки, всю жизнь работавшие на своем участке, не сдаются. Но они стареют и уходят. Земля передается молодым, а они не хотят рогом землю пахать. Одни вкладывают полученные барыши в строительство жилых домов, в магазины. Другие - в банки и становятся рантье.
На модных фраеров, сидящих в обнимку с перманентными блондинками, явно славянского происхождения, несущихся по дороге, с завистью смотрят иноземные рабочие, которым гораздо меньше повезло на этой земле. Их трудовой день продолжается, несмотря на сгущающиеся сумерки. Ничего, что темнеет Он отделочную плитку и в сумраке видит, и песок мимо бетономешалки не бросит. Он счастлив, этот филиппинец или малазиец. Да чего греха таить и русский тоже.
На Кипре строительный бум. Жителям сырой Европы хочется иметь собственный кусочек под солнцем. Даже если это просто квартира с балконом.  Вот и тянутся представители всех национальностей и народностей трудиться на эту обетованную землю. Куда-то спешат двое трудяг. Явно кавказской национальности, Почему я так решил? По наглому взгляду, хоть они в старых китайских трико с тройными лампасами и кроссовках, которые давно превратились в пельмени. Разговаривают на своем наречии. Я уж было подумал, что ошибся, приняв их за выходцев с Кавказа, как вдруг раздался площадный мат. Причем громкий, вызывающий. Они обещали кому-то урыть суку Жорика…и так далее. Как ведро помоев в лицо выплеснули. Еще удивляемся, почему нас нигде не любят. Да потому, что кроме России, для остальной части света они русские. Я иногда радуюсь, что частенько схожу за дойче. А если начинаю валять дурака, и пускать в дело и не в дело скудный запас норвежских слов, то и за скандинава скашиваю. Обидно, за русских, которые в одночасье превратились в «россыян».
Отчаявшись кого-то зазвать, рестораны и кафе  включают музыку, начинают бряцать рекламой. Сувенирные киоски распушились глянцевой изопродукцией, сувенирами. Спешите, спешите! Не спешат. Идет пресыщенная всем публика и лениво скользит взорами по буклетам, призывающим приехать на Сайпрус, по истории древней Эллады, греческого православия. Рядом с церквами мирно уживаются открытки с сатирами с любовью рассматривающими свои чудовищные фаллосы. Но это не порнография, уверяю вас. Это тщательно реставрированные греческие фрески, на которых процветает такое мужское благополучие. Такой фаллос и в Афр…, нет, и в России фаллос. Только на Кипре он действительно фаллос, а в России, так себе, фаллос. Да и называется он совершенно по- другому, так как на такой роскошный инструментарий российский…гм…совершенно не похож.
Много открыток, много. Тематика самая различная. Вот древнее, изрезанное глубокими морщинами лицо киприотки. Лет за сотню. Она согнута сонмом времени. Рядом стоит вечный труженик уходящего Кипра – осел. Он такой же старый, как и хозяйка, и ничего не ждет от летящей мимо жизни. Рядом с открытки на вас хохочут задницы. Да, самые настоящие попы, крепкие, розовощекие, вызывающиеся своей молодостью.
А это что? О боже! Это в уголке юмористы примостились. Да нет, все в рамках пристойности. Ну, подумаешь, старушку с лавки сносит от добротного метеоризма солидного мэна. Или скандинав в шлеме викинга на наковальне кувалдой поправляет погнувшийся в неустанных трудах (боях, как хотите) вышеобозначенный инструментарий.
Но что интересно. Вы нигде не встретите пародии на кипрское правительство. Трудно представить, чтобы на вас смотрела матрешка с изображением архиепископа Макариоса. Чтобы с боков кипрской водки Zivana на вас пялилась фамилия нынешнего президента Кипра! И будет совсем чудовищным, если герой освободительной борьбы с Британией, Григорий Афксенди будет изображен в виде солдата Чонкина.
Окончательно стемнело. Только по шуму прибоя определяешь, что в той стороне дышит море. Огромное, вечное.
Фланирует по набережной разленившийся турист. Те, кто решил поужинать, заняли места по- уютнее и созерцают проходящую мимо, как в калейдоскопе, публику.
Я  сворачиваю в ближайший переулок и ухожу от набережной. Все. Осталась позади реклама и ресторанные зазывалы. Здесь еще сохранились поля, кустарник, стоит неумолкаемая трескотня цикад. С огромного бархатно-черного купола неба вам приветливо улыбается  Большая Медведица. Здесь созвездие огромное, вальяжно разлегшееся на теплом кипрском ложе. А  на далеком горизонте, напоминая об исторической родине, едва мерцает Полярная звезда.
Набережная
Расплавленный  день устал. Его палило нещадное солнце и он, как-то незаметно, пользуясь, что солнце  поубавило свою активность, сменился вечером. Свежим бодрым. Вечер быстро развесил сиреневые занавески, включил полутона и создал уютную, неповторимую атмосферу, которая возникает только на Кипре. Уход солнца  означает начало новой жизни, вечерней. Сейчас святая пауза для служителей ресторанов, кафе, таверен. Заменены и расправлены  скатерти, вытряхнуты пепельницы, а посетитель еще не  идет. Да и бог с ним,  посетителем. Придет, куда он денется. И,официанты, сбившись кучками,  коротают этот священный час, попыхивая сигаретками, а кто и за чашечкой кофе. Жаль, не знаю греческого, хотя подслушивать и нехорошо. Но я вынужден слушать смесь украинского с русским, сдобренного крепким словцом. Ясно, что соотечественники. А то, что я вынужден слушать их спичи, так лавки рядом оказались. Не вставать же. Славянина  они во мне не признали: побрился с утра. Д еще –в кроссовках и в белых носках. В разговоре   преобладает: - на хрена, на фига, ни фига, а оно мне надо. Можно подумать, что когда они сюда ехали им обещали кучерявую жизнь.
Набережная начинает заполняться народом. В основном своем большинстве это старые люди. Пафос,  город старых людей. Не пожилых, это само собой, а именно старых. По европейским понятиям это лет семьдесят-семьдесят пять, а то и восемьдесят. Не устаешь удивляться  этим людям, которые в столь преклонном возрасте совершают длительные перелеты. Но зато они вознаграждены. Вознаграждены летом, солнцем. Они идут, эти старые люди, держась за руки. Они давно уже одно целое, их не разьединить. Они это понимают и дорожат друг другом. Очень трогательно смотреть на их. Есть пары, что кто-то уже в коляске. Тогда второй мужественно преодолевает неудобства и всеми силами обеспечивает комфорт обреченному сидеть.
Появляются пожилые пары. Тоже пенсионного возраста, но еще бодрые. Они рассматривают рестораны и таверны, чтобы посидеть и посмотреть «телевизор», то бишь, как остальные идут и ищут себе место. Вообще любопытство, это западноевропейская черта. Лондон, Париж давно уже расставляют столики и стулья, так, чтобы все сидели лицом к улице. Молодежь появится позже. Пафос не молодежный город. Почему сюда и едет возрастная Европа, что молодежь тусуется в Ая-напе, бизнес-  в Лимассоле. Пафос приют для души пожилого человека.
Но чудаков и среди них хватает. Вот бредет престарелая пара.  Но если дед был как дед, то бабка…Ей богу язык не поворачивается назвать этого, как минимум семидесятилетнего бабуська,  бабкой. Нет, не могу. Сейчас прохихикаюсь. Высокая костлявая, ноги полусогнуты, да так, что разогнуть их она и не пытается. Спинка и плечики тоже отражают годы. Но идет и довольно бодро, несмотря на столь почтенный возраст. Головку, увенчанную одуванчиковыми кудряшками,  венчает лихо  сдвинутая козырьком назад и вбок бейсболка. Опять же пустяки. Привлекло бабуськовое костлявое плечико. На плече у бабки была наколка.  Что наколото, не разобрать. Я человек ограниченный и у меня наколки сопряжены с определенными видами: «Не забуду мать родную», «Нет в жизни счастья». Но это наши родные наколки, а бабусек была носителем чего-то другое. Но как я не впивался взором в бабкины прелести, разобрать надпись не мог. Предвижу резонные замечания, что, дескать, татушка временная, нарисованная. Да бог с ней, с тату. Какая бы она не была, без разницы. Хоть профили классиков марксизма-ленинизма. Бабке лет-то сколько! И на тебе, татушка на плече!
Время шло, набережная расплывалась в предночной дымке. День на сегодня с нами расстался. Солнце зашло, но фонари еще не включились. Все вокруг стало мягким размытым. Повалил народ, что помоложе. В отличие от бабуська, молодежь (молодежь по отношению к возрасту  бабуська) шла сытая и раскормленная.  Майки и шорты лопались на филейных частях. Вот  идет молодая деваха. Деваха как деваха, нацию не определишь, но не славянка. Волосы, как выбралась из душа, так и оставила в беспорядке. Некрашеная. естественно. В шлепанцах. Пузцо сытое, выпирает наружу, даже майка задралась, а шорты, наоборот, свалились. Впереди девахи и пузца - пупок. Этак залихватски торчит. А в нем  пирсинг.. Колечко, как у быка в носу. Действительно, можно веревочку продеть. И не одна идет, эта деваха. Со спутником. Вполне респектабельный спутник. Идут, мило разговаривают.
Дети
На Кипре много детей. Здесь процветает их культ. Они желанны, их любят. Один ребенок, это так, для разбега. Можно сказать, начало. Два-три норма. Больше? Да, пожалуйста! Но на улице их не встретишь. Улица для ребенка - табу. Собак они не гоняют.
Зато спортплощадки, стадионы, переполнены, забиты юной порослью. Причем это не школы олимпийского резерва, оплот честолюбивых мамашек, не платные секции по экзотическим видам спорта. Это обычные школьные стадионы и спортплощадки. Их много, они совершенно не заоблачные по оборудованию, но приспособлены для игры невзыскательной публики. Признаюсь, я давно не видел настоящих пацанов, которые в старых разбитых кедах и линялых вытянувшихся футболках самозабвенно гоняют мяч. Сколько там здорового детского крика! Мне сразу слышатся отголоски своего детства пятидесятых:
- Бык, мазила! Сивый, держи ворота! Папутка, следи за краем!- Не знаю греческого, к сожалению, но крики схожи.
Скажете у них база есть, условия. Скажу, есть. И гольфовые поля есть, и картинговые центры, но больше вот таких школьных стадионов.
Любят детей киприоты. Если ребенок говорит, то вы не услышите криков:
-Отстань, некогда! - и так далее. Нужно видеть, как внимательно слушают родители свое чадо, которое забирают из школы. Чадо переполнено впечатлениями, оно сейчас взлетит от перенасыщенности событиями. Оно помогает себе руками, может даже побрызгать соплюшками, чтобы их тут же размазать рукой, а родитель будет внимательно и терпеливо ждать, пока чадо выговорится.
Намедни наблюдал картину. Две девочки лет тринадцати сидели на террасе и рисовали. Представляете: нормальные тринадцатилетние девочки сидели и рисовали акварелью, самозабвенно, уткнувшись носами. Этак, часиков в 17-18. Мимо их пробегала мама. Обычная киприотская мама, как и все мамы на свете. Они, мамы, все очень похожи в это время дня. Скоро придет «Сам», а ужина еще нет! Вот мама и шуршит, до прихода «Самого», которые все под одну гребенку: свято уверены, что женушки все успевают. Вот они и успевают. Но эту маму окликнули девочки на полпути от плиты. Представляете российскую маму. Не берусь воспроизводить весь ор, который обрушился бы на детей. Здесь ничего подобного. Мама, вытирая руки о передник, села рядом и углубилась в проблему. Проблема разрешена, и мама зашуршала дальше. А как же по другому. Иначе, зачем же детей заводить.
P.S.  Кто придумал этот термин: заводить детей. Я понимаю собаку завести, котенка. Это да, завели животное. А здесь рождается человек. Рождается личность.
«Не мышонок, не зверушка, а неведома зверушка». Может, от того, что мы «Заводим детей», как заводим братьев наших меньших, у нас все и получается в воспитании через одно общеизвестное место. Так докатиться и до «Выращивания потомства» недалеко и «Увеличение поголовья» рядом. Хотя чего далеко ходить: программа нового демократического правительства посвящена увеличению деторождаемости. Ну чем вам не увеличение поголовья. А то, что их, детей, воспитывать нужно, в программе ни слова. Нужно сначала дать жизнь человеку, которого ты уже любишь и ждешь, и тут же, когда его кладут маме под бок вымытого в распашонке, начинать выращивать личность.
Что мне еще «нравится» слышать от российских мамашек, когда она родила погодков или детей с небольшой разницей в возрасте, так это фраза: «Отмучаться сразу!». О! Услышите ли вы это где - нибудь в цивилизованном мире, в который мы так упорно ломимся. Вырастить ребенка - это отмучаться. Не дать жизнь человеку, а отмучаться. Какое там выращивание личности, если она как раб на галерах (извините В.В.) мучается. Может, ее нужно было стерилизовать сразу, чтобы не мучилась?

Альфонсы
На пляже жили три альфонса. Нет, я сказал неправильно. Лучше будет: пляжем жили три альфонса. Два вместе, один отдельно. Ситуация для их ремесла сложилась отвратительная. На пляже только орущие русские мамашки, покрытые целлюлитом, да несколько пар солидных иностранцев. Вообщем, полный бесперспективняк.
А жить надо. И не просто жить, а хорошо жить. Это «хорошо жить» было выбито скрижалями на их горбоносых фэйсах. Они приходили на пляж как на работу часиков этак в семнадцать. Два вместе, один отдельно. Он был явно не из их прайда, но территорию они, вероятнее всего, делили. Каким способом не знаю. Может, метили?
Они садились на камни и сидели. Сидели и ждали как большие нахохлившиеся птицы. Они ждали свою добычу, которая, несомненно, будет. Они поймают свою большую рыбу, как говаривал старик Хэмингуэй. Что бы не пропустить свою добычу, они даже не купались.
Они были неплохи собой, эти южные пожиратели плоти. В меру накачаны, но не до битюжных мышц. Они были, наверняка, знакомы с теорией, что если природа обделила мышцами в одном месте, то самец непроизвольно накачивает мощь в другом. У этих с природой было взаимопонимание. Орлы были в полной форме. Прикрывшись зеркальными ослепительными очками, они сидели и водили глазами, спрятанными под темными стеклами. Как в охране президента. Они сидели как степные истуканы, безмолвные, словно египетский сфинкс, и ждали. Они ждали свою добычу. Мимо не проплывало и не пролетало ничего. Нужно отметить, что морские орлы не остались незамеченными. Пара наших мамашек даже забыли гонять своих детишек то из воды, то в воду. Они, скашивая на сфинксов глаза, чего-то всхрюкивали друг другу в уши. Но обращать на них внимание! Самцы знали, что эту мадамскую категорию выпустили выгуливать детей. На выгуливание мамашек средства в статье расходов семейного бюджета не были заложены. А на нет и суда нет. Орлы ни одни членом не шевельнут без компенсации  шуршащими денежными знаками Евросоюза.
Интересно, что их ремесло пахло. Помните итальянца Джованни Родари. Каждая профессия пахнет по- своему: «Морем и солнцем пахнет рыбак…  Пахнет рабочий маслом и стружкой…» и так далее. Так вот эти самцы явно пахли. Пахли своей профессией, вроде несвежего залежавшегося полотенца. Хотя они были ухожены и неплохо. Только недалеко сидевшая девица резко собралась и ушла в другую, на ее взгляд, безопасную сторону. Степняки даже не шевельнулись, когда она прошла мимо них. Напрасно она ушла. Это была не их добыча. Да она еще держала в руках книжку.
Около девятнадцати часов один из них, что сидел отдельно, резко встал. Он взял ласты, которыми не пользовался, и пошел в сторону отеля, раздраженно подергивая ягодицами. Точно хищник, от которого ушла добыча. Двое продолжали ждать
Пляж пустел. Ушли целлюлитные мамашки, уводя замотанных и задерганных их ором детей. Осталось несколько человек, мне подобных. Ушло время охоты, нужно менять дислокацию. Они сжались как пружины и распрямились. Встали во весь рост. А ведь эффектны! Накачанные фигуры, хороший рост. Горбоносые, слегка обросшие щетиной лица. Мачо он и есть мачо. Европейские мужики выглядели перед ними как намокшие бумажные пакеты. Я невольно задумался: сколько же они стоят, этот мясной экстерьер? Но они не закончили охоту. Такие волки и вдруг без добычи. Я явно представлял, как они скрадывают какую-нибудь денежную цыпочку и впиваются когтями в ее слабенькую незагоревшую сине-зеленую плоть, поросшую редкими рыжеватыми волосиками. Или наоборот, им крупно повезет в породе. Это будет обширная гора мяса выпирающая отовсюду. Она будет отчаянно кокетничать, поводя маленькими, глубоко утонувшими в лице глазками. И вообще физиономия ее будет напоминать слежавшуюся картофелину. Вот и поработай с таким материалом.
Несколько дней я не был на пляже. А когда пришел, то пляж изменился. Он приобрел фосфоресцирующий оттенок. Так светятся бледные поганки. Вероятно, был заезд, и этот заезд завез толпу жаждущих отогреться и загореть. Народ был  разношерстнее и разномастнее. Это были клерки, которые еще вчера занимались разгребанием кучи дел, счетов. Потом в лихорадке собирались, мчались в аэропорт и вот оно, вожделенное море. Лежавщие не реагировали ни на что. Они млели. Их ножки ручки подергивались. Они еще держали джостики, мышки, доспаривали с кем-то, что-то договаривали. Сейчас на пляже не было мужчин и женщин. Они будут бесплотны несколько дней, пока не выспятся. Просыпались, чтобы только перевернуться со спины на живот или наоборот, чтобы не сгореть. Нет, подумалось мне, глядя на берег покрытый медузами, это не та добыча. Но я ошибся.  Одиночка держал в когтях большую рыбу. Это была лядащая рыжеватая девица. Она крепко проигрывала своим золотушным тельцем на фоне загорелых бугристостей самца. Девице бугриться было не чем. Судя по молчанию с языком у них было проблематично. Стервятник крепко прижал свою добычу и молчал. Он свое слово скажет позже.
Не отстал и один из двух. В его руках тоже что-то трепыхалось. Трепыхающейся была огромная белокожая деваха. Настолько велика, что, кажется, утопила в своем массиве орла-стервятника. Стервятник старательно утрамбовывал опару расползающейся девы. Они тоже молчали.
-С почином вас, орлы - хмыкнул я в книжку.

Пляжи (мамашки)
На пляже мамашка. Наша российская фря. Это «фря» изо всех щелей прет. Бог бы с ней, с фрей-то, если бы не ребенок, девочка лет двух-трех. Катюша, судя по окрикам.
-Я тебе что сказала!-
-Иди сюда!-
Н смей садиться в песок!-
-Ты у меня дождешься!-
Ну чего может дождаться дитенок у такой мамаши. Раздались шлепки, обиженный рев дитенка, который не понимал, за что его так. Мамашка с силой сажает зареванную Катюшу и с угрозой вещает:
-Вот так и сиди!-
Встать что ли, и облаять. Так ведь пошлет и не охнет. А такая пошлет. Экзекуция задела не одного меня: встревожено заговорили двое пожилых людей. Насколько я понял, англичане. Женщина даже встала. Я разобрал:
-It,s Terribol!-
-Да, тетя, для вас это Terribol, для нас норма жизни. Грустно. И Катюшу жалко.
*****
Пляж у отеля Венус. Косяк мамашек с выводками. Наши российские. Их сразу увидишь: полные запазухи грудей, задницы еле везут. На ногах не апельсиновые корки целюлита, там бородавки как у бородавочника. Самое главное, их услышишь:
-Не трожь!-
-Не лезь ( это на пляже в воду не лезь, температура около 30 градусов)-
-Щас как дам! (человечку которому что-то обещают дать, года два от роду).
-Выйди! (Это уже из воды!)
-Господи! Стерилизовать их что ли!- Это уже я.

Снова пляж
-Что ты делаешь? Это же инвентарь только для тех, кто живет в отеле - сине-белая белесая дама, облокотившись о локоть, окрикнула свою подругу
-Ну и что - рассеянно отвечала  приземистая дама, одинаково широкая в плечах и бедрах. Она потверже расставила ноги, согнула колени и примерилась, как удобнее ухватить трубу зонтика, прочно вкопанную в песок.
-Так неудобно - протянула та, на полотенце.  Они явно были не гости отеля.
-Ну и что. - Коренастая подруга нашла единение трубы зонтика и рук, напряглась и, … победило упорство, умноженную на силу. Труба зонтика послушно поползла из песка.
-Ой, как нехорошо - блажила товарка,  что лежала на полотенце, глядя на победно возвращающуюся подругу с добычей.
-Сейчас будет хорошо - ответствовала охотница за зонтиками. Она двумя руками подняла зонт и с уханьем вонзила трубу. Затем покрутила железо, налегая на нее своим дюжим весом.
-Люди же смотрят - изо всех сил аргументировала совестливая товарка.
-Ну и что - отвечала любительница комфорта, расстилая полотенце в тени трофейного зонтика.
-А если оштрафуют! - пустила последний аргумент в ход боязливая подруга
-Счас! - передернув плечом процедила товарка.
….Над пляжем, широко улыбаясь, висело солнце.

Берег Афродиты
                …Это визитная карточка острова, место где
                вышла из моря Афродита…- раздался хорошо
       поставленный голос экскурсовода.
Мы стремительно несемся по великолепному автобану Пафос - Лимассол. Но есть еще стремительнее: нас то и дело обходят породистые авто, которым ограничение в сто километров, так, пустое напоминание. Позавидуешь Кипру. Извечные проблемы дороги остров успешно решает с помощью ЕС, в которое он вступил в 2006 году. Сразу становится  тоскливо: у нас две проблемы, общеизвестные, но ни та, ни другая не решается.
Вот и указатель на Петра тоу ромиу. Сьезжаем с автобана и едем вдоль моря. Затем  поворот на стоянку. На ней стоит огромный комфортный туристический автобус. Пока один, но скоро их будет много. Здесь я и услышал начало повествования, которое звучит  постоянно, пока длится туристический сезон. Написать что-то новое,  не описанное в путеводителях, не рассказано экскурсоводами, сложно. Да и нужно ли.
«В окрестностях Пафоса также множество интереснейших мест. Туристической меккой, естественно, считается Петра тоу ромиу - место рождения Афродиты, лежащее примерно на полпути от Пафоса к Лимассолу. Считается, что человек, искупавшийся у заветной скалы, обретает молодость и любовь.» -  так гласят путеводители.  Почти то же самое, только в различных вариациях, вещают гиды.
Афродита волновала и волнует всех, кто хоть мало мальски знаком с ее историей. А если вы видели богиню на картинах, написанных великими европейскими художниками, то вам захочется побывать на том месте, где она вышла из пены.
Петра тоу ромиу. Бухта, которую образовал изгиб моря, потеснив местные скалы. Им, скалам, остается только любоваться своим отражением. По легенде здесь вышла из морской пены златокудрая красавица, чтобы надолго лишить покоя мужскую половину богов. Мнения богов разделились: кто-то отпускал красавицу, кто-то желал ее оставить.  Битва была нешуточной, так как поверхность бухты покрыта как бородавками, обломками скал.
Вообще имя самой богине появилось позже. Это великий Гомер ее так назвал. Мало назвал, он создал   «Гомеровские гимны» в честь Афродиты.  До рождения философа дамочка была безымянной, но это ее нимало не волновало, и никто не претендовал на богиню любви и красоты. Но  до той поры, пока великий слепец не назвал ее Афродитой, она успела немало.  Вышла замуж за Гефеста, бога огня и кузнечного дела,   стала тайной любовницей Ареса- бога войны. Чем закончилось дело, история умалчивает. Но последствия как у людей: развод с мужем, Гефестом, и выход замуж за любовника. Но, вероятно, два мужика, кузнец и бог войны не так уж отличались друг от друга, и красотка обзавелась новой пассией. На этот раз им стал Адонис, восторженный юноша. Он был богом весны. Это и требовалось мягкой и женственной богине.
На Кипре вы не встретите сказочных чудовищ и той нечистой силы, которыми изобилует Европа. Не пытайтесь в лесах острова увидеть злых скандинавских троллей или русского лешего. В деревнях вам не расскажут о добрых домовых и шаловливых ниссенах.  Художник Кителльсен, как бы ни всматривался в прибрежные скалы все одно не смог бы увидеть морских троллей. Да и Аполинарий Васнецов напрасно пытался бы ухватить русалку за ее зеленые волосы.  Их нет на этом сказочном острове. Здесь живут только боги. Поэтому нет сказок, а есть эпосы. Боги не терпят конкуренции. Они властвуют на острове.
 Но если ты хочешь что-то увидеть из сказки, то иди прочь с протоптанной тропы и спускайся в ущелье или заплывай в море, чтобы оттуда увидеть на берегу что-то сказочное необычное. Сказку нужно хотеть увидеть, тогда, может быть, мелькнет перед тобой золотистый шлейф волос Афродиты, которая с очередным любовником предается утехам в лесной чаще. И пусть тебя не смущает, что это просто засохшая сосновая ветвь мелькнула перед глазами. Не расстраивайся, романтик. Тебя допустили в сказку, в сказание.
 Заплыви в море и через марево волны посмотри на поверхность моря. Вот два обломка скалы приютились у кромки берега. Если смотреть с берега или еще хуже: через стекло летящего авто, ты ничего не увидишь. Со стороны моря это не скалы, а две лягушки, застывшие в немом восхищении. Как знать, может они видели Афродиту и  окаменели от ее красоты. Немного в стороне замер старый злобный фавен. Он тоже был свидетелем рождения Афродиты. Не смог старый развратник справиться со злобой, да так и замер с перекошенным лицом. По его бугристому затылку ползают туристы.
У самой кромки моря затихли два уродца с гримасами на лицах вроде: - Да видали мы…-  чего они увидели, что они видали уже не узнать. Но гримасы остались. Морская волна снисходительно омывает им фэйсы,  словно говоря: - Да будет вам…
Вдалеке от берега застыл морской змей. От него видна только голова с вытаращенными глазами, да часть хвоста. Тоже поддался на чары божественной красоты  блудницы и окаменел от восхищения.
Почему Афродита решила выйти из моря именно здесь? Этот вопрос интересует тысячелетия, но, навряд ли, ответ будет найден. Да и не нужно его искать. В это нужно верить, особенно когда ты в море и  освежающие струи соленой воды будут ласкать твое бренное туловище. Не ленись, плыви дальше. Подальше от берега и ближе к разнообразным камням, торчащим из воды. Забудь что это камни. Смотри на них снизу вверх и понимание сказаний придет к тебе. Ты станешь свидетелем немого вечного гимна жизни. Это действо не для туристов, да и не нужно им это сейчас.
Между тем туристы рассеялись по берегу и предались дивному ничего неделанию.
- Ну и чего ехали! Ничего особенного - разочарованно говорит своей спутнице молодой толстяк с аккуратной бородкой  без усов.
-А чего ты ждал? - рассеянно глядя по сторонам отвечала та.
Действительно, чего ждут пристукнутые солнцем туристы? Большинство, не мудрствуя, раздеваются и торопятся поплавать дабы ухватить того неиссякаемого источника бодрости, коим,  в первую очередь, знаменито побережье бухты. Окунувшись в еще свежую воду, падают на прогретые камни и замирают в блаженстве. Что и говорить. Они это заслужили, работая год.  И вот они, эти вожделенные две недели. Оставим их в покое.
Но есть романтики среди лежащих прагматиков. Есть. Они стоят, молча, в стороне от туристского гвалта и смотрят. Смотрят и верят, что именно сейчас разверзнется  море и выйдет рыжеволосая красавица, чтобы нести людям любовь.  Морской бог Посейдон в слепой ярости начнет бросать камни, но Афродита вступит на берег и морской царь отступит, уйдет в глубину, оставив на поверхности моря обломки скал.
Они, романтики, даже не фотографируют. Им не интересно смотреть на прекрасное действо через крохотный глазок обьектива. Нужно впитать все: лазурное море, волны, накатывающиеся на прибрежную гальку, белесые скалы, по колено зашедшие в море. Запомнить причудливые камни, заполнившие бухту. Для них это не камни. Это животные, которые были свидетелями таинства выхода из моря богини. Но они слишком много увидели и окаменели.
Другие собирают камушки, по- детски радуясь удачной находке. Не беда, что камушки останутся в прикроватной тумбочке в гостинице. Но ощущения тепла, гладкости поверхности останутся надолго, словно ты держал руку Афродиты.
Дружной стайкой, под зонтиками, плотно сомкнутыми рядами, пробежали японцы. Возбужденно чирикая, они защелкали обьективами, непрестанно меняя ракурсы. Затем их зонтиковая черепаха двинулась дальше.
Они вообще ничего и никого не замечали. Одетые в легкие белые костюмы и мягкие мокасины по пляжу  шли хозяева жизни. Они словно вернулись из лихих девяностых. Их шеи украшали золотые цепи, тяжелые браслеты кандалами сковывали запястья. На волосатой груди прилипло по массивному кресту. С растительностью на голове было плохо. Они оживленно разговаривали, причем настолько громко, что половина пляжа была в «Курсах» их дел. Речь, правда, отличалась от прежней. Ушли в прошлое « В натуре, конкретно, свои пацаны». Они шли, общаясь между собой,  с кем-то по телефонам и не обращали внимания на своих курочек семенивших за ними. Не рядом, а именно за ними,  опасливо поглядывающих на своих повелителей. А вдруг пропустят движение брови, жест рукой. Да мало ли!  Группа остановилась возле камня, упавшего миллионы лет назад на срез воды. Это было излюбленное место для фотографирования многих. На него можно было забраться и фотографироваться: ты и море,  ты и скала,  море и скала, но уже без тебя. Была бы фантазия. Это заинтересовало нуворишей. Тот, что пониже, но потолще, задрал насколько мог голову и что-то рассматривал, прищурясь. Внезапно он повернулся к притихшим курочкам:
-Лезь - и показал он на скалу той, что  блондинистее. Та широко распахнула глазенки.
-Лезь - повторил он.
-Зачем - пискнула блондинка.
-Фотографировать буду.
-И ты лезь - это  уже второй - брюнетке. Девицы стояли в оцепенении. Они все слышали, но так хотелось, чтобы не к ним была обращена эта безапеляционность. Но требование хозяев жизни было к ним.
-Ну чего не ясно, сказал же: фотографироваться будем - прикрикнул меценат. Курочки неохотно двинулись к скале.
-Да разденьтесь -  это  раздраженно к непонятливой массовке.
Блондинка и брюнетка нехотя медленно стали сбрасывать с себя одежду.
-Слушай, я отвлекся, ты мне чего-то рассказывал - обратился любитель прекрасного к сотоварищу.
-А вспомнил. Слушай,… Впрочем… да все фигня это. Если она запросит у тебя шубу, то свози ее куда-нибудь.-  Все эвучало громко. Пляж был в курсе дела какой-то шубы. Половина берега затихла в продолжение  диалога.
-Девочки, давайте быстрее, у нас времени мало - прикрикнул на статисток художник -  натуралист.
-А нельзя у скалы - робко поинтересовалась брюнетка. Она была помоложе и посему храбрее.
-Нельзя - отрубил фотограф - кадр не тот будет.
Фотосессия прошла быстро. Фотографы даже не дожидались своих спутниц. Сделав несколько снимков, ворча на нерасторопность курочек, они повернулись и пошли в сторону тоннеля. Те, путаясь в одежде и неловко подпрыгивая на камнях,  засеменили за ними. Над ними хохотало солнце.
Мотылек
Над морем порхал мотылек. Желтый мотылек - над пронзительной синей поверхностью моря, слегка ребристой от благодушного легкого ветерка.
-Ну и что скажет обыватель.- Эка невидаль, мотылек!
- Действительно, эка невидаль,- согласился  я, если бы мотылек порхал над садовым прудом. Мотылек летел над поверхностью моря и, что самое интересное, он не летел к берегу. Мотылек упрямо летел в море
_- Что ищет он в стране далекой… – совсем некстати припомнились слова из известного стихотворения. Я проводил его взглядом. Желтое пятнышко долго виднелось на фоне тяжелого шелка колышущихся волн.
Что будет с мотыльком, думать не хотелось.

Морские камушки
На мелководье сидел дядя. Он недавно  приехал, посему был белокож не сказать бы - белоснежен. Мелководье было мелководьистым, а дядя – большим. Он давно не заходил в спортивный зал и был дюж. Все, что было дюжим, легко плавало вокруг дяди. Дядя был один. Скорее всего, совсем один, так как был давно не брит. В добавок к своей физиономии, похожей на ежа, он начисто игнорировал пляжный дресс - код и был одет в семейные трусы.  Он в них приехал,  и в них пришел на пляж. Трусы были в яркий цветочек и весело плескались вместе с дядей. Им и дяде было хорошо. Дядя хлопал ладошками, размером с совковую лопату, по воде и заразительно смеялся. Он заходился в смехе, когда волна, накатывалась и мягко опрокидывала его на песок. Дядя задирал ноги в семейных трусах, которые, сползая, оголяли  его волосатые задние конечности,  и он заливисто хохотал. Хорошо было дяде.
*****
Камушек лежал на берегу моря и мечтал. Он хотел плавать в море. Он не знал, что он камень и хотел плавать. Однажды кто-то поднял камушек, повертел его в руках и забросил в воду. Камушек оказался в воде и, пока шел на дно, почувствовал, что он плывет. Его охватило чувство радости.
 -Смотрите! Я плыву! -  закричал камушек. Но он достиг дна.  Камушек лежал на дне и грустил. Он не знал, что он лежит на дне, а ему так  хотелось плавать в море.

*****
Море благодушествовало. Оно накатывалось на галечный берег и лениво переворачивало их. Галька, радуясь великолепному настроению великана, покорно перекатывалась, играя отблесками отполированных боков. Казалось, что это не море, а царь Кощей играется своими несметными сокровищами. Запускает костлявые руки в свои бездонные сундуки и сквозь пальцы пропускает драгоценные камни и радуется из блеску.
По мелководью бродила маленькая девочка. Она собирала камушки. Камушки были  красивые,  и девочка собрала их целую горсть. Но вот беда: они так обворожительно сверкали в воде, а в ладошке высыхали и становились серыми и невзрачными. Это было так обидно, что девочка заплакала и побежала к маме. Мама была умная и поняла, что творится в душе девочки. Она вытерла ей слезы и сказала, что камушки по-прежнему красивые, только они привыкли жить в море. Они обязательно возьмут их с собой и будут хранить  в вазе с водой. Камушки снова заблестят, и они вспомнят море. Девочка благодарно улыбнулась маме и побежала собирать еще камушков. А мама задумчиво смотрела ей вслед.
-Какой счастливый возраст - думала она, когда, чтобы поднять настроение, достаточно сказки.
Пузо
На берегу стояло пузо. Пузо, густо поросло жесткой черной шерстью. Ему было скучно в трусах, и оно вываливалось из них. Пузо стояло на берегу и курило, стряхивая пепел на прибрежную гальку. Затем щелкнуло пальцами, и окурок полетел в море. Пузу было хорошо. Он чувствовал себя хозяином жизни. От избытка чувств  Пузу захотелось почесаться. Он с чувством пошкрябал себя сзади и пошел к машине.

Шляпа
Из автобуса вышла шляпа. Обычная шляпа, которой цена рубль в базарный день. В них ходят отдыхающие и командировочные. Автобус был туристический и позволял делать вывод, что шляпа отдыхала. Она, шляпа, вышла из автобуса, сняла себя с головы, вытерлась платком и, распахнув руки, вздохнула. В этом вздохе было все: год работы, утвержденный отпуск  на июль. Отказ администрации жене в отпуске летом. Недорогой чартерный билет. Интересные попутчики или попутчицы. Шляпа вздохнула и забыла выдохнуть. Она оцепенела от изумрудного моря, которое, шаловливо пыталось ухватить шляпу за новенькие сандалии. Яркое, слепящее солнце, напомнило шляпе, что нужно надеть очки, купленные вчера, по случаю в лавке, очень дешево. Шляпа наслаждалась природой. Она подоткнула себя в бока, выпятила кругленький животик и замурлыкала что-то морское.
Берег

Берег Афродиты встретил нас равнодушно - радушно:  Пришли…  Опять вы… Море добродушно, словно огромный ленивый пес лизнуло теплым языком наши ноги и откатилось назад. Там и улеглось. Тихо еще на берегу. Нагретая галька излучает тепло. Воздух колышется, мерцает. Камни начинают плавать,  их контуры размыты.
Белесое марево окутало прибрежные скалы. Их очертания сделались расплывчатыми, зыбкими. Казалось, что скалы зашевелились. В данный миг они были не скалы, а причудливые животные, пришедшие к морю напиться. Ощутить ту бодрость, которую несут утренние воды моря.
Море с утра было в прекрасном настроении и, словно шаловливый тигренок, убрав коготки, трогал скалы лапкой. Но от такой лапки скалы вздрагивали и покорно ждали очередного прилива нежности. Море, шелестя галькой, отступало, чтобы игриво, лениво потягиваясь, отплевываясь пеной, вновь заигрывать со скалами.
Солнце с ленивой снисходительностью наблюдало за развлечением исполина. Оно знало как изменчиво настроение титана Ласковое безмятежное, оно в миг могло измениться. Тогда держитесь все.
Время неумолимо шло к обеду. Укорачивались тени. Отдыхающие жались ближе к камням, чтобы спрятаться в тени. Море с усмешкой старалось лизнуть им дымящиеся пятки.
*****
Заурчали автобусы. Раздались призывные крики экскурсоводов. Это организованную братию приглашали в прохладные салоны, чтобы продолжить путешествие. Прагматики рысцой помчались к месту посадки, чтобы успеть купить в киоске парочку слезящихся от холода бутылочек пива. Романтики беспрестанно поворачивались к благословенному берегу. Как знать, через пару- тройку дней  в мутной взвеси питерского дождя они увидят шлейф морской пыли Средиземного моря, и  в глазах яркой молнией сверкнет гостеприимное кипрское солнце.
Экстаз в камне
…Посмотрите направо, посмотрите налево…- стоял в ушах голос экскурсовода. Туристы, как заводные куклы, послушно поворачивали головы, повинуясь командам. Внимание сосредотачивалось на камнях Афродиты. Они уже залоснились от взглядов. Хотя рядом, и справа, и слева стояли камни. Да что там камни! Экспозиции камней.
Мое внимание привлекла весьма экзотическая композиция. Я не отказал себе в удовольствии рассмотреть ее внимательнее. И знаете. Тут вступает  воображение. Если оно есть, то представить можно чего угодно. У меня же воображение…  Ну какое есть. Я увидел композицию: «Свальный грех». Не верите, посмотрите сами. Опять же воображение…
На первый взгляд камни напоминают элементарное нагромождение. Но это на первый…   По мне так это клубок нечисти. Но это у нас нечисти. У греков, воспитанных на эпосах, где боги жили между людьми и вместе с людьми, нечисти не было. Были разновидности тварей, причем у каждой твари было имя. Опять же у нас твари в нашем христианском смысле что-то непотребное. Но вообще тварь от слова творить, творение. Ничего нет в этом такого, что вкладывалось в смысл творения. Но христианство… Оно отбило охоту ко всякому творчеству.  Да бог с ним с христианством. Лучше посмотрим на композицию. Удивительно, тысячи людей проходят мимо, скучают, а здесь…  Представляете что твари устроили!
Экскурсовод, видя неподдельное внимание своих подопечных к группе камней, все поняла и поспешила взять инициативу в свои руки. Но ее россказни о береге Афродиты, о слепом Гомере, увековечившим имя золотокудрой красавицы, не тронули группу любознательных. Экскурсовод была тертый калач и решила действовать.
-Так, господа туристы, отвлеките детей, пожалуйста. Сторонники христианской морали могут тоже развлечься по собственному плану. Можете почитать газеты. Сегодня четверг, в этот день выходят газеты на русском языке. Да и женщины подумайте о такой информации. Нужна ли она вам.  Я же с наиболее любознательными, обсужу ситуацию, тем более отдельные товарищи проявили недюжинные знания по язычеству.
Толпа поредела. Дети с визгом бросились купаться. Несколько женщин, явно скучая, пошли вдоль берега.
- Кто остался? Одни мужчины. И все язычники. Замечательно. А вы, дама, интересуетесь древнегреческим эпосом?
-Вы не видите здесь эпоса? Очень интересно. Что же вы остались?
-Ах, вам интересно, что я вам расскажу. Я, собственно, ничего не буду рассказывать. Меня увлекли рассуждения мужчин. Тем более, что группе камней  кто-то дал название: « Свальный грех». Вам интересны рассуждения мужчин?
-Мне? Мне да. Я экскурсовод и готова выслушать что угодно. А вы?
-Извините, конечно, я ничего не имею против. Оставайтесь.
-Итак, господа, перед вами свернувшийся клубок нечисти, тварей, как хотите, так и называйте. Как вы думаете, что заставило их здесь собраться?
-Что вы сказали мужчина? Да вы, вы. Это же ваша идея в названии.
-Самка! Я правильно поняла, что  собраться их вынудила самка. Она виновница сбора? Ну что же. Может вы и правы. Культ женского пола, знаете…  Но все же, как вы догадались? Вы что-то читали?
-Ничего не читали! Интересно! Какое у вас богатое воображение.
-Да чего тут интересного! Самка же. Вот и приползли. - Парировал мужчина.
-Гм…может вы и правы, что дело в самке. Но как же эпос?
-Эпос здесь не при чем. – подвел итоги мужчина.
- Как   не причем?- не сдавалась экскурсовод. Она не теряла надежду вернуться к эпосу.
-Господа! Давайте рассмотрим экспозицию внимательнее. Твари мужского полу сгрудились и вожделенно смотрят на самку. Она одинока в этом сонме  и, судя по всему, находится на грани…
-Дама? Вы хотите что-то добавить?
-Ах, она уже перешла грань! Как это?
- Да уж пожалуйста, обьяснитесь.
- Ну что же.  Пожалуй, вы правы. Самка действительно перешла грань…   Как бы это сказать…
- Ничего не нужно говорить? Сами все видите. Ну что же. Вы облегчили мне задачу рассказывать вам об этой сложной композиции.
- Что дама? Ничего интересного? Обыкновенная случ…  Извините, дама, это же эпос. – теряла самообладание гид.
-Никакой это не эпос? Ну знаете ли, дама. Я бы была на вашем месте аккуратнее в выражениях.
-Вы и так их подбираете!
-Мужчины, посмотрите, как самозабвенно исступленно они отдаются друг другу. Сколько страсти застыло в этих камнях. Природа талантливым резцом отобразила сложные отношения, возникшие у этих аллегорических чудищ. Смотрите. Ящерица, будем их так называть, готова к соитию. Отброшен в сторону хвост, остроклювая морда страстно повернута в сторону. Она готова…
-Что вы говорите, дама? Нет страсти! Что же это по вашему? –уже дрожащим голосом произнесла экскурсовод. (хохот мужчин). Экскурсовод в смятении лезет в сумочку, достает платок, вытирает им в миг вспыхнувшее лицо.
-Ну, знаете, дама, вы бы могли последить за своим лексиконом. Что? Вы следите! Ну знаете ли! - Экскурсовод справилась с собой и продолжает.
-Посмотрите на самца. На ящера. Этого мужественного гиганта. Он тоже весь предался страсти. Дама, помолчите, дайте закончить мысль. Его глаза закрыты. Когтистые, чешуйчатые лапы крепко сжимают возлюбленную, прижимают ее  спину к своей груди. Дама, прошу вас, помолчите. Их охватил зкстаз. Экстаз, который всецело овладел ими, длится уже миллионы лет и являет нам образец….
-Что дама? Вы просто рветесь что-то добавить.
-Как это в экстазе они не одни! Вы прекратите мне здесь групповуху навязывать!  Куда смотреть вы прикажете?
-Вниз? Куда вниз? Ниже пояса? Кому? Ящерице! Кто к ней пристроился. Ну знаете ли…дама!
-Нет, не нужно нам слышать, как эта разновидность секса называется. Не нужно.
-Да это тоже ящер. И он очень удачно вписывается в композицию. Как не вписывается? Не поняла. Ах, сливается! С кем сливается? В экстазе сливается!  С этой парой! Дама…  Это уже извращение. Мужчины, прекратите смеяться.
-Дама, на что вы показываете? Ах еще один ящер подползает! Ну и что,  что подползает! Сзади подползает! Не сзади, а к заду ящера!
-Дама, что вы себе позволяете! Ничего не позволяете? Не вы к заду подползаете? Мужчины, прекратите смеяться. 
-Что значит место занято? Какое место? Спереди! Дама…да вы…вы… извращенка.
- Да отвечу!
Раскрасневшаяся экскурсовод, раздраженно мнет носовой платок и нервно заталкивает его в сумку. Приходит в себя и с ненавистью смотрит на даму. Та безмятежным взором парит над  морем. Звучит голос экскурсовода:
- Итак, внимание. Мы посмотрели уникальную композицию, сотворенную природой. Греческие боги, это не Бог в нашем христианском понимании. И они могли позволить себе различные фривольные сцены.
-Дама, не вижу повода так ехидно улыбаться. Я предлагаю вам рассмотреть композицию дальше, отойдя от соития. Вы видите выразительный камень, который  напоминает лицо, отвернувшееся от этого, нужно сказать, не особенно приличного действа. То есть наступал кризис в эллинском обществе… Голова в гневе…
-Что дама. У вас есть что-то добавить?
-  Почему же очень даже интересно!
- Куда устремлены его глаза?
- Повернуты в сторону греха? Ну знаете ли, взгляд в сторону еще ничего не говорит!
- При чем здесь рука! Дама! Что значит притом? В страсти закусил? Едва сдерживается.
-Посмотрите на другие камни. -  продолжила дама, перехватывая инициативу у растерявшегося гида.
- Все, что делается в этом эротическом котле им не чуждо. Им даже хочется участвовать. Вглядитесь: из воды высунулась огромная свиная морда, с вожделенно протянутым в сторону «свального греха, рылом.
Маленький ящер, осознавая свою незрелость, подкрался к краешку сцены и, затаив дыхание, подглядывает за действием.
В немом крике застыл монолит с мордой фавна. Его ноздри раздуты, пасть страстно раскрыта, перекошена…
-Дама, достаточно.- Это очнувшийся гид пытается перехватить инициативу у новоявленного экскурсовода, который успешно овладел вниманием группы.
-Что значит  сами напросились!
Снова хохот. Мужской заразительный. Ситуацию спасает сигнал автобуса, что время вышло.  Мужчины, переживая ситуацию, пошли к автобусу. Некоторые заспешили к киоску запастись пивом.
Экскурсовод заспешила к автобусу. Дама не спешила. Она надела широкополую шляпу, тщательно оглядела себя.  Затем подошла к обрыву и снова посмотрела вниз, где в вечном экстазе слились хвостатые чешуйчатые ящеры. Что они делали, кто, как обвивался, извивался, это было уже делом воображения. У дамы, похоже, с этим проблем не было. Посмотрев немного, она резко повернулась и со словами:
-Боги, боги! Придумают же! Групповуха она во все времена групповуха – и заспешила к автобусу.
А над ними распахнулось вечное голубое кипрское небо, по которому Создатель утром, в порыве вдохновения, прошелся кистью, оставив следы в виде перистых облаков.

