Теория кота Шредингера

1глава.Стальная камера.
Я помню только праздник света. Все детство – свет  и никакой тьмы. Мы взбирались на пуанты как на Эверест и мечты как солнце заливали своим сиянием все наши горизонты. То ли под ногами путалась зима, то ли   лето сводило нас запахом ягод,   у нас была только сияющая темнота сцены под сомкнутыми ресницами в короткие ночи между романами со станком… Мы были особенными и казалось, что даже грязные вороны  расшаркивались перед нашими маленькими фигурками как лакеи перед принцессами, когда мы  возвращались по грязным улицам города в свои крошечные коммунальные дворцы… А мы мысленно рисовали на своих головах диадемы и пытались грациозно открывать старую ржавую дверь подъезда...
В моей комнате не было ничего, что не воссоздавало атмосферы театра и пронизывающей и будоражащей воображение красоты. Когда ко мне на день рождения приходили гости, то какая-нибудь глупая, вполне довольная собой  родственница обязательно дарила мне  дурацкую пластмассовую куклу, напрочь лишенную изящества, да еще в каком - нибудь нелепом цветастом платье из такой же пластмассовой ткани, при этом она садила меня на свои толстые колени и целовала в щеку толстыми лоснящимися красными губами и приговаривала все: «Вот, подрастешь,  влюбишься, выйдешь замуж и забудешь ты про этот свой балет, нормальным человеком станешь….» Мама одобрительно кивала головой…а папа, мой дорогой, любимый папа, незаметно для них подмигивал мне из-за очередной толстенной книги…Он был моей единственной опорой в этом мире, не считая балетного станка…Я выцеживала злую улыбку для своих ханжеских доброжелателей и уходила в свою комнату, где, закрывшись, производила процедуру расчленения уродливой нормальности в образе куклы и выбрасывания ее останков в прекрасную, гибкую, белокрылую метель… А папа…папа приходил целовать свою дочь каждый день…А потом метель его однажды так сильно закружила,  насмерть закружила… его автомобиль оказался неподготовленным партнером…С тех пор я каждый год жду метель, чтобы поговорить с папой…Я знаю, он там, внутри этой чертовой метели…

Мне было 14, когда я заметила, что начинаю полнеть. Каждый день  приходила домой, раздевалась, принимала душ и тут же  ложилась спать, гоня от себя прочь все мысли о еде, а вдобавок и мать, трясущую над закрытой одеялом головой тарелкой с макаронами и отварными сосисками…Каждый день скандалы…Ее слезы и моя мечта…Да…Ночи напролет я танцевала Одиллию и Одетту в своих грезах, глотая соленые слезы жалости к себе, голодной и заглушая стоны бедного желудка музыкой Чайковского…
А потом я влюбилась…Но слова, сказанные однажды глупой родственницей, снились мне ночами, произносимые толстыми красными лоснящимися  губами с пластикового лица куклы, летящей из окна моей комнаты в бесконечный снег…И я не пришла на первое свидание….и на второе…а в третий раз он уже и не позвал…такой красивый был…называл меня…моя балеринка…нам было по 16…так и не поцеловались…Так было страшно потерять мечту…Достаточно было утерянного отца…чересчур достаточно…
2глава. Адская машина.
Вот и поселилась птичка в кроне огромного дерева. Театр взял меня в охапку и понес в свое логово. Первый ряд кордебалета – мой первый самостоятельный шаг, по ощущениям похожий на езду на велосипеде без одной руки на руле…осталось убрать вторую руку и все..полетели…А пока ежедневность, собранная в пучок на затылке времени...Все по расписанию: сон, еда, репетиции, любовь…
А  мы с ним познакомились на вечеринке, устроенной по поводу дня рождения одной из наших прим. Он был из тех, кто организует неорганизованности, кто лечит неизлечимости…Он был волшебником, но только из другой сказки. Мы с ним сошлись в тот же вечер. Сошлись всеми гранями человеческого естества. Только вот до сих пор не понятно – зачем… Я всегда думала, что любовь можно контролировать, что можно позволить себе не любить, можно выбрать нелюбовь…а оказалось, что нельзя…Можно надеть на нее намордник, но от этого она не перестанет быть и выть, если ей от этого намордника плохо…Но любовь можно не кормить…и  тогда она может умереть…
Мы виделись с Александром только раз в неделю. В его руках  душе хотелось остаться навеки, но тело требовало нарушения тишины пространства…оно неистовствовало без оркестра, оно засыхало без боли, без изнурительного труда и катарсиса изможденности….Александр…Дарил мне цветы ежедневно…Он, как и все мужчины, был собственником…ревновал меня к пуантам….к станку…к дирижерской палочке и серому парику самого дедушки-дирижера. А солнце балета никогда не уходило спать за горизонт моих мыслей…балет мне снился…мне снилось как я танцую главную партию, снилось, как мне аплодирует глазастая тьма, как свет парализует слезы в моих глазах, как удав наслаждения проглатывает меня всю целиком, без остатка, не накрошив и не расплескав…А он мне не снился, любимый мужчина не снился мне ни разу…
Месяц за месяцем  мы передавали друг другу воздушные поцелуи через решетку моего трудоголизма. Мои внутренние тюремщики никогда не позволяли свиданиям длиться больше, чем требовало расписание, висящее в балетном классе.