Осенние картины
На календаре октябрь. Осень охватила северное полушарие. Кипр не исключение. Хочется подойти к окну, скрестить руки на груди и  задумчиво произнести: октябрь уж наступил…  Шалишь, брат. Ты не поэт, да прозаик с натяжкой. Тем более, что в окно ты не увидишь «Пышное природы увядание» и не будет терзать душу мелкий заунывный дождик. На Кипре другая осень. Она только зарождается и не особенно отличается от лета. Разве что столбик термометра покидает привычную отметку под сорок градусов
Разухабистое летнее солнце  перестало бить своими лучами-кувалдами по темечкам туристов. Оно умерило прыть и стало аккуратнее. Уже не испепеляет иссохшую за летний период землю, а словно оглаживает. Дескать, потерпи еще. Скоро начнутся дожди. И само при каждом удобном случае уходит за облака.
Кипр меняет окраску. Из белесого, донельзя выгоревшего, Кипр становится золотисто-зеленым. Яркие цветы принимают пастельный окрас, о то и вянут с облегчением. Вечнозеленые растения тайком сбрасывают опостылевшую глянцевитую зелень и обзаводятся новой, нежной.
Небеса добавили сочной синевы, и солнце с удовольствием нежится в кучковатых облаках.
Даже камни и те почувствовали изменения в природе. Их уже не палит солнце до глухого треска. Они тоже отдыхают от зноя и как в туманных картинках на них проявляются незамысловатые рисунки, появляется неяркая сдержанная расцветка.
Деревья, которые не заморачиваются с титулом вечнозеленых, с удовольствием, тряся пожелтевшими гривами, сбрасывают  жухлую листву на радость ветру.
Виноградные лозы низко склонились под тяжестью гроздей. Они  благодарят людей за труд и кладут им в ладони  сконцентрированную в ягодах энергию солнца. Виноградари сдержанно пробуют ягоды, жмурятся от удовольствия, проглатывая живительную сладкую мякоть.
-Доброе будет вино - говорят они.
В садах слышится тупой тук. Это оливы осыпаются, не в силах дождаться, когда придут люди оберут плоды.
-Спешите люди! – шепчут отягощенные ветви. – Нет сил удержать ягоды. Они полны соками земли. И  женщины с корзинками спешат ветвям на помощь. Спелые оливки дождем сыплются в корзины. Осень на Кипре. Радуйтесь, люди.
Наступает короткий отдых. В деревнях проходят праздники урожая.
Летняя похихешница - ночь уступает право осенней ночи, зрелой темной. Осенняя ночь дама строптивая. Она не любит, когда с ней спорят. Выпускает своих верных нукеров сумерки и те быстро прогоняют день. Заволакивают его сиреневой хмарью. Не церемонятся и с солнцем. Да и светило понимает, что его время вышло. Вздыхает и тихо-тихо уходит за горизонт.
Купол неба сменил декорации. Сдвинулась на север полярная звезда. Повернулась задом Большая медведица и тоже ушла за горизонт. Народился Юпитер. Висит низко и косит на Землю ультрамариновым глазом. Созвездие Лебедя изящно взмахнуло крыльями, да так и застыло над крыльцом, словно предлагая взлететь вместе с ним.
Стремительно приближается конец года. Осень отметилась листопадом. Здесь листья не танцуют вальс бостон.  Листья опадают тихо, словно дерево роняет слезы, плача о былом. Осенний сад располагает к философии, к грусти. Но это не черная волчья тоска  от безысходности бытия.
Осень багряным подбоем вышила зелень предгорий. Словно рыжий лисий хвост проскользнул между стволов огромных кипрских сосен,  зеленые курчавые макушки которых  неутомимо разрисовывали посиневшее небо перистыми облаками. Невольно приходит на ум: кто придумал вечнозеленость. Нет в мире ничего вечного. Даже в красках. Тихо-тихо,  незаметно для глаза, вечнозеленые кусты сбрасывают свои изношенные одежды, чтобы дать  свет нарождающейся зелени.
Начались дожди. Они не притушили оранжевого пожара осенних листьев и  золотого багрянца листопада. Но дожди Кипра не похожи на мелкие унылые осенние дожди России.  Дожди Кипра несут влагу иссушенной земле, которая благодарит небеса за благодать.
Ущелья Троодоса заполнила сиреневая мгла. Туман, клубясь, поднимался из расщелин гор и разливался фиолетовыми потоками по предгориям. Сиреневое марево слилось с  фиолетовым небом, образовав причудливейшие ультрамариновые разводы, создать  подобие которых не под силу земному разуму.  Исчезли контуры гор. Было что-то мистическое в этой какофонии красок.
Глухо, словно из-под земли, пророкотал гром. И, словно, вышедший из-под контроля автоген, брызнула молния. Трещина расколола небеса надвое. На мгновение показались ослепительное небесное чрево. И снова захлопнулось, целомудренно храня небесные тайны. И снова мгла, плотная, тревожная, переливающаяся. Бестолковый геккон, взобрался на камень, застыл изящной статуйкой, неподвижно глядя на чудеса света. Лишь ослепительный свет очередной молнии, отразившийся в выпуклых глазах ящерицы, заставил ее юркнуть под свой пьедестал.
Между тем через  вершины Троодоса перевалили тяжелые тучи. Как каравеллы, плыли они по фиолетовому небесному морю, везя драгоценную влагу. И вот из хлябей небесных низвергнулся дождь. Долгожданный с весенних времен дождь. Он стремительно приближался к изнывающему от сухости  ущелью. Слышался только шум ветра, погоняющего тучи да стук еще редких капель, долетающих до пересохшей почвы.
Словно по команде зашумели пыльные кроны олив. Это был шум затянувшегося ожидания. Истосковавшиеся по влаге ветви тянулись к серебристым струям.
-Мало воды, мало - стонала тысячелетняя олива, ствол которой напоминал перевившийся морской канат, только несоизмеримо толще и мощнее.
-Еще, еще воды - по-старчески скрипел ствол корундового дерева, рассеченный шрамами отломившихся ветвей.
-Прелестно, прелестно - шептали стройные кипарисы, метаясь под порывами ветра, словно кисти сумасшедшего пейзажиста.

Осенняя тропа
Тропинка серой ниткой, извиваясь, уходила в холмы.  Она аккуратно обходила развесистые фиговые деревья, прижималась к коренастым могучим оливам, опасалась колючек каменного дуба. Сороки черно-белым пунктиром пересекали тропинку, чтобы тут же скрыться в кустах
По бокам тропинки опасливо стояли ломкие сухие сорняки. Некогда мощные, нахальные с топорщащимися листьями – колючками, они казалось бессмертны.  Их время прошло. От них осталась только ломкая лучина ствола.
Тихо на тропе. Не слышно даже вездесущих ящериц. Куда они подевались? Много птиц. Помимо местных на остров прилетело великое множество пернатых. Они обживаются, чтобы пережить зимний период в Европе.  На Кипре у них дивное время. Здесь нет природных хищников. Разве что кошки могут потревожить птиц.
Что это? Невольно замедляю шаг и останавливаюсь. Передо мной бурый комок. Похоже на свалявшуюся траву. Присаживаюсь и разглядываю. Нет, это не трава. Это комок перьев бурого цвета. Куропатка. На перьях нет крови, но вырваны они явно из бока птицы. Скорее всего, птицу схватила собака, когда она взлетала. Бестолковый хантер набил себе пасть пухом и отпустил добыча. Куропатка, тяжело махая крыльями, улетела. Пес сконфуженно отплевывался, стараясь вытащить из пасти налипшие перья.
В небе лениво планировал коршун перепелятник. Он не барбос. Его зрению подвластна даже мышь полевка. А  жирная куропатка - это верная добыча. Но он был сыт, этот воздушный флибустьер, и посему, используя потоки воздуха, он созерцал землю сверху.
Неожиданно тропинка обрывается и взору открывается поле. Чистое, распаханное поле. На нем в беспорядке растут оливковые деревья. Это не те вековые стволы, счет которым идет на сотни лет. Здесь росли рабочие деревья, задача которых выращивать оливы. Поле  было покрыто камнями. Словно неведомый сеятель широкими движениями разбрасывал их, как крестьянин - зерна. Так они были равномерно разбросаны.
На краю поля стоит плуг. Он  оставлен хозяевами за ненадобностью. Для него нет дела. Он забыт, этот еще так недавно, помощник земледельца. У него была большая жизнь. Он немало поработал на этом поле, на краю которого сейчас коротает время. Кожаные постромки, с помощью которых запрягали быков, сгнили.  Ручки его стерты почти до основания. Глядя на них легко представить, как выглядели руки пахаря. Заржавевший лемех уныло уткнулся в межу. У него все в прошлом. Он стоит молчаливый немой укор цивилизации.
Через плотную неприглядную  серую землю, иссушенную безжалостным летним солнцем, нахально лезли мощные зеленые листья, напоминающие листья тюльпанов. Но на этом сходство заканчивается. Очень скоро из середины розетки выпрет могучий ствол, по размерам уступающий только чертополоху.
Изредка в старой траве мелькнет голубая искорка. Это, несмотря на осень, пробиваются мелкие цветы, отдаленно напоминающие фиалку. Диву даешься, как стебелек тоньше спички пробивает путь к жизни.

Зима
На Кипр пришла зима. Сказать, что она изменила картину природы, это слишком. Осень плавно перелилась в зиму. Только температура  на термометре упорно ползла вниз, да день укорачивался с поразительной быстротой.
Декабрь был такой же сухой, как и осенние месяцы. Он не принес ожидаемых дождей, верных предвестников зимних месяцев. По-прежнему тепло, солнечно. Прохладно становилось только к вечеру, и из каминных труб уходили в небо столбы дома. Люди затопили печи, камины.  Только в январе в небесных хлябях что-то переключилось и пошли дожди. Даже не то слово - пошли. Дожди полились.
Горы Троодоса спрятались в бороде туманов. Горные склоны жадно впитывали в свои бока живительную влагу. Напиться стремились все. Деревья подставляли свои листья.  Те у которых листва слетела, упоенно плескались ветвями. 
-Пить, пить …- самозабвенно тренькали птицы.
Дожди старательно полоскали землю. Земля нежилась в влаге, охотно принимала ванны, но всему наступает предел.  Почва настолько пропиталась влагой, что  по склонам гор засочилась вода. Сначала она слезилась  легкой тонкой пленкой, приглаживая травянистые откосы.  Затем  пленка сворачивалась в рулоны и  уже по склону летит, сбивая все,  мощный поток, бурый от земли, которую он смывает на своем пути. С другого склона плывет белесая река. Она прорыла себе ложе в известняковых породах.  Путь у них один - вниз в ущелье. После них слышится мягкий шелест. Это оползают пропитанные водой откосы.
Из ущелий слышен грохот. Это водные потоки, катясь со склонов гор, набирают скорость, сливаются и падают в проснувшиеся реки. Всколоченные после долгого сна, реки принимают на себя водопады и несутся по старому, веками проложенному руслу. Уровень рек поднимается. Ушли под воду валуны, на которых летом безмятежно нежились  гекконы.  Дорога у реки  одна -к морю. Но на их пути встают дамбы и реки усмиряют свой бег, растекаясь по мутной глади водохранилища. Они бездонные, эти природные резервуары.
-Воды, воды - шепчут они пересохшими берегами. Сколько ни льется вода, все мало. Помогают дожди. Снова вспенилась поверхность водохранилища. Это ветер прошелся по водному зеркалу. Только что безмятежное небо нахмурилось, пошло облаками и снова дождь.
Дожди. Никогда не задумывался о их природе. А они разные, эти дожди.
Одни радостные.  Они  протягивают к земле нити, на которых искрятся, переливаются всеми цветами жемчужные капельки. Такие дожди падают со звонким шумом, смеются заливистыми колокольчиками.
-Идет дождь, люди! радуйтесь!- звенят капельки, сталкиваясь друг с другом.
Другие дожди унылые монотонные. Они устало полощут окна, чтобы тут же скатиться и, глухо урча, уползти в ливневки. Грустные эти дожди. Оно всем недовольные, сеют меланхолию, грусть. Когда идут эти дожди сады уныло опускают ветви и  покрываются моросью. Эту хмарь не пробивает даже солнце. Оно только ласково гладит набухшую землю по затылку и подбадривает, что и это пройдет.
Есть агрессивные дожди. Они налетают внезапно. Раскалывают небеса надвое вольтовой дугой молний. Взывают к беспорядкам ветер и льют воду.  Они жестоко полощут землю холодными полотнищами дождя.  Ветер разрывает ливень и хлещет им все, что попадается на пути. Деревья тревожно шумят, закрываются ветвями, но этот дождь беспощаден. Они на пару с ветром оставляют после себя обломки ветвей, кучи  листьев. Деревья, которые еще не успели сбросить летний изношенный наряд стоят непривычно голые. Такие дожди нахально молотят по подоконникам тысячами барабанных палочек, стараются постучать по стеклам. Наделать больше шума - вот их задача.
Зима на Кипре. Это дожди. Много дождей.  Тучи-водовозы аккуратно ползут  с  гор Троодоса, плывут с моря.  Дожди идут не звонкие,  монотонные.  Они заунывно барабанят по подоконникам, назойливо стучатся в окна. А утомившись, сползают вниз по стеклу, оставляя серебристый след. Капли дождя, падая в ущелья, создают мокрую губку мороси. Живую, шевелящуюся. Она обволакивает отвесы ущелья, насыщая водой, все, что растет на склонах. Мутная водяная взвесь повисла в воздухе,  Дома, деревья, все стало призрачным, только контуры выделяются из этого миража.
Зимние ливни, низвергаясь из хлябей небесных, промыли склоны ущелья, согнав с них прошлогоднюю пыль, старую хвою. Ущелье задышало полными легкими, наслаждаясь чистотой. Даже камни, выступающие из склонов и те, словно, зубы после зубочистки, весело скалились.

Весна
Закончилась кипрская зима. Пришла весна и принесла смену погоды. Неиствует ветер. Облако бешено несутся по небосклону. Птиц ветер гоняет как лохмотья. Пальмы с удовольствием подставляют  ветру свои лохматые головы,  очищая их от прошлогодних лохмотьев.
Дым из каминной трубы не успевает подняться. Его ветер тут же заставляет пригибаться и ползти по крыше. А то и загоняет его обратно в трубу, к неудовольствию жителей.
До тепла еще далеко. Ветры Троодоса принесли холодный дождь, который как тысяча барабанщиков сыграл марш на подоконниках. Дождю показалось мало устроенной какофонии и, чтобы усилить впечатление, он перешел в град. Градины посыпались как горошины на черепичные крыши. Скатывались с крутых скатов и разбивались на плитах дворов. Весело скакали на дорогах, пока проезжающие машины не превращали их в мокрое месиво.
Весеннее утро пронзительное своей синевой. Холодное прозрачное небо.  Ветер стих, но природа напряжена и готова встретить очередной порыв. Затихли кипарисы. Ночью они метались по небосклону как кисть художника, которого охватило вдохновение.
-Зима затянулась - говорят седоусые старики, плотнее кутаясь в теплые шерстяные джемперы и уходя в глубину таверны, чтобы согреть себя чашечкой кофе. Для женщин наступило золотое время. Можно одеть не только кожаные сапоги, но и покрасоваться в легком меховом пальто.
Пока не наступил летний зной, природа стремится насладиться яркими цветами. Они везде. Начиная от скромной  застенчивой мать-мачехи и заканчивая маками. Все расцвело, распустилось, чтобы похвастаться своими цветами, самыми лучшими цветами. Но их век короток.
Склоны гор покрылись изумрудной зеленью. На их фоне белые облака будят фантазию и сравниваются то с хлопьями хлопка, то со стадами овец. На  площадке перед обрывом, где перед тобой открывается захватывающая панорама и под ногами начинается ущелье,  хочется воскликнуть: - Почему люди не летают.
Мы стоим на берегу речки. Обычной речки Кипра, многоводной шумливой весной и пересыхающей летом.  Эта безымянная речка, наслаждаясь половодьем, весело перескакивала с камня на камне, до боли напоминая  ручьи Заполярья. И небо такое же, как на Севере. Холодное синее.  Речка наслаждается своей силой и молодостью. Шумит, бурлит. Темнеет и замедляет бег на глубоких местах. Беги Амергеттийоки, беги! Наслаждайся свободой молодостью, здоровьем. Скоро подуют сухие ветры. Испарится влага из земли. Иссякнут родники,  наступит  сушь. Берега будут беззастенчиво выпивать тебя, Амаргетийоки, и ты, превратишься в ручеек,  потом пересохнешь до следующего половодья.
Над нами бесконечный купол черного южного неба. Но это еще северное полушарие, так над нами тускло поблескивает Полярная звезда. Как всегда скромно и незатейливо. Глядя на нее,  щемит сердце. Как-то там без нас Север. Он далек, север  и, похоже, нисколько не страдает от этого. А мы… Я вздыхаю: два раза в одну и ту же реку не заходят. Вот наш дом, уютно светящийся окнами через ветви фруктового сада. Прости нас, Север.
Весенний дождь
-А я сегодня дождь пойду гулять по крышам, - кто написал эти строки, не помню, но сотни,  тысячи барабанных палочек обрушились на подоконники  домов и устроили невообразимую какакофонию.
Дождь весной! Он скоротечен и не угрюм. Такого дождя вы не встретите в Европе. Это вам не угрюмая влага России.  Не печальная сырость Санкт-Петербурга.
Ущелья, обрушившиеся круто вниз, служат трамплином для водных потоков.  Сосны самоубийцы, зависнув на корнях, демонстрируют выживаемость. Их переплетенные корни, вцепившихся в камень,  образовали каскад небольших водопадов из дождевой воды. Приятное журчание заставляет затаить дыхание и остановиться. На откосе завис камень, покрытый лишайником. Его отражение в темном омуте  было столь совершенным, что лишь редкие капли, спадавшие с него, давали понять, что передо мною не зеркало, а вода. После каждой капли расходившиеся круги совершали короткие пробежки к краям миниатюрного водоема и,  вновь собравшись в месте своего рождения, исчезали, стараясь не напоминать больше о своем волнении.
Весна в горах. Словно  всевышний  взмахнул рукой,   и разом потекли с гор белоснежные пенные струи, срываясь с отвесных уступов и разбиваясь об острые камни далеко внизу на миллиарды сверкающих брызг. Загудели веселым гудом, зажурчали тысячеголосыми колокольчиками, заиграли тугие струи на солнце,  рождая яркие радуги в облачках водной пыли. Разлил он вокруг синее море, накрыл голубым куполом небосвода, зажег закаты и рассветы.

Март
Появился первый шмель. Он, солидно жужжа, крутился возле цветков миндаля. Миндаль верен себе. Какой бы не была холодная зима, он расцветает в срок, в начале весны.
На склонах гор зависли бело-розовые облака. Деревня спряталась в розовом тумане. Цвет миндаля тому виной.
Замерзшие за необычайно холодную зиму жители появились на улицах. Все чаще слышится слова приветствия : «Ясус» , « Калимера». Разгладились лица у старушек, распрямились спины у стариков: пережита еще одна зима. Вечерами холодно, еще не ушел озноб зимы. Лет десять не было такой зимы. Дома не держали тепла.
Начало весны обманчиво. Вновь засвистел ветер. Температура воздуха была близка к нулю. Зарвавшийся ветер делал гигантский миксер на море. Море, было взбешено от такой бесцеремонности. Свирепые волны набрасывались на волноломы, заплескивали набережную. В бессильной ярости море бросалось на прибрежные скалы. Бросалось, чтобы разбиться о гранитную грудь исполина и отползти в глубину, зализывая раны.
Дождь переходил в град. Термометры упрямо сползали вниз по шкале. Старики только качали головами и шли с улицы в таверну пить горячий кофе.
В горах ветер принес снег. Сугробов не было, но снег катался на дорогах манной крупой. Ветер нещадно терзал деревья.
Народился узкий серпастый месяц. Ни дать ни взять турецкий ятаган. Он навис над церковью, которая стала ниже и затаилась в сумраке. Церковь накрыла тень от облака. Мрачная, темная, безысходная.  А вокруг свет.
Пролетел, прокатился быстротечными ливнями торопыга март. Переменчивый капризный пройдоха. Он вроде как еще и при зиме, но в тоже время по календарю месяц весны. Вот и мечется сероглазый. То дождем сыпанет, то солнцем обогреет.
Небо ночью расцвечивается звездами. Звездами яркими, нарождающимися. Старая знакомая Большая медведица перевернула свой ковш.
Тускло, отвлеченно мерцает Полярная звезда. Созвездие Лебедя убралось ближе к горизонту и не так активно давлеет на небосклоне.  На дальнем юго-западе холодным ультрамариновом цветом мерцает Юпитер. Его время уходить еще не пришло.
Заухали ночные птицы. Мягким комком ваты пролетела сова. Пропорхала летучая мышь. Кусты наполнились шорохами. Инстинктивно подбираешь ноги. Кто его знает, кто это: гекконы или змеи. Хотя не должно быть ни того ни другого - холодно.
На тропинке распласталась ящерица. Обманулась в интуиции. Днем разогрело. Она и поддалась в надежде обогреться. Не успела. Завечерело. Холодно. Оцепенела. Отодвигаю ногой в сторону. Может, не раздавят, пока не разогреется и не уползет
Прибавилось птиц. Мелких, воробьиной породы. Не местные. Зимой их не было. В саду стоит ор. Разбираются с прошлогодними гнездовьями.
Над Троодосом идут клинья перелетных птиц. На Кипре они не задерживаются: отдыхают и летят дальше. Домой на север. Их ждут российские болота и северные леса. В добрый путь.
*****
 Март, время традиционной весны на Кипре. Ушел, недовольно урча дождями февраль. Перевалился своими туманами за хребты Троодоса. Не спорил последний зимний меся с весной, ушел, уступил дорогу.  Но что-то сдвинулось в набесной канцелярии и традиционное в это время тепло не торопиться порадовать остров. Холодные ветры, дующие с Атлантики через коридор Гибралтара взьерошили море, которое стало напоминать стиральную доску. Море раздражали холодные мелкие капли дождя, которые принесли сине - лиловые тучи с Троодоса. Море, обычно миролюбивое, даже ласковое, любящее заигрывать с разноцветной береговой галькой, сменило настроение. Оно встало на дыбы и своей многотонной тушей набросилось на незащищенный берег.  Мутно-свинцовое на глубине, оно побелело от ярости и исходило лохматой пеной.
Но если дождь вверг в ярость море, то  капли дождя ждала растительность Кипра. Казалось, что стоило только пролиться первому дождю, как почва зашевелилась от нетерпеливых ростков, которые в нетерпении взрывали землю в самых неожиданных местах, вплоть до утрамбованной грунтовой дороги. Да что там грунтовая дорога. Асфальт неожиданно вздымался от  коренастых крепышей, которые настойчиво выбирались на волю, чтобы тут же расправить плечи. Еще момент и они заявляли о себе начинающими топорщиться колючками.
«Воля к жизни»- другого девиза не придумаешь для буйной зеленой ватаги, стремящейся выбраться из темной темницы земли и подставить свои макушки живительной влаге. В своем стремлении жить были равны все. И колючий чертополох и нежная фиолетовая фиалка, которая с упорством выбиралась на солнце.
Зима не баловала землю Кипра дождями. Несколько дождей не могли напоить иссохшую  землю. Природа ждала весенних ливней. Веселых, азартных Будут дожди, наполнит земля свое чрево влагой, чтобы отдавать ее постепенно. Но дождей не было. Раньше времени начинала   сворачиваться луговая трава, поникли головки цветов, так и не успев распуститься. Пожухли ветви у кипарисов, пятерни пальм понуро опустились вдоль стволов.
-Воды, воды-  стенали ветви олив, каратового дерева. Даже вечнозеленые лимоны и те стали сбрасывать свои жестяные листья, показывая, что нет ничего вечного.
Но природа опомнилась. Потянулись с севера, тяжело переваливая через вершины Троодоса водовозы-тучи. Погромыхивая для солидности и блеснув несколько раз молниями, тучи подобрались к побережью и пролили благодать на ждущую землю. И сверщилось чудо. Словно желтые птенцы расселись на ветках кустарника. Это мать-мимоза вывела своих цыплят.  В  миг пожелтели обочины дорог, покрывшихся желтым цыплячьим пухом. Проезжая по дороге, по обочинам которой выстроились эти цыплячьи инкубаторы, казалось, что в воздухе стоит цыплячий писк.
 Как же отличаются  кипрские ветви мимозы от тех, засушенных скукореженных веток на рынках России!
Дождь в горах
За многие тысячелетия природа отшлифовала и сгладила формы гор так, что они стали похожи на сросшиеся камни   на берегу моря, которые приятно брать в руки и проводя по ним пальцами наслаждаться округлостью формы.
Дождь продолжал усиливаться и вода, не имея возможности просочиться внутрь скалы, стекала вниз,  не разбирая впадин и ложбинок, все вокруг покрылось водяной пленкой. Слева от дороги вверх поднимался покатый склон, за небольшим участком редкой, лесистой растительности виднелись огромные каменные плеши.
Облака летели с северо-запада, но не по прямой, а закручиваясь вокруг некоего центра, который, видимо, был в нескольких десятках километров южнее моего нынешнего положения.  В пользу такого предположения,  указывал освещенный ярким солнцем разрыв в покрывале туч. Края этого разрыва были похожи на куски ослепительно-белой ваты, вырвавшейся из дыры темно-серого одеяла. При всем этом, солнца видно не было, оно скрывалось за непроницаемыми, наполненными водой, облаками. Скорость движения облаков была очень велика и ветер, прижатый ими к земле, добавлял этому движению отчаянную бесшабашность.
Как только прорвавшиеся солнечные лучи схлестнулись со струями продолжавшегося ливня, двойная, яркая радуга начала расти в воздухе. Но удивительным было не яркость цвета, не то что радуга была двойной, а то, что обе радуги «росли» из одной точки.  Они были похожи на дерево, расщепившееся на два ствола. Немного привыкнув к новому зрелищу, я обернулся, чтобы посмотреть на место солнечного вторжения. Черное небо  в нескольких местах было разрезано лучами солнца, они  очень отчетливо виднелись в темном пространстве между небом и землей. Надо мною же продолжала нависать непроглядная мгла.
Весна жизни
В саду растет персиковое дерево. Оно старое, даже очень старое. Древний мозолистый  ствол  недалеко от земли делится на четыре мощных отвода и те, взмывая вверх, формируют крону. Он кряжист и силен, этот патриарх сада. Конечно, это не оливы, живущие несколько тысяч лет, но персик явно долгожитель. Он напоминает старика, который стар, но его не ломает прожитая жизнь, он твердо стоит на земле. И как вечный гимн пробуждающейся жизни, он цветет наивными розовыми цветами. Такое неожиданное сочетание: мощь, твердынь ствола и -  мягкость и нежность розовых цветов. Во время цветения дерево похоже на  деда, который держит на руках нежный розовый конвертик с внучкой. Его дубленое посеченное морщинами лицо обращено к  открытому конверту, где  сопит продолжение его жизни. И скупая улыбка освещает лицо седого старого человека. Так и персиковое дерево бережно сохраняет свои розовые цветы, залог его жизни.
Зацвела слива. Зацвела первый раз в своей, еще короткой жизни, и очень этого стеснялась. Она стояла высокая тонкая, осыпанная мелкими  симпатичными цветами. Их было немного, но…много ли нужно для красоты невесте? Молодость.
Невидимый Творец разлил яичницу по обочинам дорог и полей. Это робкие ноготки пробились через плоть обочины, надменная люцерна покачивала своей желтой головой по - хозяйски расположившись в полях. И мимоза. Ее кусты напоминали инкубатор, где вылупились сотни цыплят и маленькие пушистые комочки расселись на ветках. Почему Булгаков их назвал «отвратительными желтыми цветами?».
Словно бело-розовая  пена выплеснулась из садов деревни. Зацвели яблони и груши. О, как в песне получилось: « Расцветали яблони и груши». Только туманы над рекой не плывут, потому как речки в ущельях стремительно мелеют, от  жары.  Отцвел миндаль. Но тут же, словно деревенский щеголь, принарядился в яркую зеленую рубаху. На его стыдливо засматривались не зацветшие  грецкий орех, фига.
Как разноцветные стекляшки из детского калейдоскопа рассыпались яркие пятнышки на изумрудных полях Кипра. Это цветы. Самые разнообразные. Знакомые маки гордо держат  голову на тонком стебле. Они знают: их век не долог, а покрасоваться хочется. Скоро, очень скоро облетят его нежные лепестки, и останется только головка. А пока, цвети красавец. Из-под  широкого листа выглядывает лукавый глазок ромашки. Она невелика, не чета ее российским собратьям. Тоже весенняя гостья. Ей даже сейчас жарко, посему и выглядывает из-под жесткозеленого гиганта.
Не поленись, пригнись, и ты будешь вознагражден. Не вспоминай, такого разноцветья как на Кипре нелегко найти у тебя на родине. Не все они заметны и отцветают быстро. Подуют песчаные ветры с Африки и все: отцвели. Вот и хороводятся они сейчас, сию минуту. Даже колючие сорняки и те расхорохорились. Гордые, надменные, стоят они на высоких местах и демонстрируют свою яркую расцветку. Они, если потребуется, пробьют  грунтовую дорогу и вырастет стебель, чтобы увенчаться цветущей головкой.
  Весна еще не сдала свои позиции лету, и поля не выгорели. Нет-нет, но Создатель   сподобится  и  прольет  на ждущую землю благодатную влагу.
В воздухе плывет желтоватое марево. Это не злая пелена африканского песка, это желтая пыльца от цветов кипрских сосен. Выстрелили они  свечами, осыпанными желтой пылью и ждут ветра, который сорвет ее и понесет, оставив только тонкую палочку, которая прорастет иголками.
Незаметно проскочил март, этот повеса, балансирующий между зимой и весной. Он уходил, весело оглядываясь и оставляя после себя набухшие влагой облака, влажную, парящую землю и поля бесконечно благодарных ему цветов и злаков.
  Горные ручьи, вечно стремительные, торопящиеся донести свою влагу до реки Ксерокс, и те стали степеннее, медленнее. Они не спеша омывают каменные уступы, застаиваются в небольших бочажках. Время еще есть. Март на дворе. Он не несет злых суховеев, которые будут срывать с поверхности воды тончайшую пленку и уносить ее, забывая вернуть в виде дождя. Март уходил, а с ним   уходила богатейшая палитра красок разнотравья, которые покрыли  склоны гор. Ущелья, долины соревновались друг перед другом кто красивее, ярче. Цветы спорили между собой на предмет вычурности соцветия, оригинальности окраски. 
Весна в ущелье
В ущелье клубился туман. Словно подчиняясь джину из лампы, он сворачивался в спираль и уходил в небо. Там  сливался с небесной пустотой, редкой голубой  раскраски. Такая голубизна бывает только ранней весной на Кипре. Небо в это время бездонно и чисто. Два затерявшихся в небесных просторах перистых облачка выглядели,  словно мусор на паркете.  В такие мгновения чувствуешь себя примитивом, ибо кроме известных расцветок по считалочке: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», ты не можешь определить цвет неба. Сложно сказать какой  цвет  тумана, клубящегося в огромном котле ущелья, из которого видны только колышущие верхушки сосен.
Ты стоишь на краю ущелья, а под  ногами летают птицы. Прижимаясь к склону, отчаянно трепеща кургузыми крыльями, пролетела коричневая птица. Кто ее так спугнул, что типичный земной ходок взлетел в воздух. Куропатка, отчаянно выруливая коротким хвостом,  как обрубок дерева, пролетела метров  десять и рухнула в густой кустарник.  Вот и причина волнения. Коршун. С высоты обреза ущелья видна его пестрая спина, широкие крылья, которыми он не машет, а только планирует в утренних потоках воздуха. Видно как изгибаются рулевые перья крыльев и играют «рулежки» хвоста. Голова - горизонтально земле. До земли не один десяток метров. Но зоркие глаза у царя неба. Ни одна птица сьежилась в гнезде или на ветке, стараясь слиться с кустарником, на которой сидит. Инстинкт, его величество инстинкт самосохранения, не позволяет ни одной твари шевельнуться. Гомон и тот затих. А вот у куропатки нервы не выдержали: взлетела. Но ее счастье  хищник был вдалеке и, оценив ситуацию, не спланировал на позицию, чтобы оттуда рухнуть камнем вниз. Тогда - беда. Только  раздастся короткий жалобный вскрик жертвы, да несколько перышек будут медленно планировать в воздухе, напоминая, что произошла трагедия. Оборвалась чья-то маленькая птичья, но жизнь. А хищник, присев на толстый сук сосны, не спеша устроит кровавую трапезу, зорко оглядываясь по сторонам. Ему бояться нечего: соперников у него нет. Разве, что орел более крупная и мощная птица пролетит на бреющем полете, но орел птица гордая. Она никогда не снизойдет до отбирания добычи. Вот и наслаждается хищник законной добычей. Сильный поедает слабого - таков жестокий, но справедливый закон природы. А птицы, тем временем, забыли о несчастье, происшедшем у них на глазах  и вновь возрадовались  теплу весне. Вот зорянка, раздувая горлышко, отдалась мелодии, исходящей из нее. Незамысловатой, но чистой, славящей весну.  Ухарь-воробей сел на ветку и, раскачиваясь, стал чирикать что-то свое. Каждая птаха, радуется жизни, что не она в этот раз стала жертвой слепой жестокой песни, торопится жить.
Май
Воздух становится плотным, словно в старом ботинке. Душно. Еще не так давно, радующие глаз своей зеленью склоны, выгорают и становятся белесыми. Меняется растительность. Робкие весенние цветы: маки, анютины глазки уходят в прошлое, а на их месте появляются колючки. Они беззастенчиво попирают поля, тщательно возделанные осенью. Люди совсем недавно, мечтающие о теплой сухой погоде, вспоминают буйные дожди, заливающие землю зимой.
В воздухе фланируют сонные тягучие мухи. Умолк гомон птиц. Он заменился деловитым щебетанием семейных пар. Дел у них невпроворот: нужно построить гнезда, а там и до кладки недалеко. Петь некогда. По дорогам бегают проснувшиеся  гекконы. Они припозднились после спячки. Всему тому холодная зима и поздняя весна. Но майское солнце прочно заняло свое место на небосклоне, и термоэлементы земноводных работают без сбоя. Они настолько ошалели от тепла, что забыли о своих извечных врагах: кошках. Это вам не птицы: от них сломанным хвостом не отделаешься. Кошка Фроська каждый день приносит задушенных ящериц и гордо кладет их у входа.  Подтверждение, что хлеб она есть не зря. Соседский пес, старина Джейсон,  трубным лаем гоняет наиболее зарвавшихся тварей, которые пробуют забежать на двор. Догнать ему их проблематично в силу возраста, а погонять он их еще может. Как- то  изловчился и поймал довольно крупного геккона. Радости пса не было предела. Он бегал с тварью в пасти и всем ее показывал. Отдал только хозяйке, и то после мночисленных просьб. Активизировались змеи. Необычайная влага и тепло провоцируют их активность. К тому же еще и смена шкуры. После старой изношенной одежки змея щеголяет в новой блестящей. Почему-то их много на дороге. Вероятно, выползают греться на асфальте. Жаль, что место выбрали неподходящее. Машины,  они неразборчивы…
Сороки, словно черно-белые пунктиры пересекают дорогу и тут же растворяются в кустах. Слышен только трескучий разговор обсуждаемых проблем. В отличие от этих проныр - куропатки олицетворение тупости. Они не могут догадаться и свернуть в сторону перед машиной. Бегут впереди, отчаянно махая крыльями. Затем тяжело взлетают, чтобы пролетев метров десять сесть…опять же на дороге. Все повторяется сначала.
В саду царство бабочек и пчел. Нужно успеть собрать нектар с цветов. На тебя то и дело натыкаются близорукие шмели. Словно гигантские цистерны они заполняются нектаром,  и - домой, домой, в улей. В долине реки Ксерокс выставили пасеки. Медоносная пора. В пчелиный гул органично вписывается лягушачье кваканье. Лягушки наслаждаются влагой, спешат отметать икру. Здесь без партнера не обойтись. А какая любовь без песен. Вот и стоит в ущелье разноголосый лягушачий хор.
Вечерами появляются совы. Бесшумно взмахнув мягкими крыльями, стремительно пересекают светлое пятно двора и уходят в небытие. Наступает ночь. Появляются новые, отличные от дня звуки. Заухала из низины ночная птица. Слышно как из склонов сочится вода. Несмотря на разгар весны, не иссякли подземные источники и делятся водой с ручьями. С бархатного черного неба ярко светят звезды. Они немного поменялись местами, а так все те же знакомы созвездия. Только ушли они дальше, к кромке горизонта.
Майские дожди.
Закончился май и с ним ушли майские дожди, веселые беспечные. Они сваливались с небес со всей бесшабашностью весны. Казалось бы, откуда дождь при лазурном, еще не выцветшем от летнего зноя, небе. А он есть. Летят веселые прозрачные капли, и в каждой отражается солнце. Летят и переливаются всеми цветами радуги.
-Мы летим к вам, люди - кричала одна капля
-Земля! Встречай нас. Мы напоим тебя - перебивала вторая.
-Птицы, торопитесь напиться! - вторила подругам третья.
Крестьянин, обрабатывающий поле, останавливался, вытирал пот  и протягивал мозолистые, покореженные тяжелой работой, руки. Капли весело шлепались в ладони.  В них  скапливалась горстка воды, которой крестьянин смачивал запыленное лицо. Долго стоял земледелец, подставив лицо освежающему дождю, после чего, вздохнув, снова брался за обработку земли.
Птицы высовывались из глубины кустов, торопливо подставляли дождю крылья. Они вытягивали шеи, запрокидывали головы, наслаждаясь влагой.
-Пить! Пить! - блаженствовала птаха.
-Еще! Еще! - вопила болотная птица.
-Пейте люди, пейте птицы –веселились капли майского дождя. –Запасайтесь впрок,  Мы уходим далеко в горы! До осени! Прощайте!
Лето
Лето по- хозяйски пришло на Кипр. Рачительно выключило дожди, которые, забывшись о регламенте времени, щедро поливали благодарную землю. Воздух прогрелся до тридцати градусов и стал горячим и плотным как в шкафу. Предгорья быстро выгорали, покрываясь ржавыми пятнами засушенных трав. Пересох верхний слой земли, которым ветер не упускал случая поиграться, заворачивая земную пыль в кулек. Ласточки стремительно носились в воздухе, прижимались к земле. Словно ожидали, что будет дождь. Но на небе не было ни облачка. Небесная сфера на глазах выгорала, словно позабытый на солнце ситцевый платок.
Быстро убавили свою прыть ручьи. Еще недавно хулиганя,  и лихо бренча камушками по дну, они весело катились, не разбирая пути. Сейчас они убавили пыл и, аккуратно огибая препятствия, несли свои мелеющие воды в дамбу.
Небо синим эмалевым блюдом накрыло море. Море,  словно шелк в руках продавца, лениво колыхалось. Жарко. Волны застывали, словно ребристое стекло.  Только вечером потянул ветерок, некрепкий, скорее освежающий, но и этого было достаточно, чтобы ожило побережье.
Деревенская площадь
Огромная кипрская сосна накрыла своей тенью площадь в Амаргетти. Это уникальное место.  Здесь центр всего: две кофении. Так киприоты называют свои таверны, почта, магазин, отделение банка. Киприоты постарше вспоминают о том, что раньше, когда в Амаргетти проживало больше тысячи человек,  был свой полицейский участок.
Площадь, вернее кафения на площади, любимое место кипрских мужчин. Одни пьют крепкий кипрский кофе, другие читают газеты, третьи –  играют в нарды. Кто-то просто погружен в созерцание происходящего, кто-то наедине с мыслями. Мужчины не сидят дома, здесь их место общения. Деревенская площадь -сердцевина деревни, без площади нет деревни. Без нее кипрские мужчины осиротеют. Негде будет посидеть, негде встретиться. Им некуда будет себя девать.
Пришла группа молодых людей. Судя по пыли на бейсболках - строители. Они сели за столик, заказали воду и стали играть в нарды. У них закончился рабочий день. Домой они не спешат. Мужчины! Что им делать дома, где жена, дети, масса домашних дел. Мужчины верны себе. Они сидят у кофении и пьют крепкий кофе. Это сидят настоящие мужчины.
Они подождут, пока приготовят ужин, и только  тогда, сев в  автомобили, разьедутся по домам. Свои машины киприоты обожают. Ездят на них везде, не считаясь с расстоянием. Идущий мужчина в деревне редкость. А пока их железные кони стоят на обочине и ждут своих хозяев.
Глухо стонут горлицы, рассевшиеся на сосне и на большом кипрском кипарисе. Мельтешат кошки со своими выводками. Идет неторопливая деревенская жизнь. Катится плавно, не торопясь.
-Калимера сас -приветствуешь ты старую женщину, идущую в магазин. Будьте уверены: вы получите в ответ широкую доброжелательную улыбку.
На детской площадке шум и визг, как и положено. Там детское разноцветье. Кипр посветлел в последнее время. Детские головы стали не такие темные, а то и вовсе светлые.
Но есть еще одно место, без которого деревня не деревня, а так, хутор. Это церковь. Есть церковь и в Амаргетти со сложным для непосвященного в греческий язык названием: Zoodohou Bigi. Церковь старая, ровесница деревни. На колокольне стоит мощный колокол, который может бить набат и исполнять мелодии
Словно мелкие речушки торопятся в озеро, так и улицы деревни идут к площади. Они разные эти улицы, но направление у них одно: к площади.
Напротив площади небольшое, тщательно отремонтированное здание. Это гордость местного муктара - деревенский музей, направление этнографическое. Мало кто знает,  здание - бывшая турецкая школа. Вот такой парадокс. Рядом с христианским храмом - турецкая школа, где царствовал Коран.  Но, судя по отзывам пожилых людей, никто на это не обращал внимания. Дети  греков-киприотов ходили в школу, построенную англичанами.
Вообще взаимоотношения турок-киприотов и греков-киприотов тема сложная и щекотливая. Люди неохотно о ней говорят, отвечают односложно, чаще замыкаются. 
Турки-киприоты, это наследие османского ига. Хотя какое наследие. Насколько можно они ассимилировались с греками-киприотами, но самобытность свою сохранили. Но это уже не турки с материка. Они давно потеряли связь с матерью - Турцией и прикипели к острову. Для них также были непонятны действия греков сторонников энозиса и турок-сторонников обьединения с Турцией.
Политика вообще дело страшное. Да и какая могла быть политика между соседями, тяжким трудом добывающим хлеб свой. Неохотно, но все-таки проговаривали пожилые киприоты, что помнят как грузились их недавние соседи на автотранспорт и со слезами, целуя пороги своих домов уезжали. В глазах киприотов стояли слезы. Многие провожали в неизвестность своих друзей. Имя неизвестности - север.
  Потом пошла пропаганда. Разжечь ненависть – дело простое. Несколько репортажей с оккупированных территорий и итог - стерто с лица земли старое мусульманское кладбище. На нем выросли оливы, и ничто не напоминает о царстве людей ушедших.
Напоминают о событиях 1974 года полуразрушенные дома уехавших. Их не заселяет никто. Нельзя. Закон не позволяет. Сменились названия улиц, по которым ходили длиннобородые старики в фесках и мягких чувяках. Ходили мимо церкви, степенно здороваясь с шедшими на встречу стариками -греками.
Все это в прошлом. Стоят полуразвалившиеся турецкие дома. Давно в них затухли очаги. Вокруг разваленные изгороди. Застыли в плаксивой гримасе зевы уличных турецких печей. Их давно не разжигали. И запах свежевыпеченных лепешек не будет дразнить ноздри проходящих. Никого нет в этом месте. Тишина, до звона в ушах. Только воркуют голуби.
Напротив, рядом с церковью, застыли три обелиска. Обелиски трех молодых парней. Они ушли служить срочную службу, а вернулись каменными изваяниями. Они защищали свой Кипр -греческий. Смотрят друг на друга пустые провалы окон  турецких домов и три каменных бюста парней. Грустно.