В тот день я говорила «Люблю» и суетливо поправляла свадебный наряд, а он молчал и смотрел на меня безостановочно, безоговорочно, обездвижено…Мне было 20. Да, двадцать. Я все повторяю  и повторяю эти цифры,  я ощущаю их во рту…их сладкую горечь, их банальность и неопровержимость, я знаю их цену…они очень, очень дорогие, они бесценные, потому что никогда не повторяются дважды….Эти цифры, к которым мы порой так несерьезно относимся, празднуя свои очередные дни рождения так важны, так значительны…они судьбоносны… Помню, с детства я ждала когда вырасту и мне не терпелось увидеть наибольшее количество свечей на праздничном пироге… А потом, через неделю после свадьбы, когда мне исполнилось 20 лет, спокойным шагом  возвращалась я из театра домой, шел дождь и тут я  увидела старую балерину, переходящую дорогу. Она была такая потрепанная,  жалкая. Я знала, что она всю жизнь танцевала в кордебалете. Я не хочу так… И внутри меня сработал какой-то механизм, какой-то страшный зверь сорвался с цепи и в этот момент начался обратный отсчет….Я почувствовала себя так, как чувствуют себя опаздывающие на поезд…Прибежала домой, скинула туфли, капли с зонта образовали лужу, я в колготках  стала у станка, начала судорожно оттачивать плие, тандю, фраппе…Потом стала крутить фуете, падала, кричала, плакала….
С Александром мы прожили счастливо в браке ровно  7 дней, а потом я не заметила, как сама цель стать примой стала выше любви к искусству, к музыке, к мужу, да что говорить…к балету. Вот как иногда одна мысль может перековеркать жизнь. Эта мысль сковала меня… Я стала репетировать дольше и одержимей, пропала искра озорства, артистизм словно ушел в землю, я стала прислушиваться к советам каждой собачки на углу балета о том, как мне надо танцевать, чтобы стать примой. Я зажалась. На репетициях получала оплеухи, потом плакала.
Приходя домой, первое время я сдерживала нарастающий гнев, а потом стала выплескивать его целыми ковшами на своего  мужа. Еще великий русский поэт сказал, что гений и злодейство не совместимы…а во мне злость нарастала, закипала, как лава внутри вулкана…я занималась больше, а танцевала хуже…Окончательно зажалась…Пару прослушиваний на главную партию я провалила…Семь лет…Это тянулось бесконечные 7 лет…С мужем мы виделись редко…После истерик  всегда просила у него прощения…он прощал…всегда…искренне…поддерживал как мог… Ушел в работу, глаза потухли, но свежие цветы всегда стояли дома на каждом столике, на каждом комоде, даже на небольших полочках в нашей спальне стояли крошечные букетики в крошечных вазочках…
«Каждое утро я просыпался с одними и  теми же мыслями: А что сегодня? Что сегодня может измениться? Улыбнется ли она мне сегодня или снова, встав с кровати, пойдет в ванную, потом на кухню, и, вся погруженная в свои мысли о театре уйдет, не сказав даже доброе утро, дорогой муж? Как же я устал…Ничего, ничего не изменится…она не любит меня… Но я дам ей шанс, я подожду, подожду ее еще, пока еще есть силы ждать…»

Всю жизнь я училась стоять на пуантах, но Александр сумел поставить меня с ног на голову, да еще и перед выбором…Я сидела в своем  чертовом кресле и зашивала пуанты, когда он вошел…И тут он произнес… «Или я или балет…» У меня совсем не было сил ни на мысли, ни на слова после этих бесконечных репетиций перед просмотром. «Можно я подумаю»  - как-то машинально и даже иронично сказала я…Этот вопрос  показался таким несерьезным, он не мог так спросить, ведь это же мой преданный любящий беззаветно и самоотверженно, всегда подпитывающий меня своей любовью  Александр… Но Александр спокойно так ответил, что я могу думать сколько захочу,  и принялся доставать из шкафа  своих чудесные белоснежные рубашки, пахнущие лавандой. А пока ты будешь думать о том, когда в твое расписание можно поместить пунктик «подумать об этом серьезно», я уйду и не буду тебе мешать. И ушел. И не мешал. А я не нашла места для пунктика…Я не находила теперь места для себя вообще во всем этом огромном  мире…Так и сидела в этом кресле…Не помню даже сколько….Вот такой вот немногословной бывает разлука…Человеческое бессилие порой  перегораживает собой все входы и выходы, а потом гордость говорит,  что все двери заперты… Да…Все двери просто завалены этим бессилием, до самого высокого на свете потолка  завалены им, как старым хламом, накопленным за какую-нибудь эпоху. Но я не стала искать сочувствия и  жалости к себе. И не стала искать виноватых.  Я просто вышла на сушу, оставив все эти глубокие размышления и раскаяния там, в этой пасти прошлого, сожравшей весь мой океан.