Страшно, что семя ненависти посеялось и в последующих поколениях. А оставшиеся турецкие дома стали символом проклятья. Они были обречены. В них никто не поселился. Да и мог ли кто там жить!
Шли годы. Хорошела деревня. А дома турок хирели и разрушались. Рачительный мухтар старательно и незаметно отгораживал разваливающиеся постройки новой каменной стеной, а если была возможность, то стесывал бульдозером коросту времени.
Турецкие дома погибали. Погибали молча, без жалоб, осознавая, что никогда не будет у них хозяина, который залатает крышу и поправит потрескавшиеся стены. Никогда не загорится огонь в очаге, не огласят дом детские крики. Их ждет забвение.  А это больнее, чем уничтожение. 
Внезапно ударил колокол. Ударил набатом. Набат густым облаком пополз по деревне. Стало тихо и тревожно. Набат всегда для христиан был символом тревоги. Он собирал на вече, собирал на защиту селения, отечества. Тревога срабатывает на генном уровне, это отражение тревоги в сердце. От набата хотелось вжать голову в плечи.
Неожиданно большой колокол остановился и раздался перезвон малых колоколов. Чуть ли не русская камаринская. Распрямились люди, заулыбались. Из-за поворота показался кортеж украшенных автомобилей. Свадьба. 
- А каменные лица парней укоризненно смотрели в пустые глазницы турецких окон…


Гаврош
Он стоял посередине сельского праздника и  все разглядывал.  Ему было интересно. Интересны столы, что протянулись вдоль улицы. Интересны инструменты, которые готовили музыканты.
Ему было года два от роду. Босоногий. На голове топорщились  белокурые волосы. Волосы явно были не знакомы с расческой. Да и горячую воду они явно не жаловали. Короткие штаны съехали ниже колен и чудом держались ниже пояса. Но двигаться они ему не мешали. Про футболку что-либо сказать определенно было сложно. Проще снять и выбросить. Он был чертовки привлекателен этот Гаврош. Скорее всего, он был англичанин, так как помимо белокурых волос у него были удивительные, широко распахнутые светлые глаза. Они с радостным удивлением рассматривали мир. А мир был прекрасен. Тем более, что наступал вечер, а его никто не отправлял домой. Больше того, пацаненка посадили за стол вместе с взрослыми. Вручили тарелку с вкусностями и …забыли. Точнее не забыли, а не обращали внимания. Детей было много, родители рядом. Чего бояться. Деревня. И счастливая детвора бегала вокруг столов и радовалась свободе. Наш же, поев, встал посередине площадки напротив оркестра и все рассматривал.
Заиграла музыка. Заиграла мягко, легко, словно напоминала, что пора заканчивать с едой и готовиться к танцам. Греческие танцы, они, как и музыка, завораживают. Завораживают  своей неторопливостью, грацией. Они останавливают время. Танцующие полны достоинства,  не мельтешат. Они плывут. В их танцах, сдержанных, полных достоинства нет откровенной зажигательности. Но они манят своей величественностью. Такие танцы смотрятся   именно на сельских площадях
Мальчик был так заворожен движениями танцующих, (а танцевала вся деревня!), что  даже палец прижал к губам, стараясь вникнуть в таинство танца, запомнить  движения. Его босые ноги произвольно, помимо сознания, начинали раскачиваться, сгибаться в коленях, руки копировать движения рук танцующих.  В голове ребенка родился танец, который он будет помнить всю жизнь. Он танцевал для себя так же красиво, как танцевал вот этот красивый высокий дядя с черными усами. Мальчонка был заворожен рослым красавцем, который творил чудеса перед женщинами. Чтобы получше рассмотреть танцора он пригнулся и нырнул под ноги танцующих. Он вынырнул возле дяди, встал напротив, и во все глаза рассматривал его. Дядя понял, что творилось в душе мальчугана. Он наклонился, взял мальчика за руки и стал его вести. Мальчишка не растерялся и начал перебирать босыми ногами. Смех и аплодисменты были ему наградой. Веселье шло. Танцоры сменяли друг друга. Закончившие танцевать, спешили к столам. Садились,   выпивали по глотку терпкого кипрского вина и наблюдали за другими танцующими. Певцы чередовались и песни лились над площадью..
Стемнело. Деревню накрыл темный бархатный купол ночи. Луна по яркости соревновались с уличными фонарями, а деревня веселилась. Веселилась на своем празднике.
Постепенно веселье пошло на убыль. Первыми сдались дети. Повиснув на своих мамах, они устало клали головешки им на плечи. Некоторые откровенно спали. Сдался и наш Гаврош. Он нашел свою маму (судя по маме, он действительно был англичанин), сел к ней на колени. Она погладила его по непослушным вихрам, что-то сказала. Но он уже не слышал. Гаврош спал.

                Кипрская ночь
Ночь на Кипре приходит быстро. Она не утруждает себя ранними сумерками, переходящими тенями. Ночь, как знойная южанка, наваливается на остров пышной грудью. И все. Он до утра в ее власти. Остров замирает, наслаждается прелестницей до черноты в глазах. Это и  есть кипрская ночь. Ночь вакханки, ночь пьянящая.
Такую ночь в городе не увидишь. Огни, реклама смазывают все великолепие таинства. Наступление ночи можно увидеть в деревне, когда сельчане еще не зажгли свет, в комнате не заголубели экраны телевизоров. Темнеет на улицах. Сжатые стенами домов и  заборами из камня улицы деревни напоминают каналы, по которым, как из шлюза,  хлынет тьма. Напористо, клубясь таким множеством красок и переливов, что квадрат Малевича меркнет перед этим великолепием.
И луна, эта вечная печальная спутница ночи. Катит ее лик по темному небосклону, подсвечивая землю, делая ее облик непохожим на дневную. Что-то жуткое, но одновременно притягивающее в лунном свете. Но луна не пугает. Она шепчет:
-Спите люди, спите. Завтра будет день.
Затих Кипр в обьятиях красавицы. Только, словно скворцы весной, в кустах трещали цикады.  Но не тут-то было. Под вековыми деревьями то тут- то там раздается  смех. Не звонкий, приглушенный, словно кто-то прыскнул в ладошку. Так оно и есть: молодежь юркает из дворов на улицу. Ныряет в  благодатную тьму. Кажется, незаметно проскочили. Да нет. Острые всевидящие глаза матери уже увидели беглянку. Мать вздохнула, задернула занавеску. А где-то возле таверны  раздалась музыка. Не громко, не раздражающе. Киприоты не любят громкой, закладывающей уши музыки. Их мелодии мелодичны, мягки. Под стать им и танцы. Они заворачивают своей грацией. Танцоры не мельтешат, они плывут. По другому и нельзя. Обстановка такая. Они все в обьятиях кипрской ночи.
Развалины
Уходит в историческое небытие катастрофический 1974 год. Год, когда подобно землетрясению, остров раскололся надвое. Раскололся, посеяв вражду и ненависть между двумя народами, жившими в мире не одно столетие.
Трагедия была с двух сторон. Турецкие жители Амаргетти не понимали, почему приехавшие на автобусах и грузовиках кипрские офицеры- греки требуют собраться, сесть в машины и уехать. Плакали все: ставшие в один миг чужими  турки-киприоты и остающиеся  греки-киприоты. Почти все не понимали в чем дело. Столетия люди жили вместе,  молились в разных местах: церкви и мечети, но молились одному богу.
- Обличье у него разные - говорил  мудрый старик грек, спеша на заутреню в церковь Зоодохис - но он един и грех для всех воевать из-за этого. 
- Аллах, Христос - все едино – вторил ему старец в феске и остроносых чувяках, спешащий в медресе, чтобы вложить в уши турецких детей науки мира и добра. Они, как и положено старым мудрым людям, раскланивались и каждый шел своим путем.
Ничто не мешало грекам и туркам обрабатывать  скудную землю на своих участках. Веселиться, когда были праздники. Уходить в мир иной, провожаемые всей деревней, хотя кладбища были разные.
И вдруг все изменилось. «Энозис», «Танзимат» - эти слова ворвались в патриархальный быт деревни, единой для двух национальностей. И наступил раскол.
Часть деревни покидала насиженные места, бросая все нажитое. Люди плакали, собирали все самое необходимое, целовали порог дома и садились в машины. На них с лицами, искаженными горем и недоумением, смотрели остающиеся греки-киприоты.
Вопросы: « Почему? За что?» - реяли в воздухе. Но поднявшаяся пыль от грузовиков заслонила одну трагедию от другой. Когда пыль на дороге улеглась, жители разбрелись по своим домам. Рядом стояли разом осиротевшие турецкие дома. Они будто сжались, словно принимали вину своего народа на себя.
А в это время под руководством войск ООН формировалась «Зеленая линия». Вскоре из-за нее хлынули беженцы, и горе сменилось злобой, ненавистью  за то, что стало твориться на севере.
Как бы потом не словоблудили различные СМИ о цивилизованных «разводах», война есть война. Как бы «якобы миротворцы» не вещали о исключительно мирных акциях разделения территории пропорционально процентному отношению греков и турок, война есть война. А войн без убийств и разрухи не бывает.  Человек с ружьем дело страшное. Он становится агрессивным, этот человек. Иногда его не может остановить даже приказ. Его остановит такой же человек, с таким же оружием. Только боязнь быть убитым может остановить людей вооруженных автоматами. А если нет. Тогда трагедия. И этта трагедия выльется в каменные изваяния, изваяния молодых парней, которые вернулись домой каменными. Сорок лет стоят они на площади возле церкви.  Сорок лет люди, проходя мимо нет склоняют головы, многие крестятся.

Знакомство
Появление Петруши на нашем Квинс гардене (как бы произнес название нашего местопребывания главный инженер тамошнего ЖЭУ), псы проглядели. Пипица в это время была в преддверии пикантного положения, и все местные барбосы считали за честь насладиться ее обществом. Но Рембо был верен себе. Он уже пережил несколько выселений из конуры, когда там появлялись пушистые пищащие комочки, и ему совсем не хотелось убираться вновь под хозяйский джип. Поэтому он намертво встал на пути посягателей чести ветреной соседки и не один породистый далматин с визгом уносил ноги от разьяренного ветерана. Кокотка в это время крутилась рядом и извиняющее смотрела карими очами сквозь щетину морды: «Дескать, извиняйте, господа хорошие. Мы сегодня не принимаем».
Дедушка с бабушкой решили навестить своего старого приятеля Кирьякоса и показать внуку местную фауну и флору. Мама Даша их поддержала. Они вспомнили времена, когда их будил заливистый петух, а Даша, принимая стойки, которым позавидовал бы самый породистый пойнтер, пыталась поймать в зрачок фотоаппарата наиболее затейливые ракурсы куриного стада, важно шествующего по улице во главе с  петухом. Заключили в клетки и кроликов, которые питались цветочками, любовно высаженными бабушкой, в то время мамой Инной. Пусто стало на улицах нашей Пафосской окраины. Изредка пройдут соседи, которых тащили за поводки какие-то низкорослые собачехи.
Нужно сказать, что Петруше они были совершенно не интересны. Почему? Да кто его знает. Мало ли всего движется вдоль небольшого садика, где, как правило, любил развлекаться Петруша перед завтраком. Собаки они чего, идут себе, ведут хозяев на веревках, а у него дел и так хватало. Одних только муравьев взять. Сколько их по ступенькам ползает! Петруша попробовал их догнать. Куда там! Очень быстро ползают. Он тоже пока ползает и вроде как неплохо. О чем говорят изношенные и истертые на коленях штаны. Но муравьев не догнать. Нужно с ними хитрить. Затихнуть и ждать пока сами мимо не проползут. И тут их пальцем, пальцем! Но не всегда, и чаще всего не всегда.
А сколько камушков насыпала бабушка Инна перед окошком. Беленькие, чистенькие, аккуратно засыпанные в углубление. Это же надо все рассыпать и раскидать по садику. Странные люди эти взрослые: почему они решили, что в нише камни лучше смотрятся. «Я вот не считаю» - думал Петруша, активно разбрасывая камушки.
«Петруша, опять ты все раскидал» - говорила вышедшая бабушка и начинала собирать камушки.
«Замечательная игра. Пусть бабушка поиграет. Мне ведерка не жалко»» - думал Петруша, глядя как бабушка собирает камушки в ведерко. А чтобы бабушке было веселее играть нужно обязательно сесть возле ведерочка и выбрасывать камушки, положенные туда бабушкой. Очень весело, я вам скажу
Тут дед вспомнил про фермерское хозяйство Кирьякоса и о собаках, живущих там. Нужно было отметить, что жили они очень шумно, особенно вечерами. Посему мы, приготовив куриные косточки, которые по нашему разумению должны стать мостиком к взаимоотношениям с местной фауной, то бишь с барбосами, двинулись наносить визит соседям. Петруша для удобства передвижения сел на деда и чувствовал себя превосходно. Шли мы вдоль дороги. Мимо ехало столько интересных машин. Петруша уже несколько раз вытягивал руку и произносил: «Ыыы!», чтобы обратить внимание деда на движущийся транспорт. Но дед, как уже внук успел заметить, был явно слабоват в марках автомобилей, с шумом проскакивающих мимо. Мало этого, он их вообще не видел. Зациклился на фауне и флоре и бубнил что-то свое о птичках. Ладно, решил Петруша, потерпим. В конце концов, везет же человек, старается.
Подворье Кирьякоса встретило нас устойчивым запахом гуано, хозяйственным беспорядком, криками гусей, квохтанием кур. К таким важным гостям, как мы, вышел сам Кирьякос и, было видно, что он рад визитерам. Кирьякос потрепал Петрушку за щечку, дружески ткнул пальцем ему в пузцо. После чего крикнул Рэмбо. Тот, по своему обыкновению, спал. Но призыв хозяина подействовал на него как боевая труба для солдата. Хозяин зовет! Это уже не шутки! Стараясь выглядеть подтянутым и бодрым, Рэмбо двинулся к Кирьякосу. Тот с сожалением смотрел на старого пса и обьяснил нам, что он очень стар, ему много лет. Рэмбо подошел к нему и ткнулся седой мордой в руку. Тут наступил наш черед угостить пса принесенными гостинцами. Куриные кости Рэмбо поглощал с удовольствием. В это время появилась Пипица. Она выкатилась из-за угла, припадая на передние лапы и усиленно вертя своим помелом. Одним словом: «У нас гости! Ах! Как я рада! Как я рада». Отзывы о ней у Кирьякоса были более сдержанными. Живет вроде нахлебницы и толку от нее никакого. Пипица аккуратненько вытащила у Рэмбо небольшую косточку и изящно стала ее зажевывать. Тем временем Рэмбо слопал гостинцы, пришел в прекрасное состояние духа и решил пообщаться с нами. Петруша был спущен с рук, встал, опираясь о колени деда, и проявил к псу неподдельный интерес. Пес был выше его. Рэмбо от избытка чувств попытался лизнуть Петрушу в моську, но бабушка предотвратила его попытки панибратства. Рэмбо был рад знакомству. Он вертелся вокруг Петруши, словно поняв, что все сегодняшнее благополучие вертится вокруг этого маленького человечка и появление косточек зависит именно от него. Пипица давно уже въехала в проблему и крутилась юлой. Ее Петруша даже попытался поймать за шиворот.
Затем все пошли рассматривать хозяйство Кирякоса, который отошел по своим делам. Петруша осмотрел стаю гусей, вежливо выслушал бабушкино: «Га-Га-Га!». Ну чего сделаешь, если хочется бабушке по гагакать. Нет, оказывается это еще не все: бабушка умеет говорить: «Кря-кря-кря» и надо же: «Ко-ко-ко». Молодец, бабушка! Столько всего знает.
«Ой, Рэмбо! Отойди! Ты такой огромный, что сейчас меня уронишь!». Точно. Не успел Петруша среагировать, как огромный барбос свалил его хвостом. Хорошо дед стоял на контроле: успел поймать. Петруша протянул руки и произнес: «Ыыы», что означало, устал, давай на руки. А тут дед (ведь умный человек с виду!) тоже из ума выживать стал. Вместо того, чтобы взять Петрушу на руки и идти развлекаться дальше, он стал тянуть его к клетке к кроликам. Хорошо, хоть не имитировал звуки, как бабушка. Тоже мне натуралисты. Начитались, понимаешь, Даррелла. Пришлось даже возразить ерзанием по деду, а то точно бы в клетку посадили. Ну тут бабушка и мама, конечно, засюсюкали, запричитали: «Петруша, посмотри, какие маленькие, какие пушистенькие…».
Но Петруша их уже не слышал. Усевшись уютнее на деде, он оглядел двор и… потерял дар речи. Единственное, что смог сделать, так это вытянуть руку и сказать: «Ыыы». Но как это было сказано! Лишних слов не нужно было добавлять. «Ыыы!» И все тут. И опять не слава богу! Никто не видит, никто не слышит. Сплошь дарвинизм.
« А там! Боже мой! Что же никто не видит! Дед, ну давай же, трогайся»- Петруша нетерпеливо поерзал на деде, стараясь отвлечь его от проблем кролиководства. Да куда там! Все чуть ли не в клетку позалезали. Ну ладно дед с бабушкой. Это люди, как понял Петруша, потерянные, их не переделать. Одного деда послушать, как он хрюкает, так все ясно сразу становится: сроднился с природой. Бабушка сегодня свои таланты возле гусей проявила. И, главное, как мастерски! Тоже не удивительно. Столько лет с дедушкой! Но мама-то, мама! Вот уж не думал. Такое внимание ко всему живому! Прямо Сетон Томпсон!  Ранее я за ней такой любви к живности не замечал. Хотя, чего тут скажешь. Яблочко от яблоньки…
«Господи! Дед кукарекать начал! Ну дела! И мама дублирует. Во семейка! Нет, нужно уводить домой, а то, что подумают о нас соседи» - решил Петруша.
А тут еще Кирьякос подошел и стал рассказывать трогательную историю о том, что петуха пришлось отправить в длительную командировку, так как соседям нового комплекса не нравятся его вокальные данные, особенно по утру, часика этак в четыре. Бабушка и мама тоже заахали, заохали, запереживав почему-то за кур. При чем тут куры? Отослали-то петуха.
«Ыыы!» Это Петруша снова протянул руку.
«Ты чего, Петруша?» -Слава богу! Деда пробило, и он посмотрел в руконаправленную сторону. А там, а там!
«Дед, ну неси скорее или с рук спускай, сам поползу» - ерзанием потребовал внук.
А там стоял великолепный джип. Это было чудо техники, а не джип. Колеса! Видели бы вы колеса. Это же колеса от хорошего грузовика! Вот только диски подзапылились.
«Ничего, это мы сейчас поправим» -Петруша спустился с рук деда и бодрым ползком пустился к джипу. Бабушка и мама продолжали ахать, внимая петушиной истории и обездоленным курам. Дед общался с барбосами, а Петруша тем временем стал тщательно вытирать руками диски.
«Какие диски! Ну просто зеркало. Сейчас еще бампер вытру, и будет полный порядок. Нет же, все заметили, заохали, заахали. А тут еще барбосы подошли и давай меня пытаться вылизать. Тут уже мама вмешалась и обязала деда меня на руки поднять. Тоже хорошо, джип лучше просматривается. А то возле колеса много не рассмотришь. Только бы от машины не относили. А то ведь дед такой. Пойдет опять к клеткам с чем- нибудь.»
Тут мама предложила посмотреть в зеркало джипа. Чего туда смотреть? Ну, смотрит оттуда чья-то круглая мордаха в бандане, съехавшей на ухо.
«Ах, оказывается это я! Спасибо, что подсказали»- Петруша еще раз глянул в зеркало и потерял к нему интерес: «А чего! К колесам не пускают, а в трюмо пусть сами смотрятся»
«Что? домой пора? Ну и ладно. Устал что-то и дело к ужину. Трогайся деда» - Петруша сверху оглядел все подворье и остался доволен визитом. Дед послушно взял направление. Ну что же, посещение было очень приятным. Благодарные псы проводили нас почетным эскортом и даже посидели для приличия на крылечке. Но Петруша больше к ним не выходил, так как его раздели, и он оказался без штанов. А к гостям выходить с голой попой как-то несолидно. Да и каша поспела, а есть хочется. Псы вскоре ушли.
Нужно ли говорить, что утром на пороге кухни нас ждала неразлучная парочка Рэмбо и Пипица. Они даже по другим кухням не ходили, сразу к нам. Бабушка была в затруднении: чем угощать ранних визитеров? От остатков Петрушиной каши они отказались. Странно, вкусная каша, Петруша ее ест, да и дед остатки подгребает. Он вообще хороший утилизатор, что не доем,- все к нему. А вот псы отказались.
  Дед, правда, нашел тщательно запрятанную косточку ( чувствуется для себя припрятал), но для них это пустяки. Чего одна косточка! Уж лучше бы оставили деду. Бабушка закрыла было дверь, показывая, что прием закончен, но Рэмбо забылся и вперся чуть ли не на кухню. Бабушка очень рассердилась и замахала на этого недотепу полотенцем. Тут уж Пипица сообразила и сама, встав на задние лапы, стала выталкивать бестолкового пса восвояси.
Ну и правильно. Что-то они стали надоедать. Рэмбо крутится со своим хвостом, с ног валит. Пипица мячик отбирает. Суета, одним словом. То ли дело машина, вот только жалко у нас нет. Дедушка с бабушкой на велосипеде ездят, даже Петрушу как-то посадили. Но ему это не понравилось. На машине лучше. Надо будет деду посоветовать купить машиненку.
«Ну ладно. Нужно собираться на прогулку. Вон мама возле коляски хлопочет. Значит, куда-то поедем развлекаться» - думал Петруша, глядя как коляска прогибается от всяких пакетов и пакетиков. Мы выехали на улицу Азизас и двинулись к основной магистрали.
«Очень хорошо»- ыкнул Петруша: «Будет на что посмотреть. Там машины ездят. А то, намедни, ответственным за направление был дед. Так он в такие огороды заехал, что пришлось скандал поднимать».
Вечером барбосы снова были у наших дверей, а потом и вовсе перестали уходить. Наши соседи англичане нам мудро подсказали, что не очень корректно приручать чужих собак. Умные люди эти англичане. Если чем-то недовольны, то обязательно выскажутся в вежливой форме и проблемы исчерпаны. Псов мы шугнули, а внук и дедушка стали ходить и угощать собак на дворе у Кирьякоса.
  Потом Петруша с мамой уехал.
«Даже не помню, как добрались. Разморило, вздремнул»- думал Петруша, добираясь домой из аэропорта Осло на улицу Недре Скеён. Затем уехали дедушка с бабушкой. Опустел наш Квинс гаден. Закрылись плотно ставни, печально склонили головы цветы. До свидания Рэмбо и Пипица. Мы обязательно встретимся на следующий год.
Рембо и Пипица
Если кто-то ждет в этой истории волнующих рассказов о влюбленной паре или других направлений романтизма, то сразу же скажу: «Не читайте», ибо ничего похожего ней не будет. Хотя Кипр остров романтизма и мечтательности, что может располагать к инаконаписанию. Но только не сейчас и не в этом рассказе.
Речь пойдет о двух кипрских барбосах, которые жили на усадьбе фермера Кирьякоса. Звали их соответственно: Рембо и Пипица.
Рембо. Это старый, ему больше десяти лет, огромный беспородный пес. Не исключено, что когда-то в далеком щенячьем детстве за висячие уши он был отмечен как охотничья собака, но на этом охотничий экстерьер закончился, и Рембо была отведена роль сторожевого пса. Поместье у Кирьякоса было достаточное для несения караульной службы и если Рембо до сих пор состоит при этой должности, то можно было сделать вывод, что справлялся он со своей работой неплохо.
Нужно отметить, что, несмотря на внушительную внешность и громкую кличку, нрава он был весьма миролюбивого и вел себя очень доброжелательно. К счастью для Рембо Кипр лишен уголовщины, и случаев краж мы не слыхали. Так что имущество Кирьякоса не страдало, а курам и уткам насильственная смена жительства не грозила. Но иногда мы слышали низкий лай Рембо, сопровождаемый утробным рычанием. Значит, на ферме случилось что-то из ряда вон выходящее. При проверке выяснялось, что на территорию, которую охранял Рембо, проник чужой пес, что само по себе нестандартно. На Кипре  жесткие законы на счет зверья и собак. Они, независимо от пород и несущей нагрузки, обязаны держаться на привязи или в вольерах. Скорее всего, это был заблудший, отбившийся от хозяина пес. Или, что еще хуже, изнеженный вариант, прибывший с хозяевами отдыхать. Вот здесь Рэмбо проявлял себя. А так, на кого лаять? Кошки, скажете? Да, их на острове огромное количество, это проблема Кипра. Но Рэмбо при его серьезной должности не мог себе позволить быть пустолайкой. Гонять усатых полосатых по зарослям кактусов себе дороже. Так что образ жизни и его должность сторожевого пса давно стали неразрывны. Рембо просто лежал посередине дороги, ведущей на подворье, и тем самым демонстрировал незыблемость уклада фермы.
Закон о собаках Кирьякос начисто игнорировал, да Рембо и так никуда не уходил. Может быть, во времена буйной молодости, когда кровь кипела в жилах, и Рэмбо время от времени вспоминал, что живет на острове любви, он уходил из дома обаивать местных красавиц. Не знаю, не берусь судить нравственный облик нашего ушастого соседа. Думаю, что он был неоднократно женат, и у него были дети, но время, время…
Груз лет неумолимо сказывался на его образе жизни, который становился все малоподвижнее. И здесь проблемы возникали не только из-за снижения активной общественной жизни Рэмбо.
Стремительно менялся облик предместья Пафоса. Когда мы там оказались, то наш нехитрый дом окружали фермерские угодья. В центр города добирались через колосящиеся поля. По улице гуляли куры со своим красавцем петухом. Он нас поднимал утром, без будильника. Наши полисадники посещали кролики Кирькоса, начисто выедая любовно высаженные цветы. В этих просторах жизнь Рэмбо была сказкой, да и наша тоже. Но цивилизация есть цивилизация. Ничего не стоит на месте. На месте колосящихся полей появились жилые комплексы, носящие красивые названия: Регина, Королевские сады. Были разбиты дорожки, цветники, построены бассейны. Одним словом, Рэмбо со своей внешностью провинциала как-то не вписывался в респектабельность района.
Все чаще к соседу Кирьякосу приходили цивильные дамочки, напоминая ему о правилах содержания собак в городе. Выяснялось, что на цветник, разбитый под окнами мезонета, Рэмбо просто напросто написал, тем самым оскорбил общественную нравственность. Мало этого. В этих, с точки зрения Рембо, золоченых клетках, жили рафинированные изнеженные создания, отдаленно напоминавшие собак. Как прикажете поступать дворовому псу, который шествует по только ему известным тропам по делам, не терпящим отлагательства, а тебя из-за резного заборчика облаивает какая-то пародия на собаку. Рембо прост, но справедлив. Перемахнуть через заборчик для такого гиганта пустяк. И вот уже истошный визг сначала собаки, а потом владелицы возвещают окрестностям, что возмездие наступило.
Потом Рэмбо будет виновато смотреть в глаза Кирьякосу и колотить бока хвостом, доказывая, что он только слегка проучил этих деградатов, которые и за себя-то постоять не могут, не то, что хозяев защищать. Что же касается пожухлых цветов на клумбе, то Рэмбо просто не понимал обвинений: на клумбе стоит камень, давно стоит. Его Рэмбо еще щенком в поле нашел и сделал своим пограничным столбом. Ну что бы все знали, что это местность принадлежит, ему, Рэмбо, и если не хочешь неприятностей, то будь добр, засвидетельствовать свое почтение хозяину территории. А знаки должны освежаться, причем регулярно. Чтобы знали кто в доме хозяин. И не его, Рэмбо, проблема, что газончик попал в сферу его влияния, а камень оказался посередине клумбы.
Кирьякос и сам без особой радости смотрел на возникшие сложности и условности. Так ему пришлось отправить в длительную командировку в деревню красавца-петуха, который, видите ли, мешает отдыхать приезжим снобам. Он, как и Рэмбо, не понимает предназначения этих уродцев в попонках, которые таскают за поводок своих хозяев. В сущности, он поддерживает Рэмбо, что тот взгрел этого пижона пойнтера, который начисто забыл, что он- хунтер и его дело гонять куропаток в горах, а не жрать кексончики и пирожные. Но делать нечего, закон есть закон, и входить в противоречие с ним, в планы Кирьякоса не входило. Он делал последние предупреждения Рембо, извинялся перед хозяевами пострадавшего пойнтера, и… все повторялось через какое-то время.
Иногда Рэмбо было одиноко. Тогда он лаял на луну. Он вообще не понимал это ночное светило. Светит, а не греет, к тому же очень выть хочется. То ли дело солнце. Пройдется своими лучами по подставленному пузу или боку, и чувствуешь, как тепло пошло гулять по всему телу. Уютно становится, дремлется опять же. Проснешься только от тычка в бок. Оказывается, хозяин проехать на машине во двор не может, а Рэмбо не слышит. Спит как пожарная лошадь. Не скажешь же, что от солнца разомлел. А какой прок от луны? Только душу тревожит. Забудешься и завоешь. Утром снова претензии. Ну что тут скажешь: собачья жизнь. Так думал Рэмбо лежа на боку в спасительной тени от хозяйского джипа. Вдруг кто-то потянул его за хвост: «Спишь, старый». Рэмбо лениво открыл верхний глаз и посмотрел на нарушителя его нирваны. «Это ты, Пипица» - вяло махнул он хвостом, едва не сбив собеседницу с ног.
Пипица появилась несколько лет назад. Ее принесла дочь хозяина крохотным пушистым комочком. Конечно, Рэмбо ничего не смыслил в собачьих породах, но слышал, что это несчастье называлось болонкой. Да это ему было без надобности. Только хлопот прибавилось. По двору не пройти. Только и слышишь: «Рэмбо, смотри под ноги! Рэмбо не задави!». Ну что же он совсем без глаз! К тому же Пипица жила в комнатах, а Рэмбо путь туда был заказан. Он, кстати, и не роптал. Его дело охрана двора.
Шло время. Пипица росла. Но росла она как-то странно: в длину. Ее лапки становились отчаянно короткими. Да тут еще этот хвост. Длинный, в половину туловища. Не хвост, а помело. Вообще, если что и осталось от болонки в Пипице, так это заросшая шерстью морда. И смотрели через эти волосья умные крупные глаза Пипицы. Цвета меда с желтым ободком и золотистыми искорками смеха. Удивительные глаза, совершено не собачьи. Когда Пипица смотрела на Рэмбо, то, казалось, что она видит его насквозь. Мало этого, чувствует, что он думает. Во всяком случае Рэмбо под пристальным взглядом Пипицы подтягивался и смотрел не расстегнута ли у него ширинка. Ох уж эти искорки, пляшущие как бесенята! Казалось, что эта невзрачная собачеха смеются над всеми. Но глаза Пипицу не спасли. Как не помогла ее необыкновенная приспосабливаемость к нехитрым правилам фермерского двора, Пипицу признали беспородной и выдворили из комнат во двор. Причем без определения места жительства. Рэмбо этот день хорошо помнит. Он лежал в своей конуре, положив голову на передние лапы, и через дрему обозревал двор. Ситуация была штатной: курицы во главе с петухом забились в тень от кактусов и принимали пыльные ванны, кролики сидели в клетках, утки - в грязи по уши. Вдруг раздался слабый визг Пипицы и окрик хозяйки: «Натоптала тут» Хлопнула дверь. Рэмбо и ухом не повел. Жизнь научила его не вмешиваться в дела людей. У них свои проблемы, человеческие. Можешь быстро попасть под горячую руку. Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд. Пронзительный, но не агрессивный. Рэмбо приподнял отяжелевшие от сна веки и увидел  Пипицу. Она лежала, как и Рэмбо, в той же позе, положив морду на передние лапы, и усиленно мела хвостом. И глаза! Эти необыкновенные глаза. Они согревали Рэмбо, и ему очень захотелось писать.
«Ты чего, Пипица?»- спросил Рэмбо. Спросил так, для поддержки разговора.
«Да хозяйка не в духе, кричит, что я на полу наследила» - ответила Пипица.
«Вообще-то ты грязновата» -з аметил Рэмбо. Пипица, действительно, была странного зеленоватого цвета.
«Это я с хозяином в парнике работала» -отмахнулась подруга.
Пока они беседовали, Пипица, незаметно перебирая лапами, подползла вплотную к носу Рэмбо. Увидев перед собой морду Пипицы с искрящимися глазами, Рэмбо застеснялся и вполз глубже в конуру. Пипица передвинулась на освободившееся место.
Нужно ли говорить, что Пипица прописалась в конуре Рэмбо и прижилась там. Так они и спали, огромный беспородный пес Рэмбо и неудавшаяся болонка, карлица Пипица. Мало того, что Пипица посягнула на священную корову для любого пса - конуру, так она еще стала заглядывать в его миску, которая, кстати говоря, заполнялась совсем не регулярно. Кирьякос, человек старой закалки не баловал пса разносолами. Да какое там разносолами! Остатки обеда частенько были такими скудными, что стройности Рэмбо могла позавидовать любая манекенщица. Очень скоро Пипица сбросила комнатный жирок и по выступающим ребрам могла соперничать с Рэмбо.
Если Рэмбо выдерживал полуголодное состояние как норму, то Пипица не могла мириться с низкокалорийной житухой, и стала думать. Решение пришло быстро. Как я уже говорил, вокруг кирьякосовского подворья разрослись жилые комплексы в виде мезонеттов, таунхаусов, а то и вилл. Пипица не претендовала на исключительное право территории, но аккуратно их исследовала. Своим обезьяньим умом она поняла, что нужно попадать «во-время и к месту», то есть к моменту, когда народ завтракает или ужинает. Согласитесь, кто откажет в куриной косточке умильной собачьей морде, метущей пыль хвостом. Ну а если и шугнут,  что делать, мы не гордые, можем и уйти.
Пипица взяла за норму делать обход утром и вечером,  подгадывая к завтраку и к ужину. Цветущий вид подруги заинтересовал старика Рэмбо, и он как-то увязался за профурсеткой на утренний променанд. Ситуация была комичней не придумать: впереди семенила коротконогая Пипица, а сзади, припадая на задние ноги, опустив старую брыластую морду, брел Рэмбо. Ему эта затея не нравилась: шутка ли дойти до попрошайничания. Мало этого. Он оставил свой пост и мог вообще лишиться и этого скудного кошта. Пара балконов оказалась негостеприимной. Да оно и понятно: одно дело угостить забавную собачонку, величиной с кошку и другое - великана пса.
В одном мезонетте им неплохо обломилась гора куриных косточек. Но бедняга Рэмбо сплоховал: он заторопился, поглощая угощение, и закашлялся, поперхнувшись косточкой. Пипица, сгорая от стыда, отошла в сторону и, умильно помахивая хвостом, извиняющее поглядывала на хозяев, дескать, простите старика. Те не выражали радости, глядя на кашляющего пса. Это еще полбеды. Рэмбо по своей солдатской прямолинейности воспринял питание как норму. Он решил застолбить гостеприимную территорию и, задрав ногу, тут же напрудил на резную калитку. Пипица была готова провалиться сквозь землю. Своим изщеренным умом она поняла, что лучшее сейчас-это корректно уйти. Она стала покусывать старика за задние лапы, всем своим видом показывая, что пора и честь знать. Но до Рэмбо такие намеки не дошли. Он не только не заторопился убираться восвояси. Больше того:  развалился возле калитки и решил вздремнуть. Тут случилось невероятное: Пипица схватила его за хвост и стала отчаянно тянуть. Больше она Рэмбо с собой не брала. Но пес она была благородный, дружбу помнила, и, верите или нет, дело ваше, но она приносила Рэмбо косточки.  Собака была уникально хитра. Часть харча  прятала на черный день, а часть, если подношения были обильными, относила другану Рэмбо, который старел, и передвигался, как положено старому подагрику, больше по двору,
Так и шли по жизни два неприхотливых барбоса, Рэмбо и Пипица, по возможности помогая друг другу. Один, несмотря на старость, защищал подругу, а та, по мере сил и возможностей, подкармливала ветерана. К ночи они забирались в общую конуру и мирно спали, уверенные, что завтрашний день будет лучше прошедшего.
Разбитое сердце
У Петруши разбилось сердце. Целый год он жил спокойно и вот тут на тебе, влюбился. Разом, внезапно, как и положено серьезному человеку, за плечами у которого год жизни. Как личность целеустремленная (Бу!) и волевая (Ы!) он не увлекся какой-нибудь похихешницей в возрасте года в полтора. Зачем нам сопли! Глаз был положен на барышню лет этак, десять-двенадцать и очень не дурную собой.
Перед этим эпохальным событием Петруша славно перекусил печенинкой, закушав ее банкой фруктового пюре и пребывал в прекрасном расположении духа. Мирно созерцая пейзаж музейного комплекса: «Могилы королей», Петруша даже не подозревал, что в него уже нацелена стрела Амура. Нет, ему было не до глупостей. На данный момент он показывал деду роскошный мотоцикл и удивлялся бестолковости предка, который находился во власти классификации кипрской флоры, разбирая особенности гибискуса и каллистемона, напечатанных в «Кипрском вестнике». Даже выброшенная вперед рука вьюноша, сопровождаемая громким: «Ыыы!» не произвела на родственника нужного эффекта и Петруша, в отчаянии хлопнув ею по коляске, углубился в размышления. Подумать было над чем. Прожит год, целый год, а что он сделал в этой жизни. А столько задумано, столько нужно успеть.
Становилось прохладно. Пришлось надеть головной убор, состоявший из мешочка с завязанными по краям узлами. Вид сразу же стал экстравагантным и строго индивидуальным. Порванная штанина ансамбля не портила. По причине потери одной сандалии ехать пришлось в  носках. А размазанное по моське во время трапезы фруктовое пюре, дед, слава богу, догадался перед заездом на площадку, вытереть.
Вообще намерения были самые безобидные: покататься с горки, побросать с дедом мяч. Одним словом немного отвязаться, отойти от пресности жизни. На площадку Петруша въехал на своем транспорте с инвентарным номером «PETER.10.05.2006». В качестве тягловой силы выступал дед. Петруша с удовольствием помог деду расстегнуть ремни безопасности и, по-молодецки, перебирая по деду ногами в носочках, взобрался повыше. На деде остались пыльные следы. Какие мелочи! Зато высота взята и можно было оглянуться.
И вот тут-то он увидел ее. Стройная девочка с высоко подобранными волосами, с красивыми бровями, из- под которых на мир весело смотрели живые вишневые глазки.  Барышня пребывала в резвости на детской площадке со своим другом. Они самозабвенно играли в мяч,
Раздался звонкий щелчок. Это шалунишка Амур спустил свою звонкую тетиву, и серебряная стрела попала в Петрушино сердце. Все кругом перестало существовать для Петруши: машины, горка, качели. Приглашение деда покататься с горки осталась без внимания. Какая горка! Какие примитивные забавы детства. Петруша без всякого настроения встал на горку и, нужно ли говорить, что шея его была повернута в сторону игроков. Недогадливый дед все-таки спустил внука по горке. После чего Петруша отполз к центру площадки и там затих, внимательно всматриваясь в ее игру. Девочка, действительно, играла очень ловко и не видела, что кто-то положил на нее глаз. Да какое глаз! Два глаза! И безотрывно.
В это время на площадке появились два шпана лет пяти и семи от роду. Один из них, помельче, был узнан сразу: он на побережье доставал Петрушку, не давая ему развлекаться на детской площадке. Одет был шпан соответственно, по-шпански. Его не отягощало ничего: видавшая виды бейсболка была надета козырьком назад. Старенькие донельзя выцветшие и истертые штаны жили сами по себе. Они сползали, не спрашивая согласия на то владельца, да, похоже, что и владельца они интересовали меньше всего. На ногах было подобие кроссовок. Вернее, это были когда-то кроссовки, но со временем интенсивный износ превратил их в подобие. Старшой был приблизительно такой же. В дополнение к картине можно было добавить вытянутую майку, побольше зубов и отсутствие головного убора. На двоих было четыре оттопыренных уха и горсть веснушек.
Эти юные белокурые бестии устроили неимоверную кутерьму на площадке. Они с грохотом проносились по горке вверх. Тут же падали и съезжали вниз. Успевали промчаться по площадке, маленько не задевая Петрушу, но он был мужественен. В другое время он, может быть, и расплакался бы от такого нашествия, но только не сейчас. Он щурился от страха, когда меньшой шпан пролетал рядом, на лету подтягивая штаны, но не уходил. Пришлось залезть к деду на руки, и то, когда разошедшийся молодчик чуть не задел деда.
Это их и погубило. Они не видели, что муттер, с которой они пришли, дала указание подростку, сидевшему рядом и тянувшему коктейль. Судя по достаточной портретной схожести, это был их старший брательник. Причем гораздо взрослее. Он был не только старше, но и больше. Здесь он был отлит с муттера: такой же огромный и грузный. Брательник неохотно оставил коктейль и с ленцой, в развалку, пошел призывать распоясовавшихся братцев к порядку. Это, судя по его действиям, ему было не в первой. И делал он это профессионально, не утруждаясь даже на слова. Так, подойдя с бока к среднему, который, кстати, был наименее буйный, молча дал ему великолепного пендаля. Вломил сочно. Средний взвыл от такого вероломства и, держась за пострадавшее место, тут же заложил меньшего, напрочь потерявшего бдительность. Возмездие пришло быстро: старшой походкой пеликана подошел к нему, взялся за козырек бейсболки одной рукой, развернул ее, а другой мастерски отпустил леща по белокурой бестолковке. Затем, также не спеша, вернулся за столик и продолжил пить коктейль.
Такие удары судьбы шпаны получали не в первой и быстро отошли от потрясения. Конечно, этих особей нисколько не волновали чувства юного Петруши. Они, шпаны, вновь разрезвились, да так, что их стало много и девочка и ее приятель прекратили игру. Она отошла в сторону и села на качели.
Бедный Петруша. Он впился в ее глазами. Вот он предмет его обожания, почти рядом. Дойти бы! Ыыыххх! Никак! Не встается и все тут.
«Ыыы! Деда! Друг! Выручай!». Вцепившись в пальцы деда, Петруша бодро дошагал до стенки и встал рядом с качелями. До девочки что-то дошло, и она с интересом поглядывала на Петрушу, который от восторга положил палец в рот и забыл его там.
Ох уж эта пацанва. Быстро отойдя от мер физического воздействия, они вновь встали на головы. Грохот, шум. Петруша только щурился от страха, но не уходил со своего поста. А как уйдешь, когда предмет твоего обожания рядом.
Тем временем вьюнош, приятель девочки задумал на фоне шпанов подзаработать себе очков. Он попытался сделать переворот вперед, но не совсем удачно: попа перевесила. Девочка, склонив голову набок, внимательно смотрела на попытки приятеля покорить ее сердце. Новая попытка-неудача! Еще раз! Опять перевесило.
Шпаны, застывшие было в благовейном молчании, ухмыльнулись и закрутили головами, соображая, как себя еще развлечь. В это время девочка встала с качелей, отошла в угол площадки, распрямилась и…красиво, просто великолепно, сделала переворот вперед. Вздох восхищения раздался не только на детской площадке, но даже мужская часть ирландского паба на минуту отставила кружки с темным пивом и с интересом посмотрела на девочку.
Нужно ли говорить о Петруше, который просто застыл от восхищения. Все это не осталось без внимания гимнастки: последовал второй переворот. Какая красота! Петруша опустился на корточки и быстренько перебрался на середину площадки, чтобы насладиться эстетическим зрелищем.
В это время старший брательник шпанов, заинтересовавшись суетой на площадке, оставил свой коктейль и не спеша пошел взглянуть на происходящее. Он как краб в разведку вышел на детскую площадку, пошел и…перешагнул через Петрушу.
Это было ужасно! То шпаны на голову наступают, то этот бегемот прет не глядя. А девочка, собрав букет восхищенных взоров, прошла мимо Петруши, не заметив его. Ну, у кого, скажите мне, выдержат нервы, когда с тобой просто не считаются! А ты даже не можешь встать на ноги и заявить о себе. Петруша понял, что он просто маленький. Уголки его губ опустились вниз, и он был готов расплакаться.
«Деда!»-прозвучало как SOS. Дед понял все, что творится в душе у Петруши. Он быстро взял его на руки и пересадил в коляску. В ней Петруша был в безопасности, но был далек от предмета своего обожания.
И тут свершилось невероятное. Девочка, посмотрела на Петрушу и поняла, что творится в его героической душе. Она подбежала к коляске, присела перед ней на корточки и ласково потрепала Петрушу за щечки.
О боги Олимпа! Вы все-таки есть и все видите. Такие знаки внимания от твоего божества! И не беда, что девочка отбежала в сторону и занялась разговором с подошедшей подругой. Петруша был вознагражден.
«Петруша, поедем домой!»-это подал голос дед, двигатель транспортного средства «PETER.10.05.2006».
И добавил: «Ну их девчонок».
«Как ты не понимаешь, деда! Какая девушка! Ведь уведут, прямо из стойла»-Петруша хлопнул себя рукой по ноге и, облокотившись о край коляски, задумался. Деду нечего было сказать.
Но боги решили еще раз вознаградить Петрушу за мужество. Когда коляска выкатывала с детской площадки, девочка вновь обратила внимание на Петрушу, и помахало ему рукой.
На сегодня было достаточно. Петруше нужно было все переосмыслить и принять решение. Ведь женитьба дело серьезное. Петруша поуютнее закутался в покрывальце, откинулся на спинку кресла коляски и до самого дома не сказал ни слова.
Лемпа,

это музей -раскопки стоянки древнего человека. Недалеко от Пафоса. Можно даже дойти, на велосипеде так вообще пустяки. На машине? Не знаю, не ездил. Мы все как-то больше на велосипеде. Или он на нас.
Мы настолько привыкли к греческой ориентации Кипра, что порой забываем, что греческая культура импортная. Завезли ее местному населению древние меликийцы-греки. Аборигенам еще повезло. Греки парни хорошие попались. Не подвергли все огню и мечу. А то бы ищи местных жителей. Хотя где он, и местные жители? Ассимилировались, естественно. Через Кипр прошло столько народностей, столько пластов культуры наслоилось! Но первоначало должно быть. Здесь молодцы оказались ребята исторического факультета Никозийского университета. На базе археологических раскопок они воссоздали деревушку аборигенов Кипра. Назвали ее Лемпа.
Для этого, как я уже сказал, нужно будет добраться до нее, и на живописном холме вы будете вознаграждены увиденным. Это несколько хижин, сложенных из камня-известняка и скрепленных глиной. Вход, в некоторых есть окно. Очаг посередине. Хижины круглые, соединяющиеся окружностями друг с другом. Систему соединения не проследить, как и зависимость размеров тоже. Все это сооружение напоминает термитник, поскольку термитник мы не рассматриваем как тысячи муравьев, а видим единым организмом. Так и здесь. Смотрится одно целое, деревушка. Части, это потом. На крыши из бревен, радиально расходящихся от центра, набросан хворост и насыпана земля. Земля прорастет травой и кустарником, и найдите нас, называется. Термитник, термитник и есть. Да их, аборигенов, никто и не искал. Жилось им, по всей видимости, неплохо: хищников не наблюдалось, а всякая мелочь копытная  их подальше сама держалась.
  Стояла это деревушка на красивейшем холме, откуда раскрывается полная морская перспектива. Вот здесь у меня все время возникает вопрос? Почему  аборигены Кипра не стали мореплавателями и сами не приплыли к грекам. Или куда-нибудь поближе. Все цивилизации от моря родились. Морская даль, она волнует, бударажит сознание, пусть даже самое примитивное. Что за этим морем? Почему такое яркое светило садится в него. Или падает. Вроде как тонет. Ан нет, выплывает, но с другой стороны. Что это за светящая дорожка тянется по темной поверхности моря? Почему так манит к себе печальный лик, висящий над водой? Всегда находился какой- нибудь пассионарий, который связывал два бревна и плыл. Куда? Он сам не знал. Но гнало его чувство неизведанного. Греки ко времени посещения Кипра между собой уже перессорились, перевоевали друг с другом, и по другим местам блудить пошли.
Что-то я аборигенов совсем раскритиковал. Жили они и развивались. Во время раскопок нашли скульптурку. Судя по всему дамы детородного возраста с выделенными частями, которые в таких случаях выделяют.  Часть раскрасок откопали. На глиняных черепках очень примитивные рисунки, но это их роспись. Жаль, что сувенирные варианты все спутали.  Где аборигенская живопись, где греческая, кроме как в музее, и не определишь.
Я сел на порог хижины и обомлел. Передо мной раскинулось море. Оно уходило вдаль к горизонту и там сливалось в волнующей дымке. Нет, зря я на них напал. Нормальные были эти парни аборигены. Иначе бы на таком месте деревушке не построили. Можно представить, как считались с мнением моря эти древние люди. Почему оно грохочет и с ненавистью грызет прибрежные скалы. Отступает, роняя пену с ободранных губ, и снова бросается на берег, чтобы также как и в первый раз отступить. Вдруг настроение моря меняется. Оно становится ласковым и как кошка подползает к изьеденным морским прибоем скалам, чтобы вылизать им подошвы, и с шорохом отхлынывает, чтобы вернуться снова.
Я, дитя цивилизации, на мгновение почувствовал свое ничтожество перед такой стихией. А что, в сущности, изменилось, если остаться один на один со стихией.

                Кипрская сказка
Море еще не проснулось. Его грудь мерно вздымалась, а прибой лениво лизал прибрежные камни. Туман ревниво охранял сон моря, окутав его плотным слоем, который сливался с облаками. Но утро брало свое. Просыпалось солнце. Нехотя, угрюмо. Оно явно не выспалось, но вставало по раз и навсегда заведенному порядку. Солнце пронзило лучами слежавшиеся за ночь сиреневые тучи, и принялось гонять туман. Не успокоилось, пока не разодрало его в клочья и не загнало под прибрежные камни. Туман негодовал, сопротивляясь такому бестактному обращению. Он взвивался вверх, закручиваясь спиралью, затем штопором уходил вниз, расстилаясь над безразличным морем. Но безуспешно. Утро овладевало морем. Вскоре только голубоватая дымка напоминала, что была ночь. В такт морю лениво покачивались на рейде торговые суда. Их было много, купцов. Кипр обойти нельзя. Уж очень удобно расположился этот зеленый ковшичек в северо-восточной части Средиземного моря. Бок о бок стояли и ждали выгрузки солидные испанцы и португальские каравеллы. Ганзейские трехмачтовые когги тоже стояли на бочках, дожидаясь своей очереди. В далеке стояла венецианская каракка.
Тихо было на рейде. Лишь слышались редкие выкрики. Это утренняя вахта, чтобы не заснуть подбадривала друг друга. Дремала на форту и стража. Суда стояли дружественные, под торговым флагом и Пафосу никто не угрожал. Солдаты отставили алебарды в стороны, а сами прислонились к вековым стенам форта и оцепенели под утренними, пока еще не жаркими лучами солнца. Начальник стражи бодрился и не поддавался дреме. Он ходил по периметру форта, вымеряя шагами пространство смотровой площадки и чаще обычного рассматривал морскую гладь. Все знакомо, не первый год служит солдат. Вот и сейчас он лениво скользил подзорной трубой по брустверу форта. Тихо. Но что это! Сквозь редеющую дымку медленно проявлялся парус. Нерезко, как в дыму, но самый настоящий парус. Он как-то ловил потоки ветра и передвигал судно. Начальник стражи нетерпеливо закрутил окуляры трубы, чтобы добиться резкости. Вскоре он рассмотрел парус. Он был прямой бело-красного цвета. Да это был парус с бело-красными полосами. На фоне его все отчетливее просматривалась оскаленная голова дракона. Красные глаза чудовища невидяще уставились в обьектив трубы. Что это за судно? Почему оно идет под парусами прямо в порт, вместо того, чтобы встать на якоря и нанести визит начальнику пристани. Начальник стражи послал за комендантом форта. Комендант форта, сухой чернобородый грек, только взглянул в трубу и все понял. Он слегка побледнел и сказал только одно слово: «Викинги». Затем, словно желая ошибиться, стал вновь рассматривать судно, которое вышло из тумана и шло прямо к берегу. Упал парус, и судно предстало во всем своем величии. Да, это был драккар. Боевой корабль викингов. Низко сидящие борта были защищены красно- черными щитами. Над бортами просматривались головы в шлемах. Последние сомнения рассеялись. Это были викинги, беспощадные скандинавы, наводящие ужас по побережью Средиземного моря. Но давненько их не было. Комендант форта был стар и помнил стычки с этими пиратами. Он нахмурился, вспомнив их абордажи. Викинги не щадили никого. Потом их крепко потрепали мавры при входе в Гибралтарский пролив. Многие морские бродяги бросили свое ремесло и стали служить у константинопольского императора. И вот снова они. Неужели собираются напасть на Пафос? Вот так открыто, когда рейд забит торговыми судами. Комендант форта снова прильнул к окуляру трубы. Драккар был виден четко и ясно. Гребцы мерно работали веслами. Комендант сразу отметил их слаженную работу. Что-что, а работать на судах викинги умели. Мало кто мог соперничать с ними в мореходном искусстве. Он знал, что викинги на веслах не используют рабов. Гребут и воюют они сами. У них весло было что-то вроде божества. Раб, садящийся за весло, становился свободным. Два человека, работающие с одним веслом становились названными братьями.
На корме стоял коренастый человек в кожаной рубахе с нашитыми металлическими пластинами и в шлеме. На поясе викинга висел тяжелый меч. Морской конунг, что-то вроде князя, вспомнилось коменданту. Конунг негромко отдавал команды. Начальник форта насчитал около тридцати пяти пар весел. Значит около семидесяти гребцов в одной вахте. Итого полторы сотни человек. Немного для нападения на хорошо защищенный город. Но помня их ярость в бою, это цифра ничего не значила. Он был стар и много пережил, этот комендант форта.
«Тревога» - коротко приказал он начальнику стражи. Быстро и тяжело пробежали, громыхая башмаками по мосту, команда береговых солдат и пушкарей. Вот уже задымились фитили у пушкарей, а жерла медных пушек повернулись в сторону драккара. На «купцах» тоже увидели непрошенных гостей. Заверещали боцманские дудки, на крупных судах запели горны, и все потонуло в топоте ног проснувшихся команд. Вскоре борта судов ощетинились холодным оружием, а откинутые портики в бортах показали свои пушки. Пушки. Давно ли они появились, а уже прочно заняли свое место на судах и фортах. Но драккар шел вперед, словно не замечая суеты поднятой своим появлением. Комендант форта приметил необычное поведение судоводителя: он вел судно, подставив свои борта под прямые залпы корабельных пушек. Да и викинги продолжали грести. Все это настораживало. Но вот конунг, стоящий на корме резко скомандовал. Гребцы слаженно сложили весла по бортам. Конунг снял шлем и отложил его. Затем отстегнул меч и на вытянутых руках показал его форту. На мачту подняли белый щит. Для коменданта форта стало ясно, что идут они с мирными намерениями. Но он знал и коварство викингов. Они могли проникнуть в города под личиной кого угодно. И тогда держись. Не пощадят никого. Лучше принять меры осторожности, а там видно будет. Он отдал команду солдатам. Те быстро сбежали на берег и встали каре перед пристанью
  Коменданта форта смущало военное судно скандинавов. Их торговые суда были другого вида, более округлые, с меньшим количеством весел. А сейчас в бухту заходило одно из самых мощных драккаров викингов, какие только видел старый моряк. И потом сто пятьдесят, по всей видимости, вооруженных воинов. Кто знает, может среди них есть и бессерки. Те считаются один к двадцати. Могут сражаться двумя мечами, полуголыми. Коменданта форта передернуло от нервного озноба, хотя солнце прогревало его металлические латы. Он вспомнил, как его, совсем молодого моряка, спас родной дядя, прикрыв щитом. Но удар, нанесенный топором полуголым викингом, был так силен, что секира пробила щит и накрепко засела в нем. Храбрец был страшен: рыжие волосы разметались по плечам. Густая борода закрывала грудь. Глаза были безумные. Когда  копейщики прижали его к борту, он отбросил застрявший топор и с криком: «Один!» бросился на копья.
Он снова отдал команду. На этот раз тихим голосом. Начальник стражи послушно склонил голову. И вот с противной морю стороны форта быстро вылетел верховой и наметом пошел в сторону города. Все понятно, будет обьявлена тревога в местном гарнизоне. Судно тем временем плавно развернулось и аккуратно подошло к пристани. Скандинавы пришвартовались. На судах шли приготовления к встрече с внезапными гостями, о которых они были так наслышаны. Солдаты морской пехоты стояли наготове и были в любой момент спуститься в шлюпки и принять участие в защите мирного торгового города. Раздался топот ног. Это подразделение береговой страже с алебардами пробежало по берегу и встало заученным каре. Но скандинавы были миролюбивы. Вышедший на пристань конунг с достоинством подошел к начальнику форта и обьяснил причину столь внезапного захода. У них были торговые цели. Прослужив по контракту положенный срок, они щедро вознагражденные за верную службу, хотели бы продать все выгоднее. Путь через Атлантику с родную Скандинавию сложен и опасен. Посему лучше обратить все в золото. Между тем на набережной скапливался народ. Что и говорить годы мирной жизни ослабили бдительность киприотов и теперь в их глазах вместо настороженности, мелькает любопытство. Вон стоит старый Николос. Моряк, с которым они прошли не одну тысячу морских миль и тот безмятежен. С любопытством рассматривает  дракона на драккаре. Ну не насмотрелся в молодости! Комендант порта усмехнулся. Давно это было, ох как давно. Вот и Николос, седая голова, смотрит на драккар и пытается сохранить в памяти его корпус, обводы. Вечером он сядет на крыльце своего дома, и из-под его острого матросского ножа бесформенный кусок дерева будет превращаться в красивую модель судна викингов.
Они шли по городу небольшой настороженной кучкой. Рыжие бороды с волосами перехваченными ремешком. Глаза холодно смотрели на разномастную торговую толпу. Этим парням удобнее держать меч или топор, врезаться в весь этот базар и крушить его, крушить. Это почувствовали торговые люди. Юркий еврей в черной кипе проворно захлопнул ставни, нырнул в дверь и загремел засовом. Чернобородый вальяжный армянин важно стоял у лавки, выставив свой огромный живот. Но, увидев этих независимых парней, резво забежал в лавку и закрыл ее. На балконах, обрамленных коваными решетками, раздался шорох. Это мамки няньки заталкивали юных киприоток от греха подальше в комнаты, закрытые жалюзями. Но молодость бесстрашна. Из-за частых жалюзи мелькали быстрые глаза, слышался веселый смешок. И не зря. Группа скандинавов была не однородна. Наряду с суровыми викингами, прослужившими в охране константинопольского императора, были молодые парни, которые выросли в Византии. В них не было присущей скандинавам жесткости. Они с интересом крутили головами и рассматривали жилища киприотов. Да и одеты они были не так как их старшие товарищи. По костюмам они были одеты как варяги, то есть северные гости, которые редко, но приходили в средиземноморье с торговыми целями. На поясах у них висели увесистые кошели и кружки. Они были вооружены, эти парни. В сапогах, за голенищами у них были ножи, так называемые ножные мечи, которые они переняли у варягов.
Группа скандинавов разделилась Молодежь, освободившись от опеки старших, быстро пошла в сторону рынка. Вскоре раздался их смех. В ответ раздался другой, женский. Старшие скандинавы, усмехнувшись, зашли в ближайшую кофейню, в полумраке которой уже сидели старики-киприоты. Старость уважаема всегда и везде. Особенно  в древности, в средние века. В те времена дожить до седых волос было чудом, но если люди доживали, то не боялись ничего. Так и здешние старики даже не шевельнули седыми бровями, когда под сень таверны зашли незваные гости. Они были красивы своей независимостью эти старые люди. С серебряными кудрями, ниспадающими на плечи. Седые бороды аккуратно расчесанные лежали на груди. Только глаза, черные, не выцветшие, по- молодому цепкие, разом оценили обстановку. Но выдержка прежде всего. Они скорее умерли бы, если бы позволили себе вздрогнуть или показать свое замешательство. Так и здесь, степенно кивнув головами, они продолжили свой неспешный разговор.
Один только старик был внимательнее других. Он аккуратно, стараясь делать это незаметно, рассматривал кружки на поясах пришельцев, их шитые пояса, рукоятки ножей. Это был известный гончар Василиус. Его цепкая память уже схватила незнакомые для него рисунки и будьте уверены, что сегодня же он воспроизведет увиденное на бумаге, а завтра эти непонятные для него письмена найдут свое место на глиняной посуде.
…Мы смотрели друг на друга. Я и море. Море как огромная книга памяти, нужно только читать ее. Вот и сейчас, я вижу бухту. Бухту, заполненную испанскими каравеллами, галеонами. Искусно маневрируя между ними, к берегу подходят черные просмоленные лодки рыбаков. Их встречают шумные жены, которые, поставив корзины с рыбой на плечо, торопятся к открытию рынка. Крестьяне гонят нагруженных осликов, спеша на базар. От старой крепости раздается мелодичный перезвон, это заработали кузнецы. Просыпается средневековый город. На форту стоит, сверкая латами и шлемами, стража.
Я встрепенулся от охватившего меня наваждения и посмотрел на часы. Они показывали девять. В барах и кафе началось движение. Еще не настроившаяся на деловой лад обслуга кафе и ресторанов, толпившихся на набережной, поправляла скатерти на столах, расставляла посуду. Пока тихо, но скоро и очень скоро хлынет на набережную Пафоса туристский поток.
На причалах и пирсах Пафоса стояли туристические суда и прогулочные фелюги. Я продолжал вертеть в руках тарелку с норвежскими рунами и никак не хотел вернуться в действительность.
«Сказки все это»- скажите вы. Конечно. Именно сказки. Скорее всего, местная гончарная мастерская сделала партию тарелок и разукрасила их письменами. Но ведь это так скучно. Зачем же заходить в лавку древностей, и вдохновлено копаться там, в надежде найти что-то, что захватит тебя. Тем более в таком городе как Пафос, где историей дышит каждый камень.
Мечеть
Своей оснистостью и солидностью мечеть  похожа на среднерусскую церковь. Та же крутобокость, статность. Только венчала ее главу не крест, а полумесяц. Рядом стоит минарет. Этакий стройный щеголь в кружевном воротнике. Минарет  острой иглой пронзает  темнеющее небо и , казалось, нанизывал на шпиль начинающие синеть облака.
Мечеть стоит в старом городе, на перекрестке дорог. Одна дорога, как и положено, ведет  на базар, другая - к морю, к причалам. Мечеть  старая, много повидавшая на своем непростом веку. Она помнила яркую восточную жизнь средиземноморского города. Помнила толпы крестоносцев, прибывших спасать гроб Господний. Орды турок, поработивших жителей на долгие годы.
 Видела лощеных англичан в пробковых шлемах. Много народа шло мимо старой мечети. Сейчас тихо. Нет служб, не заходит муэдзин, чтобы своими пронзительными криками собрать правоверных на молитву.
Кипр был терпим к мусульманству многие годы. Как и турки-османы, в основном, щадили христианство. Сформировались две этнические группы: греки-киприоты и турки-киприоты. Они  жили по соседству. Правда, общинно, стараясь не мешать друг другу, но жили мирно.
События минувшего столетия провели кровавую черту во взаимоотношениях некогда дружеских народов. Последствия страшные. Стоят разваливавшиеся дома турок-киприотов, стоит немая мечеть…Ей повезло: мечеть не разрушили в лихие семидесятые, когда горячие головы сравнивали с землей не только мечети, но и кладбища.  Уж кому как не русским людям понять, что творилось в стране.
«Мертвые сраму не имут» -говорил русский князь Олег.
-И это пройдет,- добавлю от себя.
С рынка ветер приносил острые запахи восточных приправ. Мечеть окуривало дымком жарящегося мяса, овеивало ни с чем не сравнимым запахом свежеиспеченого лаваша.  Жизнь продолжается.
К мечети в Пафосе терпимое отношение, как и к самому району, где она находится. Мутталос (Mouttalos) – историческое место поселения турок—киприотов, опустевшее в результате событий 1974 года и вновь заселенное греками—киприотами, бежавшими с оккупированных территорий. Мутталос называют одним из забытых сокровищ Пафоса. Его время еще не пришло, хотя как знать, может быть, муниципалитет Пафоса и займется реконструкцией, несмотря на проблемы разделения острова. Пафос же избран  Культурной столицей Европы 2017. Так что положение обязывает, да и грешно не воспользоваться финансовыми источниками, выделенными на развитие города.
Да и к мечети, что носит название Джами Кебир, отношение меняется. ее не сровняли с землей, даже отремонтировали. У нее богатая история, что позволяет к ней относится как к историческому наследию. Во франкский период истории Кипра на этом месте первоначально была построена трехкупольная базилика Святой Софии, которая с течение следующих столетий неоднократно разрушалась, восстанавливалась и перестраивалась. Во времена Оттоманского господства церковь была превращена в мечеть, которая действовала до 1974 года. Рядом находится мусульманское кладбище.
Удивляешься кипрскому терпению: несмотря на проблемы 1974 года в Муталлосе до сих пор улицы носят турецкие названия.  Не удивляйтесь, если прочитаете на табличке  улица Кемаля Ататюрка или улица Ахмед Мухтар паши.