Я видела, как смотрит на меня балетмейстер…Я так долго изучала этот взгляд и  знала, что теперь он говорит мне да… танцевала Одиллию перед ним….я так много репетировала,  так долго к этому шла…но тут случился апокалипсис. Не меньше. На прыжке, который казался мне лучшим в моей жизни и самым вдохновенным  мою голову пронзили сказанные Александром слова «или я или балет»….упала…мне казалось, что я падала тысячу лет, что пролетела сквозь пол, сквозь землю и летела в какую-то бездонную пропасть…После посещения больницы я пошла с подругой в бар и напилась до беспамятства. Сидели там всю ночь. На следующий день, приковыляв  домой, села в кресло…и просидела там еще одну вечность…А потом наступила следующая вечность…
Тут  у меня было новое расписание очередного существования….Спать сколько хочется, есть сколько влезет, пить, пока не увидишь ангелов, не любить, не верить, не надеяться. Из театра ушла.
3 глава. Счетчик гейгера.
Это чувство, странное чувство, будто тебя нет…Ты есть, но в тоже время ты не человек, ты просто животное с инстинктами…а личности твоей нет и имени у тебя нет, ты – господин никто. Или госпожа – не суть. Никто с автоматической коробкой передач. Помню, вошла в метро, подошла к пропускному пункту, достала карточку из кошелька и провела ей, где положено.Не сработала…провела еще раз…не сработала…ко мне подошла сотрудница метро и ехидно сказала, что по банковской карточке в метро пройти нельзя…тут я поняла, что у меня отказывает  разум…
 Я никогда не пробовала наркотики, но помню, как читала в одной книге о героиновых снах, когда уже не помнишь себя в героиновом  дурмане и гадишь под себя…Мне тогда в метро показалось, что я ненадолго выплыла из сна своего небытия, а потом, опускаясь на эскалаторе в метро, опять ушла в него без остатка… Как же тяжело жить отчаявшимся. Им труднее, чем самым несчастным страдальцам на земле, потому что у тех хотя бы есть надежда, а тут – беспросвет. Балет был фундаментом   всей моей жизни, я на нем как на песке построила свой дом. И дом рухнул. Все - таки как мало я ценила жизнь, как плоско я ее ощущала, как однобоко и одноцветно…я не видела бабочек, порхающих с цветочка на цветочек, не видела детей, рисующих пальцами на стекле трамвая всякие понятные им одним каракатицы…
Такая бесформенная стала, плакала сутками, жалела себя…До смерти жалела…когда ушел Александр я сумела  затолкнуть эту жалость в ее нору, а теперь эта змеюка вылезла наружу и травила меня.
Моя сказочная комната превратилась в берлогу пропойцы. Я настойчиво училась курить и делала это лежа на диване перед телевизором, который приобрела на последние сбережения. В единственную подругу запустила бутылкой, когда она пыталась меня остановить и больше эта жалостливая не появлялась. Грубость начала становиться моей первой натурой. Настоящее безумие.