Церковь святой Параскевы
 (GT Paraskevi) в Героскипу (Yeroskipov)
Византийская пятикупольная церковь Святой Параскевы одна из древнейших на Кипре. Храм был возведен в IX веке. Она пережила почти все этапы смен формаций на острове. Прижавшись к земле, она и сейчас стоит прочно на земле. Церковь,  как старый человек,  устала от шума, царящего на площади. Но она не прячется, она просто уходит от лишних глаз.
Церковь,  как монахиня, которая в своем монастырском облачении, попала в людное место. Вокруг ослепительный свет, блеск рекламы свободные раскованные люди. А она стоит, низко  надвинув клобук, плотно запахнув рясу, словно это боевые доспехи, которые оградят ее от мирских искусов. Этот мир не ее, он ей чужд. Люди наслаждаются жизнью, а она одна. Чужая среди людей.
Церкви святой Параскевы не повезло в том, что она не стоит в глухом ущелье или в дремучем лесу, скрывшись от людских любопытных глаз, для которых посешение храма не что иное как отметка на карте.
Глядя на эту приземистую, немного угрюмую церковь, ловишь себе на мысли, что сравниваешь ее с древними северными монастырями. Одинаковая настороженность, готовность к любым проявлениям извне. И в тоже время не пропадающая со временем набожность. Намоленность с годами только усиливается.
Она многое видела на своем  веку. Прошла византийская эпоха. Эпоха, которая принесла христианство, каноны иконописи. Пронесся католицизм, не оставив существенной памяти о себе. Задержалось мусульманство. Но церковь миновало это лихолетье, когда турки переделывали церкви под мечети. Сия участь миновала церковь святой Параскевы. Ее фрески, на которых изображены сцены из Святого писания,  не были уничтожены ретивыми поборниками чужой религии. Их не тронули крестоносцы, обошли ревнители мусульманства-турки. Они и сейчас с удивлением смотрят на входящих. Они, фрески, распознают кто зашел: если церковь посетил верующий человек фрески расцветают и испускают теплый небесный свет. К туристам они терпеливо -холодны.
Над фресками постоянно работают реставраторы. Они обнаруживают более ранние работы V, VIII, XI веков под фресками, выполненными в XII и XV веках.
Под стать им и иконы. Иконы византийского письма по своей сути сдержанны. Они не открываются неверующему. В лучшем случае они  будут выглядеть как антики, на которых лежит пласт времени. Но тепла они  не излучат.
Одна из наиболее ценных икон храма Святой Параскевы. На одной стороне  изображена Богоматерь, держащая слева от себя Иисуса Христа, на другой - распятие. Икона чудесным образом была обретена в XIX веке, когда крестьянин, чей дом находился на холме, обратил внимание на странное свечение в районе древней Героскипу. Дождавшись ночи, жители деревни отправились на место, где был замечен непонятный свет, и среди кустарников обнаружили икону, рядом с ней находился стакан с маслом — некое подобие лампады, которую кто-то регулярно зажигал. Возможно, икону укрывали от турок.
Большой интерес представляет Чтимый образ Пресвятой Богородицы Героскипу «Милостивой» находится в иконостасе слева от царских врат. Царские врата устроены на одной большой доске – иконе, отодвигающейся в сторону. На ней изображен Спаситель в рост в образе Великого архиерея. В центре основного купола церкви изображена Богоматерь, держащая на коленях Христа. На стенах церкви  лики Святых. Среди них апостол Павел, святой Георгий, пророк Моисей. Человек, не знакомый с историей Нового и Ветхого заветов может и не понять смысла написанных сцен. Да и не нужно этого делать. Это уже профессия, разобраться в таинствах и смысле написанного.
Я неправильно пишу, поддавшись влиянию  языка путеводителей и интернета. Нет «Икон наиболее ценных» или кто-то представляет «Больший интерес или меньший». Такой язык уместен в современной иконной лавке, где в великом множестве стоят произведения, сотворенные руками современных монахов.
Иконы, несущие на себе печать времен, бесценны. Они все интересны. Вспомним Рериха, его статью «Иконы». Не знаю, кого как, а меня его слова задевают: «… Начали иконы собирать, не только как документы религиозные и научные, но именно как подлинную красоту, нашу гордость, равноценную в народном значении итальянским примитивам».
Напротив церкви - кофения. Сидят мужчины. Традиция такая на Кипре: мужчины, как правило, пьют кофе без женщин. Играют нарды. Некоторые сидят и созерцают действительность.
На стуле поодаль от играющих сидел старик. Очень старый человек. Грек. Как  и положено заслуженной старости, он опрятен и ухожен: белая рубашка, черные наглаженные брюки. Аккуратно подстрижен, выбрит. Шеточка седых усов под носом. Он сидит со стаканом воды и смотрит. В руках у него четки. Почему у грека четки? Для меня это осталось загадкой. Хотя какая загадка: Османская империя присутствовала не один год.
Рядом с церковью колокольня. Она гораздо «моложе» самой церкви. Где-то XVIII век. Оттуда доносится воркование голубей. Задрав голову, рассматриваю колокольню. Замечаю динамик. И здесь верующих собирают на молитву через динамик. Кого-то это напоминает? Все-таки влияние сказалось. А может просто веление времени? Не знаю. Попробую выяснить. Я не допускаю, чтобы христианский священник стоял, как мулла на минарете, и созывал пронзительным голосом православных на молитву. Для этого есть колокол.
Идет время, солнце припекает затылок, а я все сижу и смотрю на маленькую приземистую церковь, церковь Святой Параскевы.  Как писал отец Ельчанинов, известный русский священник, несущий послушание в Ницце. «Нам нужно кроме приходов и общей церковной жизни то, что в древней Руси называлось “малой церковью” — т.е. такие сгустки церковной теплоты, малые церкви отдельных семей, где осуществлялось бы общение людей, невозможное в больших, пестрых по составу и текучих приходах. Обязанность священника руководить такими группами, цели которых могут быть разными — изучение Евангелия или церковных служб, обслуживание больных и бедных. Но главное даже не эти задачи, а общение людей друг с другом. Трудно даже представить себе, сколько одиноких и дичающих в этом одиночестве людей живет среди нас».
Хорошо сказал, может, поэтому и не хочется уходить  от нее, как от старой доброй тетушки, которая тебя любит, несмотря на все твои пригрешения и воспринимает  тебя какой ты есть.
Разговор с пастырем
Дорога  крутым серпантином вилась  вниз. Серпантин сжимал полотно до таких виражей, что повернуть машину было сложно. Со страхом думал о встречном транспорте, но Бог миловал.
  Облака бестолково метались по небу. Они рвались на множество клочков, напоминая стадо овец пасущихся на небосклоне. Новый порыв ветра соединял их в белую плотную повязку. Через нее за вами наблюдали чьи-то  зоркие голубые глаза. Вот и Он появился. Лик пастыря в ареале седых волос и разметавшейся бороды.   Он, стар пастырь небесных овец. Но глаза, молодые пронзительные,  с усмешкой рассматривали меня.
-Все суетишься?- смотрит на меня пастырь
-Суетюсь, отче - мямлю я.
-И зачем? - смешливый вопрос.
-А я знаю?-каков вопрос- таков ответ.
-Пора бы и знать. Не отрок - резонно парировал собеседник.
Я не успел ничего сказать, так как очередной поворот вырос перед глазами и мелкие камушки с шорохом полетели под обрыв.
-За дорогой следи - шумнул отче. Дорога чудесным образом прижалась к скале, и я благополучно, едва не задевая зеркалом выпирающие  камни, прошел поворот.
-Ко мне еще успеешь - усмехнулся пастырь.
-Да и не нужен ты мне - добавил он - пока. Мы замолчали. Я старательно вел машину. Он пытливо рассматривал меня.
-Помни,  все дороги ведут вверх, как бы ты вниз не ехал - рокотнуло в небе и исчез лик.  Облака сбились в плотную отару. Затем, словно повинуясь умелой руке, выстроились в ровные ряды, уходящие  к   далекому горизонту.
Машину  слегка тряхнуло и она плавно сьехала к подножию. Спуск закончился. Передо мной тянулась пыльная грунтовая дорога. Дорога, которая упрямо шла вверх.
Дороги, уходящие в небо
Дороги подобны рекам, которые собирают ручейки и речушки. Так автобаны вбирают в себя шоссе, те в свою очередь, второстепенные грунтовые. В них вливаются проселки и тропинки, что соединяют между собой самые отдаленные селения. Но это у дорожников.
На самом деле дороги Кипра упорно идут  вверх. Они не вливаются в другие дороги. Нет. Они отпочковываются от скучных автобанов и щеголеватых шоссе. Дороги отчаянно стремятся вверх по склонам холмов, переходящих в предгорья.
Они разные дороги Кипра. Есть шоссейные, тугими тросами опоясывающие остров. Есть грунтовые, которые мягкими лентами соединяют селения, есть тропинки, неутомимо карабкающиеся по крутым склонам. Но их обьединяет одно: они устремлены вверх, к небу, чтобы слиться с облаками и стать частью Великого Млечного пути.
Ущелье
Гигантский плуг, управляемый богатырем, богом Земли прошел по предгорью Троодоса, оставив после себя  чудовищные расщелины и борозды. Так и здесь, в Амаргетти.  В нескольких шагах от дороги начинается обрыв, положивший начало одному из самых длинных и глубоких ущелий.  Он настолько глубок, что сверху можно увидеть только верхушки огромных высоких сосен, растущих где – то там, внизу. Они колышутся под порывами ветра и, кажется,  что стоишь ты перед огромным зеленым озером, по которому гуляют волны. Ущелье древнее, ровесник горам Троодоса. Гигантские силы ломали земную твердь и выбрасывали обломки на поверхность.  На склонах ущелья, как в музее геологии, открыты пласты пород . Местами они поросли кустарником, делая склон непроходимым. Иногда они разрезаны потоками воды, стремящимися пополнить ручей в низу. Сейчас сухо. Середина лета, когда дождей  не ждут.
Медленно спускаюсь по тропинке, ведущей в ущелье. Заходишь словно в воду: такой там плотный воздух. Жарко, хотя и наступил вечер. Ущелье живет своей жизнью. На склонах монотонно скрежещут цикады. Иногда в этот однообразный слаженный хор врезается унылое стенание горлицы.
Неожиданно, из-под ног, раздается отчаянное хлопанье крыльями. Это куропатка, потревоженная бесцеремонностью человека, вынуждена  взлететь. Взлетела  в самый последний момент: ты мог наступить на нее.
Кругом  шорохи. В сухой траве, камнях, поваленных деревьях. Всюду движение, невидимое твоему глазу.
Встань, человек, замри. Не круши природу. Там, внизу, под твоими неуклюжими ногами идет жизнь. Она тебе неведома, эта жизнь. Ты слеп, человек, Присядь, попробуй сосредоточиться. Посмотри внимательно на камень, покрытый сухой травой. Для тебя  это обломок скалы, для кого-то государство со своими законами. И это государство, только ведомое жителями этой страны тебе никогда не понять. Да и не нужно. Ты только не навреди.
Стоп, зависни нога. Неужели ты так слеп, человек. Ты наступаешь на дорожку, дорожку, тщательно проложенную муравьями. Не поленись, присядь. Забудь, что ты торопишься и тебе вечно некогда. Ты будешь вознагражден, если понаблюдаешь за этими особыми насекомыми. Это муравьи. Это их дорога. Это их империя. Они разные эти муравьи. По дороге их снует великое множество. Есть черные, рыжие. Есть большие и маленькие. Кажется, они снуют в беспорядочности. Но ты не прав. Нет в природе суеты, нет беспорядочности. Вот несколько черных муравьев  пытаются поднять муху. Не удается. Велика муха. Но от нее отступаться отряд рабочих не собирается. Уж очень лакомая добыча. Неожиданно, неоткуда, появляется группа помощи. Откуда взялись! Поднатужились, приподняли …и потащили. Тащат  трудяги добычу, предвкушают радость в муравейнике. Вдруг стоп! Невесть откуда,  взялись несколько больших рыжих муравьев. Гораздо больше черных.  Ни дать ни взять,  бандюганы с большой дороги. Характер у них разбойничий. Так оно и есть: напали на мирную колонну. Схватки даже не было, слишком силы не равны. Черные муравьи без боя отдали муху и разбежались. Жизнь дороже! И что дальше? Стоит эта  рыжая банда и не знает, что с добычей делать. Нужно тащить, а кому? Они воины, а не грузчики.  Покрутились бандиты, покрутились, да и бросили добычу. А чего прикажете делать? Есть  хочется, а тащить на себе статус не позволяет. Ушли. Снова появились трудяги, напряглись и потащили дальше.
Неожиданно получаю удар в лоб. Оцепенел, не понимая, что за удар. Все просто. Шмель летел по своим делам и наткнулся в пространстве на препятствие. Он здесь каждый день летает, а сегодня на тебе, препятствие  в виде твоего лба. Шмель недовольно загудел, присел на листок рядом, осмотрел себя. Вроде все в порядке. Ничего не поломал. Продолжая гудеть, взлетел, изменил траекторию и полетел дальше.
Вот и дно ущелья. Поднимаю голову и вижу только узкую полосу голубого неба, сжатого краями ущелья. По небесному полю мечутся зеленые метлы высоких сосен. Они тщательно метут  выцветший небосвод, оставляя на своих вершинах белые хлопья облаков. Подумать только, полчаса назад эти верхушки плескались у твоих ног. А сейчас ты, задрав голову, любуешься как зеленая хвоя купается в синеве неба, а сосновые шишки уютно закутываются в  облака.
Зимой здесь  бурлил поток. Сейчас лишь камни напоминают, что это русло.  Кусты недоуменно смотрят в пересохшее русло реки, где по обыкновению светились зеркала живительной влаги,  а сейчас только пересохший потрескавшийся ил.  Воды не будет, пока не разверзнутся хляби небесные и, раскрыв врата свои, не  обрушат потоки воды на исстрадавшую от засухи землю.
На один из камней  взобрался геккон. Огляделся по сторонам: вроде опасности не предвидится. Почувствовал себя увереннее и решил покрасоваться. Встал в свою излюбленную позу: голову поднял высоко, передние лапы поставил параллельно, локоточки расставил в стороны. Спинку растянул, прогнул слегка, ноги задние тоже отодвинул. Очень изящно получилось. Красиво, ничего не скажешь. Стоит этакой статуей и только глаза темные, в оранжевом ободке,  вращаются. Постоянно во внимании. Долго ли до беды! Жизнь одна. Кому хочется на обед попасть. Ты застыл столбом, но все одно попал в его поле зрения. Дрожь от головы до хвоста пробежала по узорчатому телу. Он негодующе сглотнул горлышком:
-Кто ты? Ты чего здесь делаешь? - вибрировало его горло. Бормоча слова изви нения,  я отхожу в сторону
-То-то же - пробормотал пижон, глядя в мою сторону. Но испытывать дальше судьбу не стал: только шорох раздался, да шевельнулась сухая трава.
Снова пересохшее русло. Безжизненное, как такыр в пустыне. Нет в нем жизни. Безжалостные лучи солнца спалили все. Только вода, только ее живительная влага вдохнет жизнь в эту лунную дорожку.
Внезапно русло ныряет под  густой кустарник. Пахнуло сыростью. Останавливаюсь в недоумении. Удивительно, но это запах влаги в сухом воздухе. Как струя из дезодоранта пронзает влага сушь воздуха и раздражает обоняние. Захожу за кустарник. Вот чудо! Сохранился небольшой бочажок, сплошь заросший тиной. Да так густо, что по невнимательности его можно принять за маленькую лужайку.  Но это вода. Зеленоватая, таинственно мерцающая под зеленью кустов. Как она сохранилась!  Может, кусты сдержали натиск солнца, может, крохотный ключик питает эту заводь.
Делаю неосторожный шаг в сторону .  Стараюсь, чтобы все было аккуратно. Но какой же ты неуклюжий, человек. И бестактный  к тому же.  Вторгаюсь в чье-то личное пространство. Раздался звук шлепка. Кто-то неуклюже прыгнул в воду и шлепнулся животом. Ну вот, напугал кого-то. Почему кого-то?  Лягушка, живая. Залегла в тину. Но  глаза оставила на поверхности воды и созерцает, кого это черти болотные принесли. Любопытно. Да и поймешь: сидишь, понимаешь, день-деньской в тине и ни одной души живой вокруг. Души-то они есть, конечно, так они или летают или уползают. Не поговорить, ни поплавать вместе.
Скрежещу языком,  имитируя квакание. Что вы думаете? Ответила. Да так радостно. Сначала недоверчиво, сдержанно, можно сказать. Можно понять. Мало ли кто возле болота болтается. Квакаю дальше. Стараюсь изобразить радость общения. Прошло! Какое-то время квакаем вместе. Но мне до аборигенки далеко. Не хватает вариаций. Убедившись, что мы одной крови, квакушка разошлась, выставила голову и предалась общению. Да как! Только я прекратил язык тереть, как тут же вопрос:
-Ты чего? Ты чего? А поговорить? - Стараюсь  извлечь звуки поэмоциональнее, жизнеутверждающее.  В ответ: очень утробно, из глубины души.   Причем умело,  самозабвенно  варьирует низкими нотами. Вслушиваюсь : интимное воркование сменяется призывным рокотом:
-Иди же, иди! Я жду тебя. -  лягушка-оркестр. Сплошные любезности в ответ на мое однообразие. Замолкаю. Замолчала и партнерша. Недоуменно так, вопросительно:
 -Дескать, ты чего замолчал. Так все хорошо начиналось. Так дружно квакали. - Что сделаешь. Квакаю снова. Что тут началось. Шквал радости. Сплошные эмоции. Поквакали еще. Время пришло прощаться. А партнерша заходится. Как уйти. Все- таки отхожу от гостеприимного болота. И мне вслед запущена целая тирада сплошь из горловых переливов:
-Куда! А как же я!- Ускоряю шаги. Чувствую себя предателем. Отхожу в сторону. Снова суховей. Ушел запах воды. Дай бог моей подруге дожить до дождей.
Снова на меня обрушился треск цикад. Звучит хор негодующе. Как я им надоел! Так и слышится:
-Уйди! Уйди! – Что делать, ушел, а цикады вновь занялись любимым делом, выпиливать лобзиком.
Последние усилия и ущелье позади. Впереди обширная панорама западной части неба. Закат окрасил в багряные тона небеса. Контуры холмов размылись и стали достоянием художников – импрессионистов. Солнце покрасовалось макушкой и нырнуло за вершины. Стало темно. Заухали, заныли ночные птицы. Наступила ночь.
Геккон
Со стены на меня смотрело лицо. Лицо было серо-зеленого цвета. Смотрело странно, необычно. Напоминало лицо человека, смотрящего на тебя снизу вверх. Вроде находишься в позе йоги, когда  стоишь на передних руках, вытянувшись прогнувшимся туловищем, упираешься  ногами в пол. Тренер видит вначале твой напряженный лоб, глаза под надбровными дугами. Искаженный от страдания физической нагрузки рот.
Нечто подобное видел и я. С той лишь разницей, что лицо было спокойное, можно сказать невозмутимое. Мало этого: от уха до уха физиономию растягивала полуидиотская улыбка. Темные глаза в оранжевом ободке смотрели доброжелательно. Это был геккон. Самая распространенная ящерица на Кипре. Их как воробьев в России.
Он удобно распластался на вертикальной стене вниз головой и  рассматривал меня. Удобнее ему так, видите ли. Интересно, а как я выглядел в его глазах под таким углом? Наверное, как видит ребенок, который перегнулся, сунул головешку между ног и через попочную подкову тебя рассматривает. Забавно, наверняка, так рассматривать мир. Нужно будет попробовать, если согнусь.
Так мы стояли, рассматривая друг друга. Геккону это надоело. Он опустил голову и, быстро передвигая лапами, побежал по стене в нижний угол по диагонали.
Коза
На  меня смотрела коза. Просто коза. Рыже – белая грация. Ее выпуклые янтарные глаза бесцеремонно смотрели на меня в упор. Не разглядывали, а именно смотрели  пронзительно. Мало этого. Чтобы подчеркнуть полное презрение ко мне коза что-то тупо жевала.
-Здрасте -  шаркнул я ножкой. Все-таки передо мною дама.
-Да пошел ты - коза потеряла ко мне интерес, повернулась и начала  обгладывать веточку у куста. Ела вкусно, сочно и с аппетитом. Меня для нее больше не существовало. Перекусив веточкой, коза лениво перевела на меня глаза:
-Ты еще не ушел? - спрашивала меня ее продувная морда. Я извинился за задержку. В поисках лакомой веточки коза неожиданно встала на задние ноги, подтянула к груди передние и, изящно прогнувшись, грациозно прошла несколько шагов в направлении другого куста. Небрежно опершись о ствол копытом, она потянулась за очередным лакомством. Ко мне коза больше не поворачивалась.
Козел
Он стоял посередине тропинки и жевал. Медленно жевал, поводя челюстями вправо-влево. Дорогу мне он уступать не собирался.
Это был козел во всем своем великолепии. Он не тряс своей роскошной бородой, не перебирал ногами в нетерпении, что я должен уступить ему дорогу. Козел не отрывая от меня белесых глаз легко, почти незаметно, качнул головой, отчего его полуметровые рога слегка дрогнули. Очень выразительно дрогнули. Весь его козлиный антураж спрашивал:
-Так ты уйдешь… Чего здесь непонятного, конечно, уйду
Цикада
На обочине росла акация. Старая, пыльная одинокая. Ее угораздило вырасти в стороне от своих соплеменниц, непроходимыми бушами, растущими вдоль дороги.
На акации жила цикада. Одна. Совсем одна. Никто ей не составлял кампанию. В акациевых бушах ее товарки тучами сидят на ветках и самозабвенно занимаются хоровым пением. А эта одна, но тоже поет. Скрип от одиночки стоял жуткий. Но единоличницу это нимало не смущало, и она увлеченно занималась вокалом. Искренне, исступленно.  Даже где-то истерично.
-Уйди! Уйди! - слышалось  из пыльного куста. И тишина. Только рядом пел слаженный хор товарок.  Но  тишина стояла недолгой.
-Уйди! Уйди! - старая партия, но с новой силой. Да с такой истерикой! Я не выдержал и спросил в глубину акации:
-Тебе плохо?- В ответ тишина. Замолчала певица. Информацию переваривает. Ответ готовит. И вдруг. Как из громкоговорителя:
-Не твое дело! Не твое дело!- раздалось на высокой ноте. Я  опешил.  Вот уж действительно: не делай добра не получишь зла.
-Тебе помочь? - так, без всякой надежды на понимание, снова спросил я одинокую исполнительницу.  Хочется помочь страдалице. И тут же без перерыва из акации:
-Уйди! Уйди!...
Чертополох
Он стоял на холме и победно оглядывал окрестности. Холм опоясывала дорога и его видеть могли все проезжающие. Нужно было только слегка поднять голову. Кто поднимал, тот был вознагражден. Вид открывался впечатляющий. Это стоял рыцарь. У него был великолепный рост. Такой, что  макушка,  уходила в небо, а облака зависали на длинной морщинистой шее как жабо. Руки - ветви были мощными и торчали в разные стороны, попирая своими колючками все, что почтительно толпилось вокруг. Листья, высохшие на солнце, превратились в железо и сверкали как латы  рыцаря.
Чертополох, а это был он, чувствовал себя властелином. Это было его время. Август. Жарко. Холмы подернулись ржавчиной от засухи. Ему было все нипочем. Чертополох даже забрался выше, сделав вызов беспощадному в это время солнцу. Он довольствовался малым. Если бы кому-то пришло в голову его выкорчевать, то затея обернулась бы неудачей:  мощные узловатые корни уходили  глубоко в землю.
Его колючки - копья нагло уставились в белесое, выцветшее от жары, небо. Солнце закипало от негодования и обрушивало лучи, от которых сохло все живое. А он стоял, король сорняков. Он даже умудрялся цвести. Да, цвести! Нежный сиреневый пушок опоясывал его украшенную колючим шлемом голову и выглядел трогательно на фоне редких перистых облаков.
Он властвовал нал землей, король без поданных. Ветер приходил ему на помощь и разносил семена по всей округе. Они мигом впивались в землю и начинали расти. У короля появлялось войско. Войско готовое завоевывать новые земли. Что оно и делало. Никто не мог им оказать сопротивление. Виноградные лозы беспомощно стелились у его подножия. Войско перешагивало через них и шло дальше.
Король и его войско не боялись ничего, только  огонь мог остановить эту орду. Но чертополох и его рать  погибали достойно, как солдаты. Факелами  вспыхивали бойцы и горели сильно, с треском, разбрасывая вокруг ослепительные искры. Они  горели, но  стояли и не падали.  Огонь хищно пожирал их высохшую плоть, но она была настолько прочной, что  ствол оставался торчать. Обугленный, без привычных лат, но стоял. И огонь отступал от него.
Дождь
Погода мать накрыла предгорья Троодоса плащом, сотканным из дождевых нитей. Небеса глухо заворчали. Небо пыталось ревниво закрыться тучами.  Хляби небесные, раскрыв врата свои, обрушили потоки воды на истрадавшую от засухи землю.
-Пить, пить.  – шептали изнемогающие от жажды кусты и деревья: - еше, еще.
-Хватит всем. Хватит всем - цвиркнула в кустах птица. . Она расправила крылья и подставила их прозрачным струям. Птица закидывала голову, клювом ловила капли. Ей было хорошо. Она наслаждалась небесным душем.
Цветет миндаль
На Кипре зацвел миндаль. Это такое же событие, если бы в России проклюнулись подснежники, в Мурманске набухла сирень, а в Сибири расцвел багульник.
Зацвел мгновенно, словно деревья в едином порыве выбросили из  почек бело-розовые цветы. Они так спешили, что не отряхнули с себя старые прошлогодние орехи.
Предгорья Троодоса подернулись розовым туманом. Словно марево завернуло холмы. Деревня Амаргети, уже который раз, за свою многолетнюю жизнь надевает розовую фату и прихорашивается.
Да и миндальные деревья тоже не первой молодости. Черные корявые ветви контурно прорисовываются через бело-розовую пелену. Одно дерево,  словно человек с отчаянно заломленными руками. Другой, наоборот, гостеприимно распахнул свои ветви так, что похож на радушного хозяина.
Красиво и немного страшно: розовый цвет и черные, словно обугленные, сучья. Странное видение: старуха в фате. Потянул ветерок. И тут же бело-розовый шлейф  вихрем прошел по долине.  Может, старая женщина, одевшая наперекор общественному мнению розовое платье, медленно танцует на балу. Может, молодая девушка  в белом платье с розовым шлейфом танцует на своем первом балу под одобрительный шепот стариков. У каждого своя весна: у кого-то первая, у кого-то… Не будем о грустном. На Кипре зацвел миндаль.
Сад
У нас есть сад. Да, у нас есть сад. Это нечто большее, чем сказать, что у нас есть квартира.
-У нас есть квартира - звучит что-то вроде постулата. Сад - это другое. У меня никогда не было сада. Был в глубоком детстве дедовский сад. Сад тестя на даче. А своего не было.
Я стою на недавно построенной террасе и смотрю на наш сад. Он молод, наш сад. Нет, неправильно. Наш сад немолод, скорее, он возрожден. Мы вдохнули в него новую молодую жизнь.
Когда сад попал в наши руки, он не был садом в нашем понимании. Скорее это был аттракцион уродцев. Каждое дерево было не больше полутора метров, а возраст даже солидный: больше десяти лет. Стояли  жестоко обрезанные деревья и  с тоской заламывали оставшиеся обрубки сучьев. Причем все это мозолистое, в наростах. Можете представить мозолистую, бугристую яблоню. Они не только не плодоносили, они, не смотря на весну, не выбросили ни одного побега, ни одной почки. Та же участь постигла мандарин и апельсиновое дерево. Пощадили только оливу, которая сверху, высокомерно  поглядывала на несчастных собратьев.
Так жестоко обошелся с ними старый хозяин дома, который мы купили. Он боролся за обдуваемость территории и перспективный вид. В результате весь сад, а там есть и другие деревья, превратились в низкорослых крепышей. Кипарисы, лавровые деревья были выстрижены под шары. Эти как-то смотрелись. Но фруктовые деревья представляли печальное зрелище.
-Спилить и засадить новыми  - решение было одно. Соседи, имевшие опыт, посоветовали оставить все как есть,  и дать возможность  вырасти. Результат был впечатляющий: как только деревья перестали чувствовать занесенные над ними ножницы, они резко взмыли вверх. Их мускулистые культи вытянулись в изящные ветви, которые благодарно колыхались. И деревья, о чудо, зацвели. Мало зацвели, появилась завязь.
Он помолодел наш сад. Мы и террасу построили, чтобы было единение сада с домом. Чтобы ощущать колыхание ветвей и запах цветов и плодов. Не заставили ждать шмели и пчелы. Глухо жужжа, они стали деловито обрабатывать делянки цветов и, заправившись, как большегрузные цистерны, отправляться домой. И совсем уж неожиданно: наш сад облюбовали птицы. Помимо шороха ветра послышался щебет, а позже и ор голодных  птенцов. Сад вживался в пространство, и природа приняла его в свое лоно.
Олива
Олива росла возле дороги.    Хотя сказать, что она росла, будет неправильно: олива жила возле дороги. Когда ее посадили, или олива сама выросла из оливковой косточки, уже никто никогда не узнает.  Это «уже» затянулось паутиной времени,  как  кора дерева покрылась сеткой трещин, словно морщины на лице старого человека. Назвать оливу старой не поворачивался язык: ее можно было назвать только древней, ибо олива давно перешла рубеж старости. Впереди была только вечность. Некогда стройная и высокая олива с годами заматерела. Ее ствол достиг неимоверной толщины, корни взорвали почву, выбрались на поверхность и застыли, одеревенев.
Ветви  со  временем  стали  мощными. От собственной тяжести они наклонялись и  расщепляли материнский ствол. В теле оливы появлялись  расщелины. Их забивало пылью, заносило землей. Туда попадали семена, переносимые ветром. В расщелинах зарождалась своя, обособленная от оливы жизнь. Но олива была сильная и не страдала от непрошенных поселенцев.
Старые  ветви не выдерживали испытания временем и обламывались.  Раны ствола долго болели, кровоточили соком, после чего оставались дупла. За них завязывалась борьба: зверьки, птицы конфликтовали между собой за обладание  добротным жилищем. Олива давала многим возможность жить. В ее обширной кроне гнездились  птицы, в извилистых корнях рыли норы грызуны. Все они своей житейской суетой подтачивали здоровье гигантского дерева, но олива жила всем наперекор.
Олива жила возле дороги, не замечая как поток времени несется мимо, меняя все вокруг. Когда- то, а это было давно, к ней приходили девушки и женщины собирать урожай: зеленые сочные оливки. Их было много, оливок. Они в изобилии висели на ветвях, наиболее спелые осыпались. Олива любила это время, время сбора урожая. Дерево было в том возрасте, когда часто и с удовольствием рожают. Олива  радовалась, что ее плоды нужны.
Олива с готовностью давала тень уставшим работницам, которые шумно, со смехом рассаживались обедать. Она вела с ними беседы, шелестя листвой. Вместе с ними смеялась острому слову, когда мимо шумной озорной толпой шли парни с поля. Девушки не оставались в долгу, и долго шумел смех в ветвях. Старая олива замечала все: вот у одной порозовели щеки, у другой вспыхнули теплым светом глаза. Олива все видела. Видела того, единственного, что шел в толпе и тоже шутил. Но шутил для нее, только для нее. Олива знала, что когда сумерки лягут на окрестные холмы она будет посвящена в тайну. Тайну, которую никогда никому не выдаст.
За ее большую жизнь ни одна женщина приходила к ней в минуты горя и радости. Постоит возле могучего, изборожденного трещинами ствола, вздохнет, улыбнется, вспомнив свое, сокровенное. Или всплакнет тихо, тоже чему-то глубокому, доступному только ей. Погладит морщины на оливе и пойдет дальше. А олива долго будет махать ей вслед  ветвями.
Много лет прожила олива. Настолько много, что перестала бояться всего. Ее не пугали мужчины с пилами. Олива знала, что  опилят только старые высохшие ветви. Не боялась коз, которые как гимнасты лазали по стволу и обьедали  побеги. У оливы не было врагов. Она боялась только одного:  ветра.
Почувствовав начинающий смерч, олива тревожно поводила ветвями.  Ее старый посеченный невзгодами и ветрами ствол начинал тихо поскрипывать. Олива собиралась с силами, готовилась к борьбе с ветром. Люди, услышав скрип старого ствола и пугливый шелест листьев, говорили, что быть урагану и шли готовить свое нехитрое хозяйство к встрече с разбушевавшейся стихией.
Налетал смерч. Олива видела его издалека. Она узнавала его  по игривым завиткам пыли  на дороге. Пыль стелилась   узенькими змейками, потом змейки сплетались в клубок. И вот  голова разьяренной Горгоны несется по дороге, собирая  и закручивая в столб пыль,  сухие ветки. Смерч налетал на оливу полный ярости. Он трепал ее за  ветви, давал наотмашь пощечины. Было больно, но олива держалась, и смерч отступал, выбившись из сил. Глухо урча, он уползал в ущелье, чтобы отлежаться там, набраться сил для нового разбойничьего похода. А олива стояла побитая, в синяках, но живая.   
Олива слышала, как начинают шевелиться птицы в своих гнездах, как деловито шуршали мыши в корнях, и  радовалась продолжению жизни, радовалась, что нужна всем, кто ее окружает. Она срослась своей жизнью с жизнью людей. Олива была их символом, и не случайно одним из распространенных женских имен на Кипре  стало имя Оливия.
Брошенный дом
На старых ржавых петлях раскачивалась дверь: щелястая, побелевшая от времени и невзгод. Коробка двери перекосилась, и дверь не могла закрыться и  упокоиться. Она и сейчас служила входом в дом. В старый кипрский дом. Он был заброшен и в нем никто давно не жил. А когда в доме не живут, он разрушается.
В доме царил полумрак, там клубилась вечность. Только вездесущие солнечные лучи пронзали эту бездну, бездну временного пространства. Дом был стар и много видел на своем веку. Он застал турецкое иго, видел бравых английских солдат, заполонивших остров во время британского владычества. Дом помнил, как из стареньких приемников раздавались речи генерала Гриваса, призывающего миролюбивых киприотов вступать в ряды ЕОКА и начать борьбу за независимость. Дом помнил речи президента Макариоса о единстве Кипра. Он видел толпы беженцев в ужасе бежавших с севера от потомков янычар. Он много видел, старый дом, но он не мог понять,  как вчерашние соседи начинали ненавидеть друг друга только из-за того, что кто - то грек, а кто - то турок. Многое было непонятно старому дому.
Я  стоял на старых  ступенях, выложенных из камня. Они были стертые, эти ступеньки и помнили многое. Помнили, как сюда заходило не одно поколение. Они помнили национальную обувь киприотов, легкие кожаные сапоги. Правда, это было нечасто: праздники были редки. Их чаще  касались босые натруженные ноги крестьян. Ступеньки помнили детские ножки, так неуверенно перешагивающие порог. Осторожно, сохраняя равновесие,  цепляясь за косяк двери,  ребенок спускался по каменным ступенькам. И как он был счастлив, когда они оставались позади, и можно было встать на такие привычные и надежные четвереньки. Шло время… Затем раздавался перестук туфель и модных полуботинок.
Я стоял на шатающихся ступеньках,  держа в руках позеленевшую от времени ручку в виде морды льва. Что-то удерживало потянуть дверь и войти. Войти, куда? В дом? Нет, это был вход не в человеческое жилище. Это был вход в вечность.
Кто ты человек? Кто ты такой, чтобы нарушать покой вечности, прервать цепь времени. Ты хочешь быть посвященным в далекое, туманное  сознание бытия. Есть ли у тебя право на это? Ты, человек, зарвался и решил, что можешь перекраивать историю по своему усмотрению. Ты решил жить вечно?
Солнце тем временем совершало свой обычный обход по небосклону. Его лучи уперлись в заднюю стену дома и проникли сквозь щели в стенах. На стене образовались причудливые цепи. Это была не череда солнечных пятен, нет, это была цепь времени. Цепь времени была стихийной: где-то она распадалась, где-то  была двойная. Она была не подвластна человеческому разуму.
- Прервалась цепь времен - сказал классик. Ты прав классик, но это у людей. У дома, этого вечного спутника человека, цепь прерывалась, но не порвалась. Она, цепь солнца, сияла сейчас на груди дома как ордена на груди ветерана.
Лучи солнца высветили очаг жилища. Его тоже не пощадило время: очаг грузно осел, потрескался, в отдельных местах выпали камни. Но когда-то очаг был жив, сердце человеческого дома. Сердце остановилось только тогда, когда дом бросили, и он стал  не нужным. Быть ненужным… Это смертельный приговор любой вещи, которая служила человеку.
Раздался шум крыльев. Я в испуге отпрянул от двери. Может, боги разгневались на мое самовольство и выражают недовольство? Но ничего страшного не произошло. Из - под черепичной крыши  вылетел голубь.  Сел на раскачивающуюся дверь, удерживая равновесие крыльями. Голубь  скосил на меня черный, с оранжевым ободком злой глаз, словно спрашивая:
-Кто ты и что здесь делаешь? Иди туда, где люди. - Что-то древнее мифическое веяло от этой птицы. Тени от его крыльев заметались по стене, словно потревоженные духи. Духи времени, духи дома. Они словно призывали:
-Иди, человек, иди своей дорогой. Не беспокой прошлое, оно не твое. Ты его только не забывай. Помни его. Живи настоящим, не спеши в будущее. Построй дом, роди детей, посади сад. Иди своей дорогой человек. Придет время, и ты встретишься  с прошлым. Только не спеши, успеешь кануть в вечность.
Солнце спряталось в набегающие тучи,  исчезла цепь. Сверкнула потускневшим золотом и исчезла. Была цепь, и нет ее. Остались только вехи в виде светлых ломаных линий трещин, через которые в дом заглядывал день. Голубю надоело меня рассматривать. Он перелетел на крышу и, воркуя, стал призывать свою подругу.
Снова заклубилась вечность. Светящиеся трещины сложились в причудливые цифры. Это была хронология времени. Я видел, как из трещин складываются греческие города - полисы, как  достигают своего расцвета и…падают под безжалостной пятой варваров. В свисте ветра, дующего из окна дома, слышны были голоса драматических актеров, усиленных амфитеатрами, восторженные аплодисменты зрителей и снова мерные шаги фаланг под равномерный стук мечей о щиты. И - битва.  Бранные крики, лязганье оружия, хрипы раненых. Снова только свист ветра. Ничего нет. Сумрак заброшенного жилища.
Но не прервать цепь времени. Солнце вышло из  облака и вновь озарило древнюю хижину, пристанище человеческой памяти. Снова высветились картинки как в туманном фонаре. Вот они, турецкие янычары. Полуголые, в огромных чалмах, идут нестройной толпой, сея ужас и разрушение. Янычары идут в атаку на неверных под зеленым знаменем ислама. Их ятаганы, описывая над головами сверкающие молнии, не знают жалости. Они безжалостны, эти люди, рожденные христианами, но подвергшиеся обработке и выковавшиеся в верных слуг Блистательной порты.
После них оставались разрушенные храмы, поруганные иконы, сожженные книги. Человеческий плач и звериный вой над разоренной землей. Как это было давно и как это было недавно…
Смеркалось. Сумерки выползли из углов и заботливо заполнили  дом. Они чувствовали, что я здесь лишний и угрюмо надвигались, стараясь выжать меня с порога.
Сумерки словно шептали:
-Пора и честь знать, человек. Ты и так здесь слишком долго. Ты слишком много узнал. Это может навредить тебе. Ступай своей дорогой, человек.
Я вздохнул и  отступил назад. В это время потянуло ветром, и дверь   закрылась. Все закончилось. Как театр, который опустил кулисы. Передо мной стояла полуразвалившаяся человеческая хижина с серой, видавшей виды дверью. Сейчас это был вход в прошлое. Ушло время, ушло волшебство. Только голуби на крыше продолжали ворковать свою вечную песню.
Старость
Птичник был построен из всего, только не из строительного материала и был похож на большую кучу мусора. Но куча была обитаема, судя по доносившемуся  кудахтанию.
Возле сооружения стояла хозяйка. Это была древняя старуха. Она была в вечном трауре - черной одежде, этой униформе кипрских женщин старшего поколения. Старуха только что вышла из сумерек птичника и прикрыла  от резкого цвета глаза ладонями.
Ладони. Черные сухие с синими прожилками, никогда не видавшими крема. Глаза привыкли к свету, и старуха открыла лицо. Лицо женщины. Бронзовый лик. Профиль хищной птицы. Кожей была как земля, жаждущая воды, рассеченная крупными и мелкими морщинами. В темных, глубоко запавших глазах, плескалась вечность. В них тонули лучи света. Они не отражались радостными зайчиками жизни. Свет тонул в этих омутах.
Старуха  стояла и равнодушно смотрела на дорогу. Она видела ее всю жизнь, старую  морщинистую  дорогу. Ее жизнь была похожа на эту, стелющуюся возле ног, дорогу. Короткое детство. Как летние зарницы пролетела юность. На этой дороге девушка встречалась с ним, спешащим на свидание из соседней деревни. Невестой она помнила веселое озарение свадьбы и все. Дальше полетели годы. Рождались дети. Весь ее жизненный путь был разбит на отрезки от рождения до рождения очередного ребенка.  Потом дети стали вылетать из родного дома. Они остались одни, а потом и она - вовсе одна. Старая женщина научилась ждать. Не было большей радости, когда возле дома останавливалась машина и оттуда с радостным визгом выскакивали внуки…, а потом и правнуки.
Шло время, потом оно понеслось как настеганное. Их дорогу потеснили холеные автобаны и о старых потрескавшихся путях забыли. Когда местные крестьяне ездили на осликах, то дороги подставляли им свою спину и радовались, что приносят пользу. Но  все ушло в прошлое.
Старуха вздохнула. Все в прошлом. Остались  она одна и дорога. Только  странно: женщина  старела, а дорога молодела, становилась ярче наряднее.  В былые времена по грунтовой дороге, нещадно пыля, брели равнодушные ослы, несли непомерную для их величины поклажу.  Лупоглазые козы стояли на обочине и, тупо жуя, рассматривали всех, кто проходил и проезжал мимо. Иногда они спускались с холмов и серо - рыжей рекой переходили дорогу, не считаясь с движением. Пастухи сбивали их в плотную отару и доили, сливая молоко в бидоны. Затем грузили их в подводы и везли на сыродельни. Там в искусных руках женщин рождался знаменитый на весь мир сыр -  халуми.
 Потом дорогу покрыли асфальтом и по ней помчались машины.  Стремительно менялся мир. Раньше люди работали на своих полях, возделывали виноградники. Горький был хлеб, тяжелый. Но это был их хлеб. Его рождала им земля, благодарная за труд. Затем многие крестьяне продали веками возделываемую землю под строительство коттеджей и вилл, получили деньги и  прожигали свою жизнь в праздности. Вот и ее внуки, и правнуки осели в городе и показываются только в большие праздники.  Они забыли деревню, забыли землю, на которой родились, жили и уходили в мир иной их прадеды.
 А старуха осталась. Осталась в своем старом доме, помнившем несколько поколений. О них напоминают  старые выцветшие фотографии, на которых навек замерли бравые черноусые парни и сдержанные девушки. Да еще очаг в углу говорит о прошлом. Хозяйка давно готовит на газовой плите, но зимой, когда дожди нещадно полосуют стены хижины, старуха затапливает очаг и долго сидит перед ним, глядя на огонь.
Зима возраста
Зима наступила на Кипре точно в срок: в декабре.  Небо,  бархатное, темное, сверкающее бриллиантами народившихся звезд, посерело. Звезды, до этого наперебой кокетничающие друг с другом, потухли.  Небо стало замшевым. Его  рассекали зимние сполохи. Точно автогеном разрезали они сжавшийся небосклон, освещая его, на мгновение, холодным синим светом. Стало тревожно, вокруг воцарилась тишина.  Стих ветер. Какая-то птаха  чирикнула, но сородичи прикрикнули на нее и все от греха подальше спрятались в густых ветвях кипарисов и под пальмовыми листьями. Втянув головы в плечи, а то и спрятав  под крыло, птицы решили, что утро вечера мудренее. С чем и уснули.
Небо глухо ворчало. С севера, с гор Троодоса, поползли беременные, наполненные дождем, тучи. Ползли медленно тяжело. Некоторые не дотягивали до моря, и только серая пелена над горами говорила, что там идет ливень. Истомленная осенней засухой земля вздыхала, явно переживая, что уже в который раз дожди не дойдут до побережья. Земля ошиблась. Боги услышали стон, и пошел дождь. Вначале упали первые капли. Падали редко неуверенно, словно выполняли чужую волю: неохотно из-под палки. Затем,  проверив, насколько земля готова принять живительную влагу, капли участились. Благодарно,  еще не веря, зашумели опахала  пальмовых листьев, закачались станы кипарисов, словно кисти художника выписывая замысловатые узоры на небе.
-Дождь! Дождь идет!  – Зашумела, зашелестела листва и подставила под капли свои  высохшие засушливым ветром ладони.  Пошел дождь. Дождь, поверяя, что он долгожданный гость на этой земле, расстарался. Точно стена обрушилась, так громко и гулко пошел водяной поток с неба. Уже не капли, а сплошной ливень низвергался с небосклона из разверзнутых чрев туч.  Дождь обрушился на крыши, стучался в ставни, барабанил по подоконникам. Он, словно распоясавшийся оркестр, оставил свои инструменты, взял барабанные палочки и устроил какофонию звуков. Небо довольно урчало.
-Вот и пришла зима - подумал старый Андреас, услышав шум дождя. Он прислушался, что делается на улице. Затем  спустил ноги с лежанки, нашел обувь. Натянув старые постолы, направился в скотный двор посмотреть скотину. Но стена дождя заставила его отпрянуть от дверного проема. Старик вернулся назад, отыскал старую дерюгу, набросил ее на голову и вышел. Дождь радостно растворялся в мягкой ткани, мгновенно сделав ее сырой и тяжелой.
В кошаре было тепло и уютно. Козы, сбившись в кучу, мирно дремали. Лишь старый козел, приподнял голову, увенчанную огромными рогами. Он, глядя на вошедшего янтарными неподвижными глазами, задал немой вопрос:
- Что случилось, хозяин? Вроде еще не утро. - Сухо было в хлеву. Старая черепичная крыша стойко держала воду, а проложенные водостоки отводили воду в заботливо подставленные чаны.
-С водой будем - радостно подумал старик, прикрывая дверь хлева. Он поднял голову,   дождь впился каплями в его морщинистую кожу и мгновенно проделал русла в бороде. Стало радостно, как в детстве, когда они детишками выбегали нагишом под ливень и прыгали, радуясь воде. А в проеме двери стояла мать и наблюдала за их  танцами, тихо улыбаясь чему - то своему.
-Как давно это было - вздохнул старик, вытер ладонями лицо и вошел в дом. Лег на лежанку, но сон не шел.  Он был стар, пастух Андреас. Всю жизнь  пас своих коз на склонах кипрских гор, и жизнь острова шла перед его глазами. Он давно перестал бояться бессонницы и любил эти ночные часы. Андреас оставался один и путешествовал во времени. Он помнил себя мальчиком, пасущим коз со своим дедом, таким же, как и он сейчас, стариком. Помнил свою бабушку, легонько щелкавшую его по затылку за какие-то проделки. Помнил себя молодым парнем, бегающим на свидание в соседнюю деревню к ней, которая пошла с ним по жизни, родила ему детей и тихо ушла. Ее место на лежанке свободно. Но она здесь. Андреас это чувствовал. Кажется, повернись, и он встретится с ее тревожно мерцающими глазами.  Давно все было, нужно бы собираться к ней. Она ждет его. Старик вздохнул. Он  давно живет. Внуки, звавшие его «папус», сами стали отцами.  Дождь, словно аккомпанируя его мыслям, монотонно барабанил по крыше. Андреас уснул. Старик спал сном младенца, чистым и ясным, а виной всему был дождь, смывающий  с земли накопившуюся  пыль, грязь.
Дождь шел, щедро одаряя влагой иссохшую землю. Осень прошла без единого дождя. Дамбы, эти природные резервуары, стремительно мелели. Вечнозеленые деревья не оправдывали своего названия. Они роняли  листья, а новые еще не народились.  Да и кто это придумал: вечнозеленые. Какой-то романтик. Нет ничего вечного на земле. Есть мощный, заведенный вечностью круговорот:  осень сменилась зимой. Дай бог, зима принесет ливни, и весной взорвется трепетная нежная листва, народятся хрупкие ранимые цветы.
Вода. Мы ее не ценим, когда ее много. Но когда происходит засуха и земля, пересыхая, лопается трещинами, люди вспоминают о воде как о благе. Ветер, стремительно пролетая над землей, превращает ее в пыль. Приходит старуха - засуха, радуется, глядя на  прах земли, а все живое молит о дожде. Посему ладони пальм, руки кипарисов тянулись к шумящим потокам. Они переливали воду с ветки на ветку, словно играли в ладушки и молили об одном:
-Еще! Еще!
-Хватит воды! Хватит всем! Пейте  люди! Пейте животные, птицы! Хватит воды, хватит! - рокотали небеса. Они были полны водой, и им хотелось быть добрыми.
Закончился дождь. Он ушел с рассветом, оставив утомленную, наполненную живительной водой, землю. Деревья, благодарно склонили ветви, с которых сочилась волшебная влага. Птицы, просыпаясь и удивленно чирикнув, тут же принимали водные ванны. Затем, подставив утренним лучам влажные, омытые водой крылья, они запели песнь утру.  Своим пением они славили дождь, солнце и такую прекрасную планету Земля.
Встречи в ущелье
Геккон спал, разнежившись на весеннем солнце. Только что ушло раннее утро, и прохлада уползала под камни, уступая место нежному теплу. Геккон, прогревшись, крепко заснул, забыв? что  лег не на совсем удобном месте: - на тропинке. Я остановился, глядя на  красавца, самозабвенно спавшего. Каждая клеточка его тела наслаждалась теплом.
-Замерз, бедняга ночью - подумалось мне – все - таки хладнокровная тварь. Геккона мои размышления нисколько не трогали: он  спал. У меня возникли опасения, что он неживой:  уж очень он был неподвижен. Я слегка тронул его палкой. Что выдумаете: ноль внимания. Ни один мускул не дрогнул, ни один нерв не пробежал по серой блестящей шкурке.
- Может, действительно, все – огорченно решил я. Пришлось потревожить его еще раз. Уже настойчивее я постучал палкой по боку геккона. Глаза ящщерицы нехотя приоткрылись. Какое время он усиленно соображал. Наконец до него дошло, что это не сон, а внешний раздражитель. Глаза, до этого сонные и мутные, прояснились, вспыхнули оранжевым цветом. Геккон подскочил и еще в воздухе расправил онемевшие от сна лапы. Лапы уже двигались в воздухе, и когда геккон коснулся земли, они придали ему такое ускорение, что только шорох травы напоминал, что здесь  спал геккон
Акробат
Неуклюже вступив на каменную плитку, я вызвал шум,  неприлично громкий  для еще спящего ущелья. И, конечно, потревожил сон его обитателей, еще приходящих в себя после прохладной ночи. Напугал геккона, спавшего тихо - мирно на каменистом уступе. Еще не проснувшись, он резко прыгнул на другой, более высокий выступ скалы, но неудачно. Спросонья промахнулся и полетел вниз. Но это же ящерица. Было бы странно и нелепо, если бы она упала. Геккон быстро ухватился за висящие в воздухе корни. На мгновение повис, словно гимнаст, собирающийся с мыслями. Затем он раскачал задние лапы с хвостом и, акробатически узогнувшись в поясе, выбросил нижнюю часть туловища вперед. Это было так быстро и изящно, что я, очарованный ловкостью ящерицы с трудом успел уловить, как она, отпустила корни и, вытянув передние лапы,  сделала в воздухе дугу и  уже удачно приземлилась на выступ. Мгновение, и только  осыпающийся песок и мелкие камушки,  напоминали о прыжке.
Змея
Я спускался по крутой каменистой тропинке, ведущей в ущелье. Как и положено человеку спускался так, что можно было разбудить всю округу, не только жителей этого глубокого ущелья. Из-под ног посыпались мелкие камни. Я остановился, чтобы не заскользить вместе с ними. Опустил глаза, чтобы оценить тропу и идти аккуратнее.  В горах вообще все чувства обострены и не мудрено, что  я почувствовал  взгляд. Физически, инстинктивно, как угодно, но шестое чувство заставило меня остановиться. И во время. На меня смотрела змея. Настоящая кипрская гадюка, около полутора метров в длину и сантиметров пять в диаметре. Ее недавно сменившаяся зеленоватая шкура блестела. Она  возлежала на ровном клочке земли, изящно свернувшись  кольцами.  Сколько совершенства было в этом пресмыкающемся, что я, забыв о опасности, уставился на нее. Змея лениво-изящным движением подняла голову и посмотрела на меня ледяным взором. В ее глазах была бездна. Я боковым зрением оценил одну сторону, затем   – другую. Слева меня поджимала отвесная стена, справа -  колючие негостеприимные кустарники. Я еще не продумал пути отступления, как змея все решила за меня. Только одно движение кольцами, да шорох, напоминающий звук издаваемый лыжами, скользящими по сухому плотному снегу, напомнил мне, что здесь была опасность. Не пошевелилась ни одна ветка кустарника. Ничто не напоминало о встрече.
Лягушка
  Зима на Кипре, это период дождей.  Ущелья наполняются шумом  воды, ниспадающей  с откосов. Вода сочится отовсюду: из-под подмытых ливнями корневищ, осколков горной породы.  Словно слезы выдавливается через мхи. Воды в это время много. Небольшие ручейки принимают в себя потоки, катящиеся со склонов гор. Их уровень поднимается  в несколько раз, да так, что затапливают мосты, дамбы.  Крестьяне смотрят на хлещущие стебли дождя и довольно улыбаются: земля вдоволь напьется воды, сбережет ее до лета, спасется от засухи.
В этом году дожди отвернулись от острова. Прошли, прокатились два месяца зимы, а небо смотрит своими голубыми очами, хмурится синеватыми тучами, но… Дождей нет. Робкие спрыскивания сухой почвы не в счет.
Ручей, как нитка за иголкой в руках искусной мастерицы, затейливо петлял между огромных валунов и всеми силами пытался напоить берега. Хотя какие берега! Его силы хватало только на смачивание камней. Казалось, что еще немного и прервется эта живительная ниточка, дающая воду пернатым, гнездящимся в ущелье.
Но ручеек не собирался сдаваться. Неведомо  откуда подпитываемый, он нырял под склонившиеся в немой мольбе курчавые, белесые от зноя оливы, и там затихал, чтобы выбраться, еще более обессиленным.  Оказалось, что там бочажок. Как он смог спастись от летней жары, когда пересыхает все, остается загадкой. Может оливы заботливо закрывают его своими ветвями, может, не иссяк родничок, бьющий из глубин ущелья. Да и ручеек смог добежать  и внести свою лепту. Бочажок жил. Жил на радость птицам, которые  планировали вокруг, то и дело ныряя к темному водяному зеркалу. И цикады веселее исполняли свою мелодию, сравнимую с выпиливанием лобзиком. Даже шмель, прильнувший к зеленому листку, плавающему по поверхности, и тот загудел басовитее, сочнее.
В бочажке была жизнь. В нем жила лягушка. Да, обычная зеленая лягушка. Только почему одна, не понятно. Вроде бы место в бочажке позволяло поселиться еще нескольким особям, но лягушка жила одна. Как так случилось, она не знала. Однако она помнила, что в детстве у нее было много братьев и сестер, но куда они девались… Да и не задумывалась лягушка, жила своей лягушачьей жизнью и радовалась. К воде прилетали насекомые,  и ей  хватало еды. Но было одиноко, особенно вечером, когда хотелось петь. Она самозабвенно квакала, выводила душеспасительные рулады, но  никто ей не отвечал.  К тому же становилось все жарче. Камни, на которых она любила нежиться в прогретой воде вдруг оказались  сухими и горячими, и она не могла на них сидеть. Небо стало слюдяным и недобрым,  а солнце злым. Лягушка уже не сидела на камнях, а пряталась в воде так, что были видны только глаза. Она даже перестала петь.
Скоро лягушка стала замечать странные вещи. Еще вчера она нежилась в прогретой грязи,  а сегодня на месте гостеприимного пляжа  увидела потрескавшуюся корку. Она не понимала, что вода стремительно испаряется и даже ручеек не в силах спасти маленькое вместилище воды. Стало так мелко, что даже спрятаться от внимательных птиц, которые не прочь полакомиться лягушкой, стало проблемой. Она жила на самой середине бочажка и редко выходила на берег.  Лягушка даже не пела. А жар, выдыхаемый небом, не спадал.
Не хочется думать о грустном. Кстати,  этого и не произошло. Все же на Кипре была зима. Она вспомнила о своих обязанностях и, пусть с опозданием, но пошли дожди. Емкие полновесные капли громко булькали, падая в воду. Они стучали  по спине лягушки, которая и не думала прятаться.  Она с наслаждением чувствовала, как чистая свежая прохладная вода стекает по ее спине, заливает брюшко. Лягушка наслаждалась счастьем. И вдруг, неожиданно для себя, она квакнула. Так, случайно.
-Как хорошо, дескать! – Затем, прочистив запекшееся горлышко, она курлыкнула, потом еще один раз , и еще. Вскоре лягушка пела свою песнь, песнь жизни. И вдруг, еще не веря своим ушам, она услышала такое же пение. Кто-то квакал, только  звук был ниже, густее. Несомненно, партию вел самец. Он пел так самозабвенно, что лягушка не выдержала,  выпрыгнула на берег и, шлепая по упоительной грязи своими лапками, запрыгала  на призывное квакание, которое тоже приближалось. Кто-то неведомый, тоже не выдержал призывного дуэта,  и поспешил навстречу,  на встречу своему лягушачьему счастью.
Монастырь Синти
Монастырь Панагия ту Синти, Panagia tou Sinti - ;;;;;;; ;;; ;;;;;-так  звучит название самого древнего монастыря  на трех распространенных языках Кипра.
Монастырь долгое время пребывал в забвении. И не мудрено. Место, где он стоит, как донесла история, называлось «Синти», что в переводе на русский язык означает «Дикий», «Разрушительный». Филологи до сих пор спорят о корнях этого слова и сходятся  в одном: в те далекие времена, когда строился монастырь, вокруг стояли непроходимые леса. Необычайная растительность, слухи о которой докатились до наших дней, обязана реке Ксерос. 
Долина реки Ксерос   глубокая,  с  крутобокими холмами, лишенными растительности.  Они напоминают альпийские луга, а местами - тундру. Это зимние ветры Троодоса разбойничьим посвистом сдувают растительность с холмов, нередко выдувая почву. Словно обнаженные ребра торчат из холмов черные каменистые породы. Рассматривая долину, забываешь, что это Кипр, что там, внизу, на побережье ласкового моря, отдыхают праздные туристы. 
С холмов на долину смотрят деревни. Внизу - река. Глядя на ее пересохшее русло,   плотно выложенное камнями,  с трудом представляешь, что в период дождей здесь шумит водный поток, дающий жизнь остаткам растительности.
Река Ксерос - одна из больших на Кипре. На ее берегу и  обосновался монастырь Синти, который получил имя созвучное месту.  Синти- один из старейших монастырей Кипра. Веками мимо него с грохотом проносит воды разливающийся в период дождей Ксерос или ветер гоняет пыль с пересохшего русла. Он стар этот монастырь. Народная молва приписывает ему тысячи лет, кто сотни. Это уже не важно. Когда возраст переходит через несколько поколений людей и они, люди, воспринимают монастырь как часть ландшафта, это древняя история. Да и ошибаются они не на много. В тринадцатом веке, впервые, упомянуто имя монастыря, который основан  в честь девы Марии Элеуса, что означает « благословляющая людей».
История монастыря таит  много неизвестного. Его жизнь схожа с общей жизнью острова. Сначала процветание, торговля сельскохозяйственными продуктами, оливковым маслом. Затем ворвались турки, разграбили монастырь, отобрали у монахов земли, пытались переделать его под мечеть. Закончилось это забвением.
Вспомнили о монастыре  благодаря  русскому монаху Василию Григоровичу-Барскому, путешествующему по Кипру. Было это в 1735 году. Путешественник коротко отразил состояние монастыря в своих записях «: «В монастыре жило всего три монаха. Более монастырь не имел право принять из-за существующих налоговых правил, установленных турками. Около монастыря растут несколько фруктовых деревьев, а также есть две мельницы. Одна находится рядом, а вторая расположилась на другой стороне реки. Монахи живут за счёт сельского хозяйства.  У них есть несколько посевных полей и немного домашнего скота. Монастырь имеет большой двор с обустроенными кельями. Благообразный храм с куполом и тремя входами построены с большим искусством». Затем он перепишет описание в свою книгу « Пешеходца Василия Григоровича-Барского-Плаки-Албова, уроженца киевского, монаха антиохского, путешествие к святым местам. Ч.1-2».  Окончательно монастырь исчез из памяти людей в 1927 году.
Путешественнику наших дней он открывается внезапно. Как монолит из камня, вписанный в долину реки, монастырь  овладевает тобой, заставляет смотреть  не отрываясь. Пытаюсь встать на место Василия Григоровича-Барского и рассмотреть монастырь. Он напоминает мне северные монастыри России, такие как Валаам, монастырь Трифона Печенгского, что в Заполярье.   Кряжистый, невысокий, сложенный из дикого камня, он навечно врос в подошву холмов. Монастырь не праздная церковь с разноцветными луковками куполов изобилующих на равнинах.  Это монастырь-отшельник. монастырь – воин. Восьмигранный купол, венчающий церковь, скорее похож на шлем воина, чем на скуфею монаха.
Монастырь служил приютом для пилигримов, идущих с гор в Пафос. Монахи и послушники даже соорудили мост через долину реки, чтобы путники не зависели от капризов своенравной реки. Об этом напоминает лишь кусок платформы, которая служила основанием моста. Грустно: ничто не вечно в этом мире…
Время не щадило монастырь.  Разрушились стены, обвалились своды вспомогательных помещений. Обветшала церковь. Ушли монахи.  Глядя на монастырь, приходят на память слова Лермонтова: «…  И нынче видит пешеход столбы обрушенных ворот, и башни, и церковный свод; Но не курится уж под ним кадильниц благовонный дым, Не слышно пенье в поздний час…». Долго монастырь стоял в забвении, но сейчас  он восстанавливается. В нем  даже правят службу, раз в году на Пасху.
Чем ближе подходишь к монастырю, тем больше охватывает волнение. Словно торопишься увидеть близкого человека. Спотыкаемся о выступающие на дороге камни.
Ворота монастыря. Они отреставрированы, как и стены, окружающие монастырь. Красными камушками очерчен новодел, как напоминание о степени разрушения. Вокруг никого. Нет автобусов с крикливыми туристами, нет паломников, мнящих себя хозяевами положениями и посему старающимися оттереть тебя. Никого. Только ты и монастырь. Посвистывает ветер в монастырских сводах. Открываем запор двери и делаем шаг через порог.
Остановись, прохожий. Кто ты: паломник, турист, странник - неважно. Остановись, замри перед вечностью. Кажется, что сейчас выйдет духовник монастыря. Высокий, прямой как палка. Руки, иссохшие от времени, спокойно лежат на посохе. Выцветшие, но пронзительные глаза доброжелательно  смотрят из- под кустистых бровей. Ветер играет седой бородой. Он стар этот духовник. Как знать, может он пришел сюда мальчишкой послушником, да так и остался, приняв постриг. И полетели дни, годы в постах и молитвах. В молитвах за нас, мирских людей. Людей,  любопытства ради приехавших посмотреть на святыню. За паломников,  вспомнивших на середине или в конце жизни о Боге и рьяно бросившихся наверстывать упущенное, мотаясь по церквям и храмам, коллекционируя  благословения и прикладывание к мощам.
Нет здесь  духовника. Это я для себя придумал.  Никого нет. Все одно, помолчи турист, не щелкай фотоаппаратом. Еще успеешь позировать на фоне седой старины. И ты, паломник, не  толкайся локтями, лезя под благословение. Замрите все. Склоните головы перед вечностью. Постойте минуту тихо. Поразмышляйте.
Зачем мы здесь? Зачем пришли сюда? Если только отметить на карте, что вы посетили монастырь  Синти в долине реки Ксерос, то нечего вам идти дальше. Здесь нет места веселью,  пустословию. Мы стихаем. Мы не перекрещиваем лбы, мы просто молчим, стоя перед монастырскими воротами.
Заходим на монастырский двор. Перед нами площадь с круглым колодцем. Площадь вымощена камнем. Камень выщерблен настолько,  что похож на чешую  неведомой рыбы. На камнях застыли следы ног паломников, пилигримов, да и просто путников, которые останавливались здесь в надежде получить кров. Склонив голову, заходим в церковь. Мудрые люди эти монахи: двери невысокие, приходится пригнуться. А когда склоняешь голову, уходит гордыня. Перешагиваю порог, и тебя  охватывает мрак, мрак времени, вечности.
Остановись вошедший, не торопись. Не стремись модно перекреститься. Не умеешь и не нужно. Просто постой, оглядись. Внимательно оглядись. Забудь о спешке, о суете, что сопровождает тебя ежедневно, ежеминутно. Она, спешка, осталась  за стенами монастыря. Там шуршат шинами авто по автобанам, там глушат слух телефоны. Здесь  иное время, иное измерение.
Глаза привыкают к сумраку. Проявляются контуры стен, переходящих в своды. Те, в свою очередь, устремлены к куполу. Иконостас. Он стар, ровесник церкви. В нем несколько уровней икон. Невольно напрягаешься, пытаясь вспомнить иерархичность икон, регламент их измерения. Отбрось это. Все одно не вспомнишь. Просто воспринимай все как есть. Немного постой, и ты почувствуешь, как на тебя устремлены десятки глаз. Глаз разных, но, в основном, вопрошающих. Это глаза святых, смотрящих на тебя с древних икон. Ты чувствуешь,  как озноб прошел по спине. Значит, дошло, достучалось. Это  редко бывает.  Но бывает в старых храмах, где царит намоленность.
Я не атеист, но и не верующий. Тем более не воцерковленный. Появился сейчас модный термин. Мало быть просто верующим.   Ну да не будем об этом, ситуация не та.
Намоленность, вот что главное. На тебя смотрят глаза. Они разные эти глаза. Одни утомленно смотрят на тебя и словно спрашивают: что ты здесь делаешь? Только тебя здесь не хватает. Другие: - Зачем ты здесь. Ты прекрасно обходишься без Него. Ты молод, силен. Тебе  кажется, что ты ухватил бога за бороду. Но знай, это временно. Ты придешь еще,  придешь и не раз.
Вот и она: Дева Мария Элениус. Она смотрит на тебя  устало. Нет в этом взоре раздражения. Только глубокая усталость сквозит во взоре. Не важно, что это копия, что сама икона в 1956 году передана Киккосу. Я бы назвал ее не копией, а списком как это делает патриарх. Но я не патриарх, а бренный человек.  Долгу стою перед иконой и думаю о Деве Марии, у которой такая нелегкая ноша. 467 названий местности носит Дева Мария. Как же она нужна людям. Зажигаю свечу,  ставлю ее у алтаря.
Теперь поклонись. Неважно верующий ты или нет. Тебя же не утруждает слегка поклониться в деревне старому человеку, а здесь что? Так что пригни головушку, пригни. Не торопись. Сядь и посиди. Чем  нравится греческая церковь, так это тем, что есть стулья. В отличие от Русской православной церкви, где нужно стоять многочасовые службы. Пробовал:  тяжело. Ноги наливаются свинцовой тяжестью, и становится  не до Бога. Смотрю на огонь, пламя которого мечется из стороны в сторону, грозя затухнуть. Огонь свечи, есть в нем что-то языческое. На огонь можно смотреть долго и когда смотришь, уходит дурное. Проходишь чистилище мыслей. Не торопись просить у Бога. И дело не в том, что ты неверующий. Это не самое главное. Еще священник Александр Ельчанинов писал в своих работах, что вера это великое благо. То есть стать верующим человеком это счастье, и оно дано не каждому. Он мудро советует терпимо относиться к вере. Иконы воспринимать как античность. Уважать верующих. Этого достаточно. С ним солидарен Рерих Николай. Он тоже призывал к уважительному отношению к религии и иконам.
Если сбылось то, что вы желали, значит, вы достучались до Него. Значит, произошла великая случайность, Он вас услышал. Такое может произойти в старых намоленных храмах, но не в новоделах. Новодел это копия,  даже не реставрация.  Не задевает новодел. Больше того раздражает ибо во многих лежит чванливость человеческая, стремление наследить в истории.
Здесь другое дело: древний иконостас, старые своды, даже стулья, на которых сидят люди и те подернуты паутиной времени. Ты здесь наедине с вечностью. Что ни говори архитектор, построивший храм, молодец. Жаль, не сохранилось его имя. Церковь высокая, но держится только на четырех стенах, нет ни одной колонны. Как и положено,  монастырь окружен, словно паутиной, легендами.
На Кипре темнеет быстро. Багровый диск солнца закатился за кромку холмов. Холмы подернулись сизой дымкой, потом над ними заклубились сумерки. Затем сумрак пополз со склонов холмов и накрыл долину. На месте деревень замерцали костры огней.  Темнота влилась в приоткрытую дверь церкви и заполнила пространство. Стало темно. Только сверху под куполом угадывались контуры окон. Исчез иконостас, вместе с ним и лики святых. Догорали свечи. Все, пора уходить.
P.S.  С 1993 года монастырь находится под защитой UNESCO. Есть надежда, что Он вдохнет жизнь в монастырь и мы, приближаясь к монастырю, услышим звон колоколов и пение монахов.
Реки Кипра
Реки Кипра. Их течение  схоже с человеческой жизнью. Сначала это веселый беззаботный ручеек, скачущий по камням и звенящий, как колокольчик, будто ребенок в детстве. Затем это уже речушка, пробующая силу на прибрежных кустах, деревьях и небольших валунах. Она словно подросток, чувствующий изменения в себе, и не понимающий, что они ему несут. Чуть ниже это уже дикий беснующийся поток, прорывающийся сквозь теснину скал и готовый смять все на своем пути – словно человек в расцвете своей молодости. Ему кажется, что он может все, в нем кипят необузданные желания и страсти, он полон жизни и нерастраченной любви. Но вот каньон заканчивается, и река немного успокаивается и соединяется с другой рекой, подобно тому, как соединяют свои судьбы  люди. Объединившись, они становятся сильнее, спокойнее и теплее. Они дарят жизнь и тепло другим, и в этом находят радость. А еще ниже река совсем успокаивается, ее бег замедляется, она со спокойной мудростью неспешно несет себя к морю. Это ли не человеческая старость? И лишь достигнув моря, река сливается с сотнями и тысячами таких  же судеб - рек и обретает покой...
Пригреет солнышко,  речная вода вспорхнет белым облаком в небо и прольется дождем где-нибудь высоко в горах, чтобы уже в другом месте снова стать рекой и пройти заново свой извечный путь.
Словно шрам  рассек лицо долины пересохшее русло реки Ксерос. Глядя на безжизненные каменные отвалы и  каменистые россыпи, трудно представить, что сотни лет назад здесь, в долине шумели непроходимые леса, за что местность получила название «Синти». Не зря христианские священники, уходящие от различных гонений, ушли  сюда, в безлюдье и построили монастырь. Он так и называется: Синти.  Вырос монастырь, обустроился, а мимо него несла свои воды река Ксерос. Многоводная зимой, за счет продолжительных ливней и снегов Троодоса, она не умещалась в каменистом ложе, а выплескивалась и заливала долину. Шумная, переворачивающая камни, неслась река в  своем движении, россыпая мириады брызг на перекатах. Летом же – ленивая, едва текущая из одного бочага в другой, река Ксерос ничем не напоминала себя же зимой.
Летели годы, развивался монастырь. Сотни паломников шли с севера в Пафос. Их привлекал не только монастырь святого Неофитоса, где можно было приложиться к раке святого. Паломники не забывали мирские проблемы, поэтому рядом семенили их вечные спутники, ослики, нагруженные нехитрым товаром, на который всегда находились предприимчивые купцы в гавани.
Говорят, что монахи монастыря Синти даже построили мост через долину, чтобы обеспечить беспрерывный транзит путешествующих в любое время года. Узнав о удобном пути, феллахи забывали другие пути и стремились  пройти через удобный мост. Тем более, что в монастыре открылся постоялый двор, где можно было остановиться, чтобы помолиться и, переночевав, поутру двигаться дальше. Мост не дожил до наших дней. Почему он разрушился неизвестно. Только о нем напоминают оставшиеся на берегах основания мостовых эстакад.  Их камни, подернутые сединой времени, помнят неторопливую поступь пилигримов, мелкую дробь копыт осликов, топот копыт лошадей, редких на острове.
Все это было. Теперь же памятником ушедшей вечности стоит монастырь Синти, да словно гигантским плугом  прочерчено в камнях долины, русло реки Ксерок. Время изменило местность: исчезли леса,  измельчала река. Дожди стали не такими частыми гостями не только летом, но и зимой. Сухо стало на острове. Читая письма офицеров британского экспедиционного корпуса, остается только удивляться,  как они пишут: климат на Кипре сырой, много болот, отчего есть опасность заболеть малярией. Британские квартирьеры, заботясь о личном составе, формировали свои базы в горах Троодоса. Им не нравились мокрое побережье.
Долина реки, как и положено рекам северного полушария, имеет правый берег гористый, а левый – пологий. Правый берег когда-то обрывался в реку, а левый служил полигоном для разбивки мандариновых и апельсиновых садов. Река щедро делилась своей влагой и сады цвели, плодоносили. Люди ставили улья и пчелы наслаждались изобилием цветов для сбора волшебного нектара.
Но отступила вода от садов, и человек вынужден был протягивать шланги и ставить насосы, которые жадно чавкая, высасывали воду из сохранившихся бочагов.
По  бурому склону долины с желтыми заплатками хлебных полей, в живописном беспорядке стояли коренастые оливы с мозолистыми стволами. Это были старые деревья. У некоторых  раскололись стволы и стояли «Душа нараспашку», но продолжали жить.
Неизвестно, когда они были посажены или ветер и птицы разнесли косточки оливы, но глядя на стволы, обвитые ветвями, сросшимися  со стволом, счет лет идет на сотни. Почувствовать древность лет способствуют седые от времени изгороди из камней, которые земледельцы выкладывали на обочинах своих полей.
 Между полями причудливо извиваются старые русла ручьев, которые когда – то несли воды в реку Ксерок. Но вода ушла, и дно ручьев  пересохло. Там себя уютно чувствуют только кустарники из колючек, которые сплелись в непроходимые буши. Им не страшна засуха, их корни, словно мощные бурильные машины, прошили толщу земли и добрались до водоносных слоев. Такое не под силу даже деревьям.  Видно как каратовое дерево засыхает от засухи и теряет свои сучья. . Ветви колючек алчно ползут на хлебные поля, несмотря на отчаянные попытки хлеборобов отстоять драгоценную землю.
Но жизнь продолжается, несмотря на засушливость. Еще не успели опасть плоды апельсинов и мандаринов, как нетерпеливая завязь рассыпала по кроне белые пятизвездочные цветы, которые выглядят особенно нежными на фоне золотистых плодов и жестких зеленых листьев. Из соцветий лукаво выглядывают желтые пестики, ждущие своих вечных помощников,  пчел, которые неторопливо и басовито жужжа, собирают нектар, опыляют тычинки. 
Через грунтовую дорогу стоят, жадно глядя на влагу, струящуюся по корням фруктовых деревьев, акация, каратовое дерево и другие дикорастущие. Им повезло меньше: о них никто не позаботился, чтобы орошать их корни. Они довольствуются тем, что развивая свою корневую систему, все глубже уходят в почву и добираются до водоносных пластов. К тому же весенние дожди, пусть немного, но смочили землю и дали возможность зацвести. Вот и стоит акация, осыпанная желтыми шариками, так напоминающими цыплят. Немного воображения и можно услышать цыплячье пищание. Но суховеи делают свое дело: пыль, поднимаемая с дороги нещадная к красоте. Вскоре от желтых цыплят остаются бурые шарики, да и те словно перекати-поле отрываются от материнских ветвей и катятся, катятся…Акация остается оголенной, угрожающе выставив свои огромные колючки. Уныло стоит гранатовое дерево. Его плоды, чудесные гранаты, не убрали осенью, оставив птицам на сьедение. Те, расклевывали  плоды, наслаждались сочными зернами и улетали, а гранаты быстро чернели и покрывались пылью. Такая же участь постигала и фиговое дерево, если только человек не убирал урожай.
Правому берегу  повезло меньше.  Мало того, что нет там воды, так еще и ветры, постоянно дующие вдоль долины не дают возможности расти деревьям,  и крутолобые горы по растительности напоминают заполярные сопки и высокогорные альпийские луга. Вся растительность прижалась к земле, лишь в складках местности растут приземистые коренастые деревья.
Смеркается в долине. Густеет воздух, появляются синие тона. Заклубился туман над остатками воды. Его  пронизывают спицы  солнечных лучей. Солнце утомленно заваливается огненно – рыжей головой за горы и становится темно.  Кажется, остановилась, замерла жизнь. Ан нет.  Где – то  простонала болотная птица, словно жалуясь на малое количество воды. В ответ гукнула ее сухопутная товарка. Бесшумно, словно на ватных крыльях , проскользнула между ветвей сплюшка, кипрская сова. У нее свои проблемы, нужно наловить на ужин мышей, которые днем прятались от жары в норах, а сейчас, пугливо высунув острые носы, нюхают воздух. Им нет проблем с едой, посему они и живут вдали от человеческих жилищ. Главное, не попасть под когти хищных птиц.
Как здесь не вспомнить стихи Пушкина: «На холмы Грузии легла ночная мгла». Если бы поэт был на Кипре, то, уверен, что он бы написал те же строки. Именно легла на горы предгорья Троодоса ночная мгла. И только нарождающийся месяц кривым ятаганом, повисший над горами, будет освещать бледным светом затихший остров. Спокойной ночи,  Кипр.
Художник и море
Морю было скучно. Еще вчера он пребывал в ярости: надавал пощечин прибрежным скалам,  затем обрушился на галечный пляж, поглотил камни на глубину, чтобы  в ярости выплюнуть. На этом не успокоился, поскакал, понесся скакунами-волнами с развевающимися гривами белоснежной пены по просторам. Ему развлечения, а у рыбаков беда: спутаны сети, выброшены лодки.
-Ну рассерчало, разыгралось море -качали головами рыбаки, спасая свое имущество. Но море  не слышало никого. В бессильной злобе оно билось в порту о волноломы. Но те твердо стояли на страже, и буяну пришлось уступить. Нехотя ушел он вдаль от берега и там угомонился.
К утру море прекрасно выспалось и пребывало в благодушном настроении. Ему захотелось быть добрым, и он, не помня того, что натворил вечером, подплыл к скалам и реши поиграть с ними в ладушки. Но не тут-то было: у скал до сих пор были нахлестанные щеки и скатывались слезы. Они смиренно стояли и не хотели играть. Море оставило их в покое и поплыло к галечному пляжу. Но и там его ждало разочарование: галька вместо пестрого ковра представляла собой нагромождение камней. А когда море игриво подплыло к ним, то галька с испуганным шелестом откатилась прочь. Морю надоело заигрывать с перепуганными его вчерашними выходками обывателями, и оно решило отдохнуть. Просто полежать и посмотреть на небо.
Море любило небо. Все считали их похожими.  Действительно, небо бывало голубым, с белыми барашками облаков, безмятежно скользящих по безбрежному простору. Но небо могло быть серым, сварливым и гнать свинцовые тучи, готовые всегда низвергнуть холодный дождь. Дождинки как мелкие гвозди вонзались в море, оставляя после себя оспины. В такие минуты у моря тоже портилось настроение, и оно начинало выходить из себя. Но сейчас, к счастью, у  обоих было хорошее настроение и они благодушествовали.
Море подплыло к берегу и увидело человека. Он стоял возле треноги и что-то наносил на полотно. Море часто видело его. Он был странным, этот человек. Он копировал поведение моря. Когда море неиствовало, то человек тоже находился в возбуждении и быстро рисовал на полотне. В раздражении бросал кисти на гальку и ходил по берегу, не обращая внимания на бушующее море. Он даже не пугался, когда море поднималось в свой исполинский рост и бросалось на него. Когда море лениво плескалось у его ног, то он тоже не спешил, а напевая  мелодию, неторопливо рисовал, часто отходя и вглядываясь в нарисованное.
-Кто он?- задавало себе вопрос море -и что он делает на берегу в любую погоду. Он совершенно не боится меня и даже радуется когда я в гневе -продолжало размышлять море. Море знало людей. Это были загорелые крепкие рыбаки, которые выходили ловить рыбу. Рыбаки были сильные люди, и море уважало их. Но и они, когда море было не в настроении, спешили укрыться от его гнева в спасительные бухты.
-А этот человек словно ищет встречи со мной - думало море, покачиваясь. Ему, кажется, нравится, когда я в гневе. Когда с ревом набрасываюсь на скалы, когда вышвыриваю гальку далеко на берег. Кто он?
Однажды море по обыкновению лениво плескалось у берега. У него было великолепное настроение.  Оно благодушествовало. Море увидело человека. Но он не рисовал, а сидел на берегу близко к морю и думал. Его поза выражала отчаяние:  он охватил голову руками, зубами терзал курительную трубку. Он смотрел себе под ноги. Море стало интересно, и он подполз ближе,  к ногам художника. Художник не обратил внимания на исполина.
-Кто ты и почему ты так огорчен? - пророкотало море.
-Человек поднял голову и посмотрел на море.
-Я художник. Вернее еще вчера я думал, что я художник, а сегодня понял, что я бездарь. Морю стало интересно, и он попросил показать, что он рисует.
-Я рисую тебя - ответил художник м и показал морю  работы. Море увидело себя. Он было разным: и свирепым и добрым.   Морю картины понравились
-Это же красиво! – воскликнуло море. Ты настоящий мастер.
Но художник только покачал головой:
-Нет сказал он. Это только застывшее действие. Я не могу передать твою силу и мощь когда ты неиствуешь. Я только фотографирую тебя - он нахмурил брови и затянулся трубкой. Затем добавил:
-Я передаю действие, но не могу передать душу  - человек раздраженно отбросил свои работы. Листы жалобно зашуршали по гальке, словно  извиняясь за себя.
Они долго разговаривали. Море то откатывалось назад в глубину, то возбужденно подплывало к ногам художника, лизало ему ноги и уговаривало работать дальше. Но человек был непреклонен. Наступил момент, когда художник встал со складного стульчика, взвалил мольберт себе на плечи и пошел вдоль берега. Море печально смотрело ему вслед. Между тем появился ветер и стал гонять листы бумаги по берегу. Листы взлетали в воздух, планировали и падали в море. Море качало их на своих волнах и старательно выносило на берег. Море шумело, старалось вернуть человека, но он не обернулся. Вскоре он скрылся за прибрежными скалами. Море грустно смотрело на пустой берег и чувствовало, что ему чего-то не хватает. Человека на берегу не было.
Вечер и море
Море с вечера было не в настроении. Оно нехотя ответило на заигрывания  утомившегося за день светила, и против обыкновения не пожелало сыграть с ним в вечерние ладушки. Озадаченное солнце не стало навязываться и, раскланявшись засыпающему миру, ушло за горизонт.
Стало сумрачно. Это еще больше испортило настроение исполину. Оно глухо ворчало, злобно перекатывало гальку, отплевывалось пеной.
Море напоминало в этот момент старого ворчливого кота, который встретил на своей территории непрошенного гостя. Те же прижатые уши, злобное шипение, хлесткие удары хвоста по бокам. Высыпавшие сквозь прорехи черного неба яркие звезды с интересом смотрели на расходившееся море  и с недоумением перемигивались.
Народившийся полумесяц, качаясь на своих качелях, свысока смотрел на грозившее неизвестно кому море. Под его влиянием волны стали более длинные, пологие. Они с шумом уходили в морскую хлябь, чтобы потом, набравшись сил, накатиться на пологий берег, пенясь и шепча что-то прибрежному песку. Если же берег был каменистый, море нападало на него как опытный боец, стараясь нанести смертоносный хук. Но берег, как стойкий противник, уходил в защиту и обескураженное море, потратив силушку, уползало в свой угол.
Говорят, что самое капризное существо на свете, это женщина. Нет. Море. Вот кто изменчив, непостоянен. Казалось,  только что, море лежало как ленивая пантера в зоопарке. Она пообедала и благодушествовала. Вдруг, рык! Только щелчок раздался. Это служитель едва успел выскочить, спастись от когтей своей питомицы. Так и море, только что кокетничавший со скалами, что-то нашептывающий галечным отмелям, вдруг вскипал гейзерами пены и обрушивал на обескураженный берег свою злость и ярость. Галька, испуганно шурша, перекатывалась от греха подальше. Скалистый берег, выставив плечи, мужественно принимал удары стихии. А море неиствовало.
Шторм
Море, до дождя мирно дремавшее, приподняло голову. Оно по- кошачьи вытянуло лапы волн и потянулось. Убрав когти в лапы, легонько царапнуло берег. Затем снова прислушалось. Дневной зной истомил исполина. Ему было лень играть с берегом, и оно лежало неподвижно, словно жидкое стекло. А сейчас его поверхность стала неровной, взрывалась мелкими оспинами.
-Дождь -  рокотнуло море. То ли дождевая бодрость влилась в его безбрежное тело, то ли....да мало ли, что накатило на море ночью. Только море изменило настроение. Оно глухо заурчало, подалось назад, открывая длинные отмели. Откатываясь назад, оно мрачнело и вдруг, с разьяренным ревом, словно взбесившееся огромное животное, бросилось на берег. Оскаленной пастью волн море рвало берег, разбрасывая по сторонам бешеную пену. Зашелестел песок, загрохотала галька, сопротивляющаяся исполину, который отступая в бессильной ярости, потащил их туда, в морскую темноту, чтобы наигравшись там в  глубине, выплюнуть  их на берег.
Узкая полоска рассвета народилась над расходившимся морем, а оно и не думало успокаиваться. Уже давно был смыт песок и разбросана галька, а море билось и билось грудью о берега, которые спокойно - снисходительно смотрели на него.
-Ну будет, будет - эхом отзывались удары по берегу, забрызганному белой пеной.
У моря
На камне у моря сидит киприот. Седой, красивый своей старостью человек. Сидит и улыбается. Чему? Не знаю. Солнцу, морю, наверное. Ему было хорошо.
Вы где – нибудь на Волге видели улыбающегося пожилого человека? Что бы вот так в парке, над Волгой, сидел на лавочке человек и улыбался. Я нет, не видел. Что же нужно сделать, чтобы человеку на Волге, как здесь на Кипре, было хорошо.
Приют для животных
Машина неспешно двигалась по приморскому автобану. Мимо проносились калейдоскопическая чехарда:  яркие апельсиновые рощи, желтеющие  хлебные поля и белые  кипрские постройки. Неожиданно они закончились, и мы увидели  большой холмистый участок. На нем паслись ослики и лошади. Супруга, безучастно наблюдавшая за оконную панораму,  очнулась и воскликнула:
-Ослики! Хочу!- Поворот был рядом. Вскоре мы шли в сторону несмолкающего лая. Вдруг в воздухе лопнул огромный пузырь. Затем вспыхнул рев, страшный своей безысходностью. Кто-то яростно втягивал в себя воздух, но не мог надышаться. Состояние знакомое каждому аквалангисту. Когда легкие требуют воздуха, рвутся от недостатка кислорода, а баллоны бессильны. Я повернул голову в поисках источника вопля. Он был рядом. Это кричал осел, вернее осленок. Он не думал задыхаться. Он вообще себя прекрасно чувствовал. Стоял на каменистом холмике, расставив  толстые узловатые ножки, и кричал. Что творилось в его ослиной голове неизвестно. Он самозабвенно вопил, вытянув короткую шею. Ему  было одиноко в приюте, хотя рядом бродили такие же особи. Но  они  не обращали на его крики внимания. Скорее  ему не хватало ослихи - мамы. Он хотел ткнуться лбом в ее теплый  мягкий живот, получить легкий тычок, дескать, ты уже большой. Затем прижаться к маминому шерстяному, такому родному боку и затрусить рядом, чувствуя себя самым счастливым осликом в мире.
Мы подошли к вольере, где размещалась беспризорные собаки. Их  было много. Здесь уживались псы от карликового терьера до дога. Увидев нас,  свора с лаем, воем, визгом бросилась к решетке вольеры. Они словно дети рвались к нам.  В глазах было одно:
-Возьмите меня - молили глаза небольшого спаниэля.
-Возьмите меня, я хороший - кричал глазами  изящный песик.
-Меня! Меня! Меня! -стоял лай в воздухе. В глазах рябило от этого калейдоскопа.
Внезапно я почувствовал напряжение в виске. Так бывает, когда на тебя кто-то пристально смотрит. Я скосил глаза. На меня смотрела хаска. Кто не знает, это порода северных сибирских лаек с прозрачными, голубыми, вернее, цвета льда, глазами. Удивительные собаки, но совершенно не приспособленные для жития в южных странах.
Это был большой зрелый кобель. Он не прыгал и не скакал возле решетки вольеры. Он сидел, обняв ноги пушистым хвостом, и смотрел. Смотрел пристально, без всякой надежды на понимание.  Он не ждал, что его заберут из этого питомника. Он не верил, что придет хозяин, встанет перед ним на колени, обнимет  за шею и скажет: «Я так долго тебя искал». Хозяин, скорее всего, оставил его на Кипре, поручив кому-то за ним ухаживать. Потом, как это водится, забыл перечислить деньги за передержку, и…породистый сильный пес оказался в разношерстной толпе соплеменников в приюте для бездомных животных. На Кипре нет бездомных собак. Их отлавливают и размещают в приютах.  Что я ему мог сказать?
За нашим молчаливым диалогом наблюдал старый золотистый рейтривер. Он был стар и мудр и давно не ждал от жизни радостей. Он не верил никому и ничему. Вот и сейчас он посмотрел на меня  янтарными глазами, вздохнул, и прикрыл веки.
Остальная свора рвалась и прыгала у решетки. Кто-то ждал угощения, кто-то показывал товар лицом. На удивление было много охотничьих собак, этих хантеров или хунтеров, как зовут их на Кипре. Киприоты обожают охотиться, вернее, палить в белый свет. Собаки: пойнтеры, легавые -непременные спутники их походов. Почему собак этих пород так много в приюте для меня осталось загадкой.
  Долго я стоял возле вольеры и смотрел на эту беснующуюся свору. Хотелось подойти к хаске, положить  руку на спину и сказать:
 -Пошли, друг - Я представляю, как бы напряглась его спина. Он, еще не веря, скосил бы глаза и посмотрел на меня: -Шутишь?
В ответ бы раздалось: -Пошли, домой - И он бы поверил. Пес распрямился бы в свой роскошный рост,  вытянул бы передние лапы, потянулся, с шумом зевая. Напряг  бы задние лапы, шаркнул ими по земле, разбрасывая сухие комья земли. Отряхнул бы свою роскошную шубу,  закинул  пушистый хвост на спину и посмотрел на тебя прозрачными льдинками:
-Я готов -помолчал бы и произнес забытое слово: -хозяин. Все это пронеслось в моей голове. Но только пронеслось. Я не окликнул его, не позвал.  Что это было? Предательство? Но я ему ничего не обещал. Мы только посмотрели друг другу в глаза. И ничего больше. Но это у людей ничего, а у животных- все. Гордый пес просил, молил:
-Забери меня отсюда! А ты, поеживаясь, бубнил в свое оправдание, что нет у тебя условий (врешь, есть). В мыслях считал деньги, которые придется выложить за освобождение пса из приюта. А это двести евро…и так далее, так далее. Ты прав, приятель, человек существо сложное. Нам хочется выглядеть великодушными, добрыми, а на деле…
Я повернулся и пошел, стараясь не оглядываться. У выхода меня толкнул в локоть ослик. Он закончил свои музыкальные занятия и пошел ближе к выходу, в надежде перекусить Я почесал ему лоб, он понюхал руки и, убедившись, что там ничего нет, вздохнул и отошел.  Дверь за ними защелкнулась.
Люди, не заходите в приют для животных, равно как и в детский дом, без надобности.


Дак понд
                «Блошиный рынок» или просто барахолка впервые         появился во Франции. Позднее получил широкое          распространение во многих странах мира. Название                это пошло от продаваемой старьевщиками                изъеденной молью и кишевшей блохами  одежды.
                К слову  сказать, в самом Париже  «блошиные   рынки»   
                давно уже   стали символом   французского образа жизни.
Чтобы ощутить дух любой страны, ее национальный колорит, опытный турист посетит блошиный рынок. Роясь во всячине в глубине коробок, ты совершаешь экскурсию в материальную культуру еще совсем недавнего прошлого. Ценность в том, что получаешь не хрестоматийный рассказ о державе с ее кризисами и войнами, а видишь жизнь обычного гражданина, который расхлебывал - переживал эти эпохи.
Для меня поход на блошиный рынок – это больше, чем шопинг, это познавательнее, чем экскурсия. Нигде национальные особенности не проявляются так ярко, как здесь. Приехать в страну и не побывать на блошином рынке – значит, ничего про нее не узнать. Приходите и убедитесь сами!
Барахолка, блошиный рынок.  Их называют по- разному. Они есть в каждом уважающем себя европейском город.  Не базар, упаси бог! Тогда вам дорога в Россию. А именно блошиный рынок. Или дак понд, как в Пафосе на Кипре. «Гусиный пруд», чем плохо. Да, Пафос обзавелся собственным блошиным рынком, и не одним. Тем самым доказал, что Кипр вошел в ЕС и вообще Кипр это Европа.
Конечно, десяток деревянных столов и несколько живописных развалов барахл…, извините, материальных ценностей недавнего прошлого, на пустыре на окраине города это вам не кварталы развалов, антикварных магазинов, какими бы вас встретили блошиные рынки Стокгольма, Осло, Лондона. Но это уже начало. Каждый приходит,  хоть и с небольшой, но с надеждой. Кто-то - продать. Кто-то – купить. Больше всего здесь, конечно, туристов, поскольку это место – достопримечательность Пафоса.
Небольшая прогулка по обочине автобана и вы у цепи, обозначающей начало торжища. Перешагиваете ее и вы на Дак понде. Смешиваетесь с толпой зевак и начинаете блуждать от стола к столу, от развала к развалу. Как и на любой блошинке все выставлено по принципу: «Дай боже, что нам не гоже». Не надейтесь, что вам откроется что-то. Это «Что-то», кстати, встречается очень редко  даже на таких рынках как Грюнелюкка в Осло или на Порто Бело в Лондоне. Там охотники за изюминками толкаются загодя. Ловят подходящих торговцев и суют нос в ящики первыми. Но это профессионалы. На Дак Понде - больше зеваки. Это туристы, коротающие время или живущие на Пафосе эмигранты смотрят, что купить по хозяйству. Цены, знаете ли, в  магазинах кусаются. Да и продается китайское барахло. Поэтому европейцы  не стесняются покупать товар, бывший в употреблении, но качественный, и использовать его в своем хозяйстве.
Я  удивляюсь: откуда такое пренебрежение у русского человека к вторичному рынку? Не любит русский  «б.у.»: бывший в употреблении товар. А зря. Но это особый разговор.  Не любите, тогда и делать вам на рынке нечего. Пожалуйста, в шикарные шопы в центр города. Их сейчас на Кипре немеряно. А мы идем дальше от развала к развалу и суем нос всюду.
Блошиный рынок! Изьясняемся на чудовищном английском. Да  там и не нужен классический язык. Что вы не спросите «хау мач»? А услышав ответ не возопите фальшиво « ит.с вери экпенсив». Затем, когда покупка совершилась, не забудьте поблагодарить. Сенкью, дескать, и весь разговор. Good bay-довершите беседу.
Нужно отметить, что торговаться на Кипре можно, но срабатывает слабо. Низкая культура блошиного рынка. Мало разговаривают. Редко, кто пустится с тобой в размышления, что все не так. Что раньше и вода была мокрее, и соль солонее. Многие стоят, чтобы только продать и продать дороже. Может они правы: турист  спешит купить что-то нестандартное, чтобы не везти с собой аляповатый сувенир, сделанный в Китае. Пусть это будет томпаковый  чайник шестидесятых годов. Можете не спрашивать, медный ли он. «Сотенли!»- «Конечно!»- воскликнет продавец и для убедительности постучит по предмету. У чайника  и бок помят.  Это придает ему больше веса в глазах покупателя. А дальше…а дальше была бы фантазия. Как правило, довольны обе стороны. Я видел искрящиеся глаза москвички, которая вытащила из груды барахла настенные часы с налетом саби ваби (кто не знает: с налетом старины). Она даже не обратила внимания, что они…на батарейках. Но человек был рад. У него были положительные эмоции. А что еще нужно на отдыхе, скажите мне.  Значит дело не в батарейках.
Но в отличие от  породистых блошинок Амстердама или Ниццы вы не встретите на Кипре профессионалов, которые формируют направления в коллекционировании и уж никто вас не проконсультирует по поводу покупки.
«Не тешьте себя напрасными иллюзиями,  - все хорошее стоит дорого, раскупается мгновенно, и никто, даже самый искушенный дилер, не застрахован от ошибок. Вы должны хорошо знать, что ищете, сколько это должно стоить и как отличить оригинал от подделки. Единственный выход – прийти со специалистом, иначе надуют: это же все-таки рынок! Нет, уверяю вас, ни одного человека моей профессии, который хотя бы раз в жизни не прокололся бы по-крупному». - Советовал мне специалист по блошиным рынкам. Но к дак понду это не относится. Вас там не обманут. Там просто не на чем обманывать. Но все-таки послушайте совет бывалого. Положите в карман определенную сумму, которую вы собираетесь потратить. Совет один – не покупайте на барахолке ничего особенно дорогого.  Одно дело купить  настоящий медный чайник, который вполне может быть имитацией из томпака, и совсем другое  приобрести серебряный столовый сервиз, который окажется анодированным алюминием. Над чайником вы просто посмеетесь, но он будет стоять у вас на кухне и ценность его нисколько в ваших глазах не упадет. Сервиз, другое дело. Выложить круглую сумму, это не шутки. Впрочем, на английском серебре всегда есть пробы, по которым можно определить место, дату и имя производителя. Главное здесь – не принять анодирование за чистый металл.
Но для того чтобы действительно что-то отыскать, нужно приходить сюда систематически, из воскресенья в воскресенье» и вы будете вознаграждены. Причем, если что-то увидите, то покупайте сразу и не откладывайте на потом. Потом не будет. Не будет, причем никогда. День здесь проходит как рыбалка.
На блошинке слышится разная речь. Английская, русская, греческая. Но все –таки, здесь больше чем кого-либо англичан. Во – первых, они  экономные люди, а дак понд это, в первую очередь, место, где можно выгодно что-то купить дешевле чем в магазине.  Второе- это традиция. Англичане не могут без рынков Их блошиным рынкам больше двухсот лет. 
Посещая блошинки в разных странах я понял: чтобы отдать последние деньги за, в общем-то, бесполезную вещь, нужно  этим «болеть». Может быть, человеку, который много ездил и многое повидал, такие мелочи не доставляют радости и не способны ни удивить, ни очаровать его.  Я же прихожу в восторг от какой-нибудь старинной шкатулки, допотопного утюга, поломанной швейной машинки. Нужно только не лениться и проштудировать каждую коробку.
Время идет. Я слоняюсь от стола к столу. Ну,  явись мгновение! А оно не является.  Можно пробродить долго и ничего не купить. А можно, поддавшись всеобщему настроению купить что-то и долго удивляться позже, зачем купил и для чего. Но не жалейте, тем более цены на дак понде не запредельные.
Впечатление на блошинке портят многочисленные агенты по продаже окон, садовой утвари…Нет, не старинной и даже не старой. Современной. Такого направления как продаже старинных решеток, дверей, ставен на кипрском дак понде нет. А жаль.
Все, что я здесь пишу – это только мои личные впечатления.
Во всяком случае, я всегда говорю, что это здорово, если человек способен радоваться как ребенок мелочам. Это значит, что он еще не стал окончательно взрослым, а это дорогого стоит.
Венский бал
На Кипре обьявлен бал. Не просто бал, а венский. Выражаясь сухим канцелярским языком, курирует мероприятие Австрийское консульство, а патронирует -супруга президента Кипра госпожа Элси Христофиа
У кого не забьется сердце от упоминания о Венском бале. Даже если мы о нем и ничего не знаем. Тем не менее, самый примитивный танцор вызовет в памяти «Сказки венского леса», вспомнит Штрауса.
А первый бал Наташи Ростовой! Пусть не венский, но бал. В ушах тут же зазвучит вальс. Не вспоминайте какой. Это звучал вальс! Вспомните чувства, которые обуревали девочку!
Вспомните ваш выпускной вечер. И снова вальс. И снова чувства. Чувства, которые помнятся даже сейчас. Только прячутся далеко внутри каждого. И открываются далеко не всем.
На Кипре венский бал. Понятнее было бы: Австрия, венский бал. Нет. На Кипре венский бал. Было от чего дрогнуть, когда набирался номер администрации мероприятия. На все вопросы мелодичный женский голос приветливо отвечал: « …Да, да! Вы все правильно поняли…Конечно дресс-код…  Да, желательно фрак или смокинг… Платье? Конечно,  бальное платье».  И вот в руках великолепные пригласительные билеты, в которых расписана программа и обьявлен дресс-код. Фрак, может смокинг, допускается костюм. Но бальное платье обязательно. И другого - быть не может. Можно вытерпеть мужчину в вечернем костюме, но дама… Дама должна быть только в бальном платье.
Пришло время и наш авто как Сивка – бурка помчался в столицу Кипра. Нужно ли говорить, что стоял диск с популярными вальсами, и ты мысленно считал па, прокручивая движения в голове.
Пока мы добираемся до Никосии, знакомимся с традициями Венского бала.
Венский бал — традиционное мероприятие, проходящее в Вене во время бального сезона. «Венским балам» уже почти 200 лет, но и сейчас они не утрачивают своей популярности. Наоборот, получив репутацию фешенебельных и респектабельных событий, по этому образу и подобию во многих городах мира проводятся балы.
Явление, известное во всём мире как «венский бал», на самом деле именуется «венским оперным балом». Из средневекового городского праздника он превратился в событие международного масштаба, к которому, по словам одной австрийской газеты, «весь мир испытывает зависть».
Корни венских балов следует искать еще во времена венского конгресса. В I-й половине XIX века в карнавальный сезон каждый вечер в Вене устраивалось до 250 балов. В танцах участвовали практически все: от аристократов до простых людей
Первый крупный бал традиционно проходит в новогоднюю ночь в Хофбурге, это Императорский бал. Звучат самые популярные мелодии времен монархии, включая вальсы Штрауса и Легара, и музыка венских классиков — Моцарта, Бетховена и Гайдна.
Во время бального сезона в Вене проводится более 300 балов, начиная от балов различных профессий ("Бал Юристов", "Бал Охотников"), и заканчивая крупными балами от государственных и культурных организаций « Бал Венских Филармоников».
Наряд для бала — тема отдельного разговора. «Форма одежды» обязательно оговаривается в билете-приглашении. На тот же оперный бал, есть строгое предписание для мужчин: « фрак обязателен».  На другие балы можно прийти и в смокинге, а иногда достаточно темного костюма с галстуком. Для дам никаких подобных ограничений не предусмотрено, зато перед ними стоит проблема куда серьезнее: как можно чаще обновлять свой бальный гардероб — нет ничего хуже, чем появиться на разных балах в одном и том же платье. В некоторых семьях за долгие годы «бального стажа», скапливается настоящая костюмерная, экспонаты которой — прекрасный повод для романтических воспоминаний.
Бальное платье — символ надежды юной трепещущей души, опытной женственности, роскоши и праздности. Трудно передать словами все те чувства, которые испытывает женщина, облачаясь в это легкое и воздушное, струящееся до пола великолепие, чтобы отправиться в сказку — волшебную сказку Венского бала…
Традиционно королевскими цветами считаются черный и белый. Безусловным фаворитом моды является черный цвет у женщин. Он так стройнит! Но для бала черный цвет нужно оставить мужчинам. Это будет отличный фон для  дам.
Вальс на долгие годы, лучше сказать десятилетия, стал визитной карточкой столицы австрийской монархии. До сих пор слово вальс  ассоциируется с Веной и Штраусом. Пожалуй, не будет лишним сказать хотя бы пару слов о знаменитом танце, тем более что в каком-то смысле он совершенно уникален. Имея почтенный - более чем 200 летний возраст - вальс до сих пор сохранил свежесть и молодость, его с удовольствием танцуют как молодежь, так и пенсионеры, а любовь к вальсу не зависит от социального положения.
Все начинается с традиционного полонеза, в котором участвуют дебютанты. После танца дебютантов танцуют все. Но все ждут самого главного танца, коим безусловно является Венский вальс. Дебютанты, открывающие полонезом бал – визитная карточка настоящего венского мероприятия, и бал в Никосии без них не обойдется. Полонез Карла Цирера, полька, мазурка,  вальс. А также непременные Штраус, Моцарт, Легар.  Хрустальные бокалы искрящегося шампанского, белые платья дам, фраки и смокинги кавалеров. Все как на Венском оперном  балу. Именно с Оперного бала старается брать пример Кипр.
Пролетело время. Мы долго ищем наш отель и вот он, Hilton Park, отель, где будет проходить II Венский бал на Кипре. Мы замерли в ожидании чуда. Оно наступит в 20.00. А пока отдых.
Вечернее платье, смокинг лежат на кровати, а мы в предвкушения своего «первого бала» суетимся вокруг себя. Слава богу: смокинг не обвис, не натянулся. Платье соответственно. Придирчиво осмотрев себя, выходим в «свет». Мы не одни. Не спеша народ стягивается к залу. Через открытые двери видны отблески хрустальных люстр.
  Открылись двери лифта, и появилась …Наташа Ростова. Да кипрская Наташа Ростова. И это был ее первый бал. Ей было лет двенадцать, и ее сопровождала мама, ревниво оглядывая свое чадо. А чадо, блестя карими глазами, летело, не помня себя. Это был ее первый бал. Он был для нее. Глядя на счастливого подростка, туманились глаза у женщин, и мелькала добрая улыбка у мужчин. Молодость… Оставим каждого со своими воспоминаниями наедине.
- Шампанское? Конечно же, желаем. Берем фужеры, пригубляем искрящийся напиток. Встаем сбоку в коридоре и, да простят нас ревнители этикета, разглядываем народ. Народ? Пожалуй, нет. Приходят на ум непривычные для нас слова: «Дамы и господа». Пусть завтра мы столкнемся друг с другом на завтраке,  на нас будут джинсы и джемпера, но сегодня…Сегодня мы господа и дамы и хотелось стать добрым, улыбнуться заходящим. Нужно ли говорить, что мужчины… Ну что скажешь о мужчинах? Обычно что-то пробурчишь или промычишь невнятное. Но сегодня. Сегодня не до мычания. Дресс-код был выполнен безукоризненно четко. Подавляющее большинство было в смокингах. Да простят меня строгие хранители традиций Венского оперного бала, требующего фраки. Такое количество смокингов в одном месте… На это стоило посмотреть. Оставим мужчин дегустировать напитки и, …рассматриваем женщин.
Описать женщину на бале? Шалишь брат. Это тебе не под силу.  «И под этими сложными и в то же время простыми туалетами, больше, чем когда бы то ни было, нам является женщина так, как она создана, со всем очарованием её силуэта и прелестнейшими линиями своего тела», — восторженно писал о бальных нарядах Стефан Малларме.
Словно калейдоскоп промелькнули на черном мужском фоне палитры бальных платьев юных особ. Затем профланировали теплые пастельные тона  дам постарше.  Платье формировало настроение. Пропала быстрота, резкость движений. Даже смех. Это был не хохот. Это звенели колокольчики. Искрились глаза, переливались драгоценности в ушах, на многих были диадемы. На бал пришли женщины. Пришли не бизнес -вумены или мнящие о себе черт знает что мансипушки. Нет, на бал пришли женщины и, опираясь на руку спутника, который тоже старался соответствовать событию, проходили в зал и замирали от чарующего великолепия.
Если бы не огромный, во всю стену экран, где позиционировались устроители бала, спонсоры и картинки из бальной жизни, можно было представить себя в Вене прошлого, а то и позапрошлого века.
«…В свете ночных сумерек и мерцании праздничных огней платья оживают и ведут собственную жизнь. Прозрачные кружева становятся похожими на волшебные узоры, нанесенные прямо на тело; сверкающие стразы и дорогие каменья подчеркивают сияние глаз; мягкий “покладистый” бархат обтекает фигуру и будит воображение; нежный чувственный атлас переливается драгоценным перламутром, намекая на самое сокровенное...» Так писал классик, знаток бала.
Мысли постоянно крутятся возле «Войны и мира».
- Где же еще? - скажите вы. Нашему поколению, воспитанному на бессмысленной тряске дискотек, процедура венского бала кажется нереальной сказочной. Сказка! Вот где балы, принцы, принцессы. А хрустальная туфелька!
Звучит призыв зайти в зал, где размещены столы. Пары неторопливо заходят и попадают под внимание заботливых официантов. Молодые люди профессионально незаметно рассадили гостей.
Стих предварительный гул. Взоры обращены к сцене. Бал традиционно открывает консул Австрии. Высокий худощавый в фраке (!) он обращается к присутствующим, поздравляет всех с открытием бала и возвращается к столику. Зачитывается обращение жены президента Кипра. В этот раз она не смогла присутствовать на мероприятии. Зал вежливо похлопал.
Бал  открывается молодыми парами дебютантов. Это требование ЮНЕСКО.  Здесь на высоте оказалась танцевальная студия Татьяны Зиневич. Венские балы занесены в список ЮНЕСКО нематериального культурного наследия Австрии. Им созданы определенные критерии, которыми бал должен обладать, чтобы считаться настоящим Венским балом.  Должен соблюдаться особый бальный протокол и проведение бала.
Конечно, не все так жестко регламентировано.  Если  в полночь обязательно должно быть полночное выступление, и оно состоялось,  то торжественное закрытие бала было не под утро, а гораздо раньше. Но впечатление от бала не было утеряно. Все было прекрасно. 
…Смокинг, бальное платье заняли свои места в шкафу. Туфли - на соответствующей полке. Было - не было? Все это было и, главное, что венский бал будет.
Театр Риэлто