Это длилось 1год , пока однажды в незапертую мной дверь не вошел..Александр. Я спала своим алкогольным сном несуществования, пока он выносил бутылки и весь хлам из моей квартиры. Я очнулась в тот момент, когда он ползал на карачках и мыл липкий вонючий пол. Потом пошел на кухню и гремел там посудой. Я вдруг заплакала. Зарыдала. Захлебнулась тысяча и одной слезой. Но не разговаривала с ним. И он со мной тоже. Он просто приходил и убирал в квартире, готовил еду, приносил смешные фильмы и уходил. Потом приносил книги, написанные великими артистами и деятелями искусства по-прежнему – молча. И я  жила – молча. Сначала я все выбрасывала: и еду и фильмы и книги…А потом начала есть и смотреть и читать…И уже не хотелось никуда идти, не хотелось пить. В одной книге я прочла мысль о том, что люди очень мелочные, что они тратят жизнь на зависть, на сравнение себя с кем-то, на попытку жить чужой жизнью, теряя драгоценные мимолетности своей собственной; они не умеют радоваться, не умеют жить моментом, не понимают, что всему свое время и место, не ощущают как уходит время навсегда, безвозвратно, не ценят любовь, даже самую маленькую, а все ждут большую, и все только ищут чего-то такого особенного, хотят быть самым большим кругом на воде…Этот день отмечен у меня в календаре красным маркером: первый луч надежды за 3 года.  Посмотрела в окно – метель.
«Здравствуй, папа! Как ты там? Не замерз ли прилетать на землю в этих снегах, чтобы посмотреть на дочку? Любимый папа! Я всегда поражалась тому, как ты проживал каждый свой день, как ты всегда обращал свое и мое внимание на мелочи, на сочность зеленой травы в парке, на лица прохожих… помнишь, как-то утром, когда ты вел меня в первый класс, мы смотрели как эти  лица спали на ходу с такими смешными выражениями, а мы смеялись…А помнишь, ты очень серьезно рассказывал мне про войну, про то, как важно любить Родину, несмотря на все ее недостатки, потому что достоинств у нее гораздо больше, их нужно только научиться видеть, как лисички в лесу…где одно, там и другое…просто скромные они, эти достоинства, не красуются, не пиарятся… А еще ты говорил, что надо стараться в своей жизни сделать побольше доброго  для людей, что о людях надо заботиться, чтобы они раскрывались как цветы по всей планете, такие разные и все по -своему прекрасные…ведь нельзя сказать кто лучше: ромашка или роза… Я забыла, папа…так надолго все позабыла…Я знаю, что ты очень любил маму и переживал, что она никак не  может понять этой моей мечты и печалился, потому что для тебя единство и взаимопонимание в семье были самыми важными задачами в жизни, более важными, чем твоя любимая и серьезная работа архитектора…Ты строил такие волшебные здания, такие легкие и простые, как будто они существовали в природе, а не   потом и кровью были возведены крепкими мужскими руками. Папа! Ты всегда так грустно смотрел на меня, будто знал, что твою дочь занесет в кювет, что она так предаст гармонию мироздания, что ее желание танцевать потеряет любовь и превратится в слепой фанатизм быть первой…Папа, но я вернулась, я вернулась к тебе, дорогой мой друг…и…спасибо за Александра…Я знаю, это ты его послал…»

На утро я встала рано и привела  дом в порядок. Встала к станку. Пару легких упражнений. Потом пошла в парк, ходила там как снеговик и смеялась сама себе, глядя на лица…
Александр больше не приходил. Каждый день я пыталась узнать что-то новое об этом мире. Познакомилась с продавщицей в магазине. Она никогда не была в балете. У нее умерла дочь от передозировки пару лет назад. Я предложила ей сходить в театр. В театре мне было все как-то иначе, стало тепло…Я увидела большую люстру, увидела лепнину на потолке и на стенах, увидела и оценила прекрасные декорации, увидела  Лебединое озеро со стороны, но в то же время я погрузилась в него каждой клеточкой тела и всей своей душой…я перестала быть собой и сама стала этой музыкой, этим лебедем, этой демоницей Одеттой, этим озером…я была счастлива. Святые слезы счастья. После спектакля ко мне подошли девочки из кордебалета, мы по-доброму с ними поговорили. Потом уже в фойе я и моя спутница столкнулись с директором. Я ведь ушла ничего не объясняя…да все все и так поняли…Но теперь румянец стыда проявил себя во всей красе. Директор спросил о здоровье и сказал, что я могу вернуться в кордебалет, если захочу.