Осень накрыла ранними сумерками таверны, из которых тянуло запахом заваренного кофе.  Официант шустро выбегал с подносом и расставлял кофейные чашки на столиках, за которыми пожилые киприоты коротали остаток дня.  За соседними столиками, оживленно разговаривали молодые люди в костюмах. Это, скорее всего, служащие из банков и офисов связи, что стоят не подалеку. Эти кофе не ограничиваются, просят принести пиво. Вскоре, утолив жажду они тихо сидят, созерцая неторопливую жизнь улиц. Жизнь на улицах, прилегающих рядом к площади,  явно не торопится: нога за ногу бредут истомленные дневным солнцем туристы. Пожилые женщины с традиционными сумками спешат домой, скоро придут домой мужчины и их нужно кормить. Но мужчины сидят и играют в нарды, значит, можно присесть в кафе, торгующем водой и соком и поболтать с товаркой. Пробежала группка юных похихешниц, о чем –то оживленно тарахтя. И снова тихо.
Такая предвечерняя ситуация может быть только на Кипре, когда лень и ничего не делание воцаряется на острове. Действительно: рабочий день у государственных служащих заканчивается рано, в шестнадцать часов. В среду и того раньше- в тринадцать. Нужно же куда-то себя деть! Глядя на на чиновничество начинает сибаритствовать бизнес. Да что там говорить! Нужно почитать Лоренса Дарелла «Горькие лимоны» и понять, что традиции на Кипре вечны и меняться не собираются. Вспомните слова старосты, грассказывающему Дареллу о дереве…
Время шло, тьма сгущалась. Зажглись и неяркие фонари в тавернах, кофениях. Контуры домов, окружающих площадь стали зыбкими, размытыми. Но что –то щелкнуло и одно из зданий осветилось ярким светом. Сидевшие в тавернах невольно зажмурились от внезапного яркого света. Это вспыхнула рампа театра «Риэлто». Построенный в 1933 году он и сейчас украшает площадь героев 1821 года. . Она украшена древними статуями, возведенными в память о великих людях этого города. Также на площади есть фонтан, выполненный в древнегреческом стиле.
 30-е годы ХХ века были золотым десятилетием для кинематографа в Лимассоле, ведь он становится обладателем сразу двух кинотеатров Giordamli (1931) и Rialto (1933).

Театр Rialto начал строиться братьями Хрисоху в 1930 году на «Площади героев», по проекту известного и спроектировавшего к тому времени большое количество общественных зданий Кипра, архитектора Гюнсберга.
Из газеты «Алисия» от 30.11.1932: «Театр построен на 400 мест, с большой сценой, балконом и достаточным количеством раздевалок. На нижнем этаже существует отдельная комната, для использования ее в качестве курительной». Но высокие затраты на строительство в сочетании с общим экономическим кризисом вынудили братьев Хрисоху продать кинотеатр семье Ланитисов.
«Риалто» начал свою деятельность в конце 1932 года с тремя фильмами в прокате и с бесплатным входом для девушек по вторникам и для женщин по воскресеньям. До 80-х годов прошлого века Риалто был наиболее современным кинотеатром, предлагая уникальные возможности не только для проката кино, театральных постановок и оперных спектаклей, но и для различных общественных собраний Лимассола.
К сожалению, в середине 1980-х, через пятьдесят лет своего успешного существования, из-за нарастающей популярности телевидения, социальных потрясений, вызванных турецким вторжением и кризисом мирового кино, кинотеатр пришел в упадок и окончательно закрыл свои двери для зрителей.
Когда в начале 1990 годов владелец решил продать или снести здание Риалто, Лимассол уже потерял значительное количество других исторических зданий. Но благодаря «Инициативной группе спасения «Риалто», состоящей из заинтересованных граждан и организаций, и финансированию Кооперативного банка Кипра, в феврале 1991 года здание «Риалто» было выкуплено муниципалитетом Лимассола.
С 1999 года после проведения обширной реконструкции, «Риалто» вновь открыт и по праву считается ведущей площадкой и центром культурных мероприятий не только Лимассола, но и всего Кипра.
Улица ожила, стали подьзжать дорогие авто. Из них выпархивали ухоженные женщины в роскошных платьях и обуви не за одну тысячу евро пара. Машины отьезжали, пытаясь найти место, чтобы припарковаться, а дамы устремлялись к входу театра. Там они останавливались, доставали сигареты, щелкали зажигалками и скоро запах дорогих сигарет смешался с ароматом кипрского кофе. Некоторые доставали вычурные телефоны, что-то кратко говорили в трубку. Бросалось в глаза, что спутников  у большинства дам не было. Они группировались по две-три особи, о чем то щебетали. Одиночки затягивались дымом сигарет и лениво поводили глазами. Докурив, они уходили в театр и поднимались по лестнице. Там их ждал буфет. Явно это были самостоятельные дамы, которые приехали одни и они никого не ждали. Даже среди сопровождающих мужчин молодежи, да что там молодежи, среднего возраста не было.
Молодые люди за столиками, забыв о пиве,  во все глаза рассматривали этот внезапно открывшийся подиум. Что и говорить, посмотреть было на что. Ухоженные лица, эффектные прически…Дамы явно знали себе цену и смотрели на все окружающее вокруг безразличными отсутствующими глазами. Да парни, хоть вы и чиновники, но ранг у вас слабоват, чтобы подойти к этим женщинам. Сидящие за столом  прекрасно понимали, что это не их праздник жизни. Вот подойдут выходные, они пойдут на пляж, а там…  А там полно отдыхающих  и можно будет общаться с непритязательными туристками.
Мелодичный колокольчик напомнил о начале спектакля. Приехавшие устремились ко входу, останавливаясь у столика с программами…
Мы в зале. Он произвел приятное впечатление ухоженностью и чистотой. Рестараторы постарались передать залу дух того времени, времени тридцатых годов прошлого столетия. Вроде и кипрское оформление, но проскакивает английский колониальный стиль. Окна в синих жалюзи.  Двери с овальным полуверхом, с зеленоватыми стеклами, забранные металлическими ажурными решетками.
Традиционно, с задержкой, иначе это был бы не Кипр, раздвинулся занавес,  и мы оказались в мире Фаины Раневской. Но, конечно же, но! Как без него. Несмотря на информацию на трех языках: русском, греческом и английском  с просьбой выключить телефоны, раздалась оглушительная трель.
-Какая наглость!- воскликнула актриса, игравшая Фаину Раневскую и показала рукой в зал.  Публика оценила реплику, дружно обрушив на сцену аплодисменты.
Актеры играли великолепно. Зал сжился со сценой и когда занавес закрылся, обозначив антракт, то по залу прошел легкий выдох. Что и говорить, русский человек умеет и может быть благодарным.
На улице стояла плотная темнота, которая бывает на Кипре осенью. Небо плотно задрапированное  облаками не пропускало ни сияния звезд, ни света луны. Но жизнь на площади не прекращалась: работали таверны, кофении, откуда то доносилась музыка. Все повторилось: та же рампа, на которой дефилировали русские дамы, вился сигаретный дымок, раздавался смех, слышалась русская речь. Я поймал себя на мысли, что все это выглядит очень странно: Кипр, вон киприоты играют в свои нарды. А в театре идет русский спектакль, на котором  нет ни одного киприота. И спектакль на них и не рассчитан.  Он не переведен на греческий, и артисты киприотов в  не видят. Они привезли свою пьесу именно для русских, проживающих на Кипре.
Киприоты, похоже, и не задумываются, что не на их улице праздник: им  за нардами хорошо. Все вполне доброжелательно и пристойно, даже равнодушно: ну приехали ваши артисты вы и смотрите. То есть слияния культур не происходит, - пришло  мне в голову. Наверняка есть смешанные семьи, но русская жена пришла одна, а муж-киприот остался смотреть футбол. И разговаривают они, скорее всего, на третьем языке.
Антракт, зрители потянулись в буфет, оттуда с фужерами шампанского –на улицу. Рампа театра была особенно яркая, подчеркнутая  темнотой кипрской ночи. Темнота наползала из глубин узких улиц, которые словно ручьи в реку стекались к площади. Они, улицы, были полны шорохов. Не избалованные ярким освещением они казались таинственными ущельями, из которых струилась вечность.
Британский Кипр
               
                «если архитектор, построивший
                прекрасное здание, совершит потом
                преступление- его следует наказать. Но
                вряд ли нужно при этом наглухо 
                забивать   досками окна и двери
                построенного им дома.
Киприоты любят свой остров и не очень любят вспоминать свою историю. История, прямо скажем, не из веселых. Не берем подернутое паутиной времени прошлое вроде турок-османов. Хотя почему не берем: триста с лишним лет они правили островом, придя в 1571году, и отдали его только более сильной Великобритании.
  Ох уж этот британский лев. Везде ему находилось дело, всюду он совал свой нос. Так и на Кипре: в 1878 году за поддержку Турции в войне с Россией, туркам пришлось отдать  остров.  При этом формально он оставался в составе Османской империи, и платил ей дань. Остров был аннексирован в 1914 в ходе первой мировой войны. Турки оказались на стороне Германии, чем и воспользовалась могущественная метрополия. А блистательная Порта старела и дряхлела и не смогла оказать сопротивление алчной владычице морей. 
Более трех веков, начиная с 1571 г., остров входил в состав Османской империи. Естественно, что, истомившись под жесточайшим турецким гнетом, кипрский народ приветствовал приход англичан на Кипр. Архиепископ Софроний III, обращаясь от лица греков-киприотов к первому британскому наместнику Гариетту Уолсли, сказал следующее: «Мы надеемся, что с сегодняшнего дня для жителей Кипра начинается новая жизнь, новый славный период в истории страны».
Англичане полностью отстранили от власти Кипрскую православную церковь. Архиепископ мирился с таким положением дел, поскольку существовала вероятность возвращения на остров власти султана. Великобритания регулярно заявляла Турции о готовности вернуть Кипр под ее юрисдикцию, при условии соблюдения всех пунктов договора.
4 июня 1878 года в Лондоне был подписан тайный англо-турецкий договор, получивший  название «Кипрской конвенции» .  В соответствии с этим соглашением англичанам предоставлялось право «оккупации и управления»  островом при условии ежегодной выплаты в султанскую казну 99,799 фунтов стерлингов.
Но киприоты тяготели к Греции. История давала  шанс присоединить остров, но Греция деликатничала. В октябре 1915 года у Греции появился шанс присоединить Кипр. Великобритания, озабоченная ослаблением «Антанты», искала новых членов, и предложила Греции вступить в войну на балканском фронте под Салониками. За это она обещала после победы в войне передать Кипр Греции. Но Греция не согласилась, выжидая до 1917 года, когда вопрос о победителях не оставит сомнений. Так она упустила возможность завладеть Кипром. В 1925 году Великобритания официально объявила Кипр своей коронной колонией, коей она оставалась до 1959 года.
Британцы  энергично  взялись за преобразование острова.  В 1882 году была принята Конституция. В этом же году на острове была проведена административная реформа. Был создан Исполнительный совет. Он состоял из 6 назначаемых членов и 12 избираемых, причем с греко-кипрской и турко-кипрской сторон.  Так же, на острове благодаря британским властям, появилось свое законодательство, которое контролировало систему образования и здравоохранения. Был проведен ряд реформаций: установление цензуры массовой информации,  реформа системы образования.  Организован Департамент античности, работа которого была направлена на сохранение исторических памятников и изучение древней истории Кипра.  Значительные средства инвестировались в развитие дорожной сети, горнорудную промышленность, строительство порта. Британцы вообще любят обустраиваться основательно и надолго.
Что касается  английского наследия, то самым значимым будет левостороннее движение и розетки английского образца, рассчитанные на напряжение 250 вольт. На Кипре  была построена железная дорога, работавшая в период 1905—1951 годов, и насчитывавшая 39 станций. 31 декабря 1951 года железная дорога была закрыта по финансовым причинам. Приятно или неприятно говорить о колонизации острова, вопрос особый. Но нужно признать, что британцы многое сделали для развития острова. И самое главное: они убрали страх киприотов  возврата в Османскую империю.
Британский лев не любил выпускать из своих лап доминионы и колонии, и  Великобритания заключила с Францией секретный договор «Сайкс -Пико», направленный на блокирование всех попыток Греции заполучить Кипр в будущем.
На Кипре причудливое сочетание архитектуры. Что и говорить, наследили на острове многие. Да простят меня местные патриоты, но мне нравится колон.... Простите, британский стиль.
 Британское правление  было ознаменовано появлением колониального стиля ( все-таки его) в архитектуре церквей, административных и общественных зданий. Представители британской администрации были поклонниками древнегреческого классического стиля. По их заказам, проектам и на их средства было построено немало зданий в стиле неоклассицизма. Сохранилась Школа Фанеромени в Южной Никосии в стиле неоклассицизма.  В1852 г., когда ее основали, подразумевалось, что таким образом ученики будут связаны с их древнегреческими корнями. Музей Фонда Пиридиса в Ларнаке - типичный пример колониальной архитектуры, с затененными балконами, на тонких, изящных опорах. 
Так что, думаю, киприоты простят мне любование английской архитектурой на любимом ими острове. Хотя британского наследия не так и много. В Пафосе практически осталась одна улица. Она же и центральная.  Носит имя генерала Гриваса. Военные операции во время войны с Британией возглавлял генерал греческой армии Гривас, который подписывал прокламации именем легендарного героя кипрского народа Дегениса. Парадокс истории: генерал Гривас, будучи полковником греческой армии, организовал организацию и возглавил борьбу против англичан. Но британская архитектура миролюбиво стоит на улице революционного генерала.
Я неспроста поставил эпиграф. Это было сказано одним из современников норвежского писателя Кнута Гамсуна, которого судили за сотрудничество с нацистами. Старику крепко досталось. Ему пришлось даже посидеть в местном «желтом доме». А разгневанные соотечественники не ленились и приезжали к его усадьбе в Нурланне, чтобы не отказать себе в удовольствии бросить на двор или в сад (куда долетят) книги его сборников, которые они когда-то с гордостью покупали. Книги увозили грузовиками. Нашлись горячие головы, которые предложили сжечь все его литературное наследие.  Но было сказано:   «Если архитектор, построив прекрасное здание, совершит потом преступление - его следует наказать. Но вряд ли нужно при этом наглухо забивать   досками окна и двери построенного им   дома». Так и здесь. Было рациональное зерно в аккредитации острова британцами. Что ждало Кипр с турками?
В ходе второй мировой войны греки-киприоты приняли участие в британских военных усилиях, сражаясь на стороне англичан. Это породило широкие ожидания, что по окончании войны Британия признает независимость острова, однако, эти надежды не оправдались. Духовный лидер народа — Кипрская православная церковь — предприняла ряд попыток выступить в защиту эносиса. С этой целью в Лондон отправилась миссия во главе с архиепископом Кириллом III. Миссия не достигла никакого результата. Кульминацией стремления к свободе стало народное восстание в октябре 1951 года — тогда был подожжен губернаторский дворец в Никосии, и пролилась первая кровь. После октябрьского восстания на Кипре было установлено жестокое диктаторское правление английского наместника Палмера. Последовали ссылки, запреты, преследования. В начальных школах Кипра запретили преподавание греческого языка, истории и даже географии Греции. Были запрещены исполнение греческого гимна и вывешивание греческого флага. Из арсенала турецкого ига был даже заимствован запрет звонить в колокола. Это выступление стало той каплей, которая переполнила чашу терпения кипрского народа, тем толчком, который послужил началом целого ряда событий, приведших к 1 апрелю1955 года.
Пятидесятые годы. Как написали бы в передовицах центральных газет: рвались оковы колониализма. Кипр тоже потребовал независимости. Но в ответ 28 июля 1954 года секретарь по делам колоний правительства Ее Величества Генри Хопкинс выступил в Палате общин британского парламента. В докладе было заявлено: «Право на самоопределение для Кипра не будет признано нами (правительством Великобритании — Прим. авт.) никогда». В этом «никогда» многое было заключено. Главным образом, то, что Кипр, вследствие его уникального географического положения, был крайне необходим «владычице морей».
С британцами пришлось  воевать, чтобы вразумить этих заносчивых парней сесть за стол переговоров. В память этих событий на улице генерала Гриваса на прохожих смотрит скульптура-парень с автоматом. Это Григорий Афксендиу.  Он погиб, но уничтожил при этом около 30 британских солдат. Его сожгли в пещере. Акция, прямо скажем не из приятных, и получила широкую огласку у британских матерей, отправляющих сыновей на службу.  Простая английская женщина по имени Фелис Тафт, прочитав хвастливые реляции о том, как английские солдаты расправились с героем национальной борьбы Григорием Афксендиу,  написала письмо в редакцию газеты. В начале письма она подчеркивает, что организации ЕОКА она нисколько не симпатизирует, но если ведущая английская газета пишет с гордостью о том, как пятьдесят английских солдат наконец-то справились с одним киприотом, и это преподносится как важнейшая победа английского оружия — об этом стыдно читать, об этом и писать стыдно.
Вскоре после заявления Хопкинса бесконечно терпеливый и миролюбивый кипрский народ взялся за оружие, став народом-борцом. Через четыре года от имени Великобритании Сэр Хью Фут подпишет Цюрихско -Лондонские соглашения, признавая независимость Кипра. Но пройдет долгих четыре года, прежде чем надменные британские лорды сядут за стол переговоров. Эти упертые  согласились уйти, но свое присутствие обозначили военными базами Акротири и Декелия. На остров было введено небольшое количество войск Греции и Турции.
Так закончилась британская колонизация острова Кипр. Но призрак  британского льва над островом по сей день  напоминает о себе. Так, Великобритания рассматривает Декелию и Акротири как британские территории, а Республика Кипр считает, что это ее земли, которые британцы арендуют. Впрочем, никакой ренты британцы не платят с 1964 года.
  Через Акротири в настоящее время осуществляется переброска всех британских военнослужащих для участия в операциях в Афганистане. Во время событий в Ливии на Акротири действовал командный центр для координации международной военной операции.
  Помимо этого, Великобритания держит на Кипре мощные радиолокационные станции, которые осуществляют прослушивание всей территории Северной Африки и Ближнего Востока.  Британское министерство обороны  рассматривало вопрос о возможном закрытии баз в рамках масштабных сокращений военных расходов и в мае прошедшего года даже предприняло ревизию кипрских баз. В итоге 15 декабря 2011 года министр обороны Филип Хаммонд заявил, что Великобритания нуждается в обеих базах: «Находящиеся под нашим суверенитетом территории баз расположены в геополитически важном регионе, который является приоритетным с точки зрения долгосрочных интересов безопасности Соединенного Королевства», – заявил министр. Как говорится, комментарии излишни.
…Глядя на флаги
Постоянно одурачиваемые собственной властью, россияне ищут соринки в глазу там, где они бывают. Русский человек дотошен и любопытен. Добраться до сути предмета,  это одно из свойств загадочной русской души. К тому же русский человек очень критичен. Он всегда все сравнивает. Принцип сравнения един: а у вас, а у нас. И если что-то будет хуже,  чем у нас….догадываетесь, конечно: радость начнет выплескиваться через край. Дескать, знай наших.
Это такая заставочка для вступления к главному. Но если серьезно, то русский человек очень внимателен и любознателен по сути. А если к тому же он турист, то вдвойне.
Мало кто обращает внимание на то, что на Кипре два флага: греческий и кипрский. Еще меньше внимания обращается на то, что греческий, как правило, висит выше, чем кипрский. Как-то не увязывается. Остров - республика Кипр, а флаг - греческий. Кто-то смолчит, но не русский турист. Он очень неравнодушен к государственной символике. Перенесший такое потрясение как перестройка, разрушение  привычной, казалось бы, незыблимой системы,  навязывание новых герба и флага, противных пониманию русского менталитета, все это остро воспринимается русским человеком. Но он глобалист по натуре и не равнодушен даже там, где, собственно говоря, его мнением никто и не интересуется. Так что, гиды, будьте уверены, что вопросы будут. И они поступают. Экскурсоводу приходится неуютно, так как они, в основном, подкованы по православному  христианству.  А насчет светской жизни как-то не очень. Вам обязательно расскажут о ахейских греках, которые прибыли на Кипр после троянской войны за 3000 лет до нашей эры и принесли  элементы цивилизации коренному населению острова.  Промямлят про традиционную старшую сестру Грецию,  про идеи энозиса, что якобы будоражили умы кипрского населения. Некоторые будут удовлетворены подобными ответами и пойдут пить пиво, а другие  будут искать более вразумительные источники. Их немного, этих источников. Но если вы владеете только русским, а то ваша затея обрести информацию,  скорее всего, будет обречена. Знание английского или греческого языков, безусловно, поможет разобраться в коллизиях двух народов: греческого  и кипро-греческого.
Итак, вы не удовлетворены информацией, поступившей от гида, и решили добраться до сути. Сразу вам две подсказки: не выдумайте назвать киприотов аборигенами, или, упаси вас бог,- азиатами. Это британцы могли себе позволить и то поплатились за это. С одной стороны, киприоты были для них всего лишь простыми деревенскими жителями, которых можно было использовать как рабочую силу. Вместе с этим, они видели их азиатами, которые стремятся стать современными европейцами и которые будут рады принять участие в модернизации своей родной страны. При этом предполагалось, что модернизация эта будет идти согласно представлениям самих англичан и строго по ими же созданным планам. Например, было настоятельно рекомендовано включить изучение английского языка в обязательную кипрскую школьную программу.
Предвижу ваше непонимание, но аборигенами киприотов  действительно не назовешь, так как наслоение культур народов оккупировавших остров  в течение столетий не оставил даже черт народа, населявшего остров. Почему укоренилось влияние греков, а не византийцев или франсиканцев это, пожалуй, вы не найдете нигде. Принимайте за основу, как постулат.
  Взаимоотношения с Азией тоже отдельный и весьма интересный вопрос. Можно не смотреть на карту и так ясно, что это регион азиатский. Смотрите на координаты: Географические координаты острова – 30.33 и 35.41 широты; 32.33 и 34.55 долготы.
От Кипра до Египта - 380 км от Египта, до Сирии - 105 км и до Турции - всего 75 км. Материковая часть Греции находится дальше - в 800 км к западу. Ближайшие к Кипру греческие острова - это Родос и Карпасос. Не выдумайте отнести Кипр к Азии, пусть даже малой. Задумались и выражаете недоумение. Понимаю, - а почему ЕС? А потому. Нет обьяснений. Эти ответы найдете в толстых отчетах многочисленных конференций, Скорее всего Кипр отнесли к европейской  культуре(!!!) а там и до Европы недалеко.  Делайте сами выводы, по месторасположению кипрского ковшичка, но опять же, воздержитесь от высказывания своего высокопросвященного мнения в таверне, особенно когда мужчины смотрят футбольный матч.
Британские политики критиковали движение за национальное объединение Греции, обвиняя идеологических лидеров последней в том, что они слишком ассоциируют себя со своими древними предками и их идеями, вместо того, чтобы создавать «современную Грецию», отвечающую современным условиям и требованиям.
Все бы ничего по ЕС, это даже понятно, но вот с Турцией - проблемы. Турция добросовестно не понимает: как член НАТО, так- Турция Европа , а как  в сообщество,- извините. Неувязочка. Хотя часть Турции пусть самая маленькая, но в Европе. А Кипр где? - недоуменно говорят дяди из Анкары и разводят руками. Разведем руками и мы.
А так на Кипре все как  у других стран. Даже  гигантизмом переболели. Вообще Кипр остров тихий трудолюбивый, миролюбивый, а вот его старшая сестрица…Ну неймется ей. Не живется спокойно. В прошлом веке она загорелась идеей создать великую Грецию на обломк…, извините, остатках греческого языка. Вот так ни дать ни взять создать, а вернее воссоздать великую Грецию, чуть ли не восстановить Византийскую империю. Сколько стран этой болезнью переболели. Вспомните великую Финляндию, великую Польшу. Германия сколько хлопот наделала со своим великим рейхом. Но греки. Им вскружила голову 1826 год, когда Европа дала возможность стать Греции королевством. Вот Грецию  и понесло. По мере роста популярности идей национализма на Кипре началось массовое движение греков-киприотов против колониального режима англичан. Речь идет о движении за эносис, т.е. присоединение Кипра к «матери-родине» Греции. К «Патризе», как бы сказали греки.
В чьих бредовых головах возникла идея, ложиться под Грецию, мы не знаем. Но знаем, что последствия были просто катастрофические. Даже умные англичане имевшие опыт руководства колониями, и те схватились за головы, что пропустили этот момент взрыва национализма. И идея это крепко пустила корни на Кипре.
Дошло до того, что забыли, что на Кипре живет еще один этнос: турецкий, корни которого уходят, ну не к ахейским грекам, но к 16 веку точно. Их крепко обеспокоила эта возня. И беспокойство выросло в аналогичное течение. Даешь танзимат!
Конечно, киприоты нехотя признаются, что  идеи энозиса импортированы от старшей сестрицы и совпали с идеями освободительного движения. Но джин был выпущен из бутылки: общество, некогда достаточно единое, хотя и разделенное религиозными догматами, раскололось. А там не за горами 1974 год.  Что интересно, во время оккупации турками острова как то не прослеживается забота сестрицы. Не было слышно о том, что Греция грудью встала на защиту своего младшего брата. Кто-то мямлит, что дескать была греческая дивизия…  Но это мямлят. Греция боролась в тиши кабинетов . Хотя Кипр, когда началось восстание в Греции, выступил, оказал помощь материальную, снарядив несколько кораблей и помог людьми. Но это уже история.
История такова, что много копий ломается над разделенным островом. Но факт состоялся: возникли две общности. Не соединенные ничем. И бессмысленно кивать на общие исторические корни. Турки давно уже привезли материковое население и курдов, отдали им жилища греков. И там, на севере, выросло целое поколение, считающее эту землю своей родиной. Так что лучше дядям из ЕС и ООН не лезть в эту проблему своими холеными ручками. Но проблемы не решены.
Кошки Кипра
Недалеко от дороги стоял  заброшенный  кипрский дом. Люди ушли из него.  Стены дома выветрились, частично обвалились. Уцелевшие окна перекосились. В них местами не было стекол. Дверной проем застыл параллепипедом. Дверь болталась на проржавевших петлях.   В проеме сновали дикие голуби. Грустно, безлюдно. Казалось, что здесь нет ни одной живой души.  На самом деле нет.
На крыльце,  тронутом временем, лежало кошачье семейство. Оно наслаждалось теплом от солнечных лучей. Кошка-мать, трехцветная красавица, старательно вылизывала троих малышей. Они были очаровательны и ни один не похож на мать. Она же наслаждалась своим материнством, и ей в голову не приходило, что за такой черепаховый окрас ее европейские товарки зарабатывают  состояния  на выставках  для своих хозяев. Она была рада, что живет в этом доме, безраздельно принадлежащем ей. Что вокруг много снует ящериц,  и нет проблем с едой. Если захочется деликатесов,  то придется поднапрячься и ограбить пару гнезд бестолковых пернатых, которые, несмотря на печальные последствия таких вылазок, упорно гнездятся рядом. У кошки нет врагов на острове. Разве что забежит на ее территорию одуревший от жары пес, но он получит  отпор. Так и живут красавицы, королевские аналостанки, не зная свою ценность.
По обочине дороги шагал кот. Шагал медленно, с достоинством Останавливался, что-то обнюхивал.. Ну кот и кот, скажите вы. Я тоже так думал, пока он не поднял морду. На меня зыркнул желтыми глазищами некто иной, как британский голубой вислоухий кот. Он шел один, не задумываясь о том, что  в Европе он стоит месячную зарплату кипрского рабочего.
А вот под пальмой присела великолепная кошка необыкновенной раскраски. Отдыхайте, анималисты. Вы не сможете нанести такое сочетание тонов, какие нанесла природа. Но ей неведома красота. Кошка бездомная и никогда не имела хозяев. Она не знает своего дома. Она никогда не терлась о ногу хозяина и не мурлыкала у хозяйки на коленях. И косточку, которую она обгладывает, ей бросил сердобольный официант таверны. Косточка косточкой, но кошка начеку и глаза ее стреляют в разные стороны. Мало ли чего. Но это «чего» случается крайне редко. Разве, что сшибут на дороге и то нечаянно, в темноте. На Кипре нет бойцовых собак и хозяев, которые будут радостно смотреть, как их питомец килограммов под семьдесят гоняет по двору бездомную кошку. Такого вы не увидите.
На Кипре есть приют для животных и зверьков отлавливают. Но кошки туда явно не спешат. И причиной тому воля. Пусть полуголодное существование, но она свободная и слегка презирает домашних кокеток, которые выдают себя звоном подвешенных к ошейнику колокольчику.
Время сделало свое дело, и на острове вывелась своя, особая порода. Кипрская. Кошки Кипра уникальны в своем сложении. Они худощавы, почти тощи. У кипрской кошки узкая треугольная морда. Маленькую голову венчают острые, высоко расположенные пирамидальные уши. Ноги длинные, даже очень, весьма тощи. На хвост без слез смотреть нельзя. Он просто тощий, не сказать бы крысиный. Одним словом красавица еще та. Но кипрские кошки отличаются от ленивых  европейских собратьев тем, что они охотницы. Если у вас во дворе слоняется невесть откуда взявшаяся кошка, не гоните ее. Она сослужит вам добрую службу. Вы заметите резкое сокращение популяции гекконов, этих нахальных ящериц, которым до всего есть дело и везде им нужно быть. Одних кошка передавит, другие сами уйдут от греха подальше. Кошка не пропустит на ваш участок змею, неважно каких размеров будет пресмыкающееся. Она твердо встанет на пути у змеи, которая вознамерится заползти к вам на двор, привлеченная запахом влаги из крана. И если вы в кустах услышите злобное шипение и отчаянное завывание кошки, знайте, там сейчас противостояние, которое закончится миром: змея изменит направление. И стоить вам это будет пустяки: кусочек мяса, оставшийся после обеда или чашечка молока.
После таких кошачьих подвигов, свидетелями которых вы можете стать, если будете внимательнее, вам расхочется держать в доме лентяя перса или заполучить красавца британца. Это уже последствия плановых вязок через клубы и как следствие очень дорого. А с другой стороны оно нам надо? Зачем толстый ленивый британец, когда по двору гуляет, а то и не одна аборигенка, которая легка на ноги и неприхотлива в быту.

Поговорим о кошках
Кошка выбирает себе хозяина, и никак иначе.
Ты решил писать рассказ о кошках? Глупец. Это после королевской аналостанки Сетона Томпсона! Что ты можешь? Действительно не могу. Ровным счетом, кроме посредственного описания, как она у нас появилась. А дальше что? Где характер? Где действие?
 «Не успела я повернуть ключ, как   крохотная пантера кубарем слетела к нам слестницы, задрав хвост, как знамя. Она издавала приветственные вопли, вопросительно вздымая голос: Где же вы были? Почему так долго? Принесли мне что-нибудь?  Она подпрыгивала на задних лапах, тыкалась подбородком в наши ладони, задевая зубками о наши ногти. Мурлыканье красноречиво говорило о том, что мы прощены. Мы снова сделали небо синим и приклеили солнце обратно на небосклон — просто тем, что вернулись домой. Я снова очарована. Как я могла решить, что отдам ее? Она нужна нам почти так же, как мы нужны ей». Это пишет еще одна кошатница в писательской среде. Хелен Браун. «Клео. Как одна кошка спасла целую семью». Тоже очень талантливо.
У нас появился новый жилец. Котенок мадамского происхождения. На породистость он не претендовал. Типично кипрский экстерьер. Даже ни с кем не смешанный. Чистота породы соблюдена. Длинное узкое туловище. Голенастые костлявые ноги, предназначенные явно для стайерских дистанций. Тощий хвост. Маленькая треугольная голова с острыми ушами. Красавица еще та. Но было два «Но». Первое, это уникальный черепаховый окрас.  Не яркий. Пастельных тонов, переливающихся из одного цвета в другой. Шкура напоминала элегантное покрывало. Второе- это глаза. Огромные, круглые, от испуга вытаращенные. Они были бирюзовые!
Принесли это чудо доброхоты соседи. Они не могли проехать мимо такого несчастья, которое сидело на обочине дороги. Как оно туда попало- неизвестно, но и  проехать мимо, великий грех. Еще немного и котенка прикончили бы жара и отсутствие воды. Так что соседи появились вовремя. Мы поинтересовались, почему они расстаются с таким сокровищем. Но у них  уже были две кошки, и они пошли по соседям в надежде пристроить это несчастье. На нас им повезло.  Мы не смогли отказаться под этим отчаянным взглядом огромных, в половину морды глазищ. Они хотели жить.  Они кричали, молили о спасении.  Несомненно, ее предки  были египетских кровей.  Может в составе кошачьего десанта привезенного царицей Еленой и были дальние пращуры этого найденыша. Котенка решили взять. Держание кошек в кипрской деревне, да и на Кипре вообще, не настолько сложное,  как в России.  Подножного корма вволю. Тепло, посему среда обитания их - улица. В дом они, как правило, не заходят.
Котенок сидел на крыльце очень несчастный. Он опустил голову и распустил уши. Несмотря на грусть, он не отказался от предложенной еды. После чего  основательно напился. К нему возвращалась жизнь. Котенок посмотрел на нас испытующе и очень хрипло мявкнул. Дескать, в чем дело? Вы еще сомневаетесь брать или не брать. Затем ко всеобщей радости посетил туалетный лоток. Этот поступок разрешил все сомнения по содержанию. Соседи облегченно вздохнули и быстро убрались, опасаясь, как бы мы не передумали.
Мы остались со своим приобретением. Котенка назвали Фроськой. Он сидел на полу маленький тощий и, не мигая, смотрел на нас круглыми, ненатурально огромными бирюзовыми глазами. Они занимали половину морды. Морда у котенка была замечательная.  Строго по середине, она делилась на темную и светлую. Мы заметили, что у него не хватает усов. Растут только на светлой половине. Где вторая половина? Взяли на руки и на свету увидели, что  усы на черной половине соответствующего цвета  и расплываются.  Оставили котенка на террасе и ушли, чтобы он смог прийти в себя.
С появлением Фроси в бюджете сформировалась устойчивая статья по расходу на содержание. В основном, это была еда. Еды требовалась много, ибо котенок все основное время ел, остальное - спал.  Набирал недостаток веса. Голод его донимал. Его огромные глаза мы видели везде. Они кричали, требовали  еды. Наевшись, тут же засыпал, чтобы проснувшись, ходить за всеми и, хрипло мявкая, настаивать на очередном угощении. Фрося мяукать не умела. Она издавала звук, словно наглоталась пыли.  Котенок не умел играть. Совсем не умел. Просто сидел и внимательно всех рассматривал. Очень напоминал совенка. Сидит палевая разноцветная кошка. Неброская, маленькая и два огромных немигающих глаза. Очень серьезный котенок, ничего не скажешь.
Шло время. Фрося освоилась дома, стала привыкать к саду, двору. Правда, делала это с очень большой неохотой. Только когда мы настаивали и довольно бесцеремонно выносили ее на улицу. У нее был панический страх, что она потеряет это, так удачно свалившееся на ее кошачью голову, счастье.
Наступил день, когда Фрося оправдала свое предназначение. Она поймала мышонка. Своего первого мышонка. Неважно, что мышонок был очень мал, но и Фрося была еще юна. Но как она была горда. Естественно, что мышонок стал достоянием общественности, так как кошатина принесла его на террасу, на которой сидели мы и соседи. Фросю распирало от гордости. Мы это поняли и наградили Фросю аплодисментами. Фрося купалась в лучах славы.  Показав добычу, Фрося хотела отнести мышонка на кухню и вступить с хозяйкой в бартерные отношения, чтобы получить  более качественную пищу, приобретаемую для нее в магазине. Но получив категорическое возражение,  искренне не понимая, уставилась на хозяйку дома своими бирюзовыми глазами: - Ты что! Это же дичь! Не понимаешь своего счастья.
Затем последовал второй мышонок. И только зарядившие дожди сбили у Фроси начавшийся хунтеровский зуд. Котенок буквально на глазах превращался в кошку. Ушли в прошлое ее угловатость и застенчивость. Все чаще она напоминала о себе мяуканием, по прежнему хриплым. Видимо босяцкое детство сыграло с ее голосовыми связками злую шутку. Она где-то их сорвала. Если ей казалось, что внимания к ней недостаточно да к тому же дверь в комнату не открывают, то Фроська решала действовать. Она довольно бесцеремонно когтями, головой открывала дверь и представляла себя народу. С кипрскими традициями она считаться явно не хотела и предпочитала фланировать по дому.
Уютно гудит  чугунная печка, распространяя волны тепла. Фроська, завалившись на коврик, подставила из частей тела теплу  все, что могла. Я, глядя на кошачью безмятежность, подумал, что если бы у Кипра были национальные символы, то, несомненно, это была бы кошка. Почему? Судите сами. Где вы найдете монастырь, в котором бы жили кошки. Он есть на Кипре недалеко от Лимассола. И имя ему Николай Кошатник. Кошки для Кипра вроде коров в Индии. Сему причина: это уничтожение змей, которых развелось великое множество.
Четвертый век новой эры. Кипр гибнет от продолжающейся уже семнадцать лет засухи. На острове расплодилось невиданное количество змей, чувствующих себя полноправными хозяевами лесов и полей. В 327 году сюда приехала св. Елена (мать императора Константина Великого). По ее приказу на борьбу со змеями на остров были доставлены около 1000 кошек. Кошки в течение нескольких лет успешно справились с возложенной на них миссией. Благодарные киприоты построили монастырь, где благодушествовали мурки. Монастырь цел и по сей день. В нем проживают благодарные мурки.
Киприоты не дают в обиду своих подопечных. Отношение у киприотов к кошкам уважительное и сейчас. Они, как и их предки, добросовестно охраняют жилища от змей. Гоняют надоедливых гекконов и ящериц. Посему и гуляют кошачьи питомцы по городам и весям Кипра свободно, не боясь, что их настигнет камень или кровожадный бойцовский пес, натравленный недоумком -хозяином.
Но кошка на Кипре ценится не за экстерьер, а за способность охранять свою территорию он непрошенных гостей. Это ящерицы, гекконы, змеи. Кипрская кошка не боится змей и если грозное шипение, переходящее в визг, не возымеет на гостью нужного эффекта, то будьте уверены: кошка бросится на ядовитую змею. Но это редко, так как непрошенная гостья уйдет бесконфликтно. Не побоится кошка крыс, а мышей просто передавит. Вот за такие качества и ценят киприоты своих кошек и содержат их и чаще всего не одну. Но особи они вольнолюбивые, от людей не больно-то зависят.
Но Фроське это было глубоко безразлично. У нее был дом. Были добрые хозяева, которые вопреки кипрским традициям позволяли поваляться у теплого камина, а если затихнуть, то можно  залечь на диване. Она контролировала весь дом, кроме спальни. Это было табу, которое она выполняла, правда, с недоумением. Фроська не собиралась заваливаться на хозяйскую кровать, она делала обход.
Время шло, котенок превращался в кошку маленькую и изящную. Ела Фроська много, но оставалась тонкой и длинноногой. Морда  не желала округляться и круглые светящиеся желто-зеленым цветом глаза, по-прежнему были велики для ее морды и занимали больше половины так называемого кошачьего лица.
Но в кошачьей жизни наступает момент, когда приходит время любить. Оно приходит незаметно, но оно приходит. Кошачья любовь… Можно даже не пытаться оригинальничать написать что-то такое или этакое. Кошачьи концерты воспеты всюду и во все времена. Любому ансамблю можно стреляться, если зрители сравнивали их творчество с вышеназванными солистами.
Мне на память приходит далекое детство, когда мы жили в деревянном двухэтажном доме без какого либо намека на удобства. Их сейчас называют бараки, для нас же это было самое дорогое жилье. Да сравнивать было не с чем. В таком доме был чердак, через который проходили печные трубы. На чердаке было тепло. Потолки для сохранения тепла засыпались шлаком и посему все его обитатели (а это конечно же были местные кошки) становились серыми. Чердаки были меккой для кошек. Там они жили в холодное время года, там собирались в стаи и там же проходили кошачьи свадьбы. Пропускаю истории их взаимоотношений, но сопровождающий их ор забыть нельзя. Ор был слышен везде, в первую очередь в квартирах.
Ором кошки выражали свою страсть. Это было самоутверждение котов. Сразу же представляю пару матерых великолепных самцов,  демонстрирующих свою мощь перед какой-нибудь пыльной похихешницей, которая сидит в стороне и делает вид, что ее все это не касается. Она даже пытается съимитировать умывание, но через поднятую лапку успевает стрельнуть глазами какая там ситуация. А коты, встав друг против друга, почти касаясь носами, начинают издалека. Действительно, не начинать же сразу банальный мордобой. Нет. Здесь преувалирует психологическая атака. Бойцы  опытные. За каждым не один поединок, о чем свидетельствуют боевые шрамы на мордах и порванные уши. Начинается легкая перебранка из тихого, идущего изнутри шипения, переходящего в клокотание. Его меняет визг. В начале на низких нотах, но потом достигающий таких высот, что опасаешься за легкие бойцов. И одновременное яростное хлестание себя по бокам хвостами и хищное прижимание ушей.  Истеризм чужд в таких компаниях. Если у кого-то сдадут нервы, то он пригнется и, шипя, будет отползать назад. Этого достаточно. Противник сразу понимает свое преимущество и, издав пронзительный вопль, перед которым индейские боевые кличи так, детский вскрик, будет удовлетворен. Драка не состоялась к великому разочарованию многочисленных зрителей. А предмет их обожания отвернет свою мордочку, показывая всем своим видом, что ну и дураки же вы. А дураки, еще угрожающе ворча, разойдутся по углам.
Но если нет. Нервы у обоих как канаты. У каждого за плечами не один бой. Коты оба прижались к земле и напрягают спины.  Выдержали первый этап борьбы. Они достойные противники. Мышцы бойцов сведены до боли. Мгновение, и ножные пружины толкнут противников навстречу. Это  произойдет одновременно и, обхватив друг друга лапами, терзая бока когтями, а животы- мощными задними ногами, противники летят в чердачный шлак. Там в золе, непрерывно визжа и задыхаясь от пыли, они продолжают выяснять отношения. Бой краткотечен. Противники неожиданно отпускают друг друга, и один из них отпрыгивает в сторону. Это поражение. Но они бойцы и победитель не будет добивать побежденного. Он получил фавор на вечер. Но это еще ничего не значит. Завтра может быть снова бой, и фортуна может быть  не так благосклонна. Посему нужно торопиться и не упустить свой шанс. Тем более предмет воздыхания сидит рядом  с приоткрытым ртом. Это совсем еще молодая кошечка, впервые вышедшая в свет. Бои идут за нее. Ее тут же начинают ангажировать старые проходимцы. И  она, впечатленная таким сюжетом, покорно следует за победителем. Ну что же, достойный приз.
Нечто  подобное мы ожидали у Фроськиных ног.  Фроська сидела на крылечке и поглядывала по сторонам. На удивление мы не увидели старых ветеранов, закаленных в боях. Появился молодой оболдуй. Толстый и тупой, который решил взять прелестницу измором. Он сидел рядом и вздыхал. Его морда, с заплывшими маленькими глазками, ничего не выражала. Фроська же, посидев для приличия рядом, удалялась спать Ее время еще не пришло. Мы облегченно вздохнули, и время покатилось дальше.
Не надоело еще чтиво деревенского детектива? Тогда продолжаем дальше. Потом на горизонте (ох уж эти штампы!) появился фраер, который затмил соседского обормота. Это был великолепный серый экземпляр в яблоках. Орловский рысак рядом не стоял. Мы (именно Мы, а не Фрося) возгорелись даже  заиметь он него потомство и увеличить расходную статью в бюджете на прокорм если родится достойная популяция. Ну кому чуждо чувство прекрасного!  Но... Кот, посмотрел вокруг, присмотрелся к Фросе и... ушел. Мы были в отчаянии. Такой индивидум! Наша профурсетка не смогла или не захотела пустить в ход все свои чары (признаться с чарами слабовато. Одер одром). Я вынес на обсуждение теорию неудачи, которая была принята нами же. Кот был мудр (или мудер?). Он не увидел в Фросе достойный предмет поклонения, так как она еще малолетка. А кот вероятно был знаком с уголовным кодексом и мотать срок за совращение несовершеннолетних не захотел. И ушел. Наш соседский обормот, еще сам салажонок, не был  знаком с тонкостями процессуальных процедур. Я ими уже воспользовался и заявил ноту протеста бабе Вале, хозяйке хахаля, что взыщем алименты. Баба Валя была удивлена, так как она искренне считала этого дебила ...кошкой. И имя у него,  сидите спокойно...МУСЯ! Я ей (то бишь бабе Вале) заявил, что принесу приплод и пусть воспитывает. Баба Валя охала и ахала и весь остаток дня посвятила изучению кошачьего достоинства, чтобы убедиться в ошибке диагноза. Чему там ошибаться...гм, ну дальше сплошной физиологизм.
Но время лечит! Кошка Фрося успокоилась и поняла, что соседского хахеля интересует больше харч, расставленный заботливой мами. Как же! Фрося в интересном положении! Ее нужно питать! 
Фрося разрешилась первыми родами, которых она совсем не ожидала и скорее всего и не поняла, что с ней произошло. В этой ситуации она мне напоминала девчонку восьмиклассницу, попавшую в пикантную ситуацию.
Окотилась кошка Фрося как-то легко и незаметно. Мы, можно сказать, что почти принимали роды. Пять рыжих бастардов. Один к одному. И все вульгарно-рыжие.  Кто этот рыжий молодец! Планировали серых лохматых придурков, вроде нашего соседа. Ан нет. Ну да бог с ними.
-Первый день не грех.  Как бы сказала бабка Маня. Царство ей небесное. А  здесь даже первые часы минуты.  Фроська, похоже, ничего не поняла. Тем лучше для нее. Но все позади. Приплод нас не впечатлил,  и кошка оказалась свободной.
Фроська, избавившись от ранней, можно сказать первой  беременности, почувствовала себя счастливой. Ну с кем не бывает! А перед тобой мир, огромный, загадочный. С любовными историями она  как-то не не успела  освоить окрестности. Страшновато, конечно. Лучше когда хозяин рядом. Вот и он идет куда-то в сторону ворот. Фроська мявкнув бросилась вперед, но у калитки затормозила всеми четырьмя копытами.  Вся ее физиономия выражала одно:
-А как я выгляжу. Все-таки выхожу из дома.- Быстро мазнула себя лапами по морде, предварительно лизнув их.
-Затем скосила глаза на меня: Хозяин, я в порядке?- Получив утвердительный кивок, вымелась на улицу и исчезла в придорожных кустах.
Фрося добралась-таки до спальни, до запретного места. До своего табу. Поскольку запрыгивать на кровать строжайше запрещено, она прыгнула на меня и аккуратно улеглась, с опаской поглядывая на мами. Всем своим видом котяра показывала, что лежит она не на постели. Когда хозяйка махнула на происки рукой и ушла, голова Фроськи бессильно упала… Уф, ушла можно и поспать. Когда я шевельнулся, то кошка укоризненно посмотрела на меня:
-А ты-то куда? Лежи!
Вечер Фроськи
Заканчивался душный день кипрской весны. Смеркалось. Из ущелья потянуло свежестью. Кошка Фроська, провалявшаяся день в своей плетеной тумбочке пришла в себя. Она выпрыгнула на пол террасы, потянулась, растянулась. Затем широко зевнула, грозя вывернуть челюсти и, усевшись удобнее, стала обозревать раскинувшийся перед ней мир. Мир был прекрасен. За садом лежал заброшенный участок, спускающийся в ущелье, за ним - волнами шло прегорье Троодоса. Но для кошки этого великолепия было слишком много, и она довольствовалась садом и участком.
Несмотря на то, что Фроська успела окотиться, в сущности, она была молодой романтичной кошкой. Ее бирюзовые глаза таращились в разные стороны. Ей нужно было успеть везде, всюду принять участие. Ее волновало все: червяк, ползущий по садовой плитке. Черный жук, который басовито жужжа, имел неосторожность пролетать мимо. Прыжок. Черным сполохом расчеркнула воздух фроськина лапа, но – мимо. Жук недовольно  повысил тональность и набрал высоту. Фрося проводила  взглядом ушедшую добычу. Села, задумалась. Но ненадолго.
Сбоку за соседним забором раздался хрипловатый лай. Это дал о себе знать старина Джейсон, соседсий барбос. Он не переваривает кошек, органически, как сообщила его хозяйка. Ничего удивительного: он каких-то именитых немецких охотничьих пород. Фроську он воспринимает исключительно как дичь, на что оскорбленная кошатина отвечает презрительным шипением. Вот и сейчас. Забравшись на забор, Фроська склонила голову на соседнюю территорию и доводит старикана до исступления. Джейсон даже смог встать на задние лапы и опереться о забор, что при его длинном туловище и коротких лапах весьма затруднительно. Но чего не сделаешь во имя охотничьего азарта. Но забор –великое дела, отличная защита. Можно пройтись по небу взад-вперед и пофыркать для приличия. Но тоже - скучно. Фроська повернулась к беснующемуся псу задом и принялась осматривать окрестности.
Очередные роды
Кошка Фрося вошла в репродуктивный период своей многогранной жизни, и начала испускать невидимые флюиды, которые привлекли котов со всей округи. первым на призыв Фроськиной плоти откликнулся  соседский кот. Да, тот самый Муся, которого пришлось восстанавливать в мужском звании.  Но это уже в прошлом. Сейчас ему ничего доказывать  было не нужно. Это «не нужно» рельефно проступало…нуда ладно. Это был кот, огромный лохматый жлоб с тупыми, близко посаженными глазами. Он ангажировал Фросю, да так, что она потеряла голову и пустилась во все тяжкие. Никакие  потуги вернуть ее в лоно семьи не помогли. Даже ограничение в харче, и выселки на террасу не возымели успеха. Любовь брала свое. Они даже поорали немного. Вякала в основном Фрося. Очень скоро нам все это надоело и мы предприняли меры обороны( Ну чем вам не деревенские страсти). Я разложил везде камни, чтобы можно было открыть прицельный огонь по зарвавшемуся нахалу.  Соседка как-то спустила на него старикана Джейсона. Но все безуспешно. Кот не реагировал ни на что. Он напоминал старый кожаный диван, о который разбивалось все. Я как-то ударил его по толстому заду резиновой тапкой, так он сел, огляделся и тупо-тупо посмотрел вокруг: дескать, в чем дело. Его, похоже, больше огорчила отсутствие питания, которое пришлось убрать.
Но нашей прелестнице показалось мало соседских страстей, она жаждала внимания и любви. Она ходила по периметру сада и издавала жуткие звуки. Хотя почему жуткие? Может, у меня слуха нет! А для кошачьего племени этот ор был чем-то вроде серенады. Так или иначе результат ора или, пардон, серенады, был впечатляющ. Несколько особей пришли из деревни и расселись под забором, вожделенно глядя вверх, где прогуливалась красотка.
Кошка отсутствовала несколько дней. Теперь орала не только Фроська. Раздавались басовитые октавы ее ухажеров. Мы всерьез забеспокоились о наших соседях и были полны предчувствий, что нам откажут в домах.  Но все заканчивается. Ушли восвояси деревенские ухажеры, вернулась домой блудная дочь. «Дочь» была  удивительно тиха, послушна. Все время посвящала еде и сну. И, конечно, стала расти. Все это, естественно, закончилось тем, что мы стали ожидать разрешения ситуации, то бишь бремени.
Все, что было дальше, совершенно не интересно, тем более, что шло в одном контексте.  Для остроты ощущения скажу, что за два с половиной  года кошка окотилась пять раз! Мы больше не тратили иллюзий на пополнение нашего кошачьего хозяйства.
Сосна и кошка
Наша, в очередной раз беременная, кошка Фроська, забралась на сосну. Забралась достаточно быстро и профессионально, несмотря на излишнюю полноту, вызванную пикантным положением.  Кошка Фроська элитностью рода похвастаться не могла. Так что  издержки уличного воспитания были у нее на…ну да на морде. Отсюда и ухарские замашки. Напрашивается вопрос:
-Зачем беременной кошке лезть на сосну, тем более, что она роскошно отзавтракала. Пока мы размышляем над нестандартностью поступка, кошатина уселась на нижних толстых сучьях и с явным любопытством осматривала территорию. Вроде  все знакомо, а вроде и нет. Ракурс другой. Но глаза кошки светились изумрудным блеском от охвативших ее впечатлений. По кошачьему разумению можно сказать, что она обозревала окрестности с высоты птичьего полета. Посидев и поразглядывав пролетающих мимо воробьев и ласточек, кошка явно заскучала. Она подняла голову и долго смотрела вверх по направлению к вершине. У кошки зрел план. Мало зрел - он созрел, и Фроська приступила к его реализации.  Забраться почти на вершину по шершавому стволу труда не составило даже для беременной кошки. Но  вершина сосны стала как-то подозрительно гнуться. Да еще ветерок набежал, верхушку раскачивает. Кошка, как могла, присела на тонких ветвях у ствола и стала покачиваться  вместе с сосной. Что вы думаете: понравилось. Она ослабила хватку и вновь принялась обозревать открывшийся ей простор. Кошка с сожалением оглядывала проносившихся мимо птиц и явно сожалела, что летать не может. Что случилось дальше, это заслуживает внимания под вопросом: «Зачем?». Зачем, спрашивается нужно кошке встать на пружинистую тонкую ветку и идти на край. Ветка уже не пружинила, она предательски прогибалась. Все же вес, что вы хотите. Кошка несколько раз останавливалась, аккуратно перебирала лапками, словно утверждалась на ненадежной ветке, затем отважно двигалась дальше. Вот он край ветки. Кошка подняла лапу, да так и застыла: дальше хода нет. Можно и упасть.
-Ну почему кошки не летают? - немой вопрос обозначился на кошачьей морде мучительным напряжением.  Аккуратно поставив переднюю лапку на тонкую ветку, кошка осторожно присела. Ветка спружинила, но осталась слегка наклоненной. Но кошку это не смутило: цель почти достигнута. Вот она, перспектива. Кошка задрала морду, и долго наслаждалась голубизной неба, проглядывающей через зелень сосновых веток.
-Красота!- казалось, кричала кошачья морда.
-Слегка покачивает- кошка огляделась, подобралась.- Ничего, даже романтично - и Фроська, перебирая лапками, устроилась удобнее.
Долго сидела кошка Фроська, чувствуя себя не примитивным животным, а птицей, которой под силу прелесть полета. А тут еще воробьи крик подняли, ясное дело, за свою приняли. Но все надоедает. Надоело и кошке наслаждаться высотами. Пора и возвращаться. А как? На ветке же не развернуться! Этого кошка додумать не могла. Фроська застала в пол-оборота и задумалась. Как спуститься? Ор поднять. Хозяин, конечно, он человек, все поймет. Но позор какой! Кошке почти три года, мать нескольких окотов. И вдруг ее снимают с дерева как какого-то сопливого котенка. Нет! Нет и еще раз нет! Кошка встала, расправила туловище вдоль ветки и…не поверите…пошла задним ходом не оглядываясь даже посмотреть, куда ступают ее задние ноги. Не дрогнула  ни усом, ни хвостом. Дошла до основания ветки, присела и перевела дух.
Теперь нужно спуститься по стволу - говорила умиротворенная кошачья морда. –Ну, это нам не впервой. -решила кошка. Она перешла на ствол и, протянув задние лапы вниз, остановилась. Как-то неловко стало Фроське. По всей видимости, мешал живот. Кошка подобрала лапы и задумалась. Думала немного. Осуществив на стволе сложную комбинацию так, что голова оказалась внизу, кошка отчаянно стала спускаться вниз головой.
-Сейчас точно свалится- подумал я и решил идти на выручке отчаянной путешественнице. Но Фроська зыркнула на меня своими изумрудами:
-Дескать не лезь не в свое дело – и, аккуратно перебирая лапами, сползла на землю.
Присела на землю, почесала за ухом. Посмотрела на меня:
-Ну какова? Я показал ей большой палец, молодец, дескать.
-А то!- мявкнула Фроська и, задрав хвост, удалилась искать дальнейших приключений
Кот Примус
По соседству с нами жил рыжий кот. Как и положено рыжему коту он был нахален чрезвычайно. Как его звали хозяева, я не знаю, но мы прозвали его Примусом за огненный окрас. Коту было, собственно, все равно, так как он нас в упор не видел. Мы входили в его ореал обитания, и он был вынужден нас терпеть. Люди мы были не вредные,  и он где-то как-то, по настроению, стал нас замечать. Мы даже его к завтраку приглашали, но он отказывался. Да и чего с нами завтракать! Каша овсяная! Он предпочитал белковую пищу. Ящериц, птенцов не чурался. Его рыжая шкура мелькала везде: в саду, в непролазных колючках. Везде ему было дело.
Однажды он пришел к нам и разлегся на прогретых утренним солнцем плитках.
-Привет, Примус - это я, стало быть, распустился и проявил фамильярность. Нашел с кем! Кот приоткрыл глаз, который был ближе ко мне. Внимательно посмотрел на нарушителя его спокойствия. Затем широко зевнул, показав великолепные клыки.
-Да пошел ты… - сказал Примус и повернулся на другой бок, все своим видом давая понять, что разговор исчерпан. Он все сказал, и разговаривать больше не намерен. Я же  пошел куда послали.
В полночь у камина
За окном оглушительно рванул гром. Не раскатился и не ударил, как бы это не звучало привычнее. Именно рванул. Сопровождаемый автогеном молнии, разрезавшей черный небосклон на две  половины.  На миг в свете электросварки мелькнули контуры гор Троодоса, а созвездие Лебедя мирно махавшего крыльями над крышей, померкло в ослепительном разряде.
Разряд был столь силен, что не выдержали предохранители и дом погрузился в черную непроницаемую тьму. В довершении ко всему хлынул дождь. Словно небесные дамбы прорвало, и вода шумным потоком ринулась вниз. Это был не ливень и не дождик, игриво поливающий землю. Это полился каскад воды. Водостоки на крыше не справлялись, и перед окнами встала серая стена воды. Внезапно почувствовалась беззащитность перед стихией. Неоднократные попытки оживить автомат ни к чему не привели. Во тьму погрузилась вся округа.  Нужно вызывать аварийную службу.
Я невесело усмехнулся: придет же такое в голову. На календаре 31 декабря 2011 года, на часах 22.00 по местному времени, а я- о аварийной службе. Но делать нечего – нужно звонить. Служба на то она и служба, чтобы не приезжать сразу.
Потянулось время. За окном разыгравшаяся стихия. Темно. В игру включился ветер, который сворачивал из дождевой завесы рулоны, чтобы развернуть   их не считаясь с пространством.  Дождевое облако заливало  сад, застревало в ветвях, чтобы потом скатиться вниз, наслаждаясь растерянностью деревьев. Глухо урчали ливневки, которые не могли поглотить низвергавшиеся потоки.
Исчезли посторонние звуки. Только шум дождя наполнял землю. Все жители кипрской земли сидели дома у каминов. К  тому же техника оказалась бессильной перед стихией и предпочла  не рисковать. Умолкли вечные раздражители: телевизоры и прочие чудеса технического прогресса.
Внезапно у людей появилось время. Много времени. Механические часы  неумолимо отбивали секунду за секундой, показывая людям, что уходит год. В довершении всему часы с хрипловатой вальяжностью пробили время: «Бом!».  Всего один раз. Можно было только догадаться, что время неумолимо двигалось, и с момента вспышки молнии, вырубившей электричество, прошло всего полчаса.   И все. Ничего больше не напоминало о движении. Часы шли дальше, приближаясь  к полуночи.
Вначале люди волновались и звонили по мобильным телефонам. Но везде было одинаково. Никто не мог  оживить замершие дома. Людьми овладела тишина. Затем наступило ожидание. Внезапно люди почувствовали, что они разучились разговаривать, общаться между собой. У всех появилась уйма свободного времени, но куда его девать они не знали.
Даже если и захотеть выйти, то куда. Мы же в деревне. Две кофении из-за отсутствия заказов в новогодний вечер закрылись и мирно темнели окнами.  Можно, конечно, пройтись, но дождь не думал прекращаться и лил, лил…  Источниками света были только свечи, да прожорливый зев камина алчно высвечивался в темноте. 
Такие вечера- находка для режиссеров, чтобы создать детективный сценарий. Действительно: старый год отсчитывает последние минуты последнего часа. Новый –топчется у порога и ждет своего часа.
Предгорье Троодоса. Деревня, раскинувшаяся в долине и затихшая во тьме. Шум дождя, ровный и сильный аккомпанирует лучше всякого музыкально сопровождения. И темнота. Серая завеса дождя глушит все. Сошедшие с вершин Троодоса тучи бесцеремонно   затянули небо, залили народившийся месяц и вдалеке, за горизонтом, слились с морем, довершив сюрреалистичность пейзажа. Даже Юпитер и тот со своим неоновым свечением напоминал тусклостью находящийся в покое компьютер. В такие моменты только страшилки рассказывать.
Но вот беда. Люди забыли страшилки, которые сами собой рассказывались, особенно в детстве. Не помнили даже анекдотов, которых знали великое множество и рассказывали везде, чтобы скоротать время. В домах не оказалось  лото или домино. Ничего нет. Все поглотила цивилизация и заполнивший наше пространство интернет.
Люди настроились ждать. Чего только. Монтеров? В такую погоду кто приедет.
Постепенно началось движение по дому. По потолку замелькали тени, отбрасываемые языками свечей. Сработал древний инстинкт: люди жались ближе к огню. Камин, получив очередную порцию дров, зашумел. Языки пламени тщательно вылизывали куски дерева, которые быстро темнели и вспыхивали. Комната осветилась неровным светом. Кто-то догадался и разнес фужеры. Попробовав вино, люди стали смотреть на огонь через багрянец напитка. Послышались восклицания, смех.
Огонь.  На него хочется смотреть вечно, вернее – через него. Монголы были мудрыми людьми, заставляя приехавших князей в ханскую ставку, пройти между кострами. Глядя на беснующиеся  языки пламени, замелькало время. Возле костра легко думается… Нет, не о будущем. Чего о нем думать. Оно придет и не спросит. А в скором времени оно, будущее, станет памятью. Памятью, которую захочется стыдливо стереть или  цепляться за нее как за спасательный круг.
Вспоминается прошлое. Оно глубокое и затяжное. Словно омут. Мерцает темным завлекательным маревом. Хочется нырнуть в него. Но омут прошлого настолько глубок, что прошедшие новые года наслаиваются друг на друга и образуют ровный слой, через который мерцают искорки. Они разные, эти искорки.
Тридцать лет назад мы встречали 1981 год. Первые дни Никеля. Первый Новый год в Заполярье. Затем новые года понеслись словно пурга, занося сугробами прошлое.
Проскочили незамысловатые восьмидесятые. Легкие, как снежинки в полете. Они медленно кружились в воздухе, словно танцуя вальс. А люди подставляли ладони и радовались, глядя на ажурных красавиц. Так и годы восьмого десятилетия летели, сменяя друг друга. Казалось, они будут вечными, несущими покой и уверенность.
Но наступил 1991 год.  Появился дворник. Он вроде бы как обещал очищение от всего заскорузлого, наносного. Лишнего, вроде снега во дворе. Дворник   махнул метлой, но вместо снега полетел мусор, прошлогодний хлам, грязь. И полетели годы, такие же мутные грязные, как и сам дворник. А люди перестали радоваться жизни. Пожухли, сьежились. Они  уже не радовались, глядя в предновогодние часы  в телевизор. Там уже не шли «Новогодние огоньки». Там был разнузданный шабаш, от которого хотелось стать маленьким и спрятаться в одежном шкафу.
Девяностые годы пронеслись как смерч, неся разруху, горе. Они украли у людей десять лет жизни, так как помнить было нечего. Даже знаменитый мелениум и тот не мог сменить настроение.
Я вздохнул, отпил терпкого вина из фужера. Покосившись на домашних и гостей, увидел, что они тоже молчат и смотрят на огонь. Смотрят не видя. Смотрят через пламя и видят что-то свое. Дрова прогорали, оставляя после себя багровые угли, готовые принять очередную охапку дров и нести тепло людям.
Захотелось пофилософствовать, что так и в жизни: вначале яркое пламя, жар. Затем умеренный сильный огонь. После чего угольный багрянец, способный на многое, но уже более стабильный опытный. Затем угли покрываются сизой дымкой, седеют. И вот уже теплится только легкая зола, через которую просматривается затаившийся огонек. Затем…
Я недовольно помотал головой. Дальше не будем. Пока не будем.
Внезапно вспыхнул свет. И почти сразу прекратился дождь. На улице ровно и сильно задул ветер, который разогнал облачные хляби и открыл звездный купол.
Не за горами и новый, 2012 год. Но пока он приходит, разольем вино и выпьем за уходящий. Дай-то бог, чтобы он не превратился в золу.