Я захотела. Каждый день я потихоньку восстанавливала форму и сгоняла вес. Иногда по вечерам продавщица приходила ко мне в гости, мы пили чай и смеялись.
Здравствуй, сцена. Конечно, в глубине души я еще надеялась, что мне как блудному сыну по возвращении предложат лучшего барашка, какую-нибудь роль, а не просто кордебалет. Но, все- таки кордебалет. И я училась любви. Я читала пьесы, либретто, я слушала записи оркестров, я училась замечать самых маленьких людей в театре и здороваться с ними, училась не ненавидеть прим, за то, что они примы. Было тяжело, иногда накатывала эта волна саможаления, но я вспоминала папу, его пример…и Александра…
Когда я пришла мириться к подруге, она бросила в меня принесенный мной торт и сказала, что теперь мы квиты…а потом обняла меня и мы обе стояли в торте, смеялись и плакали. У нее уже рос маленький будущий ученый, потому что его « а почему…?»были нескончаемы и умозаключения не переставали удивлять. Конечно, я была рада, что у нее прекрасная семья, но грусть затаилась в моем сердце, потому что у меня не было ни семьи, ни ролей. Но я улыбалась. Это все, что мне оставалось делать. На следующий день танцевала в кордебалете Лебединое озеро. Потом рыдала всю ночь. А кто сказал, что будет легко?  Все в театре удивлялись тому, как я переменилась. Я стала танцевать очень даже хорошо и выразительно. Мне 33. За 3 года я выросла в профессиональном плане,  занимаясь с чудесными педагогами, потому что мне хотелось узнать балет по-новому, с чистого листа.
Пришло время постановки нового балета. Балетмейстер берет на главную партию молодую симпатичную выпускницу хореографического училища. Танцует она отменно…плохо. Но он предпочел молодость выработанному профессионализму. Весь выпуск училища был принят в труппу Большого театра. Такого еще не было никогда: 3-5 лучших, но чтобы все – такое было впервые. Мы смотрели на это с отвращением, но поделать ничего не могли…мы ничего не могли поделать со своей балеринской старостью.
4 глава. Сама теория.
Люди терпели голод, терпели советскую власть, терпели разруху, возвращались из концлагерей -  и все потому, что их кто-то ждал или они кого-то любили и знали, что кому-то нужны. Я же не  знала, для чего мне терпеть, для кого мне не отчаиваться? Может быть, для этих глаз-звездочек, сияющих  в темноте во время спектакля?
Одним теплым утром почтальон принес мне письмо. В нем  один меценат писал, что сделает меня примой Большого, если я выполню одно маленькое условие – отдамся ему. Всего один раз. Такой вот маленький каприз и клятва с рукой на сердце, что я буду после этого примой, потому как директор театра ему давно что-то задолжал. Мысли в моей голове сначала стали затаптывать друг друга, потом стали драться, потом  случилась давка, некоторые погибли. Шекспировская дилемма: быть или не быть. Одно только слово и все было решено: «Папа». Он бы такого никогда не одобрил. Он считал, что лучше быть бедным, но честным, честным перед собой, в первую очередь. И я ответила отказом.
Александр(ставший меценатом): «Почему она отказала? Неужели она не настолько одержима балетом, чтобы один раз стать шлюхой ради мечты? Если нет, то почему же она, любившая меня не выбрала меня тогда, когда я просил  остаться со мной? »
 Искусство должно служить человеку, а не человек – искусству. Человек выше и значительней искусства. Только люди все ставят с ног на голову, поэтому проигрывают. Лишь те становились великими, кто творил ради человека, ради любви, ради того, чтобы спасти себя и возможно кого-то еще. Только вот на свете есть такая страшная штука, как поздно. Мне не долго осталось служить человечеству, да и то, лишь в массовке кордебалета. Это вечное острие. Незаживающая рана. Кости балерины в возрасте  примерно 37 лет начинают разрушаться и она в любой момент  танца может получить серьезный перелом, в то время как мышцы еще в отличной форме и сердцу еще есть что  сказать другим сердцам. Я ушла из театра. Но в этом самом сердце навсегда  осталось ощущение невзорвавшейся хлопушки…И еще случай из детства, когда я готовилась к Рождеству,  знала, что на праздник с родителями поедем в резиденцию к Деду Морозу, но наутро я проснулась с очень высокой температурой и мы остались дома.
 Полет без страховки чреват - жизнь гораздо ценнее. Жизнь -  это очень большой талант, который тоже  нельзя зарывать... Папа, а я жива?
(2012 год)